Что хочет автор. Литературные конкурсы

- Все нормально у нас, - голос Павла выражал довольство, - Единственное, что омрачает жизнь… Женьку, конечно, в первую очередь… ну и меня в какой-то степени, - добавил он, – забеременеть не можем. По мне-то… я бы и не торопился. А вот она… сам понимаешь, нервничает.

- Да-а. Незадача, - посочувствовал Андрей, - Обращались куда?

- Да, куда только не обращались, - отмахнулся Павел, - Везде одно и то же: обяцанки-цацанки – дурню радость.

Они спустились вниз – в цокольный этаж. Прошли длинными широкими коридорами подземного перехода под привокзальной площадью и стали подниматься наверх.

- Ну, а у тебя как дела? Как карьера? – продолжил Павел после паузы.

- Карьера? – усмехнулся Андрей, - Повышение мне не грозит. Завотделом психологической разгрузки - это потолок на заводе по моей специальности.

- Ну, вот. Почти дошли, - сообщил Павел, когда они поднялись наверх, - Немного осталось.

Андрей оглянулся по сторонам. Подсветка домов, реклама и фонари с обеих сторон ярко освещали улицу, примыкавшую к еще более яркому аквариуму вокзала. Вспомнился фрагмент из какой-то телепередачи о животных.

- Смотри! Точно муравейник в разрезе, - улыбнулся он пришедшей мысли.

- Ты о чем? – повернулся, шедший впереди Павел.

- Да о вокзале.

- А-а? Да… - он еще раз оглянулся, - Точно - похож. Я как-то никогда не задумывался на эту тему.

В освещенном изнутри пространстве здания – с этого расстояния – люди напоминали муравьев. Они сновали туда-сюда, вверх-вниз, и казалось, делали это совершенно бездумно, хаотично передвигаясь по этажам и лестницам.

- Ну вот - пришли, - Павел открыл багажник просигналившей приветственно «Ауди», - Клади сюда.

Андрей молча поставил сумку и, пока обходил автомобиль, еще раз осмотрелся вокруг. Машина оказалась припаркованной в начале одного из въездов во дворы улицы, по которой они только что шли. Она перпендикуляром входила в ту соседнюю, что одним концом упиралась в здание железнодорожного вокзала, а уже метров через пятьсот - другим – растворялась в небольшой площади со сквериком посередине.

- Ближе не получилось, - будто оправдываясь, снова заговорил Павел

- Ты считаешь, что это далеко? – удивился Анрей, - По мне так – рядом.

Всю дорогу, пока ехали к дому, они сумбурно говорили, перескакивая от темы к теме. Иногда сдабривали разговор приходившими ассоциативно анекдотами. И все время хохотали. И для этого им фактически не требовался повод. Короткие вопросы. Короткие ответы. Комментарии – кто во что горазд.

Что-то вспоминали из общего прошлого. Короткого, но яркого. Такого же яркого, как сама Одесса, где познакомились и подружились. Как солнце, лившее свой свет на воды Черного моря. Как блики его, отраженные бризом, или как песчаный пляж и отливавшие загаром пленительные тела улыбавшихся им девчонок. Что уже говорить о вечерах в «Аркадии» - под гром музыки и море света причудливой иллюминации? Или о походах на ночную Дерибасовскую?

А еще были прогулки под шепот волн по берегу. Под луной. Ночные купания. И бесовские ночи в гостиничном номере.

- Андрюха? – машина остановилась у перехода, перед загоревшимся красным глазом светофором, - А ты не забыл еще Полину? – Павел посмотрел на него, словно изучал.

- Еще бы? – Андрей взглянул на друга, понимая, что вопрос задан неспроста, - Ну? – улыбнулся, - И в чем подвох?

- Да просто… Она не замужем, - Павел включил передачу, - Свободна, как ветер… и у нас бывает. Не то чтобы часто, но периодически заходит.

- Ну и? – Андрей снова взглянул на него, - Паш, ты что – сватаешь ее мне?

- Да жалко бабу. Она как придет, так обязательно о тебе спросит.

- Жалко? – Андрей усмехнулся весело, - А меня тебе не жалко?

- Андрюх, не передергивай. Ты же понял, о чем я…

- Да понял, конечно… Не-ет, Пашка. Это не мое. Мне с ней хорошо было, не скрою. Но было и было. Тем более, те две одесские недели пошли в зачет обоим.

- И все? – шутливо переспросил Павел, но в его голосе Андрей уловил подоплеку сомнения. И это его развеселило.

- А что ты еще хотел? Надеюсь, ты не пригласил ее сегодня?

- Да ну тебя, Андрюха. Лучше б я не говорил тебе ничего.

- Забей, Паш… Меня сейчас… только одна женщина интересует. Ее зовут Настя. И она живет здесь - в вашем городе. Я приехал объясниться с ней. Вот так-то, братан. Теперь ты знаешь о цели моего визита. Извини, что не посвятил сразу.

Павел несколько секунд молчал, словно ждал продолжения - таким неожиданным оказалось для него признание друга на фоне того, что он предлагал сам.

- Ну… ты даешь, Андрюха. Чувствуется – крепко тебя зацепило. Так, может, тебя уже можно поздравить?

- Не с чем, Паша. Надеюсь - пока не с чем. Мы на эту тему с ней еще не разговаривали.

- Не разговаривали? – удивился Павел, - Так ты еще не спал с ней? – догадался он.

Вопрос прозвучал просто – без обиняков. А потому и не вызвал в душе Андрея противоречий.

- Не то чтобы не спал, Паша, даже не общался толком. Ее мать – подруга моей. И мы недавно, когда ехали в Питер, заезжали к ним в гости. Вот так и познакомились.

- Ты был здесь и не позвонил?

- Да не стал тебя беспокоить. Мы приехали и уехали.

- Да-а! Задачка у тебя… - он почесал затылок, - Если бы переспал… то как-то более-менее ясно было бы…

Павел явно недоумевал, и, похоже, порывался что-то уточнить еще, но, почему-то не решился - передумал. А Андрей оставил все, как есть: мусолить эту тему ему не хотелось – слишком серьезной она для него была. Наконец, когда уже остановились, припарковавшись у подъезда, Павел выключил зажигание и, повернувшись к нему, спросил:

- Андрюха, а как ты собираешься объясняться? Сначала же, наверное, переспать надо… Ну, проверить – типа, твое, не твое? А вдруг это не то? – он помолчал пару секунд и, не услышав согласия, засомневался, - Или что? Сразу замуж?

На этот раз его комментарий для Андрея оказался верхом бестактности. В принципе, сейчас по-другому он его и услышать не мог. Прозвучало это, как вторжение в личное пространство, оскорбившее женщину, которую он любил, и на которую, ему предлагали заявить права, словно тавро на корову поставить. Ситуация совсем не соответствовала его возвышенным чувствам. И организм отреагировал на нее резким эмоциональным всплеском, который пришлось подавить усилием воли. «Если бы на месте Пашки был бы кто-то чужой…» - мелькнула мысль. Он не стал отвечать – отделался жестом. Ушел в себя, задумавшись над смыслом сказанного. Промолчал и Павел, видимо, даже если и не понял, то почувствовал, что сморозил глупость.

«А что, на самом деле, произошло? – подумал Андрей, интеллигентно защищая Павла от всплеска собственных чувств, - Как смог, так и понял. И почему он о ней должен заботиться – о незнакомом ему человеке? Он меня знает - обо мне и заботится». Он вдруг почему-то разозлился на себя. И за то, что разоткровенничался. И за то, что не заказал гостиницу, а решил перекантоваться у товарища и потому попал в эту неприятную для него ситуацию. А еще за то, что Паша, наверное, надеется сегодня оттянуться с ним за столом, а пить он перед завтрашней встречей не собирается.

Последняя мысль, нейтрализовав собой все предыдущие, вызвала улыбку. Представилось лицо Павла, которому еще только предстояло услышать об этом.

- Не знаю, что и сказать тебе, - заключил Андрей, продолжая улыбаться, - Вот поэтому и надо мне с Настей объясниться. А это значит – поговорить, Паша, - надавил он на слово «поговорить».

- Ну, так бы и сказал сразу. А то я подумал, что ты с бухты-барахты жениться собрался…

- Слушай, Паш… - перебил его Андрей, - А давай наше застолье перенесем на завтра? Сегодня поздно уже… Да и не хотелось бы с похмелья…

- Да ты что, Андрюха? – сразу возмутился тот, - Женька же там уже поляну накрыла…

- Ну, и прекрасно! По бокалу вина. Красного… У меня в сумке лежит… Ужинаем. И спать. Думаю, что и Женьке твоей в кайф будет, что мы с тобой вискаря не наберемся… А завтра наверстаем! Ну, что? Лады?

- Ну, Андрюха… Обломал. Вот друга мне бог послал! Ну и что мне с тобой делать? - он, хоть и говорил все в шутливом тоне, но, чувствовалось, был возмущен поступком гостя.

15.

Странное состояние возникло почти сразу же после того, как Настя обнаружила, что сегодня «пятница тринадцатое». С этим состоянием она провела остаток вечера, с ним и засыпала.

При вхождении в сон никак не могла преодолеть сумеречную зону. Как ни старалась. Какие только приемы не использовала. Провоцировала дыхание и сводила привычным движением зрительные оси с закрытыми глазами. Расслабляла по возможности все группы мышц и убирала из сознания вербальное мышление. Все не впрок. Странное по своей сути внутреннее тремоло, какой-то непонятной силой выталкивало ее из переходного состояния. Используя все до сих пор работавшие техники, она будто ныряла в него. Но тут же возвращалась назад. Снова ныряла. И снова возвращалась. То звук с улицы пробивал вязкий туман завесы. То из кухни раздавался хоть и приглушенный, но в тишине четкий шум воды. То щелчок язычка в замке двери оглушительно выстреливал вслед уходившему сознанию.

Наконец, ей это надоело, и она решила отпустить проблему. Открыла глаза и стала смотреть в спинку дивана. Поверхность, чуть проглядывая абстрактным рисунком, нечетко проступала в полумраке комнаты. А когда Настя пыталась всматриваться, чтобы четче увидеть изображение, оно обволакивалось в центре зеленовато-желтым слегка пульсирующим пятном. Периферия же при этом начинала исчезать. Появилось знакомое покалывание в мышцах, перекликавшееся с тиканьем настенных часов. Мышцы стали неметь и растворяться в бесчувственности. «Как тогда», - пришла мысль. Но, ни испуга, ни даже легкого страха не возникло. Только любопытство. Одно всеобъемлющее любопытство – что же дальше?

Она услышала щелчок и будто провалилась, ощутив подобие свободного падения – когда летишь вниз, как на качелях, переставая ощущать гравитационную мощь планеты. Но в то же время Насте показалось, что она летит не вниз, а вверх. И от этого потерялась привычная в пространстве точка опоры - Земля. Эта абсурдная ситуация стала расширяться, вызывая удивление. «Разве так бывает?» - возник вопрос, сжав разраставшуюся беспредельность до размеров исчезновения.

Вопрос мгновенно исчез, когда движение замедлилось, и Настя, преодолев остатки гравитации, поплыла в невесомости по воле какой-то невероятной силы, втягивавшей ее в пугающую неизвестность.

Потом все замерло. В полной темноте и тишине она почувствовала себя маленькой светящейся точкой, висевшей в безбрежной пустоте. И только внутри росло напряжение, собираясь в потенцию невероятной силы, чтобы в любой миг разорвать ее на мельчайшие осколки света и ими эту пустоту заполнить.

Но ничего подобного не произошло. Напряжение, теряя силу, стало трансформироваться, сдвинув, наконец, ее с места. На этот раз ощущения оказались другими. Движение проявилось пульсациями. И эти пульсации как будто градуировали невидимое пространство, растягивая его временными промежутками. Описать в мыслях то, что переживала душа, потеряв точку опоры, Настя, даже если бы захотела, не смогла. Движение то ускорялось, то, замедляясь, останавливалось, чтобы снова и снова повторяться. И это ее отвлекало – не давало анализировать происходившее.

И вдруг все мгновенно прекратилось. Только тишина. Полная темнота. И обездвиженность. Словно жизнь прекратилась. Как будто исчезло и пространство, и время. Казалось, они существовали. Но находились в состоянии неопределенности, какой-то запредельной непроницаемости. Словно прятались за невидимой преградой.

Потом сквозь эту плотную завесу стали проступать звуки. Сначала тонкие - зудящие и вибрирующие - они, расширившись сами в себе и потеряв при этом силу, пропали. Потом появились снова. Начали сплетаться и усиливаться - трансформироваться в гул. Стали возникать и исчезать туманные проблески света, привычными уже пульсациями проникая в сознание. И все это проявилось в ощущениях возникновения телесности. Правда, не совсем комфортной – непривычной, как тогда – в кафе. Последовало неожиданное откровение, что именно так происходит воссоединение божественного и животного начал в человеке – духовного и телесного. Словно само пространство принесло эту мысль, пронизывая всю внутреннюю суть Насти вибрировавшими в ней волнами.

Одновременно с этим пришло понимание, что она и не Настя вовсе, а нечто иное. Бесконечно огромное и бесконечно малое. Потенция всего, что может быть сотворено. Это понимание, распространившись безмерно и заполонив собой, казалось, всю бескрайнюю Вселенную, превратилось в нее саму и стало втягивать в себя сознание. «Странно! – пронзила мысль, - Я – растворяюсь, - показалось, что это и есть конец жизни. Конец всего, что было обещано, но так и не случилось, - Нет! – возмутилась Настя, - Я не хочу так! Это не справедливо!» И, словно по волшебству, почти мгновенно снова ощутила возникновение телесности. Снова почувствовала дискомфорт. И неприятную влажность, словно в одежду облекалась – сырую и холодную.

Но неприятное ощущение продлилось недолго. Жизнь возвращалась. Она претендовала на динамическое равновесие – на ту стабильность, фундаментом которой была косность скелета вместе с мышцами, пронизанными периферической нервной системой. Потому что сознание само по себе – вне точки опоры, этой самой косности - лишено было прелести конечности бытия. А, значит, и самой жизни, которая без физического тела теряла привычный смысл.

Вспышка света в глазах, сузив до предела зрачки – ослепив их, на мгновение нейтрализовала реальность. Величие и ужас многотысячного гула голосов, доносившихся откуда-то снизу, дал представление о большом скоплении народа. Действительность, трансформировавшись странным образом, вернулась в полном объеме чувств, навалилась страхом, крывшемся в непонимании того, что происходит там – впереди, в этом отвратительном, еще не проявившемся в полной мере рокоте толпы.

Наконец, зрение начало проясняться - приходить в норму, поражая Настю размахом представшего перед ней величественного действа.

Солнечные лучи раннего утра еще только-только набирали силу, уходя из оранжевой части спектра. Лучи весело играли бликами на видимой отсюда - с возвышения, где находилась она - полосе лазурной воды у берега. Раскаленным металлом отражались в маленьких и больших непривычной конфигурации окошках ближних и дальних домов. А прямо перед ней простиралось пространство городского центра. С площадью. С улочками, вливавшимися в нее, словно высохшие русла глубоких, но узких речушек в бывшее когда-то на этом месте озеро. Это пространство шевелилось, заполненное до отказа толпой, облаченной в различные по фасонам и цветам странные на вид костюмы и платья, которые выдавали их имущественный статус. Здесь были и богато, и просто хорошо одетые люди, среди которых крутились и оборванцы в лохмотьях.

Люди, пришедшие посмотреть на страшное, как чувствовала Настя, зрелище, не помещались в пределах неровного круга площади, а потому толпились еще и в примыкавших к нему узких каменных каньонах улиц, вымощенных светло-серым булыжником.

Почти посредине, но ближе к тому месту, где она восседала с кучкой хорошо, но также странно одетых людей, выделялось сколоченное из досок посеревшее от времени сооружение в виде высокого, в человеческий рост помоста. На нем возвышались три столба с Г-образными в упорах перекладинами, на концах которых болтались веревки с петлями. «Эшафот! – сообразила Настя, догадываясь о том, что ей предстояло увидеть, - Где я?» Она стала всматриваться, чтобы как-то сориентироваться в незнакомом пространстве. И, как показывали ее, пусть и слабые, знания истории, в другом времени.

У основания сооружения двигались туда-сюда люди в одинаковых одеждах и головных уборах, реагируя на окрики других – одетых несколько иначе. «Солдаты… - догадалась, - А тот, что в темном головном уборе и ярком, как у попугая, мундире, скорее всего, самый главный. Может, он… - она не нашла подходящего слова, - А, может…» Она вдруг почувствовала неуместность своих мелких, пустых размышлений. Поняла, что знает распорядителя казни. Стало стыдно за праздное, только что одолевавшее ее любопытство, когда вот сейчас, прямо здесь будут кого-то лишать жизни – пусть даже и заговорщиков. «А что я могла сделать? Разве я могла противоречить Якову? – поймала себя на мысли, удивляясь появившейся в сознании двойственности и тому, о чем начала размышлять.

Она была за то, чтобы изменников лишили всех привилегий и предали забвению, сослав к западным рубежам королевства. «Там - в предгорье – они бы тихо и бесславно закончили свои дни: в тех местах много разбойников и на них списать нападение ничего не стоило бы. И все это прошло бы без последствий для короля и потрясений для государства. Слишком много сочувствующих сейчас среди знати, чтобы через осознание жертвы возвысить восставших – сделать их героями… А теперь будет резонанс… - в душе появилась показавшаяся привычной досада, - Как он не понимает этого из-за своей мстительности? Теперь противников власти короля станет еще больше».

Удивление нарастало. Она снова почувствовала себя Настей: «Кто я такая? Почему рассуждаю так?» Любопытство усилилось, и она слегка повернула голову влево. Ближайшие лица, почтительно опускавшие глаза, когда их взгляды пересекались, дали ей возможность увидеть окружение.

Платья дам и мужчин - скорее всего, придворных – блистали великолепием красок на тканях, соперничавших с изысканными драгоценными украшениями.

Она перевела взгляд направо.

В кресле с более высокой спинкой, в пол оборота повернув к ней лицо, неподвижно сидел человек, напоминавший очертаниями надлобья и носа кого-то очень знакомого. Он был облачен в темно-зеленое с разводами платье и такой же, похожий на женский, головной убор - с огромным пером. По обеим сторонам подшитого с внутренней стороны белым шелком воротника стекала толстая золотая цепь, заканчиваясь внизу геральдическим знаком. Если бы не рыжие тонкие усики, спускавшиеся концами к такой же тонкой клинышком бородке и темные, наполненные гневным безумством глаза, можно было бы сказать, что это Максим. «Как же они похожи! - отозвалось в душе, и, словно вдогонку, пришло понимание, что перед ней король. Неожиданно для себя она почтительно склонила голову, - Значит я – королева?» Она поймала себя на мысли, что теперь уже ничему не удивляется. А еще возникло и никуда не исчезало осознание, что она и не Настя вовсе. Она – Мария. В совсем недавнем прошлом принцесса французского престола, ставшая разменной монетой в государственных делах отца. Потом до нее стало доходить, что она - и та, и другая. А еще и третья - некий синтез себя настоящей, той, в ком была сейчас, и той, с чьей позиции пыталась наблюдать за происходившими событиями. То есть с позиции Насти.

Толпа загудела сильнее, кровожадно предвкушая восторг зрелища. На краю площади - со стороны выходившего к ней острым углом здания с башенками – появилась высокая, напоминавшая клетку повозка, заставляя наседавших с обеих сторон людей шарахаться в стороны, чтобы не оказаться под тяжелыми копытами лошадей.

Когда странное сооружение, проплыв над головами оставшееся расстояние, подобралось почти к самому эшафоту, солдаты, стали отодвигать от него толпу. Пока одни сдерживали разъяренных оборванцев, слишком близко подобравшихся к повозке, направо и налево раздавая зуботычины, другие тащили осужденных к ступеням возвышения. Толпа, взведенная, словно пружина, долгим ожиданием, разбавленным вином из соседних кабачков, в изобилии процветавших вокруг площади, уже начинала бесноваться, выкрикивая непотребные ругательства и страшные по своей бесчеловечности проклятия.

Обреченных на казнь было трое. Со связанными сзади руками они по очереди с трудом забирались на возвышение по крутым ступеням узкой лестницы. Солдаты – те, что были внизу, бесцеремонно и даже жестоко подгоняли их, нанося беспорядочные удары по ногам и спинам бедолаг. А те, что находились наверху, подхватывали их, втаскивали на эшафот и, подталкивая, направляли к столбам. В широких и местами рваных, бывших когда-то белыми, перепачканных кровью рубахах и узких, со следами тюремной грязи, темных панталонах они смотрелись жалко. Их босые ноги, обнаженная часть рук и лица во многих местах темнели засохшей коричневой коркой, что говорило о бесчеловечных пытках, которые могли сломить любого, какими бы идеями тот не был одержим. Настя обратила внимание на того, которого последним выволокли на помост. Показалось, что где-то уже видела его. Длинные огненно-рыжие космы. Засаленные и нечесаные. Блинообразная неприятная физиономия. Их взгляды пересеклись, и все сомнения сразу исчезли. Ненависть и ужас, делавшие темные глаза этого человека еще темнее, пронзили ее душу насквозь, заставили отвернуться. Она посмотрела на короля, невозмутимо и величаво созерцавшего театрализованное действо.

Словно каменный истукан, сидя на отведенном ему высоком и почетном месте, он молчаливо выполнял отведенную ему судьбой миссию – карать и миловать по своему или, что одно и то же, божественному усмотрению.

Толпа, только что немного притихшая, вновь активизировалась, выказывая свое восторженное отношение к происходившему. Повернув голову, Настя увидела, как палач перешел ко второму приговоренному, набросил ему на шею петлю и затянул ее до предела. Потом он чинно проследовал к последнему - рыжему осужденному, и проделал ту же бесхитростную операцию. Насте вдруг показалось, что взгляды всей площади вдруг обратились на нее. Понимала – смотрят на короля, ожидая его решения. Его знака. Но понимала также, что и на нее. Знала от приближенных дам: во дворце ходят слухи, что решение Якова – казнить заговорщиков – исходит от королевы. От нее – дочери французского монарха, которая привезла с собой не только сто пятьдесят тысяч ливров приданого, но и свое умение незаметно влиять на решения короля. Она посмотрела на него как раз в тот момент, когда он сделал палачу и его помощникам еле заметный знак - тыльной стороной ладони, словно дирижер, показывавший оркестранту о начале его партии.

Площадь разом выдохнула воздух. Но после короткой паузы взревела. И пока осуществлялась расправа – пока те, которых призвали к ответу, дергались в конвульсиях на крепких корабельных канатах, толпа неистово бесновалась. Она победно захлебывалась восторгом звериного инстинкта. И только им – этим инстинктом - самым сейчас важным для нее – выражала она свое первобытное отношение ко всему. И к действу, которое шокировало сознание. И к жертвам королевской воли, переставшим, наконец, корчиться в предсмертных судорогах. А заодно и к власть предержащим - этой волей обличенным.

Настя, не сдержавшись, отвела взгляд в сторону видневшейся вдали разделительной полосы, белой пеной прочертившей границу между желтым побережьем и лазурным морем. Пришло понимание, что вот сейчас – только что – она получила ответ на мучивший ее вопрос.

Цвета вдруг начали меркнуть, заполняясь по всему окоему черными точками. В них стал вязнуть и превращаться в шум прибоя, рокот толпы. На смену неприятным, возбуждавшим низменную природу чувствам, пришло умиротворение. Как будто и чувства были поглощены этими заполнявшими все и вся черными точками. Наконец, свет и звуки исчезли абсолютно. И снова сознание оказалось как бы на грани жизни и смерти – полная темнота, тишина и обездвиженность. Настя сразу даже не поняла, что ощущает легкое покалывание в мышцах. Ощущение собственного тела возвращалось. Полумрак комнаты и размытый рисунок ткани перед глазами стали проявляться вместе с возвращавшимся из небытия тиканьем настенных часов.

Она еще долго лежала, не шевелясь - приходя в себя. Потом посмотрела на часы. В полумраке комнаты, освещенной светом уличных фонарей, разглядела стрелки будильника, стоявшего у изголовья - на компьютерном столе.

Почти без четверти семь.

Встала и подошла к окну. Бывшее черным, когда ложилась, небо все еще оставалось черным, но на востоке начинало синеть. Восток и запад, по сравнению с вечером, поменялись местами. На востоке, над верхушкой длинного дома уже возникало начало преображения. Конец спектра – густой сиреневый цвет - плавно исчезал в его новом начале – зарождавшемся красном. И это о чем-то напомнило. Правда, образ в сознании сразу не сложился. Но через какие-то несколько секунд чувства уже вспыхнули восторгом. «Уроборос! - обрадовалась Настя, поймав, наконец, ассоциацию, - Конец прежнего и начало нового цикла. Голова змеи, которая словно бы заглатывает собственный хвост».

Большая Медведица за ночь переместилась с северо-запада на северо-восток и уткнула ручку ковша в крышу соседнего дома, наклонив его под сорок пять градусов к поверхности земли. Она словно зацепилась последней звездой за антенный провод, протянувшийся туда от двенадцатиэтажки напротив.

Спонтанно сработала мысль. Настя подумала, что если бы в ковше что-то было, оно бы уже почти все вылилось. Мысль насмешила, опровергнув себя пониманием невозможности и абсурдности подобного. Пришло ощущение масштаба того, о чем подумала. Стало вдруг так жалко себя, такую маленькую и такую беззащитную перед произволом Вселенной, почему-то выбравшей именно ее для чего-то такого, что не поддавалось никакому осмыслению.

Звезда, только что висевшая почти прямо над выступавшей вентиляционной шахтой, за какие-то пятнадцать минут отодвинулась от нее – на две-три ее толщины. Земля неукоснительно продолжала вращаться, выполняя свою космическую миссию. И, увлажняя глаза избытком высоких чувств, сознание Насти, только что испытавшей свою ничтожность, стало заполняться сверхсознанием ее истинного «я» во всем своем великолепии трансцендентного единства со всем сущим.

16.

На следующий день, когда она собиралась в университет, позвонил Максим. Говорили недолго. Он справился, в связи со вчерашними событиями в кафе, как она себя чувствует. И, услышав положительный ответ, предложил встретиться. А она сообщила ему, что приехал дальний родственник и ей нужно уделить ему внимание - уже пообещала.

- Так что, Настюша? Я сегодня увижу тебя?

- Не знаю, Маким, как все сложится, - она поймала себя на мысли, что опять не может преодолеть стеснение - назвать его ласково, - Я тебе позвоню.

- Это он? – улыбнулась мама, когда Настя, закончив разговор, положила телефон в рюкзачок.

- Мама! – возмутилась она, пытаясь этим самым уйти от вопросов.

- Ну ладно, ладно, - мама засмеялась, - Какая сердитая… Как хоть зовут его?

- Максим… - Настя посмотрела на мать, - И все, мама. Придет время, я все тебе расскажу. А пока не пытай меня… А! Кстати! – услужливое сознание подбросило тему, - Я тебе говорила вчера - Андрей звонил. У него, оказывается, здесь друг есть. Познакомились когда-то в Одессе. Так он у него сейчас.

- А почему не у нас остановился? – простодушно поинтересовалась мама.

- Я же тебе говорю – приехал к другу, - Настя села за стол, подвинула поближе тарелку с бутербродами и чашку.

- Ну, хоть бы зашел – не чужие ведь, - продолжила мама, словно обидевшись, - И Светка не позвонила.

- А чего звонить, если он на день-другой?

- Ну… мало ли что? Может, мальчику помощь нужна?

- Мама, я тебя умоляю, - улыбнулась Настя, перестав жевать, - Мальчика мне нашла.

- Для тебя не мальчик, - парировала мать, - а для меня мальчик.

- Ну, все. Я побежала – опаздываю, - Настя поднялась, дожевывая на ходу, - Спасибо, мамочка… Не убираю, - толи спросила, толи констатировала она, посмотрев на нее.

- Иди уже. Уберу. Мне сегодня попозже, - сказала мама, имея в виду работу.

Настя быстренько накинула куртку и обулась.

- Пока, - выглянула из прихожей, - Я пошла.

- Будь хорошей девочкой, - улыбнулась мама, выказав свое неизменное на протяжении лет напутствие, звучавшее теперь, вроде бы, и в шутку, но имевшее для обеих великий смысл. Это был оберег, без которого ни одна, ни другая не представляли расставания. Оберег, сохранявший связь матери и ребенка, пусть даже и взрослого.

Время, как всегда, когда чего-то ждешь, тянулось долго. Может, еще и потому, что сегодня все пары – лекции. Притом у тех преподавателей, которые, монотонно излагая материал в течение многих лет, потеряли к предмету интерес. А, может, и не имели его никогда, занимаясь не своим делом.

Когда, наконец, закончились занятия, Настя набрала Андрея. Договорились встретиться у ворот детского парка – он предложил.

- Я знаю классное кафе рядом, - сказал, - Мы с другом в прошлый мой приезд были там. Мне понравилось.

- Когда? - переспросила Настя, вспомнив свой туда визит.

- Да вечером как-то… - не понял ее вопроса Андрей, - А что?

- Вот тебе на - совпаденьице, - удивилась она, - А мы как раз там были вчера днем… - она запнулась, будто случайно выболтала тайну, не предназначенную для ушей постороннего человека.

- Ну и как тебе? – поинтересовался Андрей, - Понравилось?

- Уютненько там… только… - память напомнила о том, что, даже хотел бы забыть, вряд ли бы получилось.

- Что только? – насторожился Андрей.

- Да нет, ничего, - оправилась от пришедшего впечатления Настя.

Она рассмеялась от того, что ввела собеседника в недоумение.

- Ну, тогда что - до встречи? – уточнил Андрей.

- Да. Хорошо.

Насте вдруг снова захотелось оказаться там. После того, что узнала сегодняшней ночью. За тем столиком - в пяти шагах от барной стойки. Захотелось увидеть человека, чей взгляд спровоцировал неизгладимое в памяти видение. Человека, к которому сейчас, во время разговора с Андреем, появилось противоречивое чувство – смесь какой-то ностальгической привязанности, замешанной на жгучей ненависти, и странного любопытства. Она снова хотела посмотреть ему в глаза. Как будто, знала, или догадывалась, что при этом окончательно обретет смысл происходившей в ней периодически трансформации сознания.

«Что со мной происходит? – вертелось в голове, - Это нормально или нет? Интересно, а у других… Может, тоже так? Просто никто об этом не говорит вслух?» Настя спустилась по лестнице вниз – в вестибюль первого этажа, и вышла на улицу. «А, может, я больна? Душевно… – пришла мысль, от которой внутри все сжалось, - Но ведь я предполагаю это. А, значит, я адекватно оцениваю ситуацию. Не-ет, здесь что-то другое. Я, скорее, готова поверить в реинкарнацию души, чем в собственное сумасшествие. Сейчас это как раз приемлемое объяснение. Тем более, после всего…»

Вибрация телефона, остававшегося после разговора с Андреем в руке, заставила вздрогнуть. Посмотрела на дисплей - «Максим».

- Але?

- Настюша, ну как? Встретилась?

- Нет еще. Только созвонились – договорились встретиться.

- О-о, это, наверное, надолго?

В его голосе прозвучало нетерпение, и она поняла – скучает.

- Максик, милый! – ее нежность, наконец, выплеснулась наружу. Многократно повторенная в мыслях, уменьшительно-ласкательная форма, наконец, получила свое право быть озвученной, - Ну как я тебе скажу – надолго или нет?

Получилось машинально – она даже не успела сообразить, что назвала его так. Поняла лишь, когда пауза после ее реплики затянулась дольше, чем того требовал разговор. Видимо, это оказалось для него шоком – привык из ее уст слышать полное имя.

- Максим, - восстановила она статус-кво, - Я тебе сразу же позвоню… А лучше… - ей стало жаль его чувств, - не жди. Завтра весь день будет наш – обещаю.

17.

Андрей еще раз перезвонил – минут за десять до назначенного времени. Поинтересовался – далеко ли она.

- Я рядом – почти прошла мост, сейчас буду поворачивать… А я уже тебя вижу… - она помахала рукой.

- И я тебя уже…

- Я… - Настя не дала ему договорить, - Извини, перебила. Что ты хотел сказать?

- Хотел сказать, что видеть тебя – для меня огромное удовольствие, - он засмеялся, - Ну ладно – конец связи.

Андрей стоял с букетом красных, с бордовым оттенком роз. Настя машинально пересчитала – семь. «Мое любимое число. Я, кажется, говорила ему об этом. А, может, нет? Не помню, - она вдруг осознала нелепость своих рассуждений в этот момент, - Говорила, не говорила – какая разница». Главное - ей стало до слез приятно его внимание. В груди появилось уже подзабытое за время разлуки чувство единства с этим человеком, возникшее, когда, казалось, этого просто не могло быть - она тогда переживала первую встречу с Максимом, ощущая запредельную связь с ним. Но при появлении Андрея поняла – эта связь не единственная. А когда он в видении предстал спасающим ее монахом, в душе и вовсе наступил полный раздрай. Настя даже испугалась в первый момент происходившего в ней осмысления. Ведь Андрей – родственник. А это – кровосмешение. Но, поразмыслив тщательно, успокоилась - все, что знала о таких связях, говорило, что это родство – вовсе и не родство даже. Тогда и поняла – эти два человека настолько близки ей, что впору разорваться на части, потому что она совершенно не готова сделать выбор. И успокоилась – только судьба сможет разрешить ее терзания.

И это сработало - Андрей сразу уехал, и чувства к нему на фоне встречи с Максимом перешли в латентное состояние. Они были. Постоянно сопровождали ее. Но близость Максима, его любовь, толи компенсировали их, толи создавали некий синтез – обман единства, где двое мужчин были как бы одним.

- Это тебе, - протянул Андрей цветы, когда она спустилась к нему, и, наклонившись, чмокнул ее в щеку.

От неожиданности, от внезапно нахлынувших эмоций Настя замерла на секунду. Контакт, который казался таким естественным, вдруг - от аромата, исходившего от Андрея, оживил воспоминания, зародив в душе бурю. И в ней, словно в миксере, стали смешиваться две крайности. Одна - модель поведения, навязанная рамками социума. И другая - та, что выходит за пределы этих рамок. Особенно тогда, когда вопрос касается отношений мужчины и женщины. Когда высшая форма чувств – любовь к ближнему - налагается на простые сексуальные отношения. Когда эти две крайности начинают пульсировать в сознании, выталкивая его из лона эгоистичного представления о миропорядке.

- Спасибо, Андрюша. Мне так приятно твое внимание – ты даже не представляешь себе.

Настя поднесла букет к лицу и втянула носом воздух.

Мысль, возвращая двойственность запоздавшим пониманием, поразила: а ведь она любит его. Сознание со своей извечной логикой тут же попыталось провести сравнительный анализ. И, конечно же, ни к чему не пришло. Заблудилось в трех соснах, оставив чувства в неведении – кого же больше. Настя даже пропустила то, что Андрей говорил.

- Извини, Андрюша, отвлеклась на красоту. Что ты сказал?

- Я спросил – есть хочешь? Ты же не из дому.

- Да. Пожалуй. Съела бы чего-нибудь.

Настя отметила про себя, что с Андреем ей легко. Абсолютно никакого стеснения. Не так, как вчера с Максимом. Легко и просто. Как с братом. «Почему вчера? – подумала, - Всегда».

- Ну… тогда вперед, - скомандовал Андрей, предложив движением взять его под руку, - Будем надеяться, это заведение не разочарует нас сегодня.

- Да, - засмеялась Настя, оценив игру его жестов и мимики, - Будем надеяться.

До кафе - каких-нибудь пятьдесят метров. И никакого времени такое расстояние не потребовало. Когда подошли к крыльцу, и Андрей высвободил руку, Настя даже пожалела, что так близко, настолько было приятно вот так с ним идти. Они поднялись по ступенькам и вошли внутрь.

Столик, о котором думала, был свободен.

- Ну? Где наше место? - он посмотрел на нее.

- Андрюша, пойдем туда, - кивнула она в сторону намеченной цели.

Сразу же подошла официантка, которая обслуживала их с Максимом.

- Давайте цветы, девушка… Я их в вазу поставлю, - добавила она, уловив замешательство Насти.

Андрей помог ей снять куртку. Повесил на вешалку. Снял пальто и водрузил туда же, поменяв местами.

Вернулась официантка с вазой в одной руке и книжечками меню в другой.

- Спасибо… Катя, - Андрей высмотрел ее имя на бейдже, - Очень любезно с вашей стороны.

Катя довольно заулыбалась, видимо предвкушая чаевые. А, может, слова такого элегантного во всем мужчины и были уже ими для нее? Настя даже испытала гордость за своего спутника, или за то, что была с ним: не успела оценить – что к чему.

За едой говорили обо всем и ни о чем. О Киеве. О родителях. О друге, к которому Андрей якобы приехал: Настя уже понимала – к ней. Но почему-то сейчас это не отягощало. На сердце было легко и спокойно. Она часто смеялась – Андрей умел смотреть на жизнь с легким юмором – без цинизма. И мог красиво это передать. Она совсем забыла с ним о бармене: несколько раз, правда, замечала его присутствие, но в эти моменты тот был занят и в ее сторону не смотрел. В какой-то момент, когда с головой ушла в общение с Андреем, почувствовала чье-то пристальное внимание. И, прежде чем успела подумать о чем-либо, подняла глаза.

Шок оказался сильным, но все же слабее того, что произошел накануне. За то мгновение, пока бармен не опустил взгляд, почувствовала не то, чтобы ненависть, но какую-то обжигающую собой душу огромную неприязнь к нему. Снова возникла сверхчеловеческая связь между ними. И снова, вплетаясь в нее, стала проступать сквозь физическую реальность - реальность запредельная.

«Зачем? – недоумевала Настя, - Неужели то, что я видела, и вправду существует?» Она снова вспомнила о реинкарнации. «Но разве такое может быть по-настоящему? – сомнение разрасталось, - Но иначе… вообще бред… – последнее слово вернуло из памяти мысль о собственной болезни, и та трансформировалась в чувство страха. А тот, в свою очередь, воскресив здоровые силы организма, вызвал их возмущение. «Но я же видела!» - Настя проговорила это в себе по-детски искренно, словно ребенок, который говорит правду, а его все равно обвиняют во лжи. Она будто высказала внутреннему собеседнику всю свою накопившуюся на него за несправедливое отношение обиду. Захотелось встретиться и поговорить с этим рыжим - неприятным до омерзения – человеком: может, повезет, и ей откроется тайна всех перипетий, происходивших с ней.

Но еще больше делать этого не хотелось.

- Ау? Настюша? Ты где? – голос Андрея вернул к действительности.

- Что?

- Я говорю – где ты?

- А-а, - отрешенно улыбнулась она, - Задумалась.

- Ну и о чем же? – спросил Андрей игриво, - Что мою даму сердца беспокоит?

- Не смейся, - вдруг решилась Настя, - Вот смотри… Нет. Лучше так… Что ты думаешь о метемпсихозе?

- Во-от, о чем ты задумалась. И что же тебя волнует в данном вопросе? Чьи взгляды интересуют?

- Нет, я не это имела в виду. Я хотела услышать твое отношение к этому явлению. Что ты сам об этом думаешь? Существует реинкарнация или нет?

Андрей опустил глаза и несколько секунд просидел, не проронив ни слова.

- Знаешь? – он внимательно посмотрел на нее, словно бы о чем-то догадываясь, - Я даже не буду спрашивать – зачем тебе это. Вижу – волнует. Если говорить серьезно, то, с точки зрения понимания нами жизни, без данного процесса она вообще теряет смысл. И я не столько верю в это явление, сколько знаю, что оно существует. Знаю бездоказательно… Просто потому, что не воспринимаю человека, как физическое тело. Знаю тем знанием, которым обладает каждый наблюдательный человек, вобравший в себя максимум возможной в наше время информации. И это все, что я могу тебе сказать… Ну что? – он снова улыбался, - Удовлетворил я твое любопытство?

- Пожалуй, да, - Настя не ответила на его улыбку. Услышанное поразило: не ожидала от Андрея такой серьезности. Не привыкла видеть таким.

- Ну, а теперь моя очередь – спросить. А ты? Ты что об этом думаешь?

- Я? – переспросила Настя, словно не поняла вопроса, - Не знаю… Иногда я думаю, что да – существует. А иногда мне кажется, что это болезнь разума. Его игры. Но тут же нахожу тысячи причин, чтобы оспорить такое предположение, потому что, как и ты говорил, знаю, что это так, а не иначе. Представляешь? - она загорелась, забыв о природной осторожности, - Я узнаю людей, с которыми – уверена на все сто – не встречалась в этой жизни. И это не результат типологической схожести, как у Юнга. Я не просто узнаю незнакомых мне людей, это еще сопровождается озарениями запредельной с точки зрения нынешней жизни памяти, где я вижу совсем не наше время, а прошлое - со специфическими, не знакомыми мне деталями… - Настя вдруг испугалась: «Зачем я говорю ему об этом? Зачем? Чтобы он подумал, что я сошла с ума?» - Забудь, - заговорила она после паузы, во время которой он не проронил ни слова, - Не знаю – почему именно тебе я решила рассказать об этом. Может, потому, что больше некому. Наверное, боюсь показаться умалишенной… Или, по крайней мере, странноватой…

- Брось, Настюша. Мы же не в семнадцатом веке. Сейчас огромное количество ученых уже работают над этим вопросом. И ты не умалишенная и, тем более, не странноватая, - Андрей улыбнулся, - Ты просто сенситивнее многих из людей. Не всем дано такое. Радуйся, что ты избранная.

- Не до радости мне, Андрюша. Я такое вижу, что - не приведи господь… Может, мы пойдем уже? – переключилась она.

- Да. Пожалуй, - он встал и подал ей курточку. Оделся сам, и они направились к выходу.

Сначала пошли по проспекту – в сторону центральной площади. Потом повернули налево, и надолго затерялись в прелести небольших старых улочек, примыкавших к нему. Здесь они вкусили обоюдное наслаждение от прогулки под руку, о краткости которого Настя пожалела, когда шли в кафе. На них иногда обращали внимание девушки. И в ней снова проснулась гордость за то, что она идет с ним рядом. Потом догадалась, что девицы, скорее всего, ассоциировали Андрея с Колдуном, и поняла несостоятельность своей гордости. На какое-то мгновение даже стало неприятно – почувствовала себя словно обманутой. Но тут же посмеялась над собой – за то, что так абсурдно поставила вопрос вообще. «Я же никого не обманываю, – толи спрашивала, толи утверждалась в своей правоте Настя, - Они же сами…» Но ощущение лжи еще некоторое время оставалось. Оно постоянно возвращалось из памяти, которая пыталась его поглотить. Это ощущение оживлялось в душе всякий раз, когда сознание констатировало чей-то очередной любопытный взгляд, придавая всей встрече оттенок неестественности.

Несколько раз Андрей становился серьезным. Начинались паузы и недоговоренности. Настя все понимала. Она и чувствовала, и осознавала неизбежность признания. Понимала, что ей этого не избежать. Но все же острые моменты, порождавшие опасные паузы, старалась - пусть и ненадолго – нейтрализовать общими разговорами. Не хотела услышать тот вопрос, который вынудил бы к ответу, давать который она была не готова.

Напряжение психики, в конце концов, вызвало душевную усталость.

Когда они дошли до ее дома, Настя уже начинала тяготиться затянувшейся встречей.

- Может, зайдешь? – тем не менее, спросила она. Ей так не хотелось продлевать сегодняшний вечер. А не предложить не могла, хотя боялась, что он согласится. И как ни старалась, это все же прозвучало в голосе.

- Нет, Настюша, спасибо. Как-нибудь в другой раз. Завтра ехать – надо собраться.

- Жаль, - сказала она, понимая, что голос выдает ложь, - Мама была бы рада увидеть тебя, - исправила положение, вспомнив их с матерью разговор.

- К сожалению… - развел он руками.

- Ну что ж, тогда счастливой дороги… - уже искренне улыбнулась Настя, - Передавай привет родителям… Очень рада была тебя видеть…

Даже при свете висевшего над подъездом тусклого фонаря она уловила сомнение в его глазах, и ей стало жаль его.

- Правда… - поторопилась исправить ситуацию, зачем-то взяв его за пуговицу, будто компенсировала отчуждение, прозвучавшее в голосе, - Просто я сегодня очень… очень устала.

- Пока, Настюша, - Андрей, как и при встрече, наклонился и поцеловал ее в щеку. Наверное, по-родственному.

- Пока, Андрюша.

В этот день так ничего и не произошло. Попрощавшись, они разошлись. Настя, облегченно вздохнув, но испытывая при этом угрызения совести. Андрей – с чувством понимания, что его признание сегодня было бы неуместным. Но чувство это все же оказалось замешанным на неудовлетворенном мужском самолюбии.

18.

Борюсик подошел к двери, отодвинул крышечку глазка и заглянул на площадку. Пусто. Быстро прошмыгнул по лестнице вниз и, воровато оглядываясь, выскочил из подъезда. Перебежал двор. Вышел на улицу. И, осмотревшись по сторонам, вздохнул с облегчением. Повезло. Напряжение, растущее с каждым днем, когда он был в квартире, отступало на улице. Не полностью, конечно. Даже когда забывался, казалось, и не помнил сути, подспудно все-таки испытывал - пусть и легкое - напряжение. Но здесь хотя бы о каком-то моральном отдыхе можно было говорить. От дамоклова меча, нависшего над ним в виде Витяниного кулака. Когда находился дома, неосознанно все время пребывал во власти ожидания - вот-вот позвонит или начнет тарабанить в дверь. «Бычара хренов! – злорадно заметил Борюсик, имея в виду, что тот остался где-то позади, - Вот тебе!» – показал в порыве чувств неприличный жест.

Парковая зона встретила его прелестью напоенного увяданием воздуха. Здесь царил дух творчества. Осень меняла монотонность летнего пейзажа. Плавно вплетаясь в алгоритм природного цикла, возжигала кроны деревьев. Прореживала их, чтобы ковром из листьев постелить под ноги прохожим. Желтыми и красными пятнами колыхалась на поверхности, одетой в бетон речки.

Борюсик шел по набережной, вдоль каменного ограждения, наслаждаясь свободой и молодостью, щекотавшими чувства запахами и еще теплыми лучами октябрьского солнца.

Дорожка стала забирать вправо, и вскоре, величественно выделяясь среди деревьев, показалась внутренняя сторона центральных ворот парка, за которыми – буквально в пятидесяти метрах – работа. Борюсик даже пожалел, что так быстро пришел. Чувство неудовольствия, проклюнувшись из бессознательной сути, нарушило душевную идиллию – впереди ждали обязанности.

Через несколько минут, улыбаясь девчонкам, он, как ручеек в течение реки, уже вливался в привычный ритм работы.

До обеда клиентов было немного, и пока Мегера где-то отсутствовала, пару раз удалось поболтать с Катей. Она использовала каждый удобный момент, чтобы постоять около него - взяла инициативу в свои руки, что называется, не дожидаясь, когда джентльмен сам соизволит поговорить с дамой. И у нее начинало получаться. Борюсик даже получал удовольствие – наслаждался от того, что все происходит как бы само собой. И в душе благодарил ее за такую настойчивость – сам бы он еще не скоро решился. Судьба в лице Кати ему благоволила, и сегодня, наконец, он – ее стараниями – созрел: предложил проводить ее после работы, на что сразу же получил согласие. Оба оказались счастливы и довольны собой. Она - потому что добилась своего: подвела Борюсика к решению. А он – потому что получил то, чего желал, не напрягаясь. Ну, разве что чуть-чуть, когда окончательно преодолевал порог сомнений.

Пребывая в этом состоянии, он готовил очередной заказ, когда глаза отреагировали на движение у ближайшего столика. Борюсик замер от неожиданности: еще вчера вечером, когда, придя домой, вспоминал о случившемся, ему вдруг показалось, что больше ее не увидит никогда - еще раз такую встряску он попросту не выдержит. И вот на тебе! Сознание, не подготовившись, и потому, не совладав со страхом, получило адреналиновый удар, ввергнув мозг на некоторое время в отупение. Если и можно с чем-либо сравнивать состояние Борюсика в этот момент, то, скорее всего, с испуганной вибрацией ушных перепонок после неожиданного удара кувалды о лист железа. В последнее мгновение, чтобы окончательно не свихнуться, разум ухватился за соломинку любопытства. Отметил, что девушка пришла не с тем, с кем была накануне. С другим. И у этого - во всем лоск: и в одежде, и в поведении. «Аристократ», - подумал Борюсик почему-то с издевкой, приходя в себя. А когда парень обернулся, засомневался – того ли видит, о ком подумал. «Нет, – убедился, присмотревшись, - не тот! Просто очень похож».

К ним подошла Катя. А проходя с цветами мимо него, тихо заметила:

- Обрати внимание. Вчерашняя… С новым челом… А с виду-то – пай-девочка, - она покачала головой, - Поди разберись – кто есть кто.

Борюсик кивнул утвердительно.

- Видел уже… По ходу, это не то… - он хотел резюмировать свои наблюдения, сказать, что Катя ошибается на счет девушки. Но Катя не поняла - ушла. Видимо, не уловила его порыв. «Если бы ты только знала, Катенька, как обратил», - вздохнул Борюсик, с чувством удовольствия наблюдая за движением ее обтянутых джинсами округлых бедер, раздвигавших с боков края длинного фартука.

Почти сразу его отвлекли, и некоторое время было не до переживаний. Одна за другой подходили официантки, занимая его прямыми обязанностями. Потом он отбегал по нужде, и за это время скопились заказы – опять не до того. Несколько раз, правда, вспоминал - бросал взгляд в ту сторону. Но пара увлеченно общалась между собой, и девушке было не до него. «Настя, - вспомнил, - Кто ты такая, Настя? Почему рядом с тобой меня так колбасит? Почему ты смотришь на меня с такой ненавистью?» Вспомнил, как похолодело внутри от ее взгляда, и жизненная сила, казалось, собралась покинуть тело. Как на мгновение потерялась связь с действительностью, и пришло осознание, что заглянул в бездну с ее вселенским злом. Как почувствовал там – в запредельности - все прелести обратной стороны существования, где смерть, выщерившись звериным оскалом, одним только своим видом опровергала даже малейший намек на что-то хорошее, не говоря уже о прекрасном. Смерть напоминала, что жизнь есть невыносимая боль, в которой смешались все ее земные пороки: и нечеловеческая ненависть, и извращенная похоть, и насилие, с его бесчестием и несовместимой с надеждой на счастье обидой на весь бескрайний мир. Борюсик вспомнил, как частичка этой неприглядной жизни в нем, отделившись, отлетела в бездну, открывшуюся во взгляде девушки. Мысли об этом заставили посмотреть в ту сторону, где она сидела.

Поступок оказался опрометчивым. Ее глаза, соприкоснувшись с его взглядом, наполнились такой тяжестью, что раздавили в единый миг и его чувства, и его собственные мысли, и его волю.

Если бы Борюсик смог узреть себя в этот миг со стороны, то увидел бы, как зрачки, расширившись на мгновение, сделали глаза слепыми и беспомощными. Физически он ощутил, как сердце через них - так же, как и вчера - наполняется мраком бесконечной боли, трансформируясь в горечь бесчестия. Чувство вины – огромное и безжалостное, нахлынув нескончаемым потоком, поглотило все остальные. Замелькали в памяти какие-то картины. Такие, каких он не мог никогда видеть. Витяня почему-то вплыл в затуманенное сознание в стеганой фуфайке, перепоясанной солдатским ремнем, неожиданно вызвав в памяти образ деревенского мужика. Почти тут же картинка поменялась. Борюсик увидел брата. В шинели. «Почему у него такая тонкая шея? – промелькнула мысль, - И такая отвратительная улыбка…» Перевел взгляд в ту сторону, куда смотрел брат, и тем самым как будто переключился на другой кадр. «Ничего себе, - успел подумать, - У меня – что – глюк?» На него с каким-то нечеловеческим ужасом смотрела молодая деревенская баба. Он сразу даже и не узнал ее. «Настя?» - вдруг толи понял, толи пришло откуда. Как в замедленном кино, ее рот широко открылся, исказив лицо. И Борюсик осознал, что она кричит, хотя самого крика не слышал. Может, поэтому показалось, что большего ужаса на лице человека просто невозможно представить. Она медленно развернулась, пытаясь бежать. И в этот момент Борюсик почувствовал свои руки. Они делали невольное движение вперед. Увидел угол торца приклада, вонзавшийся в тело женщины – где-то между шеей и основанием черепа. Ее падение в придорожный мох. Ничком. Без поворота головы, чтобы машинально уберечь лицо.

Это настолько ошеломило его, что никак не получалось сразу очнуться полностью – вернуться в обычное состояние. Оно медленно начинало проступать сквозь пелену виртуальных образов. И даже его звуки в первый момент контакта с реальностью доходили еле слышным фоном.

Борюсик снова взглянул в сторону Насти, но при этом стараясь не смотреть ей в глаза. Он ненавидел ее. Ненавидел уже лютой ненавистью.

В смятении чувств грязно выругался. Негромко, как ему показалось. Но вездесущая Катя, подходившая к бару, все же услышала.

- Борюсик, что с тобой? – прильнула к стойке, - На тебе лица нет. Тебе плохо?

- Что? – он не сразу даже понял, о чем его спрашивают.

- Ты что? Колес наглотался? – она испуганно оглянулась по сторонам, видимо боясь, что это же самое может увидеть и Мегера, - Ты сейчас вел себя, как обдолбанный… Руками чего-то махал. Бормотал что-то. Я только слово «глюк» уловила.

- Все нормально, Катюня, - Борюсик чуть сдержался, чтобы не нагрубить ей, - Просто что-то тряхнуло меня не по-детски. Может, вискаря вчера перебрал? - стал врать Борюсик, хотя уже неделю не притрагивался к спиртному, - Не волнуйся, все хорошо.

- Ты пугаешь меня, - тихо сказала Катя, - Скажи, что это правда - что ты не наглотался ничего?

- Отвянь! – не выдержал Борюсик, и тут же спохватился, - Катюнь, я просто не выспался, - соврал он снова, - Бывает.

Катя ушла с таким выражением лица, что только идиот мог не понять, что она не поверила ни единому слову.

После того, как Настя со своим галантным спутником покинула кафе, Борюсик еще долго приходил в себя. Оставался в душераздирающем человеконенавистническом состоянии. В один из контактных с Мегерой моментов даже довольно грубо ответил ей. Реальность постигалась через всеобъемлющее, неподдающееся осмыслению чувство. Сердце, сочась, истекало виной, и, не заполняясь ничем другим, становилось пустым. Весь мир виделся сквозь призму этой высасывавшей последние душевные силы пустоты. Бессмысленной и бездушной.

Дата публикации: 31.03.2016 00:03

Предыдущее: НАВАЖДЕНИЕ. Фрагмент 6-ой.

Следующее: НАВАЖДЕНИЕ. Фрагмент 8-ой.

Зарегистрируйтесь, чтобы оставить рецензию или проголосовать.

Георгий Туровник