посвящается писателю, некогда жившему на Кубе

 

Румба

 

 

С кормы своей яхты он смотрел на узкую полоску прибоя, оставшуюся где-то там, неизмеримо далеко по ощущениям, и совсем близко, в паре миль…

Там, на берегу, остались близкие и знакомые люди, там продолжалась жизнь, своя, щедрая и загадочная, приносящая кому-то радость, кому-то боль…

На мгновение ему захотелось обратно, захотелось прижаться к горячему телу Мэри и молчать, чувствуя биение её сердца, ровное дыхание, пробуя губами её нежную кожу, пахнущую морем. Руки готовы были повернуть штурвал в сторону прибоя, развлечений и «дайкири», в сторону грустных и романтичных песен под аккомпанемент не очень хорошо настроенных гитар, но он переборол в себе этот малодушный порыв, резко повернулся и теперь смотрел на океан.

Океан был похож на зеркало, ни единого дуновения ветерка, ни морщинки на огромном зеленоватом покрывале. Он закрепил штурвал и плотно набил трубку хорошим гаванским табаком. Рядом, в нескольких метрах от борта, вдруг выскочила на свет стайка летучих рыб и тут же сгинула в пучине, оставив после себя несколько кругов на воде. Через несколько мгновений эти круги исчезли.

- Вот так всё проваливается, - подумал он, чиркая спичкой, - вот так, быстро и надёжно, миг – и уже снова зеркало, никакого движения, никакой надежды, никакого прощения…ничего, вселенский порядок восстановлен…

Внезапно ему стало жарко, пот стекал по волосатой груди, по животу, в пах, он посмотрел на руку, державшую трубку – рука тряслась.

В последнее время его часто начали мучить такие приступы, сказывались последствия травмы, полученной в автомобильной аварии ещё в Лондоне.

Всё было из рук вон плохо – отношения с любимыми женщинами, пристрастие к алкоголю, отсутствие внятных сюжетов для новых книг, всё куда-то катилось, катилось с большой горы вниз, в пучину неизбежного Большого Застоя, однажды уже пережитого им…

Окружающие люди, друзья и просто хорошие знакомые перестали быть для него духовной опорой в жизни, теперь он искал уединения, не особо заботясь объяснять причины такого несвойственного ему поведения. Единственным человеком, пока не вызывавшим у него раздражения, была Мэри, но она смотрела на него не как на усталого стареющего человека, она смотрела на него, как на Папу, всегда во всех обстоятельствах несомненно являвшимся душой любой весёлой компании в Гаване. Увы, всё это было в прошлом…

Он прошёл в каюту к бару, достал оттуда начатую бутылку «Баккарди», налил в стакан, одиноко стоявший на столике, потом вышел на корму. Солёный воздух стоял, его можно было пить, как ром, терпкий и весёлый, приносящий забвение и покой…

Он выпил первый глоток, радуясь своему одиночеству, радуясь океану и всем его обитателям. Внизу танцевали маленькие серебристые рыбки, привлечённые яхтой. Он несколько минут всматривался в сверкающий праздник, в душе надеясь на то, что он был устроен в его честь, потом рассмеялся и отхлебнул из стакана ещё. Плохое настроение улетучивалось, будущее представлялось уже не таким мрачным, как утром, когда он отходил от причала, решив для себя, что никогда уже не вернётся сюда, в эту благодатную бухту, под пальмы, в душные, пропахшие потом и тростником бары.

Подул лёгкий ветерок, наполняя парус яхты новой энергией, новой надеждой…