«В погоне за солнцем»

 

1

Моросил дождь. Капли падали на асфальт и исчезали, а мне казалось, что это не мокрый асфальт, но бесконечно глубокая пропасть, до краев уже наполненная водой. И была эта пропасть столь глубока, что никакой взгляд не пронзит ее, никакой фонарь не осветит то, что скрыто в глубине. Под углом в этой узкой черной асфальтовой полоске отражалось серое небо, затянутое тучами, из которых, не переставая, уже вторые сутки шел все тот же мелкий, холодный и депрессивный дождь.

Это было начало осени, которая наступила в этом году необычно рано. Была еще первая четверть сентября – самый разгар бабьего лета, когда так хорошо ходить в отпуск: ведь нет уже ни жары, ни толкотни в местах отдыха, ни глупых детишек с родителями, но в этом году с отдыхом явно не повезло: лето ушло, вытесненное холодными циклонами с севера. На улице температура не поднималась выше плюс одиннадцати, а в тот дождливый день столбик термометра замер напротив шкалы плюс восемь.

Я сидел в своем автомобиле и смотрел то на свинцовую гладь Балтийского моря, расстилавшегося метрах в тридцати от меня, то на асфальтовую дорожку, проложенную вдоль песчаного пляжа. Снаружи все было неописуемо мокрым и неприятным. Мокрый песок, мокрые камни, даже чайки, и те, были мокрыми. Дул переменный ветер северных направлений, из-за чего и без того противный дождь то лил вертикально, то сдуваемый очередным сильным порывом, заходил слева, чтобы спустя минуту налететь уже справа. Раз в тридцать секунд дворники выпархивали из-под основания лобового стекла, размазывали дождевые капли по его поверхности и снова исчезали там же, где и появлялись. Я наблюдал, как за тридцатисекундные интервалы стекло покрывалось множеством капель, и было такое ощущение, что каждая секунда тянется как минимум, с четверть минуты.

Я никого не ждал, никто мне уже не был нужен. Мои мысли лениво, словно опьяненные дождем, текли в голове, не задерживаясь. Как только из-под капота выпархивали дворники, я уже не мог вспомнить, о чем думал перед предыдущим их появлением. Но меня это не волновало. Мне нравилось наблюдать за тем, как капли, сметенные дворниками, снова и снова принимаются заполонять стекло, словно солдаты, идущие на штурм неприступной высоты. Так же безнадежно, как и люди в настоящем бою, они цеплялись за каждый клочок, передвигались от одной точки к другой, пытаясь выбрать лучшую позицию, объединялись друг с другом, а потом разбегались, пока всех их снова и снова не уничтожал неотразимый вал резиновых щеток.

В салоне автомобиля становилось все холоднее и холоднее. Я уже начинал чувствовать, что дождевая сырость снаружи проникает вовнутрь, вытесняет тепло, которое когда-то жило не только в машине, но и в моей жизни. Я чувствовал, что и сам становлюсь холодным и безжизненным, и никакое тепло ни внешнее, ни внутреннее, уже не смогут отогреть меня. И мне нравилось это ощущение. Оно было таким мирным и заманчивым. Мне сильно хотелось получить, наконец, покой, и было глубоко все равно, каким он будет, вечным или таким вот недолговременным.

Сзади, в дождевых брызгах, по дороге прошуршал автомобиль. Это словно привело меня в чувства. Я услышал, как за стеклами машины завывал северный ветер, заставлявший раскачиваться, скрипеть и терять листву деревья вдоль дороги за моей спиной, как скрипели дворники своими резиновыми щетками о мокрое лобовое стекло, как стучали капли о крышу автомобиля. Я услышал сразу множество звуков, и, взглянув на часы, в который раз подумал о том, что время – предательская штука. Только что мне казалось, что оно еле тянется, а на самом деле, пролетело так быстро, что я даже не заметил.

Мне надо было уезжать. Надо было исчезнуть так же, как исчезает утренний туман под лучами весеннего солнца, исчезнуть, как воспоминание о чем-то далеком и красивом, исчезнуть, как закат над теплым южным морем. Исчезнуть без следа и без сожалений о прошедшем. Прошлое тоже должно было исчезнуть, но оно, как игла в мозгу, все еще тревожило меня. Я никак не мог забыть, как все начиналось….

Все началось 16 июня 1977 года, в день моего рождения, тогда еще в городе Ленинграде. Я плохо помню свои ранние годы, от них остались даже не воспоминания, а лишь ощущения безмятежности и счастья, которые редко омрачались какими-нибудь проблемами или неприятностями. В школе я был самым обычным троечником, шалопаем и бездельником. Я никогда не пытался вырваться вперед, и быть лидером, видимо просто из-за того, что я не был ни гордецом, ни честолюбом. Как правило, делал все как все, никуда не рвался, хотя все мои учителя всегда говорили, что у меня большие способности. До сих пор для меня остается загадкой то, на каких основаниях они делали такие выводы.

Когда распался Советский Союз, я был в восьмом классе. Все, чему нас учили до этого, назвали обманом. Все те клятвы, которые мы давали, вступая в пионеры, превратились в пустые слова. Те идеалы, которые, казалось, должны были уже быть в нашей крови, перестали быть таковыми. Каждый стал сам за себя. Вскоре в нашем, когда-то дружном, классе появились «крутые» и «лохи», многие девчонки, которые еще недавно с гордостью носили свои красные галстуки, вдруг, словно сорвавшись с цепи, отдавались любому за рюмку водки или самокрутку с травкой. Момент взросления совпал с моментом краха всех запретов. Самые темные, самые скрытые желания и эмоции выходили наружу, поскольку не было больше их морального ограничения. Конечно, в нашем классе и школе оставались еще нормальные ученики, стремившиеся к знаниям, но их было очень немного, ведь всем тогда начало казаться, что образование вообще никому не нужная шелуха, что жизнь – она вот, рядом. Там, как в красивых заграничных фильмах и сериалах, захлестнувших голодный до зрелищ советский эфир, огромные состояния, красивые автомобили, шикарные особняки. Жизнь манила и обещала море удовольствий, для которых была нужна самая малость – деньги. Деньги из того, что обещал отменить коммунизм, превратились в культ, который требовал повиновения от каждого, кто хоть раз имел глупость к нему приобщиться. Деньги стали самым сильным наркотиком, который затмевал собой все: школу, друзей, родителей.

И я не устоял перед этими соблазнами. Скудная советская информационная и эмоциональная диета сказалась и на моих аппетитах. Я пристрастился к выпивке, мне нравились легкие наркотики, нравилось ощущение отрыва от земли, от проблем, от страхов. Мы собирались своей компанией, пели песни под гитары, курили гашиш, пили пиво и водку, а потом, когда опускался вечер, шли грабить какой-нибудь недавно открывшийся поблизости ларек, чтобы на следующий вечер у нас снова была водка, пиво, травка и девчонки, привлеченные нашей «крутизной».

Скоро это, правда, закончилось. Двоих из моей «тусовки» насмерть забили братки, контролировавшие наш район, троих арестовали за воровство на складах железной дороги. Я и еще двое парней из моей школы сумели избежать неприятных последствий. Они и стали моими лучшими друзьями, с которыми я все-таки умудрился закончить школу. Их звали Андрей Верхонин и Максим Тихорев.

Когда отзвенел последний звонок, я не пошел в ВУЗ. Целый год я просто болтался, пил пиво с друзьями, ходил по ночным клубам и подрабатывал себе на эту жизнь то здесь, то там, в основном в качестве чернорабочего. Мои родители смотрели на мои поступки сквозь пальцы. Они были слишком демократичны по отношению ко мне, чтобы направлять меня на правильный с их точки зрения путь. К тому же на дворе было совершенно другое время. Время, в котором и они потерялись, лишившись и казавшейся когда-то стабильной работы, и гарантированной, хоть и небольшой зарплаты, и ежегодных летних поездок к Черному морю. Мой отец, бывший инженером, потерял работу, когда их бюро разогнали в 1992ом, а матери пришлось устраиваться вахтершей на опустевшем и почти бездействующем «Кировском заводе».

Осенью 1995-ого меня забрали в армию. Я не пытался «косить» или бегать. Просто пошел служить, возможно, из-за того патриотического воспитания, полученного мной за первые семь лет школы, а, возможно, из-за того, что мною уже тогда овладело полное безразличие к своему будущему.

Меня распределили в «учебку», закончив которую без особых проблем для себя, я попал в одну из частей ВДВ. Не прошло и трех месяцев моей гарнизонной службы, как нас направили в Чечню.

Там я провел год. Не хочется вспоминать то, через что мне пришлось пройти там. Я до сих пор просыпаюсь ночью в холодном поту, когда мне, в который раз, снятся холодные, мертвенно-уродливые руины уничтоженных нами городов, в которых мы теряли своих друзей. В этих руинах прячутся чудовища, и существует только их одна вездесущая черная воля, которой достаточно лишь похожего на щелчок выстрела, чтобы человек, только что живой, только что сидевший рядом с тобой, превратился в бездыханный труп. Я все тогда пытался понять, да и до сих пор пытаюсь, как эта воля выбирала себе жертвы. Почему именно тот солдат, а не иной? Почему?

Я устанавливал растяжки, охотясь в руинах высоких домов на снайперов противника. К тому же я сам частенько обезвреживал такие же растяжки, установленные у нашего лагеря. Летом 96ого мне и еще пятерым солдатам пришлось прятаться в горах от двух сотен искавших нас «духов». Пятьдесят из них мы сумели уничтожить, остальные, так и не обнаружив нас, ушли к своим базам. За год в Чечне я в совершенстве овладел почти всеми видами стрелкового оружия, научился собирать взрывные устройства любой сложности, не спать по четверо суток и относиться к смерти как к обыденной вещи. Из меня, как и из любого, кто выжил тогда вместе со мной, война создала идеальную машину для убийства.

В 1997 война закончилась. Был подписан мирный договор, как будто мы воевали не с мятежной провинцией, а с суверенной и независимой страной. Нашу часть вывели из Чечни, и последние пару месяцев службы я провел в спокойной обстановке. И все же я повидал слишком много, чтобы вернуться хотя бы прежним. Я не повзрослел. Я постарел. Я превратился в старика, который лишь на вид был молод. Я уже не мог понять жизнь, потому что видел, как легко она уходит. Я не видел своего места в жизни, потому что был уверен, что все-таки погиб в Чечне, а все что происходило со мной после – лишь длинный предсмертный кошмар, который непременно должен закончиться агонией и смертью. Я не стремился уже ни к чему, ведь как только исполнилось мое самое сильное желание, и я вернулся домой к родителям, мне стало нечего хотеть, нечего добиваться.

Кто-то довольно легко переносил этот послевоенный синдром, для меня же он превратился в самую настоящую болезнь. До февраля 1998-ого года я жил с родителями. Они сумели кое-как освоиться, отец смог пойти в какую-то фирму, связанную с техническими разработками, а мать все так же работала на заводе, который начал потихоньку оживать. Я же сидел в своей комнате, днем, просто пялясь в потолок, не находя в своей голове ни одной мысли, а ночью либо пьянствуя, либо куря гашиш со своим бывшим одноклассником, который, хоть и не был в Чечне, но полностью разделял мои взгляды на жизнь, признавая стоящим в ней только наркотики.

Однажды, когда я уже начал считать свою жизнь плохим и никому не нужным фарсом, я совершенно случайно встретил на улице Андрея Верхонина. Он был в шикарном черном «Мерседесе», одет с иголочки, в общем, выглядел на миллион долларов. Он сам узнал меня, несмотря на то, что я, заметив его, попытался уйти. Мне показалось, что радость, с которой он меня встретил, была искренней. Мы поговорили. Оказалось, что он работал на одного крупного криминального босса, известного в Петербурге под кличкой Башкир. У Башкира, помимо очень прибыльного теневого бизнеса был еще значительный капитал в легальной экономике, в том числе в ночных клубах, управляющим одного из которых и был Андрей. Как я понял, он был в хороших отношениях с Башкиром, и, узнав о моем бесперспективном положении, Верхонин предложил мне работу. Я согласился, но больше из одолжения к старой дружбе, чем из желания изменить свою жизнь к лучшему.

Спустя неделю я встретился с Башкиром. Это был полный человек средних лет с азиатскими корнями, ниже среднего роста, с уже заметной залысиной. У него было два золотых зуба, мерзкая улыбка и пристальный взгляд, которым он мог смутить совершенно любого человека. В первую нашу встречу его взгляд смутил и меня. Я допустил, пожалуй, самую большую ошибку в своей жизни на этой встрече. Я имел глупость сказать, что служил в Чечне. Верхонин тоже добавил кое-что о моих боевых заслугах. Башкир, вроде бы не подал виду, и легко позволил мне работать в своем ночном клубе в качестве помощника Верхонина. Однако потом я понял, что мое боевое прошлое явно не давало Башкиру покоя. В первые полгода это никак не проявлялось, и я работал помощником управляющего. Работа была несложной, и, хоть я ничего и не смыслил по началу в этом бизнесе, но вскоре достаточно освоился, и Андрей уже без опаски доверял мне управлять делами клуба, когда он ездил на выходные с Башкиром или куда-то по своим делам. Все, казалось, шло лучше некуда, но в августе 1998 года произошло сразу несколько событий, которые полностью изменили мою, казалось, уже установившуюся жизнь.

В самом начале августа в подопечном мне и Верхонину клубе я встретил молоденькую официантку, в которую я влюбился буквально с первого взгляда. Её звали Екатериной Васильевой. Я, несмотря на свои обязанности и положение, подолгу говорил с ней о многом. Ей вроде бы это нравилось, но я не знал, чувствует ли она что-нибудь ко мне или нет. В сознании человеку свойственно нерационально оценивать обстоятельства, когда он влюблен, и, потому, я думал, что Катя тоже любит меня, хотя никаких реальных оснований так думать у меня не было. Позже я понял, что она, вероятно, боялась меня, к тому же, она не хотела иметь роман со своим шефом, возможно из-за этических, а, возможно, из-за каких-то других соображений.

В общем, пока моя голова была занята Катей, случилось еще два, куда более значимых события, которые в тот момент произвели на меня значительно меньшее впечатление, чем они того заслуживали. Был убит Верхонин, а Россия объявила дефолт.

Андрея застрелил неизвестный из пистолета прямо у порога квартиры. Это случилось 16 августа, а спустя неделю после дефолта ко мне в контору клуба зашел сам Башкир. Он принес две новости, обе весьма плохих. Первой новостью было то, что проведенный после дефолта аудит выявил огромное расхождение баланса в клубе. Верхонин длительное время утаивал значительную часть выручки, а я, как его заместитель, должен был об этом знать. Поскольку я ничего Башкиру не сообщал - следовательно, я был пособником Верхонина. Вторая новость была еще мрачнее, чем первая. Башкир потребовал от меня вернуть украденные мною и Верхониным деньги (в сумме там набежало около полутора миллионов долларов) или сесть за убийство Андрея, так как Башкиру ничего не стоило направить следствие в мою сторону. Пока я переваривал эти новости, Башкир изменил свой жесткий и пугающий тон, и заговорил со мной ласковым голосом, как любящий отец с нашалившим, но любимым сыном. Я сразу понял, в чем дело, понял так же, что попался на такой крючок, с которого мне уже до гробовой доски не соскочить.

Башкир сказал мне, что верит в мою непричастность как к хищениям в клубе, так и к убийству Андрея, но совесть его не позволит ему оставить все как есть без наказания кого-либо. «Андрей свое, так или иначе, получил, - сказал этот упырь, - Но про тебя, Саша… Я знаю, что ты слишком мало понимаешь в финансах, чтобы быть хорошим напарником этому прохвосту. Из-за своих скудных познаний ты так же не сможешь вернуть мне эти деньги. Тебе их просто не заработать, к тому же доллар сейчас стремительно дорожает, один бог знает, когда он остановит свой рост. Но ты мне нравишься! Потому я помогу тебе. Все, что тебе нужно делать – это выполнять время от времени кое-какие мои задания, совершенно не сложные для тебя. Тогда я прощу тебе твой долг. Более того, ты сохранишь свою нынешнюю должность и оклад!»

Я понимал, что тем самым я превращался в одного из многочисленных киллеров, работающих на Башкира. Я не мог ничего поделать, все было подстроено так, что откажись я, тут же очутился бы за решеткой по обвинению в убийстве или просто получил бы пулю в затылок, как и Верхонин. Я улыбнулся Башкиру, и сказал, что эту партию он выиграл.

Далее, Башкир провел чистку и сокращение персонала клуба, под которую попала и Катя. Я видел ее в последний раз в самом начале сентября 98-ого года. Я сказал, что я ее люблю, и хотел бы, чтобы она вышла за меня. Но она сказала, что любит другого и что мне надеяться на ее руку уже слишком поздно. Я не совсем понял смысл ее слов, но потом мне показалось, что она была влюблена в Верхонина. Это было немудрено, так как женщины на него часто западали, но я не спросил ее об этом, лишь сказал, что несмотря ни на что, она может всегда на меня рассчитывать. Возможно, это было второй моей ошибкой в жизни.

Все, что было дальше, я не люблю вспоминать, а, если иногда какое-либо воспоминание о тех годах случайно прокрадывается ко мне в сознание из глубин моей памяти, я гоню его без сомнений. Большую часть времени я работал все в том же клубе, сначала помощником управляющего, а потом уже и управляющим, но иногда, где-то раз в два или три месяца от Башкира приезжал его посыльный, которого в криминальных кругах звали Лапша. Он приносил мне в черной кожаной папке информацию на очередного несчастного, которого мне предстояло убрать. Чаще я выполнял подобный заказ в одиночку, предпочитая убивать свою жертву маломощным направленным зарядом под днищем автомобиля, который, при подрыве даже не вызывал детонации бензобака. Несколько раз мне приходилось работать в паре с одним очень профессиональным убийцей, который был на высоком счету у Башкира. Звали его Филином, был он невзрачен, с такими внешними данными, что кроме его до блеска начищенных ботинок вряд ли кто-нибудь, что-нибудь бы о нем запомнил. Но я специально запоминал его черты, ибо знал, что когда я захочу выйти из этой игры, Филин придет за мной, и мне лучше знать в лицо своего будущего палача. У Филина были глубоко посаженные серые глаза, всегда смотревшие на мир с холодной отрешенностью, нос прямой, губы узкие и бледные. Цвет его лица тоже всегда был какой-то бледноватый, словно он был болен туберкулезом. Его волосы были русыми, а прическа какой-то неопределенной, словно он никогда не расчесывался. Роста он был среднестатистического – метр семьдесят, и возраст его тоже был средним – около сорока. Весь он был средний и с виду – заурядный, но я знал, что когда-то он работал в КГБ и был убийцей на службе государства, пока не стал убийцей на службе у Башкира.

Мы не разговаривали, и оба не испытывали от этого какого-либо дискомфорта. Выполнив работу, мы разъезжались на дешевых подставных автомобилях, и я всегда надеялся, что мне не придется больше встретиться с этим человеком.

Когда прошло около пяти лет после смерти Андрея, количество заказов от Башкира стало сокращаться, и, постепенно уменьшилось до одного раз в полгода. Я все так же был управляющим, обзавелся хорошей квартирой и шикарным автомобилем, но боялся заводить семью. Родителей я еще в 2001 году вывез в Германию, устроив их через знакомых, не связанных с Башкиром. Родителям Европа пришлась по вкусу, а я был спокоен за них, хотя понимал, что в случае чего людям Башкира достать их будет не многим сложнее, чем на родине.

Дни тянулись серой бесконечной вереницей, и я все больше и больше, как и в первые месяцы после армии, привыкал к алкоголю как к средству спасения от безвыходности и глупости окружавшей меня жизни. Так я постепенно спился бы окончательно или, в порыве пьяной решимости, выстрелил бы себе в висок из своего пистолета, лишив Филина приятой возможности застрелить меня в спину при молчаливом согласии Башкира, если бы моя жизнь круто не изменилась в одно жаркое утро в конце июля этого года.

 

2.

Я проснулся от телефонного звонка в своей квартире. Мне так редко кто-либо звонил, что я по началу даже и не понял, что звонит именно телефон. Я долго соображал, отходя ото сна и, пытаясь ассоциировать звон, который меня разбудил, с каким-либо из домашних приборов, которые могли звенеть. Когда сон все-таки медленно исчез, я понял, что виноват во всем телефон, и нехотя и очень медленно потянулся к трубке, смутно надеясь, что к тому моменту, как я ее возьму, проклятый аппарат замолчит. Но он не замолчал, и мне все-таки пришлось ответить.

- Слушаю, - не своим голосом произнес я.

- Это Александр Валентинович? – спросил, показавшийся мне робким, женский голос.

Я задумался, припоминая свое имя. Меня ведь никто уже очень давно не называл по имени-отчеству, у всех на устах была придуманная Башкиром кличка Падре, из-за моего пристрастия к черной одежде и пьяных разговорах о смысле жизни и сути религии. К тому же в прошлый вечер я, как всегда, засыпал в обнимку с пустой бутылкой, и, потому, мои мысли ворочались очень медленно.

- Да, - наконец сказал я, - Вы правы. Я Александр Валентинович.

- Это я – Катя, вы помните меня? – голос на том конце был полон скрытой надежды, что я узнаю это имя, и дальше все будет легко.

- Нет, Катя, я вас не помню, - спустя двадцать секунд ответил я, - Я знал много Кать в свое время. Почему-то в восьмидесятых молодым родителям нравились подобные имена вроде Катерин да Елизавет… не знаете, почему?

- Хм, - она как-то неловко рассмеялась, видимо из-за того, что ей не хотелось самой напоминать о себе, и сказала скороговоркой, - Я работала в вашем клубе в 98ом году. Как раз когда убили Андрея. Меня потом уволили, а вы….

- А, - я облизал губы и взял трубку поудобнее, - А я сказал вам глупость. Извините, мне не стоило тогда вам что-либо говорить, это я позже понял.

Она опять рассмеялась.

- Я не виню вас за это. Право же, это было очень мило, это я вам тогда ответила не очень красиво. Извините…. Вы тогда сказали, что если мне понадобится помощь, я могу всегда обращаться к вам, мне очень неловко просить, но, похоже, помочь мне сейчас можете только вы.

- Я не бросаю своих слов на ветер, - ответил я, - Я помню, что говорил вам что-то подобное, а потому вы можете на меня рассчитывать. В чем дело?

- Это не телефонный разговор. Мы можем встретиться, скажем, через час?

- Где встретиться?

- Я точно не знаю, откуда вам добираться, но вы не могли бы…. Вы же на машине?

- Да.

- Тогда не могли бы вы ждать меня на набережной у сфинксов на Ваське? Напротив академии художеств?

- Хорошо, через час я там буду, у меня серебристый «Мерседес», номер модели вам ничего не скажет, да я и не думаю, что там будет кто-либо другой в подобной машине. Ждите!

- Тогда, до встречи!

Я не ответил. Вставать и ехать куда-либо совершенно не хотелось, более того, мне совершенно не хотелось делать что-либо для этой женщины. Когда-то я сказал эти слова непонятно для чего, просто потому, что они красиво звучали, а теперь меня ими же понукали.

Но делать вроде как было нечего. Я нехотя собрался, спустился на лифте на первый этаж своего дома на Крестовском острове, вышел на улицу, вдохнул свежий воздух, пахнущий рекой и свежескошенной травой, отключил сигнализацию на автомобиле и, кряхтя, сел за руль.

Был выходной день и до Университетской набережной я добрался минут за тридцать даже притом, что я совсем не спешил. Оставалось еще минут пятнадцать до назначенного времени, но она уже была там: стояла около сфинксов и задумчиво смотрела на Неву, а, может быть и не на Неву, а на сверкавший золотом купол Исаакиевского собора или просто на голубое безоблачное небо. Я узнал ее сразу, хотя и прошло почти семь лет. Не изменилась ни ее фигура, ни прическа. Когда я посигналил ей, и она села справа от меня, я заметил, что и черты ее лица остались прежними. Они были все такие же аккуратные, и, хотя не идеальные, но все же очень привлекательные.

Я подумал, что мог бы снова полюбить ее, возможно даже сильнее чем тогда, в 98-ом, но потом я прогнал эту мысль, а так же ту, что появилась в моей голове в ту секунду, когда я увидел ее фигуру издали, подъезжая к сфинксам: «Возможно, ей действительно нужна помощь!»

- Вы не изменились, - сказал я.

- Давай будем на ты!, - ответила она и, не дождавшись моего согласия, продолжила, серьезно взглянув на меня, - А ты нет! Ты стал совсем другим, я с трудом узнаю в тебе того человека, что…, - она рассмеялась, но без веселья, так, чтобы замять возникшую паузу в ее мыслях, - Ты все так же работаешь под Башкиром, ведь так?

- Да, - я недобро усмехнулся, - Только вот теперь условия стали немного хуже.

- Я понимаю, - чуть тише сказала она.

- Нам лучше поехать, здесь нельзя останавливаться, - спустя пару секунд тишины сказал я, - Куда тебе удобнее: в центр или куда?

- Поехали к центру!

Мы поехали к Невскому проспекту. Когда проехали Дворцовый мост, она, наконец, сказала:

- Я думаю, что только ты сможешь мне помочь, не привлекая особого внимания!

- Чем я могу тебе помочь? – спросил я усталым голосом.

- Я хочу, чтобы ты нашел моего мужа! – сказала она, и по ее голосу я понял, что это не шутка, но я все-таки решил, что нужно среагировать на это как на шутку.

- А почему бы тебе не попросить об этом милицию или частных ищеек?

- Слишком много внимания. Это будет плохо. Мой муж в опасности, и внимание милиции или частных сыщиков его погубит, а я не хочу остаться вдовой.

- Но ты ведь и не любишь его, - ответил я, - То, как ты говоришь о нем, отдает холодком.

- Хм, ты прав, я не люблю его, но все же его жизнь дорога мне. Он много сделал ради меня.

- Я его понимаю, - усмехнулся я, - В свое время и я был готов.

- А сейчас?

- Знаешь, я готов выполнить свое обещание, но неужели ты думаешь, что управляющий клубом, который никогда и следственной работой не занимался и пропавших людей не искал, найдет твоего мужа быстрее, чем люди, которые на этом специализируются?

- Ты скромничаешь, - она взглянула на меня и улыбнулась. Улыбка мне эта совершенно не понравилась.

- Я же знаю, что ты не простой управляющий ночным клубом! – продолжила мысль Катя.

- Не будем об этом, - я помолчал немного, размышляя о том, как много она обо мне знает, и продолжил, - Я найду твоего мужа. Бог с ним, это не так уж и сложно, если разобраться, но мне нужно знать о нем все, чтобы поиск был более успешен.

- У меня есть его фотографии, все как надо. Есть в фас, есть в профиль. Есть его паспортные данные! Ему тридцать лет, он работает в службе безопасности компании «Сибирь-нефть». Их основной офис в Москве, но здесь есть филиал, и он работал в нем. Он часто ездил в командировки. По работе в Новосибирск. Я не знаю, в чем они заключались, он мне не говорил….

- А ты не интересовалась, - продолжил я мысль.

- Да. А зачем? Он хорошо зарабатывал, да ведь служба безопасности – это, как правило, работа с коммерческой тайной. Я не люблю чужие тайны.

- Женщины всегда любят тайны, особенно чужие.

- Я не такая, как все, - хитро ответила Катя.

Она ждала моей реакции на эту фразу, но я лишь попросил ее продолжать.

- Он уехал примерно две недели назад, и с тех пор он пропал!

- Как ты узнала, что ему угрожает опасность?

- Я звонила в «Сибирь-нефть». Они сказали, что ничего не знают о его местонахождении, но по их голосу я поняла, что что-то не так. А вчера он позвонил мне домой и сказал, чтобы я срочно собирала вещи и уезжала из города к родителям в область, а, когда он найдет денег, вообще из страны.

- Он не сказал, где он?

- Нет, конечно! Я подумала, что ему угрожает опасность,… может быть и мне тоже.

- Куда он уезжал?

- В Новосибирск. Это я знаю точно, потому что провожала его в аэропорт.

- Две недели назад.

- Да.

- А звонок был откуда?

- Номер был Питерским. Похоже, что с телефона-автомата.

- Как его зовут?

- Сергей. Сергей Антипов.

- Значит, ты Антипова?

- Нет. Я не меняла фамилию.

- Где он мог остановиться в городе, кроме как дома?

- Я не знаю,… Может, в гостинице? Друзей у него здесь нет, он не из Питера родом.

- Ладно. Толком никаких данных, но, тем не менее, я попытаюсь его найти!

- Я не забуду этого, Саша! Никогда!

Громкие и никчемные слова. Я взял у нее пакет с фотографиями ее мужа и кое-какими данными на него. Почему-то я был уверен, что единственное место, где мне понадобятся эти бумаги – это морг. Но ведь даже если я и найду покойника, это же не значит, что я его не нашел?

Почему-то я чувствовал легкую неприязнь к этой женщине, несмотря на то, что я любил ее когда-то. Она не изменилась, почему же я изменил свое отношение к ней? Возможно, жизнь холостяка, который не знает, встретит ли он завтрашний день или нет, совсем убила во мне светлые чувства, или просто я не мог простить Кате то, что она вышла замуж за другого? Конечно, я не знал, даже когда она это сделала и почему жила с нелюбимым человеком, я не мог ее ни в чем винить, но холодок к ней все равно жил в моей душе.

Я высадил ее у Гостиного двора, а сам поехал обратно к дому, но домой мне было не суждено попасть, так как зазвонил мой мобильник. Звонок был от Башкира.

- Да, - грустно ответил я.

- Саня? – Башкир говорил со мной всегда запанибратски, - Есть дело к тебе, приезжай в течение часа на Петровскую косу к яхт-клубу. Найди там мою яхту, я отправляюсь на прогулку по заливу, заодно поговорим!

- Хорошо, я буду!

- Жду!

Я был удивлен тем, что Башкир хочет поговорить со мной лично, тем более на его яхте. Таких разговоров не было уже очень давно. Он редко приезжал в мою контору на втором этаже клуба, чаще ночами и всегда под градусом. Да и что нам было обсуждать? Все уже давно сложилось, все устоялось и утряслось. Все, что он мог мне сказать, это пожелания относительно клуба. Я принимал его предложения, почти всегда молча, да я и не хотел ни о чем говорить с ним. Что же касалось заказов, он никогда не давал их мне лично, но в этот раз он нарушил это правило.

У Башкира была великолепная английская яхта, способная не только к прогулочным плаваниям, но и к долгим морским переходам. Это было отличное судно с отличной командой, которым, к сожалению, хозяин пользовался довольно редко. С пирса я прошел по мосткам на палубу, где меня встретил сам Башкир. Он был в пестрой гавайской рубахе и таких же ярких под тон рубахи шортах. В руках он держал широкий бокал то ли с коньяком, то ли с виски, разобрать я не сумел.

- Вот и ты, Падре! – улыбнулся он, пожимая мою руку, - Рад, рад!

- Что-то случилось? – спросил я настороженно.

- Поговорим позже, наслаждайся жизнью!

Мне не понравились его слова, но так или иначе, изменить я уже ничего не мог, я был на яхте, с которой у меня было лишь два пути, и оба меня не устраивали.

- Девочки, смешайте нашему Падре коктейль, - крикнул Башкир двум шлюхам в откровенных купальниках, которые от безделья слонялись у кормы яхты, - Наш гость очень хочет выпить.

- Хорошо, мой пупсик, - сказала одна из них – шикарная загорелая блондинка, у которой ноги, можно сказать, росли из шеи, а бюст был, пожалуй, самым большим из всех, что я видел.

Она, грациозно раскачиваясь, исчезла с палубы в надстройке, но скоро появилась с двумя бокалами, один она уже пригубила, а второй подала мне. Там был водкатини, довольно неплохо смешан, но я никогда особо не жаловал коктейли, а потому предпочел не тянуть его, а осушить бокал залпом.

- О, да ты горячий парень! – сверкнула белыми зубами блондинка, - Тебе не жарко в этом пиджаке? – она поставила свой бокал на небольшой столик у навесов и, задевая меня своими роскошными грудями, сняла с меня пиджак.

Я не сопротивлялся. Потом, когда пиджак оказался закинутым на спинку шезлонга, я обнял девушку за талию и шепнул ей на ухо:

- Погуляй детка, мне сейчас не до тебя!

Она ничего не ответила, только вульгарно улыбнулась и зашагала к корме, туда, где за тонкими поручнями пенилась вода от мощных английских винтов. Там же, за кормой в густом мареве исчезал город Санкт-Петербург, вознося к самим небесам четыре прожекторных вышки стадиона Кирова на западной оконечности Крестовского острова.

Ветер бил мне в лицо, было очень комфортно: городская жара здесь не чувствовалась, свежий западный ветер трепал мои волосы, а от волн залива шла очень приятная прохлада, какая бывает лишь от огромного водного пространства.

Совсем не хотелось думать, что, возможно, Башкир захотел покончить со мной, и что очень скоро я окунусь в эти блестящие на солнце волны, и буду медленно опускаться в мутно-зеленую глубину с горящими от воды легкими, утягиваемый на дно корабельным якорем или цементными ботинками.

Когда мы были недалеко от Петродворца, Башкир выключил мотор яхты и вышел ко мне на палубу. Согнав шлюх куда-то в каюту, он прилег в шезлонг и жестом указал мне на соседний, предлагая последовать его примеру. Я так и сделал. Тут же пришел стюард в белой рубашке и черной бабочке, он дал Башкиру и мне по бокалу неплохого французского коньяка, после чего так же исчез где-то в недрах яхты. На палубе остались только мы вдвоем.

- Не удивляйся, Саня, я пригласил тебя, чтобы поговорить, - сказал Башкир, поглядывая на зеленевший вдали за маревом Нижний Парк, - Ты засиделся в управляющих. Тебе так не кажется?

- Я бы сказал, что я лишь набираюсь опыта в подобных делах! – уклончиво ответил я.

- Брось, ты уже опытен достаточно, а потому я бы хотел предложить тебе более выгодную работу. Я собираюсь организовать одну фирму, с капиталом около сорока миллионов долларов, а ты станешь исполнительным директором? Что скажешь?

- Скажу, что мало разбираюсь в этих директорских должностях. Их ведь там полно будет?

- Хм, - он рассмеялся, - Не боись! Все будет путем! Ты будешь самым главным! Работа не сложнее нынешней, только оклад в десять раз выше, да и в общество высшее сразу же войдешь, будешь среди всяких там банкиров да бизнесменов как равный, а со мной даже равнее всех их! Как тебе?

- Красиво!

- Да, к тому же у меня к тебе еще кое-что….

- Да?

- Помнишь о своем долге?

- Не забываю!

- Если выполнишь одну мою просьбу, считай, что уже ничего не должен! Для тебя – сущий пустяк! Будешь свободен, как ветер! Нет, конечно, если тебе твоя работа по нутру, выполняй ее и дальше, я и приплачивать буду, солидно! Ну а если не хочешь, неволить я тебя не буду. Будешь просто исполнительным директором и моим другом!

Мне не понравился тон Башкира, его взгляд, его еле заметная усмешка, легкий огонек в его глазах. Все говорило о том, что старый лис что-то задумал. Он дарил мне обещание, которое ему ничего не стоило, но которое должно было очаровать и опьянить меня, так, чтобы я сделал все что угодно, не задумываясь. Я мысленно усмехнулся, ведь Башкир стал оценивать меня как одного из своих жадных и приземленных ассистентов по кровавому ремеслу. Я же никогда таким не был.

- Но для этого я должен выполнить еще один заказ? – спросил я, глядя на далекие крыши Петергофского дворца.

- Да. Один человечек, - Башкир нагнулся, достал из-под шезлонга черную кожаную папку и протянул ее мне.

Я взял ее и положил рядом с собой на палубу.

- Там фотографии и кое-какие данные, которые помогут тебе найти того голубчика. Это курьер одной крупной нефтяной компании. Приехал в Питер вчера. У него с собой одна вещица, я, честно, не знаю даже, как она выглядит, но она очень ценна для меня. Твоя задача принести ее мне.

- А курьер?

- Сделай с ним все, что считаешь нужным. Ты ведь не любишь лишней крови? Тогда сверни ему шею или задуши его! Ха! Или отпусти его ко всем чертям, но без этой вещицы!

- Как он приехал в Петербург?

- Какой-то вечерний поезд из столицы на Московский вокзал. Точнее не знаю. Как мне известно, он осведомлен, что за ним будут охотиться, так что он будет на чеку!

- Почему бы не послать на это Филина? Он любит устранять в близком контакте.

- Филин? Он убийца, а ты ведь не такой? А? Филина нужно навести на цель, а ты сам сможешь ее найти. Этот сукин курьер скрывается где-то в Питере, ждет, когда сможет избавиться от этой штуковины, а для этого нужна еще неделя! Через неделю будет поздно. Он отдаст груз получателю, а о нем мне ничего не известно.

- Неизвестно, где курьер находится в данный момент. Я правильно понял?

- Да, Саня. Есть предположения, ты найдешь их в этой папке. Там так же немного денег на расходы и телефоны тех людей, которые тебе могут помочь в поисках.

- Я найду его! – сказал я.

Я уже понял, что искать мне придется одного и того же человека, как для Кати, так и для Башкира. С одной стороны, это упрощало задачу, с другой ставило меня в ситуацию, наступления которой я ждал и опасался одновременно уже очень давно. Ситуация, когда я должен сказать Башкиру: «Прощай». Ситуация, когда я должен был бросить ему вызов, сразиться с ним и, либо победить, либо погибнуть. Моральный выбор: пойти тем путем, который проще или тем путем, на который указывает твоя совесть. Конечно, слова Башкира о том, что он «простит» мне мой долг, говорили на самом деле о том, что мои условия работы станут либо еще хуже, либо меня просто убьют. Я не был другом Башкира, тем более, я не мог им остаться. И я, и Башкир это понимали. Значит, его предложение – лишь пыль в глаза, сыр в мышеловке, на который я, по его расчетам, должен клюнуть. Я еще раз мысленно усмехнулся: выбора в реальности у меня не было, был лишь один путь, которым я и должен был двигаться.

- Вот еще что, - Башкир вдруг нахмурился и посмотрел на меня, - Этого приятеля будешь искать не только ты. Возможно, у тебя будут конкуренты, им тоже нужна та штуковина, о которой я говорил. Не дай им заполучить ее! Если честно, они могут найти курьера быстрее тебя, а потому я в папку положил ориентировку и на них. Может, наблюдая за теми парнями, сможешь урвать кусок у них из-под носа, когда придет время!

- Это какая-то драгоценность? – стараясь не выражать заинтересованности, спросил я.

- Вроде того, ты ее не пропустишь, если поищешь в его карманах.

- Вещица маленькая?

- Небольшая.

- Значит, он может ее спрятать.

- Она в кейсе. И по инструкции курьер не имеет права вскрывать этот кейс, пока не будет реальной опасности потерять груз. Тогда, естественно, он может ее спрятать, просто не дай ему обмануть себя, и все будет тип топ!

- Спасибо за совет, - ответил я.

- Ладно, а теперь я буду обедать, присоединяйся! Мы вернемся в Питер к трем часам дня, и у тебя еще сегодня будет возможность приступить к поискам.

 

3.

В четверть четвертого я остановил свой автомобиль напротив пивоварни на Петровском проспекте. Вокруг было пустынно, в этой части города всегда было мало пешеходов и автомобилистов, тем более в летний выходной. Я опустил стекло и раскрыл кожаную папку, в которую до этого не взглянул ни разу.

Сличив фотографии из папки с теми, что мне дала Катя, я лишний раз убедился в том, что мне придется искать одного и того же человека. В тот же момент мне в душу закралось смутное подозрение, что все не так уж и просто, словно меня обманывал не только Башкир, но и Катя. Я отвел взгляд от фотографий и уставился на ствол дерева, росшего у края проезжей части. Дерево было толстым, и его кора уже местами была кем-то ободрана, тем не менее, дерево жило. «Мы похожи!» - усмехнулся я, после чего продолжил осмотр содержимого черной папки.

Там было около дюжины визитных карточек. Это были самые разнообразные карточки самых разнообразных людей. Башкир или тот, кто ему помогал в комплектовании этой папки, учел, казалось бы, все. Здесь были почти все люди, которые могли помочь в поисках человека. Начиная от гостиничного сутенера и заканчивая полковником МВД. Все эти лица были чем-то обязаны Башкиру, и потому, обратись я к ним лишь с фразой: «Я от Башкира», как они тут же разбились бы в лепешку лишь бы обеспечить меня нужными сведениями.

Бегло просмотрев визитки, я достал ориентировку на своих конкурентов по поискам. Двое молодых людей до двадцати пяти, хорошо одетые, работают в паре. Стрижки вероятно короткие, поскольку они из охранного предприятия «Варяг», чей офис, как мне известно, расположен был в Москве. Сообщалось, что эти ребята остановились в «Пулковской», и, если мне захочется сесть им на хвост, начинать лучше всего от туда.

Еще раз, просмотрев пачку визитных карточек, я достал две из них: одну, принадлежавшую организатору развлечений на дому, Джаваду, а вторую – заместителю начальника Московского вокзала Анатолию Григорьевичу.

Тут же, из автомобиля, я позвонил сначала сутенеру Джаваду. Упоминание имени моего босса сразу настроило Джавада на конструктивный лад. Он согласился встретиться со мной через час у входа в «Макдоналдс» напротив «Василеостровской». Он кратко описал, как будет одет, но я подумал, что и так не смогу не заметить этого Джавада, где бы он ни был.

Следующий звонок я совершил заместителю начальника Московского вокзала. Анатолий Григорьевич очень любил азартные игры, но фортуна не любила его, зато его любил Башкир, одалживая ему кое-какие суммы, а потому Анатолий Григорьевич тоже оказался весьма дружелюбен ко мне. С ним я договорился встретиться в шесть вечера в закусочной, расположенной в световом холле Московского вокзала.

Стоило еще позвонить Кате, но я не стал. Что я мог ей сказать? Что получил заказ на ее мужа? Или же то, что ее муж, так или иначе, но обречен?

До моего дома было не очень далеко, и, потому я заехал туда, глотнул из литровой бутылки виски, оделся в более легкую одежду, так как на улице уже начинало парить, и температура в тени подползала к 27 градусам. От виски захотелось спать, но я пересилил себя и вернулся за руль автомобиля. Проведя около получаса в пути к Васильевскому острову, я лишь на пять минут опоздал на встречу.

Джавад, что и вытекало из его имени, был выходцем с Кавказа, естественно с двухдневной щетиной, естественно с горским носом, естественно с зализанными назад волосами. Он был в белых брюках, как и обещал, и в черной шелковой рубашке. Со стороны он выглядел приманкой для скинхедов, возможно, что он себя таковым и чувствовал, потому что явно волновался, постоянно оглядывался и переступал с ноги на ногу, словно на улице был мороз. Я вышел из машины, нацепил на нос солнечные очки и подошел к нему.

- Джавад?

- Да, это я! Как могу помочь другу Башкира?

- Садись в мою машину, - ответил я.

Когда он забрался на пассажирское сиденье, я достал из папки фотографию курьера, протянул ее ему.

- Я ищу этого человека по приказу Башкира, - сказал я, не глядя на сутенера, - Ты можешь помочь мне в поисках. Твоя задача в течение двадцати четырех часов побывать во всех недорогих гостиницах Питера и установить, останавливался ли там этот человек. Так же покажи эту фотографию своим девочкам, пусть они тоже глядят в оба. Тебе понятно?

- Я понял, но, суток мало, чтобы все сделать, - ответил Джавад, - Двое суток надо!

- Ты сделаешь это за сутки, - улыбнулся я, - Или же тебе придется устраиваться в каком-нибудь другом городе.

- Все, я понял, за сутки так за сутки!

- Отлично, Джавад! Только учти, когда будешь говорить с администраторами, не свети этой карточкой. Человек, которого я ищу, – серьезный тип, если тебе не повезет, он тебя прибьет. Ты же не хочешь никогда больше не увидеть свои горы, а?

Джавад посмотрел на меня взглядом побитой собаки, но ничего не ответил.

- Никому кроме меня и Башкира об этом ни слова, а то тобой займусь я лично. Слышал обо мне? – я снова взглянул на него.

Кавказец слегка побледнел, но в целом старался выглядеть спокойным.

- Конечно, Падре, я слышал. Все будет сделано, как вы сказали: тихо и быстро, можете не сомневаться!

Последнюю фразу он сказал почти без акцента. Я снова улыбнулся и попросил его не терять больше времени. Джавад вылез из моей машины, а я, запустив двигатель, начал пробиваться через начинавшиеся вечерние пробки к центру города.

 

Без пятнадцати шесть я зашел в закусочную, расположенную по левую руку в световом холле Московского вокзала, где я и договаривался встретиться с Анатолием Григорьевичем. Он уже был там, и, по всей видимости, осведомлен о том, как я выгляжу. Не успел я перешагнуть порог этого заведения, как ко мне подошел тучный человек лет пятидесяти пяти, в сером деловом костюме. У него было лицо, соответствовавшее его фигуре – округлое, с двумя подбородками, правда еще не большими, с маленькими бегающими глазами и небольшим курносым носом.

- Это вы мне звонили, - спросил он слету.

- Если вы Анатолий Григорьевич, то да, - ответил я.

- Да, что вы хотели? – заместитель начальника волновался как школьник перед первым экзаменом.

- Вы деловой человек, не так ли? – спросил я, - Но давайте присядем и выпьем, здесь очень мило!

- Я на работе, извините, но как к вам лучше обращаться, по имени-отчеству или так как вас называют ваши друзья? – он, видимо, замешался с тем, как назвать то окружение, в котором я был вынужден крутиться.

- Они мне не друзья, а вы называйте меня по имени-отчеству, а то я уже начал от этого отвыкать!

- Хорошо, Александр Валентинович! Давайте просто присядем!

- Как угодно, - я сел на предложенный стул и взглянул на Анатолия Григорьевича, который расположился напротив меня, - Мне нужен список пассажиров, приехавших вчера вечером на поездах из Москвы. Я не знаю, сколько было этих поездов, а потому вам придется сделать мне список всех мужчин, приехавших в Питер с четырех дня до полуночи.

Мой собеседник как-то глупо улыбнулся, словно я попросил его рассказать мне правило по грамматике, которое он забыл еще в пятом классе школы.

- Александр Валентинович, ведь речь идет о списке из почти трех тысяч фамилий! Как быстро я должен предоставить вам подобную информацию?

- Анатолий Григорьевич, чем быстрее, тем лучше. Я согласен ждать до завтрашнего полудня, но не дольше.

- Я постараюсь!

- Постарайтесь, но к полудню список должен быть у меня на руках.

- Он у вас будет!

Я протянул ему свою визитку.

- Позвоните, когда все будет готово. Или пошлите сразу же факс по номеру внизу карточки. Это мой клуб, я смогу забрать список от туда.

- Я позвоню, а список все-таки лучше передать лично, я не доверяю факсам.

- Как угодно. И еще – ни слова об этом никому. Если будут появляться какие-нибудь друзья, которые будут просить вас о той же услуге, соглашайтесь для виду, но звоните мне сразу же!

- Непременно, Александр Валентинович!

- До свидания, Анатолий Григорьевич! – бросил я уже на ходу.

- До свидания!

Мне не нравились все эти люди, которые имели глупость попасть в зависимость от Башкира. Они превращались в послушные кукловоду марионетки, которые сами умели лишь бояться, да кланяться. Все остальное им приказывал какой-нибудь кукловод, вроде меня. Я ненавидел и себя, потому что сам был подобен им, такой же послушный воле хозяина, только более самостоятельный в некоторых вопросах.

Однако душу мне грела мысль, которая пришла мне еще на яхте у Башкира. Я знал, что я теперь свободен, что Башкир для меня всего лишь человек, которого я вожу за нос столько, сколько мне это нужно. Я покончил со своим рабским положением, и это было чертовски приятно. Все, что оставалось сделать мне – это найти курьера и постараться спасти его, а потом спрятаться до времени так, чтобы ни один наемник не нашел меня. Еще мне предстояло убить Башкира, убить так же, как я убивал его конкурентов и врагов. Я решился сделать все именно так, но, к сожалению, в тот момент я еще не знал, в какую крупную заварушку я попал.

Домой я вернулся к восьми часам вечера. Включил телевизор и долго смотрел его, даже не вникая в то, что происходило на экране. Картинки сменяли друг друга, фильм перемежался с рекламой, и кто-то призывал меня непременно попробовать пиво, друг за другом, раз десять, разных сортов, но везде более похожее на мочу в пробирке для анализа, чем на настоящее пиво.

Мне совсем не хотелось пива, зато очень хотелось коньяка или виски. Выбор я остановил на виски, добавив в стакан немного льда, чтобы хоть как-то забыть о жаре, я залил его доверху напитком, который по цвету куда больше походил на настоящее пиво, хоть и не был им.

Когда время перевалило за полночь, я лег спать, и опять не трезвым. Это становилось плохой привычкой, но в тот день я чувствовал, что это единственный способ заснуть быстро и крепко.

Мне приснился сон, что вообще было большой редкостью. В последние годы я почти не видел снов, а те, что видел, были мерзки и отвратительны, как и моя жизнь. Но этот сон был не таким.

Я был маленьким, каким я помнил себя лет в девять или десять. Я был в деревне, и стояло лето. Небо было покрыто легкими облаками, которые беспрерывно менялись и складывались в странные и непонятные фигуры, то похожие на сказочные замки, то на драконов, а то на какие-то раздутые, но все равно симпатичные лица. Ветерок шелестел в кронах высоких берез, а где-то за деревней, среди низко склонившихся ив, бежала неглубокая речка, которых много на Среднерусской равнине. Я ехал на велосипеде, и у меня не было никаких забот, словно я на самом деле был маленьким. Ландшафт сменялся вокруг, по небу бежали облака, и все было хорошо и прекрасно. В моем сне не было ни Башкира, ни убийств, ни одной другой жизненной мерзости.

 

4.

Я проснулся. Было почти шесть утра, и я подумал, что надо бы еще поспать, но сон, как назло, уже не шел. Я прошелся по квартире, выпил два стакана воды, принял душ. Есть не особенно хотелось, но я насилу запихнул в себя яичницу и два тоста. Не успел я домыть посуду, как зазвонил телефон.

Я прикидывал, пока шел к телефону, кто бы это мог звонить. Нажимая кнопку ответа, я, наконец, решил, что это вероятнее всего Анатолий Григорьевич, и не ошибся.

- Да.

- Александр Валентинович?

- Да.

- Я собрал список пассажиров, вы можете заехать на вокзал и забрать его.

- Пошлите факсом ко мне в офис, так проще.

- Там двадцать листов.

- Отправьте факс через двадцать минут, я попрошу секретаршу, чтобы она подготовила бумагу. Мне просто некогда кататься к вам и обратно.

- Хорошо, хорошо. Как вам угодно. Если же желаете приобрести билет куда-нибудь, всегда могу помочь в любом направлении и со скидкой!

- Признателен вам за это, если понадобится, я позвоню!

Закончив разговор с Анатолием Григорьевичем, я позвонил в свой офис секретарше и предупредил ее о том, что мне будет переслан большой факс. Когда я уже собирался в офис и закрывал входную дверь, на мой сотовый перезвонил Джавад.

- Ну, Джавад, что узнал? – спросил я.

- Он сегодня съехал из гостиницы «Охтинская».

- Узнал о нем что-нибудь?

- Он был с большой спортивной сумкой!

- А под каким именем он регистрировался?

- Э-э-э, забыл, дорогой.

- Что ж ты так, дорогая? Ни хрена тебе доверить нельзя! – я нажал «отбой», не желая больше говорить с сутенером.

В конце концов, я и не надеялся, что Джавад узнает в гостинице всю нужную мне информацию, я лишь поручил ему грязную работу, вроде поиска алмазной россыпи в тоннах пустой породы, обрабатывать же алмазы я буду сам.

В офисе меня уже ждал факс из двадцати листов. Секретарша смотрела на меня с легким укором, словно она всю ночь подметала клуб, но я не обратил на нее внимания, сунул полученный факс в папку и побыстрее сбежал из клуба.

Спустя час, я был уже у гостиницы «Охтинская». Войдя в холл, я, не спеша, направился к стойке регистрации, и, опершись локтями на стойку, минуты три ждал, пока администратор обратит на меня внимание. Администратором был парнишка лет двадцати четырех, неумело подстриженный и, несмотря на свою должность, на вид еще совсем зеленый.

- Что-нибудь желаете? – спросил парень.

- Да, - ответил я и положил перед ним на стойку фотографию курьера и стодолларовую купюру, - Я хочу знать, останавливался ли у вас этот человек.

- Хм, - парень долго не думал, оточенным движением он утянул сотню на свою половину стойки, и она исчезла из поля моего зрения, - Да, он съехал сегодня утром. Я регистрировал его позавчера ночью, а сегодня, снова в мою смену, он съехал.

- Отлично, - заметил я и выложил перед ним новую сотню, - Он использовал паспорт при регистрации?

- Да, - администратор разобрался и со второй сотней, - я лично списывал его данные. Его звали Владимир Иванович Ухов. Останавливался в номере 561

- Значит, Ухов, - я нахмурился, рука невольно потянулась к спискам с вокзала, чтобы проверить эту фамилию, но вместо этого я ухватил в кармане третью сотню и спросил, - Комнату убирали после того, как он съехал?

- Вам повезло, я как раз хотел направить горничную в номер.

- Я бы хотел взглянуть, - я выложил, как последний козырь, третью сотню.

- Конечно, - администратор непринужденно улыбался, - Я думаю, что у вас будет около получаса.

Получив ключ от номера 561, я поднялся на лифте на пятый этаж, и вскоре оказался в небольшой комнате с окнами на Неву, одной незаправленной кроватью и дешевым абажуром под потолком.

Первым делом я проверил мусорную корзину и нашел в ней лист газеты из раздела «недвижимость», где были указаны сдающиеся в наем комнаты и квартиры. Никаких пометок ни карандашом, ни ручкой на этом листе я не нашел, но, на всякий случай, решил захватить его с собой для более детального изучения. Кроме этого газетного листа, я нашел в номере пустую пачку от томатного сока, тоже пустую пивную бутылку и использованный презерватив. Видимо, Джавад сам не бегал по гостиницам, а открытие совершила одна из его девочек. Курьер пользовался полной свободой; в командировке он себе ни в чем не отказывал, в том числе и в измене.

Присев на кровать, я достал список пассажиров из Москвы, и ближе к концу списка нашел Ухова Владимира Ивановича. Пока все совпадало, но у меня все же оставались сомнения. Осмотрев все еще раз, я спустился на первый этаж и подошел к стойке регистрации, чтобы отдать ключи и узнать кое-что еще.

- Как был одет этот человек? – спросил я у администратора.

- Он был в джинсах, белой рубашке и в джинсовой куртке. У него солнцезащитные полузеркальные очки, а, в остальном, он именно тот человек со снимка.

- Очень похож?

- Именно.

- Но, может быть, и не он?

- Кто сейчас может быть в чем-нибудь уверен? – улыбнулся администратор.

- Я, например, - улыбнулся в ответ я, - У него при себе был кейс?

- Нет, только спортивная сумка «Кеттлер», черная с серым.

- У вас неплохой глаз, - заметил я, - и память.

- Глаз неплохой, а память мне совсем незадолго до вас освежили два человека. Они тоже интересовались этим постояльцем.

- Как они выглядели? – спросил я.

- Двое, оба коротко подстрижены, похожи на охранников.

- Они были в номере?

Администратор усмехнулся, искоса посмотрел на меня и ответил:

- Они были жадноваты, так что им я сказал, что номер уже был убран.

- Приятного дня, - бросил я, поворачиваясь к выходу, но потом вернулся и добавил, - На вашем месте я бы был внимательнее с левыми заработками. Жизнь иногда бывает дороже.

Парень не понял, что я имел в виду, а у меня не было желания пояснять свои слова. Я был уверен, что этот администратор скоро получит возможность понять мои слова. У выхода из гостиницы ошивался один из «Варягов», до мелочей похожий на изображение с фотографии из моей черной папки. Он видел, как администратор дал мне то, что не дал им, а это повод после работы встретиться с этим парнишкой и вправить ему мозги.

Я добрел до своего «Мерседеса», сел за руль, оставив дверь открытой для проветривания, и задумался. Курьер провел сутки в гостинице. За это время он успел встретиться с проституткой и засветиться. У него хватило ума, чтобы съехать до того момента, как появился я и эти черти из «Варяга». Значит, «Варяги» действительно обладают более полной информацией, чем я. Более того, у них больше возможностей, даже хотя бы потому, что их двое. Тем не менее, курьер решил исчезнуть. Естественно, лучший для него способ исчезнуть – это снять комнату или квартиру, как раз на неделю до того момента, как произойдет его встреча с получателем груза. При этом не требуется ни паспорт, ни какой-либо иной документ, только деньги. Деньги у него, конечно, есть. Может быть, что он специально позволил себе засветиться, чтобы выяснить, кто ведет за ним охоту. Может быть, что сейчас он расположился где-нибудь в округе и наблюдает за теми, кто захочет его разыскать. Если все это так, и он лишь организовывал подобие охоты на живца, то и лист газеты в его номере не более чем обычная уловка. Хотя курьер, выбросив газету, мог и не догадываться о том, что за ним уже следят. Снять комнату или квартиру – замечательная идея, от нее не стоит отказываться, когда все гостиницы и все возможные друзья для тебя заказаны. Тот газетный лист, который он выкинул, был ему не нужен, потому что он нашел то, что искал в другой части газеты. Значит, чтобы найти курьера, нужно достать полную версию газеты, а потом научиться думать, как курьер, чтобы сделать тот же выбор, что и он. У меня был шанс, в конце концов, я лишь на час-полтора отставал от курьера!

 

5.

Однако постепенно этот час или полтора переросли сначала в двенадцать часов, затем в сутки, а потом уже и в двое. Я ни на сколько не приблизился к курьеру. Я нашел полную версию оставленной им газеты, но все те квартиры и комнаты, что были проверенны мной или теми людьми, которых я заставил работать на себя, были пусты. Я проверял старые связи Антипова, но нигде не находил следов. Я пробовал организовывать слежку за «Варягами», но это так же не привело ни к какому результату. Все изменилось, когда после полудня в среду мне позвонила Катя.

- Саша, я думаю, что теперь ты сможешь найти Сергея! – с радостью в голосе сказала она.

- Он звонил?

- Да!

- И сказал, где он находится?

- Нет, но я слышала, как сзади разгонялась электричка! Он загородом!

- Хм, а ты думаешь, что от этого легче? Пригород пообширнее Питера будет!

- Ему всегда нравился Курортный район! Я думаю, что он там, в районе Сестрорецка или где-то около него.

- Что он сказал?

- Просил меня не медлить и уезжать из города.

- Он ведь тебя уже об этом просил. Почему ты не уехала?

- У меня ведь не было денег, он сказал, что направил перевод на мое имя!

- Он рискует, его могут обнаружить!

- Потому ты и должен спешить!

- Ладно, сейчас же выезжаю! Береги себя, и последуй совету мужа!

- Ты тоже… будь осторожен!

Я не стал терять времени, в газете, которая у меня была с собой, я нашел список сдаваемых на лето дач в Приморском районе, список был обширен, и я сам удивился своей глупости: почему мне не приходило в голову искать в этом списке?

Стоя перед светофором на улице Савушкина, я прикидывал, в каких дачах курьер бы не стал селиться. Вероятно в тех, что расположены в Сестрорецке. Там все-таки больше риска, хоть и удобнее. Поэтому я сосредоточился на поселках между Зеленогорском и Сестрорецком. Солнечное, Репино, Комарово. С чего начать – я не представлял, но интуиция подсказывала, что лучше всего начать именно с Репино.

Адресов в газете указано не было, зато были телефоны. В Репино сдавалось около семи дач, и я, пока ехал, обзвонил их все. Везде я спрашивал одно и то же: сдается ли дом на месяц с сегодняшнего вечера? Если мне отвечали, что да, я обещал перезвонить попозже и уточнить детали – такие дома меня не интересовали. Если же мне отвечали, что дом сейчас занят, я узнавал, когда он освободится. В Репино оказался всего один дом, который освобождался со следующей недели. Это могло быть то, что я искал, а могло быть простым совпадением.

Решив перестраховаться, я, остановившись перед небольшой закусочной в Сестрорецке, обзвонил двадцать домов в Солнечном и Комарово. В Солнечном меня ничто не устроило, а в Комарово было целых три дома, которые могли освободиться со следующей недели.

Я задумался. Что избрать? Я еще раз перезвонил хозяевам заинтересовавших меня дач и попросил их назвать мне адреса. Я проверил по карте полученные адреса. Выходило так, что все дачи в Комарово были расположены к северу от железной дороги, вдали от залива в людных садоводствах, где все соседи знают друг друга. Садоводство – плохое место, чтобы прятаться. Любая любопытная пенсионерка бесплатно расскажет кому угодно, какой человек в какую дачу приехал, как был одет, и что обычно делает. В Репино одна единственная дача была расположена на Приморском шоссе, на карте я ее не нашел, но прикинул так, что это не садоводство, соседние дома стоят довольно далеко, любопытных взглядов не будет, к тому же там под боком залив и пансионаты, найти там человека довольно трудно.

Я поехал в Репино. Солнце клонилось к закату, а к городу тянулись, друг за другом, автомобили возвращавшихся с отдыха на берегу горожан. Их было много, самых разнообразных, и во всех них сидели как минимум трое-четверо. Если бы я мог остановиться, то наверняка почувствовал бы запах шашлыка и дешевого вина, которое неизменно сопровождает такие компании на отдыхе. Но мне было некогда, я обгонял еле ехавшие автобусы и легковушки, улучая момент, когда вереницы машин в противоположенную сторону обрывались. Я гнал, как мог, но в душе у меня гнездилось противное ощущение, что я опоздаю.

Дачу я нашел не сразу. Пришлось спрашивать уже в самом Репино про интересовавший меня адрес. Лишь одна старушка смогла мне толково пояснить, как мне найти интересовавшую меня дачу. Она была расположена в глубине соснового подлеска, росшего между автодорогой и заливом. С Приморского шоссе, на котором она располагалась официально, к дому можно было попасть по неасфальтированной узкой дорожке, которая заканчивалась пересохшей лужей и подъемом на дюну. Дом почти не было видно из-за густых зарослей кустарника, словно специально скрывавшего дачу от посторонних глаз. Оглядевшись, я перелез через забор и, пригибаясь, подбежал к дому. Внутри никого не было. Во всех комнатах не было света, и изнутри не исходило ни единого звука. Несмотря на период белых ночей, в этом затененном высокими соснами месте было уже довольно темно. Я прислушался. Жужжали комары, шумел залив и где-то в сумраке уже начала свой концерт какая-то ночная птица.

Я решил подождать. С северной стороны дома я нашел дровяной сарай. Около сарая рос большой куст черемухи, и если расположиться между сараем и кустом, можно было наблюдать за дорожкой к дому без боязни быть замеченным.

Ждать пришлось недолго. Минут через пять у калитки остановился человек в белой рубашке и, вероятнее всего, в джинсах. В руках у него была сумка, но разглядеть точнее мешали проклятые кусты. Человек направился к дому, но в тот момент, когда он закрывал калитку, за ним следом ворвались двое. Они повалили первого на землю, и я услышал звуки борьбы. Ждать больше я не мог. Выхватив из-за пояса свой пистолет с глушителем, я со всех ног кинулся к дерущимся.

- Встать! – громко сказал я.

Двое нападавших замерли и одновременно взглянули на меня. Они были явно обескуражены, хотя я и чувствовал, что не надолго.

- Встать! – повторил я.

Они поднялись на ноги. Я оглядел их – двое похожих друг на друга молодых человека в темных одеждах. Оба примерно одного роста – метр семьдесят пять или что-то около, оба выбриты под ноль и у обоих одинаковые пустые глаза без малейшего выражения: ни страха, ни гнева, вообще ничего. Это явно были не люди из «Варяга», но спросить их о месте работы мне не удалось. Я взглянул на третьего – это был тот, кого я искал. Сергей Антипов. Он был в той самой белой рубашке и темно-синих джинсах, но он изменился: его лицо стало бледным, как у привидения, на его рубашке расплывалось большое темное пятно, а из груди, прямо посредине пятна торчала рукоять ножа. Рядом с раненым валялась кошелка с продуктами, рука его тянулась к ней. Сергей еще жил. В голове моей со скоростью молнии пронеслось сразу множество мыслей, но одна задержалась немного дольше остальных: «Раз он еще жив, эти двое будут мне обузой!»

Это решило все. Я сделал шаг назад и выстрелил в ближайшего ко мне парня. Второй, догадавшись о моих намерениях, с ловкостью кошки прыгнул в сторону, в падении выхватил пистолет, но выстрелить не успел. Я все-таки оказался немного быстрее. Удостоверившись, что оба мертвы, я опустился на колени рядом с курьером.

Сергей все еще был жив. Нож задел ему легкое, и у него изо рта шла кровь, он глухо кашлял, но все еще был в сознании, и видел то, что случилось с теми, кто на него напал.

- Кто ты? – тяжело спросил он.

- Меня просила помочь тебе твоя жена, - ответил я, - Не шевелись и не говори, я вызову скорую.

- Поздно, - курьер улыбнулся самыми краями губ, - Я знаю, что умираю.

- Не говори так, я видел подобные ранения, и люди с ними выживали, - сказал я, понимая, что вру.

- Ты хотел мне помочь? – тяжело спросил раненый.

- Именно!

- Тогда забудь о скорой. Ты должен помнить вот что. Ячейка номер сто два, код шесть, три, семь, девять. Запомнил?

- Да, - ответил я, понимая, какую тайну хочет мне доверит Антипов.

- Отдай в субботу в пять вечера человеку на конечной трамвая в Парке Победы.

- Как он выглядит?

- Он? – Сергей хотел сказать что-то, но кровь вдруг так сильно пошла у него горлом, что вместо слов пошел лишь хрип да кашель. Когда же кашель прекратился, Антипов был мертв.

Я встал и осмотрелся. Вокруг ни души. Эти ублюдки выбрали идеальный момент для нападения, хотя неужели они были столь глупы, что надеялись на то, что груз окажется у курьера?

Я еще раз наклонился и, пошарив в карманах Антипова, нашел ключи от дачи. Я потратил десять минут на то, чтобы перетащить все три тела в дом. Когда убедился, что меня никто не видел, я обыскал мертвых молодчиков. При них не было документов, зато у каждого было по пистолету, у одного из их был нож, точно такой же, как и в груди Антипова. Телефонов не были ни у кого, других средств связи – тоже.

В карманах курьера я нашел мелочь, перочинный ножик и носовой платок. В кошелке у Сергея помимо продуктов оказался еще и служебный пистолет Иж. К нему из последних сил и тянулся он, когда я «появился на сцене».

Оставив все три тела в прихожей, я занялся осмотром дома. Дача была так же пуста, как и гостиничный номер, который я посетил два дня назад. Я нашел черно-серую сумку «Кеттлер», в кармане которой лежал паспорт на имя Ухова, две тысячи долларов и около тридцати тысяч рублей. В сумке помимо этого я нашел пустой вскрытый металлический кейс, о котором мне говорил Башкир. Значит, Сергей чувствовал опасность, почему же он тогда вел себя так неосмотрительно и шел домой с «хвостом»?

Я забрал кейс, тряпкой протер дверные ручки, ключи и все три пистолета, которые я нашел у убитых. Больше я сделать ничего не мог.

Дверь в дом я оставил открытой. Добежал до калитки и огляделся. По дорожке от залива шло трое – два парня и девушка. До них было метров пятьдесят, но они не могли разглядеть моего лица из-за теней. Несмотря на это я как можно быстрее дошел до автомобиля, согнувшись и прихрамывая. Сев в машину, я запустил двигатель и вырулил на Приморское шоссе.

6.

В Санкт-Петербург я въехал около десяти вечера. Заехав на заправку, я позвонил с телефона-автомата Кате. Она долго не отвечала, но, когда я уже насчитал десять гудков и решил уже нажать на рычаг, в трубке раздался ее голос.

- Алло.

- Катя? Это я!

- Саша, ты нашел его? – ее голос изменился почти мгновенно и стал очень взволнованным.

- Да, но немного опоздал. Твоего мужа убили, - сказал я, оглядываясь и понижая голос, не желая быть услышанным кем-нибудь посторонним.

Она ничего не ответила, а мне пришло в голову только извиниться.

- Извини, я не думал, что на него могут так быстро выйти.

- Можно приехать к тебе? – спросила она.

- К чему это?

- Мне надо с кем-то поговорить.

- Я не дома, да и туда уже не собираюсь. Я буду у себя в клубе. Если тебе действительно надо поговорить – приезжай.

Тут же я перезвонил в свой клуб охране, и попросил проводить девушку, которая приедет ко мне, в приемную, если я еще не подъеду. В клубе я был спустя сорок минут. Там шло стриптиз-шоу. Было очень шумно, сильно пахло алкоголем, и нервное возбуждение мужской толпы при виде пикантного шоу прямо висело в воздухе. Я прошел через зал и у служебной двери спросил у охранника, не приходила ли ко мне девушка. Охранник кивнул, и сказал, что она ждет меня, как и было велено, в приемной.

Я поднялся на второй этаж, в приемной на кресле действительно сидела Катя. При тусклом свете я не смог разглядеть ее лица, она кивнула мне, и вошла в кабинет, как только я открыл дверь.

Я оставил кейс около своего платяного шкафа, где хранил не только одежду, но и кое-что из оружия и спецсредств, снял с себя пиджак и сел в свое рабочие кресло.

Девушка некоторое время не знала, куда ей приткнуться, и, поняв, что я забыл предложить ей сесть, села сама напротив меня в «гостевое» кресло.

- Выпить хочешь? – спросил я.

- Нет, - отозвалась она, а спустя небольшую паузу спросила, - Как его убили?

- Зарезали.

- Кто?

- Я не знаю. Какие-то полоумные черти. Я таких еще не встречал. Походили на каких-то фанатиков.

- Сережа был уже мертв, когда ты его нашел?

Этот вопрос меня насторожил. Я взглянул на нее. Она смотрела на меня исподлобья, ее глаза блестели, но не от слез. Она была взволнованна, но не от гибели близкого человека. Это был другой сорт волнения. Это было волнение игрока в покер, когда он имеет хорошую комбинацию на руках и должен открываться.

- Да, - соврал я, - Ему задели легкое и несколько важных кровеносных сосудов. Это большая кровопотеря. От этого очень быстро теряют сознание и умирают.

- Почему его убили? – Катя выглядела отрешенной, но мне продолжало казаться, что она ведет какую-то свою игру.

- Он ведь был на задании, - ответил я, - Из-за этого, наверное.

- На задании, - повторила она, - Я думаю, что это из-за того, что он что-то перевозил. Его ведь хотели ограбить?

Я вдруг понял, к чему она клонит, верить в это мне не хотелось, но поверить пришлось. И все стало ясно, так логично и жестоко, что я даже содрогнулся. Катя вроде бы не заметила этого. Она облизала губы и решила подойти к вопросу с другой стороны, но я уже видел все ее ходы насквозь, да и ее саму я видел уже совсем в другом свете.

- Где ты его нашел? – Катя взглянула мне в глаза, и я поймал ее взгляд и удерживал его, пока она не потупилась и не начала нервно поправлять прическу.

Я достал из кобуры пистолет, который все еще пах пороховой гарью от двух загородных выстрелов, положил его на стол плашмя и крутанул пальцами, так чтобы он завертелся волчком. Катя неотрывно следила за тем, как он крутился; я не знал, о чем она думала в этот момент, но одно я знал точно, она еще не боялась. Она испугалась, когда пистолет остановился дулом в ее сторону, а я положил на него руку так, что указательный палец оказался на курке.

- Пора поиграть в правду, - улыбнулся я, - Кто соврет, того отсюда унесут. Таковы правила. Они тебе нравятся?

- Я не понимаю, о чем ты? – с трудом произнесла Катя, в ее глазах был страх. Очень сильный страх.

- Сейчас поймешь. Все очень просто. Ты отвечаешь на мои вопросы, если же мне что-то не понравится в твоих ответах – я тебя убиваю!

Она молча кивнула. Я продолжил.

- Ты знала, что твой муж везет нечто очень ценное, так?

- Да.

- Он сообщил тебе об этом, когда получил свое задание в Новосибирске, так?

- Да, он позвонил и сказал, что должен перевезти что-то очень важное, но не сказал куда. Он думал, что это займет не больше трех недель.

- Кому ты рассказала об этом?

Она не отвечала. Ее лицо залила краска, которая потом тут же сменилась бледностью. Она нервно перебирала руками, но ничего не говорила.

- Я могу сказать за тебя, - ответил я, - Не надо так стесняться. Ты, вероятно, была любовницей Башкира, притом очень давно. Возможно, что с девяносто восьмого года, а, возможно, и раньше. Твое увольнение было фиктивным, так как ты получила более высокое распределение. Я прав?

- Да, - она была готова зарыдать, но я уже не знал, настоящие ли это будут слезы или наигранные.

- Башкир от тебя узнал, что твой муж уехал куда-то на три недели. Башкир знал, где он работает, и ему было нетрудно узнать у тебя, что муж будет везти что-то ценное. Я думаю, этому толстому ублюдку было уже что-то известно о важном грузе, который хочет переправить сюда «Сибирь-нефть», а потому он быстро связал два обстоятельства и установил личность курьера.

- Он не говорил, что хочет его убивать! – девушка говорила сквозь слезы, - Он сказал, что лишь заберет груз у Сережи и продаст его подороже кому-то в Москву.

- Кому? – поинтересовался я, - Не увиливай и не говори, что не знаешь. Башкир с бабами не особо скрывает имена. Он говорил, что ни одна баба погоняло не запомнит.

- Он сказал, что это какой-то человек с кличкой Князь. Князь и сообщил ему про курьера и про груз. Князь просил помочь его людям найти Сережу в Питере! А Башкир сказал мне, что раз он знает, кто курьер, он получит его груз, а Князю придется хорошо раскошелиться, чтобы получить то, что он ищет!

- Вот оно что, - я весело посмотрел на Катю, - Можно я продолжу? Ты узнаешь, что груз очень ценен. Это раз. Башкир, выпив, заявляет, что пошлет меня и Филина на поиски этого курьера. Это два. Ты вспоминаешь, что я был влюблен в тебя и обещал помочь тебе. Это три. Ты выдумываешь историю про пропавшего мужа и про то, что ты о нем заботишься, хотя тебя заботит лишь его груз. Рассказываешь все это мне, и я тебе верю! Это четыре. Ты знаешь, что следом за твоей просьбой я получу приказ Башкира, а раз так, я помогу именно тебе и найду твоего мужа раньше, чем он будет убит либо людьми Башкира, либо Князя. И тогда ты за моей спиной сама прибьешь муженька, заберешь его груз, а потом толкнешь его тому, кто больше заплатит. Ну, как, похоже на твой план?

- Нет! – Катя почти кричала и злобно смотрела на меня своими красными заплаканными глазами, - Сережа не должен был погибать!

Мне показалось, что ее слезы были настоящими, и это никак не вязалось с моими представлениями о ней, тем не менее, я продолжил.

- Но ты хотела забрать груз?

- Мне не нужен был груз! Это Сергей, он что-то планировал с ним…. Я хотела лишь спасти его!

- Ты уже веришь в то оправдание, которое ты сама для себя придумала. Ты сама сказала, что не любила его. Своими вопросами ты клонила к грузу, не так ли? Ведь тебе было все равно, будет ли твой муж жить или умрет!? Я хотел узнать вот еще что. Помнишь Андрея Верхонина? А?

Она перестала рыдать.

- У него был роман с тобой, и он хотел сбежать вместе с тобой заграницу с теми деньгами, что утаивал в клубе. Это ты выдала его Башкиру? – я сам испугался той фразы, что сказал. Неужели я превратился в человека без души? Но слово не воробей. Я взглянул на девушку. Ее глаза светились неподдельной злобой.

- Нет, - закричала она, - Я его не выдавала!!! Он сам выдал себя, и его убили!

- Тогда почему ты была с Башкиром? Зачем стала его любовницей?

- У меня не было выбора! – тяжело ответила Катя.

Вдруг я понял, что наши судьбы были одинаково искалечены одним и тем же человеком. Она и я – мы были очень похожи. Я не мог винить ее в чем-либо, потому что я сам был таким же, как и она. Может быть, я и не пошел бы на предательство близкого человека, но у нее было оправдание – она не любила мужа, а для женщины любовь – это более значимая вещь, чем для мужчины. Может, она и была заинтересована в грузе, но использовать она его хотела лишь в виде мести Башкиру, потеря той вещи, которой он решил завладеть, в ее глазах могла быть лучшей местью.

- Давно ты была замужем? – спросил я тихо.

- Восемь лет, - Катя поняла, что мое настроение изменилось, и потому ответила как-то мягче и доверительнее.

- Значит, ты уже была замужем, когда пришла работать в клуб?

- Да.

- Ты не говорила об этом….

- А стоило ли?

- Твой муж знал о тебе и Башкире?

- Нет, я ограждала его от этого.

Я убрал пистолет обратно в кобуру.

- Извини, я не знал всего этого о тебе. Я думал о тебе хуже, чем следовало, но таким меня сделала жизнь.

- Ничего, Саша, мне кажется, что я тебя понимаю.

- Расскажи лучше, как все было на самом деле. А то я наплел неизвестно чего, – попросил я спустя некоторое время.

- Сережа что-то планировал по поводу этого груза, но меня он в это не посвящал. Я случайно услышала от Башкира про какого-то курьера из Новосибирска, у которого должны похитить какой-то ценный груз. Я испугалась, что это будет Сергей, потому я рассказала Башкиру кое-что, надеясь получить в обмен больше информации. Мои опасения подтвердились, тогда я попросила тебя помочь мне. Я думала, что Башкир наймет только тебя, и тогда Сергею особенно нечего опасаться, а, оказывается…. Когда ты сказал, что Сережу убили, я подумала, что я могла бы использовать его груз, чтобы отомстить.

- Ты знаешь, что это?

- Нет. А ты разве его не нашел?

- Я знаю, где искать, но сейчас еще не время.

- Ты же не будешь отдавать это Башкиру?

Ее вопрос показался мне немного глупым, иначе, зачем бы я ее тут допрашивал, но я ответил как она и ожидала.

- Нет. Я перестал на него работать. Разошлись дорожки. А теперь ты должна уходить. Это кровавая игра, и мне не хочется, чтобы ты в ней погибла. Уезжай, как тебе советовал твой муж! А про месть, не беспокойся. Я убью Башкира, даю тебе слово.

- Хорошо, я уеду, но…

Я понял, что она хотела спросить, и опередил ее.

- Я сам найду тебя.

- Тогда, до встречи! И будь осторожен, для меня будет невыносимо потерять еще и тебя, – она улыбнулась, вытерла слезу и исчезла из моего кабинета, как утренний туман под ярким солнцем.

 

7.

Время подходило к полуночи, но басы танцевальной музыки все еще ухали на первом этаже. Мое сердце билось в такт этой чертовой музыки, а, возможно, и быстрее. Я мастерил сюрприз из стограммовой тротиловой шашки и двухсот грамм охотничьей дроби. Очень хороший сюрприз. Тому, кто придет за мной, такой сюрприз наверняка понравится.

Взрывное устройство я решил поместить в кейс, который я обнаружил у Антипова. Осматривая его для того, чтобы определиться с механизмом предохранения от мгновенного взрыва, я обнаружил радио-маячок. Он был очень маленький, почти не заметный. Но я с такими сталкивался, и потому увидев, не мог не понять, что это. То, что маячок установлен не подручными Башкира, я понял сразу же, ведь в противном случае я бы получил от Башкира пеленгатор. Маячок не принадлежал людям Князя, ведь они просили помощи у Башкира, а, имея пеленгатор, им бы не понадобилась помощь «местных» для поисков. Была еще и третья сила. Возможно, что именно ей и принадлежали те двое бритых?

Я оставил маячок на месте, он мне не мог помешать.

Около часа ночи я позвонил Башкиру.

- Это я, - сказал я, когда мне ответил глухой голос Башкира.

- А! Саня! Ты звонишь с хорошими известиями?

- Курьер мертв, его кейс у меня.

- Отлично, приезжай ко мне! Я сейчас в казино «Альгамбра»!

- Я не могу, курьер ранил меня в ногу, я сейчас у себя в клубе, кровь остановилась, но я себя неважно чувствую, к тому же мне пришлось выпить. Понимаешь?

- Конечно, Саня, я пошлю к тебе кого-нибудь. Жди! Мы не бросим тебя!

Я нажал отбой и усмехнулся. «Не бросят!» - эти точно не бросят!

Пока не приехал посыльный, я собирал вещи. В большую американскую военную сумку я сунул свою винтовку, три обоймы к ней, три пистолета и два килограмма пластида. Из сейфа извлек всю кассу клуба – около четверти миллиона долларов и упаковал все туда же. Когда все было готово, я спрятал сумку в платяной шкаф, сел в кресло, поставил кейс рядом с ногой.

Я уже знал, кто придет за грузом. Готов был ставить все свои четверть миллиона зеленых, что это будет Филин!

Когда я уже начал нервничать, а это было около двух ночи, зазвонил внутренний телефон.

- Слушаю! – нервно отозвался я.

- Шеф, - это был охранник с первого этажа, - К вам посетитель, от Босса.

- Конечно, пропусти!

Я глубоко вздохнул. Жизнь моя теперь лишь зависела от моего мастерства.

Вошел Филин. Без стука, как к себе домой. Я ему улыбнулся, мои опасения подтвердились полностью.

- Здорово! – сказал Филин, - Босс сказал, что тебя ранили.

- Да. Этот придурок начал стрелять, зацепил меня.

- Хм, - посетитель усмехнулся, и мне показалось, что такое проявление моего непрофессионализма порадовало Филина, - Босс просил меня отвезти ему кейс. Он ведь у тебя?

- Да, - я поднял левой рукой кейс и положил его на стол плашмя, ручкой к Филину.

- Босс просил проверить содержимое. Ты смотрел, что там?

- Да, взглянул, - ответил я, - вроде то, что нужно. Но ты проверь, если хочешь!

Филин усмехнулся, и я понял, что на дурачка взять его не удастся.

- Открой ты, тебе сподручнее.

Я тоже усмехнулся, встал так, словно был ранен в ногу – нехотя и с гримасой на лице, потом повернул кейс ручкой к себе и сдвинул защелку правого замка влево где-то на полмиллиметра. Тем самым я ставил бомбу в режим взрыва с задержкой. После этого, молясь, чтобы цепь замкнулась как надо, я открыл кейс.

Взрыва не последовало. Передо мной лежала моя бомба. Взрывная волна должна была уйти вдоль крышки, открытой под углом в шестьдесят градусов ровно через пять секунд.

- Видишь, все на месте, - сказал я, и сам удивился тому, что мой голос не дрогнул.

- Дай посмотреть! – ответил убийца.

Оставалось около секунды, когда я повернул кейс.

Филин успел понять, что там бомба. Это я понял по его лицу. Однако это лицо в тот же момент исчезло.

Взрывная волна отбросила меня обратно в кресло. Было такое ощущение, что дали кувалдой по голове. В ушах звенело, а перед глазами плыли красочные круги, но через три секунды я уже достаточно пришел в себя, чтобы оглядеться.

Развороченный кейс валялся среди обломков стола, вся комната была затянута горьким дымом, а над входной дверью, испещренной под косяком следами от дроби, виднелось большое кровавое пятно.

Филин лежал на полу, сжимая в руке пистолет с глушителем. Когда-то я слышал, что он вынимал свой ствол из кобуры за три десятых секунды, но что толку от ствола, когда головы уже нет?

Не прошло и десяти секунд, как в дверь кабинета раздался сильный стук. Я не ответил, но, несмотря на это в кабинет влетели двое охранников с оружием в руках.

- Шеф, что случилось? – спросил один из них, недоуменно оглядываясь.

- Нас подставили, - отозвался я, - В кейсе была бомба! Этим уродам нельзя было доверять!!!

Охранники все еще мялись у входа.

- Что стоите? – спросил я, - Взрыв слышали на первом этаже?

- Нет, шеф, там очень громкая музыка.

- Тогда ничего не предпринимайте! Я сейчас же еду к Боссу, а вы заприте кабинет, и никого не пускайте, пока не получите распоряжение либо от меня, либо от Босса! Ясно?

- Да, шеф!

Я подошел к платяному шкафу и на глазах у охранников вытащил оттуда свою плотно набитую сумку. Они расступились, давая мне дорогу, а потом, когда я вышел, последовали за мной. Я спокойно запер дверь и отдал одному из охранников ключи. Ни одному из этих дуболомов не показалось подозрительным все то, что случилось в моем кабинете, и я спешил этим воспользоваться.

Покинув клуб через служебные помещения, я выбежал на улицу и с наслаждением вдохнул прохладный ночной воздух, которым уже никогда не сможет дышать Филин. Пока все шло неплохо, но нельзя было терять времени.

Запрыгнув в свой автомобиль, я помчался по пустому ночному городу, единственными спутниками мне были желтые сигналы светофоров, да путающиеся мыли ни о чем.

Я остановил машину уже на окраине, среди деревянных домиков Красного Села. Уже рассвело, но на часах было только около четырех утра. Очень хотелось спать, к тому же меня била дрожь и, чтобы ее унять, мне пришлось выпить около половины бутылки коньяку, чудом оказавшейся у меня в бардачке. От всего этого меня сморило, и я заснул неспокойным сном, положив голову на руль.

 

8.

Я проснулся спустя три часа. Чувствовал себя значительно лучше, но теперь сильно хотелось пить и есть. Я вылез из автомобиля, оставив в салоне свой мобильник, достал из багажника свою сумку, запер машину и пошел от нее прочь: она была теперь для меня слишком опасна.

Я поел в поганой закусочной, где готовили грубую пародию на восточную кухню, а чайные пакетики, наверняка, доставали из мусорных баков и использовали повторно. Когда я вышел из этой «шаурмной», пришлось приложиться к бутылке, чтобы хоть как-то примирить желудок с тем, что мне пришлось съесть.

После «завтрака» я добрел до скамейки в небольшом сквере, упал на нее, и уставился на по-прежнему безоблачное небо, обещавшее очередной жаркий день.

Мне было некуда идти. Все мои знакомые, которые могли бы мне помочь, были так или иначе связаны с Башкиром. Приди я к ним, то через час мне бы уже сели на хвост, а через три часа, я бы уже лежал в какой-нибудь канаве и мертвыми глазами смотрел туда, куда живые заглянуть не могут. Все пути были отрезаны. Теперь последние мои действия мне уже не казались правильными. Стоило сначала встретиться с Башкиром и убить его, а лишь потом скрываться. Убийство моего прежнего босса после последних событий становилось почти невозможным, прятаться, когда все тебя ищут, тоже очень сложно. Ситуация, мягко говоря, была очень неприятной, почти безвыходной.

Однако, вспомнив про Антипова и про то, как он довольно успешно скрывался от преследования, я решил, что пойду тем же путем, только более последовательно. Я вышел на трассу, чтобы поймать какой-нибудь автомобиль. Вскоре мои усилия увенчались успехом: остановилась старая потрепанная «пятерка».

- В Гатчину не едешь? – спросил я у водителя – мужчины лет шестидесяти с небольшим.

Из всех пригородов, мне почему-то вспомнилась Гатчина, к тому же она была недалеко.

- Садись! – радостным голосом сказал мужик, - Как раз туда еду.

Я закинул сумку на заднее сиденье, а сам сел рядом с ним. Водитель, как-то дико дернув правой рукой, переключил передачу, чуть не ударив меня при этом локтем в бок, после этого машина, с пугающим гулом под капотом, действительно поехала и вроде бы даже туда, куда мне было нужно.

Водитель попался разговорчивый, но, на мое счастье, он говорил больше про свое, чем спрашивал обо мне. Он рассказал мне про инфляцию, про сумасшедший рост цен на бензин, про то, что его жену лишили бесплатного проезда в автобусах и про то, что картошка, вопреки всем вражьим козням, в этом году будет на славу. Я так и не понял, кто у него был врагами, но мужик так яростно поносил их, что даже я пропитался к ним ненавистью. В целом, я узнал от него очень много нового для себя. Ведь ни рост цен, ни отмена бесплатного проезда меня до этого совершенно не волновали. Я жил в мире высоких заборов и дорогих автомобилей, я не представлял, как можно ездить по дорогам в машине, которая так и норовит развалиться на первом же повороте или как можно так серчать на то, что придется за поездку в автобусе платить. Иногда мой спутник спрашивал обо мне, но я предпочитал направлять его мысль в безопасное для меня русло отечественной или международной политики.

Когда мы приехали в Гатчину, я заплатил водителю сто долларов. Он явно не ожидал таких «бешеных», как он выразился, денег за проезд, но я успокоил его тем, что я очень важный городской чиновник и спешу на торжественную сдачу участка кольцевой автодороги.

- Проезд для моей старухи снова бесплатным сделайте! – крикнул он на прощание, но я ничего ему не ответил.

В Гатчине я обзавелся номером местной газеты, и в разделе частных объявлений наткнулся на то, что искал – объявления о сдаче квартир в наем. Я постарался думать так же, как и пару дней назад, разыскивая Антипова, только в этот раз я выбирал не самый «привлекательный» вариант из списка, а самый «заурядный», так, чтобы мои возможные преследователи не смогли сразу же выйти на снимаемую мной квартиру.

И я нашел такое объявление. Оно было в центре второй колонки. Цена была средней, дом, в котором сдавалась квартира, был многоквартирным, панельным, не в центре, но и не на окраине. То, что мне было нужно.

Я позвонил с телефона-автомата на почтовом отделении по номеру из газеты. На мое счастье, квартира никому не была еще сдана, и я поспешил договориться с хозяйкой о встрече.

Хозяйка оказалась деятельной женщиной лет сорока. Она, как я понял, взглянув на нее, владела несколькими квартирами, а ее бизнес по сдаче жилья явно процветал. Она быстро показала мне довольно неплохо отделанную двухкомнатную квартирку в доме 137ой серии, дала мне свою визитную карточку и попросила звонить, как только возникнут какие-либо проблемы или вопросы. Я заплатил ей за месяц вперед сто пятьдесят долларов и дал ей еще тысячу за то, что на все вопросы по данному объявлению до того момента, как я съеду, она будет отвечать, что квартира на ремонте. Ее этот расклад устроил, и мне показалось, что она не в первый раз имеет дело с людьми, которые бы не хотели афишировать свое место жительства.

Когда она ушла, я еще раз осмотрелся в квартире, после чего дошел до магазина по соседству и закупил там еды, которой по моим расчетам должно было хватить на пару суток. Вернувшись домой, я приготовил себе жареной картошки и яичницу, допил остаток коньяка в бутылке и устроился смотреть телевизор.

Конечно, мне было бы интересно узнать про тот шум, что я наделал в городе, но наши отечественные СМИ любят лишь описывать раскрытые преступления, вместо того, чтобы информировать обо всех случившихся. Впрочем, про взрыв в клубе «Lotus» сказали в вечернем выпуске местных «Вестей» по второму каналу. Сообщили, что в результате взрыва самодельного взрывного устройства на территории клуба погиб сорокадвухлетний гражданин Филимонов Василий Сергеевич. Так я узнал, как звали Филина на самом деле.

Все походило на то, что Башкир решил вынести сор из избы. Я в тайне надеялся, что взрыв будет сокрыт, но, видимо, мой бывший босс решил выставить меня террористом и напустить на меня всю питерскую милицию, да еще и ФСБ в придачу. Хотя это было глупо, если исходить из предположения, что груз у меня. Лишнее внимание органов к такому щекотливому делу Башкиру только повредит, если только он не отчаялся заполучить груз. Если его цель – устранить меня, как угрозу, то он выбрал лучший путь.

Я выключил телевизор около полуночи. Мне было не по себе. Только в тот вечер я почувствовал себя на месте Антипова, меня буквально съедал страх. Я тысячи раз прокручивал все места, где я был днем. Пытался вспомнить, не было ли слежки, и, чем дольше я думал об этом, тем более реальной мне казалась угроза того, что на меня уже вышли, и что жить мне осталось всего несколько часов. Я понял, почему курьер рассказал мне сокровенный код от камеры хранения – ему крайне необходимо было довериться кому-то перед смертью, и у меня тоже начинало появляться такое же чувство.

За мной давным-давно не охотились. Только тогда, в горах в 1996-ом, но я был не один, со мной было несколько друзей, которым я доверял как себе, а теперь я был один и беспомощен. Чтобы притупить эти тоскливые мысли, я откупорил новую бутылку коньяка, которую предусмотрительно купил в магазине днем, и сделал из нее хороший глоток. Помогло, но не сильно. Я приложился еще раз, а потом еще и еще. Мягко стукнуло в голову, и вдруг все страхи куда-то отступили, я осознал, что, в общем-то, некому идти по моим следам, все остальные классом похуже, да и слишком мало я оставил за собой следов, чтобы их можно было распутать в короткий срок.

С этими приятными мыслями в голове и полупустой бутылкой в руках я и заснул.

 

9.

Следующий день я безвылазно провел дома. Продуктов хватало, а выходить без надобности я не хотел. Выйти нужно было лишь в субботу, чтобы все-таки встретиться с тем, кому предназначался перевозимый курьером столь ценный груз. Мне, по правде, очень хотелось взглянуть на эту славную штуковину, но я удерживал себя, понимая, что раньше времени на вокзалы лучше не соваться. Тем более, я не знал, про какую именно камеру хранения вел речь курьер. Это могли быть как камеры на Финляндском вокзале, так и на Московском, а если прикинуть хорошенько, так и на любом другом вокзале города. Это мог быть аэропорт или автовокзал. И на всех этих местах наверняка стояли соглядатаи Башкира или Князя.

Вероятно, они могли подозревать, что груз был не у курьера, а, тогда, камера хранения – лучшее место, где его можно спрятать. Если у меня есть информация, я приду, заберу груз, а потом они одним выстрелом убьют двух зайцев.

Нет уж, пусть пока эта неназываемая ценность побудет в сто второй ячейке под кодом шесть, три, семь, девять пока я не узнаю, кому она предназначалась и что из себя представляет!

Утро субботы было дождливым. Наконец теплый антициклон покинул город, его сменил циклон, принесший обильные дожди и понижение температуры на семь градусов. Когда я выглянул утром из окна, то понял, что мне не стоило так поспешно покидать свою прошлую жизнь, не прихватив из своей квартиры куртку или зонт. Однако возвращаться было уже нельзя, приходилось опять тратить клубные деньги. Такими темпами я рисковал в скором времени остаться нищим.

Я решил не брать с собой свою волшебную сумку, но и оставлять ее в квартире, рискуя засветить ее перед любопытной домохозяйкой, я тоже не мог. Порыскав по квартире, я заметил неплохие антресоли, куда и спрятал большую часть денег и винтовку с патронами. Два пистолета я спрятал в туалете, а пару взял с собой на всякий случай.

Еще одна неприятность заключалась в том, что у меня было очень мало рублей, а мне не стоило лишний раз светиться в обменных пунктах, обменивая доллары, по крайней мере, в тех обменниках, которые были расположены неподалеку от моего временного жилища.

Соблюдения все эти меры предосторожности, я добирался до вокзала под проливным дождем. Пиджак стал плохой защитой от влаги уже спустя десять минут ходьбы, но выбора не было. На вокзале я представлял собой печальное зрелище, но меня это даже устраивало, чем хуже я выглядел, тем меньше шансов было у людей Башкира опознать меня в толпе. Правда в этом подстерегала другая опасность – я мог вызвать интерес у патрульных, что так же не обещало ничего хорошего.

На электричке я добрался до платформы «Предпортовая». Рисковать дальше, и ехать прямо к вокзалу я не мог. Вылезал я с мрачным чувством, предполагая, что из промзоны, которую представляла собой «Предпортовая», придется выбираться пешком. Однако мне повезло в том, что около платформы была остановка автобуса, ехавшего к «Московской», и я успел запрыгнуть прямо в отходивший «Икарус» перед тем, как водитель захлопнул двери. Все-таки удача была на моей стороне, ведь ко всему прочему, остававшейся в кармане мелочи хватило на билет.

У «Московской» в обменном пункте я разменял пару стодолларовых купюр и тут же в соседнем магазине приобрел неплохую спортивную куртку. Свой промокший пиджак мне пришлось выкинуть в ближайший мусорный бак. Меня утешало то, что уличный люд найдет ему достойное применение. Впрочем, несмотря на мой более-менее приличный вид, я не решился ехать в метро. Моя паранойя снова разыгралась, а бутылку с коньяком я оставил в Гатчине. Пришлось ехать до Сенной площади на маршрутном такси, а потом тащиться пешком к Невскому проспекту, чтобы там сесть на седьмой троллейбус, который доезжал почти до Парка Победы.

Сидя в троллейбусе, я смотрел на мокрый асфальт проезжей части, на покрытые капельками дождя крыши автомобилей и на поток зонтиков вдоль Невского проспекта. Город жил своей обычной жизнью, несмотря на дождь. Все так же укомплектовывались туристами экскурсионные автобусы, все так же раздавали свои листовки парни и девушки у выхода из метро, все так же, вопреки дождю, работал фонтан перед Казанским собором, все так же было людно и неуютно. Городу все равно на природу, все равно на дождь, снег или град. Город живет в любом случае, если, конечно, не происходит светопреставление вселенского масштаба. Города – раковые опухоли планеты Земля. Они растут, не только вширь, но и в высоту, они отравляют землю и воду, они портят воздух, они производят миллионы зловредных организмов, которые, расползаясь по планете, продолжают черное дело уничтожения жизни на Земле. Города – источники зла, которые украшают себя тысячами огней, оглушают грохотом и одурманивают вонью. Города – это то, без чего было бы гораздо лучше, но без них ни один зловредный организм, назвавший себя человеком, не сможет жить полной, по его представлению, жизнью. Ведь даже в дождь ему не сидится дома, он вылезает из бетонного склепа, чтобы ехать куда-то в жестяной колымаге на встречу собственной судьбе. Судьбе, о которой он не имеет ни малейшего представления.

Без двадцати пять я очутился на Петровской площади в конце Петровского проспекта. Это было почти то самое место, откуда я начинал свои поиски курьера неделю назад. С тех пор здесь ничего не изменилось, но теперь на меня это место произвело тягостное впечатление. Я знал, что если проехать немного на запад, можно попасть в яхт-клуб, где у пирса стоит яхта Башкира. Там его люди, они снуют и в клубе, и вокруг него, они не ищут меня специально, но если увидят, то спуску уже не дадут.

Я прошел по самому длинному пешеходному деревянному мосту в моей жизни и очутился на том самом острове, где был расположен мой дом. Ветер налетал с запада, дождь перестал, но от этого уютнее или суше не стало. В парке же, в окружении деревьев, было теплее, непогода почти не ощущалась. Пахло сырой землей и свежей зеленью. Эти запахи напомнили мне детство, но эти воспоминания как-то быстро улетучились, почти без следа, оставив лишь легкую тоску где-то у сердца.

Было без трех минут пять, когда я пришел на конечную трамвайную остановку в Парке Победы. На ней никого не было, но напротив нее, у каменных арок непонятного назначения я заметил мужчину. Как раз, когда я подходил, он нетерпеливо взглянул на часы.

Я не спешил подходить к нему, сел на мокрую скамейку и уставился на желтую лужу, залившую полностью трамвайные рельсы. Мне всегда было интересно, почему лужи на трамвайных рельсах желтые. Логического объяснения я никогда не видел, да и в этот раз времени для догадок у меня не оказалось.

Неизвестный, между тем, тоже подошел к остановке. Я взглянул на часы – ровно пять. Я посмотрел на подошедшего мужчину, и, вдруг, узнал его. Это был мой школьный друг - Максим Тихорев. Я не видел его уже около десяти лет, но с тех пор он не сильно изменился.

- Эй! – воскликнул я, - Это ведь ты, Макс?

- Шурик? – Макс узнал и меня, хотя мне казалось, что за десять лет и последние два дня я изменился сильнее его, - Какими судьбами?

- У меня здесь дело, - сказал я, - Не говори, что у тебя тоже.

- Хм, - Макс вдруг нахмурился, - Ты прав, дело, но мне кажется, что оно не состоится.

- Как знать. Как знать. Оно может состояться, если тебе знаком человек по фамилии Антипов. Он работал в службе безопасности компании «Сибирь-нефть».

Макс изменился в лице. Он с подозрением посмотрел на меня.

- Что ты об этом знаешь, Саня?

- Я знаю то, что это человек умер три дня назад на моих руках. Еще он просил меня передать груз, который он вез, человеку на этой остановке в пять вечера сегодня. Вроде бы, кроме тебя здесь никого нет, а, судя по твоим словам, ты и есть тот человек.

- Значит, - Тихорев нахмурился и отступил от меня на шаг, - курьер погиб. И как ты, Саня, влез во все это?

- Макс! – воскликнул я, - Мы не виделись десять лет, а все, что ты можешь сказать мне сейчас – это вот это?

- Это очень серьезное дело, и тебе лучше рассказать мне все сейчас. Я не шучу, Саня. Дружба дружбой, а служба службой.

- Во как! – невесело усмехнулся я, - Ладно. Будем торчать здесь или пойдем куда-нибудь?

- Пойдем в мою машину. Поговорим там.

 

10.

Макс направился к припаркованной неподалеку черной «Ауди-А6», я и сам хотел купить когда-то такую же, но потом, не помню даже почему, купил себе тот «Мерседес», который остался на вечной стоянке в Красном Селе.

- Садись за руль, - сказал Макс, снимая автомобиль с сигнализации, - Я сяду сзади.

Я молча сел за руль, уверенный в том, что в руке Тихорев держит пистолет, притом этот самый пистолет направлен мне в спину.

Когда мягкий звук закрывшейся задней двери отделил нас от очередного набиравшего силу дождя на улице, Макс спросил:

- Здесь достаточно удобно для того, чтобы все объяснить?

- Да, здесь просто чудесно, я уже соскучился вот по такому стильному салону! Но, если ты хочешь все понять, тебе придется выслушать довольно длинный рассказ. Готов?

- Начинай.

И я рассказал Максу про свою жизнь, про то, какой она была с того момента, как я ушел в армию в 95-ом и до того момента, как встал сегодня с утра и направился на эту встречу. Я не особо вдавался в рассказе о Кате, точнее о моих чувствах к ней когда-то, ограничился лишь тем, что назвал ее своей старой знакомой. Все остальное можно было расценивать как исповедь, только будь вместо Макса священник, отпустил бы он мои грехи? Сомневаюсь.

Когда я, наконец, закончил, минутная стрелка на моих ручных часах успела описать половину окружности, а дождь в очередной раз затихнуть. Макс хмыкнул, вылез с заднего сиденья, постоял немного на улице, а потом сел рядом со мной. Около минуты он молчал, да и я тоже. Слов было сказано предостаточно.

- Все вроде бы без запинок, - наконец изрек Тихорев, - Ты бы такое сам не придумал.

Сказав это, он рассмеялся. Мне тоже вдруг стало смешно: я вспомнил, каким дубом в школе я был по сравнению с Верхониным или тем же Тихоревым.

- Что ж, Шурик, плохи наши дела.

- Вот и расскажи про них, а то я пока не очень много понимаю.

- Ладно, теперь мой черед рассказать про свое прошлое.

Макс тоже служил в армии, но не в Чечне. В этом ему повезло. Тем не менее, в вооруженных силах он свел знакомство с одним лейтенантом, который после окончания срока контракта, по дружбе устроил Тихорева в службу безопасности новой компании «Сибирь-нефть». Там Макс по началу был простым охранником, потом старшим смены, вроде Антипова, а, затем, уже старшим отдела личной охраны представительства в Санкт-Петербурге. В 2000-ом его перевели в Москву на той же должности, с тех пор он там так и работал, но, как он сказал, в свои годы он и так сделал отличную карьеру и пока прыгнуть выше он не мог. Потом Макс перешел к сути тех событий, в которые я был вовлечен.

Ранней весной этого года экспедиция геологов, организованная «Сибирь-нефтью», отправилась в очень глухой уголок Восточной Сибири. С географией у меня было плохо, а потому то место, которое Макс назвал, я уже забыл к тому моменту, как он только закончил предложение об этом. В общем, эти геологи одной ночью стали свидетелями необычного явления. Точнее, они все вместе видели НЛО, и говорили с его пилотами.

- Хорошая история для параноиков и фанатов «Секретных материалов», - заметил я скептически.

- Не веришь в пришельцев? – удивился Макс.

- Я верю только в те знания, которые я получил сам, можно так сказать. Я, например, не верю в Хабаровск, потому что я там не был. Я не верю в Бога, потому что я его не видел. Я не верю в любовь и в справедливость, потому что я с ними тоже сам не сталкивался. Всяких красивых рассказов – пруд пруди. Вот в средние века матросы говорили про огненные океаны и про людей с собачьими головами, и все им верили. Сегодня все твердят про пришельцев, всякую нежить и монстров. Я не видел ни одного, и не слыхал ни об одном из достоверных источников. С чего же мне верить?

- Ты можешь не верить и в НЛО, я этого не прошу, просто интересно, как ты тогда объяснишь происхождение того груза, из-за которого весь сыр-бор?

Так или иначе, с помощью ли пришельцев или без них, но геологи вместо отчетов о залежах нефти из экспедиции принесли небольшую, казавшуюся металлической плотно запаянную сферу, размером с шар для русского бильярда. Вместе с этой сферой они принесли невероятный рассказ, который каждый из них пересказывал одинаково независимо друг от друга. Суть его была в следующем: Земле в целом угрожает огромная опасность как извне, так и изнутри. Удар, который состоится в ближайшие годы, неотвратим, но все можно спасти, когда наступит, казалось бы, момент общего краха. В этом должна помочь сфера, которую эти пришельцы и вручили людям в надежде на то, что у людей хватит мудрости не применить этот дар раньше времени. Сфера попала на исследование в Новосибирскую лабораторию «Сибирь-нефти». Проведенные исследования результатов не дали. Единственное, что было обнаружено, так это некий механизм, предназначенный для автоматического открывания сферы в некий определенный момент. Были сделаны предположения, что внутри сферы могут находиться опасные бактерии или вирусы, поэтому дальнейшие изыскания проводить не рискнули. Несмотря на то, что подобная находка должна была стать, как минимум, мировым достоянием или мировой проблемой, компания решили оставить сферу у себя. Решено было переправить ее в одну надежную швейцарскую лабораторию, где сфера была бы вскрыта, и ее содержимое было бы тщательно изучено. Между тем кто-то вынес сор из избы. Служба безопасности стала отмечать повышенный интерес к сфере, как среди криминальных структур, так и у специальных служб, отечественных и заграничных. Специальный совет, включавший в себя владельца компании, начальника Службы безопасности и нескольких крупных шишек, решил, что груз лучше переправить тайно, доверив его самым надежным сотрудникам. Чтобы об этом знали как можно меньше человек, отказались от специальных самолетов и бронированных грузовиков с охраной. Было решено в качестве защиты использовать скрытность и маскировку, поэтому вся операция возлагалась всего лишь на троих человек.

Перевозить груз от Новосибирска до Санкт-Петербурга, было поручено Антипову. Он должен был автостопом добраться до центральных областей страны, чтобы потом, пользуясь паспортом на несуществующее имя, купить билеты на поезд в Питер. В Питере курьер должен был ждать неделю, для того, чтобы быть уверенным в отсутствии угрозы, после чего передать груз Максу. Макс должен был доставить груз в Швейцарию, сначала паромом в Германию, а, затем, на автомобиле до Берна. В Берне бы его ждал третий курьер.

Однако план был обречен на провал еще в самом начале. Макс случайно узнал про то, что предположительно находится в сфере. Об этом ему поведал один из директоров компании, этот же человек попросил Макса не идти на поводу у компании, а поступить со сферой иначе.

- Он попросил меня избавиться от этой сферы – выкинуть ее в Балтийское море, - пояснил Тихорев, - И этот план показался мне мудрым. Что бы там ни было, ему лучше там и оставаться.

Из рассказа Тихорева я понял то, что компания хотела использовать сферу в своих интересах по максимуму. Что бы там ни было, руководство желало взять контроль над этим и, по возможности, применить так, чтобы получить конкурентное преимущество, как над другими компаниями, так и над государством. Естественно, это открывало дорогу, в том числе, и к абсолютной власти на планете, к такой власти, какую не могли дать ни огромная армия, ни громадное состояние.

- Это очень крупная игра, Шурик, - подытожил Макс, - Те люди, что погибли уже, станут лишь маленькой толикой тех, кто еще погибнет из-за этой сферы в будущем. Это дьявольская штуковина, и ей не место в камере хранения на вокзале.

Так или иначе, но она там лежала, точнее, я почти был уверен в том, что она там лежала.

- Антипов знал обо всем этом? – поинтересовался я.

- Нет, конечно, да и я не должен был знать. Мне рассказал об этом Волков. Тот человек из совета директоров.

- Вообще я слышал, что и курьер сам планировал какой-то финт со сферой, - задумчиво произнес я, - До меня дошли такие слухи. Возможно, он хотел перепродать ее кому-то подороже.

- Тогда почему он попросил тебя доставить сферу сюда? – настороженно поинтересовался Макс, - Или же до тебя просто дошли неверные слухи.

- Возможно, возможно, но как бы там ни было, наши дела плохи, - отозвался я, - На кейсе курьера был радиомаяк. Кто-то за ним следил, притом довольно давно. Вполне возможно, что этим людям известно и о тебе. Наша надежда пока в том, что они не знают о нашем разговоре сейчас. Они думают, что груз у меня, и я ничего о нем толком не знаю. Естественно, они будут думать, что я попытаюсь продать его тому, кто больше даст. Из того, что ты сказал, я уверен пока лишь в том, что эту самую сферу нужно спрятать. Надежно, но так, чтобы потом в случае чего ее можно было найти, а, потому дно Балтики мне не кажется хорошим местом. Вполне возможно, что эта сфера действительно понадобится, так что от нее не стоит отмахиваться, как и от дубинки перед хорошей дракой.

- Говоришь красиво. Я от тебя такого не ожидал, - заметил Тихорев.

- Еще один вопрос в том, что делать нам. Башкир будет охотиться за мной независимо от этой сферы. Он меня боится, и единственный путь для него обрести душевный покой – это повесить мою голову в комнату с его охотничьими трофеями. Мне опасно оставаться в России, но со своими документами мне не уехать. Что касается тебя. Охотники за этой сферой прознали про Антипова, а, значит, так же прознают и про тебя. Ты тоже должен уезжать, и быстро. И у тебя остаются часы, пока ты со своими документами еще сможешь без опаски уехать из страны, не ожидая засады по прилету в страну назначения. Все это дурно пахнет, Макс, все это очень плохо, значительно хуже, чем я даже думал, а потому я хочу услышать твои соображения, поскольку мои еще не созрели.

- Хорошо, Шурик. Давай я сяду за руль, думаю, найдется одно место, где можно переждать пару дней.

Мы поменялись местами. Пока я обходил автомобиль по улице, то заметил припаркованный в полусотне метрах от нас белый микроавтобус «Газель». Когда я приходил к остановке, его не было, значит, он появился, пока я разговаривал с Максом. За рулем кто-то был, кто-то был и рядом с водителем. Двигатель микроавтобуса не работал, а люди не выходили. Это могло что-то значить, а могло не значить и ничего. Возможно, они чего-то ждали или пережидали очередной приступ дождя, возможно, что они следили за «Ауди-А6», в которой мы находились с Максом около часа.

- За нами возможно уже следят, - заметил я, садясь в «Ауди», - Сейчас поезжай к стадиону, если они тронут за нами, там сделаем резкий разворот и попытаемся оторваться.

Макс посмотрел в зеркало заднего вида и кивнул головой.

- Мы с тобой заболтались и немного оторвались от реальности. О месте встречи, возможно, было уже известно.

Макс повернул ключ зажигания, двигатель стартовал, но мы не успели тронуться с места, как с Южной дороги на большой скорости вылетел автомобиль «Форд эскорт», он резко затормозил в метре от нас, преграждая дорогу. Из «Форда» вылезло трое молодчиков в черных спортивных куртках, коротко стриженые, на первый взгляд похожие друг на друга как близнецы. Все трое были вооружены автоматическими винтовками заграничного производства. Глянув в зеркало заднего вида, я заметил, что и из «Газели» вылезло трое парней, до боли похожие на первых, и тоже вооруженные.

- Ложись! – крикнул Макс, хотя я и без него знал, зачем такой сбор вокруг нашего автомобиля. Мы оба сложились пополам, зажав голову руками, и в ту же секунду сразу шесть автоматов одновременно открыли огонь. Словно небесный гром опустился на землю, я оглох, был осыпан осколками стекла, но, слава Богу, не ранен. Тихорев, не ударяясь в панику, передвинул переключатель скоростей на заднюю, после чего, втопил в пол педаль газа. «Ауди», сорвавшись с места, задним ходом проехала метров пятьдесят. Стрельба не прекращалась. Пули шлепали об кузов автомобиля, со звоном лопнула одна из передних фар, а я все ждал, когда какая-нибудь из пуль попадет в двигатель, и мы останемся в неподвижном металлическом гробу без шанса к спасению.

Когда нападающие сделали паузу в стрельбе для перезарядки, Макс поднял голову, схватился за руль и заломил резкий «полицейский» разворот на 180 градусов с сохранением скорости движения. Я и не знал, что таким штучкам учат в службе безопасности нефтяной компании.

Пока парни передергивали затворы, Тихорев уже разогнался до ста километров в час, на скорости, распугав нескольких пешеходов, обогнул площадь с вазой на центральной аллее парка, после чего, увеличив скорость еще больше, понесся по ухабистому асфальту прямо к Северной Дороге.

«Ауди» стрелой пролетела до самой Петроградской улицы, где Макс резко повернул к мосту на Петроградскую сторону. Нас, вроде бы, никто не преследовал, тем не менее, стоять в пробке перед светофором за мостом было рискованно. Потому Макс, по трамвайным рельсам, перед носом у изумленного работника автоинспекции, совершил резкий правый поворот на набережную адмирала Лазарева, умудрившись так втиснуться между двумя мчавшимися через перекресток иномарками, что даже не задел ни одну из них. Постовой хотел свистнуть, но от изумления у него получился лишь жалобный, похожий на мышиный, писк.

Тихорев остановился, лишь заехав в какой-то двор-колодец на тихой улочке в центре Петроградки. Вышел, чтобы осмотреть повреждения автомобиля. Вернулся спустя минуту и заявил:

-Двигатель вроде бы не пострадал, но теперь у меня не автомобиль, а решето! Как они еще в бензобак не попали?!

- Ты еще спрашиваешь? – удивился я, - Они действовали очень непрофессионально. Сперва, надо было запереть автомобиль с двух сторон, а потом уже выходить с автоматами. Дилетанты, честное слово!

- Тебе то откуда? – начал было Макс, но осекся, - Чьи это люди? – продолжил он, решив немного сменить тему, - Ты же в них так хорошо разбираешься! Это от Башкира или Князя?

- Ни от того, ни от другого. Башкир бы не разрешил такую мясорубку на своей территории. Это уже слишком дико и привлекает очень много внимания. К тому же я уже сказал, что они или действовали по-дилетантски, или очень спешили. Как бы там ни было, но у них не было четкого плана, они вели себя глупо, так же глупо, как и те парни, что завалили Антипова, а, потому, я думаю, что они представляют одну и ту же контору.

- Хотел бы я знать какую!

- Всему свое время, Макс, всему свое время. Но сейчас время разойтись. У меня есть кое-какие дела, с которыми я все-таки хочу разобраться. Ты же пока лучше найди достойное убежище на время, да и постарайся организовать левые документы. Может, твоя «Сибирь-нефть» еще сможет помочь!

- Ладно, Шурик, возможно, ты и прав. Вместе мы слишком удобная мишень. Иди своим путем, а я пойду пока своим. Однако я бы хотел попросить тебя принести мне эту сферу. В камере хранения ей не место, к тому же не ровен час, они еще задумают вскрыть все камеры хранения, с них станется

- Конечно, Макс, - я посмотрел на него искоса, мне не понравились слова Макса, хотя я и не мог себе представить, как можно было бы выразить ту же мысль по-другому.

- Я сделаю это, - уверил его я, - Она все-таки предназначалась тебе, значит, тебе с ней и разбираться!

- Тогда приезжай ровно через неделю в Зеленогорск. Будь на вокзале в зале ожидания в пять вечера. Я остановлюсь у одних неплохих знакомых. У них коттедж неподалеку оттуда, я думаю, они меня не выгонят. Недели за две я сделаю документы, а ты как раз переждешь шумиху.

- Удачи, Макс, - сказал я, пожимая ему руку.

- Удачи, Шурик!

Я оставил Тихорева вместе с его подпорченным автомобилем, а сам постарался затеряться среди вечерней городской суеты.

 

11.

Дождевые облака, закончив поливать город, нехотя отступали куда-то к юго-востоку. Небо, днем затянутое хмурыми тучами, постепенно становилось все светлее и светлее, пока среди сплошной пелены облаков не начали проступать сначала небольшие, а затем все более и более обширные прогалины, наполненные предзакатной небесной лазурью. Постепенно расширяясь, они сливались друг с другом, совместными усилиями разрывая плотное облачное покрывало. К тому моменту, как я очутился в Гатчине, небо почти полностью очистилось. Крепкий ветер, который днем напоминал осенний, теперь нес тепло и надежду. Солнце, словно наверстывая упущенное, дарило свои теплые предзакатные лучи и пассажирам электрички, и всему остальному миру вокруг. Пассажиры, правда, в отличие от мира, не радовались солнцу. Они всячески пытались от него загородиться, ругая чертову погоду за то, что они с утра забыли солнечные очки.

А мне очень хотелось не слезать с электрички, а ехать на ней до какой-нибудь богом забытой станции, вылезти там и с перрона пойти в любую сторону, но так, чтобы выйти на какой-нибудь холм, окруженный со всех сторон душистыми и необычайно свежими после дождя лугами. И с этого холма будет видно и далекую изломанную линию леса, и еще более далекий горизонт, и темнеющее с востока небо, и проступающие первые звезды, и полную луну. Единственное, чего не будет видно, это уродливые вышки ЛЭП или какой-нибудь сарай, построенный человеком. Я буду сидеть на этом холме, слушать стрекот ночных насекомых и жужжание комаров, я буду слышать все ночные звуки, чувствуя свое единение с природой, близость космоса и звезд. Я буду ощущать себя одиноким, но это ощущение не будет приносить тоски, я буду одинок и счастлив от этого!

Но я сошел лишь в Гатчине. Может как-нибудь, в другой раз, я действительно смогу выбраться вот так из проклятых каменных и бетонных лабиринтов современного города, сделать глубокий вдох, почувствовав великолепный воздух, пропитанный не бензиновой вонью и дешевыми дезодорантами, а благоуханиями цветов и душистых трав, ароматом леса и близкой ночи, запахом неторопливой лесной реки или близкого океана. Да! Океана! Пределом моих мечтаний был холм с видом на океан! Огромный и спокойный! Тогда бы я смог забыть все, стать другим, словно родиться заново, снова почувствовать вкус к жизни, как и в годы детства!

Пока я мечтательно смотрел на пролетавший мимо меня пейзаж под стук вагонных колес и, казавшимся очень далеким, гул пассажирских голосов, я не думал о той ситуации, в которой оказался. Я словно ехал в отпуск, и меня ничто не волновало и не тревожило. Выйдя из поезда и бросив взгляд на толпу людей, которые спешили с вокзала к остановке автобуса, я лишь подумал, что такие встряски, как моя, помогают переоценить мир. Все те люди, что суетились вокруг меня, никогда не поднимали голову к небу, а если и поднимали, то лишь для того, чтобы посмотреть на пролетавший над ними вертолет. Они, казалось, были лишены возможности любоваться миром вокруг. Они не ценили эту возможность!

И тут мне снова стало горько. Я вспомнил о тех людях, которых я лишил вот такого простого счастья смотреть на это небо и эту землю. Та жизнь, из-за которой они погибли, не дала им ничего, кроме иллюзий. Они жили ради этих иллюзий и ради них умерли. Возможно, они так бы никогда, до самой смерти, и не смогли бы любоваться живым миром вокруг, но я все равно лишил их этой возможности! Их «деловая» жизнь не стоила и ломаного гроша, и, возможно, если есть загробная жизнь, то те банкиры, журналисты, бандиты, которые благодаря мне получили путевку на небеса, глядя сверху на весь этот мир, смогли по достоинству оценить мою «услугу». Но, если там ничего нет, то я был даже хуже, чем убийцей. Я был тем, кому вообще не было места на Земле, ибо я больше не был человеком! Я не знал, кем я был.

С такими мыслями я вернулся в свою, показавшуюся мне необычайно родной и уютной квартирку. Выпивка и продукты еще оставались. Я, наконец, поел, зато на славу, а грустные мысли я прогнал коньяком. In vina veritas!

Утром я принялся за более глубокие размышления, но, на этот раз, ближе к делу. Для начала нужно было решить, что делать с грузом. Его следовало забрать, но я не был уверен в том, что это можно сделать не светясь. Конечно, если бы я пошел к камерам хранения днем, когда много народу, то я бы рисковал не заметить хвост за собой до тех пор, пока не станет поздно. Утром на вокзалах в будний день, сразу же после того, как приедут на поездах те, кто работает в городе, а живет в пригороде, будет более-менее пустынно. Можно легко контролировать слежку. К тому же всегда можно сесть на электричку, проехать пару станций и выйти, находясь еще при этом в городской черте. Это опять же поможет выявить возможный хвост, более того, даже если хвост и будет, он не сможет ни вызвать подкрепление, ни остаться незамеченным, ни хоть как-то помешать мне.

Предстояло лишь определиться с вокзалом, а это было сложнее. Конечно, Антипов мог сдать груз в камеру сразу после своего прибытия в город. Тогда это был бы Московский вокзал. Но против этого обстоятельства было то, что он еще не имел полного представления об уровне опасности. Скорее всего, он полностью осознал угрозу в гостинице «Охтинская». Вероятнее всего, что он стал свидетелем разговора администратора с парнями из «Варяга». Этот факт наглядно олицетворял опасность, а в этом случае единственный вокзал, на котором он побывал, был Финляндский. Ездить куда-либо еще у него не было смысла, раз он хотел покинуть город. Ему так же было бы удобно забирать груз с Финляндского вокзала в день встречи с Тихоревым, так как ему бы не пришлось делать лишний крюк по городу. Все сходилось на Финляндском вокзале, и это мне не нравилось. Может быть, я лишь пытался все усложнить, но вся моя предыдущая жизнь учила меня тому, что внешняя часть редко соответствует внутренней. Внешне простая ситуация, когда жена просит найти мужа, оборачивается рядом смертей и делает меня возможным обладателем бог весть какого опасного груза. Финляндский вокзал был, как бы, навязан логикой, а потому вызывал у меня сомнения. Еще кое-что смущало меня в нем: его камеры хранения были расположены под перроном, к ним вел не очень симпатичный подземный тоннель, в котором неприятности можно было найти не только ночью, но и в разгар дня. На месте Антипова я бы не сунулся в такое место, особенно, когда не был уверен в том, что на хвосте никого нет.

Вроде бы все было решено и пора было действовать, но на дворе стояло воскресенье, а раньше вторника я начинать поиски не хотел. В воскресенье слишком много народу и на вокзалах, и в поездах, а на улицах, наоборот, слишком пустынно. В понедельник дела обстоят лучше, но я хотел хоть немного, но затянуть время. Чем дольше я не буду нигде светиться, тем скорее наблюдатели на вокзалах потеряют бдительность, тем больше они начнут сомневаться в целесообразности торчать целый день в толпе, стараясь следить и за пассажирами, и избегать подозрения патрулей. Кроме затягивания времени была еще одна причина, почему я не хотел начать раньше вторника. Мне нужен был спокойный отдых, просто два дня отдыха, и больше ничего!

 

12.

Дождь принес облегчение огромному городу только раз – в субботу. Облака, наполненные живительной влагой, были оттеснены от города новым антициклоном, который, хоть и шел с просторов Арктики, отнюдь не был прохладен. Днем столбик термометра карабкался до отметки в двадцать семь градусов, а ночью редко опускался ниже семнадцати. Испарения с огромных водных пространств Финского залива и Ладоги превращали воздух в густой кисель, который окутывал Питер со всех сторон, смешиваясь с запахами бензина и гари от, бушевавших где-то на Карельском перешейке, лесных пожаров.

Голова от всего этого была словно чужой. Мысли шли медленно и лениво, как изможденные жарой уличные псы где-нибудь на маленьком затененном пятачке около мясных рядов на рынке. Мысли иногда останавливались, и я часто ловил себя на том, что, сидя на крае кровати и перекатывая кубики льда в бокале с виски, я не думал ни о чем.

Чтобы хоть как-то занять себя, я решил почистить и смазать оружие. Но смазки, естественно, в доме не оказалось, потому пришлось побродить по Гатчине в поисках технического масла. Несмотря на то, что я был в белой рубашке и летних брюках, да и ходил исключительно по теневым сторонам улиц, я вспотел как мышь. Раньше я легко переносил жару, но теперь мне все это казалось медленной пыткой, у которой не было конца.

Помимо масла мне пришлось купить еще пол-литра коньяка, столько же виски, да еще большую пластиковую бутыль лимонного тоника. В квартире, обложив себя этими покупками, я, наконец, почувствовал себя лучше. Теперь я хотя бы занимался делом, да и было чем освежиться и прочистить мозги от тяжелого уличного марева.

Так прошло воскресенье. В понедельник дел было еще меньше. Новости приелись, летний телевизионный эфир практически ничем не мог порадовать. Оставалось лежать раздетым на кровати, разглядывать потолок, да, то и дело, в высоком стеклянном стакане смешивать коктейль из коньяка с тоником и льдом; медленно тянуть его, чувствуя, как алкоголь отдаляет реальность все дальше и дальше, превращая настоящий момент в какой-то монотонный сон, наполненный короткими мыслями. Сон, от которого нельзя проснуться. Сон, который тянется всю нашу жизнь.

Я пытался вспомнить свое детство, но воспоминания были какими-то чужими. Я не мог ассоциировать те события, которые хранились в моей памяти со мной. Они происходили с кем-то другим, а я почему-то их помнил. Почти ничего не осталось от прошлого. Какие-то незаконченные бессмысленные отрывки. От школы – какой-то урок, вроде по географии, когда я силился вспомнить какой-то полуостров на Севере, но ни как не мог. Мои одноклассники мне что-то подсказывали, а учительница строго смотрела на меня из-под своих очков, заключенных в уродливую роговую оправу. И все это было так смутно, как будто я видел это в фильме, а не пережил сам. Я четко помнил лишь небо за окном класса. Оно было чистым и безоблачным, оно манило к себе, обещало увести за пыль больших городов туда, где волны бьются о золотистый песок пляжа. Туда, где над прозрачными водами лагуны склоняют свои головы огромные южные пальмы. Туда, где днем всегда тепло, а ночами на небе высыпают мириады звезд, среди которых можно разглядеть множество созвездий, а, может быть, открыть какое-нибудь новое и придумать ему название. Я не вспомнил тот полуостров, и не вспомнил, даже, в каком я тогда был классе. Все остальное растворилось в предательском коктейле памяти.

Я вспомнил Чечню. Почему-то зимой. Наверное, год так 1996. Когда я был в Грозном. Все было как в страшном сне: пустые глазницы типичных панельных домов, которые вечно таили в себе смертельную опасность, да небо, затянутое низкими облаками. Пришедшие с северными ветрами они были не в силах преодолеть горы и скапливались над долинами, неся с собой безрадостный снег или холодный дождь. Я помнил лишь то страшное ощущение, словно ты один на огромной тарелке, а на тебя смотрят со всех сторон невидимые глаза, и нельзя угадать, когда пробьет твой час, когда будет звучать колокол, который не услышишь лишь ты один. Но это были даже не воспоминания, а лишь ощущения, лишенные памяти.

Я быстро прокрутил в памяти жуткие годы под рукой у Башкира. Почему все сложилось именно так? Ведь я никогда не хотел пойти по такому пути, по пути, который ведет в никуда! Я вспомнил вдруг одну фразу, которую когда-то услыхал от кого-то: «Неважно, сколько ты уже прошел по неверной дороге – вернись обратно!»

Я очень хотел вернуться обратно, вот только не знал, как.

 

13.

Вторник был, пожалуй, значительно лучше, чем два предыдущих дня. Небесная лазурь была разбавлена множеством небольших кучевых облаков, которые создавали приятную тень, когда ее не ждешь, и не позволяли температуре подниматься выше двадцати двух градусов.

Я с удовольствием покинул уже успевшую мне осточертеть квартиру, быстро дошел до железнодорожной платформы, сел на место у окна в подошедшей электричке, и, спустя сорок минут, сошел на платформе Балтийского вокзала.

Среди довольно приличного скопления пассажиров на платформе и внутри вокзала я не заметил ничего подозрительного. Все было как обычно: дачники со старыми, похожими на вещмешки рюкзаками, несколько велосипедистов, семейные пары, выбирающиеся во время совместного отпуска куда-нибудь за город, торговцы на транспорте со своими баулами и еще полно всякого другого вокзального сброда. Никого лишнего, никого, кто бы проявлял какой-нибудь интерес к моей персоне. Это успокаивало, хотя терять бдительность было опасно.

Выйдя на улицу, я очутился на привокзальной площади, где, среди нагромождения торговых павильонов, продавцов всякой привокзальной дребедени, стоявших на конечной остановке маршруток и просто припаркованных автомобилей сновали сотни человек, которым, казалось, делать больше было нечего, кроме как топтаться в этом неприятном месте. Я заметил троллейбус, который только что подъехал и все еще стоял у остановки, поджидая тех, кто захочет проехаться в его нагретом солнцем салоне.

Захотелось мне, да еще двум-трем пенсионеркам и паре мужчин около пенсионного возраста. Троллейбус захлопнул двери и, продираясь сквозь кутерьму привокзальной площади, начал свой долгий путь по маршруту. Долгий потому, что он обычно предпочитал уступать дорогу другим, тормозить перед светофором тогда, когда еще можно было проехать, да стоять на остановках, ожидая подбегавших пассажиров, которых глазастый водитель замечал, наверное, за километр. Впрочем, такая задержка нисколько не мешала моим планам. Я перестраховывался, пытаясь избежать малейшей угрозы, но я по своей работе знал, что иногда лучше показаться трусом, чем оказаться мертвым. Я шел к своей цели самым длинным путем, но я был уверен, что какой бы ни был путь, главное в том, чтобы он был пройден идеально и без осечек.

Спустя час я оказался у Невского проспекта. На остановке, сразу за перекрестком с этой главной магистралью города я вышел из неторопливого троллейбуса, огляделся и пошел к Московскому вокзалу пешком.

Небо над центром города было совершенно не таким, какое я видел в Гатчине. Облаков не было и в помине, солнце ярко освещало ту сторону проспекта, по которой я шел. Нагретый над асфальтом воздух искажал перспективу, ветер, который обещался быть северным, чувствовался спиной лишь чуть-чуть, да и то, дул не постоянно, а изредка, словно на последнем издыхании. Несмотря на это, народу на тротуаре было, как обычно, много. Пестрая толпа, вечно живая, вечно движущаяся, вечно нетерпеливая – кровь огромного города, она текла как по солнцу, так и по тени, было ощущение, что людям в этом потоке все равно куда идти, главное, чтобы не останавливаться.

Я перешел через Невский проспект на перекрестке с улицей Марата. На теневой части я почувствовал себя значительно лучше. Здесь, у продавщицы мороженого я купил бутылку охлажденной минеральной воды, тут же откупорил и выпил с четверть содержимого. Там была вода, самая обычная вода, которая почему-то стоила двадцать рублей за пол-литра. На вкус я не смог определить в ней никаких особенных добавок, которые бы могли хоть как-то оправдать эту цену для водопроводной воды. Впрочем, из-за того, что мне хотелось пить больше, чем размышлять над всякой чушью, я примирил себя с этой очередной жизненной несправедливостью.

Я вышел на залитую солнцем площадь Восстания, перебежал Лиговский проспект на последних секундах зеленого сигнала светофора, и снова, оказался в тени, на этот раз нужного мне Московского вокзала.

Не имея точного представления о месторасположении камер хранения, я некоторое время побродил по вокзалу, посмотрел на расписание, заглянул в закусочную, где чуть больше недели назад я встречался с Анатолием Григорьевичем, там было всего два посетителя. Они сосредоточенно смотрели то на свои тарелки, то на чемоданы, стоявшие на полу рядом с ними.

На вокзале тоже было относительно пусто. Всего человек двадцать в огромном световом холле, еще несколько разглядывали план-схему вокзала в холле недалеко от выхода. На плане-схеме я обнаружил камеры хранения, после чего направился непосредственно к ним. Хвоста не было, за мной никто не шел, мною никто не интересовался.

Камеры хранения располагались в полуподвальном этаже, к ним вел короткий, но узкий коридор, в котором то и дело образовывалась очередь из тех, кто желал сдать вещи на хранение или забрать их. Чтобы пройти к камерам, мне пришлось отдать хмурой тетке в кассе на входе сорок рублей. В довольно тесном помещении я нашел интересовавшую меня ячейку сто два. Три, шесть, семь, девять. Я вводил этот код на дверце, затаив дыхание. Мне казалось, что мой пульс затих, весь мир вокруг исчез, остались лишь я да большой стальной ящик с камерами и заветная ячейка под номером сто два.

Код подошел, дверца поддалась и открылась. Пульс подскочил до небес. Дрожащими от волнения руками я широко распахнул дверцу камеры и заглянул вовнутрь.

Там был старый красный полиэтиленовый пакет, внутри которого я угадал очертания небольшого предмета кубической формы. Схватив его, я чуть ли не бегом выбежал из помещения мимо удивленных людей из очереди на вход. Я вышел в холл вокзала, здесь осмотрелся, но никто опять же мною не интересовался. Подойдя к расширяющейся кверху колонне, прямо под подвешенным к потолку золотым голубем мира, я заглянул, наконец, в пакет.

Внутри была небольшая коричневая шкатулка, почти идеальный куб, со стороной примерно в двадцать сантиметров, стилизованная под красное дерево. Ее торцы были отделаны матовым металлом, закрывалась же она на миниатюрный шестизначный кодовый замок, выполненный из того же, что и торцы, материала.

Оставшись удовлетворенным увиденным, я закрыл пакет и быстро вышел из вокзала. На улице все было по-прежнему. Солнце освещало обелиск на площади, десятки автомобилей блестели под лучами солнца на стоянках, пестрая толпа с баулами обтекала меня вокруг. Под тентами прятались потные лица, чьи глаза были скрыты темными очками, рты заняты холодным пивом, а мысли – глупой и грязной обыденной суетой. Я стоял некоторое время, оглядывая все кругом: людей, оживленное уличное движение, блики солнца на жестяных крышах, пеструю рекламу, занимавшую почти все возможные места, солдат, с огромного рекламного экрана беззвучно стрелявших из пулемета и демонстрировавших приемы борьбы под слоганом: «Служба по контракту – для настоящих мужчин». Все было как всегда, за исключением того, что теперь в моих руках был груз, за который погибло уже достаточно людей и который, по словам Макса, должен был нести смерть и дальше.

Я подошел к таксисту, который потягивал колу из большого стакана рядом со своей желтой «Волгой»

- Свободен? – спросил я.

- Конечно! – таксист оценивающе взглянул на меня, прикидывая, сможет ли он обдурить меня или нет, - Куда?

- К площади Победы.

- Садись!

Я позволил таксисту обдурить себя. Естественно, не из-за того, что я был альтруистом. Мне нужно было находиться в пути подольше, чтобы определить, есть ли за мной хвост или нет. Водитель избрал, конечно, не самый длинный маршрут, видимо совесть какая-то у него еще была. В итоге мой путь пролегал через узенькие улочки, ведущие к Загородному проспекту, затем, по самому проспекту, через пробку перед Гороховой, дальше, к Московскому проспекту, а по нему уже по прямой, до самой площади Победы.

Хвоста не было. По крайней мере, мне так показалось. Естественно, что за такси можно было следить различными способами, в том числе и теми, которые позволяли делать это без боязни быть раскрытыми. Находясь, например, все время впереди «преследуемого» автомобиля. Впрочем, даже если такая слежка и имела место, то она была ненавязчивой.

Напротив гостиницы «Пулковская» я расплатился с водителем и вылез из машины. Было жарко и душно. Легкий северный ветер не мог разогнать ту огромную массу нагретого над асфальтом и крышами воздуха, который скапливался во дворах и на улицах. Дышать становилось все труднее и, казалось, что солнце, двигаясь к западу, нагреет воздух еще сильнее, так что вечером жара станет просто нестерпимой. Взглянув же на север, вдоль Московского проспекта, я обрадовался: там, еще у самого горизонта, но уже вполне различимые, скапливались темные кучевые облака. Они высились, словно горные пики на фоне чистого знойного неба и городских зданий. Но они были выше любой горной гряды, больше любого мегаполиса и было нечто жуткое в их медленном, грозном и неотвратимом приближении к этому, еще залитому солнцем, и затопленному теплом городу.

Прогулочным шагом, мимо витрин универмага «Московский» я добрался до станции метро. По подземному переходу я перешел на противоположенную сторону проспекта и занял очередь у остановки маршрутного такси к Гатчине. Когда подошел небольшой японский автобус человек на тридцать общей вместимостью, авангард облачного воинства уже подобрался к «Московской». Стало немного прохладнее. Народ засуетился: никто с утра не взял зонты, и никто не хотел оказаться под дождем.

Где-то очень далеко, возможно над центром города, грянул гром. Даже на таком расстоянии он звучал весьма грозно. Гроза обещала быть нешуточной.

Спустя двадцать минут действительно полил настоящий ливень, сопровождавшийся вспышками молний и гулом громовых раскатов. Плотная стена дождя напоминала туман, в котором исчезли и дома, и автомобили, и автобусы, и пешеходы. В этой грозе растворился и я.

 

14.

Я покинул дом в Гатчине в тот же вечер. Когда я вернулся в квартиру с грузом, мне неожиданно показалось, что обстановка немного отличается от той, что я оставлял, уезжая. Все было вроде на местах, но лежало немного иначе, сдвинутое, может, лишь на пару миллиметров. Следов взлома не было, но в квартире явно кто-то был. В трубке телефона я нашел жучок «прослушки», еще один был спрятан в люстре на кухне. Остальные я даже искать не стал. Квартира была небезопасна, она была раскрыта, а потому я спешно ее покинул. На столе я оставил записку для хозяйки, извещавшую ее о том, что я уезжаю в командировку в Новосибирск, и что квартиру эту прошу оставить за мной до моего возвращения.

Забросив все вещи в армейскую сумку, я направился пешком по шоссе прочь от Гатчины и Санкт-Петербурга куда-то в сторону столицы. Я шел до тех пор, пока совсем не стемнело, а, когда уже единственным источником света для меня стали фары пролетавших на скорости автомобилей, я сел на скамейке полуразрушенной автобусной остановки, намереваясь переждать ночь в ней. Но мне повезло. Спустя четверть часа к остановке подполз ярко освещенный, почти полностью пустой автобус. Водитель заметил меня в свете фар и потому остановился. Я забрался в салон, заплатил хмурому небритому мужику с красной повязкой кондуктора на рукаве давно нестиранной рубахи за билет до конечной остановки и, уютно устроившись в кресле, задремал.

Меня разбудил все тот же небритый мужик, когда автобус, наконец, приехал на конечную остановку. В слабом желтоватом свете фонарей проступали контуры каких-то длинных бараков, пара безжизненных автобусов одиноко стояла неподалеку от почти неосвещенной уродливой коробки автобусного парка.

- Что за станция такая?- спросил я.

- Конечная, - угрюмо ответил кондуктор, - Вылезай приятель. Автобус больше никуда не пойдет.

- Конец рабочего дня? – с издевкой поинтересовался я.

Кондуктор не ответил.

Я вышел из автобуса. Где-то в темноте какой-то пьяный заплетающийся голос громко ругал матом какую-то Дусю. Либо Дуси не было рядом, либо она скромничала и не отвечала, но кроме хриплого надрывного голоса, треска насекомых в ближайшем лесу, и подозрительного стука в двигателе автобуса за моей спиной, не было слышно ни звука. Автобус внезапно вздрогнул и замолк; его мотор перестал надрывно стучать, а свет в салоне погас как-то медленно, словно в театральном зале перед выступлением. Через переднюю дверь вылез водитель, а следом за ним и кондуктор. Они о чем-то переговаривались в пол голоса, но слов я разобрать не сумел. Не обращая на меня внимания, они оба растворились в желтом призрачном свете уличных фонарей. Было бы совсем одиноко, если бы не голос, продолжавший рассказывать неизвестно кому о плохих сторонах личности неизвестной Дуси.

Я не знал даже названия того населенного пункта, куда меня завез волею случая автобус. На часах был первый час ночи, а я был голоден и не имел даже места для сна. С голодом ничего было не поделать, так как в таком поселке было бесполезно искать круглосуточный магазин. С местом же для ночлега все было еще не так безнадежно.

Я подошел к утопавшим в темноте баракам и осмотрел их вблизи. Это были какие-то склады, на которых хранили лес, но теперь они пустовали. Замки на дверях были, но я воспользовался бесшумным пистолетом, отстрелил замок на задней двери ближайшего к автовокзалу барака, забрался внутрь и лег в углу, подложив под голову сумку, а под бок, на всякий случай, пистолет на предохранителе.

Меня разбудил уже знакомый стук автобусного двигателя. На автовокзале начался рабочий день, часы показывали четверть шестого, а я чувствовал себя еще более уставшим, чем до сна. Отряхнув приставшие к одежде опилки, я закинул сумку на плечо и, стараясь не шуметь и не привлекать внимания, покинул склад. Есть хотелось так, что болел живот, но в округе я не заметил открытых продовольственных магазинов. Пошатавшись немного по поселку, я снова вернулся на автовокзал. К отправлению как раз готовился автобус к районному центру Волосово. Я сел в него. Все-таки лучше проводить время в райцентре, чем в какой-то непонятной глуши, названия которой я так и не узнал. В Волосово я прибыл около девяти утра, там быстро перекусил в небольшом, недавно открывшемся кафе неподалеку от привокзальной площади, а, затем, сел на новый автобус какого-то внутрирайонного маршрута. Таким образом, я переезжал из одного более-менее крупного поселка в другой, то и дело, меняя автобусы, иногда голосуя на пустынных второстепенных дорогах. Мне казалось, что я еду в произвольном направлении, не задумываясь над конечной точкой маршрута, но к вечеру четверга я, наконец, понял, куда меня бессознательно тянула одна лишь интуиция. Выйдя из автобуса, на остановке в пяти километрах от поселка Горки Кингисеппского района, я почувствовал дух моря в воздухе. Я пошел прочь от тонкой асфальтовой полосы автодороги, безжалостно разрезавшей живой природный пейзаж. Через придорожные кусты и лес, прямо на шум бившейся о берег далекой волны.

Я почувствовал облегчение, когда в начинавшихся сумерках я увидел розовато-золотистый отблеск заката на свинцовых волнах. Передо мной лежала огромная гладь Финского залива, почти не ограниченная берегами, как в районе Питера, а расстилавшаяся во все стороны, на сколько хватало глаз. В лучах заходящего солнца я побрел по узенькой тропке вдоль береговых камышей, по которой, наверное, редко кто ходил в последнее время. Я шел около получаса по неровной, местами топкой дорожке, но я не чувствовал ни раздражения, ни усталости. Наоборот, я чувствовал себя легко и свободно, словно заходящее солнце и запах моря придавали мне сил.

Наконец, камышовый берег прервался небольшой, уходящей в воду песчаной косой, у основания которой на берегу стоял старый лодочный сарай, собранный из почерневших от времени досок. На сарае не было дверей, а внутри уже очень давно никто не оставлял лодок, тем не менее, там было почти сухо и даже уютно. Этот сарай и стал моим домом на сутки, которые пролетели, как минута, но оставили воспоминаний больше, чем предыдущие десять лет моей жизни.

Еще находясь в Усть-Луге, я, примерно представляя, как мне лучше пережидать оставшиеся до субботы дни, приобрел в продуктовом магазине жидкость для костра, упаковку спичек, пару батонов хлеба, флягу для воды, бутылку водки и штук двадцать мясных и овощных консерв. Все это я положил поверх пачек долларов и снайперской винтовки в свою потрепанную армейскую сумку. Эти покупки гарантировали мне спокойную и безмятежную жизнь под дырявой крышей лодочного сарая на берегу Финского залива.

Время я проводил, сидя у входа в мой сарай, практически безотрывно глядя на море. Я видел его спокойным и взволнованным, утренним и предзакатным, веселым и мрачным. И вместе с морем менялись и мои мысли. Я больше не думал ни о Башкире, ни о награде за мою голову, о которой, наверняка, знала уже самая последняя криминальная «шестерка» в Питере, ни о той до сих пор не открытой деревянной шкатулке со смертельно опасной инопланетной сферой на дне моей сумки. Я не думал ни о жизни большого, вечно неспокойного города, ни о его дрожащих, отраженных в черной воде, огнях. Меня не интересовали ни нюансы большой политики, ни новости с мировых рынков, ни мои перспективы в сложившейся ситуации.

Я думал о жизни и о смерти, о море и о закатах, я думал о живой природе и о мириадах звезд, которые, как я и мечтал, проступали на небе после того, как солнце окончательно исчезало где-то на дне залива. Те сутки, что я посвятил себя этим мыслям, полностью изменили меня. Я разогревал над огнем консервы и чувствовал, что не хочу иной еды и иного способа ее приготовить. Мне были более не нужны кулинарные изыски из различных стран, не нужны были вина в хрустальных бокалах или крепкие напитки в маленьких рюмках тонкого стекла. Не нужен был вообще алкоголь как средство примирения с миром. Я выкинул бутылку с водкой, так и не притронувшись к ней.

Я чувствовал неописуемое отвращение к своей прежней работе и к тем убийствам, которые был вынужден совершить. Мне хотелось разломать свою винтовку, утопить пистолеты в море, а доллары разбросать по ветру, но я удержал себя от этого шага, понимая, что это было бы лишь напускное безразличие к тому, что еще может спасти мне жизнь. Те часы я был по настоящему свободен и счастлив. Когда настал вечер пятницы, я с огромной неохотой покидал лодочный сарай, направляясь к автодороге, чтобы вернуться в Санкт-Петербург.

 

15.

Несмотря на то, что близился вечер, электричка в сторону Зеленогроска была более чем заполнена. Сидячие места были заняты все, стоящих пассажиров в каждом вагоне было еще человек по семьдесят-восемьдесят. Я ехал от Финляндского вокзала, а потому занимал сидячее место и «наслаждался» всеми прелестями поездки в душном, заполненном потеющими гражданами, вагоне, рассматривая троих пассажиров сидевших напротив меня.

Пенсионерка с фиолетовыми волосами прямо передо мной то и дело бросала на меня взгляды гарпии: она была недовольна тем, что почти все пространство перед ее артрозными ногами на полу занимала моя армейская сумка. Если бы эта она знала, что я вез в сумке, то она была бы значительно приветливее. Проблем этому божьему одуванчику добавлял алкоголик, который сидел рядом с нею. Алкашу было под пятьдесят, и ему не стоило вообще притрагиваться к алкоголю: его лицо было красно, как будто выварено в кипятке, к тому же его обладателя постоянно клонило в сон, и он, то и дело, заваливался то на старушку, то на пожилого дачника, сидевшего на самом краешке скамейки. И старушка, и дачник брезгливым движением сталкивали с плеч засаленную голову пьяницы, не решаясь, однако, на более активные меры. Дачник, пока на него снова не укладывал голову алкоголик, нацепив на нос очки, читал «Санкт Петербургские ведомости». Он подозрительно долго читал одну и ту же страницу, так что я решил, что он тоже любитель вздремнуть в поездке.

Постепенно, станция за станцией, поезд приближался к Зеленогорску, теряя при этом на каждой платформе по паре сотен пассажиров. Уже после «Солнечного» в вагоне не стало стоячих, а на подъезде к Зеленогорску можно было уже присмотреть и сидячие места получше моего. Впрочем, присматривать другое место не имело смысла, хоть мне и хотелось поехать на поезде дальше, к станции с таинственным названием «Каннельярви», нужно было выходить.

На платформе было солнечно и душно, почти как в поезде. На небе перемешались кучевые облака и небольшие, залитые солнцем, участки чистого небосвода. Все это рождало причудливую игру света и тени на асфальте. Тень, искажая правильное, подвластное ветру движение облаков, то резко набегала, ослабляя яркость красок у всего вокруг, то отступала под напором яркого света, чтобы вновь, следуя очередному порыву ветра, взять реванш.

Я недолго стоял на платформе, спиной к набиравшему скорость поезду, оглядывая мир вокруг: людей, спешащих к вокзалу и деревья по обе стороны железнодорожных путей. Пахло мазутом и недавно спиленным лесом от товарного состава на запасных путях, пахло свежей и уже опавшей листвой, а в воздухе витал тот особенный аромат, который присущ всем вечерам клонящегося к закату лета.

Был уже август, венец лета, его прощание, его последний, грациозный реверанс перед наступавшей на город со всех сторон осенью. Осень была в кронах деревьев, в небе, в воде и, что удручало иногда больше всего, в моей душе и в моих мыслях. Я боялся осени и желал встречи с ней одновременно. Я не знал, почему осень меня пугала, возможно, из-за того, что в моей душе осень ассоциировалась со смертью. И даже не со смертью лета или увяданием природы, я чувствовал, что наступавшая осень станет для меня последней, а, раз так, то и лето, все еще царившее вокруг – тоже последнее для меня. А ведь лето так недолговечно в северном краю! Оно не успевает толком начаться, не успевает надоесть яркостью и свежестью зелени, когда желтый цвет в окружающем мире начинает стремительно увеличиваться. Он постепенно сравнивается с зеленым, а потом, совсем забивает его для того, чтобы за пару недель самому сдаться во власть холодным и мертвым черно-белым тонам. И все же еще было лето, еще было тепло, и еще была надежда.

Поправив на плече сумку, я вошел в зал ожидания Зеленогорского вокзала. Здесь было пустынно. На пластиковых скамейках сидело всего пять-шесть человек, которые, судя по их виду, ожидали либо экспресс в Выборг, либо в Хельсинки. Им не было дела до обшарпанных зеленобоких электричек с заплеванными тамбурными стеклами и назойливой транспортной торговлей в салонах. Одним из таких надменных граждан в дорогой одежде был Макс Тихорев. Он надвинул на глаза большие светло-коричневые солнечные очки, которые, однако, совершенно не меняли его внешность. Я подошел к нему, Макс поднялся и мы пожали друг другу руки.

- Как все прошло? – спросил он после двух-трех дежурных приветственных фраз.

- Ты о чем? – поинтересовался я.

- Ты знаешь, - отозвался Макс, направляясь к выходу в город.

Я пошел следом за ним. На улице, прямо перед ступенями вокзала, была припаркована его «Ауди», с которой, по всей видимости, очень хорошо поработали в автосервисе: следов от пуль на кузове совсем не осталось. Тихорев сел на место водителя, я же уселся не рядом с ним, а на заднее сиденье, туда же я втянул и свою сумку.

- Я не знаю, как все прошло, - ответил я, наконец, - в камере хранения я нашел шкатулку на кодовом замке, которую я не вскрывал. Не спрашивай – почему. Я сам делал несколько мин, которые срабатывали, если кто-то хотел узнать о содержимом без кода доступа.

Тихорев ничего не заметил в моей интонации, тем не менее, я не сказал ему всей правды. Шкатулка сильно меня интересовала, как, впрочем, и ее содержимое, глупо было бы возить с собой столь драгоценный груз, даже не взглянув на него.

- На сколько мне известно, - отозвался Макс, - Этот груз такими ловушками не снабжали.

- Ты в этом уверен? – улыбнулся я.

- Да. А что после того, как нашел шкатулку?

- Слежки за собой я не заметил, но в квартире, которую я снимал в Гатчине, кто-то побывал. Появились как минимум два жучка для прослушки. Сомневаюсь, что они были, когда я въезжал. Из-за этого я совершил турне по области, нигде не останавливаясь надолго.

- Сейчас все было чисто?

- Да. Я уверен… Что с паспортами? – я решил сменить тему.

- Будут готовы к выходным.

- Сколько они стоят?

- Это не моя забота, Шурик. За все платит фирма. Все-таки про груз… Я могу взглянуть?

- Тебе известен код? – поинтересовался я.

- Конечно, - Макс, как мне показалось, слегка удивился вопросу, но потом пояснил, - Я же должен был избавиться от нее.

Из своей сумки я достал деревянную, по бокам отделанную металлом, шкатулку и протянул Максу. Макс сидевший на водительском месте, повернулся и я заметил, что его глаза горят от волнения, а руки слегка дрожат. Я мысленно усмехнулся и почти что втолкнул шкатулку ему в руки.

Макс тут же положил ее себе на колени. Я слышал, как он возится с шестизначным замком, прокручивая дрожащими пальцами маленькие колесики с цифрами, собирая заветный цифровой ряд, известный только ему одному.

Справа от замка была кнопка, которая отпирала шкатулку, если код был верным. Я услышал даже звук пружинки, когда кнопка распахнула шкатулку, а следом за этим звуком последовал тяжелый вздох Макса, словно худшие его опасения подтвердились.

- Ты точно не открывал шкатулку, - наконец спросил Тихорев, так и не поворачиваясь ко мне.

- Нет, - сказал я, - А что там такое?

- Она пуста! – почти закричал Макс, и в его голосе мне послышалась злость, разочарование и обреченность.

- Не может быть! – бросил я стандартную фразу и, подавшись вперед, заглянул через плечо Макса.

Шкатулка изнутри была отделана черным бархатом и имела полость для шарообразного объекта. Кроме этой полости, так же отделанной черным, шкатулка ничего более в себе не содержала.

Я усмехнулся.

- Курьер все-таки провел всех вокруг пальца!

- Он ведь не знал кода! – отозвался Макс, - Он не мог угадать шестизначный код! Для этого нужна уйма времени, а у него его не было.

- Еще тут нужна удача, - задумчиво произнес я, - Возможно, у него было много удачи, больше, чем у нас. Тем не менее, груза нет. Что будем делать?

- Может быть, Башкир или Князь уже завладели сферой? – спросил Тихорев.

- Я так не думаю. Шкатулку курьер положил в камеру сразу по приезду в Питер. Он не стал бы носить сферу с собой просто так, как талисман. В то же время, он должен был передать ее тебе, значит она все-таки здесь, спрятана,… возможно, но не это безнадежно. Позовешь своих геологов-разведчиков из «Сибири» и они тебе в сутки перекопают всю дачу в Репино, там, наверное, эта сфера и спрятана.

Макс горько усмехнулся:

- Не издевайся, Шурик. Тут все слишком сложно и опасно. Я ведь тебе говорил, что может сделать эта сфера в плохих руках! Ладно, я посмотрю, что делать. Пока поедем в коттедж моих знакомых, как и договаривались, до паспортов еще неделя, за неделю я что-нибудь выясню!

- Не волнуйся, - я продолжал тем временем мысль, - Просто подумай! Кто-то опередил меня и успел вытащить шкатулку из камеры хранения на вокзале много раньше, чем я туда попал. Но тогда зачем ему возвращать затем шкатулку на место в ту же камеру, не изменяя при этом кода? Это глупо, если только кто-нибудь не хотел посмотреть, кто клюнет на эту приманку.

- О ком ты говоришь? - спросил Макс, нервно ведя машину по Зеленогорску.

- Те, о ком мы не думали – правительственные службы. Они могли все это проделать очень легко и изящно, нам так не повторить. И радиомаяк на кейсе у курьера, и жучки в моей квартире это подтверждают.

Тихорев опять усмехнулся, и этот смешок не показался мне нервным.

- Сомневаюсь, что тут есть след царевых людей. Они бы действовали как раз более грубо. Мы бы все уже давно были бы арестованы и давали признательные показания.

Я рассмеялся и больше до самого окончания поездки мы не сказали друг другу ни слова.

Коттедж, в который вез меня Тихорев, располагался к западу от Зеленогроска, за Зеленой рощей, между заливом и автодорогой. От трассы к нему вела асфальтированная дорожка шириной в автомобиль. Дорожка, пробежав по прямой метров тридцать от дороги, через, все еще влажный от последних дождей лес, упиралась в закрытые стальные ворота. Ворота представляли собой единственный путь к коттеджу, окруженному забором из соединенных друг с другом высоких металлических пик. Ворота крепились в кирпичной арке, которая была раза в два выше человеческого роста. С высоты этой арки на подъездную дорожку смотрел маленький злобный глаз камеры наблюдения. Несмотря на всю внешнюю непреодолимость этого первого рубежа обороны, в действительности, все это было не более чем показухой. Такой забор и ворота могли отпугнуть бродяг или отдыхающих, но даже обычных домушников этот защитный периметр заставил бы рассмеяться.

Я не стал высказывать свои соображения Максу, тем более что он вылез из машины, подошел к створу ворот и нажал там на какую-то невидимую мне кнопку. После короткой беседы по переговорному устройству, ворота сами собой медленно открылись. Тихорев вернулся за руль, и мы подъехали к не большому, но внешне весьма уютному деревянному коттеджу, построенному в классическом финском стиле.

На крыльцо дома вышел высокий блондин в белой, поношенной рубашке и темно-серых брюках, которые уже пережили вторую молодость. У ног хозяина преданно стояла большая немецкая овчарка. Когда Макс остановил машину, и мы оба вышли, блондин с собакой так и продолжал стоять на крыльце.

Макс подошел к ним, при этом собака, отступив на шаг, чуть заметно оскалилась. Блондин и Макс пожали друг другу руки и обнялись, как старые друзья.

- Шурик, знакомься, - сказал Макс, когда я поднялся на крыльцо, - Это мой добрый друг Михаил Курганов. Михаил, - это Александр Громов, мой старый школьный друг.

Я пожал протянутую руку Михаила. Курганов произвел на меня приятное впечатление. Он был немного выше меня ростом, рукопожатие его было сильным, а взгляд открытым и дружелюбным. Ему было около тридцати или чуть за тридцать, у него было волевое лицо, хотя его небольшой нос больше бы подошел человеку более округлой внешности, чем спортивному Курганову, тем не менее, в Михаиле сразу угадывался боец.

- Пройдемте в дом, - пригласил нас Михаил, - Для ужина еще немного рановато, но Даша как раз готовит чай, так что пополдничаем!

 

16.

Выяснилось, что семья Кургановых состояла из трех человек. Жена Михаила - черноволосая красавица Дарья, была умной женщиной, которой лишь слегка перевалило за тридцать. Несмотря на свое университетское образование, она нигде не работала, а только вела хозяйство в доме во время отсутствия мужа. Лишь взглянув на нее впервые, я сразу же понял, что она счастлива и довольна жизнью, которая дала ей все: и любящего мужа, и любимого сына.

Сын Кургановых, Денис - черноволосый, непоседливый сорванец семи лет – все время был центром внимания родителей. Он только собирался идти в школу, но уже производил впечатление неприсущим для детей его возраста пониманием многих жизненных ситуаций из «взрослого» мира.

Впрочем, в семье был еще один член, хоть формально он и не считался человеком. Это была немецкая овчарка по кличке Тобби. Пес был чрезвычайно умен и сообразителен, он был ласков с друзьями и непримирим с врагами. Тобби обожал Дениса. Они проводили большую часть дня в играх, погонях друг за другом и других, столь увлекательных в детстве забавах.

В день моего приезда Дарья, как и обещал Михаил, подала чудесный чай, заваренный с мятой, приправленный бергамотом и лимонным соком.

Мы сидели в большой гостиной за небольшим и невысоким чайным столиком, и пили чай с вареньем и бубликами. На деревянных стенах висели миниатюрные пейзажи, наверняка купленные у художников на Невском, в камине слабо трепетал затухающий огонь, а музыкальный центр в соседней комнате негромко напевал какими-то джазовыми композициями. Михаил улыбался своей жене, а Дарья одаривала мужа таким любящим взглядом, что мне, глядя на них, очень сильно хотелось жить вот такой же тихой и счастливой семейной жизнью без тревог и потрясений.

Денис с интересом разглядывал то меня, то Макса, но вопросов никаких не задавал и с родителями практически не заговаривал. Тобби сидел около меня, роняя из открытой пасти на пол слюну, неотрывно глядя на то, как я подчерпываю бубликом варенье из блюдечка и отправляю всю эту вкуснятину в рот.

- Его можно угостить? – спросил я, обращаясь к Кургановым.

Михаил и Дарья меня не расслышали, так как слишком загляделись друг на друга, так что мне ответил Денис.

- Можете угостить, но не давайте ему много, он и так избалованный.

Я отломил четверть бублика и осторожно протянул псу. Тобби на расстоянии понюхал предлагаемый кусок, потом, когда он убедился, что незнакомец не подсовывает ему несъедобную гадость, молниеносно схватил бублик, щелкнув зубами в миллиметре от моих пальцев.

- Хороший пес, - сказал я.

Макс улыбнулся и добавил:

- Осторожнее, Шурик, я однажды не успел убрать пальцы, когда баловал его.

Пес мгновенно сжевал бублик и теперь смотрел на меня с еще большей мольбой.

- Тобби, иди к себе! – приказал псу мальчик, для убедительности показав псу направление на дверь соседней комнаты.

Собака тяжело вздохнула, словно человек, незаслуженно обиженный окружающими, и, держа хвост параллельно полу, направилась к выходу, однако, комнату Тобби так и не покинул; расположившись в метре за спиной у Дениса, пес продолжал изучать обстановку на столе.

После чая Михаил проводил нас на второй этаж, где выделил мне и Максу две отдельные гостевые комнаты. Нас сопровождал Тобби, следивший за тем, чтобы гости не нарушали установленный в доме распорядок и старшинство.

Дальнейшие дни, проведенные мною в доме Кургановых можно считать идеальными. Макс каждое утро, словно на работу, уезжал на своей «Ауди», приезжал только под вечер. Вытянуть из него какую-нибудь информацию было практически невозможно, а меня, как ни странно, никакая информация не волновала и не интересовала. Михаил с понедельника тоже ежедневно уезжал на работу в Питер, где он управлял делами одной успешной импортно-экспортной конторы при торговом порту.

Я вставал поздно утром, на кухне съедал вкусный домашний завтрак, разговаривая о пустяках с Дарьей, после чего помогал ей по дому, пытаясь хоть этим отблагодарить ее семью за гостеприимство. Несмотря на неплохой достаток, Кургановы не нанимали домашней прислуги, а потому работа находилась каждый день, не только для меня, но и для Дениса.

За те шесть дней, что я гостил у Кургановых, мальчик ко мне сильно привязался, и когда после обеда, я наслаждался заслуженным отдыхом на веранде с видом на залив, мальчишка и неразлучный с ним Тобби постоянно крутились там же. Денис спрашивал меня все время то о каких-то технических мелочах, то о природе, то о космосе. Я охотно рассказывал ему все, что знал сам, мне было с ним интересно, хотя в его обществе я чувствовал себя совсем старым и отнюдь не таким знающим, как представлял меня себе Денис.

Однажды, это было под вечер среды, Денис сказал, будто невзначай:

- Дядя Саша, а дядя Максим сказал, что ты был на войне. Расскажи о войне.

Я посмотрел на мальчишку, сидевшего на корточках в дальнем конце веранды и усмехнулся.

- Придет время, Дениска, ты сам узнаешь о ней все.

- Ну, расскажи, дядя Саша! – попросил Денис.

Я невольно вспомнил те месяцы в Чечне и снова, несмотря на теплый закатный час, мне стало холодно. Мальчишка не отстал бы от меня с этим вопросом, и, потому я нехотя ответил:

- Война – это обман, Денис. Вот, что ты должен помнить. А если ты об этом забудешь – знай, этим всегда кто-нибудь не применит воспользоваться.

- А кто воспользуется?

- Тот, кто не хочет воевать сам. Знаешь, всегда мальчишкам вроде тебя кажется, что война – это круто. Все эти фильмы по телевизору, все приключенческие книжки – все это говорит, что война – это для настоящих мужчин. Но на войне нет почти настоящих мужчин. Там все перепуганные насмерть параноики, которые от страха сначала стреляют, а потом думают. Война это страх, вечный страх, который настолько становится для тебя обычным, что ты начинаешь считать, что его нет. Но он есть. Он всегда вокруг. Ты ведь боишься тоже?

- Иногда, но редко.

- А на войне будет страшно не только тебе, но и всем, кто вокруг тебя. Страшнее, чем в грозу, страшнее, чем в самую страшную грозу.

- Почему?

- Потому, что вокруг тебя всегда смерть, вокруг тебя всегда разрушение, и твой первый бой может стать для тебя последним, а ты даже не поймешь, почему. Ты не знаешь, что ждет тебя, а если ты об этом задумаешься, тебе станет еще страшнее.

- Но ведь на войне убивают врагов! Разве страшно убивать врагов?

- А враг считает врагом тебя. И он такой же, как ты. Вы убиваете друг друга из-за того, что ваши начальники объявили вас врагами. Хотя знаешь, когда идет бой, уже нет страха. Есть азарт. Но потом ты начинаешь вспоминать лица тех, кого ты застрелил, и иногда от этого становится так тяжело на душе, что это переносится хуже любого страха. Нас, мальчишек с детства готовят к войне, нам она интересна, но делают это те, кто использует войну в своих целях, не желая при этом погибать. Потому война – это обман. Защита родины, защита конституционного порядка, завоевание жизненного пространства или что-нибудь подобное. Какими бы благородными на вид целями она не прикрывалась бы, знай – они не причина войны. Причину тебя никто не скажет. Ты можешь понять ее после, а можешь и не понять, но знай ни одна причина, какой бы весомой она на первый взгляд не была, не может оправдать убийства. Тем более, массового убийства.

Люди не могут быть врагами друг другу, потому что люди всегда могут понять друг друга и договориться, даже если они и не знают языка друг друга. Единственные враги для людей – это нелюди. Вот против них и надо воевать.

Произнося все это, я забыл, что говорю с Денисом семи лет отроду, я говорил, возможно, сам с собой, рассказывал второй половине своего сознания, которая никогда не одобряла мои поступки, о своих мыслях и выводах. Я делился всем этим со своей совестью.

- А кто такие нелюди? – спросил мальчик удивленно, - это зомби?

- Хм, - я усмехнулся, - Не обязательно. Это могут быть и люди, но такие, в которых ничего человеческого не осталось. Это могут быть те же пришельцы, если они захотят завоевать нас. Нелюди – это те, кого убьешь и не жалеешь. Понимаешь?

- Да, - Дениска хитро посмотрел на меня, - Значит соседский Вовка – нелюдь?

- Соседский Вовка не нелюдь. Но когда ты встретишь настоящего нелюдя, ты поймешь, кто это. И я молю Бога, чтобы такая встреча у тебя никогда не состоялась.

- А ты встречал нелюдей?

- Да, - коротко ответил я, - Я встречал нелюдей.

Мне захотелось добавить, что я сам долгое время был нелюдем, но я промолчал. В конце концов, я стал человеком, и теперь в моем пистолете пули только для одного человека, точнее нелюдя – Башкира.

Наш разговор прервала Дарья:

- Саша, Саша, хорош врать. Ну, где ты видел нелюдей???

- Это метафора, Даша. Всего лишь метафора

 

17.

Вечером четверга Даша попросила меня сходить в Зеленую рощу за хлебом. Михаил мог бы, возвращаясь из города, купить, но он как раз попал в небольшое ДТП на выезде из Питера, а потому было неизвестно, когда он вернется. Я согласился, тем более, что мне хотелось прогуляться. Дениска с Тобби попробовали увязаться за мной, но я поручил мальчику и псу охранять маму.

Вернувшись через два часа, я застал ворота коттеджа открытыми. Это сразу встревожило меня. Перед домом стоял оставленный открытым автомобиль Курганова. Никого не было. Я бросил хлеб на землю, невольно вспомнив, что при похожих обстоятельствах был убит Антипов, вытащил пистолет и прислушался.

Во дворе было тихо, но из дома раздавались какие-то едва слышимые звуки. Я бросился туда. Там в прихожей была вся семья. Михаил обнимал за плечи Дарью, а их сын Денис громко рыдал над небольшой черно-красной грудой. Подойдя поближе, я разглядел, что это была за груда. На полу лежал умный пес Тобби, мертвый, накрытый окровавленным шерстяным пледом. Пес больше не дышал, но мальчишка, захлебываясь от слез, склонившись над ним, теребя в отчаянии шерсть любимой собаки, повторял, словно заклинание:

- Дыши, Тобби, дыши!

Я убрал пистолет и вопросительно посмотрел на Михаила.

Курганов ничего не сказал. Он скрылся на кухне, потом вернулся с бутылкой коньяка и двумя рюмками. Налил обе, одну дал Дарье, другую повертел в руке, словно не зная, что с ней делать, затем поставил ее около морды мертвого пса, после чего сделал большой глоток прямо из бутылки. Даша ответила, когда коньяк подействовал. Она немного заикалась от слез, и рассказ ее был сбивчив, но я понял, что через час после моего ухода приехали какие-то люди на двух черных джипах. Люди протаранили ворота, и ворвались в дом, где на них и набросился Тобби. В пса выстрелили, а Дашу и рыдающего Дениса связали и отвели на кухню, после чего дом бегло осмотрели. Когда больше никого не нашли, тот, кто был главным у нападавших, приказал Даше передать одному из ее гостей, которого он называл Падре, письмо.

Она протянула мне конверт, который я тут же вскрыл. Внутри был лист формата А4, согнутый пополам. В самом центре – одно предложение, напечатанное на принтере: «Падре, предлагаю обмен: груз, который ты захватил у курьера и те деньги, что ты взял из моего клуба, на Екатерину Васильеву».

-Башкир, - прошептал я, сжимая кулаки в бессильной злобе.

- Убирайся из моего дома! – наконец выдавил из себя Михаил, обращаясь ко мне.

- Я уеду сегодня же, - ответил я, - Эти люди сюда больше не придут, поверьте мне!

- Это не люди! – крикнул заплаканный Денис, - Это нелюди!

 

Спустя полчаса я вырыл небольшую яму в лесу, метрах в трехстах от коттеджа. Со мной был Михаил, Денис, да мертвый Тобби, завернутый все в тот же плед. Кургановы хотели не выходить из дома, до возвращения Макса, но я сказал, что опасаться больше нечего, к тому же пса нужно похоронить, не дожидаясь начала разложения.

- Он умер как герой, - сказал я, бережно опуская мертвую собаку в могилу, - Он охранял своих хозяев до конца.

Мальчик уже не плакал, в его глазах была какая-то ледяная отрешенность, которую нечасто увидишь в детских глазах. В руках Денис сжимал теннисный мячик, которым любил играть Тобби.

- Оставь его Тобби, - сказал ему отец.

- Он его любил, - совсем, как взрослый сказал сын.

- Да, пусть он будет с ним… Отдай мячик дяде Саше, он его положит к Тобби, и пошли в дом, а то мама будет беспокоиться.

- Он хоронит своего друга, Михаил, - сказал я, - Пусть он побудет с ним до конца.

- Как знаешь, Денис, - сказал отец и пошел прочь к особняку, мне показалось, что в конце голос этого мужественного на вид человека дрогнул от подступавших слез.

- Тобби попадет в рай? – спросил меня Денис, когда я наклонился над могилой, чтобы опустить туда шершавый и пахнувший псом теннисный мячик.

- В собачий рай, - серьезно сказал я, поднимаясь, - Там только собаки, и им там очень хорошо.

- А я его еще увижу когда-нибудь?

- Конечно, увидишь! Сегодня он придет к тебе во сне, он будет живым и веселым, как всегда, а потом, спустя много-много лет, когда настанет и твой черед, Тобби придет к тебе из собачьего рая. Он поможет тебе найти дорогу через долину теней к свету. Только он укажет тебе дорогу, потому что он тот, кого ты любил до самого конца.

- Это будет, когда я умру? – взгляд мальчика поразил меня глубиной, которую я раньше не замечал.

- Не думай об этом сейчас. И не стремись встретиться с ним раньше срока. Тобби всегда будет в твоем сердце и в твоей памяти, и там он будет жив, покуда жив ты. А теперь иди домой, родители будут волноваться, а я попрощаюсь с Тобби и зарою могилу…. Иди!

Денис ушел. Он не плакал, и я подумал, что сегодняшние слезы были последними его слезами в этой жизни. Когда умирают друзья, взрослеешь очень быстро.

- Вот так, Тобби, - обратился я к мертвому псу, все еще теребя в руке шершавый теннисный мячик, - Жизнь была крута с тобой, но ты не сломался. Ты охранял при жизни, охранять будешь и после смерти.

Закапав могилу, я не решился вернуться в коттедж. Мне было тяжело на душе, ведь мое появление разрушило всю жизнь счастливой семьи Кургановых. Побродив немного по подлеску, я направился прямо к заливу.

Было ветрено и ясно. Шум накатывающихся на берег волн, и свист ветра заглушали все остальные звуки. Залив не походил сам на себя: он был слишком живым и слишком взволнованным. Буруны волн белели на фоне свинцово-золотистой воды, отражавшей свет заходящего солнца. Море манило и тянуло. Волны то поднимались, то опускались, на сколько хватало глаз, до самого горизонта, и мне очень хотелось бросить все и встать за штурвал большой океанской яхты. Мне хотелось птицей лететь над волнами вслед за солнцем, чтобы оно всегда искрилось в водных брызгах, чтобы оно всегда светило таким же ровным, мягким и успокаивающим предзакатным светом. Мне хотелось всегда испытывать такой же одурманивающий покой вопреки всем страстям и жестокостям окружавшего меня мира.

Два часа пролетели для меня как две минуты, когда я вернулся к коттеджу, Макс уже приехал. Я вкрации рассказал ему, что случилось. Макс, как мне показалось, был не сильно удивлен случившемуся. Из-за этого в голове у меня мелькнула мысль, что, возможно, сам Макс навел людей Башкира на коттедж Кургановых, но я тут же отмел это предположение как заведомо глупое.

- Башкир захватил одну мою хорошую знакомую, чья жизнь мне не безразлична. Он требует деньги, что я выкрал из клуба и груз, - завершил я свой рассказ.

- Но груза у нас нет, что планируешь?

- Даже если бы у меня и был этот чертов груз, я бы никогда не подпустил бы к нему Башкира... А мои планы ты должен знать и так. Пока жив этот жирный упырь, мне жизни не будет ни здесь, ни заграницей. Я убью его на встрече. Приманкой будет пустая шкатулка. Она купит достаточно времени, чтобы я успел выстрелить.

- А как же твоя знакомая, чья жизнь тебе дорога?

- Если мне не изменяет память, Башкир заложников в живых не оставляет.

- Тогда зачем ты пойдешь на встречу? Башкира можно убить, не рискуя таким образом.

- Эта встреча - единственная возможность вывести Башкира из-под щита его охраны. Это мой единственный шанс отомстить ему за те кошмарные годы, которые я был у него на службе. Пусть я умру, но и он умрет вместе со мной.

- Звучит красиво, но глупо. Башкир не даст тебе шанса.

- Даст. Хотя бы потому, что он будет думать, как и любой шантажист, прежде всего о моих эмоциях. Он будет думать, что у меня есть надежда.

- Я могу прикрывать тебя на встрече. Два ствола лучше, чем один.

- Нет, Макс. Спасибо за помощь, но это такой вопрос с которым я должен разобраться в одиночку. Хотя, ты бы мне очень помог, если бы подбросил меня до Красного села.

Я пошел в дом за своей сумкой и для того, чтобы попрощаться с Кургановыми. Денис не спустился из своей комнаты, Дарья еще толком не отошла от стресса, и потому я не стал ее тревожить. Михаила я нашел в гостиной. Он сидел в кресле с высокой спинкой и смотрел на медленно догоравшие угли в камине. Михаил, приложившись к спиртному раз, уже не мог оторваться. Полулитровая бутылка коньяка была почти пуста, его лицо было красным, а взгляд пустым.

- Я уезжаю, - сказал я.

- Скатертью дорога, - прохрипел Курганов.

- Мне жаль, я был плохим гостем, - я бросил к его креслу пачку долларов, тысяч на десять, - это тебе на опохмелку.

Курганов посмотрел на меня как безумный, поднял пачку с пола и швырнул ее в камин. Купюры вспыхнули и загорелись. Мне понравился вид горящих долларов, видимо, Курганову тоже.

- К черту твои проклятые деньги, - прокомментировал свой поступок Михаил.

- Они не мои, - сказал я, - прощай!

Я вышел из коттеджа и сел в "Ауди" Макса. Мы оба молчали до самого Санкт-Петербурга.

 

18.

Я распрощался с Максом на подъезде к Красному селу. Простились молча, несмотря на то, что мы оба предполагали, что больше нам не встретиться.

Макс развернулся и поехал обратно, к мрачным громадам города, украшенным электрическими огнями, словно россыпями бриллиантов. Там пульсировала жизнь, там, под темно-синим, разбавленным белыми перистыми облаками небом, миллионы людей готовились проститься с уходящим днем. Там на дорогах в разные стороны текли золотые и рубиновые реки автомобилей, а сквозь прозрачный в этот час воздух, связывая тысячи людей, тянулись, бьющиеся в бешеном ритме, реки невидимых, но вездесущих электромагнитных волн.

Правда это было в городе, у меня за спиной, а впереди, за пригородными сумерками, наполненными бледным светом раскачивающихся фонарей, за последними городскими окраинами, за огромными пространствами прилегавших к городу полей, в темных лесных дебрях под нарождающимися над горизонтом звездами, другая, неизвестная горожанам пугливая и пугающая жизнь вступала в свои права. Там не было миллиардов огней, там не было рубиновых рек, и электромагнитные волны проносились над затененными долинами на огромной высоте, ослабленные и никому не нужные. Там были те же чувства, что и в городе: страх и любовь, жажда и голод, страсть и отчаяние. Там так же собирала свою дань Смерть, но там, в месте, именуемом глушь, среди тех, кому в эволюции повезло меньше, чем "венцам природы", я чувствовал себя почти как дома.

Где-то там, в глуши, в самом конце тупиковой проселочной дороги, которой когда-то раньше пользовались работники заброшенной свинофермы, оставшейся в темноте где-то в километре позади, я остановил свой "Мерседес". Машину свою я нашел в целости и сохранности там же, где я оставил ее несколько недель назад. Уехав на порядочное расстояние от города, я включил свой мобильный телефон. Связь еще была, но уровень сигнала был очень слаб, на счете еще были деньги, так что мне хватило на звонок Башкиру. Я затеял все это, надеясь на то, что ослабленный сигнал затруднит попытки засечь мое положение быстро.

- Добрая ночь, не так ли? - спросил я, глядя на усыпанное звездами небо, когда на том конце ответили.

- Я ждал твоего звонка, - спокойно сказал Башкир, - Не с твоего старого номера, правда.

- Приятно, когда ждут твоего звонка... Как жизнь, Башкир?

- Лучше, чем твоя, Падре. Получил послание?

- Я бы хотел поговорить с теми, кто его доставил. Они были не слишком вежливые.

- Что решил?

- Можно и обдумать.

- Если будешь думать, бабенка умрет. Я даю тебе сутки. Этого тебе хватит.

- Я тебя знаю, Башкир, потому я назначу свои условия встречи. Если они тебе не понравятся, иди к черту. Понял?

- Выкладывай, Падре.

- Встреча состоится на Комаровском пляже, в пять утра послезавтра. На встрече будешь ты лично и живая девчонка. Если кто-нибудь будет отсутствовать - встречи не будет.

- Где точно этот пляж?

- Слева от дороги к Зеленогорску. Километр, наверное, после въезда в Комарово. Если не будет тебя и бабы, я на встречу не приду. До встречи! - я отключился.

Спустя минуту я развернулся на узкой лесной дороге и поехал обратно к далекому мертвенно-бледному городскому зареву, заливавшему облака над всем огромным Санкт-Петербургом. Нужно было многое сделать перед своим последним выходом в люди.

 

19.

Я сидел в своем автомобиле, припаркованном на обочине дороги в Зеленогорск. Темноты уже не было, ночь исчезла, уступив место бледным серовато-голубым сумеркам. До рассвета было еще около получаса. Дорога была пуста. За прошедшие полчаса по ней пронеся всего лишь один мотоциклист, да два-три автомобиля с заведомо пьяными водителями. Было тихо, так тихо, что я отчетливо слышал стрекот насекомых в лесу справа и легкий плеск волн залива слева.

На светящемся циферблате моих часов минутная стрелка неумолимо приближалась к верхнему своему пределу, часовая нехотя подползала к пятому делению. Я следил за часами уже два часа. Стрелки, если на них не смотреть, передвигаются довольно быстро, но как только начинаешь наблюдать за ними, их передвижение становится почти незаметным. Они еле двигаются, время, словно замирает.

В пять утра мимо моей, спрятанной в тени автомашины пролетели четыре черных автомобильных силуэта с кроваво-красными стоп-сигналами. Автомобили проехали метров сто по дороге, потом дружно свернули в сторону пляжа.

Я выждал минуту, затем запустил двигатель и поехал к месту встречи.

На пляже, почти у самой кромки накатывавших на берег волн, стояли четыре, казавшихся черными в слабом утреннем свете, автомобиля. Машины стояли в форме буквы "П": по бокам два внедорожника "Мерседес", в которых обычно ездила охрана Башкира. В центре два автомобиля друг за другом - два бронированных лимузина - "Мерседес" и "Каддилак". Первый принадлежал Башкиру, второй я видел впервые.

Я остановил свой автомобиль в пятнадцати метрах от лимузинов, примерно в пяти метрах от первых пяти телохранителей, закрывавших проход внутрь буквы "П". Из салона я вытащил свою сумку и, повесив ее на плечо и подняв руки так, чтобы охрана видела ладони, подошел к телохранителям.

Всего охранников было около дюжины. Пятеро впереди, пятеро у лимузинов, еще двое в кабинах внедорожников. Все они были вооружены автоматами "МР5" и пистолетами "Пустынный орел". Все на вид абсолютные уголовники, все невыспавшиеся, нервные и немного напуганные. Все они держали меня на мушке, но все равно мое громкое имя их тревожило. Любое мое резкое движение неминуемо повлекло бы за собой короткую и неприятную для меня развязку.

Охранник, часто сопровождавший Башкира, его лучший "телок" из второй смены охраны, бывший капитан МВД, известный мне под кличкой Лис, подошел ко мне и молча меня обыскал. Как бы профессионален он ни был, но, обыскав меня, он нашел только мобильный телефон. Еще один, почти такой же, был завернут в два килограмма пластида и соединен с двумя детонаторами в багажнике моего "Мерседеса". Пистолет, который я спрятал у себя на спине, между лопаток, рукоятью почти вровень с воротником и капюшоном спортивной куртки, Лис не обнаружил.

Осмотрев меня, Лис принялся за сумку. Пошарив внутри своими нервными и потными руками, он перебрал пачки долларов, пытаясь прощупать дно. Он зря старался. В сумке, кроме денег и шкатулки со стальными углами и шестизначным кодовым замком, ничего не было. Когда Лис это выяснил, он повернулся к лимузинам и кивнул.

Из бронированного "Мерседеса" медленно, словно опасаясь выстрела, вылез еще один телохранитель, спустя секунду, прячась за спину охранника, показался и сам Башкир. Он, как мне показалось, был еще полнее, чем обычно. Криминальный авторитет был в сером костюме-тройке, который в целом подходил к прохладе раннего утра, но на Башкире он выглядел как-то уж слишком вычурно. Несмотря на прохладу, лицо моего бывшего босса было красным, и он пыхтел так, словно только что взбежал по лестнице на пятый этаж.

"Бронежилет надел" - подумал я.

Башкир отошел от автомобиля, давая охраннику возможность вытащить из лимузина Катю. Девушка была очень бледна, ее волосы были спутаны, а на губах запеклась кровь.

Чтобы понаблюдать за происходящим из "Каддилака" вылез элегантно одетый мужчина лет шестидесяти. Ему очень шел его белый костюм для коктейлей. Солнце еще не взошло, но на его носу уже сидели солнцезащитные очки в золотой оправе. Не успев показаться на публике, мужчина тут же пригладил свои ухоженные седые волосы с помощью небольшой костяной расчески. То и дело, он повторял эту операцию, словно он приехал на светский раут. Это и был Князь.

- Падре! - выдохнул мою кличку Башкир, - Привез, что должен?

Я наклонился за сумкой, незаметно вытащив при этом из кармана мобильный телефон и зажав его в ладони левой руки. Из сумки одной правой я достал шкатулку и с силой, словно баскетбольный мяч, швырнул ее Лису в грудь.

Лис не успел среагировать быстро, и, хотя он и поймал шкатулку, при этом она сильно ударила его в солнечное сплетение. Морщась от боли и матеря меня вслух под безмолвные усмешки окружающих, Лис передал шкатулку Башкиру.

Башкир недолго разглядывал тот груз, на поиск которого он потратил столько сил; не прошло и десяти секунд, как он передал шкатулку Князю. Элегантный Князев, лишь бросив взгляд на нее, молча кивнул.

- Деньги! – хрипя, крикнул Башкир.

Я пнул сумку в центр буквы "П". Один из телохранителей, подняв ее с песка, осмотрел содержимое, после чего показал пачки денег боссу.

- Пересчитай! - посоветовал я.

Это опять посмешило окружающих, хотя смешного было мало.

- Ты вел себя плохо, - сказал Башкир, выступая из-за спины охранника. Все его люди напряглись, и я понял, что развязка близка. Я не боялся, лишь жгучая ненависть, не знавшая ни страха, ни сомнений, сжигала меня изнутри.

- Очень плохо, Саня, - продолжил Башкир, - Но эта сучка была еще хуже тебя.

Он схватил Катю за волосы и с силой притянул ее к себе.

- Отпусти ее, Назимов, - крикнул я, назвав Башкира его реальной фамилией, которую мало кто знал из окружающих, - Я принес то, что ты просил. Будь честен!

- Нет уж, Падре! Я не прощаю предателей! А эта дрянь предала меня!

Это был приговор. Надежды не было. Я молча смотрел на Катю, а она смотрела на меня. Нас разделяли десять метров, но в те секунды я видел черты ее лица так отчетливо, словно мы были рядом, словно я собирался ее поцеловать. Ее глаза, казалось, не видели никого, кроме меня. Ее взгляд пронзил и не отпускал меня, а я не спускал глаз с нее. Ее голос звучал в моей голове, я слышал слова, узнавал интонацию, но смысл не доходил до меня, пока я, наконец, не разобрал слова прощания. "Прощай! - подумал я в ответ - прощай! Я всегда буду любить тебя!"

Башкир тем временем крыл Катю матом, пытаясь, видимо, руганью разжечь в себе достаточную для убийства злобу. Его охранники с каменными лицами и бесстрастными глазами смотрели на меня. Князь от скуки носком блестящего ботинка пытался подцепить пустую банку из-под пива, наполовину утопленную в песке. Где-то за далеким Сестрорецком, облака окрасились в бледно-розовые тона. Всходило солнце. Его очень далекий и небольшой оранжевый диск лишь слегка показался над горизонтом, как сразу же его отблески заиграли на воде. Сразу стало немного светлее, но зато все предметы вокруг приобрели какой-то красноватый, неестественный и таинственный цвет. В воздухе висела неизбежность кровавой развязки, даже природа чувствовала это.

Мне очень хотелось немедленно выхватить пистолет и попытаться спасти Катю, но рациональная половина моего сознания говорила мне, что именно этого и ждет Башкир. Это была его игра, и он разыгрывал ее в соответствии со своими планами. Мне оставалось только ждать. Ждать своего момента, начала моей игры.

- Тебе была нужна эта дрянь, Падре? - закричал Башкир, толкая девушку по направлению ко мне, - Бери ее!

Катя сделала два робких шага в мою сторону, когда Башкир, запустив руку во внутренний карман пиджака, выхватил пистолет и широким махом выбросил руку со стволом вперед. Пистолет был нацелен в затылок Кате.

В этот момент я нажал кнопку последнего вызова на своем мобильном телефоне. Зазвонить должен был сотовый телефон в багажнике моего «Мерседеса». Зазвонить так, что не услышать не получится. Пока шло соединение, Катя успела сделать еще один шаг, а Башкир взвести курок.

Где-то там, на подстанции сотового оператора, компьютерные терминалы, отслеживающие перемещение абонентов в секторе, перенаправили мой вызов. Сигнал, пролетев за доли секунды неизвестное множество километров, вернулся почти в то же место, из которого был послан, в тот самый момент, когда Назимов спустил курок.

Выстрела никто не услышал. Вообще звуки перестали существовать. Все поглотила упругая, могучая и неотвратимая ударная волна, пролетевшая над всеми вокруг в потоке холодного предрассветного воздуха.

Я прыгнул на землю в самый момент взрыва, пытаясь использовать энергию взрывной волны с максимальной пользой для себя. Меня швырнуло чуть ли не на два метра вперед, неудачно вдохнув, я набил себе полный рот песка, к тому же от взрыва у меня помутилось зрение, тем не менее, я сжался, а когда почувствовал, что волна прошла, совершил передний кувырок через голову и занял стрелковую позицию на одном колене. В моей руке сам собой оказался пистолет, который я сдернул со своей спины незаметным даже для меня самого движением. Предохранитель был снят, патрон в патроннике.

Весь мир перестал существовать для меня. Я не видел ничего вокруг, возможно из-за последствий взрыва, а, возможно из-за того, что все мое сознание, вся моя воля, были сосредоточенны лишь на одном объекте из окружавшего меня мира. Это был Башкир. Его прижало к дверцам его же собственного лимузина, он еще не пришел в себя, и потому у него не было возможностей для бегства.

Мой палец, словно независимый от моей воли, нажал на курок, но выстрела я не услышал. Только газовый всполох из дула показал, что я действительно выстрелил. Я не слышал ни своего нечеловеческого крика, ни грохота выстрелов. Я стрелял, пока не закончилась обойма, пока пистолет в моих руках не щелкнул, безжизненно замерев.

Тут я вспомнил про Катю, и немедленно взглядом нашел неподвижную фигуру распростертой на песке девушки. Не понимая, что делаю, я подполз к ней, поднял ее голову и посмотрел в ее мертвые глаза. Мои пальцы на ее шеи не чувствовали биения сердца в ее артериях, ее глаза смотрели на меня широко распахнутыми зрачками покойника, но я громко кричал ее имя, не чувствуя даже боли, которая пронзала мое тело.

Я немного опомнился, когда ослабел настолько, что из моей правой руки выпал пистолет. Не понимая, из-за чего он выпал, я попытался поднять его, но мои пальцы меня не слушались. Неожиданно я осознал, что очень хочу спать. Я чувствовал, что не могу сопротивляться сну, что он охватывает меня со всех сторон, что мое сознание уже уплывает от меня, несмотря даже на то, что я еще сидел на коленях. «Ранение» - подумал я и огляделся. Вокруг меня были трупы. Мертвые лица телохранителей смотрели, как мне показалось, только на меня. На меня смотрел и Лис. У него не было половины лица, но он все равно криво усмехался и скалил свои розоватые от кровавой пены зубы. Пляж заливало восходящее солнце, и я уже не знал, где отблески солнца, а где кровь. И сквозь кровь восхода из темной полосы прибрежных деревьев ко мне бежали десятки черных фигур. Они бежали неуклюже, пригибаясь, словно по ним вели огонь. «Вам не успеть, - подумал я, - ведь я так хочу спать. Я засну раньше вас».

Кроваво-красный утренний мир сменился для меня непроглядной тьмой.

 

20.

Прошло много дней, а, может быть, всего несколько секунд. Я не знал. Времени для меня просто не существовало. Я не знал, что было между тем моментом, когда я потерял сознание на комаровском пляже, и до тех пор, когда я очнулся и увидел над собой белый потолок больничной палаты.

Воздух был наполнен запахами сразу нескольких медикаментов, которые всегда витают в любом медицинском учреждении, даже с закрытыми глазами, учуяв этот аромат, можно сказать, что судьба забросила тебя в больницу.

Я долго огладывал потолок отдельной палаты. Он был отделан без изъянов, в дальнем углу мигал красный огонек сигнализации на движение, а прямо надо мною была панель пожарного датчика. Лампы дневного света были спрятаны в металлические отражатели, вделанные в подвесной потолок. Они совершенно не мигали, их свет был ровным и не навязчивым. Лишь по одному потолку можно было сказать, что находился я не в обычной городской больнице.

Я слегка приподнялся на локтях, но тут же лег снова, так как в груди у меня заболело так, словно туда залили жидкий свинец, а чтобы он получше там растекся, еще и ударили два-три раза снаружи киянкой. Правда, за это время я успел оглядеть палату: евроремонт, большое зеркало, которое, вероятней всего, было полупрозрачным, пара стульев, а у изголовья моей кровати – капельница и пластиковая штуковина, которая в американских фильмах считает пульс у пациента. В моем случае штуковина тоже что-то делала, но вот что именно, я разглядеть не сумел.

Ко мне никто не подходил, никто мною не интересовался. Я лежал с открытыми глазами, пялясь в потолок около получаса, но так никого и не дождался. Я боялся пошевелиться из-за боли, которая постоянно напоминала о себе, стоило мне лишь немного изменить позу. Так, лежа на спине, я и заснул спустя полчаса.

Когда я проснулся снова, я был не один. Молоденькая и симпатичная медицинская сестра улыбнулась и спросила меня о самочувствие.

- Не знаю, - ответил я, - Все плохо. Больно двигаться.

- У вас было очень тяжелое ранение. Вам сделали три операции, так что это немудрено, что вам еще больно.

- Сколько времени прошло?

- В смысле? – она удивилась.

- Сколько я здесь?

- Ха, - она рассмеялась, - Я была в отпуске, вышла неделю назад, и вы уже были здесь. Может, недели полторы или две. Вам нужно об этом спросить у Андрея Алексеевича. Он придет к вечеру.

- Что это за больница?

- Военно-медицинская академия.

- Почему я в отдельной палате?

- Вы под арестом, - сестра улыбнулась и подошла к двери.

Дверь открылась. В проеме стоял милиционер. Он выпустил сестру, хмуро взглянул на меня, после чего дверь закрылась, отделив меня как от него, так и от всего остального мира.

Новость о том, что я арестован, немного взволновала меня. Я долго вспоминал момент кровавой развязки на пляже, извлекая из памяти фрагмент за фрагментом прошедшие события. Вывод, к которому я пришел, заключался в том, что моя встреча с Башкиром была накрыта в самом конце отрядом милиции. Именно они, а не мой взрыв убил всех охранников Башкира. Именно они были теми черными фигурками, что я запомнил в свои последние секунды в сознании. Тогда все сходилось. Я был помещен в клинику военно-медицинской академии до выздоровления, чтобы затем предстать перед судом. Другой вопрос в том, почему я был арестован. Почему была накрыта встреча? Это не была разборка, ведь я был один, я шел на смерть, а, значит, это не был просто рейд по борьбе с организованной преступностью. Цель его была в другом. Из всего, что мне приходило в голову, ладным получалось только одно: целью был тот груз, который я привез Башкиру. Если государство было заинтересовано в грузе, то такой способ заполучить его, был, пожалуй, самым эффективным. Он позволял устранить сразу всех претендентов и с наименьшим риском заполучить то, что нужно. Проблема была лишь в том, что у меня не было с собой груза, только пустая шкатулка, закрытая на шестизначный код. Потому я еще жив, потому меня вылечили, лишь для того, чтобы узнать, где груз!

Я не мог получить даже смерть, меня лишили моего последнего права.

Вечером же, вместо обещанного сестрой Андрея Алексеевича, пришел Макс Тихорев. Он был в ладном сером пиджачном костюме, с аккуратно подобранным в тон ему галстуком. Тихорев был гладко выбрит, и на лице у него была широкая, но не заразительная улыбка.

- Рад, что ты поправляешься, Саня, - сказал он, присаживаясь на стул неподалеку от меня.

- Значит, - медленно сказал я, - Ты работаешь на правительство. Что ж, я догадывался, что ты не связан с «Сибирь-нефтью», так что я тоже рад, что ты работал не на Князя, как я одно время полагал.

- Тебя не проведешь, - Макс усмехнулся.

- Та история про груз, что ты мне рассказал – это такая же фантастика?

- Нет, все так и было.

- Кто же должен был получить груз?

- Получатель был убит за три дня до встречи неизвестными. Впрочем, груз не предназначался ему. Антипов заключил с нами сделку. Передача должна была состояться в субботу, когда мы и встретились. Груз в обмен на пятьсот тысяч долларов. Деньги были при мне, все было готово, вот только вместо Антипова пришел ты.

- Почему ты сразу не представился мне?

- Нужно было узнать, что ты за птица.

- Что с Башкиром? – задал я наиболее волновавший меня вопрос.

- Он был в бронежилете, - Макс сделал паузу.

- Я это заметил.

- Ты выстрелил в него десять раз, и все десять раз попал. Шесть раз в бронежилет, два раза в левую ногу, один раз в левую кисть, и один раз прямо в глаз. Думаю, что ты убил его с первого же выстрела, остальные ты всадил в мертвеца.

Я глубоко вздохнул, попытался сконцентрироваться на своих чувствах, но, к своему удивлению, облегчения я не почувствовал. Жизнь не изменилась, все осталось по-прежнему, разве что еще одной иллюзией стало меньше.

- Что с девушкой? – поинтересовался я спустя минуту. Во мне еще была надежда, хотя я и понимал, что надежда эта беспочвенна.

- Мне очень жаль, - отозвался Тихорев, - но у нас даже не было возможности ее спасти. Она погибла мгновенно.

- Я любил ее, - с грустью сказал я, - Может, и она любила меня. Жаль. Ты прав. Очень жаль.

- Все пошло немного не так, иначе тебе бы не пришлось изображать из себя героя-одиночку.

- Спасибо все равно, что вмешался, - я пожал руку Макса, - Спасибо, что не бросил меня, хоть я и просил тебя об этом.

- Не стоит, Саня. Не все так просто. Я, дурак, подозревал, что это ты все-таки вскрыл шкатулку и попытаешься выкупить девушку без блефа. Я должен был убедиться.

- Ха, - я рассмеялся, - Ты всегда разыгрываешь свою карту, Макс.

- Да, еще в школе, помнишь? – Тихорев был готов погрузиться в воспоминания, но я его отвлек.

- Я арестован? Сестра сказала….

- Нет, - Макс стал серьезным, - Хотя, по чести, Александр Валентинович Громов, известный в криминальных кругах под кличкой Падре, не мог уйти от ответственности за совершенные им преступления, каким бы коварством его к этому ни принудили. Падре числился в федеральном розыске, по меньшей мере, за десять заказных убийств. Я не мог бы отпустить его, окажись он у меня в руках.

- Ты говоришь обо мне в третьем лице и в прошедшем времени. Как это понимать?

- А так, что ты больше не Александр Громов. Александр Громов погиб в криминальной разборке на комаровском пляже десять дней назад. Получил по заслугам. Его опознали несколько арестованных подельников Башкира.

- Кто же теперь я?

- Ричард Льюис Андертон. Гражданин Новой Зеландии, прибывший в Санкт-Петербург неделю назад. Здесь ты отлично провел время, осмотрел Эрмитаж и Русский музей. Был в Мариинском и Александрийском театрах, прокатился в катере по рекам и каналам города. Через четыре дня ты сядешь на паром в немецкий город Росток, из которого отправишься в поездку по Европе. У тебя на банковском счете семьдесят тысяч американских долларов, две кредитные карты с лимитом в сорок тысяч каждая, правда, вещей у тебя маловато, но для путешественника это никогда не было слишком плохо.

- Спасибо, Макс, но я плохо знаю английский. Меня легко раскусят.

- Тебе главное въехать в Европу. Там можешь подучить язык, если тебе это понадобится. Денег у тебя не так, чтобы много, но для жизни хватит.

- Откуда деньги?

- Это те, что ты позаимствовал у Башкира. Я не мог дать их тебе в полном объеме, все-таки это улики, потому я смог «отмыть» для тебя лишь сто тысяч. А за границей ты сможешь заработать еще, главное, не возвращайся к своему ремеслу.

- Моя последняя пуля была для Башкира. Больше я не убью никого.

- Рад, что ты решил это твердо. Кстати, о Башкире снова и о прочих иже с ним. Хочешь узнать, сколько человек охотилось за этой сферой?

- Ну, рассказывай. Мне любопытно.

- Помнишь тех сумасшедших, что напали на нас на Крестовском?

- Да. Скорее всего, они же убили курьера.

- Так вот, это были члены секты «Очищение». Ее лидер, человек, именовавший себя Спаситель, но на самом деле бывший пациент психиатрической лечебницы в Саратове. У него в подчинении было около трех сотен человек, на прошлой неделе спецназ ФСБ штурмовал их штаб-квартиру в Москве. Бой был еще тот, Спаситель погиб, но один из его приближенных на допросе рассказал, что про груз его шефу рассказал какой-то иностранец, лет пятидесяти пяти или около того. Личность этого иностранца установить не удалось. На комаровском пляже мы сумели арестовать Князева, он был ранен, но, когда его подлечили, он сознался, что про сферу ему рассказал тот же иностранец, что и Спасителю. Правда, Князев утверждал, что у того иностранца был прекрасный русский. Князь решил присоединить к поискам, как своих людей, так и людей Башкира. Башкир же смекнул, что он сможет много заработать на этой штуковине, тем более, когда ему об этом рассказали люди из «Очищения». В итоге Князев играл свою партию, Спаситель свою, а Башкир свою, и все они вместе работали на этого неизвестного иностранца.

- Да, я предполагал, что вижу только верхушку айсберга, но я и догадываться не мог, как он огромен! Правда, когда оказывается вовлечено слишком много народу в пустяковое дело, результат обычно плачевен.

- Да, это точно. Теперь осталось поймать этого заграничного советчика, тогда все будет ясно окончательно.

- Сомневаюсь, что вы его поймаете.

- Посмотрим. Ладно. А сейчас мне пора. У тебя ведь режим, выпишут тебя на следующей неделе, а пока выздоравливай!

- Удачи, Макс!

- Удачи, Саня.

Тихорев ушел, снова я остался один, теперь я был другим человеком, только я этого не чувствовал.

 

21.

Охрану с моей палаты сняли еще в день приезда Тихорева, так что на следующий день, когда мне стало немного лучше, после всех процедур и уколов, я самостоятельно выходил в больничный коридор. Потом я возвращался обратно к постели, и с ужасом замечал, что такая прогулка меня совершенно выматывала. Я лежал, сидел, следовал предписаниям врача, но меня съедала страшная скука и тоска. Я не знал, чем заняться, я не знал, чем буду заниматься в будущем, я не хотел быть гражданином Новой Зеландии и уезжать в Германию на пароме, но сделать я ничего не мог.

Каждый час тянулся для меня как сутки, мне казалось, что я свихнусь окончательно, но, наконец, я дождался того часа, когда ко мне пришел врач и Макс Тихорев. Они поздравили меня с выздоровлением, врач дал мне пару напутствий, предупреждая меня против излишних нагрузок.

Мне принесли ту одежду, в которой я был в последнее в жизни Кати утро, так же мне отдали часть моих вещей. Передавая их мне, Макс прокомментировал:

- Оружие я тебе вернуть не могу, сам понимаешь, но остальное – теперь снова твое. Только странный у тебя набор был с собой. Ну, сотовый, я еще понимаю, хотя как мне сказали, ты использовал его для подрыва заряда, но зачем тебе этот теннисный мячик?

Макс показал мне грязноватый теннисный мячик со свалявшимся покрытием, жестким и неприятным в руке.

- Хм, - я усмехнулся, - Это моя память.

- О чем?

- О хороших днях, которые закончились.

- Я что-то не припомню, чтобы ты любил говорить загадками, Шурик. Но, если не хочешь говорить, не надо.

- Я скажу, но попозже, - улыбнулся я.

Спускаясь на улицу, я имел возможность убедиться в справедливости предупреждений врача, так как даже от простого спуска по лестнице я выдохся так, словно бежал по ней вверх около получаса. На улице было уже прохладнее, чем три недели назад. Деревья уже были в значительной степени покрыты пожелтевшей листвой, небо, хоть и безоблачное, не несло в себе уже летнего тепла. Осень была не только в моей душе. Вздрогнув от порыва ветра, я быстрее залез в салон тихоревской «Ауди», где все еще было тепло, как летом.

Выбравшись с территории академии через КПП, мы поехали по Питеру. Листва облетала в маленьких городских скверах, покрывая желтым ковром асфальт дорог и тротуаров. Такое бывает только в Питере: голубое небо, отражающееся в бессчетном числе окон, и светящееся лазурью над крышами, желтая листва под ногами, спешащие пешеходы и самое грустное на свете предзакатное солнце, окрашивающие фасады в такие теплые и, в то же время, печальные оранжевые тона.

Я попросил Макса заехать на Крестовский остров, чтобы перед отъездом посмотреть на мой любимый уголок Питера. Макс согласился, ведь время до парома еще было. Тихорев привез меня на пустынный пляж за Южной дорогой, я вышел из машины и пошел по песку к нестерпимо блестящим под солнцем, но в то же время холодным и быстрым водам Невы. Стало прохладнее, чем днем, и, хотя солнце, стремясь на запад, все еще ярко светило, тепла не было. С запада дул сильный ветер. Он летел с влажных просторов Атлантики, неся с собой холод темных океанских глубин и запах густых морских туманов. Ветер срывал листья с прибрежных деревьев и швырял их мне под ноги.

- Так же и мы, - сказал я, не обращаясь ни к кому, но, зная, что Макс, стоявший поодаль, меня услышит.

- О чем ты? – спросил Макс.

- Мы такие же точно, как и эти листья. Наши жизни и судьбы.

- Да, - Тихорев усмехнулся, - Мрачная у тебя философия, брат, но я тебя понимаю…. Кстати, помни о времени, Саня: скоро паром.

Но мне было все равно. Я смотрел на золотистые воды реки, катившиеся к пенящимся водам залива. Там море, вздымаемое западным ветром, поднималось и опускалось, выплескивая на бетон набережной белые буруны волн. Я смотрел на небо, холодное, ясное и безрадостное: оно предвещало раннюю осень, морозы и зиму.

Все казалось пустым и глупым. Все то, что я делал этим летом, более не имело никакого смысла, это стало прошлым, превратилось в прах и лежало у моих ног, словно опавшие листья. Я ни о чем не жалел более и ничего уже не хотел. Я чувствовал, что моя жизнь – железнодорожная колея, которая уперлась в бетонный перрон вокзала. Дальше ей не пробиться, назад не повернуть. Конец.

- Знаешь, - я снова заговорил с пустотой, зная, правда, что Макс услышит мои слова, - Двадцать один год назад я пошел в школу. Со мной был букет цветов и азбука, и еще новенький, пахнущий кожей ранец. Я думал, что начинается новая и прекрасная жизнь. Тогда я не знал, что все закончится именно так.

- Я думаю, что ты еще не дошел до школы, - отозвался Макс, - Она за поворотом, помнишь? Я уверен, что ты еще не дошел. И не дойдешь сегодня. Ничего еще не закончилось, пока ты жив, помни об этом. А теперь садись в машину, нам надо ехать.

Макс был чертовски прав. Я еще не дошел. Я спешил изо всех сил, но ноги в несуразных детских коричневых туфлях и темно-синих школьных брюках завязли в опавшей листве, пепле рухнувших надежд и грязи, смешанной с кровью. Но я знал, что дойду и услышу первый звонок, и моя мама будет смотреть на меня ясными, чистыми, небесно-голубыми глазами. Она будет гордиться своим сыном.

Я бросил последний взгляд на реку и на многоэтажки по другую ее сторону, повернулся и быстрым шагом подошел к автомобилю.

Всю дорогу я не разговаривал с Максом. Я прощался со своим родным городом, прощался навсегда, так как чувствовал, что не вернусь в него больше. Большой проспект Васильевского острова вел меня в потоке автомобилей на запад, к огромному белому парому, который унесет меня прочь, туда, где исчезает солнце, туда, где умирают мечты, туда, где ждет меня моя смерть. Солнце заходило, на боковых улицах, в тени домов уже чувствовался мрак приближающейся ночи, а за моей спиной, на востоке, пока еще очень далеко от города, сразу следом за неотразимым валом тьмы, на небе загорались бледные и холодные, словно чуждые всему живому, первые звезды.

Светило еще не исчезло за почти невидимой береговой линией Карельского перешейка, когда пришло время прощаться с Максом. Я стоял перед пунктом таможенного контроля Морского вокзала Санкт-Петербурга. Со мной был небольшой чемодан на колесиках, плащ и билет. Все это было предусмотрительно куплено Тихоревым для того, чтобы я походил на заграничного туриста, а не на отечественного бездомного.

- Что ж, Саня, пора прощаться, - стараясь выглядеть веселым, сказал Макс.

- Пора, - отозвался я.

- Я рад, что судьба свела нас тогда.

- Могло быть и хуже, - я улыбнулся, - Так что, спасибо судьбе.

- Да, все сложилось как нельзя лучше.

- Лучше? – я усмехнулся, - Ты же не выполнил задание. Груз так и не был найден.

- Я хотел сказать, - начал Макс, - я рад, что курьер спрятал этот груз. Я до сих пор не уверен, что было бы правильно доверять эту штуковину государству.

- Курьер не прятал груз, - неожиданно даже для себя ответил я.

- Как это? – Макс смотрел на меня как на сумасшедшего.

- Груз спрятал я.

- Но как же шестизначный код, который нереально было вскрыть?

- У меня было семь часов на путь от поселка Горки до Санкт-Петербурга. В плюс к этому у меня было еще совсем немного удачи. Этого оказалось достаточно.

- Где же груз теперь?

- Помнишь, ты спрашивал меня о теннисном мячике?

- Ну.

- Заешь, кому он принадлежал?

- Нет.

- Он принадлежал одному очень хорошему другу. Такому другу можно доверить и смертельно-опасную для человечества находку.

- Я тебя не понимаю, Саня.

- Придет время, поймешь!

Я попрощался с Максом и, показав билет и паспорт, отправился на таможенный досмотр. Прошло еще полчаса, и огромный белый паром, дав долгий прощальный гудок, отошел от причала морского терминала. Множество пассажиров, стоя на палубе, прощались с Питером, но мое прощание уже было окончено. Я стоял на носу корабля, глядя на то, как затухают краски последнего моего дня на родине. Я смотрел на гладь залива, которая, сбросив с себя обычную свою дымку, открывала теперь передо мной всё новые и новые виды: морской собор Кронштадта, домики Петродворца, далекие, большие и малые, островки, сосны на северном побережье и легкие паруса небольших яхт, которые спешили на стоянку к местам приписки. Я никогда не думал, что можно видеть так далеко, словно спали все барьеры, ограничивающие человеческое зрение. Я видел далекие кучевые облака над заливом, которые еще золотились в последних лучах солнца, невидимого уже ни для кого в Санкт-Петербурге, я видел чаек, которые с клокочущим и печальным криком летали над мрачнеющими волнами в паре километров от меня. Не видно было лишь тех далей, куда ушли люди, которых я знал и любил. Тех далей, что лежали за всеми земными морями, за островами и континентами, за холодными ледяными шлейфами и айсбергами, за всеми земными туманами и горными пиками. Но меня уже не тянуло туда, где клубился лишь последний в жизни любого человека туман – туман, отделявший глупую жизнь от еще более глупой смерти. Я нес в сердце смутную надежду на то, что все еще может быть лучше, ведь солнце, исчезнув в холодных глубинах океана, снова появляется над землей, среди диких лесов и стремительных рек востока.

 

22.

В ту же ночь я вышел на палубу и расположился в шезлонге. Небо было чистым и на нем высыпали тысячи звезд, созерцанием которых я и собирался заняться. Но, не прошло и пяти минут, как на соседний со мной шезлонг присел пожилой мужчина, хорошо одетый, на вид немец или скандинав.

- Добрый вечер, - сказал иностранец к моему великому удивлению на чистом русском.

- Уже ночь, - поправил его я, - Да и на счет доброты тоже можно поспорить.

- Вы правы, - усмехнулся незнакомец, - А на счет доброты, для каждого – свое.

- Именно, - я продолжил, - Вот я, например, как раз собирался полюбоваться ночным небом, как приходите вы и начинаете отвлекать меня никчемными светскими разговорами. Потому эта ночь уже не будет доброй. Для меня.

- У вас странная логика для человека вашего возраста. Вы ведь еще молоды. Вы бы могли пойти в холл корабля. Там как раз скоро будут танцы для тех, кому еще нет сорока.

- Мне уже восемьдесят восемь лет, любезнейший. Потому танцы эти не для меня, как и не для вас, тоже.

- Вы шутник, молодой человек, на вид вам лишь тридцать.

- Отчасти вы правы. Проблема лишь в том, что последние одиннадцать лет я жил жизнью собаки. А собачий год – это семь человечьих. Разве вы не знали?

- Собаки чувствуют время иначе, чем люди. Я жил последние семьдесят лет жизнью собаки, но я же не скажу, что мне из-за этого больше пятисот лет!

- Кто вы? – спросил я некоторым удивлением. Человек этот показался мне сразу странным, слишком странным и подозрительным.

- Я тот, кто мог бы помочь вам забыть то, что вы не можете забыть сами.

- Что же вы знаете о том, чего не могу забыть я? – я подумал, что мне попался странствующий проповедник какой-нибудь секты, а потому мне захотелось как можно быстрее закончить разговор.

- Вы не можете забыть вашу жизнь и ваши ошибки.

- Я не хочу их забывать, вы не правы. Я хочу помнить о них до конца, чтобы мне всегда было тошно.

- Просто вы разочарованы в жизни.

- Нет, жизнь меня никогда не очаровывала. Я не могу быть разочарован в ней в этом случае.

- Вы не очень хотите разговаривать, а ведь я мог бы вам помочь, задумайтесь!

- А тут в яблочко! Я не хочу с вами разговаривать. Прошу извинить меня, но я уже хочу спать. Такие разговоры нагоняют сон. Доброй ночи!

Я встал и покинул палубу. Запершись в своей каюте, я долго думал над тем, почему этот незнакомый проповедник выбрал меня. Но ответа я не нашел. Может, его и не было.

Незаметно пролетели сутки. Погода окончательно испортилась. Первые осенние дни пришли на просторы Балтики вместе со шквалистым ветром и штормами. Пассажиры парома отсиживались в салонах, проводя время в пустых развлечениях. Мне же было скучно там, где ярко светило электричество, где каскадом лилось вино и шампанское, где отвешивались шутки на четырех языках и все смеялись над ними, не всегда даже понимая их смысл.

Я стоял на палубе, закутавшись в купленный Тихоревым в Питере плащ. Корабль пробивался через бушующее море, сквозь завесы дождя и водных брызг. Было холодно, в воздухе кричали чайки, и пахло рыбой.

- Здравствуйте, - обратился ко мне уже знакомый мне проповедник, чье появление было для меня неожиданностью, так как за гулом волн я не слышал шагов. Он, как и я, был в прорезиненном плаще и кожаных перчатках.

- Здравствуйте, - отозвался я.

- Сегодня вы в лучшем настроении?

- Нет. Я все так же хочу побыть один, а не слушать ваши проповеди.

- А вы решили, что я проповедник? – незнакомец рассмеялся, - Нет, поверьте мне, я не проповедник, никогда им не был и не буду. А про одиночество, послушайте мой совет: оно хорошо, но не стоит им злоупотреблять.

- Ваша фраза означает, что вам от меня что-то нужно. Ведь я пока не вижу никакой пользы для себя в вашем присутствии здесь.

- Я хочу поговорить с вами.

- Именно со мной?

- Именно с вами.

- И чем вызвано это желание?

- Тем, что вы отличны от других людей здесь, на пароме.

- Вы тоже.

- Значит, нам есть, о чем поговорить.

- Это не обязательно.

- И все же. Мы с вами из той породы, что смотрит на жизнь иначе. Мы с вами похожи, мы видим, что этот мир не совершенен.

- Вы ошибаетесь, - возразил я, - Этот мир – само совершенство. Это самая совершенная тюрьма из всех, которые только могла придумать природа.

- Хм, - незнакомец улыбнулся, порывы ветра играли его волосами, но он не делал попытки пригладить их, - Вот видите. Вы смотрите иначе. Другие об этом не задумываются.

- Они ни над чем не задумываются долго, - печально произнес я, - Вы верно подметили. Я часто размышляю над тем, о чем другие никогда не думают, и мне хочется чего-то иного.

- Изменить мир – вот чего вам хочется! – уверенно сказал незнакомец, - И у вас, в отличие от остальных, есть такая возможность.

- Я не хочу менять мир. Это все равно не возможно. Ничего не изменится, даже если уничтожить все человечество.

- Его можно улучшить. Дать ему цель.

- И что же это за цель?

- Бесконечность возможностей, бесконечность путей. Космос без оков и границ. Разве это не цель?

- Нет, это не цель. Это лишь увеличит Землю до размеров Галактики, но не изменит ничего, по сути.

- А вы не так уж и глупы, - разочарованно сказал незнакомец.

В этот момент я увидел его сущность. Я услышал его мысли и понял его цель.

- Вам тоже нужна эта проклятая сфера? – спросил я с улыбкой.

- Ее уничтожение изменит мир, - незнакомец был слегка удивлен, а потому не сделал даже попытки уйти от ответа.

- Знаете, на секунду мне показалось, что мне действительно будет интересно поговорить с вами. Я даже надеялся, что узнаю, наконец, ответ на один единственный вопрос, который ищет каждый, независимо от того, особенный он или нет. Но нет. Вы такой же, как и все. Вы не знаете ответа, вы в таком же тумане, как и все остальные, хоть вы и не человек.

- Это бросается в глаза?

- Не сильно, но от этого не уйти.

- Зря вы так говорите. Я тоже пытался найти ответ, и я даже узнал, что его можно найти. Его могут дать те, кто уже знает, а можно найти самому. Но эти пути одинаково сложны, ибо, найдя тех, кто знает, вы уже сами найдете ответ на вопрос. Его нужно будет лишь увидеть.

- Вы не увидели?

- Я оказался слаб, я пошел тем же путем, что и все. Туда, где все ясно.

- Вы пошли вслед за солнцем…. В погоне за тем, что недостижимо….

- Жалеть уже поздно.

- Можно повернуть обратно. Ведь лучшего нам все равно не достигнуть, сколько бы мы к этому не стремились! Сколько бы мы ни строили иллюзий, они ими и останутся. Солнце нельзя догнать, у него фора в вечность!

- Я не строю иллюзий для себя, я даю их другим.

- Вы ошибаетесь, - ответил я, глядя на бушующие за бортом волны, - Вы и сами следуете этим иллюзиям, иначе бы вам не была нужна эта сфера. Мне вас жаль, вы бы могли найти ответ.

- Его найдете вы.

- Я уже ничего не найду. Мое время вышло, как и ваше.

- Ничье время еще не вышло. Ведь у вас нет сферы, я это чувствую. Я знаю, что вы не скажете мне, где она, а кроме вас, об этом не знает никто. А раз так…

- Вы избавите меня от теней этого мира?

- Я вас не трону, потому что мы слишком похожи. Вы тоже шли по неверному пути, и вы смогли с него свернуть. Может, и мне хватит сил для этого. Я не найду сферу, а это значит, что у всех них, - незнакомец сделал широкий жест рукой, - будет шанс. А вы найдете ответ. Я верю в это.

- Спасибо за беседу, - я посмотрел на часы, - Но скоро уже порт. Я бы хотел вернуться в каюту.

- Приятно было встретиться, - незнакомец протянул руку, но я не пожал ее.

- Не сочтите это оскорблением, - пояснил я, - но мы не расстанемся друзьями, как бы похожи мы ни были. Возможно, мы еще встретимся, но я не думаю, что скоро, и еще более я сомневаюсь в том, что мы расстанемся после этого хотя бы так же, как сейчас.

- Да, - усмехнулся мой собеседник, пряча руку в карман плаща, - Вы тоже не человек, я ошибался. До самого конца я ошибался. Тем более было приятно говорить с Вами. Прощайте! Я не хотел бы встретиться с Вами снова.

И он исчез так же незаметно, как и появился. Ни на корабле, ни после того, как паром причалил, на берегу, я не встречал его.

 

23.

В Росток меня впустили без малейших проблем. Новозеландские документы не вызывали подозрений, а, чтобы не выдать своего недостаточного знания английского, я предпочитал красноречиво молчать. Там же, в Ростоке, переждав пару дней в гостинице, я арендовал автомобиль и поехал посмотреть на море.

Моросил дождь. Капли падали на асфальт и исчезали, а мне казалось, что это не мокрый асфальт, но бесконечно глубокая пропасть, до краев уже наполненная водой. И была эта пропасть столь глубока, что никакой взгляд не пронзит ее, никакой фонарь не осветит то, что скрыто в глубине. Под углом в этой узкой черной асфальтовой полоске отражалось серое небо, затянутое тучами, из которых, не переставая, уже вторые сутки шел все тот же мелкий, холодный и депрессивный дождь.

Это было начало осени, которая наступила в этом году необычно рано. Была еще первая четверть сентября – самый разгар бабьего лета, когда так хорошо ходить в отпуск, ведь нет уже ни жары, ни толкотни в местах отдыха, ни глупых детишек с родителями, но в этом году с отдыхом явно не повезло: лето ушло, вытесненное холодными циклонами с севера. На улице температура не поднималась выше плюс одиннадцати, а в тот дождливый день столбик термометра замер напротив шкалы плюс восемь.

Я сидел в своем автомобиле и смотрел то на свинцовую гладь Балтийского моря, расстилавшегося метрах в тридцати от меня, то на асфальтовую дорожку, проложенную вдоль песчаного пляжа. Снаружи все было неописуемо мокрым и неприятным. Мокрый песок, мокрые камни, даже чайки, и те, были мокрыми. Дул переменный ветер северных направлений, из-за чего и без того противный дождь то лил вертикально, то сдуваемый очередным сильным порывом, заходил слева, чтобы спустя минуту налететь уже справа. Раз в тридцать секунд дворники выпархивали из-под основания лобового стекла, размазывали дождевые капли по его поверхности и снова исчезали там же, где и появлялись. Я наблюдал, как за тридцатисекундные интервалы стекло покрывалось множеством капель, и было такое ощущение, что каждая секунда тянется как минимум, с четверть минуты.

Я никого не ждал, никто мне уже не был нужен. Мои мысли лениво, словно опьяненные дождем, текли в голове, не задерживаясь. Как только из-под капота выпархивали дворники, я уже не мог вспомнить, о чем думал перед предыдущим их появлением. Но меня это не волновало. Мне нравилось наблюдать за тем, как капли, сметенные дворниками, снова и снова принимаются заполонять стекло, словно солдаты, идущие на штурм неприступной высоты. Так же безнадежно, как и люди в настоящем бою, они цеплялись за каждый клочок, передвигались от одной точки к другой, пытаясь выбрать лучшую позицию, объединялись друг с другом, а потом разбегались, пока всех их снова и снова не уничтожал неотразимый вал резиновых щеток.

В салоне автомобиля становилось все холоднее и холоднее. Я уже начинал чувствовать, что дождевая сырость снаружи проникает вовнутрь, вытесняет тепло, которое когда-то жило не только в машине, но и в моей жизни. Я чувствовал, что и сам становлюсь холодным и безжизненным, и никакое тепло ни внешнее, ни внутреннее, уже не смогут отогреть меня. И мне нравилось это ощущение. Оно было таким мирным и заманчивым. Мне сильно хотелось получить, наконец, покой, и было глубоко все равно, каким он будет, вечным или таким вот недолговременным.

Сзади, в дождевых брызгах, по дороге прошуршал автомобиль. Это словно привело меня в чувства. Я услышал, как за стеклами машины завывал северный ветер, заставлявший раскачиваться, скрипеть и терять листву деревья вдоль дороги за моей спиной, как скрипели дворники своими резиновыми щетками о мокрое лобовое стекло, как стучали капли о крышу автомобиля. Я услышал сразу множество звуков, и, взглянув на часы, в который раз подумал о том, что время – предательская штука. Только что мне казалось, что оно еле тянется, а на самом деле, пролетело так быстро, что я даже не заметил.

Мне надо было уезжать. Надо было исчезнуть так же, как исчезает утренний туман под лучами весеннего солнца, исчезнуть, как воспоминание о чем-то далеком и красивом, исчезнуть, как закат над теплым южным морем. Исчезнуть без следа и без сожалений о прошедшем. Прошлое тоже должно было исчезнуть, но оно, как игла в мозгу, все еще тревожило меня.

«Хватит!» - сказал я сам себе: «Сколько можно прошлого! Моя жизнь – сплошное прошлое, и от этого никуда не уйти! Макс прав. Новая жизнь, какой бы глупой я ее не считал!»

Я запустил двигатель и вырулил на дорогу.

 

24.

«В семь часов сорок две минуты вечера четвертого сентября на автобане Росток – Бонн «Фольксваген Бора» 2003 года выпуска на скорости сто семьдесят километров в час, перелетев через ограждения, выехал на полосу встречного движения, где лоб в лоб врезался в автопоезд «Мерседес», перевозившую двадцать тонн авиационного керосина. В результате последовавшего взрыва и пожара погибли десять, пострадало более сорока. По данным дорожной полиции, виновником автокатастрофы стал водитель «Фольксвагена», гражданин Новой Зеландии Ричард Льюис Андертон».

Исчез мрачный дождливый мир. Исчез слепящий свет встречных фар. Исчезли далекие холмы и огоньки деревенских домиков. Исчез стук дворников, и исчезли размазанные капли дождя на стекле. Мир расширился, потеряв границы, сбросив серый вечерний туман, он стал значительно ярче и радостнее. Нет больше страха, есть только вера в то, что впереди будет свет и радость встречи с теми, кто был дорог. Лишь где-то там, далеко внизу, под пеленой дождя, черный дым и яркий огонь пожирают погнутый металл и пластик. Там, среди искореженных автомобилей, остались проблемы, планы, мечты. Там осталась память, что где-то за сырыми осенними туманами, за широкими гладями морей, за лесами и за болотами, неподалеку от небольшого приморского коттеджа, во влажном после дождя лесу, под надзором вечного неспящего стража лежит таинственная сфера, которая должна принести человечеству гибель или спасение, поражение или триумф, отчаяние или новую надежду.

 

Санкт-Петербург 2005г.