Проклятый судьбой, изгнанный толпой,
шёл, цепляясь за колдобины и сучья,
преданный тебе, преданный тобой,
твой Господь и раб – странные созвучья.
Молдавское Региональное отделение МСП "Новый Современник" сообщает о том, что возрасте 48 лет от диабетической комы умер прекрасный поэт, журналист, писатель Александр Тхоров.
Страница Александра в Интернете:
http://podlinnik.org/1381/аleksandr_thorov
(Ссылку скопируйте в браузер целиком, иначе не откроется).
Вот несколько стихов Поэта:
Время другой поэзии
избранные строки
***
Занялся огонь, взыграв, в камине,
жар обдал остывшие каменья,
будто искупали их в кармине,
доведя до красного каленья.
Трубный чад туманной повиликой
вмиг окутал сад, как мелкой склокой:
стала местность блеклой и безликой,
скрытая под мутной поволокой.
День, надев вуаль из дымных кружев,
легкой всё ещё прельщён фатою
облаков небесных, обнаружив
грань незримую меж дном и высотою.
Робкий ветер в облике калики
у ворот вступил в обряд плетенья,
скрипнув всеми петлями калитки,
обернулся собственною тенью,
в серый шёлк, заботливо и нежно
кутая сомлевшую округу;
подступала дрема безмятежно,
дым крутя по замкнутому кругу.
Старый дом, увитый сонной ленью,
в сладостной истоме смежил очи,
лишь трещали в камельке поленья,
изразцам вещая сказку ночи.
***
Свод столетий пронзив, в одеянии жалком и ветхом
по истлевшей бумаге вожу притуплённым пером.
Что бессмертие мне без тебя, несравненная Гретхен, –
пепел Рима, который развеял над миром Нерон?
Что слагается в строки, казенные цифры ли, строфы ль,
пламенея в рассудке давно уж померкшем моём?
Этот адский огонь – им сжигает меня Мефистофель,
увлекая в объятья греха, за земной окоём.
Сгусток плазмы, алея, как мак, в сатанинской реторте,
бесновался во тьме, всем желаньям его вопреки
мне являя не призрак – созданье из крови и плоти:
очертанья реальны, движенья просты и легки.
Отрешённый от жизни, от мнимого блеска отчужден,
от пустой болтовни и от пышной цветистости фраз,
я любуюсь тобой, будто россыпью чёрных жемчужин,
удивительно схожих с бездонностью ласковых глаз.
Мудрость мертвой латыни и древнюю тайну санскрита
постигая, во взгляде забытом читаю опять
все признанья в любви, все печали твои, Маргарита,
что ни щедрой душой, ни холодным умом не объять.
Беспокойная мысль, устремленная в небо, как аист,
возвращается вспять, в осознаньи прискорбном чиста:
я, продавшийся дьяволу, веру утративший Фауст –
так изгой Агасфер оскорбил перед казнью Христа.
Обращённым во прах, не оставившим памяти предкам,
нерожденным потомкам, чьё время еще впереди,
я рисую твой образ нетленный, прекрасная Гретхен –
этот факел негаснущий, сердце мне сжёгший в груди.
***
На челе упрямый знак вопроса,
как и прядка, а глаза бездонны:
средь ужимок и гримас хаоса
вдруг мелькнул точёный лик мадонны;
взгляд искристый, брошенный украдкой,
я поймал, скрепив обломки веры,
увлечённый дивною загадкой,
в жизни настрадавшийся сверх меры;
сердце распахнул тебе, как двери,
и, казалось, это божья милость
снизошла: во что же я поверил,
пригубив слегка твою невинность?
кто же знал тогда, что мы – не ровня?
что мне мнилось неизбывным счастьем?
я не я был, в тот момент не помня
всё, что отвергал, к чему причастен;
а теперь, увы, разочарован,
и в душе – сомнения и заметь,
прокляну всех женщин час не ровен,
но куда ж я дену свою память?
не забыть вовек мне бурных ласок
и страстей высокого накала –
карнавал венецианских масок,
на котором ты меня короновала,
но не командором и не дожем,
а шутом – объектом для насмешек;
терпкий бриз, струясь над нашим ложем,
к горечи обмана был подмешан
и разбавлен заблужденья меркой,
да ещё настоян на тумане:
тот растаял, тут же вмиг померкло
всё, что прежде виделось, дурманя;
нежный взор стал муторным и липким,
был таким он с самого начала,
есть причина и твоим улыбкам,
тем, что ты столь щедро источала,
и в своём стремлении обидном
оболгать предстала, как химера,
убедив меня в неочевидном:
худший из пороков – это вера;
я постиг – а многие на свете ль
пили это горькое лекарство? –
сколь умело прячет добродетель
под чадрой надменность и лукавство;
вот и вышло так: ты не чета мне –
странная, придирчивая гостья,
тень души, в которой сочетанье
света с мраком, черни с белой костью.
***
Жизнь, ушедшая с молотка
без торжеств и эпитетов сочных:
в ней ни листика, ни цветка, –
как пустыня в часах песочных;
время молча сходит на нет,
устремлённое в их воронку.
Канет в тьму полночную свет,
нам за ним поспешать вдогонку.
Под вуалью скрывает глаза,
пристыдившись злых дел, эпоха.
Гаснет жизнь, так и не сказав,
хорошо ей в нас или плохо.
Прячет время за обшлага
чьи-то карты – пусть шулерства мелки, –
но нацелены, как острога,
в мою грудь циферблатные стрелки,
что трезубцем в финале сошлись
на урочном двенадцатом часе,
и стекает образ, как слизь,
нареченной милой. Кичась ей, –
странной дивой, – свой век отгрустил,
не постигнув, – меня это гложет:
что любовь? – плахи ль жесткий настил,
васильками ль увитое ложе?
***
Не торопятся делать открытия
там, что было когда-то страной,
до зачатия от соития
расстоянье здесь в вечность длиной,
глубина – все бездонные пропасти,
не скакнуть мне над ней – вот беда! –
вижу только: вращаются лопасти
на крыле, что несёт в никуда;
оградившись от мира портьерами,
мудрость прежних эпох теребя,
что ищу меж мгновеньями-эрами?
открываю, как видно, себя,
не найду, так хотя б распознаю я…
в лабиринтах ума семеня,
мысль озвученная, привозная
проникает без спроса в меня –
это чувствую, сопротивляюсь,
покидаю я тесную клеть
и взмываю над бездной, как аист…
кто даст силы мне перелететь?
***
Одиночество во вселенной
неприкаянной чьей-то души…
человек, заплутавший и тленный,
путь земной свой средь звёзд заверши,
ввысь стремись, чужой болью не тронут,
верь в судьбу, что не разделена…
только звёзды те смотрятся в омут,
и под ними, увы, глубина;
одинокий средь сильных и слабых,
как проросший не к месту осот, –
это я, затерявшийся в хлябях
опрокинутых в бездну высот.
***
Пусть спросят, отчего я одинок,
зачем вокруг себя создал пустыню?
Страшусь я низости, что ползает у ног,
и сплетен злых, нацеленных мне в спину,
иль быть переоцененным людьми –
к чему мне блеск регалий и муаров? –
боюсь посмертной дружбы и любви,
хвалы, благодеяний, мемуаров.
Отвергну наставленья и молву,
отрину всех, погрязших в дикой ловле,
в надежде робкой, что переживу
ещё при жизни брань и славословье.
***
Я шёл по улице, вдруг рифма родилась,
а под рукой ни ручки, ни листка,
в багрянец осени орнаментом вплелась,
его по серым стенам расплескав;
что ж, на листве опавшей вывел я
стих золотисто-медного литья,
что сохла средь пожухлого былья
на клумбах и в куртинах бытия;
свернул я за угол, а рифма разлилась
потоком исходящего тепла
и лёгкой дымкой в небеса взвилась,
растаяв, солнцем выпита дотла,
но возродилась в мыслях у меня,
ведь был я трезв, пока в своём уме,
а значит, ни воды и ни огня
ей не бояться, коль она при мне;
я пуповину рифме перегрыз,
её от дум тяжёлых оторвав,
пусть станет струйкой в сонном царстве брызг
иль стебельком живым средь мёртвых трав;
дождь зачастил, я спрятался в пивной,
убогим был питейный антураж,
и испросил, сказав: она со мной! –
салфетку и огрызок-карандаш,
а к ним две рюмки водки и салат,
подумал так: обмоем-ка вдвоём
её рожденье, был бы мир и лад
у нас с ней… пили залпом… во даём!..
очухался нескоро, я – не я
средь тошноты и всякого мурла,
спросил: а где же спутница моя? –
не знал ещё, что рифма умерла…
какой короткой оказалась жизнь!..
***
Проклятый судьбой, изгнанный толпой,
шёл, цепляясь за колдобины и сучья,
преданный тебе, преданный тобой,
твой Господь и раб – странные созвучья.
Был я сам не свой, был я как чумной,
сам себе придумал муку в назиданье,
преданная мне, преданная мной,
явь моих тревог – странное созданье.
Я жесток и смел, вмиг вдруг оробел,
привела в смятенье чистая улыбка,
преданный тобой, преданный тебе ль,
суть не разглядел – странная ошибка.
Тонкая шанель, от нее сомлел,
кружева тонки, знатно облаченье,
преданная мной, преданная мне ль,
смысл нелепых фраз – странное влеченье.
***
Строка длинна, как жизнь,
и коротка, как память,
с хвалою и хулой накоротке,
и не прибавить ничего,
и не убавить
в одной явлённой гением строке;
она мелка, как ложь,
и глубока, как чувство,
такой уж рождена – ни взять, ни дать, –
но в этом есть высокое
искусство
непознанное прежде постигать;
легка, как вымысел,
и тяжела, как ноша,
такую хоть пиши, хоть не пиши:
приход её никем не зван,
не прошен,
но ожидаем в тайниках души;
пылка, как страсть,
и холодна, как разум,
всех к ней влечёт, и выбор их не нов,
её привычка к бестелесным
фразам,
почти лишённым смысла и основ;
темна, как умысел,
светла, как отраженье,
в чьём облике слились и скорбь, и лоск,
доступна, но не терпит
возраженья,
упруга, но податлива, как воск.
***
1.
Прошлое – не любовь, а увлечение,
настоящее – не вера, но смиренье,
будущее – не надежда – горькое отчаянье;
не помня ни о чем, плыву, влекомый теченьем,
забавляюсь свистулькой, считая ее свирелью
или флейтой, наложившей на уста мои печать молчанья.
2.
Прошлое – игра с ускользающей тенью,
настоящее – одр, устланный шипами, пронзающими лепестки роз,
будущее – погружение в несбыточные мечты;
первое не гневи, но всегда подвергай сомненью,
второе уважай, как данность, но не принимай всерьёз,
третье меж строк ненаписанной книги прочти.
3.
Прошлое умирает в утробе настоящего,
настоящее в будущем обретет свою могилу,
будущее тоже когда-то назовут минувшим,
которое – прочный склеп, последнее пристанище всего,
миновать его никому не под силу,
даже всем, от реальности ускользнувшим.
4.
Прошлое – вечно…
Настоящее – постоянно…
Будущее – эфемерно…
………………………………………………………………
Время быстротечно, –
оно, как рваная рана,
всегда напоминает о себе, болит безмерно…
Молдавское Региональное отделение МСП "Новый Современник" выражает соболезнование родным, друзьям и читателям Александра Тхорова. |
Положение о Клубе
Сделать стартовой
К темам проекта
Ответить
