Что хочет автор. Литературные конкурсы

Автор:	Произведения Новогоднего литературного конкурса "Самый яркий праздник года - 2024" Номинация Проза для взрослых, проза для детей
Тема:	29. Лопушонок	Ответить

   (темы 1,2)


    Звуки произнесённого слова не исчезли бесследно, они плыли в пространстве и времени, не меняясь, не теряя лёгкой насмешливости, хотя с тех пор прошло немало лет. Звуковой волне нет дела до человеческих страданий, равно как и человеческих радостей. Она несёт остановленное мгновение и иногда прорывается в случайно подвернувшуюся реальность, возмущая эфир и нарушая правила очерёдности событий, а то и вовсе теряясь в них.
    — Лопушшшонок… — протянулось вдоль вагона тихое долгое пришёптывание.
    Зоя вздрогнула, обернулась: метро, вечер накануне новогоднего праздника, озабоченные лица, отсутствующие взгляды. Сердце колотилось, ноги едва держали.
    — Лопушонок… — звуки забытого, затолканного в дальние закрома памяти слова ласкали ухо, щекотали щёку, красную от прилившей к лицу крови.
    Ноги ослабли, руки заскользили по дверному стеклу, по надписи «не прислоняться», сознание медлило, не решаясь оставить непослушное тело.
    — Тихо, тихо. Держитесь, — кто-то подхватил Зою под локоть и потянул, подталкивая к выходу из вагона, — не бойтесь, я доктор.
    Спаситель шёл чуть вполоборота, ограждая от встречных согнутой рукой, второй рукой приобнял сомлевшую Зою за плечи.
    — Вот так, ещё чуть-чуть и мы будем дышать полной грудью, — тут он сделал короткую паузу и, извиняясь за «полную грудь», добавил сердито, — не дёргайтесь, вам нужен свежий воздух, только и всего. Что ж вы, дамочка, за здоровьем не следите?
    На улице Зоя пришла в себя, подставила лицо под мокрый снег, отвернулась, попыталась поправить растрепавшуюся причёску, шпильки выскользнули из слабых пальцев. Волосы выбрались на свободу, накрыли лёгкой пепельной волной плечи. Наклоняться не стала, повернулась к нечаянному спасителю, заранее зная, что увидит. Не ошиблась. Мужчины реагируют удручающе однообразно, вот и этот замер как кролик перед удавом. Теперь её очередь выводить из столбняка. Но всё пошло не так.
    — Ждёте комплиментов? — молодой мужчина улыбался. Улыбка была приятной. — Считайте, что я их произнёс. Давайте лучше я угощу вас... крепким кофе. Здесь недалеко есть одно заведение. Соглашайтесь. Я не опасен.
    — Я помню, вы доктор. Хорошо, что доктор, а не врач.
   Время текло, собирая слова и звуки. Зоя не поняла, как и в какой момент отпустила её скука, неожиданная назойливая подруга, прикипевшая к сердцу несколько лет назад, да так и оставшаяся, казалось, навсегда. А без закадычной подруги стало вдруг возможным пожаловаться безымянному незнакомцу, доктору, а не врачу, и надеяться на то, что поймут.

    ***
    Они сидели в крохотном кафе на три столика, тихо играла музыка, хозяйки не было видно. Зоя иногда бывала на Мясницкой, но это кафе не попадалось на глаза ни разу.
    — Как вас зовут? — мужчина улыбнулся, прикоснулся к Зоиной руке, погладил запястье, кивнул утвердительно, как будто получил ответ.
    — Зоя, — не убрала руки, он доктор, а не врач!
    — Сильное имя, из римских, кажется.
    —А Димка Федотов в школе называл Лопушонком, — имя выскочило как чёртик из табакерки, она и думать забыла о Димке Федотове, вычеркнула из памяти.
    — И в отместку вы вышли за него замуж.
    — Вовсе нет! — стало смешно, и Зоя засмеялась, — я мужа выплясала на студенческой дискотеке. Вы, наверно, не знаете, как это было: становились в круг и танцевали до полной потери сил. Мы вдвоём остались, никто сдаваться не хотел.
    — А потом вы вышли за вашего танцора замуж, — собеседник откинулся на спинку стула, но руки не отнял, — проверили на выносливость, значит. И сколько длится ваш танец, он ведь не закончился ещё?
    — Не закончился. Двадцать пять лет, — тут она глубоко вздохнула, нагнула голову, удерживая приступ тошноты, — извините ради бога, что-то меня сегодня… заносит.
    — Давление низкое, метель обещали к ночи. Не пугайтесь, я рядом.
    — Да, я помню, вы доктор, а не врач.
    Она так и не спросила его имени. Случайная встреча, случайный разговор. Имена ничего не значат. Время остановило бег, часы на стене показывали девять с мелочью, секундная стрелка подрагивала от нетерпения, но стартовый выстрел всё не звучал и не звучал. Полутёмный зальчик полнился звуками произнесённых слов, растягивающих стены, как раздувает воздух стенки воздушного шара.
    Что может быть лучше безымянного собеседника, когда многолетнее сомнение невозможно выплеснуть наружу? Зоя расслабилась, появилась улыбка на бледных щеках, знаменитые волосы, повисшие мокрыми прядями возле метро, высохли и распушились. Доктор разглядывал их, и в глазах его прыгали чёртики. Да, точно так, он смеялся над Зоей, смеялся необидно.
    — Когда я была маленькая, бабушка мыла мне голову с синькой, волосы тогда становились такими… серебристыми.
    — Синькой? Это как?
    Стенки воздушного шара, который только что придумала Зоя, лопнули. Она говорила быстро, перескакивала с одного на другое, словно вот-вот выскочит мальчик со словами: ваше время истекло. И пока он не выскочил, нужно произнести главные вопросы, хотя бы произнести, а там будь, что будет. Собеседник, доктор, а не врач, не перебивал, а когда невидимый мальчик всё-таки напомнил про время, Зоя услышала то, о чём догадывалась, но не позволяла себе верить:
    — Время и пространство обладают свойством нелинейности. Возможно вы попали не в ту реальность. Попробуйте вычислить точку перехода. Я не могу гарантировать, что у вас получится, если же удастся, то не факт, что вы примете верное решение. Их не существует в природе. А человек стремится всегда к равновесию, оно не достижимо, потому как найденное равновесие равносильно смерти. Помните об этом.
    — Вся наша жизнь есть борьба, — ответила Зоя, усаживаясь в такси. — С наступающим!
    Но никого рядом не было, как не обнаружилось единственное окно в незнакомой кафешке, да и самой кафешки не было, вместо неё перед глазами маячили массивные парадные двери в подъезд старинного дома, ступенька перед ними белела чистым нетронутым снегом.

    ***
    Дорога заняла несколько минут: ни одной машины не встретилось по пути, словно город вымер. Тридцатое декабря и пустое шоссе не укладывались в голове, но так было, как ни убеждай себя в обратном. Небо тёмное и чистое. Беззвёздное. Стоило отойти от такси и открыть электронным ключом ворота во двор, как началась метель. Пришлось бежать, не оглядываясь, к подъезду: не нравились Зое сегодняшние погодные выверты. И телефон! Чёртов телефон ни разу не напомнил о себе, но зазвонил, как только переступила порог квартиры и захлопнула входную дверь.
    — Зося, родная, не прилечу сегодня, погода нелётная, что тут поделать! — в голосе мужа отчётливо проскальзывали виноватые нотки, совершенно неуместные. Машинально отметила «Зосю», она не помнила, когда впервые он так назвал её. Может быть, с первой встречи? Почему только сегодня резануло слух?
    — Не переживай, Егор, всё будет хорошо. Ты же не птица, да?
    — Зося… ты самая мудрая женщина на земле. В Якутске восемь утра и метель невероятная, просто метель столетия, местные головами качают и руки разводят, не помнят, чтобы так мело. Ты одна? Может, к маме съездишь? Или как? Ребята уехали?
    — Я к твоей маме сегодня ездила, она ничего, настроение хорошее, с подругами будет встречать. Мальчики да, в обед умчались. Хорошо, что компания общая. Не волнуйся, я найду чем себя занять.
    — Я позвоню ещё, вдруг что изменится, да?
    — Конечно. И Гисметео иногда ошибается.
    Зоя обошла пустую квартиру. Сыновья собирались, как всегда, в спешке, их комната была единственным местом, где требовалась хозяйская рука. Часы показывали без пяти одиннадцать. Спать не хотелось, Зоя переключала каналы бездумно, не останавливаясь ни на одном из них. Душа просила паузы. И ладно, пусть будет пауза-передышка.
    На лоджии прохладно, стёкла облеплены снегом, сквозь него едва просматривается двор, в центре его огорожена площадка с горками, качелями и прочими атрибутами детского отдыха. Что-то мешало взгляду, какая-то лишняя деталь, которой не было несколько минут назад. Зоя зажмурилась и через минуту открыла глаза: возле заснеженной песочницы обозначилась мужская фигура. Человек стоял неподвижно, на голове и плечах лежала изрядная порция снега, лицо повёрнуто в сторону её, Зоиного балкона на четвёртом этаже.
    — Димка… Федотов? — рукой закрыла губы, голова закружилась…
    Давление низкое, подышать свежим воздухом, равновесие – это смерть – пронеслись в голове слова доктора, доктора, а не врача. Слёзы текли рекой. Когда смогла успокоиться, никого на площадке не было. Показалось. Конечно, показалось. День бесконечный, устала, вот и мерещится всё. А если нет? Если и правда, время нелинейно? Что там надо сделать, точку найти? Точка-точка, запятая… Где-то был коньяк. Коньяк был где-то в шкафчике. Вот, нашла. Коньяк наше всё, особенно в пустой квартире накануне Нового года. Тепло как, хорошо… И нужно ли искать ту точку, может, ограничиться запятой?

    ***
    Зоя Лопухова родилась в маленьком городке и росла ребёнком бойким и самостоятельным. В семье единственным мужчиной был дедушка, об отце сведений девочка собрала мало: не то полярник, не то лётчик, а, может быть, даже капитан на военном корабле. Главное, что он был и даже совершил какой-то там подвиг. Мама и бабушка путались в показаниях, поправляли друг дружку, дедушка держал нейтралитет, только с любопытством посматривал на жену и дочь. Зоя смешно хмурила брови, мама добавляла виновато, что у Зои волосы точь-в-точь, как у отца, и бросала быстрый взгляд на бабушку. Бабушка поддакивала. Она же и приучила споласкивать голову внучки раствором синьки. Волосы у Зои тогда становились не просто пепельными, а серебрились на свету. Ни у кого в школе не было таких лёгких, таких густых волос, такого необычного оттенка. Зоя ежедневно туго заплетала косу и перехватывала кончик чёрной аптекарской резинкой. И никаких бантиков не признавала. Привычки создаются людьми, а не навязываются свыше.
    Лопухова командовала классом, как командир полком. Ей подчинялись беспрекословно, и только Димка Федотов не признавал за Зойкой никаких привилегий и изводил её почти ежедневно, выговаривая нарочито гнусавым голосом: Лопушонок, а Лопушонок, как твоя коса-краса поживает? А не подрезать ли любопытства ради? Глаза его делались чёрными, потому как глядела на него Лопухова, как на пустое место. И так изо дня в день одно и то же, привыкли и зрители, и участники маленького спектакля. Лопухова отворачивалась, взлетала над плечом знаменитая коса, Федотов сжимал кулаки и смотрел в спину тяжёлым взглядом.
    В восьмом классе на новогоднем вечере спектакль обошёлся без посторонних глаз, и это к лучшему: Димка Федотов схлопотал полновесную пощёчину. Из-за косы, чёрт бы её побрал! Зоя с пятого класса играла роль Снегурочки на школьных новогодних утренниках и вечерах. После обязательной программы ушла в класс домоводства, Федотов подошёл сзади и аккуратно стянул резинку с кончика косы. Волосы рассыпались, накрыли плечи пышным серебристым облаком.
    — Лопушонок, вот я и открыл твою тайну, — он улыбался, но улыбка получилась так себе. Совсем не вышла улыбка у Димки Федотова.
    — Не лапай, не твоё! — получилось грубо, но подбирать слова, когда человек вышел из себя, не всегда получается, — я тебе не Лопушонок, заруби на носу.
    — А то что? Что? А ничего ты не сделаешь, воспитание не позволит, — Димка кривлялся, наслаждался Зоиной растерянностью.
    Лопухова стояла молча, потом подняла руку и со всей силы влепила пощёчину по ухмыляющейся роже. Потом взяла с учительского стола большие ножницы и, собрав волосы кое-как в горсть, отрезала добрую половину.
    — Пошёл к чёрту, клоун недоделанный, — развернулась и вышла, громко хлопнув дверью.
    До конца года они почти не разговаривали и сторонились друг друга. После восьмого Федотов уехал в суворовское училище, Лопухова окончила десятый класс и поступила в московский институт. Они больше не виделись, словно судьба разводила их специально. Иногда между возможными встречами были считанные часы.

    ***
    Зоя вышла замуж после второго курса, фамилию не меняла. Через год в семье родился сын, через год второй. Институт пришлось бросить. Когда ребята подросли, устроилась офис-менеджером в фирму, где вернула свои школьные командирские привычки, Лопуховой побаивался даже директор. Волосы скручивала в низкий узел, на вопросы, где она берёт такую краску для волос, лишь улыбалась и отвечала, что секретов своих не выдаёт.
    Время текло незаметно, жизнь устоялась. Внешние катаклизмы были некритичны, подушка безопасности позволяла планировать будущее, пусть не очень далёкое, но и не границы завтрашнего дня. Потом… начались проблемы, о которых Зоя не могла сказать никому. В её жизнь пришла скука. Зоя долго не хотела признавать, что к сорока пяти годам достигла потолка. От неё ничего не зависело по-крупному и раньше, теперь же она себе казалась случайно занявшей чужое место. Однажды в зеркале не узнала себя, с тех пор зеркал сторонилась.
    — Ты никому не нужна, Зойка, даже себе, — вторая порция коньяка развязала язык, дышалось легче и легче вслух произносилось то, о чём сказать некому, — от тебя никто ничего не ждёт, даже убирать квартиру не нужно, на что у нас клининговые компании? Надо дать заработать людям, да, Егор? Вся наша жизнь есть борьба, сказал умный человек, а если бороться не с кем?
    Часы показывали без пяти одиннадцать. Она приехала около одиннадцати, точно помнила, легко проверить по телефону, когда звонил муж. Встали? Часы встали потому что достигли равновесия и остановились, а с ними и время тоже… остановилось?
    Зоя подошла к зеркалу, долго разглядывала себя, отмечая опущенные уголки губ, морщинки возле глаз, расходящиеся веером, синюю жилку на виске. Набрала знакомый номер, долго извинялась, прежде, чем попросить об одолжении (никогда Зоя не просила об одолжении, слово, чуждое в её лексиконе). Абонент удивлённо ойкнул и неожиданно согласился.

    ***
    В половине второго ночи Зоя Лопухова стояла на перроне Ярославского вокзала и смотрела, как медленно движутся мимо неё вагоны: по серому цвету красная ломаная линия. Зоя забралась на верхнюю полку и мгновенно уснула. Утром от ночной многолюдности в вагоне не осталось и следа. Спрыгнула вниз на пустующую полку и смотрела в окно на бесконечные леса и рощицы, голые, зябнущие. Местами вдоль путей видны укатанные глубокие колеи, несколько станций имели одинаковые вокзальные здания, выкрашенные в унылый грязно-жёлтый цвет. Мост над рекой, знакомая улица тянулась вдоль насыпи и вдруг свернула резко вверх, кладбище паровозов, переезд, пакгауз.
    Поезд медленно полз вдоль перрона. На перроне напротив открывшихся вагонных дверей стоял Димка Федотов, в руках у него болталась синяя авоська, в ней – двухлитровая стеклянная банка. Пустая.
    — Приехала, Лопухова? Заждались барыню. Чего ты в Москве делала, когда все твои друзья-олимпиадники четыре часа как домой вернулись. От паровоза отстала?
    — Что надо, то и делала, — огрызнулась Зоя, — ты откуда знаешь, что вернулись? Ах, мы соскучились: Лопушонок, а не отрезать ли кусочек косички эксперимента ради? Без этого никак?
    — Тебя, голубушка, встречаю, — закривлялся Федотов, до этого говоривший вполне миролюбиво, и сунул Зое в руки банку в авоське, — бабушка твоя просила молочка купить, так прямо и сказала, молочка для Зоюшки. Зоюшка, ты сегодня Снегурочка, помнишь?
    — Федотов, а не пошёл бы ты далеко и надолго, а? — развернулась, пошла прочь и фыркнула, когда вдогонку надоевший до чёртиков Димка Федотов обозвал Лопушонком и, кажется, ещё что-то крикнул, она не поняла, что. Не хотела, потому как достал, ну и удивится же он вечером! Засмеялась, предвкушая реакцию…

    ***
    Город принарядился к празднику. Снега много, был он чист и бел до рези в глазах. Машины угадывались только по мелькавшим поверх снежных отвалов разноцветным крышам да по звуку двигателей. Тротуары в центре успели расчистить, ёлка перед клубом железнодорожников мигала огнями, качались на еловых лапах большие бутафорские игрушки.
    Зоя прошла мимо клуба, мимо трёхэтажного здания почты, обогнула кинотеатр «Мир» и насквозь пересекла рынок. Одноэтажный магазин разделён на две половины, в одной толпятся любители разливного пива, в другом продают разливное молоко в банки и бидоны, сливочное масло всегда свежее, сметана густая, творог рассыпчат. И пахнет молоком, особый, ни с чем не сравнимый запах.
    Жили Лопуховы в двухэтажном деревянном доме довоенной постройки на втором этаже. Сначала вчетвером, потом умер дедушка, и осталось их трое. Бабушка занимала дальнюю маленькую комнату, Зоя с мамой большую. Ещё был длинный коридор, переходящий в узкую, как пенал, кухню. На кухне топилась печь, от печи прогревались и комнаты.
    — Ба, я приехала! Молоко купила, — доложилась Зоя. Она маялась возле входных дверей, не проходила вперёд и не снимала тёплой одежды.
    Бабушка разделывала тесто, начинка стояла в эмалированных мисках: мятая картошка с грибами, лук с яйцом и растопленное масло с сахаром – для плюшек. Пахло так вкусно, что в животе заурчал голодный зверь.
    — Наконец-то, твой учитель посылал к нам два раза ребят, узнать, доехала ли ты, как он тебя одну в Москве оставил? — Бабушка вытерла руки полотенцем, вышла в коридор, — что ещё? По глазам вижу, ну, винись уже, мамке не скажем.
    — На несколько часов всего, не страшно, люди же кругом. А мамке…Придётся мамке сказать. Ба, — Зоя стянула вязаную, кроличьего пуха, серую шапку. Под ней обнаружилась коротко стриженая макушка, — вот…
    — И ты для этого осталась, чтобы в парикмахерскую сходить?
    — Да если бы я здесь, — Зоя засмеялась тихонько, — да через пять минут все были бы в курсе! А так сюрприз будет. Особенно для Федотова, да, ба?
    — Димитрий хороший мальчик. Прочный. А ты вертихвостка. Ладно, повинную голову… Раздевайся и помогай, а то скоро на свою ёлку побежишь.
    — На вечер, ёлки по утрам бывают. Ба, ну как мне, идёт? А косу я себе оставила, мне ведь Снегурочку играть ещё, — она достала толстую пепельную косу, перетянутую аптечными резинками с обоих концов, — надо её к шапке как-то приделать, поможешь? Ну не вздыхай, ба, вырастут ещё волосы лучше прежних, говорят, что когда стрижёшь…
    — Много чего говорят, — перебила бабушка, — дело сделано, чего теперь.

    ***
    Вечером тридцатого декабря в школе традиционно устраивался бал для старшеклассников. В школьных окнах горел свет, стёкла украсились снежинками из бумажных салфеток, нарисованными Дедами Морозами, Снегурочками и размашистыми буквами «С Новым Годом!», каждый класс старался быть лучше всех. Большая ёлка стояла посередине столовой, стулья расставлены вдоль стен. Представление началось…
    Зоя устала от света и музыки, роль Снегурочки сыграна, можно отдохнуть. В кабинете домоводства никого. Дверь открыта настежь, из коридора тянется внутрь язык света, предметы легко различимы. Зоя стояла спиной к двери, уткнулась носом в оконное стекло. Человек подошёл неслышно, дышал осторожно.
    — Федотов, уйди!
    — Лопушонок, — начал он свою привычную песню, но Зоя дёрнулась, в руках у Димки осталась шапка Снегурочки с прикреплённой к ней косой.
    Немая сцена. Изумление. И тишина…
    — Слушай, Лопухова… Зойка, выходи за меня замуж, а? Ты знаешь, я от тебя не отстану.
    — Ты дурак, Федотов. Учиться надо, а не думать о глупостях.
    — Это ты о глупостях думаешь, а я о мыслю стратегически.

    ***
    Димка Федотов поступил в военное училище. Зоя Лопухова – в московский институт, после четвёртого курса вышла замуж за лейтенанта Федотова, фамилию оставила девичью. Молодая семья уехала в гарнизон в Чите, затем был Омск и ещё пара-тройка разных местностей. Через год у них родилась дочь, через три – вторая. После службы семья вернулась в родной город. Дом, в котором жила Зоя, снесли, матери от города выделили однокомнатную в новом пятиэтажном доме на окраине. По соседству с ней поселились и Федотовы. Дмитрий работал дальнобойщиком, Зоя устроилась бухгалтером к местному предпринимателю.
    Новый год наступал как стихийное бедствие. Куплены наряды девчонкам, сварены овощи для салатов к новогоднему столу, вылизана до блеска квартира. Тридцатого декабря вечером Зоя осталась одна: дочки на школьном вечере, муж застрял где-то на севере из-за небывалой метели.
   Из рук всё валилось, неясное беспокойство холодило сердце. Зоя слонялась по пустой квартире, не находя себе места.
    Подошла к зеркалу. Не любила Зоя Лопухова зеркал, слишком они беспощадны. Долго разглядывала лицо, отмечая опущенные уголки губ, морщинки возле глаз, расходящиеся веером, синюю жилку на виске. Ещё год-два-пять и не останется от былой Зойки Лопуховой ничего, о чём хотелось бы вспоминать с гордостью за прожитую жизнь. Институт бросила почти на излёте, работала кем придётся: то телефонисткой на коммутаторе, то нянечкой в садике, то продавцом в гарнизонном магазинчике. Дочки… немного времени, и улетят они из родного дома к своей счастливой жизни, вспомнят, когда будет помощь нужна. И останешься ты, Зойка на подхвате.
    Где-то была наливочка черносмородиновая, от тоски помогает. Проверено. Чокнуться бы надо, одной как-то неловко. Снова подошла Зоя Лопухова, жена Дмитрия Федотова, к зеркалу, коснулась стекла хрустальной рюмкой. Тихий звон пролетел по квартире, рябь пошла стеклу. Увидела в нём молодого мужчину приятной наружности, губы шевелились, а звука нет, не включили звук.
    Села на диван и сидела долго, потом позвонила по знакомому номеру и долго объясняла, что она хочет. Абонент удивлённо ойкнул и неожиданно согласился.
    Ночью ей снилось, что сидит она в маленьком полутёмном кафе, а напротив – тот самый мужик, из зеркала. Он говорит, а слова слышно так ясно, как наяву. И говорит он странное, что Зоя сразу даже не может понять: про нелинейность времени и множество реальностей, про точку поворота и равновесие, которое есть смерть. А Зоя слушает и кивает, как будто ей понятно всё. А это – неправда! Вот проснусь, думает Зоя во сне, и разберусь, не полная же я дурочка, что-то в голове должно остаться?

    ***
    Зоенька Лопухова проснулась рано, долго тянулась, нежилась в постели, пока бабушка не стала ворчать и греметь тарелками. Пахло блинами и мёдом. Как хорошо, когда уроков нет и впереди каникулы. Такая хорошая жизнь. Беззаботная.
    — Вставай, соня, счастье проспишь! — бабушка заглянула в комнату, присела на край кровати, — тебе к десяти в школу Снегурочкой работать? Опоздаешь ведь. Я сейчас чайник поставлю.
    — Как мне эти утренники ёлочные надоели, — заныла Зоя, но ноги с постели спустила, — я встала уже!
    Вечером надо быть в полном параде. Вечером она сделает то, о чём додумалась только вчера, штуку, которая остановит Димку Федотова с его плоской ежедневной шуточкой.
    В столовой шумно, шушукаются девчонки, переглядываются. Никто не ждёт дурацкого новогоднего представления с надоевшим за школьные годы Дедом Морозом и Снегурочкой. Вот ещё, они взрослые, это нынешним пятиклашкам ещё интересно будет год-два-три, а потом и они заскучают. А всё равно никто не пропускает обязательную часть бала, к началу все на месте и на сцену смотрят.
    Лопухова в этот раз роль исполняла с таким азартом, что Дед Мороз даже потерялся на фоне её напора. В воздухе только молнии не сверкали от сгустившегося ожидания чего-то необычного. И оно случилось: Димка Федотов привычно приблизился к Снегурочке и завёл набившую оскомину речь:
    — Лопушонок, как поживает твоя коса-краса? Не обрезать ли немного эксперимента ради?
    Снегурочка, а по совместительству восьмиклассница Зоя Лопухова, держала паузу неприлично долго, а потом лениво вынула из рукава портновские ножницы, прихваченные из кабинета домоводства, и протянула их Диме Федотову.
    — Режь! Хоть под самый корень, разрешаю! — она всунула ножницы опешившему и застывшему как статуя Федотову, — ну, что же ты? Струсил?
    В зале стало тихо. Дима Федотов засмеялся, и зрители разом выдохнули.
    — Твоя взяла. Сдаюсь на милость победителю. Спасла свою косичку, Зойка. Говорят, у тебя имя от римлян. Не знаю, правда это или нет, но в гладиаторы бы тебя точно взяли.