Напряженная тишина сдавила уши, накатила тревога, и глаза терялись в слепой бестелесной дали. Неподвижный материк льда, застеленный плотным слоем смерзшегося снега, был еле освещен слабым лиловым пятном солнца за пеленой тумана. В размытом свете, лишенном тени и контрастов и движения, не на чем остановиться глазу. Все плотно вмонтировано в монолит льда и снега.

 

И только снежные иголочки от замерзшего выдоха с шуршанием падают тебе на лицо. Где-то там под ногами должна быть вода. Но она как сказание, в которое можно только верить - в этом морозе, в снегу и во льду нет места для жизни, а вода сплющена в снег и лед.

 

И тут это случилось. Еще не проявив себя ни светом, ни звуком, оно ожило, придвинулось и там, в глубине огромного ледяного тулова, на границе льда и воды, проснулось упрямое неприятие этого покоя. Нарастали и гасли, напрягались и слабели его внутренние силы, сдавливали и растаскивали ледяную твердь, затихая и вновь оживляясь. И в какой-то момент они сплелись в два огромных кулака и рванули в разные стороны. Платформа разорвалась.

 

Неспешно прочертилась и раздвинулась трещина, в недавнем монолите выломились берега и стали противоположными сторонами друг против друга. Из его нутра вывернулись выступы, обнажив ледяные шипы. И все, что еще недавно было сплавлено в единую массивную твердь, теперь выворотилось из своих ниш, выставив лезвия, клыки и расщелины. Внутрь разлома осыпался снег, сползали куски льда, образуя то, что еще не вода, но уже и не лед - серое крошево, потерявшая форму.

 

Берега этого прорана медленно раздвигались. Поначалу его еще можно перешагнуть, потом перепрыгнуть, но с каждой минутой страх все туже стягивал ноги. Казалось бы, неширокий прыжок и ты уже на том берегу, но зрелище неистовой неприязни берегов останавливало и примораживало к месту.

И тут в треске, шорохе и шипении, обозначалось другое движение. Еще слабое, оно уже имело свою волю, свое направление и упрямо диктовало новое задание. Теперь материк будет у тебя за спиной, а ты назначен к дрейфу вместе с этой льдиной, обшаривая в белесой мгле новую цель. И пусть позади валятся вниз куски льда, шевелится и шуршит ледовая пена - не оглядывайся на свой уходящий материк, твои стоянки, протоптанные дорожки, укрытия из снега и льда, где еще стоит тепло и запах прогоревшего костра.

 

А льды уже разошлись. Лишь белый медведь еще бы смог перемахнуть через эту расщелину. А через час-другой только птица по чутью в этой незрячей пелене найдет тот уходящий берег.

Но он все же обернулся и посмотрел в глубину, ставшую его прошлым, и стал дышать в этот туман, в ту сторону, от которой его относило. Смерзшееся дыхание сыпалось вниз ледяной крупчаткой, но он тяжело и натужно продувал пелену теплым воздухом, как дышат на замерзшее стекло.

И вот в клубах тумана появилось волнение. Оно медленно закручивало бурую пену испарений, завертывало внутрь их клочья, удлиняясь в воронку и вовлекая в себя все новые завеси мерзлой влаги. Ее поток дрожал, раскручивался, вибрировал и потом низко загудел протяжным горловым звуком поющего бурята.

И тут длинный трубой раскрылось пространство, наполненное тусклым желтым светом, и он увидел свою последнюю стоянку, утоптанную площадку возле сложенных домиком льдин, засыпанных снегом, в них темную дыру от выходящего дыхания, и черные груду сожженной рыбы в костре, среди которой красным глазом тлел маленький уголек.

А рядом на оставленной торбе лежали её варежки - последнее, что у него осталось. Еще недавно там была его территория…

Потом все погасло, пелена сомкнулась и потеряла цвет. Он еще долго глядел в никуда. Затем развернулся и стал вслушиваться в новое движение.