Конкурс в честь Всемирного Дня поэзии
Это просто – писать стихи?











Главная    Новости и объявления    Круглый стол    Лента рецензий    Ленты форумов    Обзоры и итоги конкурсов    Диалоги, дискуссии, обсуждения    Презентации книг    Cправочник писателей    Наши писатели: информация к размышлению    Избранные произведения    Литобъединения и союзы писателей    Литературные салоны, гостинные, студии, кафе    Kонкурсы и премии    Проекты критики    Новости Литературной сети    Журналы    Издательские проекты    Издать книгу   
Всемирный День Писателя и
Приключения кота Рыжика.
Форум книги коллективного сочинительства"
Иллюстрация к легендам о случайных находках на чердаках
Буфет. Истории
за нашим столом
ДЕНЬ ЗАЩИТЫ ЗЕМЛИ
Лучшие рассказчики
в нашем Буфете
Владимир Трушков
Лиска Лариска (охотничья сказка
Английский Клуб
Положение о Клубе
Зал Прозы
Зал Поэзии
Английская дуэль
Вход для авторов
Логин:
Пароль:
Запомнить меня
Забыли пароль?
Сделать стартовой
Добавить в избранное
Наши авторы
Знакомьтесь: нашего полку прибыло!
Первые шаги на портале
Правила портала
Размышления
о литературном труде
Новости и объявления
Блиц-конкурсы
Тема недели
Диалоги, дискуссии, обсуждения
С днем рождения!
Клуб мудрецов
Наши Бенефисы
Книга предложений
Писатели России
Центральный ФО
Москва и область
Рязанская область
Липецкая область
Тамбовская область
Белгородская область
Курская область
Ивановская область
Ярославская область
Калужская область
Воронежская область
Костромская область
Тверская область
Оровская область
Смоленская область
Тульская область
Северо-Западный ФО
Санкт-Петербург и Ленинградская область
Мурманская область
Архангельская область
Калининградская область
Республика Карелия
Вологодская область
Псковская область
Новгородская область
Приволжский ФО
Cаратовская область
Cамарская область
Республика Мордовия
Республика Татарстан
Республика Удмуртия
Нижегородская область
Ульяновская область
Республика Башкирия
Пермский Край
Оренбурская область
Южный ФО
Ростовская область
Краснодарский край
Волгоградская область
Республика Адыгея
Астраханская область
Город Севастополь
Республика Крым
Донецкая народная республика
Луганская народная республика
Северо-Кавказский ФО
Северная Осетия Алания
Республика Дагестан
Ставропольский край
Уральский ФО
Cвердловская область
Тюменская область
Челябинская область
Курганская область
Сибирский ФО
Республика Алтай
Алтайcкий край
Республика Хакассия
Красноярский край
Омская область
Кемеровская область
Иркутская область
Новосибирская область
Томская область
Дальневосточный ФО
Магаданская область
Приморский край
Cахалинская область
Писатели Зарубежья
Писатели Украины
Писатели Белоруссии
Писатели Молдавии
Писатели Азербайджана
Писатели Казахстана
Писатели Узбекистана
Писатели Германии
Писатели Франции
Писатели Болгарии
Писатели Испании
Писатели Литвы
Писатели Латвии
Писатели Финляндии
Писатели Израиля
Писатели США
Писатели Канады
Положение о баллах как условных расчетных единицах
Реклама

логотип оплаты
Визуальные новеллы
.
Произведение
Жанр: РассказАвтор: Сергей Гамаюнов (Черкесский)
Объем: 33749 [ символов ]
Домой...
Сентябрь – лучший месяц осени! Дожди сильно не заливают прогретую
за лето землю. Солнце пока ещё дарит своё тепло, подрумянивая листву
деревьев и наполняя сладостью осенние садовые плоды. И этот тёплый
солнечный аромат свежей опавшей листвы и зрелых плодов витает в
воздухе радуя и пьяня.
 
Павел Фёдорович любил подолгу сидеть в глубоком, обитом тканью
кресле на застеклённой веранде с распахнутыми настежь окнами, греясь
под скупыми лучами питерского солнышка и вдыхая этот чудесный
эликсир. Здесь, дома у дочери Ирины он жил уже больше полугода после
последнего микроинсульта. Тогда дети: дочь Ира и сын Костик, оба, как и
он, и покойная жена Лидия, медики с солидным опытом, настояли на его
переезде в Санкт-Петербург из тихого провинциального Богородицка. Если
раньше он противился и хорохорился, подшучивая над самим собой,
дескать, есть ещё порох…, то после того, как потерял сознание прямо на
скамейке у подъезда своего дома, спорить и противиться перестал.
 
Ему шёл уже восемьдесят пятый годочек, но ещё пару лет назад Павел
Фёдорович на стареньком велосипеде объезжал свой участок с
неизменным потёртым медицинским саквояжем. Врачей обшей практики,
особенно участковых терапевтов хронически не хватало: узких
специалистов с большим стажем работы – было по пальцам сосчитать,
участковый врач – должность хлопотная и малооплачиваемая. Молодёжь
из провинции бежала туда, где кипела жизнь и худо-бедно можно было
прилично зарабатывать – в Москву и Питер. А он не привык сидеть без
дела: всегда и в любом возрасте находил для себя интересное занятие:
рисовал картины карандашом, маслом, или акварелью; клеил
миниатюрные модели исторических зданий, храмов и кораблей; плёл из
лыка лапти и туеса, выращивал в саду редкие плоды и овощи; писал
историю родной Богородицкой районной больницы, в которой проработал
без малого пятьдесят лет, в том числе и главным врачом. После смерти
жены сидеть дома было вообще невыносимо: любая мелочь напоминала о
ней, надрывая сердце. Потому и продолжал работать...
 
Тем более, что основным своим призванием и увлечением, которому не
изменял вот уже шестьдесят с лишним лет, считал Павел Фёдорович
умение лечить от физических недугов людей…
 
Мечта стать «дохтуром», как говаривали в его родном селе
Александровском, хорошо известном не только любому жителю
Ставрополья, но и многим далеко за его пределами, сформировалась у
Пашки с малых лет. А точнее, с тех самых пор, как он стал себя помнить и
осознавать, с тех пор как помнит своего отца Фёдора Егоровича Говоруна,
снискавшего в селе славу знахаря и колдуна. Отец лечил травами,
настоями и заговорами всякую хворь, и человеческую, и животины, и
птицы. Поговаривали, что Фёдор Говорун с нечистой силой знается. В
мнении своём досужие односельчане окончательно утвердились после
скоропостижной смерти Фёдора Говоруна в один из страдных дней 1955
года, когда он бездыханно упал ничком в бричку двуконку. Случилось это
в одночасье с тем, что мать Арина в праведном богоборческом порыве
сожгла в печи все отцовские книги…
 
Павел в то, что отец знался с нечистой силой, не верил: в доме всегда
были иконы, за которыми мать Арина, суровая казачка из рода коренных
Хопёрских казаков Востриковых, бережно ухаживала, ублажала
лампадами и чистыми вышитыми рушниками. Сама она была очень
набожной, и, когда перед самой войной в 37-м, воинствующие атеисты из
числа комсомольского и партийного актива села разрушили построенный в
1882 году храм во имя Св. архистратига Михаила, мать тайком ходила в
молельный дом на Тамбовскую улицу. Позднее этот жилой дом, (теперь
уже на улице Калинина), был преобразован в церковь Архангела Михаила,
которая действует по настоящее время…
 
Фёдор Егорович набожностью не отличался, но лоб крестил, да и
крестик нательный не снимал.
 
- Вера во все времена нужна была человеку, буде то Христос, или
Магомет, или Будда! А в незапамятные времена и огню, и дереву, и
живности всякой, и идолам поклонялись, - бывало говаривал он при
случае. А случаи порассуждать о прошлом, да о жизни человеческой
выпадали всякий раз, когда усаживался он на чурбак, или скамью под
старым тутовником на Кургузовом дворе (так прозвали селяне их большое
подворье по фамилии прежнего владельца - торгового человека). Двор тот
стоял на высоком взгорке улицы Больничной.
 
- К дождю крутит, - кривя плохо выбритой щекой и морщась от боли,
начинал обычно разговор отец, потирая правую, изувеченную турецкой
пулей, ногу. Он не спеша доставал из необъятных карманов тёплых
стёганых ватных штанов кисет с табаком и сворачивал заветную цыгарку.
Это всегда был особый, наполненный сокровенным смыслом ритуал. И
неважно, были в тот момент подле него слушатели, или нет. Казалось, что
порой он разговаривает со старым деревом, либо с гуртом уток, или гусей,
что всегда одобрительно покрякивали и кивали в такт отцовскому рассказу
головами.
 
И только мать, Арина, смела прервать эти посиделки, возвращая мужа
на грешную землю своим зычным голосом:
 
- Отец, будя дымокурить! Иди помоги мне, а то опять развёл турусы на
колёсах…
 
Как почти все Александровские казаки, Фёдор Егорович пошёл служить
строевым в 1-й Хопёрский полк осенью 1913 года, достигнув к тому
времени положенного возраста в 21 год. По тогдашнему закону о воинской
повинности подданные Российской империи подлежали призыву в армию 1
раз в год - с 15 сентября или 1 октября по 1 или 15 ноября - в зависимости
от сроков уборки урожая. Казаки мужчины обязаны были служить без
выкупа и замены на своих лошадях со своим снаряжением. Все войско
давало служилых и ополченцев. Служилые делились на 3 разряда: 1
подготовительный (20-21 год) проходит военную учебу; II строевой (21-33
года) непосредственно проходит службу; III запасной (33-38 лет)
развертывает войско для войны и пополняет потери. Во время войны
служить казаки должны были все без учета разрядов.
 
Составляли 1-й Хопёрский полк станицы Александровская, Северная,
Калиновская, Сергиевская, Грушёвская и Круглолесская с полковым
штабом в станице Александровской. Перед самым началом Великой войны
1914 года 1-й Хопёрский был придан «четвер¬тым полком» к Кавказской
кавалерийской дивизии и с нею провел всю войну. В 1915 году эта
дивизия была переброшена с За¬падного фронта в Персию и с 3-ей
Забай¬кальской казачьей бригадой генерала Стояновского совершила
800- верстный марш от Джульфы, через Тавриз, по южному берегу
Урмийского озера и во¬шла в Турцию, в город Ван. Вот там, в Турции отец
и был тяжело ранен в правое бедро. Сначала, в походном госпитале ногу
хотели вообще отнять, но Фёдор упросил хирурга ногу оставить:
 
- Куда мне одноногому? Не хочу на деревяшке остаток жизни ковылять!
Заживёт на мне, как на собаке, только косточки на место соберите, -
хрипел в горячке он.
 
И ведь вправду зажило, только косточки собрали не все и нога стала
короче…
 
Провалялся Фёдор по госпиталям почти год и был перед самой
Февральской революцией списан подчистую.
 
Жена Арина забрала его тогда из лазарета при Спасском соборе
Владикавказской епархии и привезла домой на быках из Пятигорска…
 
Воинскому призыву в 41-м, когда грянула Великая Отечественная, он
не подлежал всё по той же инвалидности, да и возраст уже давно
перевалил за отметку сорок пять…
 
Пашке всегда было жаль отца и так хотелось ему помочь, что он ещё
тогда сызмальства, дал себе клятву выучиться на доктора. Читать он начал
в пятилетнем возрасте, схватывал все науки с лету, поэтому не считал
нужным ходить на те уроки, которые ему были не интересны…
 
Павел был пятым ребёнком в семье. Точнее не совсем пятым, а пятым
по возрасту: всего в большой казачьей семье Говорунов было восемь
детей: шесть девчонок и двое мальчишек. Девятый ребёнок – Гришка умер
от тифа, не прожив и года. Говаривали, что при рождении у двух старших
сестёр были двойняшки, которые сразу поумирали. Но тема эта была в
семье под негласным запретом…
 
Его старший брат, хулиганистый Васька - атаман уличных пацанов, был
на два года старше. Вообще-то, первой по старшинству шла сестра Люба,
за нею с разницей в два года – Елена, Вера и Александра - Шура. Потом
народились Васька с Пашкой. А следом за Пашкой пошли снова девчонки-
сёстры Евгения и Лидия.
 
Семья Говорунов жила на Коршенях – это между Блинцами и
Свинарями, в просторной пятикомнатной саманной хате с широким и
длинным двором, конюшней и базАми. В период сплошной
коллективизации в 1930 году дом и двор хотели передать под колхозные
нужды, но Фёдор Егорыч, инвалид Первой мировой, вовремя
сориентировался и по совету свояка Д.Е. Вострикова написал заявление о
вступлении в сельскохозяйственную коммуну «Авангард», а затем и в
колхоз «Тракторострой», подчистую сдав в общественный котёл всю
имевшуюся животину: четырёх лошадей, пару быков, три десятка овец,
четырёх коров-кормилиц, а кур, уток, гусей – совсем без счёту. За что был
записан в число благонадёжных и лояльных к советской власти. Правда,
после статьи И.В. Сталина о борьбе с перегибами пернатую живность
возвратили обратно. Двор в конце концов всё же забрали под колхозные
мастерские в конце сороковых, но это было потом…
 
В поле работник с инвалида был никакой, а вот ездовым, или сторожем
– годился. Да что сторожем? После войны, когда каждый мужчина был на
вес золота, работал Фёдор Егорыч и бригадиром полеводческой бригады:
голова и руки были на месте. Казачью подругу-шашку и всю казачью
справу Фёдор Егорыч ещё в Гражданскую войну запрятал на самое дно
громадного дубового, обитого медными полосами, сундука, крышка
которого изнутри была обклеена теперь уже не нужными разноцветными
царскими ассигнациями и кредитными билетами, керенками и довоенными
советскими дензнаками. В том же самом сундуке он хранил и свои
заветные сонники, травники, лечебники и книги по оккультным наукам.
 
Учились Васька и Пашка, в отличие от девчонок – сестёр, из рук вон
плохо, за что и получали частенько ремнём от отца.
 
Припомнив отцовскую науку, Павел Фёдорович грустно улыбнулся:
- Да, сейчас настали иные времена: за порку нерадивого дитяти можно и в
тюрьму загреметь.
 
Воспоминания призрачными образами наплывали вместе с солнечным
теплом сквозь полудрёму, пока их не потревожил донёсшийся из дома
призывный голос дочки Ирины:
 
- Папа, заходи в дом, пора обедать! Я гуся сегодня запекла в духовке, как
ты любишь!
 
- Хе, хе, хе, - хмыкнул Павел Фёдорович, - гусь, это хорошо! Пас я когда-
то этих длинношеих…
 
И, отодвигая на задний план и дом, и дочь с запечённым ею гусём,
перед глазами Павла Фёдоровича отчётливо предстала картина родного
села Александровского, широко раскинувшегося среди степей, оврагов и
прикалаусских высот со скифскими курганами…
 
Шёл последний военный, трудный и голодный 1945 год.
Фашистских оккупантов со Ставрополья погнали в январе 1943 года.
Старшего брата Ваську отец отправил в ремесленное училище в
Минеральные Воды учиться на курсы трактористов. Сёстры Люба, Елена и
Вера уехали на заработки в далёкий азербайджанский город Евлах. А
Павла ранней весной отец пристроил на работу на выселки, на пруды, что
находились в семи километрах от села в поросшей камышом и осокой
болотистой пойме речки Грязнушки. Под присмотр и под полную
ответственность ему отдали два табуна колхозных гусей на семь сотен
голов. Их нужно было пасти, выгуливать на вольных хлебах, беречь от лис
и степных стервятников, а также от полуголодных односельчан и хуторян с
близлежащих хуторов Харьковского и Жуковского, не гнушающихся
поживиться гусятинкой. Особо строго было наказано беречь от потравы
гусями расположенные впритык к низине хлебные пшеничные колхозные
поля.
 
- Смотри, паршивец, не проспи стадо, - напутствовал отец.
- Всех сохранишь – каждого десятого лапчатого получим в оплату. А
проворонишь – своих придётся отдавать! Да гляди, чтобы в жито не
забредали.
 
Гусей на ночь нужно было загонять на старый баз возле речки
Грязнушки. На базу для них были сделаны два крытых ночника и стояли
деревянные корыта для воды. Там же, рядом с базом отец поставил Пашке
новый шалаш, укрепив старый остов привезёнными кольями, и накрыв в
три слоя камышом. В помощники даден был старый лохматый, в чёрно-
рыжих подпалинах пёс по кличке Матрос. Такое необычное для степного
обитателя имя он получил за то, что имел на груди три белых полосы
вроде тельняшки в вырезе форменной чёрной рубахи…
 
На первых порах парнишка радовался полученной свободе и
возможности отлынивать от занятий в школе. Но радость эта быстро
улетучилась и её заменили постоянная усталость от беготни за гусями, да
не проходящая ноющая боль от ссадин и порезов от камыша и осоки на
руках и ногах. С наступлением лета прибавились ещё и расчёсы от укусов
насекомых, в огромном количестве населявших пойму.
 
Один раз в три дня отец привозил на быках скудную провизию:
каравай хлеба, несколько варёных яиц, да десяток картофелин. Иногда
перепадала крынка простокваши. Слава богу, воды вокруг было вдоволь, и
рыбёшка в ней водилась. В полуверсте от гусиных выпасов день и ночь
журчала холодной струёй, заливая длинные деревянные корыта для
водопоя, артезианская труба. Были неподалёку и несколько копаней с
незамерзающими ключами. Однако вода в них, в отличие от артезианской,
была солоноватой и жёсткой, мало пригодной для питья. Пашка по
вечерам, когда загонял гусей в баз, ловил в Грязнушке рубахой пескарей.
Попадались в тине, в зарослях камыша и жёлтые жирные караси. Жарил
рыбу прямо на углях костра: вкуснотища непередаваемая…
 
От этих гастрономических воспоминаний у Павла Фёдоровича рот
наполнился слюной.
 
- Пойти пообедать, что - ли? Дочка ведь давно позвала, – встрепенулся
он.
 
Опираясь о стены и мебель понёс своё сухонькое лёгкое тело в зал, где
дочь накрыла ему на стол.
 
- Куда ты столько наготовила, Ириша? Как на свадьбу, - ворчал как
обычно Павел Фёдорович.
 
С приходом старости и болезни есть он стал мало, хотя и раньше
никогда не отличался чревоугодием.
 
После обеда Павел Фёдорович снова устроился в любимое кресло на
веранде. Через час Ирина принесёт на веранду чай, заваренный на травах,
а пока можно снова погреться на солнышке, подумать, повспоминать…
 
Мысли снова обратились в далёкое послевоенное прошлое, к речке
Грязнушке, к стаду гусей, разбредающемуся в стороны от база
несколькими большими стаями во главе со здоровенными самцами-
вожаками...
 
- Вот, шельмы, опять в зеленя попёрлись! Матрос, гони их, проклятых
на речку! – кричал Пашка, бросаясь наперерез первому большому гурту.
 
Отпугивать гусей от потравы посевов он вскоре наловчился. Бегать
за гусями с палкой наперевес было делом пустым. Главное было - поймать
вожака стаи. Павел обегал гурт стороной, ложился на его пути в пшеницу,
и, когда вожак подходил поближе, ловил того за толстенную шею и
начинал её скручивать. Свернуть совсем шею вожаку у него сил не
хватало, да и не нужно было этого делать: ущерб всё-таки. Но от самой
процедуры выкручивания матёрый гусак кричал благим матом, а
перепуганная стая поворачивала назад и почти влёт возвращалась на
воду, в камыши. Такие баталии приходилось устраивать по нескольку раз
в день.
 
К концу августа Пашка вытянулся, загорел, окреп и очень захотел в
школу...
 
Правда, когда по окончанию выпасов стадо гусей пересчитали,
оказалось, что в оплату за работу гусиному пастуху ничего не
причитается, пришлось ещё в счёт недостачи своих пятнадцать штук гусей
отдать…
 
- Эх, работничек, - махнул тогда огорчённо рукой отец, - одни убытки! Иди
ото лучше учиться. Хоть в школе дурь из башки выбьют…
 
В растворённые окна веранды пахнуло дымом: это дочь Ирина
управлялась в саду и подожгла собранные в кучу опавшие листья и
высохшую ботву с бурьяном.
 
Горьковатый дым принёс новые ассоциации и мысли Павла Фёдоровича
причудливо скользнули в другой временной пласт, в военный 1942 год.
 
Немцы с румынами вошли в село 7 августа 42-го. Просторные хата и
двор Говорунов сразу же приглянулись оккупантам: в них расположился
штаб румынской конной дивизии. Вся семья переселилась в старую
конюшню, что стояла с незапамятных времён в южном конце Кургузова
двора. Конюшня была крепкая, сложена из сосновых брёвен, с четырьмя
денниками, сенником и сбруйной, с дубовым полом и даже маточным
помещением, в котором Фёдор Егорыч устроил схрон для дочерей.
- Сидите тут, мокрощелки, и носа во двор не кажите, - пригрозил он
старшим дочерям кнутом. Сестре Женьке не было тогда и восьми лет, а
Лидка была и совсем уж малой – двух с половиной лет отроду, поэтому их
стращать не требовалось.
 
- По нужде если – то в ведро, а ночью за конюшню ходите, в силосную
яму!
 
Тут же в одном из денников отец сложил печку из камня-песчаника.
Камня хватало: двор был огорожен полутораметровой высоты стенкой-
тыном из этого самого камня, добываемого в карьере на горе Голубиной.
Глину рыли в конце двора, где были старые котлованы для изготовления
самана – кирпича из глины с добавлением соломы. Здесь, на Коршенях, на
северном гористом склоне лощины, в которой на длину больше пятнадцати
вёрст удобно разлеглось село Александровское, вся почва была глинистой.
А западнее, где заканчивались Блинцы и стояло на сваях длинное
деревянное рубленое строение гамазеи, зияла ямами и пещерами глинища
– глиняный карьер, откуда казаки и прочие селяне издавна брали глину
для строительства и гончарного дела. Были глиняные карьеры и под
Босовой горой, и на Комарёвке, но поменьше…
 
Вход в маточник Фёдор Егорыч заложил тюками соломы и сена так, что
несведущему человеку и не догадаться было, что там скрыто ещё одно
помещение. Спала вся семья на матрацах, набитых соломой в двух других
денниках. Около печки отец с помощью сыновей поставил длинный
трёхметровый стол, тот что раньше стоял во дворе под развесистым
тутовником. Пригодились и две лавки…
 
Все девчонки – сёстры отцовский наказ исполняли неукоснительно, из
схрона выползали только ночью, или, когда двор затихал от гомона
крикливых румынских солдат, ржания лошадей и треска мотоциклеток.
Часовые, что круглосуточно топтались у дверей штаба были не в счёт:
солдаты комендантского взвода жильцов двора знали всех в лицо.
Нарушали отцовский запрет только брат Василий, старшая сестра Елена –
бойкая, задиристая и характерная деваха, да мать Арина, бесстрашная
казачка.
 
- Тьфу, нехристи, прости, Господи, - глядя на вечно галдящих,
смуглолицых и чернявых румынских солдат, - сплёвывала в их сторону
Арина Васильевна и мелко крестила при этом рот.
 
- Ну, чисто цыганский табор!
 
Она же по доброте душевной через неделю после оккупации жаркой
звёздной августовской ночью задАми через базЫ привела на Кургузов
двор молодую евреечку Лию с шестилетней дочкой Лизой.
 
- Кума Евдокия попросила спрятать на время, - как бы оправдываясь
перед мужем и детьми, тихо бросила Арина Васильевна.
 
- Беженки из Пятигорска. Не объедят нас. Глянь, какие тощие. Бог велел
помогать убогим и сирым…
 
- Доведёт тебя до беды твоя доброта, - буркнул в ответ Фёдор Егорыч, - и
как в воду смотрел! Не нашли и не тронули беженок оккупанты. Зато
после освобождения села попыталась эта самая Лия отсудить у
сердобольных хозяев часть их дома, забросала жалобами и заявлениями
сельскую власть, клеветой пыталась очернить доброе имя Фёдора
Егоровича, обвиняя его в пособничестве врагу. Хорошо, нашлись добрые
люди, не побоялись вступиться: рассказали, как ночами Фёдор Говорун с
бесстрашной дочерью Еленой на быках тайком возили за двадцать пять
вёрст в тихое сельцо Калиновское коммунистов-подпольщиков из
партизанского актива…
 
Скорая на расправу Елена, приехавшая за харчем из Пятигорска, где к
тому времени работала на мотороремонтном заводе, узнав о подлости
приживалки, выволокла Лию из дома за чёрную косу и чуть было не
утопила её в глубокой со стоялой водой воронке от фашистской бомбы на
выгоне за базАми.
 
- Удавлю змеюку, - кричала Ленка, таща к воронке верещавшую от испуга
Лию по раскисшей от весенней оттепели земле.
 
- Пригрели на своей груди, доброхоты чёртовы! Прикормили!
 
Не дали свершиться беде отец с матерью, отобрали у Ленки
перепуганную до смерти жилицу. В тот же день исчезла Лия с дочкой из
дома Говорунов и из села, как в воду канула…
 
- Да, Ленка, Ленка…, - улыбнулся грустно Павел Фёдорович, стряхивая
сонный морок.
 
- Лихая была сестрёнка, пусть земля ей будет пухом. Ушла из земной
юдоли десять лет тому вслед за братом Василием и старшими сёстрами…
 
Павел Фёдорович тяжело вздохнул. Из всей большой семьи были пока
живы он, да младшие сёстры Женя и Лидия, с которыми он изредка
обменивался скупыми письмами, не признавая новомодных технических
устройств типа мобильного телефона, или компьютера…
 
- Да, все там будем. Видно и мне скоро следом…
 
Мысли опять настойчиво вернули его в детство, в тяжёлые и тревожные
военные годы. Вспомнил, как хвостиком неотвязно ходил он следом за
братом Василием и его друзьями-казачатами. Мальчишки не боялись
никого и ничего. Васька со своей неизменной ватагой: Колькой Бельским,
Мишкой Фисаковым и Сёмкой Панариным шныряли по селу, высматривая,
что где творится, что и где плохо лежит. В старой заброшенной бане,
стоявшей на заросшем бурьяном, колючими кустами шиповника,
терновником и бузиной выгоне, что начинался сразу за говоруновскими
базАми, друзья устроили настоящий склад амуниции и оружия. За пять
месяцев оккупации натащили они туда два ротных лёгких 50-мм. миномёта
с ящиком мин, три трёхлинейки Мосина, два немецких Маузера Gewehr-98,
девять противотанковых мин, два цинка патронов и десяток немецких
гранат – колотушек. Пашку старший брат на эти вылазки с собой не брал,
но в баню, где хранились эти богатства, пускал:
 
- Смотри, да помалкивай! Бате проговоришься, или мамке – язык отрежу, -
пригрозил Васька, достав из-за притолоки немецкий штык-нож.
 
Павел Фёдорович снова улыбнулся в рыжеватые усы, припомнив, как
пронесли находчивые пацаны украденную немецкую винтовку мимо
румынского патруля. Додумались просунуть её в рукава Семёнова
отцовского пиджака и, засунув туда же самого Семёна, повели его под
руки как пьяного. Для достоверности балагурили и смеялись словно
подвыпившие, да заплетали ногами. Смеялись над подвыпившими
пацанами и патрульные румыны, тыча в них пальцами:
 
- Uite, vezi, Mihai! Ru;ii b;ie;i plini ca porcii...*
 
В тот раз всё обошлось.
 
А через несколько дней заехала во двор чёрная, забрызганная осенней
грязью штабная легковая автомашина. Водитель автомашины, румынский
капрал, размяв усталую спину, поманил к себе пинавших пустую
консервную банку Василия и Пашку. Держа в одной руке брезентовое
ведро, а в другой плитку немецкого шоколада и тыча ею на грязную
автомашину капрал скомандовал:
 
- Hei, baieti, sp;la;i-v; urgent de masina! Ciocolata va fi a ta...*
 
- Машину предлагает помыть, - ухмыльнулся Васька! Так и быть, поможем
румынешту, - тряхнул буйным чубом он и смело шагнул к румыну.
 
Ветошь для мытья – штанину от старых кальсон дал тоже капрал. Воду
Пашка носил из той самой глубокой воронки от бомбы. Пока мальчишки
мыли автомашину, капрал зашёл в дом, где кроме штаба румыны
оборудовали кухню и было караульное помещение.
 
Как успел Василий умыкнуть из автомашины губную гармошку и
маленький блестящий браунинг, Павел так и не заметил.
 
Когда он в очередной раз пошёл с ведром за водой к воронке, за
спиной раздались злобные крики капрала и звуки ударов. Обернувшись,
Пашка увидел, что капрал, держа Василия за шиворот, бьёт его об
автомашину.
 
- Ah, tu mascate rom;n; ho;! Eu te bate ;n cuie un. Vei ;ti cum s; fure...*,
вопил водитель.
 
Васька упал, и капрал стал пинать его ногами. Перепуганный Пашка
бросился в конюшню, откуда на крики выбежали мать и сестра Елена.
 
- Ой, Господи, да что такое случилось? Убьёт ведь ирод! – испуганно
причитала мать, заламывая руки, но боясь приблизиться к разъярённому
румыну.
 
- Я ему, вшивому, сейчас покажу, как мальца бить, - не испугалась Елена
и бросилась к автомашине. Подбежав, она попыталась поднять Василия,
заслоняя его собою, а когда капрал стал пинать и её саму, оттолкнула
разошедшегося вояку.
 
Собравшиеся на шум румынские солдаты из комендантского взвода и
вышедший офицер довольные дармовым развлечением, одобрительно что-
то выкрикивали. И только солдат-часовой, вооружённый винтовкой с
примкнутым широким штыком, решил пресечь беспорядок:
 
- S-a dus departe, murdar fata!* - скомандовал он и, подбежав к
автомашине, ткнул Елену штыком в ягодицу…
 
Увидев, что дело приобрело кровавый оборот, капрал пнул ещё раз
напоследок Василия ногой, поднял выпавшие у того из-за пазухи губную
гармошку и браунинг, сел в автомашину и укатил прочь…
 
Отделался Васька перебитым носом, двумя сломанными рёбрами,
синяками, да ссадинами. Отлежался брат, зажило всё на молодом и
крепком организме. А у Елены память о Васькином приключении на всю
жизнь осталась в виде шрама на правой ягодице…
 
И ведь не успокоился неугомонный брательник, продолжал тащить в
старую баню боеприпасы, шмыгая перебитым носом, обещал устроить
фашистам фейерверк на прощание. По всему видно было, что долго
оккупантам не продержаться, бои гремели неподалёку: гром
артиллерийской канонады доносился с юго-востока со стороны
Минеральных Вод и Будённовска. По ночам в той стороне полыхало
багровое зарево пожаров.
 
Оккупанты начали покидать село с утра 13 января 1943 года. Зима
1943-го выдалась очень холодной, морозы давили до минус 25 градусов.
Фашисты драпали кто в чём - заходили в дома, хватали у людей любые
теплые вещи. Натягивали на себя всё, что можно, ехали на подводах, на
грузовиках, на мотоциклах, нестройными колоннами потянулись в сторону
Ворошиловска, (так назывался тогда Ставрополь). Румынский штаб тоже
съехал с говоруновского подворья поутру тринадцатого: солдаты спешно
погрузили на грузовики какие-то ящики, чемоданы, сожгли в костре
посреди двора вороха документов и укатили.
 
Брат Василий с неизменными дружками, как только последняя
автомашина с румынами выехала со двора, засели в старой бане и к
вечеру с выгона бабахнул миномёт…
 
Неугомонные друзья разобрались с нехитрой армейской техникой,
установили один из своих трофейных миномётов за баней и выпустили в
сторону объездной дороги и зарослей тутовника, что охватывали село с
севера, десять мин - весь ящик...
 
Сначала, когда раздались первые миномётные выстрелы и мины
утробно завыли над двором, всё семейство Говорунов бросилось вон из
конюшни в вырытые сзади конюшни силосные ямы. Потом отец сообразил,
что стрельба идёт с их выгона из-за старой бани и догадался чьих это рук
дело:
 
- Ну, Васька, погоди у меня, чёрт сопатый, доиграешься, - чертыхаясь и
хромая, побежал Фёдор Егорович в конюшню. Оттуда он появился с
вожжами в руке и направился на выгон к бане, продолжая ругать
непутёвого сына. Скоро из-за бани раздались звуки расправы и с воплями
врассыпную выбежали горе-миномётчики.
 
- Что ж вы творите, дурьи ваши головы? – продолжал кричать отец.
- Вы же мирных людей могли поубивать, или в нашу, Красную Армию
попасть!
- Вот воротись только домой, Васька! Я тебе пропишу ещё по первое
число!
 
Но Василий до ночи домой так и не пришёл, отсиживаясь у друга
Мишки. А в ночь на 14 января 1943 года, ближе к полуночи, сбив
оставленные фашистами заслоны, с трёх сторон в село ворвались
советские воины.
 
Весь Васькин арсенал Фёдор Егорович сдал утром пятнадцатого января
советскому командованию. По крайней мере, отец думал, что всё сдал…
 
В конце января, когда советские войска с боями ушли на запад, Васька
со своими дружками снова собрались в бане. Пашка увязался следом за
ними. В бане горел керосиновый фонарь – летучая мышь с закопченным
расколотым стеклом. Парни сидели на полу на противотанковых минах-
кастрюлях, тротил из которых вытопили уже давно на костре в кипящем
котле. Василий со складным немецким ножом, в котором были и вилка, и
ложка, и отвёртка, пытался скрутить с немецкой миномётной мины
ударный взрыватель в алюминиевом корпусе. Не понравилось это Павлу,
ой как не понравилось!
 
- Вася, пойдём домой, брось ты эту железяку, - заканючил испуганно он.
- Иди отсюда, да помалкивай, - отмахнулся от него, как от назойливой
мухи Васька.
- Не впервой делаю. Я уже опытный…
 
Пашка только успел перейти выгон и уже направлялся в дом, как в той
стороне, откуда он только что пришёл, раздался взрыв…
 
Павел прибежал в баню первым.
 
Васька был жив, сидел на полу бани весь в крови, прижимая к животу
правую руку, из которой хлестала кровь. Двое Васькиных приятелей
Колька и Мишка испуганно таращились на вбежавшего Павла. Горел на
полу керосин из разбитой лампы, едко воняло сгоревшим тротилом. Семён
лежал в углу без признаков жизни. Из небольшой ранки на его виске
тонкой струйкой стекала кровь…
 
Василию взрывом оторвало фаланги трёх пальцев: большого,
безымянного и указательного, да осколками посекло живот. Руку наскоро
перебинтовали разорванной на лоскуты простынёй. Раны на животе
оказались не глубокими, и отец обработал их своими мазями, наложив
тугую повязку. До районной больницы, где расположился полевой
эвакогоспиталь, было рукой подать: она и дала название улице –
Больничная ещё в начале прошлого века. Василий дошёл туда сам в
сопровождении брата и матери. Отец раны на руке врачевать не взялся…
Мина была из числа неразорвавшихся, с подпорченным взрывателем.
Он то и взорвался в руках у Василия, когда тот закончил его скручивать и
неосторожно ткнул куда-то ножом.
 
На похороны друга Семёна Ваську родители не пустили от греха
подальше…
 
Воспоминания разбередили душу Павла Фёдоровича, взволновали.
Нужно было успокоиться, отвлечься, занять себя каким-либо делом…
 
А тут и дочь очень кстати подоспела с накрытым для чаепития
сервировочным столиком. От её опытного взгляда не ускользнуло то, что
отец чем-то взволнован:
 
- Нельзя тебя, папа, надолго одного оставлять, - посетовала она,
взъерошивая ему седую шевелюру ласковой рукой.
 
- Чём опять себя накрутил? Ну, как маленький ребёнок, честное слово! Я
уже и альбомы все с фотографиями попрятала, и книжек тебе серьёзных
не даю читать. Давай-ка чай пить. Костик мёд свежий привёз.
 
- Не ворчи, Ириша, наливай своего чаю. Всё хорошо. Это я немного
детство своё повспоминал, родителей, сестёр с братом. Вот и разбередил
душу немного. Всё хорошо! – повторил он, придвигая к себе блюдце с
чайной чашкой.
 
- Человек без прошлого – это человек без будущего. Может и смешно
слышать рассуждения о будущем из уст старика, но я всегда был
оптимистом. Поживём ещё, дочка! Жаль, что мемуары я не удосужился
писать, времени на это не было. А вот рассказывать пока ещё в состоянии.
Вот соберётесь все на мой день рождения седьмого декабря, я вам и
устрою вечер воспоминаний, - улыбнулся Павел Фёдорович.
 
Чай дочь заваривала замечательный: с чабрецом, душицей, липовым
цветом…
 
Душистый горячий напиток наполнял тело и душу теплом,
умиротворением, мысли разглаживались, текли ровнее, неспешнее.
 
А день неумолимо скатился к вечеру: закатное солнце уже не грело, а
раскалённой болванкой рассыпало последние искры на наковальне
небосвода. Малиново – красный цвет его предвещал назавтра ветреную
погоду. Вечерняя осенняя прохлада подкрадывалась к ногам и Павел
Фёдорович укрыл их толстым пледом из верблюжьей шерсти, привезённым
ему в подарок внучкой Настей из Египта.
 
- Греет не хуже войлочной полсти из овечьей шерсти, что привозили
когда-то степняки-ногайцы и калмыки на воскресный базар в
Александровское с Чёрных земель, - подумалось ему.
 
Умиротворённый и согретый, под мерный шум воды из крана на кухне,
где дочь мыла посуду и вновь что-то готовила, Павел Фёдорович уснул в
своём любимом кресле на веранде. И душа его, лёгкая и светлая,
воспарила над садовыми участками Самсоновки, над Московским шоссе
ввысь, туда, откуда были видны и кольцевая автодорога, опоясавшая
Санкт-Петербург, и сам город, спрятавшийся за частоколом высоток, и
свинцово-холодные зеркала Финского залива, и Ладожского озера. Эту
душу-птицу неумолимо тянуло туда, на юго-восток, в предгорья Северного
Кавказа, где в ковыльно-полынных ставропольских степях, накрытых
частой рыболовной сетью лесополос, привольно раскинулась Малая
Родина, родное село Александровское.
 
Наверное, души человеческие, как и перелётных птиц, всегда тянет
домой, туда, где они родились…
 
Сентябрь 2014 – октябрь 2017
Санкт-Петербург, Кисловодск, Александровское
 
*- (румын.) - Смотри, смотри, Михай! Русские мальчишки напились как
свиньи...
*- (румын.) - Эй, парни, вымойте срочно машину! Шоколад будет ваш...
*- (румын.) - Ах ты подлый русский вор! Я тебя прибью. Будешь знать,
как воровать...
*- (румын.) - Пошла прочь, грязная девка!
Дата публикации: 24.02.2018 16:33
Предыдущее: Оперативная разработкаСледующее: Домой... (конкурсный вариант)

Зарегистрируйтесь, чтобы оставить рецензию или проголосовать.
Сергей Ворошилов
Мадонны
Регина Канаева
Свет мой, зеркальце скажи
Дмитрий Оксенчук
Мне снится старый дом
Наши эксперты -
судьи Литературных
конкурсов
Алла Райц
Людмила Рогочая
Галина Пиастро
Вячеслав Дворников
Николай Кузнецов
Виктория Соловьёва
Людмила Царюк (Семёнова)
Устав, Положения, документы для приема
Билеты МСП
Форум для членов МСП
Состав МСП
"Новый Современник"
Планета Рать
Региональные отделения МСП
"Новый Современник"
Литературные объединения МСП
"Новый Современник"
Льготы для членов МСП
"Новый Современник"
Реквизиты и способы оплаты по МСП, издательству и порталу
Организация конкурсов и рейтинги
Литературные объединения
Литературные организации и проекты по регионам России

Как стать автором книги всего за 100 слов
Положение о проекте
Общий форум проекта