Драйв.
Ночь величественное в своём сдержанном безмолвии время. Время размытых очертаний, расплывчатых силуэтов, блеклости красок, время тайн и маскарадов.
Ночь набрасывает вуаль темноты, сглаживающей уродство города, неопрятные словно рубленные однообразно серые дома спальных районов, валяющийся без дела то тут, то там мусор, пустые плошки фонарей.
Серая громада с черными глазницами окон. Не ясно маячит на девятом этаже одинокая фигура.
Он стоит на перилах балкона, январский жгучий ветер бьет его в лицо, швыряя в него клочья сорванного с крыш снега. Ветер треплет ему штанины, рукава, рвет карманы.
Исиня-черное небо над головой усыпанно мирриадами звезд-хаотично разбросанных силой творения.
Внизу холодный, безжизненный снег одевший землю рванным покрывалом, кажущися девственно-белым во тьме.
Сделай он шаг и великий художник напишет красными красками полотно с незамысловатым сюжетом-незбывшайся мечты, раньше времени оборванной жизни.
Он молчит. Вдали на юго-востоке есть город, огни которого ему чужды и все же так манящи.
Там холодно, там не уютно, там одни сильны, только из-за бессилия других, но там звучит ставший таким дорогим, такой милый, по детский звенящий радостными нотами голос, там чистый светлый взгляд, глубина глаз которого никогда и ни кем не будет измерена!
Её лицо он видит на горизонте, её имя он читает на млечном пути. Он думает о ней, он мысленно там с ней, но это трудно делать совсем не зная её.
Кто она?
Она здоровается с ним : "Привет, Руслан"- и эта фраза приветствует его всяки раз когда он включает телефон.
Она деятельна, энергична, целеустремлена, прагматична, безжалостна.
Её программа минимум- усадьба во Франции, успешный и знаменитый супруг, милые дети и Лаборджиньи-Дьябло в гараже, но это как то не очень вяжется с её представлением о любви-любовь это когда живешь и дышишь человеком.
Она снится ему по ночам, он видит её когда когда закрывает глаза.
Её образ один раз запомнившися, запавший в душу, потом рос, ширился, креп всяки раз, когда он видел её, слышал её голос, чувствовал, что она здесь не далеко, рядом... Это величайщее счастье любить, но это и особо изощеренная пытка видить и не говорить, ощущать, но не прикасатьая, не держать за руку, не обнимать.
Её образ рос, постепенно вытесняя все остальное: учебу, книги, друзей, спорт все то, что раньше было так дорого, когда-то важно-заброшенно, стерто, предано забвению, убито в себе.
Она стала смыслом его жизни. Конечно, не сразу, постепенно-каждая минута рядом с ней, каждый её взгляд, брошенный в его сторону бил лезвием бритвы по сердцу, вырисовывая сталью её черты, составляющий ткань его чувств.
Искрящие на солнце спадающие до талии волосы цвета спелой пшеницы, проницательные светящиеся внутренним изумрудно-зеленоватым огнем, добрая, иногда дерзкая, но всегда отчайно-прелестная улыбка все это и ещё бесконечное множество милых штрихов поведения, мане, превычек делают её образ просто неотразимым-в неё просто нельзя было не влюбиться.
Если долго стоишь на перилах то настолько привыкаешь к ощущению власти над жизью, что чувство опасности, инстинкт самосохранения притупляется, земля становиться такой близкой, все так банально просто: двадцать пять метров морозного воздуха, пять секунд полета, минус один из списка живых.
Он часто сюда приходит-молча постоять глядя на спящий город, вереницы спешащих куда-то машин, припозднившихся одиноких прохожих. Здесь можно просто постоять в одиночестве, в одиночестве не надо кого-то слушать, кому-то что-то говорить, на кого-то равняться можно просто быть наедине с собой, ощущая, что ты часть мираи одновременно нет. Можно обнять мыслью Вселенную, мысленно побывать в любом времени, в любом месте.
Ночью ему вновь приснилась она: он шел с ней по улице, ночь, над головой чернота неба, в разрывов облаков которого весело блестели звезды, бледно-желтый свет луны едва прорывался сквозь пену облаков.
Они идут взявшись за руки их плечи временами соприкасаются. Он чувствует тепло её руки, нежность её пальцев, её прикосновение, слышит её мелодичный голос, улавливает аромат её духов от осознания этого сердце переполняется счастьем.
Проснувшись он лежит глядя в потолок терзаясь мыслью, что ей об этом надо сказать, выплестнуть это, подойти и просто сказать о том, что есть внутри.
Это нельзя уже терпеть, это рветься наружу обликаясь в формулу слов:
ЛЮБЛЮ ТЕБЯ!
Дни слились в один, а он превратился в изощеренную пытку, ему кажется, что он уже не живет, он механический ест, пьет, смотрит телевизор, слушает музыку, идет на учебу только, чтобы увидеть её.
Ей надо сказать, о взаимности, об этом он даже почти не думал, на неё он почти не рассчитывал.
Да, она скажет нет... Но все же если остается хоть мизерная возможность, хоть сотая доля процента надо попробывать, ведь попытка все же лучше того, что есть.
Днем он узнал, что она давно уже живет и дышит другим. Сотая доля умерла. Сну никогда не суждено сбыться-слезы ровно делят лицо на три части, рождась в уголках глаз пробегают по бледному, замершему лицу, скапливаясь на подбородке в крупные капли срываються вниз.
Самая сильное чувство то, о котором не знают. Обоюдная любовь притупляется в суете буден, чернеет от череды взаимных обид, становиться ложной в извинениях, постепенно чахнет превращаясь в привычку.
Человек на перилах вытер краем рукава влажные веки, окинул взглядом уже начавший светлеть на востоке горизонт. Замершие с трудом слушающиеся губы еле слышно произнесли: "Прощай".
Сделав шаг он по инертции выкинул вперед руки.
Жизнь человека возможна только в рамках, в этой связи она уже ограничена. Жизнь возникает из небытия и в нем же исчезает.
Любые границы абсурдны и манящи, люди издвана пытаются познать их. Мы восхищаемся или боимся людей преодаливающих их; пока самый величайщий убийца по прихоти которого была развязана пока ещё самая кровопролитная война А. Гитлер, первый космонавт Ю.Гагарин, мы восхищаемся великими спортсменами преодалевающих их, учеными разширяющих границы познания, формула бессмертия проста - преодаление границ.
Если я умру, прейду черту между жизнью и смертью быть может тогда хоть немного взволную Тебя, затрону какую-то струну в Твоей душе.
Пять секунд полета -глухой удар о слегка припорощенную снегом мерзлую землю, хруст костей. Неестественно закинуттая за спину рука, слетевшая с головы шапка, порванный на локте рукав не жалея краски писали очередной неразделенной любви.
Из-под свалянной на бок от крови слипшейся челки был виден чуть-чуть уже мутнеющий навеки застывший взгляд, мертвенно устремленный в бескрайннее зимнее небо.
Спустя час пошел снег.
Спустя два встало солнце. Начался новый день, который к концу унесет с собой тысячи жизней приподнимая завесу небытия, но родятся сотни других, которым он откроет тайну завтра.
Страна снегов, полей, лесов.
Сильна, крепка, необорима.
Погибнуть сотни раз готов,
Ведь мною Ты одна любима.
Лишь Ты одна мне дорога.
Так, что слезы на щеках.
Судьба Твоя так нелегка.
Есть седь веков, есть славный прах.
Героев тех, что жизнь свою,
Спокойно на алтарь кидали.
И гибли славу чтя Твою.
И умираю все шептали:
"Россия!!! Я Тебя люблю..."
В таверне с подслеповатыми окошками в уголках затянутыми патиной немноголюдно. Молодой человек лет примерно двадцатипяти – тридцати, одиноко сидит за столом в самом углу.
На деревянном растрескавшемся от давности горит в подсвечнике огарок свечи, лежит гусинное перо, чернильница, лежат листки бумаги, оловянная кружка с недопитым темным пивом и тарелка с недоеденным ужином составляют всю нехитрую сервировку.
Кроме него в таверне трапезничают, ведут неспешные разговоры, просто пьют еще человек десять. Крестьяне, решившие пропустить по кружке по поводу еще одного прожитого дня, мешаются с откровенно темными личностями, о которых лишь немногие знают, чем они живут. Добавьте сюда пару девиц – женщин сомнительной репутации, да местного писчего из управы, и не забудьте дьячка из церкви, что неподалеку, завсегдатая этого заведения. Вот вы и получите представление об обществе коротающих этот вечер.
Под аккомпанемент сентябрьского дождя вечер неспешно смеялся ночью.
Дверь скрепя петлями отворилась. В таверну вошел старик в потертом (кое-где до дыр) старом плаще неопределенного цвета, в старенькой выцветшей шляпе изрядно помятой и давно потерявшей свою форму. В руках старик нес старый видавший виды обшарпанный скрипичный футляр, со щедро облепленных грязью башмаков летели мутные брызги, оставляя вереницу следов.
Ранее старика никто не видел, он прошел через таверну, прислонил футляр к столу, вытащив старенькую скрипку и смычок.
Пальцы любовно погладили струны, смычок нежно по ним заскользил, рождая музыку, при первых звуках которой смолкли разговоры, оставляя простор лишь для музыки. Она, захватив, уносила мысли в далекое былое, в не менее отуманенное будущее, стремясь к нему через настоящее.
Мелодия рисовала картины черного горя и безграничного счастья, о счастливых и несчастных, о приходящем и вечном. Музыка повествовала о богатых и нищих, о том, что есть, и о том, что будет. Вслушиваясь лица людей у некоторых светлели, озаряясь невидимым внутренним светом, у других мрачнели, осунывались на глазах, наливались печалью.
А мелодия, не останавливаясь, летит, плывет в прокуренном спертом воздухе, рассказывая о рождении и смерти, о том, что всему свое время, о суете сует в этот мире.
Старик молодел, вкладывая всю душу, все свое сердце в игру, и плохое, и хорошее, все было в ней.
Хозяйка время от времени подливала ему в кружку вина, которую он опрокидывал в себя со сноровкой старого пьяницы, не закусывая, не поморщившись, не поперхнувшись. Старик-скрипач казалось даже ни чуть не захмелел, только все буйнее, все резче, все напористее неслась из-под смычка музыка, все прозрачнее становились очертания, все явственнее, все беспощаднее рвала она вуаль иллюзий, окутавших жизнь.
Без вездесущих прикрас говорила скрипка о смертности человека, о конечности бытия, о вечном и мгновении, о цели и смысле, о далеком и насущном, о злых и добрых людских делах, о любви и одиночестве.
Скрипач доиграл, изрядно устав. Ни говоря ни слова, ушел, позабыв футляр, прислоненный к столику.
Он вышел, так же как и пришел, ни говоря ни слова, ни на кого не глядя, растаял в темноте ноябрьской ночи, насквозь промоченной дождем.
Он ушел, а мелодия осталась, и кажется звучит в безмолвной тиши таверны, слышится в шуме ветра, чудится в барабанной дроби капель.
Она звучит, звучит в сердцах. Звучит отголоском чудесной мелодии, вечно поющей о нетленном и проходящем, о мудрости и безумии, о лютой ненависти и святой любви…
Гора – вершина мира под луной. Снегом, искрящим на солнце, покрыты вечно безмолвные и величественные скалы. Куда не брось взгляд, куда не глянь, всюду взор утопает в бескрайнем горизонте – сочетателе неба и земли.
В этой безбрежной вышине, где лишь Солнце, снег да ветер, живет стая могучих и сильных орлов, во главе которой был старый 153-летний вожак. Он, не смотря на свой преклонный (по нашим человеческим меркам) возраст, был бодр, силен и главное мудр – убеленный сединой опытом.
В стае молодняк, как и везде, знающий гораздо больше давно устаревших (древних!) стариков – «Да и что, вообще, могут знать старики?».
Услышал молодой орел в напевах ложного ветра-баламута о волшебной стране всегда счастливых орлов, где им привольно живется. Где вкусностей разных, снеди различной не счесть, на любой самый взыскательный орлиный вкус найдется. Где орлы горя не знают. Где живут орлы, не тужат, счастливы всегда.
Спросил молодой орел об этой стране у вожака: «В шелесте порывов ветра услышал я про страну, где счастье орлиное водится. Ответь мне – знаешь ли ты, где находится она?»
Отвечал старый вожак: «Нет страны такой. Снежные вершины, белоснежные холодные кручины – вот дом наш, родина наша – этот край суровый». Не поверил вожаку молодой орел. Полетел искать страну орлиного счастья.
Летел он сквозь бури и грозы. Дождем мочимый, ветром гонимый. Да врагами. Много стран повидал. Много перьев потерял в схватках жарких боев. Много горя и счастья, нищеты и довольствия видел, но не нашел страны обетованной той.
Долгие годы летал он. Искал он – не сыскал. И вернулся морозным утром к родным вершинам, в край отеческий родной.
Встретили его сестры, братья, отец-вожак. Молвил уже не молодой орел (годы странствий отнюдь не делают моложе – наоборот): «Много земель и стран я повидал, много тысяч километров пролетел. Много горестей и печали видел я, но не нашел страны заветной – вернулся». Ответил старый орел: «Говорил я тебе, нет страны этой. Родина же остается родиной. Родина твоя – скалы эти. Белоснежные вершины во льде и снег. Отчизна твоя. Ее не выбирают. Родная и суровая, но твоя – не ищи другую – не найдешь. Но поймешь это, только искав дни и ночи, проходя путем горестей, усеянном печалью и трудностями, поистрепав себя в сражениях. Понял, наконец, ты. Вернулся, возмужав, не найдя искомого, нашел мудрость. Пора мне на покой теперь. Отныне ты – отец стаи».
Сказав это, полетел старый орел на север в свой последний путь, которым ходили его прадед, дед, отец, а теперь он – в страну теней, в страну праотцев.
И никто его больше не видел из стаи, как, только став едва заметной на горизонте, он совсем растворился в синеве.
Идут годы. Под крылом мудрого вожака крепнет, растет стая. Подрастают молодые орлы.
Прилетел к нему молодой орел: «Услышал я в бормотании южного ветра…».
Очень было бы интересно почитать чей-нибудь отзыв. |
Положение о Клубе
Сделать стартовой
К темам проекта
Ответить
