Что хочет автор. Литературные конкурсы

Автор:	Произведения Новогоднего литературного конкурса "Самый яркий праздник года - 2024" Номинация Проза для взрослых, проза для детей
Тема:	20. По Его расписанию	Ответить

   По Его расписанию

   Поезд из Москвы прибыл с небольшим опережением графика, и это было само по себе удивительно, добавив толику к моему установившемуся за последние сутки внутреннему позитиву. И даже сбивавший с ног ветер, наполненный крупицами ледяных колючих раздражителей, был мне нипочем. И сугробы, что по колено – стоит ступить шажок в сторону от накатанной поверх асфальта тропинке, и при желании можно оценивать качество природного покрова. Почему я не догадался на Павелецком купить себе валенки? Не то чтобы их там рекламировали на каждой стойке, когда на тротуарах хлюпает традиционная столичная жижа, но в предновогоднем ажиотаже можно было бы и подыскать что-нибудь адекватное заснеженной российской глубинке.
   Юрка писал, что от «жэдэ» до «автухи» недалеко – можно сказать, тут же, за углом.
   - Дружище, а до автобуса на Пантелеевку за сколько долетим?
   Водитель – весёлый бомбила в утепленной бейсболке – подмигнул и сходу огорошил меня провинциальной ценой:
   - Если сотки не жалко, то садись, мигом доставлю.
   Уточнять даже не стал: какие евро, какие тут «баксы»? - рубли, родимые, как я по ним соскучился! Что меня подкупило в большей степени – это не откровенная дружеская ухмылка, не украшенный новогодним бардаком салон «Калины» красной, и даже не залихватское «Баблосы вперёд, манатки назад, время не деньги!», а чистый российский говор без намека на нехватку отечественных трудовых ресурсов. Жива глубинка!
   Приехали действительно быстро: один левый поворот без светофора и две пешеходные зебры пролетели, как и обещалось, мигом. И не стоило так спешить, право же, надо было действительно довериться Юркиному чувству времени и расстояния – не то чтобы сотки жалко, пусть порадуется на Новый год водила-чудак, а просто до моего автобуса оставалось, как выяснилось, ещё целых три часа: следующий и последний, он же второй за день, отправлялся ровно в 19-27. Полтора часа ходу на колёсах, и я, наконец, смогу пожать трудовую руку своего былого армейского товарища, и Старый успеем проводить. Эх, Юрка, где наша не пропадала, в лесах комсомольских…
   Прикупил лёгкой закуски и шампанского к ней – настоящее, «Советское», а не то «Мартини-игристое», что нам ещё неделю назад корпоративно втюхивали на «первое» в эту зиму Рождество при «Хилтоне».
   Сижу, жду автобус на Пантелеевку. Автовокзал, конечно, не Бен Гурион, откуда я вылетал несколькими часами ранее: народу поменьше, потолок пониже, запахи попроще, да и вообще… но три часа при полном позитиве выдержу. Бог мой, и не такое мы с Юркой выдерживали: внутри БМП, правда, вытянуть ноги реально легко было, даже на ходу; но ничего – зато тут я, можно сказать, дома.
   Как меня под конец года занесло на южный берег Средиземного моря – это целая история, ужасно скучная, но скрупулезно изложенная директором по персоналу в соответствующем регламенте конторы, где я уже третий год продаю навороченные пылесосы. Продал больше всех на Руси за минувший год – и меня, бабах!- премиально в Израиль. А там в декабре: клубника, бананы, финики, мандарины, дыни, арабы… А пройдешь от «Хилтона» до тамошнего автовокзала «Савидор» по Арлазоров-реов, так полные карманы спелых маленьких лимончиков: к «Хенесси» просто замечательно – твой вклад в транснациональный Duty Free, что называется.
   Местные жители, конечно же, привередничают: температура воды в море плюс двадцать два, и они уже нос воротят, не купаются – холодно им, видите ли. Мы с Юркой в октябре в Татарском проливе рыбу по пояс в воде руками ловили, а там и в августе-то вода выше шестнадцати редко прогревается, так что в первый же день нашего пребывания на земле обетованной золотые пляжи Тель-Авива были оценены бывшими соотечественниками основной массы израильтян, можно сказать, по достоинству. Правда, мы для этих целей благоразумно отдалились от «Хилтона» по набережной А-Яркон до «Орхидеи» - исключительно в целях сбережения собственного имиджа, чтоб на нас потом в знаменитом отеле пальцами за спинами не тыкали прочие постояльцы – разные люди бывают, ещё те паломники! – но воду средиземную погрели; погрели и подсолили: всё по-людски, а как же?
   Сидя теперь на жесткой отечественной скамеечке, я попробовал распрямить плечи, как мама в детстве учила, но поскольку спинки не было предусмотрено для удобства ожидающих пассажиров в зале отправления – мы ж в дороге насидимся ещё, путь не близкий – то пришлось-таки опереться на стену. А в стране золотых пляжей от расстояний уставать не успевали: сто километров на север – и Бахайские тебе сады, пятьдесят на запад – и Голгофа под пластиковым панцирем, ещё соточку южнее – и другое море, в котором не то что поплавок не тонет, а и… сам Сергей Сергеевич всплыл: для примеру, так сказать, чтоб у остальных сомнения отбить. Никто и не сомневался, собственно.... В общем, за неделю пребывания в Израиле мы успели не только объехать всю страну и побрататься с местными католиками на их Рождество, причем те остались в полной уверенности, что Россия в реальности самая «католитарная» страна в мире, но и завести полезные знакомства с арабами в преддверие очередной ближневосточной весны; предметно поспорить о службе в израильской армии с ортодоксальными евреями и выразить своё почтение греческим православным – благо, Старый Йерушалайм позволял всё это сделать без суеты, компактно, чинно, на полном позитиве и прямо на рыночных коврах вдоль Виа Долоросса: главное, не в шаббат.
   За два дня до Нового года, «первого» календарного в эту зиму, я уже не находил себе места в Тель-Авиве, куда мы непременно возвращались после каждой нашей ознакомительной поездки по стране – как воды Иордана в Мертвое море. Так оно и понятно: когда дома по работе успеваешь трижды за день объехать заданный по плану район с пылесосом весьма уважаемых габаритов и ритмично его презентовать недоверчивым клиентам, то чувство динамики приобретает своеобразное внутреннее звучание, почти вровень музыкальному. Оно толкало меня с пляжа у «Интерконтиненталя» в старую Яффу, оттуда гнало в торговый комплекс Дизенгофф, затем, через шумный рынок Кармель, я попадал в какую-нибудь прибрежную кофейню и только потом уже по Бен Йауда возвращался в гостиницу: в пять вечера двадцать девятого декабря там было уже темно…
   …В шесть вечера тридцать первого декабря на автовокзале в семидесяти километрах от Пантелеевки были ещё сумерки, и меня стало настораживать почти полное безлюдье. Вначале я откровенно наслаждался – отпуск продолжается!- но постепенно ситуация начала обретать неестественный колорит. Диктор по радио то и дело монотонно объявляла маршруты туда-сюда, за окном что-то двигалось и перемещалось, но вот предпраздничный русский народ, каким я его себе ностальгически представлял в течение прошлой недели, попросту отсутствовал. Я подошел к окошку с наклейкой «Справка» и вздохнул с облегчением – там был человек. Второй реакцией стало замешательство: человеком оказался мужик – что само по себе в целом не смертельно, конечно, но всё ж таки необычно. Особенно когда мужчина сидит в натопленном помещении в зимней шапке, хотя и без шубы. Но при этом в перчатках и без шарфа. И смотрит на меня выжидающе.
   Я постарался быть очень приветливым и позитивным, и даже пошутил, но при этом неожиданно поперхнулся:
   - Встречаем г-го-од о…о-овна, да?
   И высморкался. Мужик прищурился:
   - Чего ты сказал?
   Я смутился:
   - Баран… это. Я имею ввиду… год такой – г… о-о-овен. Баран, значит. Гороскоп…
   Мужик приподнялся со стула, чтобы дать мне… высказаться, видимо. Но вместо этого дал в нос. Я отлетел от стойки и неожиданности – прямо на пол: плитка на нём была старая, холодная, кое-где выщербленная и давно немытая, как в подъездах «хрущевок».
   - Сам баран,- перегнувшись через стойку, бросил мне вниз мужик, и его шапка вновь скрылась за административным барьером.
   Я приподнялся и присел на ближайшую скамью, пытаясь собраться с мыслями и припомнить, что меня понесло встречать Новый год на родину. Да, полная безысходность: это розовое «Клико» вместо черно-золотистого «Советского», эти развесистые пальмы вместо раскидистых ёлок, обжигающий песок вместо не менее обжигающего снега; оливки, гроздьями свисающие на каждом углу вместо липких заскорузлых шишек; повсюду цветы на улицах вместо свежеброшенных окурков и плевков; и запах – обалденный дурманящий аромат востока; и эти тщедущно-приветливые… вместо… вот оно как. А Юрка-то, Юрка сколько лет уже зазывает к себе на рождественский первач! Да, полная безысходность и тоска – там, на чужбине.
   Ну, ничего, главное – позитив: от своих же получил, поди, не от буржуев! Подумаешь, мелкое недоразумение под Пантелеевкой, тут наверняка и не такое ещё видали. Если б не позитив, разве ж я продал бы столько пылесосов, чтоб меня в Израиль на Новый год; а я, круглый позитив, досрочно назад, да за свой счет, да рейсовым в Домодедово и дальше, прямиком под…
   Мужик-справочник вышел из-за барьера и решительно направился ко мне, стягивая на ходу перчатки. Я импульсивно схватился за собственный нос, из которого кроме обычного декабрьского коктейля ничего больше не сочилось, и это отчасти вдохновляло.
   - Парень, ты как..? – вдруг участливо спросил он, резко присев передо мной на корточки, и я непроизвольно шмыгнул носом.- Цел? Ты это, извини, я ж не со зла, первая реакция… Чё ты там про ховна – я тока щас вот сообразил же..! Ну, год такой, вон календарь висит, а ты про барана сразу...!
   Я великодушно тряхнул головой:
   - Да нет… сам виноват, замкнуло что-то. Хотел про рейс на Пантелеевку спросить, а тут овен этот…
   Мужик широко улыбнулся:
   - Харя цела – нормально! С наступающим! А тебе зачем в Пантелеевку-то? Ихние все утренним туда умотали, кому надо было…
   - Так ведь последний рейс же…
   - Ну, да, вроде бы есть последний рейс, - неуверенно как-то кивнул он. – Ты зайди вон по коридору в диспетчерскую, у них узнай…
   Я пошёл. Он мне кинул вслед:
   - Ну ты, это, без обид, а? Новый год же!
   Я неубедительно улыбнулся и помахал ему приветливо рукой. Добрая и широкая всё же у наших мужиков натура, этого не отнять.
   В диспетчерской было накурено и жарко. Большая комната разделялась пластиковой перегородкой от пола до потолка, и вмонтированные переговорные окошки служили, вероятно, для сдачи маршрутных листов и выручки. Но не сегодня, потому что сегодня там, за стеклом, уже все гудели, буквально: шум и гам стоял невообразимый; форточки были открыты, шампанское и водка тоже; вездесущее оливье, казалось, располагалось повсюду – в тарелках, в мисках, в кастрюлях, в тазиках. И холодец там же, всё в разных пропорциях, вперемешку с сырами и колбасами, огурцами и грибочками… В общем, существенно ничего за время моего недельного отсутствия в стране не поменялось. Но вот как я не догадался заранее просчитать такие риски – досрочное подведение итогов года минувшего на бюджетных предприятиях – это было удивительно даже для меня самого.
   Я подошел к одному из окошечков и, нагнувшись, попытался просунуть в него сначала подбородок, затем нос. Но тут же сообразил, что эти окошечки конструировались для других целей: никакие части головы туда просунуться не могли по определению, и хотел бы я тоже понаблюдать за собой в том момент с обратной стороны стекла! А вообще странно, что в «Справке» в зале ожидания подобного ограничительного устройства не было предусмотрено, а то бы там дежурила сердобольная женщина...
   - Простите, уважаемые, с наступающим вас!!! – попытался я перекричать веселье по другую сторону рубикона, на что одна из привилегированных за стеклом, кондуктор или диспетчер – я уж не стал гадать, играючи приблизилась к перегородке, виртуозно меняя на ходу свой праздничный приветливый шарм на привычную профессиональную тяпку, строго на меня глянула и… опустила жалюзи. Тише не стало, но ясность наступила.
   И тут только, оглянувшись неуверенно вокруг, позади себя я заметил в углу на стульчике нечто раскрасневшееся и заплаканное в коротком распахнутом пуховичке и вытертых джинсах: её блестящие и наполненные печалью глаза мне показались огромными, светлые неприбранные волосы даже издалека – удивительно мягкими, а губы – нежными и слега припухшими, словно от обиды. На правой щеке едва заметная ямочка, а на левой нет.
   - Привет, Снегурочка, - сказал я и медленно приблизился.
   Она молча отвернулась к стене, неуверенно прикрыв лицо маленькой изящной ладонью, и на свету блеснули несколько золотых тонких пластинок в ушке под прядью волос.
   - С наступающим! – рискнул я вспомнить про позитив.
   - Вас также, - ответила она, по-прежнему не глядя в мою сторону. Мне подумалось, что на вид ей не больше двадцати, и вся такая миниатюрная, хрупкая, недоверчивая…
   - О чём печалишься, сердце надрываешь, красавица? – продолжил я играть Морозко с красным носом, прислонившись плечом к стене неподалеку от неё. Других стульев в помещении не было.
   - Вы куда-то направлялись? Советую пешком или на попутке, если повезёт: на сегодня уже всё… закрыто, - она с еле скрываемой горечью кивнула на жалюзи.
   - До Пантелеевки планировал, - поделился я.
   - Туда только пешком, навряд ли найдется кто-нибудь по пути, а мы уже не поедем. Это мой рейс, кстати сказать, так что извиняйте великодушно, счастливого нового года!
   Вероятно, моё лицо недвусмысленно отразило то, что вдруг возникло внутри от такого известия, потому что она тут же участливо спросила:
   - Вы ж не наш, к кому-то в гости, наверно?
   Я в смятении зашагал туда-сюда по узкому проходу между стеной и рубиконом.
   - Кто водитель? – спрашиваю.
   - Пашка Пантелеев. Он уже того… готов. Не к рейсу, конечно.
   - Сам, небось, с Пантелеевки?
   - Ну и что? Я тоже с Пантелеевки, но не Пантелеева же, это так, совпа…
   - А как вы с ним домой собирались попасть?
   - Он сказал, что доедем потихонечку, без пассажиров. В первый раз, что ли… Только его сейчас оттуда не вытащить, - кивнула она на жалюзи.
   - Баран,- пробормотал я, усиленно соображая, что предпринять.
   - Что? – моргнула она влажными ресничками.
   - Год барана на носу, говорю, - сказал я, и мне захотелось потереть переносицу да сплюнуть через левое плечо.- Как встречать-то? Мне к Юрке Русину надо.
   - Сосед мой, в трёх домах от нас живет,- уже с некоторым интересом проговорила она.- А вы кто ему?
   - Служили вместе. Сюрприз хотел сделать – зовет в гости уже пятый год после дембеля, вот я и решил… на конец… света.
   - Откуда вы знаете?
   - Что?
   - Моё имя.
   - Я не… Света? А… да, он писал про тебя много: классная, говорит, девчонка рядом живет, приезжай, дескать… а то всё бобылём ходишь.
   Она пожала плечиками:
   - Конец света уже прошёл.
   - А у меня такое чувство, что только начинается.
   Света впервые застенчиво улыбнулась, и я подумал: «Так вот, оказывается, какая она – про которую столько пишут, которой восхищаются и даже посвящают ей песни: эта загадочная, завораживающая, сводящая с ума красивая девичья улыбка, ради которой, наверно…»
   - А вы водите?
   - Я? Вожу..? Хороводы, что ли?
   Она рассмеялась.
   - Да, у меня есть права… А что..? О-о… возникла идея, Снегурочка Света?
   - Вот, я подумала… Может, взять ключи у Паши, чтобы… ну, автобус прогреть, например? Холодно же.
   Произнося эти короткие и такие спасительные для нас обоих фразы, она продолжала хитро и загадочно улыбаться, глядя – будто сквозь – далёкие закрытые жалюзи.
   Через пять минут мы уже прогревали рейсовый ПАЗик; через десять, сделав пробный круг по стоянке и предупредительно оставив Паше записку на парковке, мы рассекали трассу на Пантелеевку; через сорок мы приехали – в том плане, что окончательно: двигатель молотит, а колёса не крутятся. Вероятно, ремень какой-нибудь на двигателе порвался. Я не механик, Света – тем более. Тепло в салон поступает, новогоднее радио празднично заливается единственным и слегка осипшим динамиком, а, значит, не конец ещё; на «ты» мы окончательно перешли после моей истории про то, как я тырил лимоны зимой на улицах Тель-Авива, и она тем же промышляла в отношении груш с огорода бабы Вали летом – в общем, очень близкие натуры оказались.
   - Бог мой, я столько звезд на небе никогда в жизни своей не видал! – с искренним восхищением говорил я, озираясь вокруг, когда мы незадолго до полуночи выскочили посреди белесой степи на свежий новогодний морозец умыться рыхлым обжигающим снегом.
   - Как фиников на пальме?- звонко щебетала она.
   - Как шекелей на счетах Абрамовича! – весело вторил ей я, разбрасывая перед собой руками сугроб. Припорошенные оба с головы до пят, мы быстро ринулись назад к двери автобуса, смеясь и чертыхаясь на ходу.
   Я и про Юрку незаметно для себя позабыл, а она – про местный флэш-моб новогодний, куда так спешила недавно. Между делом мы как-то совершенно естественно накрыли импровизированный стол из содержимого моей котомки и её последнего городского шопинга, словно не в первый раз вдвоём, и сели проводить Старый.
   Тут я подумал, что, пожалуй, погорячился относительно «Вдовы Клико» - сейчас бутылочка оказалась бы весьма кстати вместо пресловутого «Советского», и чего бы мне её было не прихватить напоследок, на общем-то позитиве? Хотя…
   Молнией мелькнуло воспоминание о записке с обращением к Нему, которую я, бережно свернув, просунул в свободную трещинку Западной Стены в Старом Иерусалиме – не так давно, а будто вечность. Неужели-таки правда всё..?
   Мы чуть было не пропустили и волшебное полночное радио-пиканье: из-за разницы во времени куранты куда-то запропастились; Света смеялась и с юношеской непосредственностью рассказывала «секретные» институтские истории, а я никак не мог поверить, что попал именно в то самое – самое верное – расписание рейсов. А коллеги ж, поди, морщатся сейчас от заморского «игристого» под раскидистыми новогодними пальмами, бедолаги…
   Ближе к четырём, когда уже замигала топливная лампочка на приборной панели ПАЗика, а стёкла в салоне покрылись толстым-претолстым слоем наледи от нашего дыхания, я вспомнил, что моя мобила всё ещё жива, а у Юрки тоже ведь есть волшебный десятизначный номер. Да и сюрприз как никогда актуален – пусть выручает старого армейского товарища…
   … с будущей невестой, как я ему и обещал…
   Не конец же…
   Света!