Жеребец Пегас, обретший жизнь в стенах Московского конезавода №2, родился, рос и развивался нормально. Достигши зрелости, он несколько раз выигрывал забеги, принося своему жокею по фамилии Авдеев некоторую сумму премиальных. “Эге-ге! - размышлял на радостях жокей в таких случаях, - а ведь лошадка-то в час зарабатывает больше, чем я!..” - и задавал коню лишнюю порцию овса, любовно поглаживая его по лоснящейся шее.

Надо сказать, что Авдеев сильно привязался к животному, холил его, лелеял и кормил отменно. Пегас рос славным парнем: добрым, некусачим и податливым. Авдеев не мог на него налюбоваться и каждое утро чуть свет приходил проведать своего любимца, а ежели тот, не дай Бог, приболеет, так и на ночь оставался в конюшне.

И все бы хорошо, если бы однажды с Пегасом не приключилась странная штука: у него на спине стали произрастать крылья.

Жокей Авдеев, заметив это, никому ничего не сказал, а попытался лечить заболевание присыпками да примочками (и даже пробовал французский крем “Бокаж”, тот, что для эпиляции), да только ничего из этого не вышло: крылья продолжали расти.

Обезумевший Авдеев решил наконец прибегнуть к оперативному вмешательству и стал удалять перо за пером, - да куда там! - они росли быстрее, чем жокей их выдергивал.

Начальство, натурально, скоро про это узнало, Авдееву ни за что ни про что влепили выговор “за укрывание перьевого покрова под попоною”. Пегаса же, само собой, выбраковали, и привязавшийся к животному Авдеев не нашел ничего лучше, как забрать его к себе домой.

Он кормил коня геркулесом и сеном, за которым ездил на дачу. К тому времени крылышки у коня почти оформились, и он уже начал днем делать попытки встать на крыло (каковые Авдеев решительно пресекал, и лишь в темное время суток разрешал своему питомцу полетать около балкона, привязав предварительно за ногу).

Вскорости, однако, Авдеев стал чувствовать странный зуд в ладонях.

Он отправился на Тишинский рынок и купил у какого-то бича за три рубля пишущую машинку, древнюю, но, по уверениям бича, рабочую. Авдеев водрузил приобретение на табуретку, сам устроился напротив и, задержав дыхание, робко ударил тощим пальцем своим по клавише. Машинка выплюнула кривую железку, каковая тут же и вернулась назад.

Буквы не было.

Авдеев ударил другой раз: тот же эффект.

Наконец он догадался вставить бумагу. На сей раз буква явственно пропечаталась: это был, кажется, мягкий знак. Бывший жокей оказался в один миг очарован процессом изготовления отпечатков литер и, как первопечатник-друкарь Иван Федоров, не отходил от своего станка сутками, забывая про сон и еду и переводя даром пуды бумаги.

Спустя пару недель он стал замечать, что буквы как-то сами собою стали у него складываться в слова, а эти последние - в предложения. Авдеев купил самоучитель машинописи и через небольшое время уже довольно борзо гулял всеми десятью пальцами по пышному бюсту железной своей подруги.

Так страница за страницей стал сплетаться у бывшего жокея сперва рассказик, потом другой, а там и повестушка подоспела. Сочинив пару очерков и кое-где опубликовавшись, Авдеев, глубоко вздохнув, принялся за роман.

И что же? Через три месяца роман был готов! Авдеев осунулся, похудел, однако, собрав все свои денежки (и кое еще у кого приодолжив), издал творение за счет средств автора.

С того времени прошло несколько непростых лет. Теперь Авдеев уже не жокей. Он известный прозаик, член Союза писателей, уважаемый человек. Пегаса же своего он держит, подобно многим другим авторам, стесненным жилищными условиями, на подмосковной общественной конюшне, время от времени навещая своего любимца, дабы от общения с ним поиметь вдохновение.