Литературное кафе «Лира | Автор: | Алла Райц | | | Тема: | Я весь мир заставил плакать Над красой земли моей. Борис Пастернак |  Ответить |
| Я весь мир заставил плакать
Над красой земли моей.
(Борис Пастернак.
«Нобелевская премия», 1959)
Борис Пастернак... Его после смерти называли «Гамлет XX века»,
«Рыцарь русской поэзии», «Заложник вечности», «Неуставный классик», «Лучезарная душа», «Один на всех и у каждого свой»...
Поэт из поэтов родился 29 января (10 февраля) 1890 года в Москве. Отец – имеющий известность художник Леонид Пастернак, матушка – одаренная пианистка Розалия Кауфман. Борис Пастернак мог сделаться художником (под влиянием отца), музыкантом (его благословлял Скрябин), ученым-философом (учился в Германии, в университете Марбурга), но стал поэтом. Окончательный разворот к поэтическому творчеству состоялся в 1912 году: «Я основательно занялся стихописанием. Днем и ночью и когда придется я писал о море, о рассвете, о летнем доме, о каменном угле Гарца», – вспоминал Пастернак в автобиографической «Охранной грамоте».
И ещё одно важное признание: «С малых лет был склонен к мистике и суеверию и охвачен тягой к провиденциальному...»
Во всем мне хочется дойти
До самой сути,
В работе, в поисках пути,
В сердечной смуте.
И все же Пастернак был скорее иррационален, чем рационален. Он жил чувствами.
Февраль. Достать чернил и рыдать!
Писать о феврале навзрыд,
Пока грохочущая слякоть
Весною черною горит
Состояние «навзрыд» стало визитной карточкой поэта на раннем этапе. Позднее он тяготел к простоте, но так и не стал простым поэтом для народа, а остался кумиром для избранных.
В 1913 году вышел начальный поэтический сборник поэта «Близнец в тучах» тиражом 200 экземпляров. За густоту насыщения ассоциативными образами и парадоксальными метафорами Пастернака обвинили в «нерусской лексике».
Не избежал стихотворец и влияния модного в начале XX века футуризма, в особенности вслед за тем знакомства с Маяковским. Но в дальнейшем пути Пастернака и Маяковского разошлись. Марина Цветаева отмечала различную ценность и суть Пастернака и Маяковского: «У Пастернака ни в жизнь не будет площади. У него будет, и есть уже, уймище одиноких, одинокое уймище жаждущих, которых он, уединенный родник, поит... На Маяковском же, на площади, либо дерутся, либо спеваются... Действие Пастернака одинаково действию сна. Мы его не понимаем. Мы в него попадаем... Пастернак – чара. Маяковский – явь, белеющий свет белого дня... От Пастернака думается. От Маяковского делается...» (1932).
В декабре 1916 года вышла книжка Бориса Пастернака «Поверх барьеров», в которой он отказался от «романтической манеры», и, тем не менее, «простые слова» и «новые мысли» бились, как золотые рыбки в метафорическом садке. В новой книге ослепительно проявилась черта поэтики Пастернака: примелькавшуюся реальность он, без преувеличения, волшебным образом постоянно переводил в «новую категорию», преобразовывал её.
Любимая – жуть! Когда любит стихотворец,
Влюбляется бог неприкаянный.
И хаос заново выползает на свет,
Как во времена ископаемых...
Летом 1917 года выходит книга Пастернака «Сестра моя жизнь». Выйдя из печати в 1922 году, она делает автора знаменитым. Ранее вирши, входящие в книгу, ходили в списках. Как подмечал Брюсов: «Молодые поэты знали наизусть вирши Пастернака, ещё нигде не появившиеся в печати, и ему подражали полнее, чем Маяковскому, в силу того что пытались взять самую суть его поэзии».
Бог-сочинитель, тайновидец и тайносоздатель, а сам Пастернак нередко представлял себя в стихах всего только как «свидетель» – очевидец важный истории.
Сестра моя – бытие и в эти дни в разливе
Расшиблась весенним дождем обо всех,
Но люди в брелоках приподнято брюзгливы
И галантно жалят, как змеи в овсе.
А как не процитировать хотя бы начало стихотворения Пастернака «Определение поэзии»?
Это – круто налившийся свист,
Это – щелканье сдавленных льдинок.
Это – темное время суток, леденящая лист,
Это – двух соловьев поединок
Вот так лирично и мощно начинал Пастернак. Затем последовали повесть «Детство Люверс», сборник «Темы и вариации», поэмы «Высокая болезнь», «Спекторский». В 1931 году вышла «Охранная грамота», в 1932 – «Второе рождение». В этой книге Пастернак решительно отверг футуристическую поэтику и перешел к многослойности стиха, его смысловой ясности.
В 30-е годы положение Пастернака было крайне двойственным. Как метко определил отпрыск и биограф поэта Евгений Пастернак, «все, за малым исключением, признавали его художественное мастерство. При этом его единодушно упрекали в мировоззрении, не соответствующем эпохе, и безоговорочно требовали тематической и идейной перестройкиѕ»
Место Бориса Пастернака в советской литературе определил кремлевский бард Демьян Бедный:
А позади, в зареве легенд,
Дурак, герой, интеллигент.
От поэта требовали верноподданнического служения, а он этого не понимал – скорее, не хотел разбираться. «Он слышал звуки, неуловимые для других, – подмечал Илья Эренбург, – слышал, как бьется сердце и как растет трава, но поступи века так и не расслышал...» Об этом свидетельствует и телефонный разговор Пастернака со Сталиным в мае 1934 года. Пастернак пытался отстоять арестованного Мандельштама, а попутно побеседовать с вождем о жизни и смерти, но Сталин оборвал поэта-философа: «А вести с тобой посторонние разговоры мне незачем».
У Наума Коржавина по этому поводу есть замечательные строчки:
И там, в Кремле, в пучине мрака,
Хотел раскумекать двадцатый век
Суровый крепкий джентльмен,
Не понимавший Пастернака.
Да, Сталин вряд ли понимал Пастернака, он вообще считал его человеком не от мира этого. Может быть, потому и не тронул, оставил в саду поэзии, как экзотический цветок.
В августе 1934 года проходил Первый съезд советских писателей. Борис Пастернак – делегат съезда. В отчетном докладе о поэзии Николай Бухарин сказал: «Борис Пастернак является поэтом, наиболее удаленным от злобы дня. Он, абсолютно, приемлет революцию, но он далек от своеобразного техницизма эпохи, от шума быта, от страстной борьбы. Со старым миром он идейно порвал ещё во время империалистической войны и сознательно стал «поверх барьеров». Кровавая чаша, торгашество буржуазного мира были ему противны, и он «откололся», ушел от мира, замкнулся в перламутровую раковину индивидуальных переживаний, нежнейших и тонких... Это – воплощение целомудренного, но замкнутого в себе, лабораторного искусства, упорной и кропотливой работы над словесной формой... Пастернак оригинален. В этом и его мощь и его слабость одновременно, оригинальность переходит у него в эгоцентризм...»
Юлил Бухарин: любил Пастернака, но вынужден был его критиковать. О Пастернаке на писательском съезде говорили многие. Алексей Сурков отметил, что Пастернак заманил «всю вселенную на крайне узкую площадку своей лирической комнаты». И, мол, надобно ему вылезать на «широкий мир».
В 1936 году Борис Леонидович начал обустраиваться в подмосковном Переделкине. Вел себя весьма независимо. В 37-м отказался определить подпись под обращением писателей с требованием пустить в расход Тухачевского и Якира. Отказ как вызов власти. Пастернака и тут не тронули – несложно перестали печатать. Лишь в 1943 году вышла книжка стихов «На ранних поездах», а летом 45-го – последнее прижизненное издание «Избранные вирши и поэмы». В 1948 году весь тираж «Избранного» уничтожили. И на долю поэта остались только переводы – жить-то было необходимо!
Гул затих. Я вышел на подмостки...
– это начало стихотворения «Гамлет». А заканчивается оно пронзительным ощущением одиночества:
Я единственный, все тонет в фарисействе.
Жизнь протянуть – не поле перейти.
В начале 1946 года Пастернак, по его словам, приступает к «здоровущий прозе». Первоначальные «Мальчики и девочки» переросли в роман «Доктор Живаго», завершенный к осени 1956 года. Как известно, роман попал за рубеж. 23 октября 1958 года Борису Пастернаку присудили Нобелевскую премию. И тут началась истеричная травля писателя: как он посмел направить манускрипт на враждебный Запад? Коллеги ругали Пастернака, приклеивая ему злобные ярлыки типа «писательский сорняк»... А Пастернак недоумевал, как он попал в разряд гонимых.
Я пропал, как зверюга в загоне.
Где-то люди, свобода, свет,
А за мною гул погони,
Мне наружу хода нет...
– писал он в стихотворении «Нобелевская премия».
Травля привела к скоротечной болезни, и Пастернак скончался на 71-м году жизни. За месяц до своей кончины он написал: «По слепому случаю судьбы мне посчастливилось высказаться целиком, и то самое, чем мы так привыкли жертвовать и что есть самое лучшее в нас, – художник оказался в моем случае не затертым и не растоптанным».
Возник посмертный «пастернаковский бум». Вся интеллигентская часть общества запоем читала поэта и внимала его заветам. В стихотворении «Быть знаменитым некрасиво...» Пастернак писал:
Другие по живому следу
Пройдут твой стезя за пядью пядь.
Но пораженья от победы
Ты сам не должен отличать.
И должен ни единой долькой
Не отступаться от лица,
Но быть живым, живым и только,
Живым и только, до конца.
Незадолго до смерти поэта в Переделкино приезжал именитый америкосский композитор и дирижер Леонард Бернстайн. Он ужасался порядкам в России и сетовал на то, как нелегко новости разговорчик с министром культуры. На что Пастернак ответил: «При чем тут министры? Художник разговаривает с Б-гом, и тот ставит ему различные представления, чтобы ему было что строчить. Это может быть фарс, как в вашем случае, а может быть трагедияѕ»
И тут уместно привести характеристику Эренбурга, данную Пастернаку: «... Жил он за пределами общества не вследствие того что, что данное среда ему не подходило, а оттого, что, будучи общительным, более того веселым с другими, знал только одного собеседника: самого себя... Борис Леонидович жил для себя – эгоистом он ни в жизнь не был, но он жил в себе, с собой и собою...»
Я не держу. Иди, благотвори.
Ступай к другим. Уже написан Вертер,
А в наши дни и воздух пахнет смертью:
Открыть оконный проем – что жилы отворить.
Это написано Пастернаком в далеком 1918 году. Стихотворение называется «Разрыв». Его последняя влюбленность, Ольга Ивинская, заплатила за свои чувства чрезмерно высокую цену. Но это отдельный предмет для разговора, как и темы «Пастернак и Маяковский», «Пастернак и Мандельштам», «Пастернак и Цветаева». Любопытно было бы исследовать и тему «Пастернак и деньги». Когда он умер, в его гардеробе остались только пара отцовских башмаков, привезенных ему из Англии после смерти отца, и две курточки, одна из которых - самодельная.
Текст биографии приведен с сайта persones.ru |
| Борис Пастернак
Следы на снегу
Полями наискось к закату
Уходят девушек следы.
Они их валенками вмяты
От слободы до слободы.
А вот ребенок жался к мамке.
Луч солнца, как лимонный морс,
Затек во впадины и ямки
И лужей света в льдину вмерз.
Он стынет вытекшею жижей
Яйца в разбитой скорлупе,
И синей линиею лыжи
Его срезают на тропе.
Луна скользит блином в сметане,
Все время скатываясь вбок.
За ней бегут вдогонку сани,
Но не дается колобок. |
| Борис Пастернак
Как бронзовой золой жаровень,
Жуками сыплет сонный сад.
Со мной, с моей свечою вровень
Миры расцветшие висят.
И, как в неслыханную веру,
Я в эту ночь перехожу,
Где тополь обветшало-серый
Завесил лунную межу.
Где пруд - как явленная тайна,
Где шепчет яблони прибой,
Где сад висит постройкой свайной
И держит небо пред собой.
1912 |
| Борис Пастернак
Ветер
(четыре отрывка о Блоке)
Кому быть живым и хвалимым,
Кто должен быть мёртв и хулим, —
Известно у нас подхалимам
Влиятельным только одним.
Не знал бы никто, может статься,
В почёте ли Пушкин иль нет,
Без докторских их диссертаций,
На всё проливающих свет.
Но Блок, слава богу, иная,
Иная, по счастью, статья.
Он к нам не спускался с Синая,
Нас не принимал в сыновья.
Прославленный не по программе
И вечный вне школ и систем,
Он не изготовлен руками
И нам не навязан никем.
____
Он ветрен, как ветер. Как ветер,
Шумевший в имении в дни,
Как там ещё Филька-фалетер
Скакал в голове шестерни.
И жил ещё дед-якобинец,
Кристальной души радикал,
От коего ни на мизинец
И ветреник-внук не отстал.
Тот ветер, проникший под рёбра
И в душу, в течение лет
Недоброю славой и доброй
Помянут в стихах и воспет.
Тот ветер повсюду. Он — дома,
В деревьях, в деревне, в дожде,
В поэзии третьего тома,
В «Двенадцати», в смерти, везде.
____
Широко, широко, широко
Раскинулись речка и луг.
Пора сенокоса, толока,
Страда, суматоха вокруг.
Косцам у речного протока
Заглядываться недосуг.
Косьба разохотила Блока,
Схватил косовище барчук.
Ежа чуть не ранил с наскоку,
Косой полоснул двух гадюк.
Но он не доделал урока.
Упрёки: лентяй, лежебока!
О детство! О школы морока!
О песни пололок и слуг!
А к вечеру тучи с востока.
Обложены север и юг.
И ветер жестокий не к сроку
Влетает и режется вдруг
О косы косцов, об осоку,
Резучую гущу излук.
О детство! О школы морока!
О песни пололок и слуг!
Широко, широко, широко
Раскинулись речка и луг.
____
Зловещ горизонт и внезапен,
И в кровоподтёках заря,
Как след незаживших царапин
И кровь на ногах косаря.
Нет счёта небесным порезам,
Предвестникам бурь и невзгод,
И пахнет водой и железом
И ржавчиной воздух болот.
В лесу, на дороге, в овраге,
В деревне или на селе
На тучах такие зигзаги
Сулят непогоду земле.
Когда ж над большою столицей
Край неба так ржав и багрян,
С державою что-то случится,
Постигнет страну ураган.
Блок на небе видел разводы.
Ему предвещал небосклон
Большую грозу, непогоду,
Великую бурю, циклон.
Блок ждал этой бури и встряски,
Её огневые штрихи
Боязнью и жаждой развязки
Легли в его жизнь и стихи.
1956
Фалетер — форейтор в старом народном произношении. |
|
| Шапочка Мастера |
|
|  |
Литературное объединение
«Стол юмора и сатиры» |
|
|  |
 |
' | 
Положение о Клубе
Сделать стартовой
К темам проекта
