Проклятый судьбой, изгнанный толпой, шёл, цепляясь за колдобины и сучья, преданный тебе, преданный тобой, твой Господь и раб – странные созвучья. Молдавское Региональное отделение МСП "Новый Современник" сообщает о том, что возрасте 48 лет от диабетической комы умер прекрасный поэт, журналист, писатель Александр Тхоров. Страница Александра в Интернете: http://podlinnik.org/1381/аleksandr_thorov (Ссылку скопируйте в браузер целиком, иначе не откроется). Вот несколько стихов Поэта: Время другой поэзии избранные строки *** Занялся огонь, взыграв, в камине, жар обдал остывшие каменья, будто искупали их в кармине, доведя до красного каленья. Трубный чад туманной повиликой вмиг окутал сад, как мелкой склокой: стала местность блеклой и безликой, скрытая под мутной поволокой. День, надев вуаль из дымных кружев, легкой всё ещё прельщён фатою облаков небесных, обнаружив грань незримую меж дном и высотою. Робкий ветер в облике калики у ворот вступил в обряд плетенья, скрипнув всеми петлями калитки, обернулся собственною тенью, в серый шёлк, заботливо и нежно кутая сомлевшую округу; подступала дрема безмятежно, дым крутя по замкнутому кругу. Старый дом, увитый сонной ленью, в сладостной истоме смежил очи, лишь трещали в камельке поленья, изразцам вещая сказку ночи. *** Свод столетий пронзив, в одеянии жалком и ветхом по истлевшей бумаге вожу притуплённым пером. Что бессмертие мне без тебя, несравненная Гретхен, – пепел Рима, который развеял над миром Нерон? Что слагается в строки, казенные цифры ли, строфы ль, пламенея в рассудке давно уж померкшем моём? Этот адский огонь – им сжигает меня Мефистофель, увлекая в объятья греха, за земной окоём. Сгусток плазмы, алея, как мак, в сатанинской реторте, бесновался во тьме, всем желаньям его вопреки мне являя не призрак – созданье из крови и плоти: очертанья реальны, движенья просты и легки. Отрешённый от жизни, от мнимого блеска отчужден, от пустой болтовни и от пышной цветистости фраз, я любуюсь тобой, будто россыпью чёрных жемчужин, удивительно схожих с бездонностью ласковых глаз. Мудрость мертвой латыни и древнюю тайну санскрита постигая, во взгляде забытом читаю опять все признанья в любви, все печали твои, Маргарита, что ни щедрой душой, ни холодным умом не объять. Беспокойная мысль, устремленная в небо, как аист, возвращается вспять, в осознаньи прискорбном чиста: я, продавшийся дьяволу, веру утративший Фауст – так изгой Агасфер оскорбил перед казнью Христа. Обращённым во прах, не оставившим памяти предкам, нерожденным потомкам, чьё время еще впереди, я рисую твой образ нетленный, прекрасная Гретхен – этот факел негаснущий, сердце мне сжёгший в груди. *** На челе упрямый знак вопроса, как и прядка, а глаза бездонны: средь ужимок и гримас хаоса вдруг мелькнул точёный лик мадонны; взгляд искристый, брошенный украдкой, я поймал, скрепив обломки веры, увлечённый дивною загадкой, в жизни настрадавшийся сверх меры; сердце распахнул тебе, как двери, и, казалось, это божья милость снизошла: во что же я поверил, пригубив слегка твою невинность? кто же знал тогда, что мы – не ровня? что мне мнилось неизбывным счастьем? я не я был, в тот момент не помня всё, что отвергал, к чему причастен; а теперь, увы, разочарован, и в душе – сомнения и заметь, прокляну всех женщин час не ровен, но куда ж я дену свою память? не забыть вовек мне бурных ласок и страстей высокого накала – карнавал венецианских масок, на котором ты меня короновала, но не командором и не дожем, а шутом – объектом для насмешек; терпкий бриз, струясь над нашим ложем, к горечи обмана был подмешан и разбавлен заблужденья меркой, да ещё настоян на тумане: тот растаял, тут же вмиг померкло всё, что прежде виделось, дурманя; нежный взор стал муторным и липким, был таким он с самого начала, есть причина и твоим улыбкам, тем, что ты столь щедро источала, и в своём стремлении обидном оболгать предстала, как химера, убедив меня в неочевидном: худший из пороков – это вера; я постиг – а многие на свете ль пили это горькое лекарство? – сколь умело прячет добродетель под чадрой надменность и лукавство; вот и вышло так: ты не чета мне – странная, придирчивая гостья, тень души, в которой сочетанье света с мраком, черни с белой костью. *** Жизнь, ушедшая с молотка без торжеств и эпитетов сочных: в ней ни листика, ни цветка, – как пустыня в часах песочных; время молча сходит на нет, устремлённое в их воронку. Канет в тьму полночную свет, нам за ним поспешать вдогонку. Под вуалью скрывает глаза, пристыдившись злых дел, эпоха. Гаснет жизнь, так и не сказав, хорошо ей в нас или плохо. Прячет время за обшлага чьи-то карты – пусть шулерства мелки, – но нацелены, как острога, в мою грудь циферблатные стрелки, что трезубцем в финале сошлись на урочном двенадцатом часе, и стекает образ, как слизь, нареченной милой. Кичась ей, – странной дивой, – свой век отгрустил, не постигнув, – меня это гложет: что любовь? – плахи ль жесткий настил, васильками ль увитое ложе? *** Не торопятся делать открытия там, что было когда-то страной, до зачатия от соития расстоянье здесь в вечность длиной, глубина – все бездонные пропасти, не скакнуть мне над ней – вот беда! – вижу только: вращаются лопасти на крыле, что несёт в никуда; оградившись от мира портьерами, мудрость прежних эпох теребя, что ищу меж мгновеньями-эрами? открываю, как видно, себя, не найду, так хотя б распознаю я… в лабиринтах ума семеня, мысль озвученная, привозная проникает без спроса в меня – это чувствую, сопротивляюсь, покидаю я тесную клеть и взмываю над бездной, как аист… кто даст силы мне перелететь? *** Одиночество во вселенной неприкаянной чьей-то души… человек, заплутавший и тленный, путь земной свой средь звёзд заверши, ввысь стремись, чужой болью не тронут, верь в судьбу, что не разделена… только звёзды те смотрятся в омут, и под ними, увы, глубина; одинокий средь сильных и слабых, как проросший не к месту осот, – это я, затерявшийся в хлябях опрокинутых в бездну высот. *** Пусть спросят, отчего я одинок, зачем вокруг себя создал пустыню? Страшусь я низости, что ползает у ног, и сплетен злых, нацеленных мне в спину, иль быть переоцененным людьми – к чему мне блеск регалий и муаров? – боюсь посмертной дружбы и любви, хвалы, благодеяний, мемуаров. Отвергну наставленья и молву, отрину всех, погрязших в дикой ловле, в надежде робкой, что переживу ещё при жизни брань и славословье. *** Я шёл по улице, вдруг рифма родилась, а под рукой ни ручки, ни листка, в багрянец осени орнаментом вплелась, его по серым стенам расплескав; что ж, на листве опавшей вывел я стих золотисто-медного литья, что сохла средь пожухлого былья на клумбах и в куртинах бытия; свернул я за угол, а рифма разлилась потоком исходящего тепла и лёгкой дымкой в небеса взвилась, растаяв, солнцем выпита дотла, но возродилась в мыслях у меня, ведь был я трезв, пока в своём уме, а значит, ни воды и ни огня ей не бояться, коль она при мне; я пуповину рифме перегрыз, её от дум тяжёлых оторвав, пусть станет струйкой в сонном царстве брызг иль стебельком живым средь мёртвых трав; дождь зачастил, я спрятался в пивной, убогим был питейный антураж, и испросил, сказав: она со мной! – салфетку и огрызок-карандаш, а к ним две рюмки водки и салат, подумал так: обмоем-ка вдвоём её рожденье, был бы мир и лад у нас с ней… пили залпом… во даём!.. очухался нескоро, я – не я средь тошноты и всякого мурла, спросил: а где же спутница моя? – не знал ещё, что рифма умерла… какой короткой оказалась жизнь!.. *** Проклятый судьбой, изгнанный толпой, шёл, цепляясь за колдобины и сучья, преданный тебе, преданный тобой, твой Господь и раб – странные созвучья. Был я сам не свой, был я как чумной, сам себе придумал муку в назиданье, преданная мне, преданная мной, явь моих тревог – странное созданье. Я жесток и смел, вмиг вдруг оробел, привела в смятенье чистая улыбка, преданный тобой, преданный тебе ль, суть не разглядел – странная ошибка. Тонкая шанель, от нее сомлел, кружева тонки, знатно облаченье, преданная мной, преданная мне ль, смысл нелепых фраз – странное влеченье. *** Строка длинна, как жизнь, и коротка, как память, с хвалою и хулой накоротке, и не прибавить ничего, и не убавить в одной явлённой гением строке; она мелка, как ложь, и глубока, как чувство, такой уж рождена – ни взять, ни дать, – но в этом есть высокое искусство непознанное прежде постигать; легка, как вымысел, и тяжела, как ноша, такую хоть пиши, хоть не пиши: приход её никем не зван, не прошен, но ожидаем в тайниках души; пылка, как страсть, и холодна, как разум, всех к ней влечёт, и выбор их не нов, её привычка к бестелесным фразам, почти лишённым смысла и основ; темна, как умысел, светла, как отраженье, в чьём облике слились и скорбь, и лоск, доступна, но не терпит возраженья, упруга, но податлива, как воск. *** 1. Прошлое – не любовь, а увлечение, настоящее – не вера, но смиренье, будущее – не надежда – горькое отчаянье; не помня ни о чем, плыву, влекомый теченьем, забавляюсь свистулькой, считая ее свирелью или флейтой, наложившей на уста мои печать молчанья. 2. Прошлое – игра с ускользающей тенью, настоящее – одр, устланный шипами, пронзающими лепестки роз, будущее – погружение в несбыточные мечты; первое не гневи, но всегда подвергай сомненью, второе уважай, как данность, но не принимай всерьёз, третье меж строк ненаписанной книги прочти. 3. Прошлое умирает в утробе настоящего, настоящее в будущем обретет свою могилу, будущее тоже когда-то назовут минувшим, которое – прочный склеп, последнее пристанище всего, миновать его никому не под силу, даже всем, от реальности ускользнувшим. 4. Прошлое – вечно… Настоящее – постоянно… Будущее – эфемерно… ……………………………………………………………… Время быстротечно, – оно, как рваная рана, всегда напоминает о себе, болит безмерно… Молдавское Региональное отделение МСП "Новый Современник" выражает соболезнование родным, друзьям и читателям Александра Тхорова. |