"Был ли у меня некий период жизни, предшествовавший младенчеству? Был ли это тот период, что я провел в лоне матери, или какой-то иной? ...А что было до этой жизни, о Господь моей радости, пребывал ли я где-либо, или в каком-либо теле?"

 

Блаженный Августин

 

 

Трудно сказать, сколько прошло времени после того, как он принял лекарство от одиночества.

 

После смерти жены, за ним присматривала соседка, а потом он вдруг оказался в доме для престарелых. Конечно, будь у них с женой дети, не пришлось бы испытывать эти унижения, но с детьми не сложилось. Принять снадобье уговорил местный врач, когда-то подававший надежды, а нынче спившийся и потерявший не только будущее, но и настоящее. Чудом сохранившиеся в эскулапе остатки фантазии проявлялись неожиданным образом в периоды выхода из запоя. Лекарь испытывал на обитателях богадельни очередную "последнюю разработку" - отвратительное варево из ингредиентов, доступных служителю Гиппократа подобного ранга. Снадобья готовились в мутных колбах облупленной лаборатории, расположенной в затхлом подвале. Безнаказанность гарантировалась никомуненужностью и всемизабытостью подопытных.

 

Пить подозрительную гадость старик долго отказывался, но кости жестоко ломило, бесконечные полоски бегали перед глазами, закручиваясь в спирали и переплетаясь между собой, пока взор не застилала черная пелена. К тому же, упрямец в грязном халате убедительно обещал не только избавление от недугов и неприятностей, но и неземное блаженство. В конце концов, бедолага сдался и выпил залпом размешанные в стакане с водой вонючие порошки. Стало муторно, затошнило и вывернуло наизнанку. Он обтер заскорузлым рукавом усы и бороду и вскоре уснул. А утром не проснулся. Очередной труп без вскрытия сожгли в крематории, но сон продолжался.

Потянулся узкий светлый тоннель, за которым возникли горы высоких облаков. Он карабкался на них и съезжал вниз, снова взбирался и спускался, продвигаясь вперед в непостижимых для него самого поисках, пока, наконец, подтянув ноги к животу, не нырнул в неизвестный сосуд, да так и остался там, болтаясь в чем-то гладком и текучем.

 

Жидкость вокруг становилась то теплой, как парное молоко, то холодной, как вода в проруби. Иногда его поглаживали и разговаривали с ним. Сквозь сон доносились ласковые голоса, хотелось ответить, но не получалось. Ни разу во время бесконечного сна он не почувствовал себя одиноким. Может поэтому, совсем не хотелось просыпаться. Но пришлось все-таки. Жидкость внезапно забеспокоилась, и куда-то понесла с невероятной силой. Голову сковал, едва не раздавив, тугой обруч. Неожиданно громкий крик чуть не оглушил, а слепящий свет резанул невыносимой болью. Его вытолкнуло наружу, а там схватили и потащили, отделяя от чего-то важного и нужного. Делать этого было ни в коем случае нельзя, но разрешения никто не спрашивал. Остатки связующей нити стянули узлом, его самого на мгновение опять опустили в жидкость, а затем обмотали большим куском мягкой материи. Потом во рту оказался маленький шарик, полный притягательной влаги. Но удовольствие длилось недолго, шарик вскоре отняли. И в этот самый момент вернулось одиночество.

 

Шарик появлялся и исчезал, а вместе с ним появлялись и исчезали ангельские крылья, которые обнимали и качали. Сладкие ощущения прогоняли одиночество и улыбка воцарялась на розовом личике. Вверху сияли две ярких звезды, под которыми двигался интересный предмет, похожий на пухлое облачко, уже виденное когда-то во сне. Оно то и дело разрывалось посередине, выпуская невыразимо приятные звуки. Постепенно все вокруг приобрело четкие очертания и превратилось в постоянно пополняющийся набор предметов и представлений. Звезды оказались мамиными глазами, а облачко - губами, теплыми и нежными. Мама подходила, и мир наполнялся радостью. Она отходила, и становилось грустно. А ещё через какое-то время оказалось, что каждый предмет имеет свой цвет, а каждый цвет - свое название, что всякую попадающую в руки вещь можно разобрать на части, а иногда даже и собрать назад. Выяснилось, что у него есть папа, бабушка, дедушка, дядя с тетей и собака. Да и вообще, появилось столько всего, что скучать стало некогда.

 

Позже его отвели в высокий дом в большом парке за забором, где было много детей, внимательная воспитательница и заботливая няня. Там он с удовольствием играл с детьми, бегал по аллеям, и совсем не чувствовал себя одиноким. Но однажды его забыли забрать. Терпеливая дежурная не отходила от него до самой темноты. Наконец, пришел папа и по дороге домой рассказал, что мама в больнице, а назад вернется с братом или сестрой. Стало страшно. Раз мама не пришла сама, значит, он ей надоел и она решила заменить его другим ребенком. В животе засосало, как от голода, видимо, опять вернулось одиночество и стало медленно втягивать его в себя изнутри. Одиночество не покидало до тех пор, пока мама не вернулась домой, счастливая и веселая, с огромным букетом красных роз и большим белым пакетом, перевязанным розовой лентой. "Сыночек мой родной! Как же я за тобой соскучилась!", - воскликнула она, обнимая его и целуя. Так в квартире появилась сестра, а мама, вопреки ожиданиям, стала относиться к нему ещё лучше. У нее теперь было столько любви, что с избытком хватало на всех. Очевидно, она раздобыла ее там же, где взяла эту курносую куклу с фиолетовыми глазами и сморщенной красной кожей, без устали пачкающую пеленки. Девчонка была презабавная. И мама всегда, когда кормила ее, сажала его рядом и обнимала такой доброй и родной рукой, какой не было больше ни у кого на свете.

 

Детсад остался позади. Началась школа со строгой седой учительницей в очках, внезапными звонками, клетчатыми тетрадями, большим разноцветным глобусом, множеством неожиданных открытий и новых знакомых. Домой он всегда возвращался с соседским мальчишкой, и вскоре их стали называть "не-разлей-вода". Дедушка куда-то надолго уехал, и бабушка переехала к ним. Сестренка училась ходить, папа с мамой часто смеялись, и все были друг другу нужны. Как-то он разрисовал парту чернилами: кораблики, солдаты, самолеты, лес, и даже автомобиль, точь-в-точь такой, как у дяди. Но вместо похвалы училка оттаскала его за уши и отвела в кабинет директора, куда вызвали маму. Мама спокойно отвечала на все вопросы, долго выслушивала нравоучения, а потом расплакалась, забрала его и отвела в другую школу, где у всех мальчишек уже были друзья, а он оказался совершенно один. Да еще никак не унимался задиристый дылда Баранов, которого он все-таки отметелил однажды. После этого случая пацаны стали ходить за победителем табуном, а девчонки делились бутербродами и заискивающе заглядывали в глаза. Так он расправился с одиночеством.

 

Годы летели, а оно не возвращалось. Пронеслась школа, промелькнул университет, сложилась карьера. Он раскрыл несколько тем, опубликовал немало статей, легко написал кандидатскую. Женился, стал начальником, купил машину, построил дачу. Вырастил детей, защитил докторскую, объездил почти весь мир и получил государственную премию. Иногда, правда, просыпалось внутри смутное беспокойство, но случалось это крайне редко, и он не позволял себе расслабляться, избрав путь победителя раз и навсегда. Конечно, временно-пространственные ощущения менялись: в двадцать жизнь казалась бесконечной, в тридцать он понял, что это не так, в сорок горизонт ощутимо приблизился, а в пятьдесят попытались потеснить другие. Но он был необходим многим, а главное, самому себе. И места своего не уступил. Благоразумно распорядившись судьбами молодых нахалов, приобщил к своей деятельности тех, кто счастливо совмещал способности исследователя или задатки управляющего с удобным характером, и без сожалений избавился от неудобных. Отправил дочерей учиться заграницу, женился во второй раз и произвел на свет сына. Теперь он не сомневался, что победил одиночество окончательно.

 

Несколько лет спустя не стало мамы. Сестре так и не удалось отказаться от гастролей, и с трудом вырвавшись с международного симпозиума, он сам организовал похороны. А вечером после поминок вернулся в опустевшую мамину квартиру. В последние годы родители с ним почти не виделись. Жизнь была заполнена до краев, катастрофически не хватало времени. Но он оставался заботливым сыном: доставал им путевки в дорогие санатории, приглашал лучших врачей, покупал самые современные медикаменты, а когда умер отец, переселил мать ближе к себе и нанял ей хорошую домработницу. Мама была всем довольна, никогда не упрекала его и лишь изредка спрашивала по телефону, не может ли он раздобыть лекарство от одиночества. "Я рад, что ты шутишь, значит, настроение хорошее, - отвечал он. - Все лекарства доставит тебе секретарша". "Но именно это мне хотелось бы получить только от тебя", - не унималась женщина, и слышала в ответ: "Хорошо, как только освобожусь, обязательно привезу."

 

Он не знал, сколько просидел в кресле. Рядом стояла пустая бутылка сорокалетнего "Макфайлза". Тьма висела над миром и давила невыносимой тяжестью, а одиночество высасывало изнутри. С фотографии в дорогой траурной рамке, стоявшей на "Соньке" последней модели, улыбалась знакомым розовым облачком молодая красивая женщина. Он ощутил прикосновения неповторимых рук, услышал ласковый голос: "Сыночек мой родной! Как же я за тобой соскучилась!", - и впервые за полвека горько расплакался.