Что хочет автор. Литературные конкурсы

Автор:	Александр Паршин
Тема:	Заседание №2 от 10.01.20 года 2-й поединок 2-го тура Чемпионата Английского Клуба	Ответить

   ГОЛОСОВАНИЕ ОКОНЧЕНО
   Закончился 2-й поединок 2-го тура Открытого Чемпионата Английского клуба. Он проходил между рассказами «Подарок» - автор Ирина Гендельман и «Сом» - автор Владимир Печников.
   Со счётом 20:16 победу одержал рассказ «Сом».
   Поздравляем Владимира Печникова с победой!

   Промежуточная таблица

   1 Владимир Печников………2….…31-27.…..3
   2 Джерри……………………..2…….28-24…...3
   3 Ирина Лунёва…………...…2…......21-22......2
   4 Александр Сороковик…….1……..18-7…….2
   5 Татьяна Голотвина……...…1.……14-5….....2
   6 Галина Димитрова………...1…….13-12……2
   7 Людмила Петриковская..…1….…11-6….….2
   8 Алексей Тверской…………1….....11-7…….2
   9 Николай Виноградов……...1….....10-8…….2
   10 Ирина Гендельман…….…2….….28-33..…0
   11 Светлана Ливоки…………1.….… 7-11……0
   12 Ольга Гаинут…………..…1….…..7-18..….0
   13 Александр Паршин………1….….6-11…….0
   14 Мирон Варламов…………1……..5-8….….0
   15 Юрий Пастухов………..…1…..…5-14……0
   16 Наталья Козаченко….……0.…….0-0…..…0

   Если, что-то не понятно по таблице, спрашивайте!

   ПЕРЕХОДИМ К ДИСКУССИИ С УЧАСТНИКАМИ ПОЕДИНКА

   Одновременно начинается 3-й поединок 2-го тура Открытого Чемпионата Английского клуба.
   Так что можно и участвовать в дискуссии с авторами на 2-ом поединке и писать рецензии на 3-й поединок.




   Подарок
   Ирина Гендельман

   Соня остановилась около крутой лестницы, посмотрела на каблуки своих новых туфель и начала медленно спускаться вниз, боясь оступиться на скользких, отполированных временем ступеньках. Туннель, соединявший две части района, жадно поглощал поредевшую толпу и заканчивал свой трудовой день. Прилавки, длинными рядами тянувшиеся вдоль стены, опустели; засиженные мухами лампы дневного света едва освещали лужу, через которую была переброшена надломившаяся посередине доска. Возле колонн, посередине туннеля, на своих привычных местах сидели нищие, молча ожидающие подаяния. Соня старалась не смотреть в их сторону, преодолевая в себе жалость и брезгливость.
   Приблизившись к выходу, она облегченно вздохнула, но вдруг почувствовала чьё-то прикосновение. Нищенка, одетая в разноцветные лохмотья, взяла её за руку и, заглядывая в глаза, улыбнулась во весь свой беззубый рот:
   - Что же ты мимо проходишь, будто не замечаешь меня?
   Соня вздрогнула и попыталась вырваться:
   - Что вы хотите? Пустите!
   - Да ничего я от тебя не хочу, не бойся... Деньги есть?
   Соня вынула кошелек, высыпала на ладонь нищенки мелочь и пошла прочь.
   - Стой! Стой, дочка! Куда же ты? Подожди!
   - Дочка! Какая я тебе дочка, чучело ты немытое! - чуть не плача, пробормотала Соня.

   - Мама, опять эта нищенка! Почему она ко мне пристает?! Мне это неприятно!
   - Нет, нет, Сонечка, она тебе ничего плохого не сделает. Она ведь когда-то тоже была нормальным человеком...
   Соня внимательно посмотрела на побледневшее лицо матери и спросила, нахмурив свои сросшиеся на переносице брови:
   - А ты откуда это знаешь?
   - Я так думаю, я ничего не знаю наверняка. Эти люди из туннеля... Возможно, они пережили что-то такое, с чем не смогли справиться, но мы не должны их бояться, тем более судить...
   - Ты это о ком?
   - Да ни о ком конкретно...
   -Но эта уродина! Она мне противна!
   - Нужно быть терпимой.
   - Я должна её жалеть?!
   - Не знаю, не знаю... возможно, - мать задумчиво смотрела куда-то в сторону, - когда-то она была красавицей: огромные чёрные глаза под дугообразными бровями, жёсткие волосы, сплетённые в косы. Как давно это было!
   Соня пыталась понять, о ком идёт речь.
   - Мама, ты знаешь её?
   - Мы выросли вместе, жили в одном дворе. Да и ты её несколько раз видела в нашем доме. Она иногда заходила к нам, правда, тогда уже не такая, как прежде, но ещё не такая, как сейчас. Я давно хотела рассказать тебе её историю, да всё откладывала, ждала, когда ты повзрослеешь.
   - Но её жизнь меня совсем не интересует, я просто хочу, чтобы она оставила меня в покое, больше ничего.
   - Сонечка, это очень важно, ты выслушай меня, не перебивай, пожалуйста.
   - Хорошо, постараюсь.

   Сколько я помню себя, Таня всегда была рядом. Наши мамы учились в одном классе, но сдружились много позже. Они встретились случайно в роддоме. Таня родилась на три дня раньше меня. Так и повелось: она всегда была старшей и как хотела командовала мной, а я с удовольствием ей подчинялась. Худощавая, с копной непослушных курчавых волос, которые невозможно было расчесать, с покрытыми ссадинами коленками и с хитрыми блестящими глазами, она подчинила себе всех ребят во дворе. Настоящая атаманша!
   И только когда она садилась за пианино, исчезала угловатость, взгляд становился мягче и женственнее. Только тогда можнобыло заметить, как беззащитна и рани ма её душа.
   Музыка была частью её, она выплёскивалась наружу подчас в необычной для ребёнка страстной форме, и в своих музыкальных фантазиях девочка раскрывала себя настоящую.
   Ты знаешь, дочка, иногда в жизни наступает такой момент, который всё переворачивается с ног на голову, рушит все планы и надежды. Очень важно не растеряться, суметь остаться самой собой. И как это ни странно, людям слабым, подчас безвольным, легче противостоять обстоятельствам или, скорее, легче к ним приспособиться. А Таня во всем была максималисткой, для неё существовало только чёрное и белое. Никаких оттенков.
   Она построила свой мир и думала, что он неизменен, но однажды он был безжалостно разрушен, и в жизни остался только один цвет – чёрный.
   Таня прибежала ко мне в том вечер и повторяла бесконечно: «Я не могу её простить, не могу! Она предала меня, не хочу её видеть, никогда...»
   Действительно, Таня никогда больше не видела своей матери, которая ушла из семьи, снова вышла замуж, родила ребёнка и вычеркнула Таню из своей жизни.
   После того, как мать уехала из города, Таня исчезла, и до меня стали доходить слухи, что её отец спился, продал квартиру и жил где-то на свалке, по утрам побираясь около вокзала.
   Я пыталась разыскать подругу, но в музыкальном училище, где она училась, мне сказали, что она была отчислена за прогулы и уехала в деревню. Как-то раз, сидя в поезде, я увидела на перроне одетую в яркие пёстрые юбки цыганку, лицо которой мне было так знакомо! Но я не могла поверить, что эта вульгарная гадалка, которая буквально не давала прохода пассажирам, моя Таня. Я выскочила из поезда, бросилась к ней, но та, заметив меня, как будто растворилась в воздухе.

   Прошло два года. В Рождественскую ночь я возвращалась домой и увидела, что кто-то стоит у моей двери. Это была Таня: непослушные локоны, пытавшиеся вырваться из плена тёмной косынки, тонкая сухая кожа, обтягивающая худое лицо, тусклый утомлённый взгляд и руки, которые жили отдельно от страдающего тела. Она привалилась к дверному косяку, поставила холщовую сумку у порога и хриплым незнакомым голосом сказала то, что я слышала много-много раз:
   -Ну, вот и Рождество! Я тебе подарок принесла!
   Жестом указав на мешок, она пошла прочь и только около лестницы приостановилась и резко бросила через плечо:
   -Это Сонька. Ей будет лучше с тобой.
   Я пыталась что-то сказать, остановить её, но всё произошло слишком
   быстро и неожиданно. Таня снова исчезла. Раздался странный писк, и я заглянула в мешок... Иногда, вспоминая те минуты, я не могу поверить, что это действительно было. Всю жизнь я гоню от себя воспоминания, но они не перестают преследовать меня.
   Маленький комочек, завёрнутый в грязные рваные тряпки, шевелился и жалобно постанывал. Это была крошечная беззащитная девочка с ещё припухшими глазками и посиневшей от холода кожей. Я прижала её к себе, пытаясь согреть, потом накрыла тёплым одеялом и начала метаться по квартире в поисках молока. Согревшись, малышка закричала, и её голос оказался громким и требовательным.
   - Это была я?- испуганно глядя на мать, воскликнула Соня. - Значит я – дочь этой уродливой попрошайки? Она моя мать? А кто же тогда ты?
   - Твоя мать. Таня родила тебя. Это правда. Но вырастила тебя я. В тот день ты никак не могла успокоиться, а я плакала от бессилия.
   Потом я дала тебе грудь. Она была пустая, но ты сосала ее, как будто захлёбываясь молоком, и постепенно успокаивалась. Я твоя мать. Таня никогда не прижимала тебя к своей груди, никогда не вытирала твои слёзы и не пела тебе песни, никогда не проводила бессонных ночей около твоей кровати и никогда не гордилась тобой так, как я.
   - А папа? Он тоже мне никто?- спросила Соня, испуганно глядя в глаза матери, - кто же тогда мой настоящий отец?
   - Таня была едва знакома с этим человеком. А с папой мы поженились через два года после твоего появления и удочерили тебя. До этого мои родители были твоими опекунами.
   - И ты столько лет молчала?
   - Когда ты была маленькая, я тебе рассказывала, что тебя родила Таня, которая изредка нас навещала, но ты почему-то её очень боялась и называла злой колдуньей. Постепенно она стала приходить всё реже и реже и ты, наверное, забыла её.
   - Ты ненавидишь её? - спросила Соня.
   - Нет, за что? Я никогда не откажусь от подруги, потому что она – часть моей жизни... и твоей тоже.

   Соня подошла к зеркалу и внимательно посмотрела на своё лицо:
   - Если меня одеть в лохмотья и убрать руманец, – вылитая Таня. А я никогда не обращала внимание на то, что совсем не похожа на вас. Правда, в детстве я мечтала иметь такие же светлые волосы, как у тебя, мне не нравились мои жёсткие локоны и густые брови, но папа утешал меня и называл черноокой принцессой. Принцесса, рождённая на помойке, - горько усмехнулась Соня.
   - Я не знаю, как утешить тебя. Может, я не должна была это рассказывать. Кто знает! Но я боялась, что ты узнаешь свою историю от кого-то другого и отвернёшься от нас.
   - Отвернуться от вас?! Разве это возможно?! Что было бы со мной, если бы не вы?! Страшно представить! Вы мои самые родные! Эту женщину я могу пожалеть, даже простить, но любить её я не могу. Она чужая. Она так и останется для меня злой колдуньей, и единственное, чего я хочу – никогда больше не видеть её.

   Утренний солнечный свет ворвался в туннель, яркими весёлыми зайчиками заметался по стенам и исчез, не в силах бороться с царившим здесь полумраком. И только нежная скрипичная мелодия, страдая, пробивалась сквозь равнодушие и безнадежность, то стремительно взлетая вверх, то постепенно, словно спотыкаясь о невидимые препятствия, опускалась вниз и превращалась в лёгкий, как дуновение теплого ветра, шелест, а потом, вновь набирая силу, заполняла всё пространство.
   Старательно обходя не успевшие просохнуть лужи, Соня миновала туннель и, прежде чем свернуть в сторону метро, обернулась, разыскивая в толпе знакомое лицо. Таня, которая стояла, прислонившись к стене, будто почувствовала её взгляд, засуетилась, приподнялась на цыпочках, и заметила удаляющуюся знакомую фигуру. В ту же минуту лёгкая улыбка собрала мелкие морщинки в уголках вспыхнувших радостью и нежностью глаз, щеки покрылись румянцем, преображая безжизненное лицо, но руки продолжали жить своей привычной жизнью, устремляясь навстречу прохожим, и вздрагивали, словно умоляя их о помощи.




   Сом
   Владимир Печников

   - Черти что ли водят? Не пойму…
   - Уххх… Уффф…
   - Ты ещё… Провались, совье отродье! Разухался, паразит!
   - Шшшшш….
   - Что за наваждение? Мать вашу так…

   Васька Сомов бесконечно долго скитался по степи и никак, хоть убей, не мог выйти на трассу «Дон». Хотя в паре сотен метров шумела проклятая дорога! Настолько четко, буквально перед носом, был слышен шелест шин машин из-за непроглядной лесной полосы и тарахтение двигателей, что казалось: руку протяни и вот она – жизнь. Декабрь хоть и не сильно холодный в этом году, но из одежды: только рубаха с безрукавкой, дырявые штаны и стоптанные до дыр кроссовки на босу ногу. Небо мрачными пузырями почти полностью затянуто. Снега нет совсем, темень и… Васька обессиленный, опустошённый. Чёрные силуэты кустов приближаются вплотную, казалось бы, вот и всё! Нет, впереди опять поле, лесополоса и за ней раздающиеся звуки проезжающих автомобилей.
   - Да что ж такое-то? Что за чёртова сила, бляха моха? – бубнил про себя путник и из последних сил шагал, нет - он еле-еле передвигал ноги.

   Ох, опять глаза эти светящиеся во тьме. Их уже не пара, а несколько пар. Что самое удивительное: луны-то нет почти, только мелькает из-за туч, а глаза дикие, полные ужаса светятся, да ярко-то как! Складывается ощущение, будто кто-то невдалеке обгоняет и присоединяется к этим голодным глазам навстречу ему. Ждёт его в свои страшные объятия, ждёт с наслаждением великим!
   - Нет… Не могу больше, - пробормотал смертельно уставший человек и врезался с размаху всем телом в примороженную землю. – Может и правильно, может так и надо, кому я нужен-то? – летела, успокаивающая самого себя, обволакивающая предсмертным теплом, благая мысль.

   Жизнь пролетела вся без остатка перед закрытыми глазами в единый миг. Биография короткая, что там говорить: родился, учился, Бог знает как; так же и в армии отбыл, да так же и женился на односельчанке; работал трактористом, а потом… потом, как водится, выгнали за пьянку. Не заметил Васька, что стал спиваться, деградация обвалом пошла, не заставила себя долго ждать. На необразованную голову она, деградация-то эта, быстрёхонько прибежала и обрушилась со всеми своими вытекающими последствиями: белками, стрелками и прочей нечистью. Но нет, заметил, заметил ведь Васька, что как-то не так всё в жизни его поворачивается, когда избил жену, потом отца, а затем и на мать руку поднял. Не может быть такого, чтобы не заметил. Жена не выдержала – ушла. Дом так и остался сам по себе…- с голыми стенами, завалившейся крышей и заросшим огородом. Пропил Васька в доме родном всё, даже трубы отопления пропил. Пропил детей, брата родного - «Афганца», всех родственников пропил.

   Луна выглянула из-за тучи, ослепила ярким светом, мороз крепчал. Удивительная штука – жизнь. Борется она в человеке, каким бы он не был, до самого конца, до последней возможности, заложенной в мозг природой. А может не во всяком человеке сила эта, неведомая нам есть? Для них может она специально создана по бесовским понятиям, для таких вот никчёмных? Чтобы пили, жрали, воровали, убивали…

   Сом внезапно открыл на мгновение глаза от щелчка в черепной коробке. Ведь приготовился уже уйти из жизни в приятном сне, расслабился, а тут на тебе – съесть пытаются! Здоровенный степной волчара смотрел, выворачивающим наизнанку взглядом на замерзающего путника. Да таким, что умирать Ваське срочно расхотелось. Мало того, серый начал посылать, как показалось, телепатические сигналы прям в Сомячью голову:
   - Ты что, дубина стоеросовая, - рычал ему, скалясь, волк. - Пень трухлявый, полночи параллельно дороги чешешь вприпрыжку! Нет бы налево свернуть, урод! Да ты и на дороге всё одно сдохнешь! Никто не остановится… Кому ты на хрен сдался, окромя меня!
   - А-а-а-а-а!

   Ваську так затрясло в миг пролетевший от навалившегося дикого ужаса, что волк сиганул тут же в степь без всякой на то оглядки, не дождавшись долгожданного ужина. Собрав последние силы с волей, Сом поднялся, свернул в сторону и… Вышел всё-таки на дорогу. Ночь коварна в Донских степях - без леса заблудишься. Будет нечистая водить за нос до самой своей обители страшной. Но вот опять повезло Ваське, не отпускает жизнь людская, бережёт его. Что за закон такой непонятливый? Детишек, вон умирает сколько по глупостям разным, да от болезней, а этого ничто не берёт – ни водка, ни черти.

   Светало. Камаз, гружёный семенами пшеницы, уверенно шёл по трассе. Конечно, можно было бы и переночевать в пути, торопиться некуда, но мужики достаточно отлежали все бока на спалке в течение дня, ожидая погрузки. Поэтому и поехали в ночь, надеясь к обеду прибыть на место и разгрузиться.
   - Ты глянь, Серёга, никто и не тормозит. Раньше, бывало, не успеваешь в документы бабло совать мусорам гаишным. А теперь – лафа! Даже на понтоне ничего не отстёгиваем. Видео регистраторы в каждой машине, диктофоны на постоянной прослушке. Взялись, видать, за них конкретно. Побегут с работы, небось… Жить-то надо на что-то.
   - Дурак ты, Ваня, - ответил Сергей, одной рукой держась за баранку, а другой прикуривая сигарету. – Дикий ты, говорю, словно из леса недавно вышел. Сразу видно, давненько на Камазах не летал. Ничегошеньки, дружище, в двадцать первом веке не поменялось. Только правила немного другими стали. Мы вон идем, к примеру, колонной за удобрением в Россошь. Сразу там, при погрузке обратный путь взяткой оплачиваем, чтобы придраться было не к чему и не одна гадина не тормознула аж до дома. Во как придумали! И сейчас я при погрузке тысячу за дорогу отдавал. Эта система до всяких там «платонов» уже была испробована и обозначена. Чиновники увидели и узаконили. Теперь у нас две проплаты за проезд стало. Этих крохоборов не извести ни в какое время, пока в наших собственных башках пружина направление не поменяет. Вся наша история Российская на них изначально повязана - на путях караванных. У нашего государства политика рыночная своеобразная: нам втюхивают «деньги-товар-деньги», а для себя любимых - «деньги-деньги-деньги» без всякого товара на то. На нефти с газом и дурак проживёт, а ты вот умудрись – ничего не производить, а деньги просто так собирать.
   - Сбавь-ка ходу, Серый! Что там такое? Чучело синее на дорогу пытается прыгнуть, и под колесо броситься!
   - А ну-ка, ну-ка! Стоп машина! Ведь на нашего Сома похож, что год назад пропал без вести!

   Когда Камаз свернул на обочину, Васька уже стоял на коленях на трассе с поднятыми вверх руками и рыдал, стуча зубами, пытаясь выжить любыми путями. В такие минуты ни о чём не думаешь, только одна мысль колошматит по голове: выжить, выжить, выжить, выжить…
   - Сомяра, ты, чё ли?
   - Яйя, б-б-братцы… яйя! Яйяэтттто, ттттого… яйяэтттто! Спппасите, бббратцы! Спппасите!

   Ваську кое-как затолкали в кабину. Тот щелкал зубами, тряс чрезмерно щетиной, звеня замёрзшими слезами на ней. Он с невероятным усилием пытался что-то сказать, но было слышно только невнятное бормотание.
   - Ваня, водку доставай, наливай гранёный! - Прорычал Сергей.
   - Ага, сейчас… вот она, родимая.
   - Влей ему сам полстакана в рот. Не сможет бедолага… Вон как его колошматит-то!
   - Давай-давай, Сомик, булькай! Сейчас полегчает. Это я тебе, как бывший ветврач говорю.
   - Вань, давай следом ещё полстакана и минут через пять ещё!

   Совсем немного времени прошло, как Камаз тронулся, а ещё через полчаса Васька заговорил:
   - Ух ты… полегчало, кажись отходить начал.
   - Лишь бы не в мир иной, - засмеялся Сергей.
   - Сом, ты как здесь объявился, чудище лесное? – Спросил Иван, наливая себе тоже толику спиртного, поскольку своё уже отработал и имел полное право выпить за здоровье своего же напарника, а заодно и за потерпевшего.
   - В плену был…
   - В каком плену? Ты чё несёшь, алкашина? На Украине либо заблудился?
   - Да нет, вроде, в России.
   - Ты давай не крути, а то сейчас высажу! Давно пешком не ходил?
   - Меня ещё в марту цыгане возле дома моегонного украли…
   - Цыгане?
   - Ну да, цыгане… Я проводку хотел снять на цветмет, чтоб опохмелиться…
   - И чё?
   - Слушай, не перебивай… А тут они, на старенькой семёрке… Давай, грит, мы те дядька нальём, чай тож люди, хоть и цыганва. Я и поддался на провоканцию эту, мать яво ети. На следующий день оказался дысь в степях под Ростовом на Дону. Избили для порядку, другой день тоже - для уму. Да так вот цельную неделю и вставляли. Потом водки дали и пожрать хорошо. Вот, мол, вишь, как мы к тебе с добром относится будим, если покладистым будишь и нашенскую волю исполнять. А нет, или убегти вздумается, истязать начнём и убьём – никто и не узнает. Там у них не только я, ещё узбеков всяких завались и других с Азии навалом. Но те за машины сезон работают на полях и в шалашах живут в лесополосах.
   - Как за машины?
   - Ну, как-как? Бог его знает, как… Привезут гасторбайтера без документов и говорят, мол, ежели сезон отработаешь, то в конце машину получишь, а в процессе – пропитание трёхразовое.
   - Это у нас, под Ростовом, такая хрень творится? Ну, машину, я так понимаю, не дождешься?
   - Творится и не такое ещё, а похлеще буде! Машину отдают, всё по уговору, как и обещали - жигулёнка старенького металлоломного тысчонок за десять. Те смугложопые долго махают руками в неудовольствии, а потом и тому рады, что не убили, да ещё хоть как-то.
   - Ну а ты?
   - А я что? Овец пас. С собой давали овощей, яйца, сало с хлебом. Вечером большой кусок мяса и четвёрку водки. И так каждый день Божий. Ночевал в сарае, много думал… Думал, что убегу – жить по новой зачну, по-человечьи… Убегти не пришлось. Вывезли вчера в степь и выкинули из машины в чём был. За ненадобностью в зиму стал. Весной они ещё себе таких, как я пымают.
   - Дык, точно по новой жить зачнёшь?
   - Точно, братцы, верняк, зачну!

   С начала декабря, как Сом нашёлся, прошло почти два месяца.

   Тётка Катя зашла к соседке двести рублей занять. Дома, мол, шаром покати, есть нечего, хоть на хлеб до пенсии…
   - Катя, милая! А чего, лицо-то? Наполовину синее, божечки?
   - Вот вить и синее, соседушка, сынок родненький наградил по приезду из дальних стран. Телевизор не дала ему новый на самогон выменять. Говорит, мол, старый посмотришь. А я ни в какую, вот и получила…
   - А в полицию?
   - Не знаю, что и делать-то… Убью, козла! Убью, гадину!

   Ещё немного поговорив, тётка Катя сунула в карман двести рублей и вышла на улицу. Тут она увидела шагающего по заснеженной тропинке сына Ваську. Сом держал в руке топор. Испугалась мамка, но виду сразу не подала.
   - Куда ж ты, паразит такой, намылился? С топором, бессовестный? Мало мать на всю округу опозорил?
   - Не твоя забота! Метель куда шла! Сосед обещался топор на поллитру поменять, вот и несу. Мне он, топор этот, покудова ненадобен.
   - Господи! Да коли ты напьёсси-та, зараза? На, зверюга, двести рублей! Вертай топор в зад! Давай сюды!

   Стояла январская святочная ночь. Васька Сомов пьяный в доску с двух бутылок самогона валялся на скомканном половике. В дверном просвете стояла мать. В руке был тот самый злосчастный топор, который она выторговала утром у собственного сына. Около часа так она простояла молча, не шелохнувшись. Но потом, сделав шаг, спросила саму себя вслух с надрывом беспросветным, с глубоким вздохом ненавистной безнадёжности, глядя на храпящую грязную кучу:
   - Кто ж тебя породил, тварь такую? Неужели я?