Что хочет автор. Литературные конкурсы

Автор:	Александр Паршин
Тема:	Заседание №10 от 13.03.20 года 1-й поединок 3-го тура Чемпионата Английского Клуба	Ответить

   Закончился 1-й поединок поединок 3-го тура Чемпионата Английского клуба. Он проходил между рассказами «Золушка» - автор Владимир Печников и «Увольнение на берег» - автор Алексей Тверской.
   Со счётом 8:7 победу одержал рассказ «Золушка».
   Поздравляем Владимира Печникова с победой!

   Так будет выглядит таблица:

   1 Владимир Печников………3….…39-34.…...5
   2 Алексей Тверской…………3….....32-28…….4
   3 Александр Сороковик…….2……..31-20…….4
   4 Галина Димитрова………...2…….27-22……4
   5 Джерри……………………..2…….28-24…...3
   6 Татьяна Голотвина……...…2.……27-22….....2
   7 Николай Виноградов…......2…......23-22…….2
   8 Людмила Петриковская..…2…..…21-20..….2
   9 Ирина Лунёва…………...…2…......21-22.......2
   10 Александр Паршин….……2….….18-21.….2
   11 Олег Рай…………………..1……...12-10…..2
   12 Ирина Гендельман…….…2….….28-33...…0
   13 Ольга Гаинут…………..…2….…..17-30..….0
   14 Борис Голубов……………1……..1012……0

   Если, что-то не понятно по таблице, спрашивайте!

   ПЕРЕХОДИМ К ДИСКУССИИ С УЧАСТНИКАМИ ПОЕДИНКА

   Одновременно начинается 2-й поединок 3-го тура Открытого Чемпионата Английского клуба.
   Так что можно и участвовать в дискуссии с авторами на 1-ом поединке и писать рецензии на 2-й поединок.



   Золушка
   Владимир Печников

   Двойственное чувство приходит ко мне, после недавно услышанного рассказа или исповеди, как вам будет угодно: браня барина сто пятьдесят лет назад и оголтелого чиновника в наше время, не наблюдаем свои собственные поступки, которые решительно выворачивают наши души наизнанку при тщательном рассмотрении. Конечно, вы скажете, мол, есть только некоторые исключения. Увы, ничего не поменялось в сознании большинства из нас. Вместо лошади автомобиль, а мозги? Они прежние, как и многие-многие годы назад.

   … Я ведь, знаешь, Володя, росла второй после брата Михаила. А всего родилось в семье четверо детей. Самыми маленькими были Ванечка и Олечка. Мамка-то наша долго болела тогда и умерла, горемыка, оставив папке нас, чтобы поднимал уже сам, да и воспитывал. А его, Григория Максимовича, до такой степени потрясла смерть жены, что целыми днями работал он на мельнице, боясь зайти в родной дом к собственным детишкам. А потом… Потом началась жизнь. Да такая, что я с шести годочков увидела её неволей нескончаемой. До тонкостей познала с малолетства, будто эта, самая жизнь, есть не что иное, как безразличное подчинение чему-то неведомому и непременно грубому с жестокими обращениями, не смотря ни на какие возрастные категории.
   Ко всему люди привыкают. Даже к тем условиям, что пришлось самой испытать на собственной коже. Привыкла, можно сказать, и я к несправедливости, неотвратимости и неизбежности того состояния, в котором пришлось находиться довольно продолжительное время. Чего стоил один только вид из окон нашего, вроде бы полного, но душевно-пустого малосемейного домика. Домишка стоял на краю деревеньки, близ с кладбищем, где была похоронена мама, что ещё более опустошало и угнетало насовсем. Прямо с крайнего из трёх окон нашего домика, едва поднимавшихся от земли, смотрела я часто и, поначалу плакала. Спишь, бывало, слышишь, что стучатся в то самое окно… Но откроешь глаза, а за стеклом лишь тёмная осенняя ночь. Тёмная, будто тюрьма.

   Недолго папаня вдовым проходил, видно в полную силу осознавал, что ребятня должна находиться под присмотром непременным. Вот и привёл вскоре он в дом молодую жену Акулину и её двоих детей. Мы, четверо полусироток, к новым членам, какой-никакой, но семьи отнеслись чересчур настороженно. А что тут, Володя, могло быть ещё, если Акулина с первых дней, не скрывая, показала неприкрытый характер злой мачехи, полный гадостного омерзения? Она, что ты… Не искала повода, дабы дать очередную оплеуху чужим детям. Всячески обижала и нет, не давала просто так посидеть — всегда и постоянно нагружала нас тяжёлой работой. Бедный папочка, ведь он совершенно не знал, что творится в собственном доме во время его отсутствия. Или не хотел может этого знать…
   Уже сегодняшним днём сейчас думаю. А в ту пору мне очень хотелось и представлялось удивительно: вот вбежит на крыльцо отец, встревоженный от невероятных новостей, взволнованный и растерзанный мыслями о происходящем, и начнёт метаться по комнате, охая и восклицая на премилую давеча жёнушку: «Боже мой, боже мой! Пшла вон, падаль несусветная! На пороге, чтоб ноги твоей видно не было!» Но, увы… Я не помню мгновений до определённой поры, когда бы папка мой на Акулину хоть раз один, да заругался и находился, хотя бы в какой-то нервной тревоге. Его сухая фигура в мучном рабочем фартуке, с длинными размётанными волосами, с лицом, искажённым беспрерывной болью от многотрудной деятельности, до сих пор терзает меня, припоминаясь.

   А вот, слушай, что дальше-то было… Мишу папка отправил в ФЗО. Однажды брат вернулся оттуда повзрослевшим и первым делом поругался с мачехой, не надеясь на справедливость отца. Она страшно обозлилась у всех детей на виду и очень сильно ударила Мишу головой о стену. После того случая, несчастного братика начали мучить ужасные головные боли. А спустя несколько месяцев он умер. К тому времени, мы настолько были уже запуганы мачехой, что побоялись рассказать отцу про её выходки и как она била Мишу. И снова эти ночи… Я не вижу, но слышу своего брата за окном, как он шлёпает босыми ногами по грязным лужам и как вздыхает… А, я… Лежу в ледяном ужасе!
   Акулина ни в какую не пускала нас в школу, указывая на необходимость непременной работы, дабы облегчить наше собственное проживание. Но в тоже время, её любимые дочери в школе учились и с большой неохотой делали уроки. Ах, как мы завидовали им, ты себе даже представить не можешь!

    Времечко шло, ещё и ещё пролетали тёмные ночи. Однажды заскрипели ржавые ворота. Мои глаза широко раскрыты… Много звуков и много ужасных голосов, но вот на мгновение всё затихло, и я примечаю что-то необыкновенное: из-под полу начинает потусторонняя сила молотить кулаком по половицам. Я замираю, и даже задыхаюсь. Но совсем скоро соображаю: нет, это не дух — волы вышли из загона на волю и тронулись в путь. С девяти лет я уже вовсю их пасла. Не помню, Володя, как меня и звали по-другому, только Машка и Машка. Под палящим солнцем и под проливным дождём я, хрупкая по тем временам девочка, внимательно смотрела за животными. Хоть верь, хоть нет — я считала волов своими друзьями, разговаривала с ними, жаловалась на жестокость и грубость дрянной мачехи, рассказывала о заветных мечтах, о своём трудном детстве. Я была очень худой, ведь в котомке находилась только краюха хлеба да вода. Лишь летом выручали ягоды и трава-кислица.

   В один из дней я вернулась домой после работы и увидела на полу брата Ванечку. Он не подавал признаков жизни. Видно было, что мальчик толок зерно в ступе, а что с ним случилось потом — не знал никто.
   — Это болезнь его скрутила, вот и не выдержал. Значит, и виноватых нету, — сказала, как отрезала мачеха Акулина всем родным.

   На том дело и кончилось, но однажды… Я шла по улице и услышала, как соседка кому-то рассказывала, что видела, будто Акулина била мальчонку по спине чем-то тяжёлым. После того случая мне стало настолько страшно приходить домой после работы, что решила непременно жить только с волами. И снова… Волы мерно дышат. Нет той мёртвой, невозмутимой тишины, но слух не мирится с этим и наполняет оставшееся свободное пространство ужасными звуками — кричат Миша с Ванечкой! Потом я слышу глухой, точно в глубине земли зарытый непрерывный звук… А рядом с ним тянется тот протяжный и звонкий – ребяческий. И так долго-долго, пока не сморит сон.

   Как-то мачеха напекла из муки коржей и втайне от мужа и неродных детей спрятала их в печи. Младшенькая сестра Олечка увидела это и рассказала отцу. Тот впервые отругал жену, поделил коржи и ушёл снова на работу. Буквально через небольшой промежуток времени посторонние люди нашли Григория Максимовича и сказали, что дочь Оля лежит возле порога вся в крови. Отец быстро примчался, поднял с порога дочь и отнёс в больницу. У неё было порезано горло! К счастью, малышку спасли, а мачеха отмахнулась тем, что, мол, девчонка играла с ножом и порезалась…

   Я же жила на пастбище и высохла, Володя, словно тростиночка. Но мир и в то время был не без добрых людей, жаль только, что долго они не появлялись, эти люди. Когда меня увидел председатель колхоза, то ужаснулся, посадил меня на телегу и привёз на ферму.
   — Так, дочка, вот тебе моё указание, — сказал он тогда, — Будешь работать и жить на ферме. Тут тебя в обиду не дадут. Не плачь и никого не бойся больше, — а в сторону добавил, — если бы я тебя не забрал – ты бы померла в поле без воды, еды и отдыха.
   Мне тогда уже двенадцать лет было, и на ферме доверили группу коров. Трудно очень давалась новая работа, но я старалась и со временем стала всё успевать. Пила молоко, набиралась сил и кошмары ночные постепенно удалились прочь. Прошло несколько лет… Однажды отец поддержал решение поехать на торфоразработки, лишь бы в доме мне не находиться. Он принёс с работы муки и попросил жену испечь хлеб и насушить из него сухарей в дорогу дочери. Мачеха фыркнула поначалу, мол, у неё и без них работы невпроворот, но просьбу уже с охотой выполнила.
   Перед отъездом, я совершенно случайно услышала, как мачеха шепчется со своими родными детьми:
   «Не бойся, она не доедет до своей работы, загнётся в дороге, раз не хочет нам тут помогать».
   Я, конечно, поняла, что хотят отравить и тут же пожаловалась отцу. Тот сразу впервые крепко поскандалил с мачехой, за которую вступились дочки и стали избивать отчима, кто только чем мог. Не поверишь, Володя, я сразу, откуда только силы взялись, схватила дубовое полено и давай дубасить по ненавистным хребтинам обидчиков!
   — Ну, сейчас получите от меня! Твари бессовестные! — кричала я во всё горло, и била до тех пор, пока те не пустились в беспорядочное бегство! — Как можно тату обижать, гадины? — кричала я вдогонку!
   В этот же день папка выгнал их всех из дома: и жену, и её детей. Я очень хотела заработать побольше денег, для папы и сестры, но вскоре получила телеграмму о том, что отец тяжело болен. Он упал на кучу камня, когда ремонтировал крышу и повредил спину. От полученной травмы, папа вскоре помер.

   Знаешь, Володя, мне было радостно и грустно от того, что глаза у папки просветлели в конце своего пути, а потом… Долго-долго плакала… После таких минут тревоги и невыносимых мук от неведения другой жизни, а также от переживаний за отца, вылился океан горючих слёз. Такого пережила, такого… Врагу, Володя на войне не пожелаю.
   Еще немного времени пролетело… Пришла я как-то в гости к тётке и увидела Васю, с которым меня тут же и познакомили. Вечером Вася проводил меня до дому, а на следующий день мы поженились. Ведь сестрёнка Олечка прямо так и сказала: «Не бойся, сестра, он не обидит тебя. Я точно знаю – плохие люди в нашей жизни больше не встретятся».



   Увольнение на берег
   Алексей Тверской

   Судовые машины взбудоражили винтами тишь Уткиной заводи. По речной воде с обеих сторон отвесного кормового транца судна закрутилась многочисленные воронки. Теплоход замедлил ход и остановился. Тотчас в взбаламученную воду с высокого бака стремительно сорвался тяжеленный чугунный якорь, и мощная цепь громко грохотала в ноздреклюза, отсчитывая положенные для безопасной стоянки метры. Потом все стихло.
   И даже перестали мелодично стучать клапанами судовые дизеля. Спустя некоторое время Семен, глядевший в открытый иллюминатор с верхней постели двуярусной койки, услышал разговор матросов со вторым штурманом. Он приказал приспустить парадный трап с правого борта до невской воды, чтобы принимать в случае надобности дежурный катер, деловито снующий среди теплоходов на рейде. Суда ожидали проводки под питерскими мостами до Кутузовской набережной Васильевского острова.
   Матросы загремели подошвами рабочих ботинок по гулкой палубе порожнего сухогруза, натужно завыла лебедка. Затем все окончательно стихло, и только запах перегретого смазочного масла, проникавшего в компактную каюту моряков, напоминал о длительном переходе по тихой Ладоге и бурной на Ивановских перекатах реке Неве.
   На нижней койке зашевелился Николай, гулко прокашлялся и весело сказал:
   – До часа ночи простоим на яшке. Можно на берег отпроситься у капитана до утра, что зря париться здесь. Пускай чапают без нас дальше, а мы подгребем утречком своим ходом к мосту Лейтенанта Шмидта.
   Семен ничего не ответил. Ему было безразлично, потому в городе никого не знал, и спешить было не к кому. Юноша учился на третьем курсе мореходки, проходил практику на теплоходе «Волго-Балт-36», который из порта Череповец отправлялся после открытия навигации в Финляндию, чтобы загрузиться бумагой в порт Лондон.
   Николай тоже учился в этом же училище, но на механическом отделении, и до этой практики не пересекался с Семеном ни разу. Оба познакомились в поезде по дороге в вологодский Череповец на судоремонтный завод, где стояли зимой суда заграничного плавания река-море класса. Затем случайно попали вместе на теплоход и даже несли вахту в одно и тоже время: Осипов Семен – рулевым на мостике, Шахов Николай – мотористом в машинном отделение.
   – На танцы рванем в клуб имени Крупской на левом берегу, я знаю, где это, девчонок закадрим, погуляем белой ночью. Красота! У тебя есть девушка?
   – Нет.
   – И у меня нет, но будет! – рассмеялся Николай.
   – А что капитану скажу? Он на ночь отпускает курсантов не охотно, если родни нет в городе.
   – У меня родная тетя по матери живет у Володарского моста, скажем, что переночуем у старушки, – сказал Николай.
   – Сколько же лет ей? – больше из любопытства спросил Семен. – Если твоей матери, сам говорил, сорок исполнилось недавно.
   – Она младше мамы, тридцать, наверное.
   – Ну и старушка, – рассмеялся Семен. – В самом соку, как говорится, женщина.
   – Для меня старше двадцати пяти – бабушки. Так, что решил, идешь?
   Семен задумался: «Оставаться на теплоходе скучно, когда рядом манит берег. Можно прогуляться до утра для флотского разнообразия».
   Ровно в три часа дня оба моряка стояли на палубе, дожидаясь дежурный катер. Он уже спешил к ним. Николай в наглаженных флотских брюках, до блеска начищенных ботинках и белой облегающей форменке с застиранным гюйсом форсисто сбил набекрень фуражку с не по уставу большим морским крабом на околыше, нетерпеливо поглядывал на высокого и стройного Семена и приговаривал:
   – Сначала в кафе заскочим, дерябнем кофе с коньячком, потом к тёте забежим до танцев. Погода смотри, какая отличная!

   Катер подваливал против течения к трапу, но не успел коснуться его, как двадцатилетние Николай и Семен, демонстрируя молодецкую удаль, грациозно перескочили на его шаткую палубу.
   Берег встретил моряков равнодушно. Люди спешили по своим делам и не обращали никакого внимания на восторженных увольнением на берег молодых людей, разглядывающих местную публику. Юноши направились пешком по Октябрьской набережной в сторону Народной улицы.
   Когда перешли через мост на левый берег Невы, то увидели на Ивановской улице кафе. Семен толкнул дверь, и она открылась, пропустив моряков в большой темный зал. Посетителей не было, как, впрочем, не наблюдалось и персонала.
   Парни остановились у первого столика, нерешительно озираясь.
   – Через час откроемся, – услышали они недовольный голос.
   Откуда-то выплыл молодой человек в белой рубашке с черной бабочкой.
   – Что вы хотели?
   – Нам бы черный кофе с коньяком, – ответил Николай.
   Официант секунду колебался, но потом махнул рукой на столик у окошка и сказал:
   – Сейчас сделаю, а вы пока устраивайтесь.
   – А прилично ли? Ты к своей тете пойдешь, а я для чего? Кстати с кем живет она, ты не рассказал? – за чашкой ароматного кофе спросил Семен.
   – Ты не морочь себе голову на этот счет. Я приглашаю тебя с собой, значит, знаю, что делаю. Просто посидим за чаем до танцев, время проведем вне нашей коробки. Что плохого?
   – Ладно, идем. Кто там еще будет?
   – Никого, одна живет. Еще дочь есть у нее, но сейчас лето, и она отдыхает у бабули в Карелии.

   Тетушка Николая жила недалеко от кафе в сталинском доме на пересечении улиц Бабушкина и Ивановской.
   – Моя любимая тетушка Мария, – приятель представил молодую женщину Семену.
   – Семен, – протянул руку моряк.
   Черноволосая и стройная Мария напомнила ему подружку Лиду, с которой кадрился последнее время, приезжая на каникулы в родительский дом. Такая же живая, черноглазая и красивая.
   – Мария Куприяновна, – степенно пожала женщина руку парня.
   «Мягкая и ласковая ладошка, как у Лидухи, – подумал Семен. – И не скажешь по тонкой фигурке, что взрослая тетя родила дочь».

   С Лидой он познакомился близко два года назад в подростковой компании. Парни с девчонками сидели у костра.
   – Давай, подорвемся отсюда, – дрогнувшим голосом прошептала Семену Лида.
   – Куда? – спросил юноша и почувствовал волнение, которое приятно стеснило широкую грудь.
   Компания сидела на берегу озера у костра, вела разговоры, громко смеялась. Ребята опорожнили две бутылки вина на шестерых, и теперь наслаждались общением и теплым вечером.
   Всем было по четырнадцать-пятнадцать лет, кроме Лиды. Она сегодня отмечала восемнадцать. Высокая и черноглазая девушка много не разговаривала. Девушка, слегка раскрыв полные губы, с интересом слушала не по годам рослого и сильного Семена. Он мастерски «травил» анекдоты и смешные истории. Компания «умирала» от смеха, а маленькая и худенькая Валя едва не падала на землю: так весело ей было.
   – Сёма! Тебе артистом нужно стать, а не моряком! – сквозь смех выкрикивала она, зная его мечту о море.
   Лида прижималась к рассказчику к великому неудовольствию своей сестры Любы, которая считалась подружкой Семена. Она бросала косые выразительные взгляды на захмелевшую Лидку, чтобы та не липла к чужому парню. Но сестра не обращала никакого внимания на нее, непринужденно клала руку на колено юношу и заливалась колокольчиком, если шутка парня нравилась. Иногда, как бы бесконтрольно, ее рука соскальзывала между ног парня. Лидуха, как от огня, отдергивала ладошку и смотрела на парня, прикидывая: нравится ли ему такая рискованная игра.
   Рассказчику были по душе проделки взрослой девушки. Не то, что с Любой, которую даже целовать приходилось уговорами. Правда, кроме Любаши, он ни с кем еще не целовался, не говоря о чем-либо еще. Парням приятно находиться в одной компании с девушками, пить вино, сидеть у костра летом, ходить на дискотеку и прижиматься на танцах к ним всем телом, ощущая бугорки и впадины девичьего податливого тела.
   – Куда-куда! – заполошно зашептала Лида. – Я отойду, как бы домой, а сама буду ждать на Девичьей горе.
   – А Люба?
   – Перебьется сегодня! Скоро я надолго уеду отсюда. Ну что? Слабо, или мама не велит?
   – Жди! – буркнул Семен, делая безразличное выражение лица.

   Встретиться с девушкой, которая старше на три года и не учится в школе, было интересно. Ему казалось, что у таких девиц все не так устроено, как у его сверстниц. Лида одевалась по-взрослому, привлекая стройными и высоко открытыми ногами взгляды мужчин. Не говоря уже о малолетках, вроде Семена и его друзей, которые буквально пускали тягучие слюни, рассматривая «офигенную» фигурку раскрепощенной девушки. Но она не давала повода подросткам приударить за собой. Гордо проходила мимо «сопливых» ребят, цокая высокими каблучками туфель и вызывающе покачивая широкими бедрами. Последнее время носила такую короткую футболку, что можно свободно рассматривать плоский животик с аккуратным пупком, прикрытым пирсингом белого металла. Верхний «прикид» был настолько коротким, что нижний край оттопыривался на загадочных бугорках. Хотелось наклониться и заглянуть в образовавшуюся пустоту.
   – Оба-це! – сказал Семен друзьям, когда увидел Лиду с подругой впервые. Просто невыносимо прекрасные телочки. Явдуха обеим сразу!
   – Чебуратор что ли? – пренебрежительно усмехнулись девушки, проходя мимо. Одна внимательно осмотрела парня с головы до ног, но ничего не добавили.

   И вот сегодня Лида прибилась через сестру к малолетней компании, объявив о дне своего рождение. Никто не возражал, парни сгоношили пару бутылок вина, и молодежь отправилась на берег лесного озера, подальше от зорких взрослых глаз, поближе к воле.
   У маленькой и худенькой Вали в кавалерах ходил белобрысый Олег, близкий друг Семена. Приятель как-то поделился с ним, что его девушка еще в четырнадцать лет отдалась ему.
   Сему это немного задело. Он в пятнадцать лет еще ни разу не пробовал.
   – И как? – спросил он, как можно безразличнее.
   Но Олег не стал распространяться, лишь сладко причмокнул губами и прикрыл серые глаза, и парень понял, что было хорошо.
   – Надо Любку уломать, – завистливо пробурчал он. – Хватит в сухую обжиматься!
   Люба женским чутьем сразу догадалась, что парню нужно, но глухо сказала:
   – Сколько хочешь трогай руками, но на больше не рассчитывай до свадьбы.
   Она запрокинула голову к небу и замерла в ожидании. Но у Семена пропало желание. Он лишь усмехнулся:
   – Хорошо! Обожду, пока созреешь.
   Люба промолчала, но с тех пор избегала оказаться наедине с приятелем. Еще та была железная леди. Вот и весь опыт парня в амурных делах, если не считать снов…

   Лида попрощалась с честной компанией и ушла от костра.
   Следом откланялся Семен:
   – Всем сайонара, уезжаю на моря и не знаю, когда вернусь.
   Он взял за руку Любу и потянул за собой. Компания распалась.
   Парень проводил Любу домой, сославшись, что завтра рано вставать по делам. Чтобы не вызывать подозрения у девушки, он на прощанье долго целовал ее. Потом намекнул на большее, но Люба отказалась наотрез, и Семен, притворно вздохнув, буркнул:
   – Ладно, мне пора, до завтра!

   Он сразу же направился к месту встречи с Лидой.
   Девичья гора находилась на берегу озера. Она возвышалась песчаным обрывом над водой, откуда открывался прекрасный вид на озерную гладь. Полная луна висела, как шар, над лесом, освещая округу бледным светом.
   Лиду Семен увидел возле огромной березы. Девушка прислонилась к ней спиной и наблюдала за парнем. Он подошел к ней и спросил:
   – Не страшно одной в лесу?
   – Нет! Ты яблофон отключил?
   – Зачем?
   – Ты что, Мавр? Чтобы не затренькал, когда не нужно!
   – Уже! Что дальше?
   Лида подошла к парню и припала ртом к его губам. Она целовала его долго и страстно, просовывала язык в рот парню. Такие ласки возбуждали, и у Семена «поплыло» в голове, мысли путались от желания. Он не заметил, как скатился с девушкой на траву, и Лида долго еще целовала парня, доводила до исступления.
   Затем она оторвалась от губ парня и принялась лихорадочно расстегивать ему брюки. Семен дрожащими спешащими руками чулком скинул одежду, поспешно помог раздеться девушке…

   Под утро они лежали и смотрели на звездное небо.
   – Я люблю тебя, Лида. Давай через год поженимся. Мне шестнадцать будет, тебе девятнадцать. Я поговорю с родителями.
   – Тебя так не устраивает? Зачем жениться, дурачок!
   – Я хочу только с тобой так делать.
   – Ну и делай, когда захочется. Только шепни, и я твоя.
   – Я не хочу, чтобы ты с другими яшкалась.
   – Если поженимся, как будем жить?
   – Я работать пойду.
   – Куда?
   Семен замялся, не зная, что сказать. С работой в их городке туго, а чтобы получить профессию, нужно учиться несколько лет. Одним словом, думать об этом не хотелось.
   Парень хотел каждый день проводить с Лидой, а для этого ее нужно любой ценой удержать рядом с собой. За одну ночь девушка прицепила мертвым якорем подростка к себе.

   – Это не любовь, Сема! – сказала Лида однажды.
   – Что же?
   – Ты вырос в сельской местности и не раз видел бычков в стаде. Они еще не доросли до взрослых быков, а уже созрели, чтобы осеменять коров.
   – Я, значит, бычок, а ты корова, и я осеменяю тебя? – голос подростка звенел от обиды. – Больше я ни на что не способен?
   – Я не о том, ты дослушай. Когда корова загуляет в стаде, то вокруг ее бычки крутятся, пытаются запрыгнуть. А она их в серьез не воспринимает, рогами отгоняет и идет себе дальше, шаловливо пригибая голову и покачивая выменем, ждет своего быка, чтобы принести потомство.
   Корове приспело время, и она загуляла. Бычку можется, а ему не дают, потому что рано. Он не понимает этого, упорно тянется мордой к хвосту гулены, и никакая сила не заставит его уйти от нее. Ни кнут пастуха, ни прут хозяина не страшат бычка, его упорно тянет к корове. Такая сила инстинкта в нем.
   – Ты к чему «травишь» мне байки?
   – К тому, Семочка, что пройдет страсть, и ты успокоишься, будешь трезво смотреть на жизнь. Ты найдешь свою девушку, женишься, и у вас пойдут дети.
   – Ладно, допустим, что я бычок!
   – Клевый бычок! – засмеялась Лида.
   – Пускай клевый! А ты кто? Блудливая корова, которая перед всеми бычками поднимает хвост?
   – Дурак! Ты ничего не понимаешь в жизни. Я же сказала, что уезжаю, но не сообщила, что нашла своего папика. Он очень богатый человек и сделал мне предложение. Правда, на тридцать лет старше, но я согласилась, потому что буду в шоколаде на зависть подружкам.
   – Со стариком жить, себя не любить!
   – Стерпится-слюбится. Я давно мечтали из нищеты вылезти. Замуж иду за деньги.
   – Деньги придумали хитрые мужички с маленькими пиписками! – зло прошипел Семен.
   – Если бы ты со своей большой пипиской имел бабки, то вышла бы за тебя. Но так не бывает в жизни, поэтому приходится выбирать: или бабло, или пиписку. Я выбрала первое. Остальное доберу тайком. Ты давно понравился мне, поэтому проводила время с тобой. Будет, что вспомнить в золотой клетке!

   Вскоре Лидуха вышла замуж.
   Семен поступил в училище и постарался забыть ее.

   Мария Куприяновна напомнила парню о былой любви, и он весь вечер не сводил взгляд с женщины. Николай несколько раз толкал его за столом в бок, чтобы не пялился на тётю, и даже спросил, когда Мария убегала на кухню:
   – Что нравится? Но не для тебя моя тетушка, салага ты для нее еще.
   Семен согласился, но его сердце замирало и бухало под теплым взглядом женщины.
   – Ты ей тоже понравился, – сказал Николай Семену, когда вышли из дома Марии и направились в сторону парка на танцы.
   – С чего ты решил?
   – Какая-то не такая была она. То из рук у нее все падало, то бледнела, то смеялась невпопад.
   – А мне нравятся взрослые женщины, – грустно сказал Семен. – Они знают, что хотят от жизни.

   На танцах встретили еще одного знакомого курсанта. Втроем подцепили троицу подружек. Семену досталась высокая и худощавая девушка. Он с упоением танцевал с ней, но на душе было не спокойно. Его, как магнитом, тянуло со страшной силой к тетушке Николая.
   – Словно бычка, – буркнул он раздраженно. – А я давно дорос до взрослой коровы.
   – Это я-то корова? – расслышала девушка его последние слова и с горьким плачем убежала с танцевальной площадки.
   – Вот дурак! – корил себя Семен, разыскивая свою подружку в полумраке парка. – Вот куда подалась эта малолетняя глупышка?
   Но девушки нигде не было видно.

   Да и Семен не очень-то огорчился этому. Его ноги понесли невольно в сторону Володарского моста.
   – Вот пришел к тебе в гости. Надеюсь, что не прогонишь молодого морячка, – промямлил побледневший парень, когда на его звонок открыла дверь Мария.
   – Да какой же из тебя морячок? Вон какой здоровенный капитан стоит передо мной, – Мария Куприяновна не удивилась нисколько появлению в её доме Семена. Словно она ждала его. Женщина повеселела и достала из серванта бутылку красного вина.
   Семен облегченно выдохнул из легких воздух. Он понял, что эта женщина задержится надолго в его флотской жизни. На берегу останется человек, который будет его ждать в этом городе.