Мое пригретое полуденной явью сознание отшептало на менгирах свое дезертирство, разжалобило полярные маки,

сотворило танец скворцов в оконных проемах заброшенной фабрики, выпуская из рваного облака златозубую осень.

Возращение – это обратный билет с бронью.

Многие годы я боролся за жизни своих знакомых, участвовал в делах, которые не приносили мне удовольствия,

устраивал свалку чувств там, где не следовало сорить. За закрытыми ставнями глаз догорал огонь, я возвращался в

холодную усталость, в беспросветное будущее, которое я восстанавливал по отражению памяти. Время, казавшееся

в миллиарды раз прочнее стали, проявило чувствительность к нервным волокнам моего детского приемника. Мне

удалось уловить нитевидные токи жизней, растраченные на борьбу с холодом в заваленном тоннеле, где я и мой

отец провели последние часы своей жизни.

С гладко вылизанных гор стекали глетчеры по впадинам моей памяти, неся с собой грубые тела морены.

Развеявшие прах погребальных костров космические течения притягивали потенциал духа, взаимодействие энергий,

которые искали выход в замкнутых пространствах земных центров, в фахверковых островах, выполнявших функции

богов мелкого ранга. Свет убегавших галактик падал дождем на радужный триплекс гравитационно-волновой

лаборатории, в заклятую духами мглу сверхтехнологичной горошины.

Рубиновый лазер прошел через светочувствительные слои – фильтры Стихии Золота, в которых силы животного и

человека смешивались с магией божеств, и задержался в вязкой жидкости на орбите духовного мира Вселенной,

считывая импульсы замкнутых энергетических потоков внутри родовых фракталов. Эффект присутствия моего отца

был воссоздан в сумеречной сфере подпруженной ледниками реки, в отфильтрованном шуме бурунов и игольчатых

стражей. Ударная волна сорвала со дна остроугольные глыбы, вскрыла трещины и провалы, и, найдя в моем сердце

согретый родительским теплом островок, смыла красками снов поджидавшую меня неизвестность.

Над островными горошинами поднялось гриппозное тепло реакторной зоны. Река, покоренная мной не без помощи

папиной спины, уносила на плотах истлевшие исходы чьих-то жизней. С терпевшей бедствие баржи в ядовитое небо

сиганул зараженный бешенством пес. Его лапы устали драться за кусок иллюзорного счастья и тянулись за большим

братом псом, следившим за групповыми ритуалами созданного им собачьего мира. Я, как и Шкипер, имел мало

общего с представителями своей стаи. Кружка термоса выкачивала энергию пространства, восстанавливая

равновесие с холодом эвакуационного модуля. Раскаченный маятник родительской судьбы толкал меня на опыты с

легковесными конструкциями любви, не позволяя мне обжиться в своей реальности.

Я был магнетаром, на миллионы лет застрявшим в прорехе «растасканной материи», удерживая в просторах

«Великого Ничто» газовое облако, ошибочно принятое за планету. Лунная сомнамбула высасывала из бессмертных

земных теней квадриллионы чувственных импульсов, делая их ядром придуманного мной планетоида. Соединенные

между собой ветвистыми ауратрубками синеликие сестры выращивали суккулент в горячих льдах карманной

планеты, поочередно целуя его в сияющие губы. Дворовые мальчишки поднимались на океанском горбу над

подводными корпусами плавучих островов, и, ощущая тягостное воздействие приливных хвостов, превращались в

световые шары, стряхивали на крыши звездную пудру мистических видений.

Нестерпимая синева взорвала тусклый желток моего сознания, корректируя течения вольных ветров, погружая мой

неосязаемый мир во тьму и свет, примагничивая сидящие во мне желания. Город предоставил мне доступ к

законсервированному хранилищу своих весенних запахов. Гигантский дрон доставил пинг-понговый шар красного

солнца и уронил его в южных широтах планеты. Падая в вертикальный ствол шахты, я, как ребенок, следил из

иллюминатора за огнями большого города. На дне шахты вырос глаз с тройным веком, его хозяин растягивал меха и

направлял гармонизирующие токи в резонаторную камеру баяна. Выступившие на моем безмускульном лице слезы

текли по многоголосной, выстроенной одноглазым плазмоидом вертикали эонов космоса.

Капли дождя сливались в тоненькие ручейки и раскручивали ось, создавая плавное разрешение для диссонансов.

Поющие кристаллы планет резонировали с потоками Вселенной, с замершим эхом давно ушедших галактик. Надо

мной, кружась, оживляла разрядами мертвое тело Марса Венера. Нецелованная луна воссоединилась и рассталась с

Юпитером, город задышал свежестью гор, ледников и водопадов. Я решил, что именно так проживу свой последний

миг на Земле, встретив в объятиях соседей катастрофу планетарного масштаба.

Пытаясь повилять на реальность, в которой звезды моего семейства были самыми яркими на небосводе, я все

больше сливался с «Великим Ничто», возвращаясь в эпоху молодости моих родителей. Я построил магнитосферу

молодой планеты из оставленной мне в наследство харизмы отца, голубого огня человеческих потенциалов, циклов

магнитных бурь и притяжений, каналов и линий ворот, через которые соединялись судьбы. Я отодвинул запыленную

ель, стоявшую в моей детской комнате, и вытянул из щели в стене шелковую нить, связывавшую скопления

галактик. Слабой рукой я подхватил высвободившуюся из кокона молодую мать и понес ее по золотым перьям

облаков в ночное полушарие планеты. По экрану моего лица бежали натужные слезы первого весеннего дождя,

освежавшие капсулы дикорастущей зелени. В отливавшей медью антенн синеве проступали очертания моей души.

Она была громоздким, примитивным компьютером, вычислявшим составляющие простых эмоций и накладывавшим

их на более сложные. Я застыл в околоплодных водах новорожденного лета, улавливая в воздушном пузыре крики

мальчишеского сознания, тиканье мускульного насоса. Я ждал, когда плазмоиды найдут в посеребренной паутине

галактического пузыря палаточный лагерь, спящую девочку из моего отряда. Я помнил ее испачканное пастой

лицо, оно всегда возбуждало во мне импульсы любви, импульсы действия. Земная сущность входила в состав моих

атомов, меня снова и снова тянуло на родную планету.

Всходившее солнце просветило рентгеном мою душу. В зеркалах ее излучателей проплыла Мадагаскарская комета.

Красивейшая бабочка Земли поднялась над прервавшими радиомолчание передатчиками антенн, стараясь привлечь

к себе внимание. Галактика моего детства отдалялась от меня с такой скоростью, что мне было ее не догнать. Сидя

в темноте за высохшей елью, я впервые не боялся одиночества. Любовь, почувствовавшая мое смирение и тоску по

ней, потекла по жидкому электролиту моего магистрального кровотока, нарушая работу искусственного разума.

Вихрь, который нес меня к ядру тоннеля, напомнил мне снежную бурю, сражение с духами стихий. Сила,

посадившая меня на трон вершителя судеб, обратила в прах мое метеорное тело.

Уставший радиолокатор разрядил грозовые облака повзрослевшего неба Земли. Сверхкороткие лазерные

импульсы прошли через насыщенную влагой атмосферу и вызвали дождь на окруженных водой инзелбергах.

Шкипер, почуяв зверя, рванул по мелководью к поваленному на посеревший пляж истукану. В заболоченном,

мутировавшем месте я узнал районный центр, изборожденный гусеницами моего вездехода. «Четвертая стена»,

отделявшая меня от представлений о мироустройстве, начала разрушаться. За гуляющими деревьями мангрового

леса прятался негроидный альбинос. Его голубые глаза выражали иррационализм экзистенциального кризиса. Это

был мой отец. Он ожидал, когда Эласмотерий протаранит плетень и сделает из него приманку для падальщиков.

Рана пузырилась в отломках его груди, как гейзеры на горизонте. Я парил над похожими на черные дыры

карстовыми колодцами и с осторожностью первооткрывателя наблюдал за вздохами планеты. Освобожденные от

привязанностей крылья жужжали как маленький самолет. Я исполнял танец вибраций, инспирированный силами

космоса.