Вот такая серьезная теория. А говоря простыми словами - невозможно пересказать трель соловья. Очень трудно расчленить живой, трепетный образ, не повредив ему.
   А если уж говорить о самом сложном, неподдающемся описанию, то есть о ядре стихотворения, то стоит вернуться к истокам критики. Виссарион Григорьевич Белинский оценивал в свое время художественность поэтического произведения соответствием его платоновским идеям. Говоря современным языком, существует энергетический детальный образ мироздания, разворачивающийся в нашем материальном существовании, и произведение настолько художественно, насколько оно по сущности своей отражает законы этого высшего образа.
   И мы интуитивно постигаем эту правду и красоту.
   Приведу в пример стихи уральской поэтессы Майи Никулиной:
   
   И нежный звездный прах,
   Нашедший наши лица,
   Стал солью на губах
   И пылью на ресницах,
   
   Травой взошел вослед,
   И люди стали выше,
   И различили свет,
   Пылающий над крышей.
   
   Свободны и легки
   От тяжести заплечной…
   И плакал каждый встречный
   От счастья и тоски.
   
   Здесь главное – не только прямой смысл стихотворения, не только музыка ритмики и аллитераций, а синтетическое ощущение некоей вибрации, чего-то понятого, но до конца не высказанного…
   Сильное чувство, переживание поэтом мига счастья или трагедии создает как бы акустическую нишу, где при достаточной тонкости восприятия можно услышать самые заповедные ритмы Вселенной… Услышать и передать. Пусть не в точности, это просто недостижимо, но чем ближе к услышанному, тем ярче эта вибрация найдет резонанс в другой душе.
   Вот, пожалуй, самый главный критерий Поэзии. Помните у Блока: "Приближается звук..."
   Мне кажется, каждый настоящий поэт это чувствовал. Не всякий раз, не в каждом произведении. Но уж если есть - то получается маленький шедевр. А все остальное - дело доработки.

   Сегодня, как и прошлое, имеет одну степень времени. Время, которое неизменно идет, застыв на месте. Плоть по-своему значению соревнуется со временем, изначально зная результат забега. Душа, укаченная тряской глупости, пытается обрести равновесие...
   
   Не люблю полемику) знаю одно, правда, скрыта между строк.

   И вот еще один полушутливый критерий истинности поэзии:
   Руководитель Центра Психологии, физик, психолог, автор книги «Основы информациологии» Иван Огнев попытался с помощью чисел проанализировать стихи своего любимого поэта. Делается это просто: существует несколько систем в которых каждой букве алфавита соответствует своя цифра. Берется строка, над буквами проставляются их цифры, затем цифры складываются, получается число. Цифры в этом числе опять складывают и в конце концов сводят к одному из чисел натурального ряда от 1 до 9. У каждого числа – свой древний смысл, свои только ему присущие вибрации. Во многих системах выделяют королевские числа 11 и 22 – они не подлежат редукции и несут свою смысловую нагрузку.
   Прочитав книгу И. Огнева, я попробовала поверить гармонию нумерологией. Взяла 12-арканную систему Таро (одну из самых древних), нашла в одной из книжек по нумерологии обобщенные характеристики чисел и проверила навскидку, ничего специально не отбирая, строки, первыми пришедшие в голову. Кстати, если две или более строки в строфе имеют одинаковые числа – то это признак высокого мастерства поэта. Итак, начали.
   А.С. Пушкин
   Строка Число Значение
   Под голубыми небесами 7 Углубление Бытия, средоточение сил и жизненного опыта через испытания
   Великолепными коврами 7 Углубление Бытия, средоточение сил и жизненного опыта через испытания
   Блестя на солнце, снег лежит 6 Гармония, соединение антиподов в высшем и низшем мире
   Прозрачный лес один чернеет 6 Гармония, соединение антиподов в высшем и низшем мире
   И ель сквозь иней зеленеет 4 Устойчивость, прочность, равновесие космических стихий, процессов, людей
   И речка подо льдом блестит 6 Гармония, соединение антиподов в высшем и низшем мире
   В итоге получается:
   7-7-6-6-4-6
   
   Ф.И. Тютчев
   О, этот юг, о, эта Ницца!… 11 Борьба с законом, грех, напряженное беспокойство
   О, как их блеск меня тревожит! 7 Углубление Бытия, средоточение сил и жизненного опыта через испытания
   Жизнь, как подстреленная птица, 7 Углубление Бытия, средоточение сил и жизненного опыта через испытания
   Подняться хочет – и не может… 7 Углубление Бытия, средоточение сил и жизненного опыта через испытания
   Нет ни полета, ни размаху - 8 Преображение, спонтанный выход из линейного времени
   Висят поломанные крылья 11 Борьба с законом, грех, напряженное беспокойство
   И вся она, прижавшись к праху, 4 Устойчивость, прочность, равновесие космических стихий, процессов, людей
   Дрожит от боли и бессилья. 2 Борьба двух начал: света и мрака, добра и зла, жизни и смерти.
   Резонанс: 11-7-7-7-8-11
    Какие уж тут комментарии! Вся напряженность, трагичность лирики Ф.И. Тютчева перед вами – в ряде этих цифр.
   У поэтов ХХ века числовые композиции еще более свободны, больше напряженности, спонтанных выходов, но и здесь повторяющийся числовой рисунок соответствует самым чеканным строкам.
   О. Э. Мандельштам
   Немного красного вина, 3 Соединение антиподов
   Немного солнечного мая, 3 Соединение антиподов
   И, тоненький бисквит ломая, - 7 Углубление Бытия, средоточение сил и жизненного опыта через испытания
   Тончайших пальцев белизна. 9 Мудрость, сочувствие, понимание
   
   И. Бродский
   Мимо ристалищ, капищ, 5 Принцип существования человека, нестабильность, подвижность
   Мимо шикарных кладбищ, 3 Соединение антиподов
   Мимо Мекки и Рима, 8 Преображение, спонтанный выход из линейного времени
   Мира и горя и мимо 7 Углубление Бытия, средоточение сил и жизненного опыта через испытания
   Синим солнцем палимы, 1 Целеустремленность, направленность, импульс к действию
   Идут по земле пилигримы 1 Целеустремленность, направленность, импульс к действию, терпимость, открытость.
   
   Вот так простое любопытство привело автора этих строк к новому осмыслению жизни и творчества любимых поэтов. Может быть, это пригодится и вам…
   ВИБРАЦИЯ БУКВ
   Числовые значения букв русского алфавита по 12-арканной системе Таро
   
   1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12
   А Б В Г Д Е Ё Ж З И Й К
   Л М Н О П Р С Т У Ф Х Ц
   Ч Ш Щ Ь Ы Ъ Э Ю Я

   Прав был С. Довлатов, сказавший, что полная бездарность нерентабельна, талант настораживает, гениальность вызывает ужас, а умеренные способности – самая ходкая валюта.
   
    Источник: http://shkolazhizni.ru/archive/0/n-62889/
   © Shkolazhizni.ru

   Не готов ничего сказать пока по этому поводу...
   Перевариваю...
   :)

   И мир, и мы... :)
   (Это ответ Михаилу...)

   Исаак Нюренберг
   
   Говорю Вам огромное спасибо, отвечая на Ваше предложение! но вынужден от него отказаться из-за нынешнего состояния здоровья. Однако, хочу предложить ряд своих текстов, участников подобных дискуссий. Если они подойдут, буду рад такому своему участию.
   
   
   
   
   
   
   Я пишу и сам себе читаю...
   
   Из цикла "Поэзия - омут, я в нём утопаю"
   
   * * *
   Я не могу себе позволить
   стихи чужие осуждать,
   свою порядочность неволить,
   чужой строке оценку дать.
   Ведь это тоже, что чужую
   невесту догола раздеть,
   чтобы потом её нагую
   заставить на эстраде петь
   и с кислой миной превосходства
   её шедевры опошлять,
   не видя в зеркале уродства,
   себя цинично забавлять.
   1953 г.
   
   
   * * *
   Я пишу и сам себе читаю.
   И, хотя не вижу совершенства,
   я в самодовольстве всё же таю
   и балдею на волнах блаженства.
   
   И любую критику на вилы!
   Я своим лишь очарован мненьем!
   Чтоб во мне живущие дебилы
   потешались над моим уменьем?!
   
   Этому, а правильней – такому,
   никогда и ни за что не сбыться!
   Эгоизмом не взращу оскому
   и не захочу я удавиться.
   
   
   * * *
   /Из «Записных книжек энергетика шахты»/
   
   Я пишу на клочках, на обрывках газет –
   в этом вижу и принцип, и твёрдость,
   потому что к себе уважения нет
    как к поэту, как к стихотворцу.
   
   Все метафоры тощи, сравненья бедны,
   а эпитеты просто кошмарны,
   зачастую сюжеты по-детски смешны, –
   в общем, все мои строки бездарны.
   
   А кичусь, что о жизненной правде пишу,
   что реальность свою отражаю.
   И излишне в стихах матюгами грешу,
   хоть совсем их я не уважаю.
   
   Ну, а если на всё по-другому смотреть? –
   мои тексты страшны содержаньем:
   быт в бараках гнилых и шахтёрская смерть
    в них совместны с прелюбодеяньем.
   И по праздникам чаще не гимны звучат,
   а с вытьём похоронные марши
    и печаль, что вовек не увидят внучат
    мертвецы – сотоварищи наши.
   
   Это всё не напишешь на чистых листах,
   сидя с Музой вдвоём в кабинете.
   На обрывках газет, на случайных клочках
    лишь рождаются записи эти,
   отражая реальность, которая есть,
   а не ту, что случится навряд ли.
   В них и кредо моё и шахтёрская честь
    не прикрыты фальшивым нарядом.
   И ни капельки соцреализма в строке,
   и бравурных метафор не видно.
   Как банкноты листки не храню я в чулке
    и себя звать поэтом мне стыдно.
   Конец 60-х
   
   
   * * *
   Я пишу не эстетствуя, не подражая
   никому, никогда. Никогда и ни в чём!
   По возможности только себя выражая.
   Иль о том, что по темечку бьёт кирпичом.
   
   Равноценны мне в Слове и Бог и паскуда,
   если он моё сердце хоть чем-то достал.
   Мне стихи – не забава моя, не причуда,
   а всего моего бытия пьедестал.
   
   Знаю, что в нём немало изъянов и трещин,
   не видна и в отделке умельца рука.
   Никогда не хотел эпатировать женщин,
   выдавая себя я за секс-мужика.
   
   За поэта тем более. И матерщинясь,
   выражал только чувство – оно ведь первично.
   Я по жизни иду, словно ёж, ощетинясь,
   понимая, что это порой неприлично.
   
   Потому и держу себя на расстоянии
   от того, что очерчено разными вешками.
   Критиканов различных чураюсь внимания:
   самодостаточен я, хоть и с издержками.
   
   
   * * *
   Мелкотемье – признак графоманства,
   иль словесный грязевой поток
   пошлого безудержного чванства,
   а на деле – фиговый листок,
   неумение строку построить,
   ритм строфы спиной не ощущать?
   
   Графоманы, кто они – герои,
   с бою в плен берущие печать?
   Или жертвы собственных амбиций,
   полные тщеславною мечтой?
   
   Хорошо! Удастся им напиться
   двухминутной славы – дальше что?
   
   Рассуждая так, себя назвать как?
   Графоман? Несбывшийся поэт?
   Я скорей – дворовая собака,
   стерегу своей души секрет,
   никому его не доверяя,
   только разве чистому листу,
   на котором в словесах сгорая,
   на карачках лезу в пустоту,
   для себя самим собой рождённой,
   сотворённой магией стиха.
   А быть может кем-то осуждён я
   на такое искупление греха?
   
   Но за что? Ведь я лишён амбиций;
   под монаха сам себя постриг
   и не рвусь на книжные страницы,
   не плету ни сплетен, ни интриг,
   не шаманю, не ору с эстрады,
   не вербую я учеников.
   Сам себе определил я радость:
   умирать в строках своих стихов,
   если может зваться так всё то, что
   льётся на бумагу из меня.
   
   Но одно сегодня знаю точно –
   мне без строчки не прожить и дня.
   И неважно, как я величаюсь,
   будут ли читатели, иль нет.
   В рифмах упоённо я купаюсь
   и не утону на склоне лет.
   
   
   * * *
   Я – ковбой. Слова – мустанги.
   Карандаш мне служит лассо.
   Небольшой любитель плясок,
   я закружен в вихре танца.
   
   То налево, то направо,
   то с хитринкой, то тараня.
   Цель простая: заарканив,
   их в загон строки направить.
   
   Если сердце вдруг на части
   от натуги разорвётся,
   что ж! – строкою пусть прольётся:
   в этом вижу только счастья,
   ведь подхватит кто-то снова
   лассо радостей и боли.
   
   Вечно здравствуйте, ковбои
   поэтического слова!
   
   
   * * *
   Поэт – это не профессия.
   Поэт – это состояние.
   Поэт – это чувств агрессия
   на целое мироздание.
   
   Поэт – это Муз любовник,
   рвущий себя на части.
   Поэт – это сгусток боли
   всех радостей и несчастий.
   
   
   
   * * *
   Поэтами не рождаются.
   Поэты приходят извне,
   кого-то найдут – и вселяются
   в душу его во сне.
   Неважно – лицо ли Коржавина,
   иль Маяковского стать,
   лишь не было б сердце проржавлено,
   умело б оно сострадать,
   радоваться и волноваться
   и, не любуясь собой,
   умело б оно отзываться
   на чью-то сердечную боль.
   
   
   * * *
   Мой полтергейст живёт во мне давно.
   Я с ним мирюсь, я с ним сосуществую.
   На выходки его, как на кино, –
   смотрю покорно и не протестую.
   
   Он может всё! – лишить надолго сна,
   огнём войны в чужой Чечне оплавить
   и, сердце болью сжав, средь дел меня
   вдруг рьяно стихоплётничать заставить.
   
   Подбрасывая рифмы, он сюжет
   диктует мне и шепчет ухмыляясь,
   что у меня альтернативы нет
   как жить, ему беззвучно подчиняясь.
   
   И я молчу. И сильно ручку сжав,
   строчу по чистому листу бумаги.
   Но странно, написав и прочитав,
   я вижу – в строчках нет пустой отваги
   его, и он нахальством не грешит,
   а смотрит на меня с листа тревожно.
   И в каждом слове – боль моей души,
   моя печаль, переживаний сложность.
   
   Моё нутро и суть мне сохранив,
   меня творит он, к жизни вдохновляя.
   Мой полтергейст, пока я жив,
   тебя люблю, тебя благословляю.
   
   
   * * *
   О себе не скажу: я – поэт.
   Я – рифмач дневниковых строчек.
   Хоть уже облысел и сед
   но хочу быть предельно точен
   и конкретен в словах своих,
   для себя самого сказанных.
   А написанное вовсе не стих,
   так, – вязанка из строчек связанных.
   
   Наделила природа-мать
   при рожденье меня уменьями,
   среди них – слова рифмовать,
   но не звать их стихотвореньями.
   
   О себе не скажу: «графоман»,
   «рифмоплёт»,– ведь не лезу я
   в этот бурный, святой океан,
   что зовётся – «Поэзия».
   
   Для меня стих не шахматный блиц –
   не всегда разыграешь запросто.
   Но влечёт меня шорох страниц,
   я люблю дневниковые записи.
   
   Никогда не скажу: я – поэт.
   Я – рифмач! Я – рифмач! Этим болен.
   А на больше таланта нет.
   Ну и пусть. Я и этим доволен.
   
   
   * * *
   Я сам себе дырявлю темя
   за то, что мелкотравчат постоянно,
   что не пою Изольду и Тристана,
   что в строчках вечно киснет мелкотемье.
   
   О, Господи! Пожалуйста, ответь ты:
   ну почему такой я бесталанный,
   для дивных муз совсем я нежеланный,
   и гениальных нет во мне отметин.
   В словах моих нет мощности набата,
   и кисть художника в них тож не ночевала.
   
   Хотелось бы попробовать сначала
   портрет Саддама или Арафата.
   Пугаюсь только разных я историй, –
   вдруг вместо лиц создам кабаньи морды,
   которые в Израиле немодны
   как передел сегодня территорий.
   
   Писанья зуд в себе не укрощаю,
   читать себя – одолеваю скуку.
   А каково придётся завтра внуку,
   кому свои я бденья посвящаю?
   
   
   Смеюсь я частенько над строчками виршей,
   в которых как будто себя излагаю,
   которые будто нашептаны свыше,
   которые будто не я сочиняю,
   в которых ущербные мысли примата
   размешаны вкупе с прокисшим рассолом,
   которые крыть очень хочется матом,
   потом выполаскивать слово за словом.
   
   О, как ты противна судьба графомана,
   которому с лёгкостью рифмы даются,
   который умеет без самообмана
   себя оценить так, что черти смеются!
   Единственно только, что я не умею
   от стихомаранья совсем излечиться.
   И душу продам даже чёрту, иль змею,
   чтоб это со мною могло бы случиться.
    2600
   Начало 70-х 13.02.2004.
   
   
   * * *
   
   Графоман – я, Господи, прошу:
   упаси меня от графоманов.
   Хватит, что я сам себе пишу
   без каких-то там самообманов.
   
   Научился строчки рифмовать,
   избегая в них деепричастий,
   и могу, читая, подвывать.
   Но к поэзии тем самым не причастен.
   
   Молодым печататься хотел,
   штамповал стихи про комиссаров.
   Но поэзия прекрасных женских тел
   все мои желанья раскромсала,
   показала, как слова бледны,
   как тщеславное стремление ничтожно,
   что стихи мои народу не нужны,
   и без них прожить, ей-богу, можно.
   
   Но в любви они – а-ля-фуршет:
   быстро, вкусно, нет от них оскомин.
   И когда на скользком вираже
   грохнешься, они помогут в коме.
   
   Вот поэтому пишу, пишу, пишу,
   никого не мучая при этом.
   И намёком даже не прошу
   величать меня поэтом.
   
   Не люблю я собственную чушь,
   полную и правды, и туманов.
   И тем более, конечно, не хочу
   слушать муть и бредни графоманов.
   
   
   * * *
   Запретить по решению власти
   надо всем графоманам печататься:
   их амбиции хуже напасти!
   сколько леса на них переводится!
   
   Пусть взамен никудышней книжонки
   каждый, полный дурного тщеславия,
   лунок выроет хоть по тыщонке,
   чтобы саженцы в них посадить.
   
   Продавать графоманам не надо
   ни бумагу и ни авторучки.
   Ну зачем добавлять им усладу,
   предоставив возможность нас мучить?
   
   Столько разного уж напечатали,
   и халтуры, и макулатуры,
   что бессильно кричим мы, читатели:
   «Яд не нужен нам вместо микстуры».
   
   
   * * *
   Всё, что я написал и сегодня пишу. –
   отраженье того, чем живу и дышу;
   не придумки ума, а реальная быль,
   что в сердцах ненавидел и страстно любил;
   что на жизненном долгом и трудном пути
   безразличным прохожим не смог обойти.
   
   О себе, о друзьях, иногда о врагах
   я писал и пишу в стихотворных строках.
   О любимой жене, с кем родили детей.
   И о тех, кто делился любовью своей
   бескорыстно, и даже порою шутя.
   
   Я писал про страну и про красный наш стяг –
   беззаветно ему я всю жизнь прослужил.
   И о шахте писал, – обо всём, чем я жил,
   чем гордился и в жизни своей дорожил.
   
   Мне стихи помогали по жизни идти,
   удержать направленье, не сбиться с пути.
   И сейчас помогают в Израиле мне
   передать мою преданность этой стране,
   о которой, коль честно, совсем не мечтал,
   а сегодня её я частицею стал.
   
   Боль и радость её отражаю стихом
   и не чувствую сердцем себя стариком.
   
   
   * * *
   
   Я убегаю от рифмачества:
   оно замучило меня.
   Хотя б чуть-чуть в нём было качества,
   а то сплошная лишь фигня.
   
   
   Прёт графоманство прокажённое –
   и в каждой строчке всё видней.
   Давным-давно всё пережёвано
   гораздо лучше и умней.
   
   Истёрты рифмы и сравнения,
   и все истасканы слова.
   И я в своих стихотворениях
   не превращу ведь мышь в слона.
   
   И не скажу я что-то новое,
   хоть душу выверну до дна.
   Зачем тогда, как раб у слова я,
   себя порой лишаю сна
   и убегаю от приятельства
   кухонных задушевных встреч?
   Ужель, чтоб зреть её сиятельство
   мной зарифмованную речь?
   
   Не знаю я, почто такое мне
   дано желанью вопреки,
   но не хочу ведь жить спокойнее
   и рад быть в рабстве у строки,
   в которой вижу отражение
   любви и нелюбви моей,
   моё бунтарство и смирение,
   и осмысленье будних дней.
   
   
   * * *
   
   Плохо ль быть графоманом?
   Хорошо ль быть поэтом?
   Сердце полно обманом
   лишь от мысли об этом.
   
   Графоманом был Пушкин
   пока вырос в Поэта.
   Обзывали старушки
   графоманом и Фета.
   
   А Серёжка Есенин?
   А Твардовский, к примеру…
   Лупцевали без лени,
   а порою без меры.
   
   Графоманское званье
   всем великим досталось!
   Это, как состоянье,
   иль хотя б его малость.
   
   И не надо стыдиться
   своего графоманства.
   Надо только учиться
   избегать постоянства
   быть в трусах графомана,
   а держать себя снобом.
   
   Всяк поэт из тумана
   вяжет слово за словом,
   в них себя отражая
   да и мир весь при этом.
   Графоману желаю
   стать хорошим поэтом!
   
   
   * * *
   Зависть к гениальным просто ест:
   сам он выбирает «право», «лево»,
   когда сесть и на какой насест,
   стих писать или любиться с девой.
   Графоманом быть – страшна судьба!
   Пишешь, пишешь – за день сотни строчек…
   Укусил бы даже сам себя:
   целовать-то ведь никто не хочет.
   
   
   * * *
   Ни тем, о чём пишу, я не доволен,
   а тем, как я пишу об этом.
   А потому, конечно, волен
   не величать себя поэтом.
   
   И «графоманом» оскорблять себя не стану
   за то, что всё подряд рифмую:
   несу в себе сей дар, как рану,
   ведь душу я имею всё ж живую.
   И всё, что происходит в окруженье –
   в быту ли, на работе, или в мире,
   в душе моей находит отраженье
   и оставляет след в ней, как в мишени
   прицельной пулей, посланною в тире.
   
   
   * * *
   Мелкотемье – признак «графоманства»,
   иль словесный грязевой поток
   пошлого безудержного чванства,
   а на деле – фиговый листок,
   неумение строку построить,
   ритм строфы спиной не ощущать?
   
   Графоманы, кто они – герои,
   с бою в плен берущие печать?
   Или жертвы собственных амбиций,
   полные тщеславною мечтой?
   
   Хорошо! Удастся им напиться
   двухминутной славы – дальше что?
   
   Рассуждая так, себя назвать как?
   Графоман? Несбывшийся поэт?
   Я скорей – дворовая собака,
   стерегу своей души секрет,
   никому его не доверяя,
   только разве чистому листу,
   на котором в словесах сгорая,
   на карачках лезу в пустоту,
   для себя самим собой рождённой,
   сотворённой магией стиха.
   А быть может кем-то осуждён я
   на такое искупление греха?
   
   Но за что? Ведь я лишён амбиций;
   под монаха сам себя постриг
   и не рвусь на книжные страницы,
   не плету ни сплетен, ни интриг,
   не шаманю, не ору с эстрады,
   не вербую я учеников.
   Сам себе определил я радость:
   умирать в строках своих стихов,
   если может зваться так всё то, что
   льётся на бумагу из меня.
   
   Но одно сегодня знаю точно –
   мне без строчки не прожить и дня.
   И неважно, как я величаюсь,
   будут ли читатели, иль нет.
   В рифмах упоённо я купаюсь
   и не утону на склоне лет.
   
   
   * * *
   Поэту местного значенья
   я посвящаю эти строки,
   не подходя излишне строго
   к его изыскам и твореньям,
   к несостоявшейся рифмовке,
   невыразительности мысли,
   к словам, которые прокисли
   за полстолетья до тусовки,
   где мы чаи шутя гоняем,
   но вместе с тем интеллигентно
   и с интересом отмечаем,
   что всё вокруг нас перманентно,
   взаимосвязано и даже
   указано нам кем-то свыше –
   пусть мы по графомански пишем,
   но всё ж во вдохновенном раже.
   
   Но это, право, не постыдно!
   Ей-ей, совсем не преступленье!
   Из этого лишь только видно
   почти хорошее стремленье
   себя утешить добрым словом,
   преподнести кому-то радость,
   не поддаваясь тем оковам,
   что приготовила нам старость.
   И пусть метафоры и рифмы,
   как прошлогодние осадки.
   И поперёк строки, как рифы
   стоят слова. Мне всё же сладки
   все ваши милые потуги
   и даже ваше самомненье.
   И говорю я честно: «Други!
   Да здравствует себятворенье!»
   
   Буду рад, получив ответ. С уважением, Исаак.

   Дай Бог, чтоб каждый читатель обладал Вашей смелостью. )))

   Знаете, иногда думается, что "не было бы счастья - да несчастье помогло"... Несмотря, вопреки всему этому - Вы Человек и Гражданин. Это читается в каждой строчке!
   Я это искренне абсолютно говорю и мне это приятно говорить!
   Верю, что у Вас еще достаточно сил, чтобы участвовать в нашей литературной жизни.
   Бэацлаха!
   Правильно, да?! :) Удачи!

   Надежде Коган.
   Спасибо! Однако, здорово рассмешили. Бывает...
   Шана това!