Разумеется, я за свой рассказ голосовать не могу, потому мои оценки:
   
   ТЕМА: 0
   ТЕКСТ : 0
   
   Отзыв: в качестве недостатка могу отметить превышение заданного объема. Я просто выдернула рассказ из файла журнала... :((

   Марина, приветствую Блиц, хотя я прозу не пишу после разборов некоторых неравнодушных к моему творчеству критиков!:)
   Бегом, экспромтом, чтобы поддержать идею, написала маленький рассказик из жизни (работы).
   Налетайте критиковать, кому не лень - не обижусь: первый опус (опыт?) в этом году!:)
   
   Два наследства
   
   - Чем тут у нас воняет? – входя в отдел, прямо с ходу, громко вопрошает Нина Ивановна.
   
   - Да вот, Крис опять в мою туфлю написал…- виновато оправдывается Надежда Александровна. - Я уж мыла-мыла и дезодорантом брызгала, чуть на работу не опоздала…А что: очень пахнет? А косточек никто не принес?-спрашивает она после небольшой паузы.
   
   Однако косточки, которые тут любят перемывать, такие несъедобные - пресловутый "женский коллектив".
   
   - Конечно, пахнет.- Нина Ивановна морщится и недовольно, но с чувством явного превосходства садится за свой компьютер, в котором у неё сплошная "свалка": ни папок, ни разделов - всё кучей; захочешь найти файл - ничего не найдешь - будешь заново корпеть... Зато все суды она выигрывает: педалирует своим голосом бывшего учителя русского языка, и судьи её слышат.
   
   Наша сотрудница получила наследство. Дядя её мужа сделал им неожиданный подарок после смерти. Но чего стоило бедной Нине Ивановне, у которой 18-летняя дочка на выданье, повернуть колесо фортуны в свою сторону!
   
   - Нотариусы – эти бывшие отбросы судебной науки, а теперь - совершенно разжиревшие, наглые коты, требуют десять процентов от наследства, вы представляете?!- кричала она, апеллируя к нам.
   
    Надежда Александровна, с которой у Нины Ивановны отношения сложные (последняя всё время и безрезультатно пытается командовать бывшим подполковником внутренней службы Тучковой), грубовато, по-милицейски возразила:
   
   - Так вам и вообще-то ничего не положено: у умершего есть родственники ближе вас!
   
   - Нет у него таких родственников!- настаивала Нина Ивановна так, что работать было невозможно.
   
   - Сама же говорила, что другой племянник Сергей Иванович и его жена за Николаем Федоровичем перед смертью ухаживали, а вы губу-то раскатали на наследство, ничего не сделав для человека при жизни!- кипя негодованием от явной несправедливости, возражает Надежда Александровна.
   
   - Если нет завещания, то и муж Нины Ивановны имеет право на наследство, как и Сергей Иванович.- сказала я.
   
   Все замолчали, потому что знали, что завещание было, и всё зависело от Сергея Ивановича: разделит ли он имущество в пользу родственников или заберёт себе…
   
    Да, забыла сказать: в наследство от дяди мужа Нины Ивановны осталась однокомнатная квартира в центре города.
   
    Нина Ивановна взяла на себя обязанности по продаже квартиры: она была самой "ушлой" из родственников в этом вопросе. Деньги, в конце концов, поделили на 6 частей.
   
   Естественно, за хлопоты "спасибо" ей никто не сказал.
   
   - Подумать только: пришли, взяли деньги, как должное, и разошлись, как и не родственники вовсе! – возмущалась она.
   
   На что Тучкова не преминула заметить:
   - Так ты же главной родственницей и оказалась!
   
   - Вы просто мне завидуете, Надежда Александровна! – когда Нина Ивановна злится, она переходит на «вы».
   
   - А чему тут завидовать: обокрали бедного старика, уговорили по незнанке законов, а у него ведь тоже дети есть!?
   
   - Да потому что моё наследство не сравнить с вашим, от которого мы все и страдаем здесь! – торжествующе заявила Нина Ивановна.
   
   Надежда Александровна вдруг притихла и ушла курить на лестницу. Я недавно здесь работаю и не знаю всего, но "кто есть ху", узнавать интересно... Вышла вслед, чтобы успокоить Надежду Александровну – тезки ведь и сидим рядом.
   
   Они мне и рассказала историю со своим "наследством&qu­ot;.­
   
   "Я работала в детской комнате милиции на Соколе. Столько неблагополучных детей ко мне попадало! Родители совсем не хотели ими заниматься, а детишки-то все шустрые пошли: в телевизоре уже насмотрелись красивой жизни, и как всё это можно добыть. А почему родители их вкалывают, а потом пропивают заработанное... беда наша, им ли понять? Что все эти "демократии-при­хватизации"­ отобрали у людей пусть призрачную надежду на светлое будущее детей, ради которого надо было потерпеть сейчас, чтобы кровиночкам потом жилось лучше...
   
   И что-то часто стал ко мне попадать один мальчишка. Началось с малого: залез на крышу и кирпичи в дымоход 9-этажного дома набросал - сосед поймал, привел в милицию. Ну, я провела беседу, сообщила родственникам. За мальчиком пришла бабушка Анна Васильевна. «Родителям некогда», - сообщила она мне - «Они за границей».
   
   Потом ещё - всякие шалости. Разбирали его почти каждый месяц на комиссии по делам несовершеннолетних. Но он не был безнадежен - просто, как будто протестовал против чего-то - хотел обратить на себя внимание.
   
   Однажды подросток попал ко мне за то, что отнял у одноклассницы сотовый телефон. Мобильник он вернул и обошлось без последствий. Мы с ним хорошо поговорили, и он, проникшись доверием, рассказал про дурную компанию во дворе, в которой все старались походить на уголовника - 20-летнего Сашку, считали его главарем, и слушались…
   
   В этот раз за Витей никто не пришел: мои звонки бабушке оставались без ответа… Повела его домой, но и там никого из родни не оказалось - только дикий вой слышался из-за двери…
   
   Соседи сказали, что Анну Васильевну увезли в больницу, а её голодные кошки кричат и не дают никому покоя.
   - Товарищ майор, - обратился ко мне сосед по квартире Анны Васильевны справа, - сделайте же что-нибудь: невозможно жить в такой антисанитарии: у неё ведь 15 кошек и собаки! Весь этот зоопарк днем и ночью вопит и воняет на весь дом!
   
   Ну, стала я Витю иногда оставлять ночевать в детской комнате милиции, хоть это и запрещено.
   
   Анну Васильевну, наконец-то, выписали из больницы, и она, слабая ещё и невыздоровевшая, пришла за внуком - отдаем ведь под расписку.
   
   - Вы так много сделали для нас, – плакала она. - Вы, Надежда Александровна, такой редкой души и доброты человек, каких сейчас не сыщешь…я не забуду вашу доброту...
   
   На Соколе ходили слухи об утаенном от советской власти богатстве бывшей купеческой дочери Силиной Анны Васильевны...
   
   Через месяц меня пригласили на похороны бабушки Вити: оказалось, что она упомянула меня в завещании.
   
   Квартиру вычистили – кошек перевели в сарай какого-то из дядьев Вити. Все родственники были, как чужие: видно, что встречаются они только на похоронах…
   
   Отвезли Анну Васильевну на городское кладбище... Мне сказали, что завтра будут вскрывать завещание...
   
   Приснился мне в ту ночь дождь из золотых монет (об этом случае в деревне какой-то области на Севере России помнилось ещё с учебы)... Но, когда я пыталась поднять монетку с земли, та почему-то становилась водой...
   
   В назначенный час я пришла к родственникам Анны Васильевны: все они в предвкушении богатства, ждали поселкового нотариуса... Тот вскрыл завещание. Там сначала шли доли дочери, сыновей, дальних родственников, а после всех - в конце:
   
   «Тучковой Надежде Александровне за её доброту завещаю всех своих кошек и 2-х собак»… Все кошки и собаки перечислены по именам…имена такие экзотические: любимый кот почему-то Кристианом назван...сокращенно - Крис.
   
   Вот тебе, бабушка, и Юрьев день! Хоть самой сарай для кошек строй теперь. Можно было бы отказаться, да неудобно мне стало, как стражу порядка в поселке… Вот и взяла животных. Одна собака недавно умерла - старая уже была, а кошки – ничего ещё – шустрые, как дети…
   
   Кормлю, ухаживаю, внучка с ними играет. Она у меня такая забавная, умница. Я ей говорю иногда по-ментовски: «Так всё: пьём, курим и уходим!» А она мне в ответ: «А почему мы уходим, бабушка?»
   
   Я не знаю, что ей ответить. Может, кошки знают…они ведь, наверное, тоже людьми были..."

   Марина, я выложила этот экспромт сегодня ночью, думая, что опаздываю. Но поняв, что ошиблась, сегодня утром прочитала его, разбила на абзацы, как у вас, прочла заново и исправила, что увидела... В исправления попали и 2 ваших последних замечания: боюсь, что читатели разбора не поймут... о чем вы...
   А, вообще, для чистоты эксперимента, в блице должны быть экспромты, но вижу, что: у кого-то - произведения - из журнала, у кого-то - из старых вылежавшихся произведений... А экспромты, что, собственно, и характеризует Блиц, вы почему-то даже 13-го редактировать не разрешили...что видно по моему взятому вами первоначальному тексту...:(
   Что-то как-то мне это напоминает "расстрел мирной демонстрации..."­;­

   ВНЕ КОНКУРСА, хоть и блиц.
   Во-первых, - потому что после указанного срока (опоздание по киевскому времени на два часа),
   а во-вторых, потому что превышение. 5 тысяч знаков быстро размножились, и дустом их протравить не удалось...
   Зато действительно блиц и по теме! :)
   
    ПСУ ПОД ХВОСТ
   
    Значит, сыну оставил наследство батянька… Дочери – не захотел… А ведь эта дача могла бы теперь Гришеньке стать домом родным. На соседних участках, видно, живут постоянно. И что не жить? Метро теперь недалече, а когда-то - были задворки задворками…
    Я стою на участке, который много лет назад был для нас с Анюткой прериями.
    …Вот здесь, под этой разлогой яблоней мы играли в индейцев – строили рядом свой вигвам. Мы соорудили его из палок, найденных в соседнем лесу, и жердей, оставшихся от строительства, а также из старой клеенки, которую нам для этой цели не пожалела тетя Лида. Она ничего для нас не жалела, добрая была…
    - Ану, подружки, обедать! – меня всегда кормила вместе с Аннушкой, как родную. Мои родители даже поругивали ее за это, зачем тратится на чужого ребенка?
   - Окрошка готова! – я словно слышу ласковый голос тети Лиды…
    Мне не хотелось отрываться от наших игр, ох, как не хотелось отрываться!
    Нам великодушно разрешалось съесть свою окрошку не в доме за столом, а в нашем утлом убежище. Мы - настоящие индейцы, едим не за столом, а на циновке, у костра, в вигваме!
    Дядя Гриша язвительно называл нас индейками. Тетя Лида исправляла мужа, будто бы не понимала, что он просто ерничает, а не говорит так по неграмотности.
    Да я узнаю эту яблоню...Теплом воспоминаний наполняется все мое естество, и тут же ощущаю в себе холодную струйку ужаса, которая подкатывает к горлу: не на этой ли яблоне тетя Лида повесилась? Говорили: на даче, на одном из деревьев… Это было зимой, не сразу кинулись… Почему именно на даче, - не важно, а почему повесилась…
   Она что-то написала в предсмертной записке… Анька только упомянула об этом клочке бумаги, вырванном из ее же старой тетрадки, но не сказала, что именно там было написано. Самое сильное потрясение - мама ушла из жизни добровольно. Может, подруга и знала о причинах, просто не захотела мне рассказать. А может, ей было трудно об этом говорить…
    Я не допытывалась.
    Я догадывалась.
    Дядя Гриша был тем еще кобелем. Мы это поняли, когда подросли и стали засматриваться на мальчиков. Начитались романов и ждали какого-нибудь Чингачгука – ловкого, смелого, благородного. Конечно же, - преданного нам до конца. А дядя Гриша вошел во вкус разгульной жизни. Он уже почти не скрывал свои похождения, и тете Лиде не хватало фантазии, чтобы продолжать это оправдывать, изображая из себя счастливую жену.
    Его подружки были чуть ли не возраста Аньки. По мере старения дяди Гриши их возраст тоже увеличивался, но разрыв в годах - нет. Правда, на пенсии (тети Лиды давно не было в живых) он уже довольствовался тем, что есть, не особо перебирая… Иногда мог картинно всплакнуть о покойнице, славная, мол, женщина была, только с чудинкой.
    А при жизни «славной женщины с чудинкой» дядя Гриша постоянно упрекал ее в том, что не следит за собой. Ходит в стареньком халатике, не красит волосы, - видно седину. Никакого столичного лоска. Она действительно не очень за собой следила, зато следила за ним. И не в смысле шпионила – все и так было видно. Следила, чтобы муж всегда был сыт (кормила его по высшему разряду!), хорошо одет (с иголочки) и чтобы дома ему было комфортно. Может, хотела так удержать его – возле себя и дочери? Смешная, – кобель же! Где его удержишь варениками с вишнями!
    Анька пошла по ее стопам. После смерти матери кормила отца разносолами, квартиру вычищала, вылизывала до блеска. Толку-то! Он все принимал как должное и отмечал разве что недостатки: «А что, зелени больше в суп пожалела положить?» «Для швабры лучшего места не нашла?», «Рубашку можно было погладить тщательнее…»
    А когда замечал, что Анька у зеркала задержалась чуть дольше обычного, - старался ущипнуть ее словом:
    - Чем рожу свою рассматривать, сходила бы лучше в магазин…
    - Ну и кого ты там видишь? Что, есть, кем любоваться?
    Все это говорилось при мне. А может и при других людях.
    И уж совершенно безо всякой связи:
   - Смотри, принесешь в подоле, - из дома выгоню!
    И кто бы говорил про подол – этот кобель, потаскун, который гордился тем, что он бабник! Когда Анька забеременела, он ей ставил себя в пример.
   - Гуляешь (он употребил другое слово), - гуляй так, чтоб без последствий. И мужиков умных подбирай. Вот я же не наплодил детей, хотя бабы ко мне липнут. Был бы дураком, - уже бы полгорода ходило в твоих братьях и сестрах, - говорил он беременной Аньке.
    Ох, как несладко было моей подруге под крышей такого папашки! Я, бывало, старалась его смягчить, - но всегда в ответ получала жесткое:
    - Пусть скажет спасибо, что из дому не выгнал, как обещал! Теперь я что, должен с ее щенком морочиться? Она же у меня не спрашивала под кого ложиться…
    Меня передергивало от его цинизма.
    Пес ты, дядя Гриша, вот ты кто. Смердящий шелудивый пес. И мне плевать, что о покойниках нужно говорить хорошо. Кому нужно, - тот пускай и говорит, а мне хоть сейчас высказать тебе все, что накипело за долгие годы. Смердящий шелудивый дохлый пес, загнавший в гроб жену, подтолкнувший к гибели дочь, осиротивший внука. Я ничего не говорила тебе все эти годы, хотя, слыша твои реплики, отпускаемые в адрес моей подруги, - еле сдерживалась, чтобы не влепить тебе словесную пощечину. Вынуждена была молчать – ты все же был Анькиным отцом. Если, конечно, тебя таковым можно считать. Анька - считала. Она даже сыну своему дала твое имя. Зря, конечно. Точно зря. Ты Гришутку иначе как щенком не называл, старый кобель.
   
    С Максимом она сошлась в каком-то безудержном порыве. Это была даже не страсть, а неукротимая жажда ласки, жажда любви. Каких-то несколько фраз, нежное рукопожатие – и все. Уже никаких моих вопросов-намеков она не слышала. Даже за этот короткий блиц-криг ухаживания было предостаточно поводов разочароваться в нем. Но Анька боялась разочаровать Максима….
    Мне даже кажется, что отец подготовил ее к провалу в личной жизни. Он любил по мельчайшему поводу повторять: «Такую дуру кто замуж возьмет?»
    Она поверила, что действительно никто не возьмет. А потому нужно соглашаться хоть на что-то…
    Горечь разочарования, боль от папашиных насмешек Анька заедала сладким. Она быстро раздалась, перестала о себе заботиться, и все силы стала вкладывать в малыша. Я старалась вытянуть ее в компании, но дядя Гриша отказывался сидеть «со щенком»: «Нужно было думать, когда кобелей приманивала».
    С вечно ноющим малышом (мальчик рос беспокойным, нервным, плохо управляемым), кому она была интересна? Пару раз я находила для нее жениха и предлагала на время свидания оставить Гришутку у меня, мол, пора уже подумать о своем будущем. Но Аннушка только вздыхала:
    - Ну кому я такая сдалась? Нужно смотреть на вещи реально…
    Для нее «реально» – это глазами папаши.
   
    Я уверена, что она подалась за границу из-за него. Не было ей житья в родном доме, и уйти некуда. Мы с мужем уже жили на Камчатке, в военном городке, где даже офицеры перебивались без собственного жилья, на чужих квартирах.
    В своем последнем письме, подруга жаловалась, что очередная дяди Гришина пассия ей крепко докучает – любит выпить и песни горланить по ночам, курит в кухне, крадет у Аньки из холодильника продукты. Видимо, последней каплей было то, что отец снял со стены в гостиной портрет матери, Аня нашла его в кладовке, среди старой рухляди…
    Портрет матери – это единственное, что она взяла с собой за границу из того, что принадлежало отцу. По крайней мере, так моя подруга сказала соседке, тете Маше…
   
    Наверное, Анька хотела мне написать уже из-за границы, когда сумет там устроиться. А, может, просто письмо не дошло – ведь через весь Союз да на задворки… А тетя Маша уже и не припомнит, в какую же страну подалась соседка… Столько лет ведь прошло… Тетя Маша уже вся седая… Толи горничной Аньку пригласили, толи сиделкой к лежачему больному…А может, кто замуж позвал да обманул? Продали в бордель? Или ограбили и – концы в воду?
    Маленького Гришутку, уезжая, в детском доме оставила. Планировала через год вернуться, заработать «хоть на какую-то хибарку в селе». Рассказывая мне об этом, тетя Маша утирала фартуком глаза: при родном отце, да в столичной квартире, мечтать «хоть о какой-то хибарке в селе»…
    Первое (и единственное!) письмо, написанное Анькой тете Маше, у старушки не сохранились. Потом след моей подруженьки оборвался…
    Я уверена – с ней что-то стряслось. Не могла она бросить Гришутку, не могла! Говорила, что после смерти матери – это единственное существо, любящее ее просто так, ни за что (Анька была уверена, что любить ее не за что). Дядя Гриша не разрешал ей завести ни кошку, ни собаку. Даже голубя с перебитым крылом, которого однажды дочь притащила со двора, - отец не позволил ей приютить. Птица много гадит, видите ли!
    Анька приручила всех дворовых псов, любила их гладить, тайком выносила дворняжкам остатки своего обеда, каждой дала клички … Отец называл ее собачей сестрой милосердия, но произносил «милосердия» так, словно позорнее слова нет. Как сквозь зубы сплевывал. И, если Анька сестра собакам , то кто же тогда ты – ее отец? Пес смердящий…
    Когда дочь пропала, – он, похоже, не очень горевал. Искал ее? Наверное, искал, потому что хотел выписать Аньку со своей квартиры, и нужны были доказательства, что она сюда не вернется. Оправдываясь перед тетей Машей, сказал: «Вернется, - пропишу назад. Если без хахаля. А то ведь они меня самого выживут отсюда, из родного дома. Знаю я теперешнюю молодежь, никакого уважения к старшим».
    Спустя год после исчезновения дочери дядя Гриша намекал тете Маше (у нее поселилась племянница, приехавшая из села на учебу в столицу) : «Пропишу у себя ту, которая согласится меня досматривать».
    Толи никто не согласился, толи он просто не успел прописать…
    Дядя Гриша попал под машину, когда выпивший переходил улицу. Умер на месте, не приходя в сознание. По крайней мере, так тете Маше сказали в милиции. Она-то, добрая душа, стала разыскивать его, потому что заподозрила неладное. Непривычно ей было, что женщины перестали заходить в соседскую квартиру и разудалого веселья не слышно…
    Теперь в дяди Гришиной трехкомнатной живут чужие люди. Они купили эту квартиру у предыдущих хозяев, так что ни о нем самом, ни, тем более, о его пропавшей дочери и слыхом не слыхивали.
    Мне почему-то вспомнился тот вечер, когда я завела этот бесполезный разговор…
    - Дядь Гриша, вы бы дочке завещание оставили на свою дачу, наследство, так сказать.
    Он насторожился:
    - Это она тебя надоумила, про дачу-то?..
    - Ну что вы, она и не знает о нашем разговоре!
    - А зачем ей сейчас наследство-то, - подозрительно прищурился. – Я не собираюсь коньки отбрасывать, - хохотнул.
    - Ну, мало ли… - растерялась я, - жизнь есть жизнь… Лучше перестраховаться…
    - А тебе то что? – снова прищурился. – Пусть приезжает и живет со своим щенком, я что, не даю что ли?
    Вот и весь сказ…
   
   
    Та самая дача…
    Узнаю и не узнаю ее. Я влезла сюда через пролаз, образовавшийся из-за отломанных штакетин покосившегося забора. На калитке ржавый замок, который давно никто не открывал, и потому вряд ли кто-то сможет открыть. Двор зарос высоким бурьяном, уже нет и следов тех цветов и кустарников, которые когда-то садила тетя Лида. Может, эту смородину и кизил выкопали соседи, может, просто засохли…
    Та самая, наша «индейская», яблоня - уже почти дрова… В самый что ни есть яблочный сезон на ее ветвях - ни яблочка. Лишь кое-где листья…
    Деревянная дверь дома покачивается на ветру и противно скрипит… Стекло в окне выбито… Трещины на стенах… В одном месте крыша провалилась…
    Долго не решаюсь войти… Все кажется - вот сейчас наступлю на гадюку, ползающую на руинах, или наткнусь на привидение, которое здесь обитает… Страх сковывает меня, застываю на пороге…
    Но войти надо.
    Я пришла сюда в надежде – вдруг на этой даче теперь живет кто-то из их дальних родственников или бывшая дяди Гришина пассия. Вдруг они хотя бы страну вспомнят, куда уехала Анька? Но, подойдя к участку, я поняла, что он давно заброшен. Дом умер вскоре после своего хозяина. Теперь кому он нужен? Но у меня теплится надежда, что – вдруг! Вдруг где-то на какой-то полке еще не истлело письмо дочери, которое дядя Гриша мог перечитывать в тоске и одиночестве - неужто так-таки не скучал он по родной душе? Вдруг там остался конверт с адресом… Бывают же такие чудеса… Я напишу по этому адресу, - и случится еще одно чудо. Анька найдется - живая здоровая. Вдруг…
    Я захожу в то, что некогда было комнатой, и столбенею.
    Среди мусора и кавардака на полуистлевшей фуфайке сидит старый облезлый пес. Похоже, он когда-то был породистым и чьим-то… Может, хозяин, уезжая с дачи, оставили его или потерял… Может, это приблуда - кто-то завез и бросил, чтобы за ним не ухаживать…
    Вид у собаки мрачный - под стать пристанищу. Похоже, это жалкое существо со впалыми боками и свалявшейся шерстью, с прокушенным ухом и плешью на шее, тут обитает постоянно.
    Он смотрит на меня напряженно, зло. Я вижу оскал и слышу предупреждающее рычание. Пес толи защищает свою территорию, толи - огромную кость, лежащую перед ним. Этот злой взгляд закисших глаз… эта оборонительная стойка… Рычание становится все более и более угрожающим. Сейчас он бросится на меня и разорвет на куски…
    Осторожно пятясь назад, нащупываю какую-то железяку или кочергу. В случае чего…
    Мне даже хочется, чтобы этот доходяга бросился на меня, я раскрою ему череп.
    Стыдно от этих мыслей (пес-то ни при чем!), но никак не получается их укротить. «Сукин ты сын, – повторяю я со злобой.- Сукин сын!» - и уже не знаю, о кобеле говорю ли, о дяде Грише…
    Так вот кому ты оставил наследство. Не дочери, не «щенку», а этому старому облезлому псу. Вот кто стал твоим наследником, твоим сыном...
    Твой внук после детдома имеет ли крышу над головой? Твоя дочь нашла ли последнее пристанище или сгнила где-то в канаве на чужой земле? И твоя развалюха, когда-то согретая теплом тети Лиды и моей Аннушки, теперь никому не нужна. Псу под хвост.
    Псу под хвост…
    Ты мог оставить после себя любовь, а оставил руину.
    Надо найти Гришутку.

   Ой, что-то запуталась я... Да, действительно, мой час не пробил ;)
   Но с размером явно перебор :(
   остается надеяться, что спонтанное жюри не станет меня журить за спонтанное превышение, и все равно кто-то выскажется :)

   Юра, большое спасибо за внимательное прочтение. По условиям конкурса, правки вносятся после того, как он будет закончен. Обязательно внесу. Безусловно, рассказ от этого выиграет! :)))

   Отож! "ЛЮДИИИИ! 13, пятница" - сатанинский день во всех часовых поясах планеты... :(

   Молитва грешника
   
   
   Господи, прости мне мои грешные мысли!
   
   Прости меня за то, что я думаю «об этом» день и ночь, не оставляя в моем сердце места для другого.
   
   Ты скажешь: «Укрепи веру свою», и я отвечу тебе: «Верую»!
   
   Ты скажешь: «Не сотвори себе кумира», и я отвечу тебе: «Поздно»!
   
   Я сотворил себе кумира ещё тогда, когда ты сотворил Её.
   
   Правда, ты создал её из лучших побуждений, считая, что мне одному будет одиноко в этом мире.
   
   Но ты должен был все предвидеть, ведь ты же Бог!
   
   И потом, зачем ты поселил в Раю пресмыкающихся?
   
   А эта история с яблоками?
   
   Ну, сделай ты их тогда кислыми, не стала бы Она их есть!
   
   Или написал бы и поставил рядом с деревом табличку: «Отравлено»…
   
   А теперь я, из-за твоей непредусмотрительнос­ти,­ должен страдать в поте лица своего!
   
   ...Когда ты изгнал нас из Рая, мы пошли работать.
   
   Я пас коз, а Она пряла пряжу.
   
   Правда, работала Она совсем немного, так как все время была в декретных отпусках.
   
   А что нам ещё оставалось делать, Господи?
   
   Ведь телевизора тогда ещё не было?!
   
   Да и Землю заселять надо было как-то, ты же сам сказал потом, когда понял свою ошибку, что надо «плодиться и размножаться».
   
   Я не думаю, Господи, что у тебя когда-то не хватило глины, чтобы налепить всех сразу.
   
   Просто у тебя были другие заботы, и до гончарного промысла руки не дошли!
   
   Но я все тогда понял, Господи, и старался помочь тебе изо всех сил!
   
   ...Когда началась эпоха автоматизации и механизации, я решил, что единственный процесс, который механизировать не следует, это именно тот, от которого плодятся и размножаются.
   
   Да и ей, хоть Она иногда и брюзжит, что стала мол, феминисткой, все-таки натуральный способ размножения больше нравится.
   
   Особенно – сам процесс.
   
   Так что у нас пока всё Слава Богу!
   
   А за Женщину тебе спасибо, это ты хорошо тогда придумал!
   
   Правда, не могу не сделать тебе замечание.
   
   Не надо было делать её из частей моего тела, ведь теперь получается, что мы с ней близкие родственники, а это уже – сплошной инцест.
   
   Ты посмотри вокруг, Господи, сколько подходящего стройматериала без дела валяется!
   
   Правда, однажды нашелся умник, который усомнился и сказал, что все произошли от обезьян.
   
   По-моему, он соврал!
   
   Господи, ты стал бы спать с обезьяной?!
   
   Я – нет!
   
   И этот умник, даже если его силой заставить, тоже не смог бы.
   
   А Женщина – совсем другое дело!
   
   От неё пахнет спелыми колосьями и свежим ветром, она – единственная, любимая, желанная!
   
   Я хочу сидеть рядом с ней и смотреть, как она работает: на стройке, у мартена, на укладке рельсового пути.
   
   Я чувствую себя рядом с ней, как за каменной стеной, когда она ложится на рельсы, не пуская на войну составы со своими детьми!
   
   Мне хорошо с ней, Господи!
   
   Ведь только она может накормить меня, сварив суп «из ничего» и пошить мне рубашку из своей старой юбки, оставив себе один лишь пояс, который она называет теперь «мини».
   
   А её глаза!
   
   Бездонные, прекрасные, зовущие!
   
   Даже когда она кричит мне, пришедшему слегка навеселе: «чтоб глаза мои тебя не видели», все равно я люблю их, потому что глаза – это зеркало души.
   
   А душа у Женщины?
   
   Ты знаешь, Господи, - это такой склад добра, тепла и света, что если бы к ней подключить силовые кабели и трубы парового отопления, то тогда можно бы было обогреть и осветить трёхмиллионный город, а добром можно бы было одарить всех, у кого его нет.
   
   Короче, давай мы с тобой договоримся: ты мне – жизнь вечную, чтобы я её и дальше любил и обожал, а я тебе – свою веру, надежду, любовь.
   
   Господи!
   
   Не оставь меня в моих стремлениях и надеждах, дай мне силы и дальше любить творение рук твоих, прекраснее которого нет!
   
   Пойми меня, как мужчина – мужчину!
   
   Ну, будь ты хоть чуточку человеком, Господи!

   Или ВЗАИМНАЯ любовь. Отдаю все, что могу. И беру все, что мне нужно. :)
   Кому как больше нравится, кому что ближе...

   "Чтоб правда – правда, лгать – так лгать,
    Без, так сказать, болиголова?"
   
   Болиголов растет в горах.
   Сорвать и выпить может каждый.
   Но кто похвалится, что дважды
   его вкусил?
    Увы и ах...