ИЗ ПЕПЛА ВОЗРОДИТСЯ...

 

Отрывок из повести.

(Вся повесть — в Е-сборнике «Осенний дебют 2004»)

 

 

Привет! Привет! Привет!

 

Прости за долгое молчание, но я не хотела напоминанием о себе причинить хоть малейшую толику боли! Я не знала, что с тобой случилось, я не хотела знать... Мне хотелось верить, что ты счастлив, что твои дети выросли, что женщина рядом с тобой воплощение твоей мечты о подруге, которая тебе нужна. Что твоя мама нянчит внуков, о которых мечтала, а жену твою называет дочерью... Я не хотела этого знать...

 

Стала бы я менять что-либо? Стала бы бередить и тебя и себя воспоминаниями о прошлом? Я не нахожу ответа... И уже не найду, потому что ничего невозможно изменить...

 

Зачем пишу тебе? Зачем пишу тебе сейчас? Просить прощения... Просить прощения, что не бежала тогда из магазина. Что не уехала на электричке, оставив тебя сидящим на снегу... Что осталась, когда нужно было уйти, освободив тебя от себя. От того будущего, которое теперь стало прошлым... Просить прощения за то, что вообще попалась на твоем пути... Просить прощения за свои желания, за свои влюбленные восторженные глаза, которые смотрели на тебя, но не видели той пропасти, в которую тебя толкают.

 

Почему ты не отпустил меня сразу, как стал тяготиться мной? Почему не отпустил, когда понял, что не любишь... или не любил вовсе? На эти вопросы я тоже не найду ответа, да и не буду искать...

 

Я ни о чем не жалею. Не жалею о своей судьбе — ты открыл мне мир, ты открыл меня для мира... Жалею лишь о том, что стала причиной твоих бед... Прости меня за это...

 

У меня ничего нет, и я ничего не хочу для себя...

 

У меня нет дома — но весь мир открыт мне, дороги — мой дом! У меня нет семьи — но те люди, которые обращаются ко мне за помощью — моя семья! У меня нет детей, но есть собаки, которые нуждаются во мне и о которых будет некому заботиться, если меня не станет.

 

И чем старше я становлюсь, тем яснее понимаю, что у меня нет будущего...

 

Я могу купить себе дом, но к чему он мне? Любому дому нужна жизнь, а я не дам ему ничего кроме безнадежности... одиночества... разочарований...

 

Я могу выйти замуж, но зачем? Я не хочу обрекать мужчину, который меня любит — я ничего не смогу ему дать... Я не хочу, чтоб когда-нибудь, когда уйдет его молодость, он упрекнул меня моим бесплодием, моей пустотой...

 

Когда-то ты сказал мне, что я никому не нужна, и оказался прав — я и себе не нужна такая...

 

Я много езжу, я вижу много лиц: грустных, злых, счастливых, глупых...

 

Как они меня находят? Почему приходят ко мне за советом? Почему я слышу от человека, которого вижу впервые — «Лена, погадай мне». Я кидаю карты, а сама думаю: «Боже! Люди! Какие вы глупые! Зачем вам знать, что с вами будет? Зачем вам мои советы? — Покопайтесь в себе, и вы найдете ответы на любые вопросы! Решение ваших проблем под вашим носом!» Но, наверное, они боятся своих ответов... Они приходят ко мне за иллюзией, и какая горечь в их глазах, когда я не даю эту иллюзию... Я не имею права... Иногда их глаза светятся радостью — они услышали то, что хотели, но не я тому причина — это их судьба. Чаще — разочарованные, полные решимости опровергнуть мои слова, но через время говорят мне: «Ты была права».

 

Часто меня спрашивают, можно ли что-нибудь изменить. И если человек готов меня слушать, я рассказываю ему его судьбу. Объясняю причину произошедшего и показываю варианты развития событий. Я объясняю, что гадание не предопределят судьбу, что можно изменить все, кроме момента смерти и прошлого... А будущее — здесь уже выбор за нами самими: либо принять все так, как есть, либо попытаться что-нибудь изменить. Если есть желание... если есть стимул — ради чего.

 

Они смотрят на меня с надеждой, они думают, что я сильная, уверенная, счастливая... Они не видят мою душу! Они не видят маленькую девочку внутри меня, которая боится, которая кричит от страха... Эта девочка не известна им. Они ее не знают — она боится высунуть нос наружу. Она никому не верит ... и не поверит никогда. Я с ней спорю, я пытаюсь доказать ей, что она нужна, что она любима — она не верит, она кричит: «Посмотри, посмотри на себя! Ради чего ты живешь, Что ты оставишь после себя? Посмотри на свое прошлое! посмотри, какие развалины ты оставила после себя! Посмотри, какое горе ты доставила своей «любовью»! Тебе мало? Спроси, спроси его — был ли он счастлив хоть мгновение? Почему же ты не спросишь? Боишься услышать правду?»

 

Мне нечего ей возразить... Но я устала бояться... Я понимаю, что она права... Почему-то твои слова стали догмой, правилом, через которое нельзя перешагнуть.

 

У меня не осталось никого, кому можно было бы довериться, никто не знает моего прошлого, никто не знает, какой я была, о чем мечтала, чего желала, чего ждала от жизни...

 

Ты меня знал, когда я была этой девочкой, и я пишу тебе, надеясь, что ты дашь мне совет... Я знаю, что тебе трудно, но мне нужна твоя помощь! Ответь этой девочке: что ей делать дальше, есть ли смысл в ее жизни? Она поверит тебе... И может быть, ты дашь ей надежду, что когда-нибудь исполнишь свое обещание? Помнишь? Ты обещал ей, что приедешь в гости с женой и с детьми? Тогда мне было больно, но сейчас... Сейчас у меня осталась последняя иллюзия — что ты выполнишь свое обещание, я приму вас с радостью, искренней радостью. Если ты дашь мне эту надежду, я куплю дом и пообещаю ему, что он услышит детский смех. Слышишь? Я желаю тебе счастья, я желаю тебе встретить свою половинку, которая будет тебя любить, которая откроет тебе весь мир. Я буду молиться, чтоб Господь помог тебе! И прости меня, прости даже за это письмо, прости за все, чего не смогла дать, за то, что не повзрослела вовремя, за то, что кроме моего прошлого ничего не оставила для себя. И после себя тоже...

 

И еще: береги мать. Скажи ей, что я прошу прощения за свою трусость: я не нашла в себе смелости приехать... посмотреть ей в глаза... Я не хотела, чтоб она увидела меня такой, какой я стала. Я не хотела, чтоб она сказала тебе о том, какой я стала... Я струсила... За эту трусость я прошу у нее прощения. Береги ее, береги! Нет ничего дороже семьи... Только мать может любить тебя таким, какой ты есть, принять тебя таким, каков бы ты ни был. Какое это счастье быть матерью! Какое счастье иметь мать! Я не познала ни того, ни другого. Если бы Господь дал мне шанс иметь детей — я бы была самой счастливой на свете — я бы свернула горы... Я бы нашла в себе силы справиться с любыми бедами... Но Господь наказал меня моим бесплодием, может — к лучшему, наверное, я бы была плохой матерью... У тебя хорошая мама, ее материнское сердце сразу почуяло, что вместе со мной в дом вошла беда. Почему ты ее не послушал? Для себя я ничего не хотела бы изменить, а для вас... Если бы могла, если бы знала — никогда не появилась бы в вашей жизни... Пусть и она простит меня, если сможет. Я больше не потревожу тебя... Если найдешь в себе силы или желание ответить мне, дать совет... А если нет, я пойму. Так что — на всякий случай — прощай! Прощай и прости меня.

 

Лена.

 

* * *

 

Он сидел на крыльце, уронив голову на скрещенные руки, и вспоминал. Вспоминал события тринадцатилетней давности. И не находил оправдания и объяснения своим поступкам.

 

Когда пришло письмо, когда он прочел его... прошлое вернулось, ошарашило своей неизменностью, жестокостью. Откуда-то, из глубины его сути, горячей волной поднялась злость: Почему не писала раньше? Почему, когда он так нуждался в ее сочувствии — ее не было рядом? Мать смотрела испуганными глазами, как он терзал ручку, выводя на листке пять слов: «Нет! На все вопросы — нет!»

 

Она не оставила даже адреса — лишь номер почтамта и пометку «до востребования». Почему? Когда писал, был лишь один ответ — стыдно! Но после, когда конверт был опущен в ящик...

 

Боже! Боже! Как он мог не понять, что ей страшно? Что в ее письме не было, не могло быть никакого подтекста? Что, будь на ее месте другая — ждать бы ему прощения за свои поступки, как второго пришествия Христа? А здесь, черным по белому: «…Я ни о чем не жалею».

 

Почему он так не вовремя вспомнил, как она закрывалась руками, когда он бил ее? Бил сильно, не щадя... А наутро, когда хмель отпускал голову, недоумевая, смотрел на синяки и спрашивал: «Откуда?» Спрашивал, но уже сам находил ответ в ее глазах... Она не обвиняла, нет, она смотрела так, как смотрит мать на набедокурившего ребенка... прощая... без слов... Он опускался на колени, прижимался к ней лицом и шептал: «Прости... Прости, мамка...». А ее руки ерошили волосы на его голове...

 

Но приходил вечер, появлялись друзья, у которых не было семейной жизни — вольные, свободные... А он натыкался на ее умоляющий взгляд, но... уходил прочь. На дискотеку, в кабак... Не нагулялся... А потом, уже посреди ночи, тащил всю компанию к себе, поднимал ее с кровати, заставляя накрыть на стол, подать водку... Она не перечила, не пререкалась, делала все молча и быстро. И только иногда просила: Миш, пойдем спать... И все повторялось... Это не он, это бесы били его руками, это бесы владели его губами... А она принимала побои молча, без слез, пряча глаза... А наутро он снова недоумевал откуда синяки...

 

Боже! Боже! Что же он наделал? Зачем же поступил так? Зачем поддался первым эмоциям, не подумав? Что теперь? Письмо не вернешь — оно стрелой на пути к ее рукам, к ее глазам, к ее сердцу...

 

Долгие десять лет он не дышал воздухом свободы, но только сейчас понял, что в том нет ее вины... Она не толкала его на то преступление, которое он совершил и за какое поплатился — на тот момент они уже расстались. Четыре месяца... Четыре месяца он пил, не просыхая, оправдывая себя тем, что от него ушла жена... А потом, когда на скамье подсудимых воспаленный мозг очнулся, прозрел... Он боялся, что она явится на суд. Он не знал, как будет смотреть ей в глаза... Но она не пришла. И как просто — свалить всю вину за свои действия на ее плечи — не пришла же!

 

Но когда вышел, когда увидел как постарела и осунулась мать...

 

— Прости меня, мама.

 

А мать поцеловала его стриженную, еще не успевшую обрасти волосами макушку и прошептала:

 

— Здравствуй, сынок...

 

Они стояли, обнявшись у калитки: он прижимал к себе плачущую мать и смотрел на дверь... А вдруг откроется? И все-таки решился на вопрос:

 

— А где Лена?

 

Мама не ответила, лишь когда зашли в дом:

 

— Вот... — на его ладонь лег вчетверо сложенный листок.

 

— Что это?

 

Вопрос был лишним, он уже развернул его, натыкаясь глазами на первую строчку «СВИДЕТЕЛЬСТВО О РАЗВОДЕ». Сердце ухнуло куда-то вниз...

 

— Но почему? Почему она развелась за месяц до моего освобождения? Она была здесь?

 

— Нет... — Мать покачала головой. — Мне позвонила какая-то женщина, просила, чтоб я уговорила тебя дать ей развод, если ты еще этого не сделал. Потом она звонила еще раз, спрашивала номер колонии и отряда...

 

— А Лена?

 

— Не знаю... Единственное, что сказала та женщина, что Лене нужно устраивать свою судьбу... Может и правильно, сынок?

 

— Получается, что она не знала о том, что я осужден?

 

— Не знаю...

 

И вот пришло письмо, которое многое объясняло, но... Он не удержался от яда... Он помнил, как тяжело она перенесла известие о том, что не сможет иметь детей и не удержался, чтоб не уколоть побольнее, ответил — нет! И только потом подумал, что является причиной ее бездетности... ее одиночества...

 

Миша перерыл все вверх дном, но — ни одной фотографии, ни одной вещи... даже мелочи какой-нибудь. От нее не осталось ничего... Единственное, что нашел — простынь с первой ночи... Он уткнулся в эту простынь, сполз по стене и завыл... Как же так? Как он мог забыть, как он мог не оценить, что он первый? Почему потом сомневался в ее верности... и даже в первой ночи сомневался? Где же была эта грёбаная простынь? Почему она не ткнула его носом в доказательство своей невинности, почему терпела? Почему? Он три года отравлял ей жизнь... И она еще пишет, чтоб он простил ее? Боже, да за что? За любовь? За терпение? За то, что он отравил ей жизнь, лишив всего, что свято? Лишив веры в людей? Что теперь? Что делать? Боже, боже, не допусти, чтоб она получила мой «ответ». Господи, если ты есть, не допусти!

 

* * *

 

А господь все-таки есть. И волей случая, провидения, — называйте, как хотите, это письмо не попало ей в руки, оно попало ко мне.

 

Я практикующий маг. Экстрасенс, ясновидящая — кому как проще, но именно в моем почтовом ящике оказался этот голос прошлого... По странному стечению обстоятельств — мой абонентский ящик отличался от ее лишь одной цифрой в номере. Всего одной, но достаточно для того, чтоб почтальон принял «тройку», выведенную дрожащей рукой за «восьмерку». И по тому же стечению обстоятельств, меня тоже зовут Лена. Так что даже у меня не возникло подозрений, когда я открывала конверт, адресат которого: Москва, а/я 368. Лене.

 

Мне пишет много людей, я ведь все-таки маг! Так что даже и в голову не пришло, что письмо не мое, — я тупо уставилась на одну единственную строчку... И, чтобы разобраться, невольно окунулась в то, что послужило истоками.

 

Как много вещь может рассказать о человеке! Гораздо больше, чем он сам... Люди не умеют мыслить связно, на самом деле! Можете проверить на себе — за мгновение в вашей голове вариться такая каша! А вещь, она объективна. Если уметь спрашивать, можно получить ответ честный, без эмоций, без истерик. Вещь, как магнитофонная лента, записывает и воспроизводит все, о чем может сказать информационное поле человека... А оно — печать всех прожитых вами лет, по секундам... Нужно только уметь спросить...

 

А я умею. И все еще не разобравшись, что письмо адресовано не мне, спросила.

 

И маленький листок бумаги поведал мне судьбу человека, оставившего нервный почерк, и невольно, судьбу девушки, которая была его женой. За короткое мгновение я прожила три года в ее шкуре, а отходила минут двадцать, дрожа как от холода и недоумевая: Почему? Какой глупой нужно быть, чтоб после всего еще и писать покаяние тому, кто оставил после себя только пепел... развалины? Или... какой же душей нужно обладать, чтоб простить такое?

 

Я давно избрала для себя невмешательство: когда живешь по другим законам, нежели все остальные, то приходится подстраиваться и под другие правила. Всем не помочь, особенно, если человек не хочет помощи. Если он упивается своей болью... Так что, я помогаю только тем, кто просит. Письмо сиротливо осталось лежать на столе, а я принялась разбирать остальную почту...

 

Мне уже сорок два! И за годы практики я выработала и опыт и знания. Но почему-то, в этом случае мой опыт молчал, а рука вновь взяла конверт. И снова перед внутренним взором встали события чужой жизни.

 

«— Ну, что сказал врач? — от него пахло перегаром, а она еле держалась на ногах от слабости. Два месяца в больнице после выкидыша... Осложнение... И приговор, пожизненный...

 

Девушка облизнула пересохшие губы:

 

— Я...

 

— Ну, говори же! — его глаза смотрели зло, и она сжалась под этим взглядом, жалея, что не умерла в больнице — что сказал врач?!

 

— Я не могу иметь детей...

 

Она даже не вздрогнула, когда он ударил ее по лицу. Пусть бьет, пусть... Хоть бы убил! Боже, боже! Зачем ты забрал ребенка, зачем? Зачем оставил мне жизнь? Пустую... Никчемную... Слез не было. Все слезы выплаканы еще в больнице, целых два месяца слез... Два моря, до конца жизни.

 

Мужчина схватил ее за руку и потащил к настенному календарю:

 

— Смотри! — его палец ткнулся в название месяца — «Апрель». — Начиная с этого дня я даю тебе три месяца, слышишь? Три месяца, чтоб опровергнуть диагноз! Иначе...

 

Снова рывок за руку, из дома, во двор:

 

— Иначе... — топор, направленный его рукой, вошел в дерево по обух. — Это будет в твоей голове!

 

Он оттолкнул ее, она упала на мокрую после дождя землю, не делая даже попытки подняться. Она сжалась в комочек, как маленький ребенок, подогнув колени к животу. Плечи тряслись... а слез не было... ни слезинки...»

 

Я оттолкнула от себя эту картинку и посмотрела на свои руки: пальцы побелели от напряжения, вцепившись в злополучный конверт, пришлось приложить усилие, чтоб их разжать. Все, на сегодня хватит! Иначе я сама погрязну в тех событиях, а я могу оказаться гораздо слабее этой девушки... и не вынырну, пока не пройду до конца...

 

* * *

 

Письма не было. И не было мыслей... прошло три недели, как она написала ему. За три недели можно было дать ответ, но... скорее всего, он не изменился, не понял, не принял. А, может, письмо заблудилось? Ведь две тысячи верст — порядочное расстояние? Да и почтальон — тоже человек, со своими бедами и проблемами, где ему уследить за всеми письмами, мог и ошибиться... Потерялся ответ... И не хотелось думать, что он просто не написал.

 

Где ей было знать, что всего за два часа до ее прихода письмо попало в другие руки? Где было знать, что завтра прейдет еще одно, полное горечи и сожалений, с прямым текстом: «...Вернись! Умоляю, мамка, вернись! Я не могу без тебя! Мне не нужен ребенок, если матерью будешь не ты... Прости меня...» Придет, но ящик уже будет принадлежать другому абоненту, и письмо уйдет обратно, с пометкой: «Адресат не найден».

 

— Вы будете оплачивать следующую неделю? — симпатичная девушка услужливо склонила голову в ожидании ответа.

 

Лена посмотрела на нее, затем на бездушную железную коробочку за спиной и прошептала:

 

— Нет... — И чуть тверже, громче: — Нет. Спасибо.

 

— Что ж. Тогда распишитесь здесь, — на стойку лег бланк. — Вы огорчены? Это письмо было таким важным?

 

— Нет... Наверное, нет, — ручка вывела замысловатый вензель напротив галочки. — Спасибо, до свидания!

 

Она повернулась и вышла, а девушка за стойкой смотрела ей в спину и думала о том, что же заставило эту клиентку приходить сюда каждый день, с надеждой в глазах, но получать в ответ лишь: «пусто».