Что хочет автор. Литературные конкурсы

Автор:	Александр Паршин
Тема:	Заседание №9 от 06.03.20 года дополнительный поединок 2-го тура Чемпионата Английского Клуба	Ответить

   ГОЛОСОВАНИЕ ОКОНЧЕНО

   Закончился дополнительный поединок 2-го тура Чемпионата Английского клуба. Он проходил между рассказами «Декаданс» - автор Олег Рай и «Диана» - автор Борис Голубов.
   Со счётом 12:10 победу одержал рассказ «Декаданс».
   Поздравляем Олега Рая с победой!


   Так будет выглядеть таблица после двух туров:

   1 Александр Сороковик…….2……..31-20…….4
   2 Галина Димитрова………...2…….27-22……4
   3 Алексей Тверской…………2….....25-20…….4
   4 Владимир Печников………2….…31-27.…...3
   5 Джерри……………………..2…….28-24…...3
   6 Татьяна Голотвина……...…2.……27-22….....2
   7 Николай Виноградов…......2…......23-22…….2
   8 Людмила Петриковская..…2…..…21-20..….2
   9 Ирина Лунёва…………...…2…......21-22.......2
   10 Александр Паршин….……2….….18-21.….2
   11 Олег Рай…………………..1……...12-10…..2
   12 Ирина Гендельман…….…2….….28-33...…0
   13 Ольга Гаинут…………..…2….…..17-30..….0
   14 Борис Голубов……………1……..10-12……0

   Возможно, придётся организовать ещё один дополнительный поединок.





   Декаданс
   Олег Рай

   Сочинил же какой-то бездельник,
   Что бывает любовь на земле.
   А. Ахматова

   Утончённая нервность, гротеск, театральность реального мира, мистическая чувственность пёстрого маскарада иеродул (храмовых проституток) и поклонников Эрота, оранжевый свет керосиновых ламп и мрачные фейерверки. Смерть, задекорированная дорогими тканями и ажурными цветами, неловкие позы плотской любви, восковая жуткость и холод улыбок.О, как пугающе не весел, этот беззаботный и лёгкий Декаданs! Он как ужасное зеркало, искажающее радостный праздник!
   ***
   Шёл четвёртый год нового двадцатого века.
   Москва, словно тифозная больная разметавшаяся в мятой постели (короткого как огарок свечи) серебряного века, бредила наяву: аэропланами и братьями Райт, эротическими танцами и Айседорой Дункан, спиритическими сеансами, новыми индийскими философскими доктринами и госпожой Блаватской, эмансипацией, велосипедами, авто, модерном и цирком, где демонтировали для утончённой публики мордобой, называемый английским боксом.
   Это уже не прошлого века расхристанные Ваньки с Афиногенами стенка на стенку где-нибудь на Москва-реке, здесь всё культурно и куртуазно условно, по чётким записанным правилам, хоть и не менее жестоко.

   Вениамин Николаевич Касаткин — человек молодой, а значит увлекающийся, не мог довольствоваться одной лишь живописью, где явно имел дарование от Бога. Он с увлечением брал уроки модного джентельменского кулачного боя и разъезжал по Москве на новеньком авто от Laurin & Klement, осваивая все хитрости управления двадцатью лошадями, спрятанными под лакированным капотом и развивающим сумасшедшую скорость, аж в сорок пять километров в час.
   — Смотри, братец, какой у тебя талант. Будет ужасно, если ты растратишь его на пустяки, — сказал старенький профессор Чистяков своему ученику. — Человеческое восприятие сложный процесс, в его основе лежит целое, представляющее некою наглядную форму, которая всегда больше, чем сумма взятых отдельно её частей. Не важно, что это — живописное полотно, литературное сочинение, сон или фильма синематографа, в них, не смотря на фрагментарность и мозаичность являющихся видений, человек способен уловить целостный образ, который нечто большее, чем просто набор кусков. Ты похвально усидчив и дотошен, когда речь заходит о форме, но тут есть большая опасность остаться ремесленником, ведь в настоящем произведении искусстванужна не только безупречная техника, но и нечто более важное —живая душа.
   Вениамин отложил палитру, чистой ветошью тщательно вытер кисти и отошёл подальше, со стороны разглядывая законченную картину.
   На холсте среди гармонии изысканных тонов, вне времени жила обнажённаяюная девушка-солнце, с янтарного цвета глазами, обрамлённая медной копной волос, тихая, таинственная, подобная сказочной птице Сирин.
   — Что это за девушка? Как её зовут? Где ты нашёл такую натуру? — старый профессор, не отрываясь смотрел на творение своего любимого ученика. — Ты что вознамерился затмить Леонардо. Ах, какой упоительный взгляд.Да это же великая блудница Мария Магдалина. Ну ты братец и нахал. Взял и утёр всем нос. Вот она Российская Мона Лиза. Так и назови её «Наша Лизавета».
   — Профессор, это девушка из моих снов. Павел Петрович, я уже рассказывал Вам о ней. Её возможно действительно зовут Лизаветой, но в снах она Вета или Веточка.
   Образ рыжеволосой юной девы, собранный из мозаики разрозненных снов, приходил к Вениамину в минуты горя, чтобы молча разделить его печаль, и в часы радости, такой же не навязчивый и молчаливый.
   Юноша настолько привык к этому наваждению, что уже серьёзно считал образ девушки с янтарными глазами своим ангелом хранителем, приносящим утешение и удачу.
   — Что за странное имя для девушки? Хотя вы с ней отлично подходите друг другу: Веничка и Веточка, — профессор залился тихим старческим смехом. — Но отложим все эти шуточки. Остерегайся, друг мой, как бы из тебя не вышел пустой и эффектный мазилка. Уже сейчас на твоих картинах чистые крикливые краски стали вытеснять благородные замесы, столь приятные на картинах старых мастеров. Я уже вижу у тебя погоню за новомодным impression (впечатление), как у господина Моне. Это конечно заманчиво, но все эти французские штучки, где нет ни строгого рисунка, ни строгой формы, до добра не доведут. Приступая к работе отбрось это щегольство, оставь его Коровиным и Маковским, пусть они набирают на этом деньги, а твоё от тебя не уйдёт никуда.
   Наставник, безусловно, был в чём-то прав. Молодому амбициозному художнику временами хотелось щегольнуть и сотворить нечто эдакое, чтобы все вокруг ахнули. Но не смотря на минутные порывы, он всегда мог взять себя в руки.
   — Профессор, при всём моём почтении к вашему опыту, я всё же не во всём согласен с Вами. Я чувствую, что двадцатый век смог перешагнуть через авторитет старых мастеров и значительно продвинуться в создании новых цветовых гармоний и выразительных образов, которые теперь у многих моих собратьев стали и живей, и ярче.

   Этотпервый парижскийSalon d’automne (Осенний салон) являл собою возвращение ко дням творенья и выглядел собранием диковинок: гора Сент-Виктуар Поля Сезанна, с изумрудного цвета деревьями, виды Темзы в Лондоне Клода Моне, где в сумерках полыхал похожий на пожар киноварно-красный вечер, «Автопортрет с отрезанным ухом и трубкой» голландского художника Ван Гога, более похожего на пациента приюта для душевно больных. Этими картинами, написанными маслом, в золочённых рамах, были увешаны стены павильона Petit Palais (Малый дворец). Среди всего этого кричащего великолепия, где живопись освобождалась от сковывавших веками цепей, на одной из стен висело полотно с девушкой-солнцем. Ни в одном из залов Малого Дворца не скапливалось столько народа, как перед этим творением совершено не известного французам до этого дня московского художника Вениамина Касаткина.
   ***
   — Вот гадство! — шипел он, сотрясаясь в своём авто по московской булыжной мостовой. — Опять весь праздник испортил. Как нехорошо получилось.
   Лёгкий двухместный экипаж от Laurin & Klement, скакал резвым козликом по освещённым оранжевыми газовыми фонарями улицам, выхватывая очертанья столицы во мгле, тарахтя экономичным двигателем и взрыкивая клаксоном на невнимательных пешеходов, так и норовящих угадить под колёса. Причиной этой сумасшедшей гонки по вечернему городу было то, что временами наш молодой художник настолько отключался от этой реальности и застревал в своих грёзах, что забывал обо всём на свете, даже о еде.
   — И что говорить? Как оправдаться? Ведь это скандал. Она обидится не на шутку и на порог больше не пустит.
   Он был зван на ужин в канун православного Рождества и вспомнил об этом слишком поздно, потому что банально заработался и забыл о приглашении. Нет он не опоздал на час или два, как может показаться, а явился на следующий день.

   Поздним зимним вечером,он выпрыгнул из повозки и влетел в просторную прихожую. Молодая тётушка, Ариадна Александровна Тучкова-Уильямс — владелица типографии и редактор модного издания «Женский вестник», сама вышла на встречу в вечернем наряде, высоко приподнимая в правой руке керосиновую лампу, подставила для поцелуя щёку и, с насмешливой укоризной качая головой, сказала:
   — Ох уж этот вечно опаздывающий молодой человек! Вы только посмотрите до чего он додумался: манкировать визитами к единственной тётушке! Конечно я соглашусь, что визиты — скучный пережиток прошлого столетия, а ныне двадцатый век и теперь вовсе не нужно их делать, но подумай об одинокой женщине, ведь я умру, умру с тоски… исчезну навсегда! Ведь я одна у тебя, а ты… ты вечно занят, тебе некогда поздравить свою тётю с Рождеством? А она так любит тебя, а ты!.. ты ничего не чувствуешь! Ох! Какая я несчастная! Нет, нет, ты бездушный эгоист! Тебе нужно срочно найти жену, такую чтобы теребила каждую минуту, не давая покоя! Да-а! Бес-сер-деч-ный ты человек!

   Тётушка, которая всего на шесть лет была старше, со смоляными волосами и тёмными как бездна глазами, не выдирала волосы, не стучала кулаками в грудь, не лила слёз и вроде всегда не в серьёз, насмешливо укоряла, но… Вениамин в такие минуты готов был провалиться в преисподнюю от стыда за свою рассеянность. Эта ещё совершенно молодая женщина вечно кутала его в нежность материнского чувства. Убеждённая феминистка и эмансипированная старая дева, она немногих любила, но любила беззаветно и очень крепко, а любовь её, как акт, всегда была лишена глагольной формы, к сожалению.
   — Ну, в этот раз не моя вина, виной всему зима и паровоз, — воскликнул молодой человек, делая честные глаза и мучительно пытаясь сочинить, что-нибудь такое, что отвлекло бы хоть на время внимание. — Зима ныне очень снежная, замело дороги и поезд пришёл слишком поздно, опоздал на четыре часа, так что я не решился тебя беспокоить.
   — Да где же это ты пропадал, голубчик? — удивилась Ариадна Александровна.
   — Гостил у знакомых, на именинах прелестной молодой девушки Веты, и за ужином был объявлен её женихом.
   — Тише, не шуми. Мы тут с вчера истомились ожиданием и наконец махнули на тебя рукой. Настасья ушла спать расстроенная, прислугу я отпустила, одна терпеливо жду тебя…
   Молодой человек внутренне вздохнул, кажется гроза прошла мимо, и разыгрывая Отелло произнёс:
   — Merci, mon cher ami!! (Спасибо, мой милый друг!) Я безумно рад убедится в твоей верности.
   Она засмеялась:
   — Ты в последнее время здорово изменился — возмужал. Этот взгляд и эти совершенно невозможные щегольские усики. Что это с тобой делается? Это всё твоя Веточка с картины, что покорила весь Париж. Когда ты меня с ней познакомишь? Ах, где тот милый скромный мальчик? Откуда взялся этот денди — этот разбивающий беззащитные женские сердца нахал. Бедная Настасья, она уже влюблена в тебя, а завтра просто сойдёт с ума.
   — А кто такая Настасья? Может ты всё-таки соизволишь меня просветить.
   — Это, сестра моей гимназической подруги, приехала погостить у меня и посмотреть Москву. И я должна тебе сказать, что вот у неё истинная русская красота, не то что у меня. Только вообрази: аккуратную головку, волосы так называемого «цвета спелой пшеницы» и голубые глаза. И не глаза, а «лазоревые очи», как сказали бы в старину. Огромные ресницы и премилое лицо, ну и прочее.
   — Так, что там насчёт прочего, по подробнее, пожалуйста, — попросил Вениамин, больше забавляясь тоном каким тётушка сватала ему свою знакомую.
   — А вот оставайся ночевать, а с утра и сам увидишь, что там за прочее. Она, уверяю тебя, прелестна как нимфа…
   — Ну, дай ей Бог, ночевать останусь, любопытно взглянуть, что за нимфы у вас тут обитают, но уменя, сама видишь, обстоятельства изменились. Je vous prie donc de pardonner généreusement! (Так что прошу великодушно простить!)
    Через некоторое время, когда он направился в соседнюю комнату, где была дверь на балкон и горел камин, Настасья неожиданно мелькнула перед ним. Выскочила из комнаты обнажённая и тут же скрылась, одарив его изумительным восторгом. Он, слегка пришибленный, даже вышел покурить на балкон, чтобы немного остыть: «Действительно нимфа!» — подумал Вениамин, собирая разбежавшиеся мысли. Он курил и чего-то ждал. Вот послышались голоса в столовой, и он едва не сбежал от страха, навалившегося на него. К великому сожалению, у молодого человека до сих пор не было ни с кем амуров, лишь лёгкий флирт. Но его это не устраивало, казалось, жизнь уходила, а с нею и молодость. Он во всём винил свой тяжёлый, мрачный характер, всё мечтал быть весёлым и лёгким, чтобы море было ему по колено.
   Так порою бывает тяжело молодому человеку решиться на нечаянную интрижку — простую плотскую любовь! Удивительно, что никто в такие минуты не оказывает помощь юному созданию, не развеивает терзающие молодое сердце тревоги и сомнения, не поддерживает неокрепшую поросль человечества в момент потрясения от ускоренного роста гормонов и быстрого взросления.
   Наконец, немного успокоившись, он вошёл и с напускной игривостью встретил колкую шпильку тёти и озорную смелость Настасьи, которая мило краснея метнула в него из-под длинных ресниц сверкающую голубизну дивных глаз, особенно прекрасных в сочетании с бледным цветом её волос. Потом он снова курил у камина, чувствуя, как горячо припекает лицо и неприкрытые руки, а они стояли рядом, облокотившись на кресло. Настасья, завораживая томным голосом, ловко подражая Варваре Паниной, лукаво улыбаясь тихо напевала:
   «Белой акации гроздья душистые
   Вновь аромата полны.
   Вновь разливается песнь соловьиная
   В тихом сияньи луны.
   Помнишь ли лето: под белой акацией
   Слушали песнь соловья?
   Тихо шептала мне чудная, светлая:
   «Милый, навеки твоя!»
   Как же ему теперь следовало быть? Как решиться на тайное свидание тут под боком у тёти? Мысль о свидании отзывалась пустотой в животе и щенячьим восторгом, неудержимой тягой глядеть с обожанием на мелькнувшее недавно обнажённое совершенство сложения, чуть ли не подростковое, с острыми девичьими грудями. Даже мысль о том, что он не посмел бы целовать её с тем же чувством, с каким целовал давеча тётю, наполняла его какой-то высшей радостью. Он украдкой любовался её тонкой рукой с бледной кожей и золотистыми волосками — воображая, чтобы испытал, если коснуться их поцелуем. Почувствовав взгляд, Настасья вскинула на него свои «лазоревые очи» и он тут же сробел, опустил голову и наткнулся взглядом на её ноги, видимые сквозь прозрачную юбку под распахнувшимся халатом, тонкие, крепкие, в розовых чулках с голубыми подвязками.
   Поскучав в его обществе ещё полчаса девушки ушли спать, а он ещё долго сидел у камина лелея нежные грёзы. Но в конце концов решил, что пора отдыхать и, лёгкий от царившей внутри него бездумной радости, отправился к себе в комнату, да замер у порога поражённый сердитым шёпотом:
   — Куда ты запропастился? Я тут с ума схожу от страха… Зажги скорее лампу…
   Он дрожащей от волнения рукой зажёг спичку и увидел Настасью в прозрачной ночной рубашке сидящую на диване.
   — Ой, не надо света, — вдруг передумала она. — Ты можешь подойти ко мне? Я ужасно волнуюсь, скорее обними меня…
   Вениамин осторожно присел на диван и покорно приобнял худенькие девичьи плечи. Она тут же прильнула к нему и горячо зашептала:
   — Целуй же меня, целуй… сожми крепко… бери меня, я так хочу… я целая… я никогда ни с кем…
   Не договорив, она с неожиданной силой опрокинула и его, и себя на упругий диван.
   Любые неожиданности — перипетии, на пути человека или главного литературного героя имеют свой побудительный мотив. Создавая ту или иную ситуацию, человек и автор запускают грядущие изменения в жизни индивида или персонажа, предоставляя будущему произвольно выбирать время, когда проявятся последствия.
   ***
   Высокий, крупный человек, с окладистой бородой, с шикарной шевелюрой, похожий на льва, с крупными, но приятными чертами лица, с заметной проседью, называемой в народе «соль с перцем» бесцеремонно ввалился в кабинет, уверенно подошёл к Вениамину, небрежно поручкался и упал в застонавшее под ним кресло-качалку.
   — Ну что скажешь? Куда направимся?
    — Я хочу куда-нибудь в ресторан. Перекусить, — ответил Касаткин.
   — Я тоже поеду с тобой. Кстати за тобой долг сто рублей — заявил бесцеремонный гость.
   — Когда это я успел наделать долги? — изумился хозяин.
   — Да я тут с утра уже подписался за тебя на подарок тётушке, Ариадне Александровне. Никак невозможно было, друг ты мой ситный, не подписаться, ведь вся типография знает, как она заботится о тебе, да и парижским гран-при ты полностью обязан ей.
   Вениамин встал с дивана и вынул из бюро де пант портмоне.
   — Да ты точно ли заплатил сто рублей? — с сомнением поглядел он на приятеля. — А то, небось, отдал четвертной, а мне тут заливаешь про сотенную.
   — Ну, скажешь тоже мне! — нисколько не смутился подобным подозрением гость. — Раз говорю, значит заплатил.
   Он ловко выхватил из рук Вениамина банкноту.
   — Учти брат, народ там даже косился, что мало вкладываю. Тебя же не меньше чем в пять миллионов оценивают.
   — С чего это вдруг?
   — А с того, что я всем так говорю, вот те крест.
   — Постой, для чего же ты всех дуришь? Да и сам с чего решил, что у меня пять миллионов?
   — Никого я не дурю, вот выдумал же, все эти слухи нужны для престижа. Ты ещё очень молод, братец, и наивен. Престиж, дорогой мой, создаётся друзьями, и ты должен ценить их за это. Ну кто ты без престижа? Обычный мазилка. А с престижем ты модный живописец, к тебе уже с заказом на две сотни не подойдёшь, шалишь брат, тут не меньше чем на миллион заказывай или проходи мимо.
   — Я согласен ценить тебя, но ты уж будь добр не загибай так круто, будь посдержанней.
   — Зачем?
   — Ну как зачем, мне право слово становиться неудобно, как подумаю, какую пыль мы с тобой пускаем в глаза. Как только возникнет нужда в престиже, я сам попрошу тебя об одолжении.
   — Сам он попросит, посмотрите на него! — искренне развесился гость. — Поглядел бы я, докуда бы ты доехал, если бы всё делал сам! Послушай, дорогой ты мой, мы оба — я и твоя тётя, безмерно любим тебя и нам противна вот эта твоя провинциальность и узость мышления. Ну, честное благородное, никак не привыкнешь ты мыслить глобально и жить на широкую ногу, всё мелочишься. Ты брат, сейчас вылитый мещанин из Оренбурга, нет в тебе барина с русской душой нараспашку. Вот посмотри на Шаляпина, вот где русский человек, а голос каков. Я вот частенько примечаю, как ты в душе морщишься, когда приходится лишнюю бутылочку Veuve Clicquot (Вдова́ Клико́) попросить, небось думаешь: «Вот снова навязался на мою голову этот Волобуев, теперь платить и за него придётся». Так вот я тебе ответственно заявляю, братец ты мой, что ты врёшь, сегодня я сам буду тебя угощать.
   — Да ладно, насочиняешь тоже. Я вовсе не такой жмот, каким ты меня тут нарисовал.
   — Это я-то сочиняю? А, впрочем, ладно. Всё это, милый друг, для твоей же несомненной пользы — тебе просто необходимо расширять свой круг. Да только ты пока не умеешь широко охватить жизнь. Ну чего ты тут валяешься на диване? Разве так должен жить человек, у которого без малого пять миллионов в кармане? Вот гляди, даже папироски припрятал так, чтобы Волобуев их не нашёл.
   — Ну так оглянись, на столике в коробке как обычно и объясни с чего ты опять про эти деньги? Откуда взяться у меня этим пяти миллионам?
   — Так ведь Москва только и говорит об этом. А ты молчи и не спорь, это я по секрету всем разболтал.
   Волобуев резво поднялся, подошёл к столу, открыл коробку и стал запихивать папиросы в огромный портсигар.
   — Не смотри так, милый друг, это я на нас двоих беру, покурим после завтрака, — успокоил он Вениамина. — И знаешь, что? Прикажи в ресторане, чтобы завтра обед накрыли у тебя дома. Будешь принимать гостей.
   — Кто это собрался ко мне в гости? — удивился Вениамин.
   — Да не пугайся ты, будут только близкие: сестричка моя Ирина Евлампиевна, муж её Алексей Никонорович, да дочь их Катюня, вернее Катерина Алексевна, — пояснил Волобуев, — Знаешь, они давненько уже у меня выспрашивают: «Когда же наш любимый Вениамин Андреич соизволит пригласить нас к себе в гости? А вот с твоей стороны, брат ты мой, такое невнимание к очень приличному семейству, выглядит свинством. Только ты не подумай ни чего такого, что, мол, я тут свою родню нахваливаю. Нет брат, ничего подобного, я, знаешь ли, самый справедливый и беспристрастный человек, это тебе любой в Москве скажет. Ну а Катёнок, ну что за прелесть. Сколько в ней непосредственности, сколько жизнерадостности. Она же вся как сгусток электрической энергии — шаровая молния. Рядом с ней, брат, даже труп начнёт шевелиться. Тебе просто необходимо чаще бывать в её обществе, с твоей-то квёлой натурой. Ну а сестрица — милая, скромная, тихая женщина. Прекрасно образована, переводит любовные романы с французского. Очень сердечная, чувственная дама. Если бы ты видел… плачет и переводит, уже весь словарь в слезах, а она всё равно переводит и переводит. Да, братец, вот такие люди! Алексей Никонорыч? Ну, этот просто без ума от балета. Тонкой души человек, ценитель всего прекрасного. Сам убедишься. Вот придёт, покажешь ему свои картины, и он в раз тебе скажет в чем ты слаб, братец. Но всё-таки опять вернусь к Катерине. Признайся, заинтриговал я тебя?
   — Признаюсь заинтриговал, — не стал возражать Вениамин.
   — То-то, брат. Сам увидишь, сколько в ней озорства, сколько непосредственности! Но учти, она девушка из приличной семьи и с кем попало водиться не будет. Так что придется немного поднапрячься, чтобы произвести впечатление, если вдруг некто надумает на ней женится.
   Волобуев при этих словах несколько странно поглядывал на молодого человека, но тот не придал этому значения.

    С Геннадием Евлампиевичем Волобуевым, московским журналистом, наш юноша сошёлся совершенно неожиданно, настолько неожиданно, что даже невозможно было точно сказать, как состоялось это странное знакомство, учитывая разницу в их возрастах. Уже со второй встречи Волобуев стал говорить с юношей как с давним знакомым, а после третьей вовсе заявился без приглашения, брал со стола и спокойно курил чужие папиросы, при этом интересуясь обычным тоном:
   — Где сегодня обедаем?
   В ресторане Волобуев так ловко всегда оборачивал ситуацию, что платил каждый раз Вениамин, а потом Геннадий Евлампиевич прилюдно совал юноше причитающиеся с него три рубля, тот конфузился и не брал денег.
   — Нет, я положительно не могу тебе позволить платить за меня, — возмущался Волобуев. — Даже, несмотря на то, что мы с тобой друзья.
   Но вскоре по рассеянности стал забывать об этих трёх рублях.
   Причиной сблизившей этих столь разных по возрасту и характеру мужчин являлось то, что Вениамин был провинциалом из Оренбургской губернии и, к тому же, по молодости несколько неловок в бытовых вопросах, а Волобуев оказался его прямой противоположностью — коренной москвич и просто дока в подобных делах. Казалось невозможно найти такого вопроса, в котором бы журналист не разбирался, и не имелось в Москве уголка, где Волобуев не имел бы пару тройку знакомых, к которым мог запросто обратиться при нужде. Вениамин довольствовался тем, что нашёл услужливого человека, готового помочь в решении любых вопросов за символическую выгоду. Таким образом, их отношения очень быстро упрочились.
   ***
   Появляясь время от времени из своего внутреннего, иллюзорного мира в мир внешний, хаотично изменчивый, мы получаем возможность объективно взглянуть внутрь себя извне, как бы чужими глазами, и осознать нехитрые мотивы, движущие обычно нами.
   Званый обед для родни Волобуева, доставил хозяину массу впечатления. Ирина Евлампиевна, зрелая дама с завитой пышной чёлкой и несколько длинноватым носом, хранящим следы рисовой пудры «La Diaphane», пребывала в том радостно возбуждённом состоянии, в какое непроизвольно входят чувствительные женщины на банкетах, устроенных для них одиноким мужчиной. Она не то чтобы откровенно заигрывала, этого не случилось, но вошла в такое игривое состояние от внимания, что явно демонстрировала всем своим поведением нежелание строго следить за собой. Супруг её, Алексей Никонорович, худой, мосластый, похожий на русскую борзую, с седыми редкими волосами мужчина оказался на диво речист и не умолкал весь обед. Создавалось впечатление, что он обладает ещё более обширными знаниями во всех областях чем Волобуев. Казалось, нет предмета, о котором Алексей Никонорович не имел бы самые точные сведения. Пока этот безусловно достойный отец семейства оживлял обед всевозможными рассказами, с другой стороны стола его дочь Катерина Алексеевна демонстрировала свою непосредственность. Мелкая, худая, очень смуглая, вся какая-то цыганистая — она изнывала от избытка энергии. Это являлось её амплуа, которое девочка выбрала вполне сознательно, слушая, как восторгаются бойкими девушками, в которых много жизни. Она по-особому двигала бровями и поводила плечами, на подобие цыганского танцевального трепетания — это был её коронный номер, который сопровождался бесподобной игрой довольно таки привлекательных глаз.
   Демонстрируя живость за столом, Катерина беспричинно двигала рюмки, стучала вилкой, тянулась то за хлебом, то за горчицей и под конец затеяла возню с Вениамином, сидевшим рядом. Она шаловливо срывала салфетку, едва он пристраивал её под подбородком, щекотала его и настойчиво лезла туда, куда (казалось бы) приличной девушке лезть не стоит. Но молодому человеку это импонировало, и он с готовностью подливал вино игривой соседке, а она, отпив немного, переливала в его бокал.
   — Катерина, Вы не опасаетесь, что я догадаюсь о Ваших сокровенных мыслях? — спрашивал совершенно опьянённый юноша.
   — О-о! Я никогда ничего не скрываю, — проворковала юная дева, сделав коронное движение бровями и плечами. — Мои мысли как шампусик прозрачны.
   — И так же игривы, — млел молодой человек.
   «Действительно очень живая», — восторженно думал он.
   Тем временем все, немного отяжелевшие от обеда, плавно переместились в кабинет, где Ирина Евлампиевна расположившись в уютном кресле прикрыла веки. Катерина, пристроившись к пианино побрякивала рванными аккордами, а глава семейства склонился к уху хозяина и поинтересовался:
   — Нет ли у вас, молодой человек, каких-нибудь «крашенок»?
   — Что Вы имеете в виду? — спросил Вениамин, не совсем поняв вопрос.
   — Ну такие разукрашенные фото с голами девицами? Очень, знаете ли, люблю разглядывать потихоньку от дам.
   Касаткин, поражённый откровением, покосился на Алексея Никоноровича.
   — Нет, не держу, знаете ли, но могу предложить этюды с обнажённой моделью.
   — О, весьма признателен. Очень, знаете ли, интересуюсь, — проговорил Алексей Никонорович, подмигивая с каким-то странным выражением.
   Они прошли в мастерскую и Вениамин выставил перед гостем картоны с натурными этюдами.
   — Да-с, молодой человек, скажу вам как ценитель прекрасного, Вам нужно учиться и учиться, очень, знаете ли, небрежно рисуете, — сказал отец семейства, пристально разглядывая некоторые анатомические детали.
   В это время на средину комнаты выкатился Волобуев.
   — Господа, учитывая то, что с нами две прекрасные дамы, думаю, хозяин не устоит перед тем, чтобы пригласить нас куда-нибудь в город, дабы достойно завершить этот великолепный вечер.
   — Ах. Как прекрасно! — воскликнула Катерина, демонстрируя плечами живость.
   Волобуев снова как-то по-особому многозначительно взглянул на Вениамина и помчался за извозчиком.
   ***
   На следующее утро, Вениамин проснулся поздно, с головной болью и совершенно разбитым телом, будто его всю ночь катали по камням. Он был сильно расстроен. Впечатление от поездки в город не получалось назвать приятным. Да и помнил он всего лишь то, что сидели в отдельном кабинете, где им подавали ужин, к которому никто не притрагивался, потому как в обед ещё наелись по горло. Но бутылки перед Вениамином стояли весь вечер, и ему всё подливали и подливали, словно собирались опоить. Все порядком осоловели, а Катерина поминутно вздрагивала плечами и двигала бровями, изображая избыток жизни, и лезла его щекотать. Потом пел цыганский хор, а затем они с девушкой оказались одни в кабинете, и он вдруг сильно ослабел, а Катерина ему безумно понравилась своей непосредственностью и живостью. Наверно в тот миг он казался смешным и жалким, но ему было всё равно.
   Он не мог вспомнить, сколько денег взял с собой, но домой он приехал без единого гроша и это обстоятельство теперь его ужасно злило.
   «Этот Волобуев прям разбойник с большой дороги, — думал он. — С ним точно без штанов останешься. Надо быть поосторожней, ведь он, гад, деньги прям из бумажника может выцепить».
   В этот самый миг и явился Волобуев, до невозможности серьёзный. Сухо поздоровался и присел на краешек кресла, укоризненно глядя на молодого человека.
   — Ну, и нажрался ты вчера, — произнес он, неодобрительно качая головой.
   — И без тебя знаю, что нажрался, — огрызнулся Вениамин. — не стоило столько пить.
   — Особенно когда рядом молоденькая девушка, — поддержал его Волобуев. — Знаешь, что ты серьёзно скомпрометировал Катерину Алексевну.
   — Чем это я её скомпрометировал? — смутился юноша.
   — Позволь заметить, ты так вольно вел себя с ней, будто вы жених и невеста, — строго произнёс Волобуев. — Мы, конечно, прикроем на это глаза, раз у тебя действительно серьёзные намеренья.
   — Какие такие у меня могут быть намеренья? — взвился вдруг срывающимся голосом Вениамин. — С чего ты снова взялся сочинять?
   — Да ладно. Думаешь, мы не видели, как сильно Катерина тебе понравилась? — успокоил его Волобуев. — Да и как могло быть иначе? Она же сама непосредственность.
   Вениамин вдруг вспомнил свою давешнюю пьяную расслабленность и энергичные движения головы Катерины у себя ниже пояса и теперь «это» показалось ему отвратительным.
   «Да пошла она… со своей непосредственностью», — распалился молодой человек.
    — Мне очень жаль, но у меня уже есть невеста и я не собираюсь, ни на ком кроме неё жениться, — произнёс он в слух.
   — Ах вот как? — Волобуев откинулся в кресле. — Чего же ты тогда так себя ведёшь с порядочной девушкой?
   — Как я себя веду? — взъярился Вениамин. — Если вы видели, что я повёл себя не прилично, почему вы не ушли, а остались и спаивали меня.
   — Ты обязан был не забывать, что рядом с тобой невинная девушка, — давил Волобуев на юношу.
   — А скажи мне на милость, почему родители невинной девушки не сообразили, что не стоит таскать её по кабинетам ресторанов и оставлять наедине с пьяным мужчиной? — упирался Вениамин.
   — Ах вот ты как заговорил! — подскочил с кресла Волобуев. — Я тебя больше знать не желаю, и ноги моей здесь отныне не будет.
   — Вот и отлично! Даже просто прекрасно! — выкрикнул распалённый Вениамин.
   — Что-о? — Лицо Волобуева приняло печальное выражение. — Вот как ты запел. И это так ты ценишь друга, который всего себя до последнего отдаёт тебе?
   Оба замолчали, задумавшись каждый о своём.
   Неожиданно, отворилась дверь, и раздался громкий голос:
   — Позволите?
   Широко распахнув створку и нарочита громко шаркая каблуками и бренча шпорами, намерено шумно вошел улан — немолодой, крепкий, рыжий и веснушчатый, на кривых коротких ногах, одетый не без щегольства.
   — Кто Вы, сударь, и что вам тут понадобилось? — раздражённо спросил Вениамин, всё ещё пребывая под впечатлением от перепалки с Волобуевым.
   И без того некрасивое лицо улана сделалось багровым и он, как-то странно не разжимая зубов, спросил:
   — Надеюсь, имею честь беседовать с господином художником.
   — Вы не ошиблись. Что Вам угодно? — спросил Вениамин, подойдя к военному.
   — Вы убили Настасью Петровну, — сказал улан, глядя на Вениамина вытаращенными глазами.
   — Да Вы пьяны, сударь? Какую Настасью Петровну? — продолжая раздражаться, перешёл на крик молодой человек.
   — Настасью Петровну Преображенскую, надеюсь, не совсем ещё успели забыть?
   — Вы что так шутите? — спросил изумлённый юноша.
   — Вы полагаете этим можно шутить?
   — Врёте, Вы нагло врёте! — закричал Вениамин и обернулся за поддержкой к Волобуеву.
    — Вот ещё один паяц! — юноша вдруг залился смехом. — А я и в самом деле немного испугался, подумал, действительно, что-то случилось.
   Улан полез за пазуху, вынул небольшую тетрадь и, не глядя на Вениамина, швырнул её тому к ногам.
   —Читайте, Вы сами всё поймёте…
   Это оказался дневник Настасьи.
   «Был уже третий час ночи. Вениамин крепко заснул, а я всё не могла… Никак не могла осознать, что я уже совсем другая — я стала женщиной! Я безумно счастлива! Как хорошо, когда есть человек, которого ты можешь полюбить…
   Я не понимаю, как это могло случиться, я сошла с ума, я никогда не думала, что я такая!
   Приезжал мой жених, ему уже сорок шесть, пахнет английским одеколоном, а глаза… я чувствую к нему отвращение… теперь мне один выход... но почему-то мне кажется, что я буду жить вечно и буду счастлива».
   — Как это случилось? — боясь даже взглянуть в сторону улана, спросил юноша.
   —Она удавилась шарфом, — всё также, не разжимая зубов, и играя желваками, сказал улан.
   И тут вновь оживился Волобуев. Он подскочил к улану и спросил:
   — Чего Вы желаете сударь от моего лучшего друга?
   — Сатисфакции, сударь, сатисфакции! — выпалил улан Волобуеву.
   — В таком случае, уважаемый, выбор оружия остаётся за нами, — заявил журналист улану.
   Тот молча боднул головой в знак согласия.
   — Тогда извольте прислать секунданта вот по этому адресу, — Волобуев протянул улану свою карточку.
   Взяв карточку улан ещё раз боднул головой и развернувшись вышел вон, даже не попрощавшись.
   Вениамин тем временем подошёл к горящему камину и швырнул в него дневник, который нестерпимо жёг ему руки.
   — Как она могла так поступить со мной и с этим уланом? — произнёс в недоумении Вениамин. — Как она жестока.
   — Ты лучше сейчас думай о том, какое оружие выберешь, — отвлёк его от мрачных мыслей Волобуев. — А то не пройдёт и двух дней, как ты с ней встретишься. Вот там обо всём и спросишь. А пока я предлагаю стреляться на пистолетах. Что скажешь?
   — Нет, — сказал Вениамин, потирая виски, — я ни разу не стрелял и точно промахнусь. Лучше на саблях.
   — А тебе приходилось уже фехтовать? — удивился Волобуев.
   — Ни разу, — признался юноша. — Да я и сабли-то никогда в руках не держал.
   — А чего-ж ты тогда? — возмутился журналист. — Нужно выбрать то, чем ты хоть немного владеешь.
   — Бокс, — сказал Вениамин.
   — Что? — удивился Волобуев.
    Вдруг он возбуждённо подскочил, и стал ходить по комнате.
   — Ты же у нас настоящий денди, — вскричал журналист, наконец. — А значит, дуэль будет в английском стиле.
   Мы, живущие на стыке двух веков, отлично знаем, что никто не может нам помочь, потому как для нас неудачников, родившихся во времена великих перемен и потрясений, прописана участь лишних людей. Мы вынуждены скрупулёзно разбирать и объяснять каждый свой поступок, будто он имеет значение в масштабах города, страны, планеты, обречены искать в чужих теориях и литературных сочинениях обоснование нашего существования.
   Вениамин после бесконечной ночи, заполненной отчаянием и грустными думами, которые не давали уснуть и разрывали на части неокрепшую душу, был бледен и угрюм. В тишине комнаты он уловил шум экипажа и выбежал из дома неодетым. На улице уже светало. Юноше показалось, что он обознался и коляска проедет мимо, но она свернула и скрипя колёсами остановилась напротив него. Молодой человек с облегчением опознал в коляске Волобуева.
   — Погодите, — крикнул Вениамин. — Я сейчас. Я быстро. Разве уже пора?
   — Да. Восьмой час уже, да пока доедем до места.
   Вениамин надел пальто с меховым воротником, шляпу «хомбург». Сунул в карман портсигар с папиросами и выскочил к ожидающему экипажу. На улице царила тишина, лишь скрип колёс, приглушённый цокот копыт да фырканье лошади. Все эти звуки и чуть посветлевшее унылое небо раннего утра наполнили душу Вениамина тоской. Ехали долго: сначала по спящим центральным улицам, потом по тёмным окраинам и наконец выехали за город, а вскоре Вениамин увидел поджидающих, его с Волобуевым, людей. Улан, сцепив за спиной руки, быстро ходил по небольшой поляне, а его секундант стоял в сторонке и курил папиросы.
   — Как это не учтиво с вашей стороны! — сказал улан, в своей манере не разжимая зубов. — Может быть, по-вашему, и хорошо задерживаться, но, по-моему, это неприлично.
   — Не горячитесь улан, мы вовремя, — возразил Волобуев демонстративно доставая часы.
   Секунданты, отойдя в сторону, закурили. Они тихо переговаривались между собой, время от времени поглядывая на Вениамина, а юноша испытывал неловкость, как человек, невольно привлекающий всеобщее внимание. Юноше захотелось, быть избитым как можно быстрее, и чтобы отвезли его, наконец, домой, и избавили от всеобщего интереса.
   Такой красочный восход солнца над городом Вениамин видел впервые в жизни. Ранее утро, первые золотистые лучи, белый снег и тёмные силуэты людей, напоминающие чёрных ворон, казались не реальными и чуждыми его беззаботной жизни. Всё это не вязалось с пережитыми этой ночью мыслями, чувством вины и казалось не нужным, стесняющим на столько, что молодой человек охотно бы ушёл, не дожидаясь поединка. Улан, напротив, был чрезмерно возбуждён, но старательно делал вид, что любуется рассветом. Все осознавали, что нужно уже начинать или закончить наконец то, что начали, но никто не решался, а только топтались, курили и тихо переговаривались.
   — Я полагаю, господа, что пора уже начинать, — сказал утомлённо Вениамин. — Тянуть дальше не зачем.
   — Да конечно, — поддержал его улан.
   Наступило молчание. Волобуев как-то нерешительно, слегка припадая на одну ногу, подошёл к улану.
   — Вот что хочу вам сказать, голубчик, — начал Геннадий Евлампиевич. — Сейчас я выступаю не как секундант, а как посторонний человек.
   — Чего Вы хотите?
   — Принято так, что когда секундант советует заключить мировую, то на это не обращают внимания, ибо предложение просто формальность. Но я прошу Вас взглянуть внимательно на вашего противника. Он сегодня несколько ненормален, то есть не в себе и потому жалок. У него, как и у Вас, произошёл несчастный случай.
   Улан сморщился, будто услышал гадость и не обращаясь ни к кому конкретно выкрикнул:
   — Господа, давайте покончим с формальностью. О примирении не может быть речи. Что следующее у нас по протоколу. Поскорее, господа, уже нет мочи ждать.
   Оказалось, что никто из присутствующих ранее не бывал на дуэлях, никто не знал, как нужно становиться и что должны делать или говорить секунданты, а потому руководство действиями взвалил на себя решительный Волобуев.
   — Господа, кто-нибудь помнит, как подобное описано у Лермонтова? — спросил журналист.
   Все сделали вид, что с увлечением разглядывают что-то вокруг.
   — Кажется у Тургенева Базаров тоже с кем-то того… Ну да ладно, это не к чему. Отмеряем расстояние — дел-то всего.
   Он торопливо три раза шагнул, а секундант улана двумя тростями обозначил барьеры. Противники тут же заняли свои позиции. Волобуев что-то говорил улану, а потом Вениамин тянул спичку и выслушивал долгое объяснение каких-то тонкостей, но ничего не слышал, вернее его сознание никак не могло воспринять того, что слышит. Юноша лишь поднял руки обозначив стойку для поединка, но оказалось, что забыл снять пальто и у него сильно сжимало в плечах и под мышками, от чего руки расположились неловко, будто закованные в рукава из жести.
   — Улан, Вы атакуете первым, — оповестил Волобуев.
   И тот, встал в позицию фехтовальщика и, слегка приволакивая одну ногу, направился к Вениамину. Подойдя вплотную, он широко замахнулся, по русской традиции оттягивая назад кулак и намереваясь ударить его основанием. Вениамин присел, кулак противника просвистел у него над головой и Улан, не ожидавший подобного трюка, едва не упал. Два секунданта, как заядлые болельщики, зааплодировали, возгласами подзадоривая бойцов.
   — Касаткин, Ваш ответный ход, — выкрикнули секунданты.
   Вениамин в три прыжка подскочил к противнику и ткнул кулаком левой руки тому в подбородок.
   Улан качнулся, но устоял на ногах, а секунданты снова разразились восторгами. Вторую атаку Улан построил на военной хитрости: широко замахнувшись правой рукой и отвлекая внимание соперника, он неожиданно без замаха ударил того с левой, в ухо. Вениамин, и без этого мало что понимавший в происходящем, мгновенно оглох, но на ногах всё-таки устоял. Глядя в насмешливое и красное от возбуждения лицо противника, молодой человек в три торопливых прыжка подбежал к нему и снова нанёс удар левой рукой. Но и в этот раз противник применил хитрость: он резко наклонил голову и кулак юноши впечатался в каменный лоб военного. Вениамин охнул и затряс отшибленной рукой, едва не плача, а враг усилил натиск, проведя ещё одно обманное движение, он со всей ненавистью влепил юноше в другое ухо, от чего тот упал на четвереньки, разглядывая черноту со звёздочками вместо белого снега. Но поединок оказался ещё не законченным. Из жестов Волобуева Вениамин понял, что теперь его очередь атаковать и он, покачиваясь подошёл к улану, и обозначил движение. Улан снова подставил лоб, но удара не последовало. В тот момент, когда он приподнял голову, чтобы взглянуть на противника, Вениамин со всей жестокостью, на которую был способен, нанёс удар с правой в переносицу улана. Сражённый военный осел в снег, который тут же стал заляпывать красными точками.
   — Всё поединок окончен, господа, — заорал неожиданно оказавшийся рядом Волобуев. — Поединок по условиям до первой крови. Улан Вы проиграли.
   Улан неожиданно для всех вдруг взял и сомлел от вида собственной крови, что иногда случается с мужчинами, и даже с военными. Секунданты быстро отнесли его в экипаж, и потерявший сознание улан снова отбыл не простившись.
   Вениамин с Волобуевым, выкурили по папироске и тоже отправились обратно в город.
   — А ты у нас, братец, оказывается бретёр, — сказал Геннадий Евлампиевич юноше. — Я вот, сколько прожил и ни разу не удостоился вызова на дуэль, и женщины, влюблённые в меня, ни разу не вешались, а тебе, сколько лет, и ты уже…, да ты у нас прям Женя Онегин.
   — Нашёл тоже чему завидовать — буркнул Вениамин.

   Конец ознакомительного фрагмента. Шутка! Продолжение автор ещё не придумал, сильно отвлекали праздники, и не понятно — придумает ли вообще.



   Диана
   Борис Голубов

   Зачем родители дали ей это имя? Как заговоренная идет она за ним. Сила и власть, как она устала от всего этого.
   Сегодня, в промышленном городе, где воздух пропитан гарью, уезжая после инспекторской проверки, она поняла это столь ярко и отчетливо, что не хотелось жить.
   Из «грязного» города она возвращалась в не менее «грязный». В летней духоте над горизонтом к голубому небу тянулось серо-багровое марево.
   Вся ее жизнь связана с промышленностью. Огромная компания, где она далеко не последний человек, охватила щупальцами всю страну и управляет ею. Вчера она взглянула в зеркало и ужаснулась. На нее глядел женоподобный монстр с неумолимой жестокостью, усугубляемой линзами очков. Крепко сжатые губы с опущенными к низу уголками довершали картину страха, переходящего в ужас.
    «Мне всего сорок пять, - пыталась она привести в порядок взъерошенные мысли, - а вокруг ни одного порядочного человека. Подхалимы, лизоблюды, сволочи. Все от меня что-то хотят, юлят, заискивают. Ладно, женщины с их кошачьими повадками, но мужики? До чего же отвратителен мужчина в своей услужливости. Ведут себя как кролики перед удавом. Теперь я их понимаю. Этого монстра в зеркале сама испугалась. Что же делать?»
   Она вспомнила о муже и дочери. В тупиковые минуты всегда о них вспоминала.
   Первое замужество было неудачным. Она не помнит, почему «выскочила» замуж. Человек был серьезный, старше ее, при власти и должности. Но и она сама многого достигла по комсомольской линии.
   Может, просто время пришло. Любви точно не было. Жили недолго и расстались без обид. Она тихо ушла, оставив ему все имущество в обмен на то, чтобы больше не встречаться.

   Однажды возникла проблема с поставщиками, и начальство послало ее разбираться. Среди поставщиков оказался Виктор. Большой бабник, он излучал такую сексуальную энергетику и обаяние, что «крышу» у Дианы просто «снесло».
   Полгода она бегала за ним как последняя дура, пока не добилась своего. Мужик он был страстный и ненасытный. От полноты ощущений она захлебывалась и изнемогала.
   Дочка Настенька вышла вся в папу. Обаятельная, игривая умница. От мамы получили задатки прирожденного лидера. Окружающих сперва обволакивала простотой и наивностью, а затем умело управляла ими, полностью подавив волю к сопротивлению. К пятнадцати годам стала испытывать свои чары на матери. То, что Диана достигла высокого положения и успешно выполняла ответственную работу, ее только раззадоривало. Но силы все же были неравны. Поняв, что вить веревки из матери не удастся, дочь ринулась в самостоятельную жизнь. Диана чувствовала как теряет с ней связь.
   А вот отец был для Насти авторитетом непререкаемым. Даже мысли о том, чтобы ему возразить не появлялось в ее светлой головке. О, сколько раз Диане хотелось бросить мужа. В первый раз - сразу после рождения дочери. Но так она на него была похожа, что духу не хватило. А потом уже Настя стала бояться, что родители разведутся, и ради дочери пришлось отказаться от этой затеи.
   А ведь Виктор так бабником и остался и ничего не мог с собой поделать. Диана закрыла на это глаза, знала, за кого замуж выходила. Но неутомимость мужа вдруг закончилась лет в тридцать пять. Словно, вычерпал он из себя всю страсть и энергию. И наступила в личной жизни пугающая тишина. Теперь уйти от него было бы предательством, к тому же наступил уют и покой.
   Диана жила отдельно от мужа и дочери, снимая квартиру в городе, где работала. Муж навещал ее каждый месяц, а Настя жила то с отцом, то с матерью.
   Мужа Диана по-своему любила, хоть, если была бы возможность – убила бы, не задумываясь. Не его ли вина, что жизнь ее превратилась в сплошную работу, куда она направляет теперь всю страсть. Подчиненные боятся ее как огня, а начальники видят как надежного боевого товарища, но не женщину.
   Однако, она сама этого добивалась. Трижды приходилось менять место работы, потому что сразу ее начинали рассматривать в интимном плане. А маска железной леди, намертво прилипшая к лицу, не ее ли собственного изготовления.
   Нет, от мужа и дочери здесь помощи не дождешься. Все самой решать. Как устала. Она не может уснуть. Каждый звук и шорох, не говоря уж о шуме машин за окном, напоминает ей о работе. Неутомимый трудоголик, кажется, дошел до предела. Как хочется разбить зеркало, из которого глядит строгое и неумолимое ледяное лицо.

   Хорошо, что попутчиками в купе оказалась семейная пара с двумя маленькими детьми. Каждый хнык или просьба ребенка успокаивали воспаленный мозг, а ответный шепот родителей усыплял.
   Поезд ехал тихо. Легкое качание наводило дрему. Цельного сна не получалось. Выходили отдельные провалы в темноту, сразу наполнявшиеся образами с работы.
   «Я буду рекомендовать Ваше увольнение, - говорила она в прозрачные и умоляющие женские глаза, - Продуктивность Вашей работы низкая. Нас это не устраивает. Но способности Ваши помогут устроиться и работать в иной специальности…» Тут на стыке рельс вагон тряхнуло, и сон исчез.
   «Да, подруга, - словно отмахнув наваждение, подумала Диана. - лечиться тебе надо» Заснула она потом только под утро. Ничего не приснилось, и то хорошо.
   Проснувшись около полудня, умывшись и позавтракав, она вышла в коридор и попыталась найти в расписании название города, к которому приближался поезд.
   - Это Киров, он же Вятка. Стоим двадцать минут, - послышался слева тихий, но отчетливый мужской голос, в котором чувствовались мягкость, уверенность, знание и легкая ирония.
   Диана оглянулась и увидела стройного мужчину в светлой бежевой футболке и черных спортивных брюках, кстати, весьма стильных. Лет ему было около сорока, но судя по короткой прическе, он старался выглядеть моложе. Седины нет, намека на залысины тоже, глаза живые – по ним ему и тридцати пяти не будет. Жаль. Люди младшего возраста ее принципиально не интересовали. В таком знакомства ничего умного и полезного не почерпнешь.
   Она ответила ему что-то стандартное, а он, встав рядом и глянув в расписание, словно невзначай положил ладонь на кисть ее руки. Она аккуратно высвободила руку, чего он как будто не заметил.
   После остановки поезда, прогулки по перрону и вновь начавшемуся оживлению, она снова вышла в коридор и увидела, что новый знакомый стоит у того же окна, что и до прибытия в Киров. В его взгляде на проходящий пейзаж читался живой интерес, и ей жутко захотелось узнать, что же он там увидел. Она посмотрела в окно, но ничего примечательного не заметила.
   - Скажите, что интересного Вы увидели? - так прямо и спросила она.
   - Ну как же, - ответил он, подойдя к ее окну, - Лес, река. Небо. Разве это не красиво? Гораздо лучше, чем унылая степь. А на Урале одни старые горы чего стоят. Глядел бы и глядел.
   При этом его ладонь вновь легла на кисть ее руки да так, что Диана оказалась между окном и мужчиной, плотно отделившим ее от коридора. Подобного ощущения она не испытывала уже десять лет. Ее откровенно атаковали, но позывов к сопротивлению не было. Несокрушимая воля оказалась вмиг подавленной.
   Они познакомились. Его зовут Павел. Он военный, возвращается из отпуска в гарнизон, и служить ему осталось недолго. Это совершенно не беспокоит, потому что человеку знающему всегда есть чем заняться. К военным она относилась с сожалением, как к крепостным своего государства. А что касается военной службы, если бы у нее был сын, в армию она бы его точно не отдала.
   Диана не помнила, что говорила в ответ, на больше слушала, а слушать было очень интересно, пока не ощутила прикосновение ладони к плечу.
   - Хватит шалить, - сказала она с напускной серьезностью.
   - Ну почему же, - ответил он с легким юмором, - Ты красивая привлекательная женщина. Тебе должно быть приятно мужское внимание.
   Она не поняла, шутит он или всерьез. Мужики давно шарахаются от нее как от Снежной Королевы. Руку с плеча он убрал, но кисть уже не выпускал.
   «Настойчивый как альпинист, карабкающийся к вершине, - подумала Диана, но вместо раздражения в душе возникла позабытая за долгие годы теплота.
   Она не помнит, под каким предлогом оставила его и вернулась в свое купе. Но больше пяти минут не выдержала, и словно неотвратимой силой ее вынесло в коридор. Он весело наблюдал за ней без тени сомнения и смущения. Она подошла к нему, и он обнял ее за плечи.
   - Только не думай, - предостерегла она, - просто со мной так давно…
   И задохнулась от долгого поцелуя, как будто он вытягивал душу до самого горла.
   - Ну, ты наглец, - возмутилась она, отдышавшись, не понимая, что делать дальше.
   - Да, я такой. - и снова втянул ее в себя.
   - Что делаю. Что делаю. Я серьезная женщина. Что я тебе позволяю. Что я себе позволяю, - потерянно шептала она, а Павел тем временем покрывал поцелуями ее плечи, руки, уши, лицо, шею и, наконец, зацепил такую зону, что ей пришлось едва не оттолкнуть его.
   - Еще немного, и я отдамся тебе прямо в этом коридоре, но это будет нехорошо и неприлично, - предупредила Диана, - Так что остынь.
   - Хорошо. Мы в купе едем вдвоем с приятелем. Полчаса назад он с одной девицей пошел искать приключений в соседний вагон. Купе наше, — предложил он.
   - Ну уж нет, - возразила она, - Ты меня не знаешь. Я как вулкан спалю тебя до костей, порву на мелкие кусочки, исцарапаю спину и грудь.
   - Ты прямо тигрица, - восхитился Павел.
   - Увы, всего лишь дикая кошка, которой нужно девять жизней, чтобы тащить все, что на себя взвалила, - и осознание этого словно вернуло ее с небес на землю. Веселящий туман развеялся, томление прошло.
   — Прости, я чем-то огорчил тебя, - встревожился Павел, - у тебя грустное лицо.
   - Нет, спасибо тебе, - улыбнулась она, - Просто, с тобой я почувствовала себя живой, такой, какая есть. И мне хорошо. Ты будто судьбой мне послан. Вот только не пойму в награду или в наказание. Павел обнял ее и поцеловал. Но в этом поцелуе была не страсть, а нечто другое, нежность и доброта.

   Так рассуждала она неделю спустя, передумывая все, что случилось в тот день. Тогда они оставшийся путь провели вместе в коридоре вагона скорого поезда, крепко обнявшись и иногда, лаская друг друга.
   - Мы совратили, наверное, пол вагона, — говорила она, - На нас все смотрят.
   - Вовсе нет, - отвечал он, - А если смотрят, пусть завидуют.
   - Молодая пара, насмотревшись на нас, закрылась в купе. Представляешь, чем они там занимаются, - улыбнулась она.
   - Да мы радость людям приносим, - ответил он.
   Незадолго до остановки он сказал, что они должны непременно встретиться, чтобы закончить историю.
   - Закончить? - переспросила она.
   - Да, — пояснил он, - В отношениях мужчины и женщины есть четыре этапа. Три из них мы уже прошли. Остался один - последний.
   - Ты уверен, что это нужно?
   - Да, - утвердительно произнес он, - иначе нам не расстаться, а я не хочу менять твою жизнь.
   Это звучало настолько убедительно, что она согласилась встретиться в городе на следующий день.

   Когда на следующий день он позвонил, она просто струсила и не ответила ему. Звонков больше не было.

   Прошло три недели. Диана страдала. Павел не шел из головы. Чтобы она не делала, всегда думала о нем. На работе удивлялись внезапно появившейся у неё мягкости и покладистости. Она не стала менее строга, но жесткости поубавилось, а общительности стало больше.
   Дочери, вернувшейся из лагеря отдыха, и мужу, навестившего Диану, такие перемены понравились. Она чувствовала это и была счастлива.

   В тот день она отправила дочь в лагерь на следующую смену, проводила мужа в родной город и позвонила Павлу. Он пришел утром следующего дня. Диана не думала, что он придет так рано. В выходной день она рассчитывала отоспаться.
   Но волна наслаждения, захлестнувшая ее, поглотила все негативные эмоции. То, что было в поезде оказалось лишь прелюдией. Она уже забыла насколько эрогенной может быть каждая частичка своего тела. Он касался губами кожи, а ее то поднимало ввысь, то низвергало в бездну. Когда же томление достигло высшего предела, настал апогей, и он стал частью ее, а она частью его.
   Когда все закончилось, они уснули в объятиях друг друга, а через час все повторилось заново, даже еще сильнее. Диана давно не была так счастлива, а Павлу было хорошо вдвойне, от того что видел радость этой удивительной женщины.
   Потом они пили чай на кухне, и Диану словно прорвало. Она говорила и не могла остановиться. Она рассказала ему про свою жизнь, про мужа, про дочь, про все заботы.
   Как он слушал. С каким пониманием. Иногда его оценка событий становилась ответом на мучавший ее вопрос. Он сказал, что поведение дочери естественно для ее возраста и мешать ей не надо. Что мужа она очень любит, если готова убить от ревности. Что все заботы она взвалила на себя сама, и остается желать лишь терпения. Что трех ее начальников он понимает, безучастным к такому обаянию остаться нельзя.
   Он просил показать ее фотографии, и посмотрев, сказал, что не знает женщину, изображенную на них. Посоветовал больше быть естественной, а маску Снежной Королевы забросить в темный чулан.
   Когда в ее речи мелькали начальственные нотки, он так лукаво вскидывал брови, что Диане сразу становилось стыдно.
   В какой-то момент ей снова захотелось испытать с ним радость и восторг, но внутренний голос предостерег, сказав, что хватит. Словно поняв ее сомнение, Павел понимающе стал прощаться. Наступил вечер, и она плохо выспалась, но это уже не имело значения.
   - Я не буду тебе звонить, - сказал Павел, - но если позвонишь сама, я всегда приду.
   - Да, - ответила она, - ты придешь. Я это вижу.
   Поцеловав ее, он вышел, а она, закрыв дверь, слушала, как затихает звук упругих шагов.
   «История закончена, - подумала Диана, глядя на экран мобильного телефона. Хотела стереть абонента, но не смогла, рука не поднялась, пальцы онемели.
   А Павел, раскрыв зонт, шел под дождем и верил, что все будет хорошо.