Горький, горячий кофе не согревал, а, казалось, придавал горечи душе истерзанной безысходностью. Она ничего не думала, ничего не чувствовала, она перестала существовать, повинуясь лишь инерции некогда бурлившей в ней жизни. Пила кофе, без былых ощущений глотая вязкую, ароматную смесь и не замечала текущих по щекам слез. Лишь иногда очередной прилив отчаяния топил душу. Она начинала захлебываться, судорожно ища промокший насквозь носовой платок и, уткнувшись в него, который раз отдавалась во власть сотрясавших ее тело рыданий. Только тогда в ней просыпалось нечто, похожее на движение эмоций. Поток мыслей, нескончаемых вопросов встряхивал сомнамбулическое состояние.

 

Это не приносило облегчение, но пустота, оставшаяся после выплеска была больше и холоднее, и в этом пространстве почти не было шансов для оживления памяти и возврата в жизнь.

Аэропорт, словно, улей гудел вне ее сознания. Она покидала этот город, который принес ей столько счастья, столько света и уверенности в будущем, что казалось вся жизнь предрешена, все самое страшное никогда не случится, а если и случится, то рядом будет он, который спасет, поднимет, излечит, не предаст…

 

Застит горе всю планету,

Черным камнем мир круша –

Умер мой любимый где-то.

И вопит моя душа.

Лишь вчера еще не знала.

Муза грелась у огня.

А сегодня растерзала

Боль отчаянья меня.

Где вы – крылья,

Где ты – воздух,

Колокольный светлый звон?

Черным светом светят звезды –

Умер, умер, умер он.

Для чего мне жизнь и песни? –

Мысль пугливую ловлю,

Для чего мне солнце, если

Умер тот, кого люблю.

 

 

Хочешь рассмешить Бога, построй планы. Как же, наверное, смеялся Господь, когда ей позвонили и сказали, что тот, который еще полчаса назад мог спасти и поднять, в тяжелом состоянии доставлен в реанимационное отделение ближайшей больницы. Как хохотал Всевышний, когда она, выскочив из такси, простоволосая, босиком, бежала по затхлым больничным коридорам и не знала, что он уже не излечит ее и предаст на одиночество и отчаяние…

Поверить, что любимое тело стало каменным - было невозможно. Ему холодно, - мелькнула мысль

 

Планета моя остывает,

И день не сменяет ночь:

Любимый мой замерзает,

А мне не согреть не помочь.

 

Я пламень из сердца выну,

Я Ветру отдам его,

Быть может теплым хамсином

Согреет сердце твое…

 

…и она стала судорожно растирать знакомые до прожилок руки, грудь, ступни ног. Ей не мешали, зная из практики, что это разновидность шока, перерастающая в стадию истерики, при которой вмешательство извне необходимо. А пока она металась возле любимого тела – от пяток к лицу, обцеловывая глаза, лоб, щеки. Впиваясь в губы, ждала их шевеления, ответа не следовало, тогда она трясла это тело за плечи и, наклоняясь к самому уху, неистово кричала: «Не-е-е-т!!! Не-ве-е-рю!!! Не-хо-чу-у-у!!! Встава-а-а-й!!!»

 

Тоска мне душу терзает

И крик мой не тает в ночи...

Любимый мой умирает

И я не жива почти.

 

Я руки тянула мостами

К тебе, через сто морей.

Но только теряю сознанье

От холода жизни твоей.

 

Потеря сознания облегчила присутствующим дело.

Последующая за этим высокая температура, и состояние бреда, увели от реальности почти на месяц. Ей вводили какие-то инъекции, от которых она спала сутки на пролет. В редкие часы прозрения, открыв глаза и увидев над собой белый больничный потолок, действительность начинала давить на виски, раскалывая болью голову…

 

И птицы поют, и веют ветры,

И солнце еще не остыло,

Когда ушел за край дневного света

Единственный, кого я так любила.

И утром снова розовеет свод,

И жизнь идет по Б-жьему посылу.

Зачем дышу, когда не дышит тот

Единственный, кого я так любила.

Зачем опять рука перо взяла?

Все пусто, безысходно и постыло…

И я к тебе схожу со своего ума,

Единственный, кого я так любила.

 

Сегодня она уезжала, пытаясь оставить в этом городе пережитую боль, пытаясь убежать от собственной памяти, пытаясь оставить здесь саму себя, чтобы обрести себя новую.

В самолете ей приснился сон.

 

Из далеких, заоблачных высей он спустился в ее суетливый край. Она сидела у него на коленях и прижималась к нему всем телом.

Он не был холодным, хоть и не обнимал ее. Наоборот: от него сходило тепло, которое переливалось в ее существо, давая новые силы, оберегая и защищая.

Она обхватила пальцами его подбородок и глаза вспомнили, как выглядят единственно-желанные губы. Кончиком языка она погладила их абрис, не пропуская ни одну трещинку и морщинку, а потом жадно впилась, обхватив их своими губами, оживляя память блаженством их вкуса. Они не были холодными, хоть и не отвечали ей. Его язык, как это бывало раньше, не ласкал ее нёбо, не проникал в пространство рта, доводя до безумного возбуждения, но та влага, которую она пила, наполняла вены и будила давно забытые ощущения.

- Любимый, мне так хорошо, - шептала она, - посмотри, сколько знакомых и родных лиц вокруг. И такое счастье видеть среди них твое.

- Мне нужны теперь другие лица, - тихонько шептал он в ответ, - твои глаза заменяют мне свет тех звезд, которые мне было разрешено покинуть на время твоего сна.

- Любимый, любимый, любимый, как мне плохо без тебя - шептала она и прижималась к нему, со страстным желанием раствориться в нем, остаться в нем навсегда, - не покидай меня, возьми меня с собой…

- Я всегда с тобой, - упали в сердце его слова.

И тут она проснулась, открыв глаза над холодной планетой не любящих ее. «Я с тобой…», - еще звучали в ней слова любимого человека. «Со мной…», - то ли спросила она саму себя, то ли повторила это рассуждая. И тут неведомая сила повела ее руку и положила чуть ниже того места, которое называют солнечным сплетением. Невероятное тепло разлилось по всему усталому в страданиях существу. «Со мной», - повторила она утвердительно чуть слышно потрескавшимися губами.