Воины, рожденные в латах

 

У Байкала, недалеко от того места, где красавица Ангара быстрыми водами бежит из озера к могучему Енисею, в небольшой пади Малые Коты высился старый муравейник. Обитатели его рыжие лесные муравьи Формика лугумбрис. Из могучей и высокой крепости красно-бурых лесных муравьев каждый год отправлялись в свадебное путешествие маленькие самцы и большие самки. Однажды в ясный солнечный день из него вылетела вместе со своими сестрами молодая самка. После встречи с самцом она оказалась у берега огромного озера, куда выходила ее родная падь, и ветерок понес ее в вдоль берега озера в соседнюю, более обширную падь Большие Коты. Обе пади, конечно, ни к диким, ни к домашним котам никакого отношения не имели, хотя в них и раздавалось, подчас, громкое мяуканье пушистых домашних любимцев. Их названия по одной из версий произошли от слова КАТ, которое выжигали в стародавние времена на лбах беглых каторжников. Но летевшая вдоль озера в потоке уносившего ее ветерка самка даже не думала об этом. Она старалась отлететь подальше от своего родного гнезда и найти самое лучшее место для собственного будущего муравейника.

Медленно проплывал внизу поселок с его домиками и огородами, мелькнула небольшая речка Котинка, остались позади падь и Биостанция, где каждое лето проводили свою полевую практику веселые студенты-биологи, и потянулись вдоль дороги дачки.

Самка начала снижаться и, пролетев над большим, источенным муравьями-древоточцами Кампанотус саксатилис, пнем, опустилась у старой сосны. Быстро обломав лапками и жвалами свои ставшие ненужными коричнево-пергаментные крылья, муравьиха долго выбирала место для будущей крепости. Наконец место нашлось, и самка стала рыть норку с длинным ходом, в конце которого она устроила выводковую камеру.

Месяц проходил за месяцем, и у самки появились яйца и личинки. Яйца она старательно облизывала и очищала от спор и плесени. Они быстро росли, питаясь ее целебной слюной, и превращались в личинок, которые муравьиха подкармливала особыми, пищевыми яйцами. Эти яйца не были оплодотворены и не могли развиться в муравьев.

Как-то она заметила, что одной из ее личинок трудно сосать желток. Самка остановилась над ней и, поводя головой из стороны в сторону, задумалась. В ее большом надглоточном ганглии - скоплении нервных клеток – шла интенсивная работа ассоциативных нейронов. Вскоре решение было принято, самка подняла тяжелую лапу и наступила на задний край оболочки яйца. Желток перелился к прогрызенному отверстию, и личинка быстро захлюпала, втягивая его в себя.

Прошло несколько лет, и на месте маленькой норки вырос новый молодой муравейник лесных Формика лугумбрис.

А неподалеку от него, в галереях и в переходах огромного пня-крепости Кампонотусов, царила влажная темнота. Со всех сторон, снизу и сверху, справа и слева, доносился непрерывный глухой гул. Это сотни тысяч тяжелых мощных лап ударялись в беспрерывном беге о гладкий деревянный пол, сотрясая муравейник, где в одной из его камер лежали большие молочно-коричневые коконы. Долгое время новая жизнь зрела в них, и вот, теперь, она подавала сигналы.

В ответ на эти призывные сигналы, в полной темноте над коконом нависла большая темная голова муравья-няньки. В ответ на прикосновение массивных усиков сигналы изнутри усилились и зазвучали чаще.

Муравей-нянька распахнул влажные жвалы и стал осторожно взрезать оболочку кокона. В треске и хрусте откинулась крышка, и обнажился вход в полость огромной цистерны-кокона. Там гулко кто-то заворочался, и свежая, еще неокрепшая живая боевая машина появилась в камере. Крупный солдат, воин, рожденный в латах, встал и мощно выпрямился. Раскачиваясь на коленчатых сильных ногах, он ждал. Постепенно и незримо, в беспросветной темноте толстые хитиновые доспехи панциря потемнели и приобрели прочность железа. Новый воин готов был войти в мир для защиты крепости, сородичей-рабочих и царицы. С мягким гулом и шумом боевая машина сделала первые шаги…

Стоял яркий солнечный день. Падая на качающиеся под ветром на огромной высоте над землей необъятные листья трав, золотые лучи солнца изумрудно-зелеными пятнами ложились на вьющуюся среди скрипящих толстых стволов муравьиную тропу. Одетые в черные лакированные панцири, длинной чередой двигались по ней рабочие муравьи кампонотусы. Над дорогой стоял густой запах их разгоряченных тел, и далеко слышались глухие удары больших жестких лап. И запах, и удары отпугивали слабых насекомых, и они старались быстрее скрыться в густой траве, подальше от страшной для них дороги.

Вот и сейчас, появившаяся рядом с их дорогой серая паучиха размером с целый паровоз с десятком вагонеток-паучат на брюхе резко остановилась, качнулась по инерции и помчалась с громоподобным топотом прочь. Ковылявшая беспечная личинка цветочного клопа прижалась в страхе к земле и, быстро скрипя коготками лап по камням, развернулась и побежала, как могла, от опасного места.

Некоторое время у дороги было пустынно, потом огромный прозрачно-зеленый комар-долгоножка с длинным брюхом-дирижаблем, гудя крыльями, опустился на свесившийся вниз лист. Шурша лапами, он перебрался на нижнюю сторону своего аэродрома и стал отдыхать. Его брюхо то ритмично раздувалось, то опадало. Подувший легкий ветерок донес до длинных антенн комара запах спешащих по делам муравьев, и он в панике тотчас взмыл вверх, оглушая окрестности басами загудевших крыльев.

В середине дня с дороги сошел муравей-разведчик и остановился у выросшей за ночь маслянисто-холодной циклопической колонны гриба с обширной, нависавшей над маленькой прогалинкой среди трав шляпкой. Неожиданно усики разведчика уловили какой-то незнакомый запах, и врожденный инстинкт сразу же подсказал ему, что где-то поблизости таится смертельный враг. Разведчик возбужденно стал бегать вокруг гриба, вытянув антенны и распахнув огромные жвалы.

Вдруг из зарослей травы за грибом, взметывая землю и камни, вылетел в ярости красно-бурый муравей с черным брюшком и сослепу протаранил черного колосса. Махина качнулась, остановленная грохочущим встречным ударом, а вдвое меньший формика споткнулся, проволочился по земле, взрывая панцирем грунт, и сомкнул жвалы на уходящей вверх черной голени. Хитин толстой пластины скрежетнул и прогнулся, но прочная броня выдержала. Тогда из подогнутого брюшка рыжего с шумом вылетела мощная струя кислоты и ударила в грудь кампанотуса, обжигая все на своем пути.

Раненый черный гигант закружился на месте, топча и разбрасывая полусгнившие волокна травы - поле сражения заволокло облаком поднятой пыли, и противники скрылись в ней. После долгой борьбы кампонотус сумел изогнуться и сомкнуть огромные челюсти на груди врага. Под их страшным напором латы красно-бурого стали трещать, раздался жуткий хруст, формик конвульсивно дернулся и, скорчившись, повис на голени, намертво сжав жвалы.

Обожженный, израненный и уставший кампанотус медленно пополз к своей дороге. Собравшиеся сородичи стали трогать его усиками и рвать на части труп рыжего муравья. Из мёртвых его ран стала сочиться умирающая кровь, тело было разорвано на части, и останки формика постепенно исчезли в муравейнике, Лишь тяжелая ржаво-красная грудь долго продолжала выситься на обочине, привлекая ночных хищников и падальщиков.

Раненый кампонотус долго бродил по муравейнику, ковыляя и волоча голову рыжего на ноге – ее мутные, безжизненно-мертвые глаза отрешенно взирали в темноте на потолки тоннелей вражеской крепости. Повстречавшийся раненому капанотусу в одной из галерей муравей-хирург быстрыми толчками усиков установил причину несчастья и сомкнул жвалы на мягком сочленении между голенью и бедром. Раздался хруст, две большие капли крови скатились вниз, а кампонотус рванулся в сторону от новой боли. Сочленение затрещало, голень с лапой оторвалась, и голова рыжего вместе с ними с грохотом упала на пол. Рана кампанотуса вскоре зажила, но мирная жизнь уже кончилась: наступила война.

Три других разведчика кампанотусов на границе своей территории столкнулись с десятком красно-бурых фуражиров.

В поднявшемся облаке пыли, под грохот разлетавшихся в стороны камней, вспыхнул и погас скоротечный бой. Двум разведчикам-кампанотусам удалось вырваться из схватки, оставив за собой корчиться в опадавшей пыли пятерых красно-бурых фуражиров. Третий замешкался, был схвачен двумя формика за лапы и остановлен. На запах тревоги примчались другие красно-бурые муравьи, и в голову обреченного ударили, искрясь брызгами на солнце, струи едкой кислоты. Кампонотус с грохотом и шумом в судорогах рухнул на землю, взрывая ее в агонии свободными лапами.

Вошедшие в азарт формика долго терзали дрожащее от ран и ожогов большое тело разведчика и поливали его кислотой. Когда битва закончилась, груда лат и плоти была утащена в купол муравейника, и через два дня высохшая, покрытая бороздами шрамов огромная грудь сиротливо громоздилась у чужой дороги.

Вернувшиеся к муравейнику кампанотусы принесли с собой запах врага. Муравейник всполошился, из него выскочили по тревоге черные латники-солдаты. Они разбежались по постам у дороги и настороженно ходили там, чутко вслушивались в дрожь земли и поводя толстыми жгутами локаторов – антенн. На них, то там, то тут, вылетали в ярости возбужденные чужим запахом разведчики и охотники красно-бурых.

В коротких схватках все решала быстрота реакции. На грудь или незащищенную шею атакующего формика обрушивался короткий и ужасный по своей силе удар экскаваторных ковшей-жвал. Не успевший увернуться от их молниеносного броска красно-бурый воин катился, скорчившись, по земле и, судорожно подергиваясь, замирал. Промахнувшийся или прозевавший появление формика, Кампанотус - титан, мог получить заряд кислоты в голову или рану на ноге, поэтому черные латники тотчас с громким топотом бросались прочь от ставшего в боевую позицию жвалами и брюшком вперед красно-бурого муравья и затаивались в засаде где-нибудь в отдалении.

Уже долгих пять дней шли непрерывные бои на пограничной территории, устилая ее трупами быстрых рыжих охотников и огромных черных солдат. На пятьдесят скорченных красно-бурых тел приходился один остов огромного боевого механизма. Постепенно фронт все ближе стягивался к молодому муравейнику под старой сосной. И чем яснее проступали вдали контуры крепости красно-рыжих, тем больше становились потери черных.

Теперь из туманной дымки воздуха на черных латников выскакивали не одиночные воины формика. Они появлялись, один за другим, сразу с нескольких сторон и с ходу нападали на кампанотусов.

Но тяжелые боевые машины черных, шарнирно переставляя высокие массивные ноги-рычаги, тройками и пятерками продолжали героически патрулировать на опасных участках, устилая укрепрайоны своими и десятками вражеских трупов. Они не покидали постов даже на ночь, погружаясь в сонное оцепенение тут же, под упавшим листом, свалившимся кусочком коры, или под ближайшей скалой-камнем.

Прорвавшиеся сквозь их заслоны красно-бурые враги нападали на рабочих и разведчиков кампанотусов и уничтожали их. Но и сами теряли в этих рейдах по нескольку своих соратников на одного вражеского рабочего. Одиночные черные рабочие, почувствовав их приближение, убегали прочь или скрывались в муравейнике-крепости, стараясь уйти от гибельной схватки с отрядами формика.

К вечеру шестого дня силы и ресурсы красно-бурых формика стали иссякать, атаки их ослабели, напор потерял былую энергию и скорость – фронт стремительно покатился к высившемуся невдалеке куполу.

Черные солдаты, преследуя по горячим следам красно-бурых, шли вперед и к вечеру замкнули кольцо окружения вокруг крепости. Враги кампанотусов лишились провизии и от голода все больше теряли силы – их стала одолевать усталость и апатия, а черные после схваток на опорных плацдармах менялись свежими, полными сил соратниками. Смена происходила везде и всюду. Как только встречи воинов на боевом пятачке становились более частыми после прибытия новых сил, уставшие уходили в тыл, в муравейник. В родном жилище их встречали и кормили из зобиков рабочие-фуражиры. Поев и отдохнув, они вновь уходили в бой.

Вскоре был занят купол вражеского муравейника рыжих муравьёв, аккуратно по всем правилам инженерного искусства сложенный из бревен-хвоинок и кирпичей-кусочков смолы. Воины кампанотусов повсюду бесстрашно перемещались по нему и занимали места у источников наиболее сильного запаха врага – у выходов из подземных галерей. Обнаружив вход, черный солдат останавливался против него и вслушивался в темную глубину. Как только его напряженные антенны улавливали запах врага, он распахивал жвалы и делал молниеносные броски туловищем, не сходя с места. Грохот его огромных жвал отпугивал рыжих, и они затаивались в глубине тоннелей.

Отдельным смельчакам-фуражирам удавалось временами прорываться сквозь заслоны черных вниз, за пределы купола, но там их встречала вторая линия из безжалостных воинов, и они катились и катились по родной земле после коротких атакующих бросков, щедро поливая ее своей бесцветной, теплой от яростной работы мышц и ласкового солнца кровью.

Заброшенный, поблекший купол орошали дожди, засыпали хвоинки и листья, сквозь него прорастали сочные зеленые травы. Вскоре он разрушался и оставлял после себя низкий холмик – памятник прошелестевшей войне, в которой никто не был виноват, кроме тихого прозрачного ветерка, дувшего вдоль озера.