Тексты конкурса "Притча о писателе" | В какой-то момент Вселенная чуть отвернулась от Земли, и открылся портал между двумя измерениями. В этот самый портал и попал Антон Голубев, автор многостраничных опусов, совершавший свой вечерний моцион. Через секунду Вселенная исправила свою ошибку, и Голубев вернулся в свое измерение. И если бы вы смотрели прямо на него, а в этот самый миг моргнули - вы бы и не заметили, что он исчезал. Однако Время, как известно, величина вовсе не постоянная. Поэтому за эту секунду на нашей Земле в другом измерении с Голубевым вполне могло случится множество неожиданных вещей. Но где же он побывал? Итак, тот мир, куда попал Антон, вовсе не был таким же свободным и демократичным, как наш. Некоторое время назад он страдал от переизбытка информации, от излишнего числа литературных изданий и сочинений. Потому высшим указом было запрещено писать художественные произведения, а все писатели объявлены вне закона. Естественно, стоило Голубеву по привычке достать из кармана черный блокнот, чтобы проверить свои заметки, он был схвачен по подозрению в сочинительстве и взят под стражу. После долгих бюрократических мытарств, вдаваться в которые мы не будем, Голубев (по сути, не существующий в том измерении человек) оказался в камере до дальнейшего выяснения обстоятельств. Помимо него в камере находились: невезучий и чувствительный поэт Лоримо, дуэт натуралистов-заговорщиков Мосин и Тосов и фанатичный фантаст Ворбин. Лоримо сидел, забившись в угол, и трясся, иногда выдавая несвязные фразы. Мосин и Тосов в уме играли друг с дружкой в бык-корову, а сам Голубев ходил туда-сюда вдоль решетки, пораженный несправедливостью своего положения. - За что вас сюда, любезнейший? - Начал наконец Мосин. - Что? Это вы мне? - Голубев резко повернулся к ним, словно только сейчас заметил, что не один в камере. - А... Я не знаю - я достал в парке блокнот и собирался записать... - О, да вы смелый! - Вступил Тосов, - Вы из радикалов? - Простите, что? - Верно, из радикалов... Думаю, лично у меня не хватило бы смелости вот так, посреди улицы, днем... Браво, - печально покачал головой Мосин. - Нет, простите, вы, наверное, неправильно меня понимаете. Я не знаю, почему я здесь. Я гулял, читал свои записи... Похоже, это не мой мир. Какое-то другое измерение? Но как?.. - сам с собой заговорил Голубев. - Слышите, Ворбин? Это по вашей части. Мужчина считает, что он из другого измерения. - Бросил через плечо Тосов и вновь обратился к Антону. - И каков же он, ваш мир, если изволите? - Он... Он другой. И там нет всего этого - с писателями. Нет... охоты? не знаю, как еще назвать. Но почему, почему здесь вас - нас - так неуважительно ловят? - Мир, где можно писать? А вы, батенька, фантазер. Это, скорее, не к Ворбину, а к Лоримо, - мотнул головой Мосин. На это Лоримо затрясся еще сильнее и взвыл: - Легкий бриз вечерних сосен носит вьюга, помолясь... - И замолк, постанывая. - Тише, тише, друг, успокойтесь, - Наконец вступил в разговор Ворбин, явно заинтересованный историей Голубева, - Скажите - как вас? Голубев? Ворбин, приятно. - Голубев, и как же вы видете возможным путешествия между соседними измерениями? - Я не говорил, что как-то их вижу. Я не знаю, каким образом я попал сюда... - Явно смутился Голубев. - А известно ли вам, товарищ, что научно доказана невозможность любых событий, описанных в художественной литературе - фантастиеской особенно? Потому все произведения - это ересь и пропаганда, а я, поветивший себя фантастике и ничего взамен не просивший, объявлен рецидивистом, растлителем, подрывником идеологии. И вот вы - так просто говорите про другие измерения. Обижаете меня и бьете в самое больное. - Простите, я не думал... - Больное сердце мечет бисер, в тумане криво, помолясь... - Снова завыл Лоримо. - Да о чем вы тут все талдычите? - Не выдержал Голубев. - Да как же можно запретить писать? Это же... это... Господи, да не может такого быть! Как вы с этим миритесь? - А мы и не миримся, - печально заметил Тосов, - потому мы и здесь. И вы, я так понял, тоже. Скажите, Голубев, а в чем заключается ваша программа? Такое открытое выступление - это смелый шаг. - Что за бред вы несете? Я - писатель! Какой шаг? Какие доказательства? Какая пропаганда? Это для души! Я должен писать и изливать себя на бумагу. Мне предлагали - дома - золотые горы, чтобы я остановился - но ведь тогда меня не будет! И я отказался! А вы... Психи. - Тише, Голубев, вы волнуете Лоримо. Перестаньте кричать. Ну не хотите говорить - не надо. Постойте. "Должны писать"? - Какая-то мысль осенила Тосова. - Вы провокатор! Вы хотите, чтобы мы сознались! Как и все другие! Показали вам свои тексты! Вы - предатель! В этот миг по коридору эхом отозвались шаги надсмотрщика, заключченные замолкли. Мужчина в форме подошел к камере и открыл решетку. - Голубев. - Провозгласил он. - Пройдемте. Антон вышел из камеры, надеясь, что близится осовобождение, и бросил победный взгляд на сокамерников. Все, кроме Тосова, подняли кулаки. - Но пасаран, товарищ. Не сдавайтесь. - На прощание сказал Мосин. "И где-то бьются чайки клювом, стену ломая, помолясь..." - услышал за спиной Голубев, радостно покидая коридор. Боже, думал он, какой же глупый мир! Как же можно так издеваться над людьми творческими? Они же чахнут, сереют. Ну ладно, Тосов - он, похоже, подозрительная личность. Но бедный Лоримо... Но ничего, мелькнуло в его голове, скоро справедливость восторжествует - а дальше он попробует как-нибудь им всем помочь. Напишет что-нибудь. Антона, все еще торжествующего, завели в комнату для допросов, где за столом уже сидел следователь. Одинокая лампа освещала папку, в которой, похоже, было дело Голубева. На следователе был хороший костюм, вовсе не серого цвета, и ярко-зеленый галстук. - Присаживайтесь. Надеюсь, вам не доставили неудобств? Ну что же, господин Голубев... - Не давая ему ничего ответить, следователь опустил глаза в папку и стал читать. - Нарушаем, - наконец заключил он. - Ну что же вы так? Прямо посреди бела дня, ни от кого не прячась, начинаете писать. Нехорошо. Люди стараются, шифруются, ночами забиваются в темные углы - и тут вы такой. Низко. Следователь что-то говорил, примерно настолько же содержательное, а Голубев начал понимать, что его, похоже, не собираются выпускать. Во время разговора следователь что-то чиркал на пустом листке в деле. Голубев перегнулся через стол и различил строки: Логично буриме, Цветные полуформы. Однажды макраме Посыпалось с платформы. - Вы что, вы пишете стихи? Но вам же нельзя - никому нельзя. А мое дело?.. - Ошеломненно спросил Голубев. - Думаете писать жалобу? - Не поднимая глаз, ответил следователь. - Ну пишите. И что? Я - важный пост. А вы - рецидивист. И судьба ваша уже решена. Так что... Ну тем более: сами ведь знаете, что все и так пишут. Днями и ночами, забившись по уголкам, со свечками. Пишут и пишут. И наверху, и внизу. Читать невозможно. Сам себя читать не могу. И что? Ну и мы - сажаем, отпускаем. И все равно все пишут. Это все равно. Хоть бы кто один хоть бы что стоящее написал... А-то я... "Макраме". - Печально засмеялся он. И вот в этот самый момент Вселенная и исправила ошибку: Голубев вернулся в свое измерение. Некоторое время он стоял на одном месте на том самом бульваре, где гулял до того. Вокруг, как обычно, шли незнакомые люди, спешили автомобили. "И все равно все пишут..." - вспомнилось ему. После этого Голубев отправился домой, но случай долго не мог выйти у него из головы. Он делал себе пометки, стараясь вспомнить все детали, которые увидел в другом измерении. Записать все, все откорректировать... Написал пару рассказов. А потом, пролистывая какие-то свои записи, он вдруг понял, что вообще произошло. Они все... Они все были графоманы. Дикие, невежественные писаки. И все писали. Миллионы человек - с ручками, набивающие тексты на компьютерах. Тысячи, десятки тысяч бессмысленных строк. "Хоть бы один хоть что стоящее написал..." Под стражей, в голове; во время допросов. И... А сам-то он чем лучше? Голубев провел пальцем по кипе листов, скопившихся на его собственном столе. Десятки никчемных рассказов, думал он, заполненные нелепицей блокноты, сотни глупейшим образом постраченных байт информации. Ради чего? Интересно, вдруг подумал Голубев, а если бы на нас объявили охоту, стали бы мы стараться сделать лучше? Чтобы доказать мастерство. Чтобы оправдать себя. Пытаться написать хоть что-то, ради чего не было бы стыдно и жалко и в тюрьму пойти, и жизнь отдать. Смогли бы? - И всяк свой дар предвзято любит; ни слова в Вечность, помолясь... - грустно, под нос пробормотал Голубев и встал из-за стола. Больше в жизни он не написал ни строчки. |
| Канретсап, добрый день! Интересная у вас версия, но почему-то хочется провести аналогию с верой в Бога. Когда людей спрашивают, верующий вы или нет, то многие отвечают "да". А когда встает вопрос о том, чтобы отдать жизнь за веру, то остаются единицы верующих. Их то мы и называем святыми. Но, в вопросе писать или не писать, по-моему, все решает читатель, и не всегда нам будет дано узнать, кто из нас писал зря, а кто - нет. Однажды, когда мне было лет 15, я прочитала в одном журнале рассказ, автора я ,естественно, не запомнила (не был он классиком), а вот строчка из его рассказа запала в душу на многие года. Потом она не один раз помогла мне в жизни. Только неизвестный читатель может сказать, какая из наших строчек помогла ему в трудную минуту, стала спасательным кругом, который мы бросили ему графоманствуя. С уважением, Татьяна |
| Согласен: мы никогда не узнаем, было ли хоть одно "слово в Вечность" из тех, что мы написали. И мнения у всех о том, как тут быть, разные. Просто в моем рассказе таково мнение Голубева, такова реальность, которую увидел он. Спасибо за отзыв. |
| Можно один вопрос? Почему такое имя - Канретсап? И еще - нельзя ли по-проще? А то я пишу и все боюсь, что буквы перепутаю, может это очень важно? С уважением, Татьяна |
| Это "Пастернак наоборот" - у меня в гостевой книге я объяснил, почему. Можете ошибиться, не строшно, это просто связано с хорошими деньками в прошлом. Я думал поменять его, но: 1) меня тут уже кто-то знает под этим ником 2) я не знаю, как его менять... О_О |
| По моему не только,как версия хорошо. А вообще отличный фантастический рассказ получился. И подумать есть над чем.Желаю успеха в этом конкурсе. |
| Спасибо. Я, собственно, и старался написать не именно "версию". Это, скажем так, "рассказ, к которому лишь была задана тема". Что получилось - представил всем на суд. |
| Одного я никак не пойму - почему ж никому, кроме пары уже знакомых авторов, нечего сказать про мои произведения? Господа, читатели, ну если я шлак безыскусный пишу - ну хоть об этом мне скажите. Я, может, остановлюсь и пересмотрю отношения с литературой. А то так... |
| Дорогой Канретсап, ну что Вы, не переживайте :))), просто народ не слишком активен на предмет комментариев. :) А Вы пишете вовсе не шлак, это уж точно. У Вас занятные мысли, хороший слог, даже свой интересный стиль! Как раз собиралась на Вашу страничку ещё, Вы меня заинтересовали как автор. А комменты - иногда просто нет времени, хочется прочесть побольше :)))) |
| Спасибо еще раз, Женя, за поддержку. Надеюсь, вы правы. |
| Писать для вечности? Нет - это утопия. Писать нужно для людей, чтобы добродетели людские не теряли ценность, передавались из поколения в поколение. А ЬТСОНЧЕВ и складывается из маленьких цепочек жизней. А знаете, тем не менее мне понравилась ваша версия. У вас неплохой язык написания. С теплом. Света |
| Версия, версия... Я ж уже говорил - это не объяснение той ситуации, что описана в положении конкурса. Это рассказ, который в связи с ним родился. Более того, что вы имеете в виду под "писать для людей"? Те вещи, что живут вечно, были написаны не для людей? "Писать в Вечность" - это не то, что ты хочешь навсегда оставить себя в памяти других. Это осознание того, пишешь ты для того, чтобы продать рукописи или же чтобы выплеснуть эмоции, или чтобы через собственный опыт попытаться показать другим что-то важное. Плюс к тому, если пишете для людей - то сегодня одни люди, а завтра другие. Или написали вы, допустим, романчик бульварный, который по пути на работу в метро читают - что же он, поможет передавать какие-то ценности из поколения в поколение?.. Пустой это разговор. То, что вы прочитали - это лишь рассказ - и не более. И я рад, если он вам понравился. |
| Понравилась мысль о том, будет ли писатель стремиться писать лучше, если его подвергать гонениям? Видимо, это как раз и явилось источником диссидентства в СССР: только не всегда лучше, а просто - не так как все, как разрешено. "Запретные плоды" они в общей массе всегда оказывались лучше (или "лучше") разрешенных.:) - их популярность подогревается интересом читателя к запрещенному. По моему, если писатель будет даже просто писать, не смотря на неудобства жизни, это уже личный подвиг. А если - ещё и писать хорошо (востребованно) - это настоящее исполнение собственного писательского предназначения. Понять, что ты - неПисатель - это трагедия крушения иллюзий и амбиций, но для существования по-Богу - это правильнее, чем плодить нечитаемые "нетленки"... Ваш фантастический рассказ глубоко философичен, и мне понравился весьма. С уважением, |
|
Шапочка Мастера |
| |
Литературное объединение «Стол юмора и сатиры» |
| |
|
' |