Алексей Тверской
   
    РЕЦЕНЗИЯ
    на произведение « Сага о Насекомых (2013)». Автор: Семен Губницкий
   
   
    Хотя написано вне классно, но читается так классно,
    Все тепло и не фуфло, замечание одно: пускай строчит всегда перо!
   
    Не смеха ради мне предложили на когорте друзей Платона написать рецензию на произведение «Сага о насекомых».
    – А вдруг и автор – нонконформист, как его герой Сенька? – смутился я. – Тогда, что ни пиши, звон будет, как всегда!
    – Мы тебя пострижем под ежика! Не задерет волчина, исколется, в смысле, татуировку сделает: проза в пристойной позе.
    – Как бы… чего, – попытался увильнуть, но меня уже кинули за борт: выплыву – останусь жить, нет – рыбы сожрут и не расскажут, какой был на вкус. На то и рыба, чтобы молчать, это тебе не крот, который не видит, но разговаривает. А если не видит, что расскажет? Вот, и я об этом, поди, знай, что в голове у шахматиста, а скакать лошадью тоже не хочется, «ухи» жалко, да и ухи не попробую из той рыбы, которая сожрет критика.
    – Логично! – кто-то меня поддержал, но я не обратил внимания, забурчал:
    – Тоже мне, Эзоп нашелся, ишь, какие коленца выкидывает! Что ни историца (в хорошем смысле – история), то притчица (услышь: притча) с «подковыкой» (значит, с подъ… нет, с подковыркой) смеха ради, но автор помнит о своих корнях, и это радует.
    – Языком блудит, словно, всю жизнь это делал, как засра…заслуженный публицист! – протяжно (или мне послышалось) восхитилась какая-то дама, или не дама, не разобрал я еще, да мне ей ни дать, ни взять от нее, но осенило:
    – Вот, она – Эврика! Конечно, Эзоп, который настоящий, писал серьезные причти, нравоучительные. Их почитаешь недельку и в Кащенко угодишь, крышу ставить на место, да и трубу заодно тоже. Хотя до рождения Христа крепче мужики были, потому без смеха писал. А нынче слабый народ пошел, на косьбу не ходит и за косу не становит в позу. Вот, автор с тонким юмором на толстые обстоятельства писать и начал. Чтобы юмор и ирония поднимали потенцию читателя (или интеллект? не понял еще), а не наоборот. Со смехом и прибаутками проскакивает притча до дальше некуда, словно вареники в жирной сметане сразу до ануса, глотай не ленись, успевай губы вытирать от зависти.
    – То-то они у тебя блестят, как у младенца попа! – чей-то ехидный голос потряс меня до глубины души. – Как с голой попой на доцента можно писать?
    В смысле, по клавиатуре стучать.
    – Да сколько вас в Когорте? Ведь никто не хотел связываться с доцентом, мол, у него в каждом кармане козырный туз, в смысле, диплом, может, красный, возможно, коммуниста, – подумал я и спросил:
    – Что, самый умный, пуп земли? – я не заметил, как фраза харьковского Эзопа вошла в народ.
    – Может, для кого и пуп! – огрызнулся мордатый гад и, посмотрев на даму или не даму, разберусь потом, тоже спросил:
    – Раз взялся за это дело, то скажи: почему название «Сага о насекомых»?
    – Потому что кретин! – гордо сказал я, потому знал: ведь сам такой.
    Друзья Платона остолбенели, словно отечественную телятину по два пятьдесят увидели, переглянулись.
    – Да, не парьтесь, друзья! – я не стал подруг вспоминать, потому что разговор мужской пошел. – Он всегда уважал законы, как и папа, а кто их уважал, остался в дураках.
    – Может, он – горячий патриот! – крикнул кто-то.
    – Фильтруй базар! – словно понесло меня уже по кочкам.
    – Я знаю, что говорю! – перебил меня слету и загорячился тот же кто-то, но уже с угрозой в голосе, не смеха ради.
    – Я хотел сказать: он думал головой и говорил, фильтруя базар, потом проводил ротацию.
    – И что дала ему это ротация? – нежный голос дамы – кто бы сомневался, что дама с шармом, пронял меня до печенок и я хотел «саморотироваться» ближе к ее шарму, но постеснялся перед людьми – подумают старый шарманщик – и лишь сказал:
    – То и дала, что со спокойной совестью обличил, но не вылечил, нынешний бардак в царстве насекомых. И вообще, у него машины нет, дачи, отдыхает в Крыму, а это не дорогого стоит, в смысле ничего уже стоит – по блату продано.
    – Не брал, значит? – недоверчиво спросил мордастый член когорты друзей Платона.
    – Потому и кретин, – не взглянув на него, ответил я. – Но вызывает симпатию. Я его Божьей коровкой представляю.
    – А тех, кто берет? – не понял, кто решил приколоться с вопросом.
    – Навозными усатыми жуками с налипшей зеленью на жирных брюхах.
    – Ближе к телу, товарищи критики! – подала голос старшая подруга Платона, взъерошенная ответственностью и возмущением на солнце, словно галка из-под палки. Жаль, не моей!
    – Товарищи все вышли, а здесь остались Господа! Хорошо бы подобраться к телу, но мы перейдем к делу! – непроизвольно вырвалась из меня зарубежная сущность и не истребленная двумя веками кобелиность в характере маразматика. Еще не старого – кто не верит, докажу легко.
    – Тогда скажи по делу, раз деловой, а где сюжет у Божьей коровки в «Саге о Насекомых»? – галка была бы галькой, а не гранитным монолитом, если бы не задала коварный вопрос.
    – Так сюжет о неординарном семействе с притчами по ходу всякими через брюки в рукава, местами, хлеще камасутры фигуры, пробовал поставить себя в подобную, чуть члены не вывихнул, поднялся на ноги едва.
    – Это – как? – придвинулась ближе, словно, знала, что хочу, дама с шармом.
    – Да только ее и запомнил, Ерос называется.
    – Ну, ну! – единым выдохом подбодрили меня друзья и подруги Платона.
    – Может, вдвоем попробуем? – с надеждой спросил я и посмотрел на даму с шармом. – Для наглядности, так сказать! Я придержу, если что.
    – Мама, роди меня назад! – закатила глаза галка. – На литературном сайте непристойные позы в прозе?
    – Оставайся в капитализме! – с облегчением сказал я – непросто становиться в позу в моем возрасте на глазах публики, может пшик получиться. – Смеха ради, предложил.
    – Паяц! – разочаровалась дама с шармом, остальные подержали палец у виска, но недолго.
    – Нормальный мужик был папа Эзоп. Он и Рената Муха – пара, – отвлек я друзей разговором. – Те еще, ненавозные Насекомые!
    – Не одно и тоже – две большие разницы! – по-одесски возразил кто-то. Она из Одессы, он – из Сибири, правда, живчик, – одинаковые.
    – У тебя, камбуриста, вечно лимонная морда! – я заметил все-таки говорящего мордастого и «сверкнул» ему в ответ сленгом. – А, это как: «что наша жизнь – игра? Плетение словес. Затем продажа их – построчно и на вес».
    – Представляет интерес, но сын не купит мерседес!
    – Баламут комнатный, – грустно подумал я, не все за деньги интегрируется соломой, пропущенной через слона в посудной лавке, но бодро продолжил. – Но все-таки интересные истории о папе, незабываемые. И о сыне Эзопе – тоже. Сыновье яблочко даже не падало с папиного дерева, осталось висеть, не откатывалось. А что? Дерево еще очень крепкое, не какая-нибудь равнобедренная Груша, которая быстро портится от любого неумело тыкающего – я посмотрел на мордатого, тот биссектрисно усмехнулся – в ствол перпендикуляра. Яблочко в самом соку, долго не загниет, в смысле, не загнется, а, если придется пропадать, то изнутри сначала долго будет красоваться красно-розовым чудом, пока червяк не вылезет. Тогда, Бог даст, может, дятел послужит сдуру и склюет того ползучего гада, и наливное яблочко с червоточинкой поживет еще. Эзоп говорил, тот, который из древности, что бочка с вином уродлива снаружи, а внутри – нектар. Это, если не закиснет, возразит сын-Эзоп. Я не соглашусь с ним, с сыном, если и налетит ураганище (не дай Бог сладкому плоду), то только свалит его на сырую землю, не в сырую, замечу. Но, опустившись с небес, тоже живут долго. Не все на Холмах Греции обитают, в ущелье Грузии тоже живут насекомые и не жалуются. На все воля Божья и своя воля. Даже под землей не сразу сгинет творческий плод, покормит насекомых во благо.
    – И что, нет ошибок? – спросила дама или не дама.
    – Наверное, есть, но их не рассматриваю. Произведение – шедевр насекомного мирка, золотые пчелки отдыхают, даже не хочется выискивать самых вонючих клопов. Очень мало доброй иронии в наш век, мало достойных афоризмов. А здесь, хоть отбавляй. Как говорится: «пришла любовь, ничего не попишешь». Вы что хотите мне говорите, а я на все согласный, только Эзопушку не трогайте, дайте сыграть партейку с ним.
    – Нам, что, тебе сдавать, самому и платить, коль умнее окажется! – на меня зыркнула галка, как кошка на мышку. Ей что, у нее котяра под боком, с медведя ростом – сам видел.
    А мне? Ради смеха в психическую атаку, может, дрогнет сын.
    Не дрогнет, у него не сумбурные реалии и сюрреалии в литературной жизни. Я тоже не сверну в сторону. Тогда разобьемся, напишут, мол, жил урод-критик и современный Эзоп, правда, тоже не красавец. Теперь лежат в гипсе. Оба хотели выпить шампанского, в смысле рисковали. Снимут гипс, что потом? То-то и оно, не ясно. Он махнет в Сибирь, затеряется в тайге, а я куда в Европе, где негде и присесть по надобности.
    Хотя… «Свинья и собака бранились. Свинья поклялась Афродитою, что если собака не замолчит, она ей выбьет все зубы. Собака возразила, что свинья и тут неправа: ведь Афродита свинью ненавидит, да так, что не позволит входить в свои храмы тем, кто отведал свиного мяса. Свинья в ответ: «Не из ненависти, а из любви ко мне она это делает, чтобы люди меня не убивали». Эзоп рассказал, который до рождения Христа жил.
    Так искусные риторы, даже оскорбленные, услышанное от противников часто умеют обратить в похвалу. Или юмор – современный Эзоп усвоил хорошо.
    А я не ругал даже, так, гладил по небритой щечке ладошкой, елей лил в уши. Для дела, а не ради однополюсного брака. Ну, он тоже млел немного. Так, слегка, не привык, когда гладят по щеке. По спине не знаю, сибирские корни, размажет, если что-то не так. Как бы чего не вышло.
    Он со многими играл, сам говорил: Ботвинник, Стейниц, Шантранжи, Лопес. Дженнифер Лопес? Классно! А я с женой играю в поддавки, мне до Лопес, как два лаптя на генеральной карте. Он – эгоист, подробности умолчал. Лучше бы сам в клозете пел, а очередь слушала, завидовала подпевке.
    Хотя, вот же. «И снова о березах. Во поле березка стояла. (Во поле кудрявая стояла – мои слова, изобличающие). Он ласково потрогал березку. Ох, ох нарядились-то! Ну, уж вижу теперь, вижу — красивые. Ну, ладно, мне пахать надо. И мне тоже — читать и писать». Ого, целая роща лопесов в глухомани! Шикарно!
    А добрался до рощиной сути к августу. Сам проболтался:
    – Пришла пора разобраться с березами. Представьте себе березовую рощу (читай, Лопес), поднимающуюся на бугор. Представьте ее легкую и сквозную декольтацию (а правила расстановки знаков препинания придется учить и в эротическом напряжении) нехитрой драматургии человеческих страстей. А страсти-мордасти придут в августе, и будут еще те». Я свои слова взял в скобки, чтобы не спутали с Семеном. Удивительной сдержанности человек. С июля женщину держать за локоток, а в августе – страсти.
    – Настоящий мужчина! – ахнула дама с шармом.
    – Не знаю, не знаю, так долго ждать! – возразила дама или не дама, а я лишь рукой махнул на это:
    – Лучше бы сразу рокировку сделал, а не делал из еды культа, и огурец приберег.
    – Зачем? – я уже не обращал внимания, кто спрашивает, устал от друзей – да и Эзопа тоже, затягивает явно историю с насекомыми, а скоро придет зима, и дом не утеплен, отвечал без должного азарта охотника за скальпами:
    – Чтобы ватрушку со смаком схавать, не портить ротовое пространство пупырчатым плодом!
    – Вы нас запутали!
    – А он?
    – Что, он?
    – Он влюбился и от любви потерял зуб.
    – Это что? Метафора?
    – Да!
    – Оригинально, кто бы от меня потерял зуб? – снова декольтированная дама с шармом перед моими глазами.
    – Зубы! – сказал я.
    – Что – зубы? – переспросила дама с шармом.
    – Я положил бы у ваших ног все свои зубы, кроме одного! – пылко ответил я.
    – А его кому отдашь? – дама с шармом перешла многообещающе на ты.
    – Один оставлю пиво открывать.
    – Фи! Как непоэтично!
    – Зато практично!
    – Ну, уж, практично! А жевать пищу как? – умная галка закатила неумно глаза.
    – Дети будут жевать старику!
    – Ну-ну! – дошел до моих грубых ушей неуверенный гул насекомых когорты, и его перекрыл голос мордатого члена:
    – Так, чем закончилась сага о Насекомых?
    – Пьесой для компьютера в четыре руки без оркестра.
    – Wie, bitte? Geh zur Hoelle, – по-немецки кто-то послал меня к черту.
    – Go tu hell! – на английском.
    – ivayase al mismo demonio! ivetoal diablo, – испанском.
    – va au diable, va te feire voir, – французком.
    – Ну, да, пьесой! – я понял, что сейчас меня будут бить, возможно, долго. – На трех страницах, довольно занимательно, должен заметить, но не стоило распыляться: или проза, или пьеса. Но потом поймет, не огурцом делан. А, так, мне все нравится, мелкие шероховатости со временем руками отшлифуются от частого чтения.
    Говорят, что лебеди перед смертью поют.
    И вот, один человек увидел, как на базаре продавали лебедя, и купил его, потому что наслышался о его пении.
    Однажды, собираясь угощать гостей, попросил он лебедя спеть на пиру, но тот отказался.
    Однако, вскоре, потом, почуяв близкую смерть, стал он себя оплакивать песней; и, услышав это, хозяин сказал:
    – Если поешь ты только перед смертью, надо было тогда мне, дураку, не просить тебя о песне, а зарезать.
    Не я сочинил притчу, древний Эзоп.
    – Это к чему?
    – ССИ подкрался незаметно к Семену.
    – Как пипец?
    – Не, пипец останется пока на месте, а это – синдром стареющего индивидуума, когда хочется исполнить последнюю лебединую песню, оставить память потомкам. Но по ходу творчества пришел аппетит на большее, и теперь он не может жить без художественного слова, ищет извечный ответ на волнующий вопрос: быть или не быть.
    – И какой твой ответ? Поди, полюбил автора? – я простил за проницательность мордатому члену когорты красный цвет шеи, наглинку в глазах. И написал резолюцию критика:
    «Хотя написано вне классно, но читается так классно,
    Все тепло и не фуфло, замечание одно: пускай строчит, как пульс, твое перо!»
   
   
    Алексей Тверской,
    /член Когорты Критиков проекта «Платон мне друг…»/