У каждого дерева во дворе было имя: когда в 60-х годах город набухал по краям пятиэтажками и люди радостно перетекали из коммуналок в эти, ещё не обустроенные, но такие уже свои квартиры, в каждом начинал просыпаться садовод, цветовод, деревовод… Ещё не был убран строительный мусор, а дворы уже начали прорастать первыми саженцами: вот бабы Манино деревце, вот тёти Женино… Тёти Женин сын Борис привёз из леса (о, у него был свой “Запорожец”!) берёзу, довольно не маленькую, привязал вот к багажнику и привёз. И посадил. И выросло оно – Борино дерево.

 

60-е… Время надежд… Дворы забиты малышнёй. Классики, штандер, выбивалы… Бабульки в платочках сидят на скамейке – кинотеатр 60-х. Партер. Среди строительного мусора - огромная лужа. По луже носится полуторагодовалая девочка в платьице и домашних тапочках. Ух, брызги! Ух!! Это я. Улизнула из дома (о, счастье свободы!) в неплотно закрытую водопроводчиком дверь. Бабушки смотрят с интересом. Чуть в стороне – открытый люк, но он ведь в стороне! Из парадной выбегает мама, хватает, тащит (зачем? почему? брызги ведь!), кричит на бабушек… Счастливое дворовое детство!..

 

Мне три, или чуть больше. Уже гуляю одна без взрослых, моя мама только просит старших детей присмотреть. Я ношусь с ними (за ними) по микрорайону и чувствую себя совершенно счастливой. Правда, я всё время отстаю и ребятам приходится меня ждать. В итоге, меня сажают в лесополосе в кустах, на краю канавы с водой, и велят никуда не уходить. Земля сырая, весна... Холодно… Я жду, но никто не приходит, начинает темнеть… Дальше – провал. На какое-то мгновение прихожу в себя – меня несут на руках. Это мама. Она почему-то бежит. Потом - тёплая вода. Меня окунают в ванну, в памяти больше ничего нет, только ощущение тепла… Меня нашли уже в сумерках, увидели среди веток мою красную вязаную шапочку. Её мне связала моя бабушка. Шапочка была похожа на будёновку, с такой высокой пимпочкой на макушке. Не знаю уж, почему бабушке пришла в голову именно такая форма. Возможно, сыграло роль то, что в далёкие времена, в Гражданскую, её папа служил начальником санитарного поезда, а возможно, она просто не справилась с выкройкой, но, как бы то ни было, шапочка получилась именно такой, какой получилась. Когда мне будет четыре с половиной, благодаря ей я стану красноармейцем. На “будёновку” наклеят звезду, вырезанную из тетрадного листа и закрашенную красным карандашом. И ещё у меня будет флаг, родиной которого станет всё та же тетрадка. Поскольку закрашивать его было значительно дольше, бабушка просто написала на нём слово: “красный”. Увы, не все мои дворовые приятели умели читать, и потому я сразу стала “белогвардейцем”. С флагом пришлось расстаться, но характер эта история, несомненно, закалила.

 

Мне пять. Мы играем в магазин (какой прекрасный укроп из листьев ромашки!) и ещё делаем “секреты”, играем в хали-хало, в колечко-колечко… И – ножички! Какое-то невероятное количество игр и друзья мои дворовые Алёшка и Вовка. Ободранные коленки, синяки и ссадины. Я мечтаю, когда вырасту, стать пацаном. А пока - отчаянно дерусь, лучше всех играю в ножички, режу себе пальцы на спор, чтобы никто не подумал, что я боюсь…

 

По вечерам бабушка пытается перевести мою активность в мирное русло: мы играем в морской бой и крестики-нолики. Я терплю. Но бабушку я очень люблю, а она говорит, что тихие игры мне в жизни тоже пригодятся…

 

Мне сорок. Дочери моей пять. Я стала врачом и живу там же, где выросла – в моём старом, любимом дворе. Двор стал тихим: дети играют теперь в тихие игры. Так же растут за домом ромашки, но никому не приходит в голову варить из них суп… Нет и многих моих соседей – кто уехал, кого нет уже в живых… нет уже и многих деревьев: бабы Манино снесли три года назад, Борино и тёти Марусино – в прошлом году. Сначала двор бурно реагировал – мы писали заявления и жалобы, ходили на приём к муниципальным депутатам и даже становились под деревья, когда приходила карательная техника. Но нельзя же всё время жить под деревьями – мы уходили на работу, а когда возвращались, нас ждали свежие пни. Так уходили в прошлое деревья моего детства, а с ними и совсем покидали двор те, кто их когда-то сажал. Выходя во двор, мы вдруг обнаруживали на стволах метки – кресты и круги. Очень быстро стало понятно, что это значит: или дерево идёт на снос, или обрезается. Порою, обрезается безжалостно, но не до смерти. Ничего личного – работы по “благоустройству”…

 

Между появлением меток и наступлением “события” обычно проходило довольно много времени, как будто нам давали привыкнуть к мысли о будущей потере. Любые жалобы и попытки активного противодействия только увеличивали количество крестов и букв “О” на стволах. Двор, пройдя стадии возмущения, затем негодования и истерики, начал постепенно впадать в апатию…

 

Однажды я вышла из дома и увидела крест на бабушкином дереве. Остановилась. Обессиленно замерла… Я уже давно ждала этого. Ждала с ужасом и тоскою…

- Мамочка, мамочка! Это дяденьки с нами в крестики-нолики играют?..

Моя дочка…

- Да, дорогая… Играют…

 

Так начались мои тихие игры (вот, бабушка, они мне в жизни и пригодились!). Я принесла кисточки и краски, и стала закрашивать крест, пытаясь воссоздать цвет коры. Кора впитывала краску, но я приходила снова и снова. Так бабушкино дерево осталось жить.

 

С тех пор я играю в крестики-нолики. У меня два Чемпионата – весной и осенью: я закрашиваю кресты на деревьях в нашем дворе. Если совсем закрасить не получается – рисую поверх него нолик и дерево только обрезают. Я давно поняла, что отбраковка деревьев идёт бессистемно, главное – освоить их количество по району. Но ещё я понимаю, что бесконечно так продолжаться не может. Однажды я приду с работы и меня встретит пустота.

 

И, да, я жду это с ужасом и тоскою.

 

Но, может быть…

 

Тихие игры. Тихие дворы. Затишье?..