Что хочет автор. Литературные конкурсы

Глазунья с Глухарём первыми, как обычно, деловые и сосредоточенные. И с ними человек, которому девушки всегда радовались; может быть не столько ему, сколько тому, что обычно за этим следует. Глазунья всегда менялась на Глухаря, Глухарь на Глазунью, а человек, которого принято было называть Бурбоном, мог появляться и без них и почему-то всегда начинал разговор с Анитой. Прямо сейчас они шли втроём и это значило, что подругам предстоит отвлечься от привычных занятий. И составить компанию публике, которой они удивлялись и втихаря даже пытались подражать… Это была странная публика.

Это было, как правило, мероприятие, обставленное событиями вроде и привычными до оскомины, но при этом почему-то всегда важными для Глазуньи с Глухарём. Необходимо было пройти за ними по гулкому коридору до комнаты с надписью «рекреация№», в которую Глухарь с Глазуньей никогда не входили, и занять место среди людей с газетными шапочками на головах. Бурбон, войдя в эту комнату, тоже надевал шапочку из газеты, но, впуская в дверь подруг, и приложив палец к губам, оставлял снаружи Глазунью с Глухарем.

*- неназадник.

Газетные головные уборы в рекреации№ были у всех, кроме Аниты с подругой, и дамы, которую девушки обозначили для себя, как самую главную. Её звали Елена Сергеевна. Она разносила чай со всякими вкусностями и заставляла присутствующих рассказывать истории. Истории должны были рассказывать все, кроме Аниты с подружкой. По крайней мере, так всегда получалось.

Нельзя сказать, что это их сильно беспокоило.

Иногда им казалось, что они действительно лишние на этом празднике рассказов.

Но сидеть и слушать что-нибудь про жизнь других, а иногда и вовсе непонятное, но завораживающее – это было для них настоящим удовольствием.

Смотреть на реакцию окружающих, и качать головой как все -- это было больше чем развлечение. Тем более, что они знали, что после этого уже не будет включений. И можно ни о чём не думать.

- Здравствуйте девушки,- произнёс Бурбон, приветливо улыбаясь – А я за вами.

- Как обычно, - сказала Анита. И ещё она вдруг спросила: - А что такое контаминация?

- Терпеть ненавижу твои вопросы, - сказал Бурбон. – Поняла?

Анита промолчала. Подруга обняла её за плечи, а Глазунья ехидно улыбнулась, Глухарь же, казалось, был безучастен.

- Идёмте. Пора. – Бурбон взял подружек за руки. – Сегодня у нас сильно необычный вечер. - Он посмотрел на Аниту. Поняла?

Старые половицы скрипели. На бледно-зеленых стенах треснула штукатурка.

- Бурбон, а здесь давно ремонт делали? Какое-то всё ветхое.

- А тебе не нравится?

- Мне – нет, а вот Анита говорит, что так хорошо, потому что старое нас

охраняет. Мы хотим немного у себя в комнате сделать по-другому.

- Это интересно. – И как же?

- Мы ещё не придумали. Анита говорит, чтобы было не так светло, а

ещё … она хочет однообразия.

- Мы это обсудим… Темно и однообразие…? Это – как минимум, забавно.

Они подошли к двери. Бурбон обернулся и кивнул Глазунье с Глухарем. Дверь открылась, обнажив просторное помещение с креслами, пуфиками и пальмой в углу в неярком свете от двух бра и включенного телевизора, который ничего не показывал, а просто светился, изредка помигивая.

Елена Сергеевна уже разносила чай и раскладывала вафельные упаковки по столикам, а то и прямо на пол.

- Проходите, - Бурбон пропустил вперёд девушек.

Те вошли и по очереди поздоровались со всеми, начиная как всегда с Елены Сергеевны.

Учёный приподнялся с кресла и снова сел.

Ходок, сделав, что называется ручкой, вытянул губы.

Бухгалтер разговаривала о чём-то тихо с Историком.

В основном всё было как всегда.

Спортсмен разгадывал кроссворд, одновременно помогая Учительнице устроить на полу из подушек некое подобие дивана.

Подружки прошли в свой облюбованный уголок с пластиковой пальмой и столиком, где уже лежали вафли.

И только сейчас заметили, что среди присутствующих появился некто, кого раньше они не видели.

Человек неопределённого возраста сидел в кресле, играя жидкостью в небольшом округлом бокальчике.

Он сидел в кресле, которое обычно занимал Бурбон, у стены за дверью, через которую они вошли.

На его голове также была шапочка из газеты.

Возможно Бурбон, говоря, что сегодня необычный вечер, имел в виду появление этого человека?…

- Смотри – «Школьные», - засмеялась Анита, показывая подруге на конфеты.

- Да, девочки, сегодня такие были.

Елена Сергеевна с двумя дымящимися кружками остановилась возле их столика. Её густые вьющиеся волосы, туго схваченные ленточкой, казалось, оставались всегда неподвижными, словно зафиксированными каким-то чудовищным лаком. Первой это заметила Анита, ещё давно, и каждый раз толкала подружку, напоминая об этом. Зачем?

- Сегодня мы попросим Ходока рассказать какую-нибудь историю из его жизни, - сказала Елена Сергеевна, поставив чай перед девушками и посмотрев в сторону Ходока, - связанную с его отношениями с женщинами.

Подруги переглянулись и уселись за стол.

Тот, кого называли Ходоком, услышав сказанное Еленой Сергеевной , задвигался на своем месте.

Ему не нравилось рассказывать истории вообще, а уж о себе, да ещё про отношение к женщине.. Не любил Ходок откровенничать

. А рассказывать всё равно приходилось; таковы были правила.

- Вы сможете, - сказала Елена Сергеевна, - задать Ходоку два вопроса по ходу его рассказа. Но не более.

Она обвела взглядом комнату, словно давая понять присутствующим, что сказанное касается всех.

Бурбон с Учительницей улыбнулись.

Ученый снова приподнялся со своего места и снова сел, а Историк с Бухгалтером спокойно посмотрели на Ходока и продолжили в полголоса беседу.

Только Спортсмен никак не прореагировал на слова Елены Сергеевны, продолжая сосредоточенно вписывать карандашом буквы в кроссворд, да незнакомец в кресле Бурбона прекратил на мгновение игру с напитком и отхлебнул его, с интересом, как показалось подругам, посмотрев на них.

- Это все тот же кроссворд? – спросила Спортсмена Елена Сергеевна.

- Видите ли, дорогая геевна, - Спортсмен отложил карандаш, - тема, предложенная вами Ходоку, мне не интересна в его изложении. Уж извините.

Анита взглянула на подругу и почему-то вспомнила строчки, которые та списывала для неё с монитора. Как там было?:

Нам не дано предугадать

Как слово наше отзовется,

И нам сочувствие дается,

Как нам дается благодать.

Такие красивые строчки и так странно заканчиваются. Какой он, всё-таки странный, этот Призрак.

- Видимо, господин Спортсмен неплохо знаком с мнением Ходока на этот счёт, - произнесла Елена Сергеевна, пройдя в центр комнаты к одинокому табурету с приютившейся на нём пепельницей.

..Вот интересно, о чём обычно думает Призрак, когда сочиняет стихи, продолжала размышлять Анита.

- Наверно поведение Ходока с женщинами не очень спортивно, - подала голос Учительница.

- Оно излишне спортивно, - обернулся к ней Спортсмен, - профессионально спортивно.

- Вы имеете в виду, как к станку? - Елена Сергеевна устроилась на табурете, держа в одной руке пепельницу, а в другой дымящуюся сигарету.

Ведь мысли, наверное, как-то сами укладываются в рифму, или Призрак специально их напрягает на это.

. Анита посмотрела на подругу, вложившую вафлю в рот, и пригубила чай.. Но как можно напрягать мысли, если они сами напрягают.. А для подруги призрак – просто моё увлечение, и не больше..?

- Может быть, Ходок недостаточно поэтичен для того, чтобы его отношение к женщинам нравилось Спортсмену? – в голосе Елены Сергеевны просквозила насмешка. – Как думаете, господин поэт? – обратилась она к незнакомцу в кресле Бурбона.

Тот опрокинул в себя остатки содержимого бокала, поставил его на пол рядом с креслом и молча откинулся на спинку.

…Поэт!..Вот это да!..Анита чуть не пролила чай..

- Нет, Геевна, - вновь подал голос Спортсмен, - Ходок, пожалуй, даже чересчур поэтичен. Поэт, возможно, даже не представляет насколько.

Почему он всегда называет её Геевной.. Странно. Её родители кто? Оба мужчины? или женщины?...обе…?... А она не обижается.. Странно. И чего эти мужчины находят друг в друге?... Ведь ни один из них не способен сделать того, что может сделать девушка для девушки.. Хорошо бы спросить об этом Бурбона.. Но ведь вопросы можно задавать сегодня только Ходоку..а он молчит.. А поэт?.. тоже молчит..

Где-то заиграла музыка. Анита не сразу поняла, что это песня. Она доносилась откуда-то из-за стен. Может быть Глухарь с Глазуньей включили проигрыватель в соседней комнате. Исполнитель тоскливо, едва не с надрывом пел о любви. И кажется о любви мужчины к женщине. Все-таки, странные они – эти мужчины.. поют о любви..но что они о ней знают?.. Анита бросила взгляд на подругу. Та улыбнулась ей, глазами указав на незнакомца в кресле.

Тот стал тереть пальцами виски, и повисло молчание.

Елена Сергеевна затянулась сигаретой, кивнула Учёному, привставшему вновь со своего места, и вдруг перейдя на «ты» спросила поэта:

- Так какие ты пишешь стихи?

- Офигенные. В тему. – ответил тот.

- Дайте ему выпить. Начните с легкого, - Елена Сергеевна сделала знак учёному, и у того, как у фокусника из ниоткуда появилась бутылка, которой он тут же весело забулькал над бокальчиком, таким же, как у поэта, и видимо, хранившемся не иначе, как в рукаве. Вот это фокус.!. восхитилась Анита.

Ученый подошел к поэту и сунул ему в руку ёмкость с прозрачной жидкостью.

Конечно он хочет пить.. с жалостью подумала Анита..Вот бы почитал чего-нибудь вслух..

- Теперь прочитай, - буднично промолвила Елена Сергеевна.

Поэт вплеснул в себя половину бокальчика и посмотрел на неё:

- А сама читать что – не умеешь? Компоту дай из траха, милая, живём. Ведь если честно? И говорить о том, о сём – не интересно.

Мы время зря с тобой терять

Давай не будем;

Глотнем шампусик и в кровать,

На зависть людям!

- Надо сменить вектор направленности, - произнёс вдруг Ученый и шумно почесал пятернёй густую поросль на лице.

- Зачем же? – отозвалась Елена Сергеевна. – Это действительно очень даже в тему. Что может быть приятнее отношений между мужчиной и женщиной, тем более в таком ракурсе… Только вот компоту нет; только чай. Подойдет?

- Подойдет, - был ответ человека с пустым бокальчиком.

- Хочу попросить уважаемого Бухгалтера поухаживать за ним, - произнесла Елена Сергеевна и загасила сигарету в пепельнице.

Дама лет тридцати, которую называли Бухгалтером, поднялась со своего места и направилась вглубь комнаты к столику с чайными принадлежностями.

За невероятную длину ног Анита с подругой называли её цапелькой. Учёный тоже встал и, подойдя к окну, двумя пальцами раздвинул шторы. Осторожно сунул между ними нос и привычно почесал подбородок.

- Как там погода, борода? – спросил его Спортсмен.

- Смеркается, - оглянулся тот и вновь почесался, - как-то скачками.

- Так что, господин Ходок? - Елена Сергеевна потянулась, не вставая с табурета, - вдохновила вас поэзия на рассказ? По моему, изложенное должно быть вам очень близко. По ощущениям.

Ходок усмехнулся:

- Мне действительно понравился стих, но только, он вдохновляет на рассказ, которых у меня много, и большинство их не для женских ушей. Мне так кажется.

- Ничего-ничего. Здесь собрались терпеливые дамы. И может быть, Поэт посодействует ещё чем-нибудь, чтобы ваш рассказ был детальнее? Ты как?- повернулась Елена Сергеевна к человеку в кресле Бурбона.

- Пока никак. – ответил тот, принимая чай из рук Бухгалтера, - Данке.

Ух! Как она нагнулась! Подумала Анита, глядя на цапельку..Как её все-таки интересуют мужчины.. А Ходок аж залюбовался.. Интересно, он расскажет сегодня что-нибудь? Или так и отшутится.. И как только женщины на него ведутся?.. Поэту Цапелька, кажется, тоже нравится.

- Ваш «данке» нах, - внезапно подал голос Бурбон, - прочтите что-нибудь ещё, а то Ходоку никак не разогреться.

Поэт, сделав глоток чая, глянул поверх чашки на хозяина кресла, в котором сидел, и неторопливо, перемежая слова глотками, начал:

- Погасли свечи. Дело чести. На ощупь. Близко. Сильнее. Вместе. Настойчиво. Не так. Упрямо. Безотносительно. На фортепьяно.

- Что это? – спросил Историк, глядя на возвращающуюся на своё место Цапельку.

- Видимо, начало стихотворения, - громко сказала Учительница, которую никто ни о чём не спрашивал, и устроилась поудобнее..

Поэт сделал ещё глоток и продолжил:

- Лежала лужа неуклюже, но очень выпить было нужно.

Копался в сердце археолог, болезненно, как врач-проктолог,

Стояла в документах липа, беспочвенно ругая, типо;

А ветер странствий подымался, уже не оставляя шанса.

И вот тогда он двинул дальше глаза, темневшие от фальши,

По буеракам и ухабам к таинственным волшебным бабам,

Где колебались нежно груди, томясь над жерлами орудий,

И сердца пламенел костер последним выстрелом в упор…

Какие-то мгновения никто не издавал ни звука. Ученый замер у окна с рукой застывшей у подбородка, как будто забыв почесаться, Бухгалтер, дойдя до своего места, так и не заняла его, покачиваясь на долгих ногах, а Историк застыл взглядом на уровне её колен.

Вот-те и интенция.. к тенденции…Подумала Анита и посмотрела на Бурбона у двери.. А Елена-то Сергеевна, кажется, озадачена…Гляди ка, даже Спортсмен с Ходоком о чём-то переглянулись..

Подруга Аниты зашелестела конфетным фантиком, и все словно ожили.

- Ну, хорошо, - Елена Сергеевна поднялась с табурета, вернула на него пепельницу и быстрыми движениями пальцев оправила на себе платье..Зачем она сегодня оделась в красное?... Неужели хочет соблазнить Бурбона?А Анитка, похоже, просто в восторге от сегодняшнего вечера. Конечно! Первый раз в жизни видит живого поэта..

- Ты не намокла ли, Анита?

Анита обратила лицо к подруге:

- Нет. Говори, пожалуйста, тише.

Все как-то одновременно зашевелились …

- Ну-у, хорошо, - повторила Елена Сергеевна, - Может, сейчас господин Ходок поведает-таки свою историю, показывающую его отношения с женщиной так, чтобы это было для ушей терпеливых женщин?

- Давай, Ходок. Не томи уже. – усмехнулся Спортсмен.

..О-о!.. История сегодня, всё-таки, будет.. А если этот с рюмкой почитает что-нибудь ещё, то Анитка будет просто в экстазе…

- Я расскажу историю, - начал Ходок, - которая совсем не раскрывает моего отношения к женщине в частности, и к женщинам вообще. Но эта история связана с женщиной и произошла она довольно давно; когда присутствующие здесь дамы совершенно точно были ещё девушками.

- Вы всё пытаетесь оскорбить женщин? – спросила Елена Сергеевна.

Ходок встал, подошёл к столику с чайными принадлежностями, налил в опустевшую кружку чаю, вернулся в кресло, попробовал напиток на температуру и продолжил:

- Была у меня знакомая. Очень приличная девушка. С которой я, будучи не трезвым, оказался объединённым настолько, что наши…

- Ходок запнулся, словно подбирая слова, - ..короче, наши чресла подружились и стали встречаться.

Он отпил из кружки и посмотрел на Аниту с подругой.

Так-так,.. Подумала Анита и встретилась с ним глазами.

- Так вот, - продолжал Ходок, - этот роман длился довольно долго. Нельзя сказать, что очень долго, а уж тем более нельзя сказать, что слишком.

Мы нравились друг другу; мы нравились себе в обществе друг друга, нам нравилось заниматься сексом вместе…

Это не значит, что меня не интересовали другие женщины; не исключено, что и её интересовали другие мужчины; мы об этом не говорили, когда встречались – было не до этого…

Но, я даже читал ей стихи…

- Стихи?!- оживился вдруг Ученый, забавно подкрадываясь к креслу.

- Стихи, мля,- среагировал Ходок. - Расстались мы спокойно, и, наверно, также случайно, как встретились. Я торговал в то время оружием и был ответственным по складу; жил на съёмной квартире в обществе пистолетов и спиртного. Пить бросать на тот момент я бросил в силу специфики тогдашней специальности, и мои подруги видели меня абсолютно трезвым почти никогда. И как-то первого апреля, когда она собиралась уезжать; далеко и надолго; и без сожаления о расставании со мной; меня на квартире отоварили два залетных джека. Я был даже не пьян; так, слегка с похмелья; потерял бдительность, подзабыл о наработках; в общем, очнулся в той же квартире, уже почти с будуна, так как голова была разбита, и первое, что сделал, позвонил джекямъ о попадалове; ей позвонить я не мог, мобильных телефонов тогда ещё не было…

- Как это не было? – спросила Анита.

- Давно это было, - коротко кинул в ответ Ходок. - Приятели расценили это как плохую шутку; ведь – первое апреля; а мне ещё подругу провожать, роза припасена. Красная. Так и осталась в вазе стоять нетронутой; джеки, отыскивая всё, всё перевернули вверх дном, а её не тронули… Но не суть.. Проводить я её не успел, конечно же…

- А как это – торговать оружием? – спросила подруга Аниты.

Ходок спокойно на неё поглядел:

- Сидишь просто себе, газетку читаешь, ну там пойдёшь – кофейку сделаешь, рюмочку выпьешь… Скучно довольно… Это мы уже потом, после того, как меня отоварили, стали вдвоём с Юджином сидеть…

- Без имён, пожалуйста,- кашлянул Бурбон.

- Ну, я и говорю – стали вдвоём сидеть – так тут повеселее стало: шашки там, кроссворды отгадывать на время… Даже комнатный гольф изобрели, да. А так в общем скука… Приходят иногда… Берут груз… Уходят. Один раз была потом, правда, неприятная история, с двумя урками и пистолетом Макарова. Развлекуха, мать её. Да. А так – скукотища. Ну, я отвлекся…

Так вот. Хорош я был в тот вечер и изУмлен по внешности. И проводить мне её не удалось…

- Девушки, - заговорила Елена Сергеевна, - у вас осталось по одному вопросу.

Ходок поглядел на неё, сморщившись:

- Уехала она. Без меня на платформе, и без розы тоже…

Он помолчал, взглянул на чай, глотнул и словно подытожил:

- И встретились мы с ней через десять лет.

- Как через десять лет? – удивилась Учительница.

- Как? Через десять лет!? – прошептала Анита.

- Девушки, - Елена Сергеевна строго посмотрела на подруг; им даже показалось в её тоне и взгляде что-то глазуньевское,- вопросы с вашей стороны остались только у Оксаны.

- Через десять лет… девушки, - перебил их Ходок, - это когда проходит десять февральских зим…

- А что вы ей читали? – Бурбон зевнул и оттолкнулся от стенки.

- Вы хотите спросить, что такое февральские зимы? – холодно взглянул на него Ходок. – Это когда…

- Это когда солнце с морозцем, - вставил неожиданно Поэт.

- Да. Где-то так. Но читал я ей не об этом..

- Может, попробуете вспомнить? – спросил Бурбон.

- Да, попробуйте, пожалуйста, - оживилась Учительница.

- Ни к чему, - ответил Ходок, - всё, что полезного есть в февральской зиме – это то, что она выбирает принцесс и принцев и остается одну двенадцатую жизни с ними…

- Как это? Одну двенадцатую! – насторожился Ученый.

- Женщина узнаётся по ногам, - пропустив его реплику мимо ушей, проговорил Ходок.. – и очень редко по рукам…

Он помолчал, отхлебнул из чашки, глядя куда-то в пространство, и ухмыльнулся.

- Всё это замечательно, - произнесла Елена Сергеевна и закурила очередную сигарету. – Впечатление на эту бедняжку вы наверняка произвели.

- Почему «бедняжку»? – удивлённо посмотрел на неё Ходок.

- Не будем считать это вопросом, - выдохнула дым Елена Сергеевна, - расскажите, что было потом. Когда вы встретились. Спустя десять лет.

- Не женщина, а – палач, - бросил со своего места Поэт.

Ходок снова прошёл к столику с чаем, наполнил чашку остывающим напитком и с иронией произнёс:

- И в красное облачилась как нарошно… - Спустя десять лет… мобильных телефонов всё ещё не было..

Он вернулся к своему месту, с очевидным неудовольствием отпил из чашки и задумчиво оглядел обитателей комнаты, словно решая, продолжать рассказ или нет.

Анита заёрзала на пуфике и, дёрнув подругу за рукав халатика, быстро зашептала:

- Спроси его про Призрака.. Вдруг он с ним знаком…он же читал его..

Подруга поморщилась:

- У нас остался один вопрос..

- Ну, пожалуйста. – Анита настойчиво затеребила рукав.

- Ну, хорошо-хорошо, - Оксана высвободилась из горячих пальцев и громко произнесла, обращаясь к Ходоку:

- Не могли бы вы почитать что-нибудь ещё из человека, которого только что цитировали?

- Легко! – неожиданно и весело согласился Ходок.

- О ёлки! – деланно-сокрушенно произнесла Елена Сергеевна. – На что только не готовы мужчины, лишь бы отсрочить час расплаты. – Ну удивите нас ещё чем-нибудь… Видимо Спортсмен прав относительно вашей .. кхм ..поэтичности..

- Да ничего особенного, - сказал Ходок, - просто вспомнилось стихотворение про казнь.. Навеяло, знаете ли.. Ваше платье.

И он вдруг громко, с пафосом и чуть ли не на распев, начал читать, глядя на красное платье Елены Сергеевны: - В этот вечер ненужной казни почему-то мобильный гудок на работу зовёт, как на праздник; И эрекция между ног… так традиция жизни даётся в бесконечно большой любви, или в смерти, если придётся к месту лобному вдруг идти! Завершится на месте лобном полоса моих неудачь… всё изменится – ведь сегодня япалач, друзья. Я – палач..

- Ну и как же вам довелось надругаться над дамой спустя десять лет? – не унималась Елена Сергеевна.

- Мне надругаться, - усмехнулся Ходок, - Спустя десять лет… От общих знакомых мы с ней узнали, что находимся неподалёку друг от друга, -- Так получилось… Сказать, что мы искали встречи, когда узнали, что находимся рядом – будет точнее, чем сказать «не искали».. Так получается… Мы встретились; она приезжала всего на сутки. Провели вместе время; гуляли по городу, заглядывая в кабачки…

- Эдакий посткоитальный романтизм, - Ввернула Елена Сергеевна.

- Наверное, да. – Согласился Ходок. – Стихи я читал ей именно тогда. Спустя десять лет…

- То есть, - подала голос Учительница, - за десять лет до этого вы не читали ей стихов?

- Я же сказал: именно так. Стихи были потом, через десять лет и столько же зим..

- Как всякому эякомыслящему самцу, Ходоку любовь на первых этапах знакомства с женщиной скорее невдомёк, чем необходимость; получается так? - прокомментировала Учительница в полголоса, глянув на Историка.

- Не думаю, что надо подобное поведение так жёстко определять, - Елена Сергеевна поднялась и налила чаю.

Только себе..

И задумчиво поглядела на Поэта,

- Мы вряд ли достаточно осведомлены о том, что вообще такое любовь. Она, в отличие от людей, может позволить себе роскошь быть разной.

- Минуточку, минуточку. – зашевелился Историк, - Любовь! Что это такое? Спрашивают люди вокруг, хотят узнать ответ.

- Им не хватает терпения, - вставила Учительница.

- Это почему же? – усмехнулся Бурбон.

- Потому что терпение – тоже дар, - начал горячиться Историк, - но они хотят сразу.. А любовь чувствуют все. Вот в чём вопрос – чувство есть знание. Что это? Высочайшая ценность. Это от Бога. А выше некуда…

- Вот это тебя понесло, - изумился Спортсмен.

- Хорошо, хорошо, - заговорила Елена Сергеевна. – Однако мы отвлеклись. А Ходок ещё не закончил свою историю… Так чем всё завершилось? – обратилась она к рассказчику, - и было ли то любовью?

- Однозначного ответа у меня нет. – ответил Ходок. – В день её отъезда я проснулся первым. В горле сушняк, низ торопится в туалет, голова при ходьбе потрескивает; в общем, будун во всей красе. Она спала. Когда я слегка привёл себя в порядок и вернулся к кровати, то оторопел.. от увиденного. Кровь.. Пятна размазанной крови. Там, тут. Почти везде… Она спала..

Ходок замолчал. Остальные тоже притихли.

- У неё не было кисти, - сглотнув, проговорил Ходок. – на руке. Я это только в то утро заметил… Она была в куртке с длинными рукавами; и это было незаметно, пока мы не оказались в постели.. Но только уже утром, понимаете? Вечером и ночью я не обратил на это внимания… Это было скорее неактуально, чем незаметно. Тем более, учитывая моё состояние… Она проснулась. Без тени смущения; в общем -- травма. Она потеряла кисть. Ей сделали операцию. Рана не успела зарубцеваться. Не совсем зажила, кровь сочилась Я проводил её в аэропорт, на этот раз навсегда, и мы расстались… Я только позже стал думать об этой встрече более менее логически. Понимаете? Получается, она спешила ко мне, не взирая, не то что на отсутствие руки, но даже на то, что рана ещё не зажила как следует… То есть, для неё встреча со мной была очень важна, не взирая на прошедшие годы, на потерянную кисть и кровь, которая могла пойти в любой момент…

- А может быть, она и травму-то получила, думая о вас. И может быть в тот момент, когда решение нестись к вам навстречу было уже принято, – проговорил Поэт, вставая из кресла Бурбона и направляясь к столику с чаем.

Ходок с сомнением на него посмотрел и ничего не сказал.

- Спасибо за рассказ, Ходок, - промолвил Бурбон, - плесните и мне тоже, - кинул он Поэту.

- Здесь только чай, - ответил тот.

- Вот его и налейте.

Учёный, вставший было со своего места с непременным почесыванием бороды, снова сел и с недоумением поглядел на бутылку в своей руке.

- Налейте-ка из неё мне, уважаемый, - попросила Елена Сергеевна и встретилась взглядом с Поэтом.

…А вечер сегодня действительно необычный… подумала Анита…Если Елена Сергеевна захотела выпить, то и Цапелька с Училкой пригубят.

Елена Сергевна прошла за налитым. По пути зачем-то задела газетную шапочку Спортсмена. Неумышленно. Вроде как. И обхватив бокальчик пальцами, услышала вопрос:

- Может быть, вЫ расскажете какую-нибудь историю, показывающую ваше отношение к женщине? Или к мужчине. По вашему усмотрению. Из вашего прошлого… или настоящего..?

Говоривший наливал Бурбону чай. Елена Сергеевна обернулась на голос и встретилась взглядом с ним.

- СлабО? – спросил он.

- Нет. – ответила она.

- Я вынужден напомнить правила, - подал голос Бурбон, - тем более, что куратор нашего чая становится рассказчиком, - он обвёл взглядом присутствующих и отхлебнул из чашки. - Немаловажно правило, упоминавшееся в начале вашего отпуска. Оно гласит: - Имена исключительно ненастоящие, даже если участник рассказа находится среди присутствующих. За нарушение этого правила два включения вне очереди, вне зависимости от пола, возраста и родственных связей, - он хохотнул и серьезно закончил:

- Ну и правило двух вопросов от каждого остаётся в силе. При этом рассказчик вопросов не задаёт. - Пожалуйста, Елена Сергеевна, раскройте нам тему сегодняшнего вечера.

… Вот это чудеса! Вечер точно необычный. Сергеевна впервые что-то расскажет… Анита с Оксаной переглянулись.

Елена Сергеевна сделала глоток из бокальчика и направилась к своему табурету.

Спортсмен сдвинул на затылок газетную шапку, Учительница с Историком машинально последовали его примеру, а Елена Сергеевна села на табурет, переставив с него пепельницу на столик рядом с Ученым.

- Однажды одна дама была влюблена, - начала она рассказ, - и влюблена настолько, что даже ревновала объект своих чувств едва ли не к телеграфному столбу…тем более, что были это не столбы… Казалось бы – ничего особенного… Однако проблема была в том, что объект любви и ревности очень много внимания уделял другому мужчине…

- Так объектом любви был мужчина? – подал голос Бурбон.

Спортсмен выдал нечто похожее на сдавленный смех и сдвинул свою шапочку на лоб.

Елена Сергеевна надменно глянула на него и продолжила:

- Да, это был мужчина… Мужчина, всерьёз увлеченный не только мной. Вечера и ночи, которые мы дарили друг другу, я считала незабываемыми.

Мало того, что я сейчас предельно откровенна, чем, может быть, нарушаю правила отпуска, - сделала реверанс Елена Сергеевна в сторону Бурбона, не сходя с табурета, - так этот падонок даже не удосужился скрывать свою связь с другим мужчиной…

- В вашем рассказе очень много намеков на неформальные сексуальные отношения. Полагаете это правильным? – спросил Поэт и заметил, что опередил с вопросом Учёного.

Тот снова вскочил из кресла и понёсся к окну совать нос между штор.

Елена Сергеевна, не удосужив его даже взглядом, допила напиток, сменила бокальчик на пепельницу и закурила:

- Он очень много времени, очень много, посвящал общению со своим другом. Настолько много, что его друг стал мне не просто не симпатичен как человек, но даже интересен, как сексуальный партнер…

- О как! – выдохнул Поэт, осушивший свой бокальчик; так же стремительно, как и налил его за мгновение до этого.

- Видимо, это – не вопрос? – осведомилась Елена Сергеевна.

- Рассказчик не задаёт вопросов, - растягивая слова, проговорил Бурбон.

- Ах извините. – выдохнула в его сторону дым рассказчица, - Как бы то ни было, друг моего возлюбленного был заполучен в постель дамы…

Она замолчала, словно посвящая молчание затяжке…

- И-и? – издал звук Спортсмен, - это вопрос. Не тяните, Геевна, не уподобляйтесь Ходоку.

- И он был найден обычным. Настолько, что было дико осознавать, что любовник моего возлюбленного – обычный мужчина.

- А что в нём должно было быть необычного? – оживился Учёный и плеснул себе прямо в чай из бутылки.

- Да хоть что-нибудь, - Елена Сергеевна поднялась со своего места, подошла к Учёному, взяла у него бутылку и наполнила свой бокал едва не до края. – Что мог найти в нём мужчина, который делил ночи с дамой?..

- Рассказчик не задаёт вопросов, - повторил Бурбон. – Дорогая Елена Сергеевна, вы можете попасть на внеочередные включения.

- Полно-те, Бурбон. Этот вопрос я задавала себе… И так и не нашла на него ответа.

- А этот вопрос задавался непосредственно любовнику? – подала голос Бухгалтер, подойдя к насторожившемуся Учёному и приняв бутылку из рук Елены Сергеевны.

- Наверняка нет. – сказал Поэт и, выдернув бутылку у Бухгалтера, наполнил свой бокал и ещё два.

Он отхлебнул из своего, поставил его на столик, взял два наполненных и протянул один Бухгалтеру, а второй принес Учительнице, которая смущенно заулыбавшись, выпила залпом и вернула ёмкость Поэту.

- Может быть, вы действительно зря не спросили? – продолжая смущаться под взглядом Поэта, вымолвила Учительница.

- Я задавала этот вопрос. – спокойно и раздельно произнесла Елена Сергеевна.

- И каков был ответ? – обернулся к ней Поэт.

- Да никакой. Это была не более, чем отговорка.

- Как отговорка? – Ученый аж заозирался, нашёл взглядом шторы и протянул пустую чашку Поэту.

Тот плеснул туда не более булька, гораздо щедрее проделал то же с бокалом Учительницы и вопросительно поглядел на рассказчицу.

- А как вы ставили вопрос? – радостно оживилась Учительница.

- Может быть, надо было проследить за ними? – Ученый глядел в свою чашку, и в его голосе слышалось сомнение, не то по поводу своего вопроса, не то по поводу содержимого чашки.

- Никто ни за кем не следил, - Елена Сергеевна начала заметно раздражаться, - мы не в лаборатории, – поглядела она на Ученого, - чтобы заниматься препарированием отношений между мужчинами, как … препарированием крыс.

- Будь они даже белые и пушистые, - в полголоса проговорил Поэт и вернулся в кресло Бурбона.

- Но, позвольте, позвольте, - возмутился вдруг Историк, - что за чехарда? Мы получим ответы на уже заданные вопросы или нет?

- Вы, уважаемый Историк, как, впрочем, и господин Ученый с Учительницей, свои вопросы уже задали, - проговорила Елена Сергеевна и мельком глянула на Бурбона. – Теперь по порядку; вопрос ставился так: почему ты так много времени уделяешь этому человеку в ущерб отношениям с женщиной?

- А кем было решено, что в ущерб? – прозвучало из кресла Бурбона.

- И что такое в данном случае – ущерб? – томно промолвила Бухгалтер.

- В ущерб даваемым обещаниям, в ущерб отношениям, которые - любовь и может быть даже на очень долгое всегда. И это действительно – ущерб, чтобы мне не говорили, ущерб как наказание для женщины неизвестно за что. – Елену Сергеевну пробрало.

- Вы посчитали это изменой? – спросил молчавший всё это время Ходок.

- Они действительно были любовниками?

- Для этого были неопровержимые доказательства, или это, всё-таки, умозаключения, основанные на подозрениях.

- Это уже третий вопрос, Ходок, - вмешался Бурбон, - однако он правомочен, поэтому будем считать его моим вторым вопросом, дорогая Елена Сергеевна. Ни одного вопроса почему-то не задали девушки.

Он поглядел на притихших Аниту с Оксаной.

- У вас действительно не возникло ни одного вопроса? – обратился он к ним.

Подруги переглянулись.

- Будьте, пожалуйста, смелее в интересующей вас информации, - без улыбки сказал Бурбон.

- Почему дама, которая влюблена, - несмело начала Анита, - полюбила этого мужчину; вообще.

- Вот вопрос, так вопрос! – сказал Поэт.

Аните даже показалось в его голосе воодушевление.

- И если можно, скажите, пожалуйста, почему влюбленная дама уверена, что мужчины, делившие с ней постель, состоят в любовной связи? – протараторила Оксана, словно вдохнув воодушевления Поэта.

- Прямо милицейский вопрос. – прокомментировал Ходок.

- Да-а, - протянул Ученый, - и это всего лишь половина вопросов.

- У нас осталось от нашей сегодняшней встречи не более пяти минут, - заговорил Бурбон, - и у меня есть информация для всех отдыхающих нашего санатория. Поэтому прошу всех отвлечься от задавания вопросов.

… Вот зачем он так делает…возмущенно подумала Анита… Зачем заставлять нас задавать вопросы, а потом так обламывать. До чего ж Бурбон бывает иногда непоследовательным Он – как все мужчины...

- Дело в том, что отпуск у многих наших постояльцев заканчивается в разное время, и времени этого на сбор в данной компании осталось две недели. Поэтому дни, которые нам предстоит провести вместе, как впрочем, и вечера, мы посвятим одной объёмной, отчасти забавной, но зато очень интересной теме.

Бурбон помолчал, словно проверяя реакцию на свои слова, и продолжил:

- Тема называется «Перевоплощение».

- Реинкарнация? – усмехнулся Спортсмен.

- Можно трактовать и так. Изучать и раскрывать эту тему мы будем следующим образом: Все собравшиеся разделятся на две неравные команды. Одна из которых будет изображать актёров… - он помолчал,.. - то есть ставить пьесу и перевоплощаться в актёров, а вторая будет исполнять зрителей.

В рекреации началось недовольное оживление.

- Но мы же не актёры, - неуверенно проговорил Ученый.

- Ими придется стать. Всего на две недели. – ответил Бурбон.

Ходок неопределенно хмыкнул. Спортсмен с Историком переглянулись и одновременно посмотрели на Ходока, а затем на Бурбона.

… Прикольно…Оксана взглянула на подругу… интересно, а какие роли отведут нам…Анита встретилась с ней взглядом, в котором было откуда-то столько восторга, что рука Оксаны словно сама собой протянулась под столом и сжала пальцы подруги.

- Пьеса двухактная очень короткая; даже не пьеса, а пьеска, - говорил тем временем Бурбон.

- И о чём же она? – осведомилась Елена Сергеевна не без иронии, отхлебывая из бокальчика, который в её руке таинственно не пустел.

- Это – пьеса о постояльцах одного маленького отеля, которые проводят под одной крышей вместе одни сутки, - ответил Бурбон, - называется пьеса «Пинта и Нинья», это название отеля, в котором происходят события пьесы.

- Прямо как Пиво и Ниньзя, - буркнул Ходок.

- Ходок в этой пьесе будет исполнять постояльца по имени Барон Мюнхгаузен. – весело проговорил Бурбон, - Карл Фридрих Иероним, фармацевтический магнат, остановившийся в отеле в обществе секретаря в ожидании своей беременной супруги.

- Лихо! – выдал Историк и переглянулся со Спортсменом.

- Историк будет секретарем Барона Мюнхаузена по имени Ульрих, шустрым малым, перевозящим в тайне от своего босса кокаин.

- Однако, - только и сказал Историк.

- Беременную супругу Мюнхгаузена Марту исполнит наша многоуважаемая Елена Сергеевна, называемая нашим многоуважаемым Спортсменом «Геевной». Следующий постоялец отеля пъесы, или пьесы отеля, это как угодно, - Бурбон почему-то усмехнулся, - называется Илья Ильич Обломов, и пойдет в исполнении Поэта. Спортсмен с Учительницей исполнят супружескую пару из таможенного чиновника и его жены, и господин Ученый с госпожой Бухгалтером тоже будут исполнять супругов – хозяев отеля. Вот собственно и все персонажи. – подытожил Бурбон.

- А зрители кто? – спросила Учительница.

- Кроме меня и девушек, - Бурбон кивнул в сторону подружек, - будут другие отдыхающие нашего санатория.

- Лихо! – снова повторил Историк.

- Тексты в ваших номерах. Через две недели, а точнее за день до убытия из санатория господина Ученого, мы ставим пьесу для отдыхающих и провожаем его.

- Кого? – не понял Историк.

- Ученого, - повторил Бурбон.

- Лихо! – снова выдал Историк и, с недоумением посмотрев на Спортсмена, вскочил. – А как же … - он осёкся, перевёл взгляд на Бурбона, затем снова на Спортсмена и тихо закончил: - насчёт нас?

- Вас пока, всё равно порадовать нечем, - проговорил Бурбон. – Но это не отменяет наших дел. У нас осталось ещё немного времени перед сном, и его вполне можно потратить на получение ответов на вопросы, прозвучавшие от девушек. Не правда ли, Елена Сергеевна?

- За оставшееся время боюсь оказаться непонятой, отвечая на эти вопросы, - ответила Елена Сергеевна.

- Ну что ж, - Бурбон сделал движение руками. – Тогда посмотрите на них через призму роли, которую вам предстоит сыграть. Беременная жена барона Мюнхгаузена, возможно, позволит сформулировать ответы короче?

- А может краткие ответы есть уже сейчас у кого-нибудь из присутствующих? – Елена Сергеевна вновь приложилась к бокальчику, который на этот раз сразу опустел.

- Не исключено. Вы спросите, - согласился Бурбон. – К тому же итог нашим посиделкам всегда подводите вы.

Елена Сергеевна поставила бокальчик на стол и повернулась к поэту со словами:

- Может быть, ты дашь ответы на эти вопросы? Кратко.

- Ага, тезисно, - ответил тот. – вопросы были заданы тебе.

- Тогда расскажи историю, время на это есть. Только всё равно кратко. Тезисно. Пожалуйста, не откажи в просьбе беременной женщине.

Елена Сергеевна насмешливо глянула на Бурбона:

- Я уже смотрю на вопросы через призму роли беременной жены фармацевтического барона. И прошу об одолжении, - она вновь поглядела на Поэта.

- Однако осталось всего полторы минуты. Можно ли что-то успеть рассказать за такое время? – с сомнением проговорил Бурбон.

- Можно. – ответил Поэт, - для Елены Сергеевны всё можно. Я прочту письмо другу, с которым давно не виделся; оно короткое

- Привет дружище! Тут вот что со мною случилось. Я вышел в тамбур выкурить сигарету. За окном речка убегала в поля, мимо поезда и вся чёрная… оставалось два часа до рассвета – в голове сидел Пушкин с онегинскими «ля-ля». Знаешь, вся череда событий иногда происходит как-то не так.

Обрывки снов.

Воспоминаний.

Оставляют со временем водяной знак. …

И если на свет поглядеть немного, проверяя купюру на подлинность, то тогда

за чёрной речкой и к ней по дороге

происходит дуэльная белиберда: Ленский стихи на кону не пишет. «Пронзённый стрелою» Пушкин лежит.

«Данзас подходит»: ко всем;

Зарецкий следом почти убит.

Что день грядущий нам приготовит?

Спит безмятежно Ольга, спит Натали..

Одна – идеал, другая – не только..

Две ипостаси одной любви…

Из-за которой, сейчас, закурю; подожди;

сигарету; главная тема пошла, чувак…

Извини, помнишь – она на меня смотрела?

А я ещё говорил.. нет, не так.

Помнишь, как она на меня смотрела?

Знаешь, я говорил: - ну и пусть.. Теперь я стал обладателем её тела, и об этом с тобой делюсь.

Я сочинил себя Байроном позже, сделав изрядной жизни глоток;

я наши жизни всё же продолжил.

Ровно на столько, на сколько смог.

День от рассвета и до заката – мой упоительно праздничный бал.

Вечером ранен смертельно, ребята

; утром, с похмелья убит наповал.

Только купюра без номинала. Эта купюра как подлинный нал.

Ты это знал, и она это знала. Боже! Храни меня, мой самосвал…

Прости, я прощаюсь. Пока – всё такое. Вместо постскриптума слушай, чувак, ты нарисуй её, что тебе стоит…? Ты же – художник … ну как-нибудь так...

О чём это он?... Анита подумала, а потом спросила подругу… о чём он?

Та не успела ответить.

- Время вышло. Прошу всех отдыхать. Время завтрашнего вечера каждому из вас сообщит Елена Сергеевна. – прервал Поэта Бурбон, - но первый акт ваших ролей как минимум должен быть у вас в руках, когда мы снова увидимся за чаем.

- Если честно, - прошептала Анита подруге, - я так и не поняла, удался вечер или нет.

- Да брось ты забивать этим голову, у нас с тобой ещё целое сегодня.

Люди в рекреации№ задвигались, газетные шапочки были сняты и брошены в угол. Все потянулись к выходу; кто в полголоса беседуя, кто в молчании,, а Анита с подружкой уже зная, чем займутся.

«Все залупы залуплены,

Звёзды пострижены,

Клиторы стиснуты,

Паспорта все получены,

Визы проставлены,

Регистрации вписаны;

И этот город окажется также

Настойчиво любим;

Здесь отжигают

Такие девчонки!»…

Из песни группы «Муммий

Троолль» или нет?

За всю следующую неделю Бурбон приглашал на посиделки Аниту с Оксаной лишь дважды, и оба вечера следовали подряд. Первый из них для остальных обитателей рекреации№, как заметили подружки, был явно не первым после их последней встречи. Темы рассказов были очевидно свёрнуты, и всё внимание и обсуждения отдыхающих вертелись вокруг пьесы, предложенной Бурбоном. Были ли получены ответы на вопросы заданные Елене Сергеевне не только ими, для Аниты с Оксаной так и осталось загадкой. Не смотря на то, что состав участников посиделок не менялся, к темам, поднятым в вечер пикировки Елены Сергеевны чуть ли не со всеми, больше не возвращались. И лишь иногда в минуты обсуждения персонажей пьесы подружкам казалось, что за вечера, прошедшее в рекреации№ в их отсутствие, темы эти все-таки обсуждались и, даже горячо. Бурбон был вынужден настаивать дважды на том, чтобы отдыхающие не отвлекались в обсуждениях за пределы предназначенных им в пьесе ролей. Из чего девушки сделали вывод, что их пригласили на этот раз для того, чтобы они попробовали себя в качестве зрителей. Их не вовлекали в обсуждения, не требовали вопросов, на них вообще не обращали внимания. Так бывало и раньше, и их это не беспокоило. Они уединённо сидели в своём уголке с неизменными чаем и вафлями и иногда становились свидетелями того, как Бурбон отводил в их сторону особенно разгоряченных спором и обсуждениями и навязчиво диктовал условия игры.

Первыми, чей разговор подружки услышали, были Ученый с Бухгалтером.

- Вам необходимо забыть, что вы можете изобрести квантовую бомбу, - внушал Бурбон Ученому, - поймите, наконец, что у вас по ходу пьесы – молодая жена с которой вы содержите гостиницу, и не более того.

- Я что же, не могу поговорить с ней о квантовой физике? Мне же надо о чем-то с ней говорить, когда мы наедине. Хотя бы тогда, когда мы не на глазах у зрителя.

- Вы даже сейчас на глазах у зрителя, - едва не горячился Бурбон. – Бухгалтер сейчас для вас не коллега по отдыху, а ваша молодая жена Ева. Новая жена, к которой вы испытываете не только весь набор мужских чувств, но и уколы ревности, поскольку по ходу пьесы она флиртует с постояльцами, строит глазки другим мужчинам… Да-да, голубушка, - повернулся Бурбон к Цапельке. – Вживайтесь в эти образы. Вы – супружеская пара, содержащая гостиницу. Молодожены. Не взирая на возраст мужа.

- А чем мой возраст для этого плох? – с недовольством проговорил Ученый.

- Ни чем не плох, – вздохнул Бурбон. – Именно это вы и должны в себе культивировать, чтобы ощутить себя, наконец-то счастливым обладателем молодой красивой женщины, с которой у вас есть законное право спать…

- Это было бы не плохо, - сказал Ученый.

- Я что должна буду с ним переспать? – округлила глаза Цапелька.

- В пьесе этого нет, вы же читали, – спокойно поглядел на неё Бурбон. – Но запретить вам этого я не могу.

- Для лучшего вживления в образ, - начал было Учёный, - я даже готов побриться…

- Вот ещё – не хватало! – Цапелька фыркнула, - Никакого вживания в мой образ с вашей стороны не будет. Достаточно того, что мне придётся дефилировать в таком наряде…

- Считайте ваше дефиле подарком не только вашему супругу, за которого вы вышли исключительно по расчету, но и всем остальным; как постояльцам гостиницы, так и зрителям. Всё, что требуется от вас обоих – это на время думать, что вы – чета владельцев гостиницы. И бухгалтер в этом союзе – вы, уважаемый, - обратился Бурбон к Ученому, - как опытный содержатель подобного заведения. А она, - ткнул он пальцем в Цапельку, - ваша помощница, дорогая вам не только как жена, но и как работник вашего семейного бизнеса. И квантовая химия здесь совершенно не при чём!..

- Не, ну если для такого.., - Ученый замялся, - проникновения, так сказать, в образ, уважаемого Бухгалтера, так сказать…

- Никакого проникновения в мой образ не будет, - проговорила Цапелька, - по крайней мере с вашей стороны.

- Не, ну необходимо…

- Что необходимо!? – Цапелька аж подпрыгнула.

- Необходимо понять, - забубнил Ученый, - что с точки зрения банальной эрудиции вкладывается по смыслу в термин «вжиться в образы супругов, не прибегая к сексу»?

- О чём это вы? – Бурбон аж наморщился.

- О том, что мне было бы гораздо проще сыграть в этой пьесе свою роль, если бы уважаемый Бухгалтер согласилась бы выпить чашечку чая сегодня вечером у меня в гостях.

Бурбон глянул на Цапельку, затем на Ученого и с недоумением произнес:

- Так ведь уже вечер. И какой вв.. чай? Из-за вашей супруги в вашей гостинице происходит дуэль между вашими постояльцами. Осталось полторы недели до окончания вашего отпуска, а мы добились лишь того, что перестали путаться в тексте при его наличии перед глазами…

- У меня очень хороший чай, - проговорил Ученый, глядя на Цапельку, - соглашайтесь, уважаемый Бухгалтер. Вас ведь тоже сегодня здесь всё утомляет. Обещаю не мучить вас квантовой физикой.

- Действительно, - Цапелька задорно глянула на Бурбона, - идемте пить чай, до завтра, господин Бурбон.

- Хха.. – только и выдохнул Бурбон.

- От вечера уже действительно ничего не осталось, - Цапелька вдруг взяла Ученого под руку и повлекла к выходу из рекреации№.

Аните с подружкой даже показалось, что Бурбон был не готов к такому развитию событий. Он некоторое время смотрел на дверь, за которой скрылись Ученый с Цапелькой, а затем, даже не взглянув на девушек, вернулся в центр комнаты, где на пуфиках, диване и креслах бурно обсуждалась пьеса.

- Смотри ка, в пьесе будет дуэль, - глянула Анита на подружку.

- Интересно, между кем? – проговорила та, жуя конфету.

Однако сообразить что-либо на этот счет, или даже приступить к обсуждению девушки не успели. Бурбон, приглашающим жестом поднял со своих мест Историка с Ходоком и прошёл в их сопровождении туда, где только что расстался с Бухгалтером и Ученым.

- Не задумывайтесь над тем, кто кому из вас подражает. Оба. Выведите это из обсуждений, - заговорил Бурбон, обернувшись к новоиспеченным Мюнхаузену с секретарем. – Даже ваши костюмы в спектакле будут одинаковыми. И гадать на тему подражания предоставьте зрителю. Ваша задача, - обратился Бурбон к Историку, - не только провезти через границу контрабанду, не важно что; ружья или наркотики; но и заполучить в лице таможенника постоянный трафик. И ради этого вы готовы на многое, не взирая ни на босса с его беременной женой, ни на хозяев гостиницы, ни, тем более, на кого-либо из постояльцев.

Бурбон перевёл дух.

- Меня же, видимо, должна интересовать исключительно встреча с беременной женой? – подал голос Ходок.

- Именно! – повернулся к нему Бурбон, - Ваш секретарь для вас не более, чем обуза, с которой вы вынуждены мириться в силу своего статуса фармацевтического магната. Польза от вашего Ульриха для вас лишь в том, что ему можно поручать дела, касающиеся каких-то специальных нюансов фармакологической деятельности, и ни в коем случае не бытовых. Он забывает оплатить связь, с горем пополам заказывает завтрак, едва справляется с покупкой оговоренного ружья для коллекции, и ко всему прочему…………..

…вписывает вас в дуэль. Хоть и косвенно, но вписывает.

Ходок усмехнулся.

- Усмешка, Ходок, хорошая, - так же усмехнулся Бурбон, - только о том, что ваш секретарь Ульрих провозит внутри ружей наркотик, вам не известно. По пьесе.

- Да он маньяк, - снова усмехнулся Ходок.

- Согласен, - ответил Бурбон, - но это не отменяет ни вашей неосведомленности о контрабанде, ни о том, что ваш секретарь – маньяк. К тому же вы – как барон Мюнхаузен и фармацевт – маньяк не меньший.

- То есть? – Ходок сделал удивленными глаза.

- То и есть, что вы, как бизнесмен от фармакологии, не только стремитесь к распространению своего влияния в данной сфере, но и старательно множите прибыля… Со всем вашим словоблудием и дутыми чудесами.

- Да уж,,.. – вымолвил Ходок и задумчиво посмотрел на Историка, - ловить маньяков всё-таки интересней.

- Эти ваши навыки никто не отменяет, - Бурбон поглядел на Ходока, как показалось подружкам, пронзительно или чуть ли не испепеляюще. – Продолжайте использовать их в повседневной жизни. И не забывайте, что пока вы – не более чем персонаж пьесы. В данном случае – бизнесмен, производящий и продающий лекарства.

- Да клал я на вашу пьесу, Бурбон, - в тоне Ходока зазвучала откровенная насмешка, - вы не хуже меня знаете, что в любой момент я могу уйти отсюда и не важно куда; и помешать в этом вы мне не сможете.

Таких слов от Ходока Анита с Оксаной не слышали ни разу. Бурбон молча на них посмотрел и почти шепотом проговорил:

- Ходок может уйти отсюда в любой момент; это действительно так; но куда он пойдет – решать не ему; и он это знает; он также знает и то, что место, в котором он может оказаться, ему может очень не понравиться. Оно вам надо, Ходок? Не проще ли помочь уважаемому Историку с его проблемой и, не исключено, разойтись без претензий? Пьеса, в данном случае, добрая часть этой помощи.

Ходок задумчиво посмотрел на Историка и спокойно проговорил:

- А оно мне надо?

- Надо, Ходок, надо.

- Я прошу вас, Ходок, оказать содействие, - подал голос Историк.

- Содействие в чем? – Ходок презрительно на него посмотрел.

- Ну вот! Вы уже входите в образ, - заулыбался Бурбон, - содействие в помощи, - кивнул он в сторону Аниты с Оксаной.

Ходок засобирался что-то горячо говорить, но Бурбон его решительно перебил:

- Такой взгляд и отношение к собственному секретарю должны быть очень свойственны барону Мюнхгаузену… которому торопиться некуда в принципе.

Анита с Оксаной, наблюдая эту сцену, забыли про чай, не говоря уже о вафлях.

- Вы останьтесь здесь, - сказал Бурбон Историку, - а мы с господином Ходоком вернёмся к людям.

Он кивнул Ходоку и двинулся в центр рекреации№.

Оставив в гуще репетиции Ходока, Бурбон выхватил оттуда Спортсмена и привёл его к Историку.

- Забудьте сейчас обо всём, - обратился он сразу к обоим, - в том числе и о причине вашего появления здесь. Ходок сейчас выпендрился, но не более того.. Отрешитесь от того, что происходило с вами за пределами этой комнаты. За её пределами вас нет. Вы здесь, внутри неё; и вы – партнеры по незаконному предпринимательству; это не отменяет нашего с вами общего дела, но сейчас необходимо участвовать именно в этом.

Бурбон снова кивнул в сторону девушек:

- Там мы сможем что-либо решить только общими усилиями. Поэтому не передергивать и не торопить события; сейчас вы, - обратился он к Спортсмену, – таможенный чиновник, а вы, - повернулся он к Историку, - его хитрый визави. Вы проворачиваете сделку по переброске коллекции ружей Мюнхгаузена через границу. О реальном содержимом перебрасываемого таможенник не догадывается. – Бурбон в упор посмотрел на Спортсмена. – и при этом он не против услуг Ульриха во всех остальных случаях. Таможенник к этому привык в силу своего статуса…

В таком ритме складывался весь оставшийся вечер, и Оксане с Анитой это изрядно наскучило.

Бурбон постоянно кого-нибудь отводил в их сторону, препирался, спорил и даже сердился.

Во второй вечер, последовавший следом, как продолжение предыдущего, изменений в поведении обитателей рекреации№ Анита с Оксаной не заметили. Такие же споры о пьесе и ролях в ней; беседы Бурбона с новоиспеченными артистами и полное игнорирование подружек всеми.

Днём - включения с участием Бурбона и Елены Сергеевны: кресло с подголовником, сновидения в паре, сновидения порознь. Вопросы Бурбона, вопросы Елены Сергеевны; и так – всю неделю; за исключением двух вечеров, на которые Бурбон решил их почему-то пригласить.

Вечера не интересные; сплошные занятия Бурбоновской пьесой; и ни историй, ни обсуждений с вопросами не было.

Отлучки Бурбона с обитателями рекреации№ в сторону девушек настолько перестали интересовать Аниту с подругой, что к концу вечера им даже было сделано замечание Еленой Сергеевной:

- Надеюсь, голубушки, вы не забыли о правиле двух вопросов? Вы уже второй вечер участвуете в посиделках, а интереса не проявили.

- Но кому же их задавать? – начала оправдываться Анита, - все заняты.

- Любому задайте. Разве мало приводили их к вам ?

Елена Сергеевна внимательно посмотрела на подруг:

- А чем по вашему все заняты?

- Репетицией пьесы, - проговорила Оксана, а про себя подумала: да фигнёй какой-то; и неуверенно поглядела на подругу.

- Правильно, - Елена Сергеевна взяла ближайший стул за спинку и, ловко крутанув её в пальцах, оседлала стул лицом к девушкам, - а почему вас ничего не заинтересовало в происходящем?

- Мы ничего не понимаем в этом, - Оксана отложила взятую вафлю в сторону и взглянула на Аниту.

Подруга согласно пожала плечами и пригубила чай.

- Не понимаете в чём? – Елена Сергеевна нависла грудью над спинкой стула, - в репетициях пьес, в пьесах или в том, что обсуждают присутствующие?

Девушки переглянулись.

- В пьесах. – выпалила Анита.

- А уж в их репетициях и тем более, - добавила Оксана.

- И вы не задавались вопросом, для чего это затеяно? – Елена Сергеевна поочерёдно поглядела на подружек.

- Н-нет.. если честно, - пролепетала Оксана.

- Нас больше интересовали ответы на вопросы, заданные вам, - добавила Анита, - в тот вечер, когда появился господин Поэт.

- Господин Поэт появился гораздо раньше. Просто на вечера в данном составе его тогда пригласили впервые, - снисходительным тоном начала Елена Сергеевна, - и ваше восхищение им, или его творчеством; это уж как угодно; не имеет связи с тем, что прямо сейчас происходит на ваших глазах..

- Но как же ответы на полученные вами вопросы? – перебила её Анита, и в её голосе послышался вызов, - ваши ответы. Почему мы не должны об этом спросить прямо сейчас? Нас это очень интересует.

Елена Сергеевна задумчиво посмотрела на неё, оглянулась на группу возле Бурбона, затем ещё неторопливее на репетирующих в центре рекреации№, вернула причёску обратно и очень тихо заговорила:

- Н-нда… а я думала, что вас заинтересует, почему все перестали надевать газетные шапочки… Послушайте, - она вновь нависла над спинкой стула. -- У меня тоже была большая любовь. Я тоже была юна. Моложе вас нынешних. И была влюблена по уши в человека творческого. Но вовремя одумалась и вышла замуж за человека надежного. И ничего предосудительного в этом не вижу. И нахожу, что и вам не следует забивать себе головы поэтами да художниками. Тем более что все мужские художества, как правило, одинаковы, а вы сейчас далеко не так молоды, как я, когда вынуждена была это понять. Не отвлекались бы вы.

- И что же тогда, по вашему, такое – любовь? – с сарказмом и вызовом спросила Анита.

- Детали ответа на этот вопрос, голубушка, как раз и прорабатываются на ваших глазах в форме репетиции пьесы. Но вопросы ваши, помнится, звучали тогда не так. Вы их повторить-то сможете?

- Мы их помним, - сарказм в голосе Аниты полностью уступил место вызову, - но чтобы быть короче и не отнимать вашего драгоценного времени от репетиции я сведу их в один. Ты не против? – глянула она на подругу.

Та лишь согласно кивнула.

- Валяйте, - снисходительно вздохнула Елена Сергеевна, - представляю трактовочку.

Последняя фраза всегда бесила Аниту. Она была даже уверена, что Елена Сергеевна умышленно её провоцирует лишь бы доставить удовольствие Глухарю с Глазуньей. Сдерживая подступающий к горлу гнев, Анита с расстановкой спросила:

- Скажите, Елена Сергеевна, если образ возлюбленной в творчестве поэта начинает совпадать с реальным человеком, и этот реальный человек ускользает к человеку, например, надежному, что остается у поэта в качестве любви?

- О-о!.. да вы им реально бредите, - в голосе Елены Сергеевны снова засквозили глазуньевские нотки.

Анита была готова её разорвать.

- Вы излишне категоричны, Анита, - раздался рядом голос.

Собеседницы даже не заметили, когда возле них оказался пришелец из кресла Бурбона:

- Возможно Елена Сергеевна права, и в вас действительно говорит юношеский максимализм. К тому же она вряд ли знает ответ на ваш вопрос. Не стоит так горячиться из-за строк.

Но Анита уже вскочила на ноги.

- Скесса! – выпалила она в лицо Елене Сергеевне. – Ты ничего не знаешь! И ничего не представляешь!

На мгновение в рекреации№ воцарилось молчание, после чего где-то за стеной раздался навязчивый зуммер, а бра на стене возле пальмы замигали в каком-то припадочном ритме.

Дверь распахнулась, и в рекреацию№ вошли Глазунья с Глухарем.

Анита посмотрела на них, как на неизбежность.

Глухарь двинулся в её сторону, поигрывая в руке детской погремушкой так, словно пытался повторить ритм зуммера. Анита заворожённо уставилась на погремушку, улавливая её рассыпчатый звук, и стала выбираться из-за стола.

Глухарь взял её покорную руку, и ритмично покачивая головой в такт одному ему слышемому мотиву, повел её к выходу из рекреации№ .

- Вы не плохо поговорили о поэзии, Елена Сергеевна, - проговорил Бурбон, когда за процессией из Глухаря, Аниты и Глазуньи закрылась дверь.

- Разговор был не о поэзии. Девчонкам похоже вбилось в голову это письмо, чтиво, - в голосе Елены Сергеевны слышалось явное раздражение. – Хотя, наверное, не обеим.

Она внимательно посмотрела на Оксану:

- Тебе действительно интересно то, о чем спросила Анита?

Оксана подняла глаза.

- Оставьте, пожалуйста, её в покое, - сказал Бурбон. – Ей совершенно точно нет никакого дела до любых писем.

- Да пожалуйста! – Елена Сергеевна выпустила из под себя стул и повернулась к присутствующим. – Забиваете людям голову чёрте-чем, - бросила она в сторону Поэта. – Лучше бы вы совсем не писали никаких писем.

- Ну почему же? – подал голос Учёный, - эпистолярное общение между людьми очень даже полезно.

Елена Сергеевна посмотрела сквозь него и направилась к дивану в центре Рекреации№, оставив Оксану в одиночестве в своем углу.

- Дело в том, что когда человек излагает на бумаге свои мысли, - продолжал Учёный, - у него включаются участки мозга, при другой деятельности не работающие… Я, например, после отпуска обязательно возобновлю это занятие.

При этих словах Учёный как-то многозначительно и даже весело посмотрел на Бухгалтера. Та, встретив его взгляд, грустно улыбнулась:

- У меня с письмами, к сожалению, только негативные асоциации.

- В силу вашей профессии? – осведомился Бурбон. Он приглашающими жестами с похлопыванием по плечам мужчин и с поддержкой женских локотков собирал присутствующих к центру рекреации№, где Елена Сергеевна сосредоточенно вставляла сигарету в длиннющий мундштук.

- Нет. – ответила Цапелька, - просто как-то мой муж получил письмо от одного из своих старых друзей после чего увлекся алкоголем сильнее обычного… Он был художником…

- Вы сказали «был»; его не стало? – участливо спросил Ученый.

- Не стало меня. Надеюсь, он до сих пор жив. Мы расстались. Я устала от его метаний и поисков. После того письма он написал картину; возможно лучшую в своей жизни; и пил. Безнадёжно, беспомощно и бесповоротно.

- А что было в том письме? – спросил Поэт.

- Не знаю. Он не показывал его мне.

- Может, это было письмо от женщины? – спросила Учительница.

- Нет. Совершенно точно нет. Это был его друг из прошлого. Я сама вынула конверт из почтового ящика. Когда-то муж познакомил меня с этим человеком; они очень давно знакомы; дружили с детства.

- Что ж за магическая информация была в том письме, что так радикально изменила вашу жизнь? – Ученый внимательно смотрел на Цапельку, - как супруга и помощница вы, наверняка, хороши.

- О-о! Господин бородач всё плотнее входит в образ хозяина гостиницы, - Елена Сергеевна посмотрела на Ученого и пустила струйку дыма.

- В роли Евы я действительно нахожу уважаемого Бухгалтера очаровательной. – ответил тот и, перехватив взгляд Цапельки, в котором просто звучало: «замолчи не медленно!», улыбнулся и сокрушенно закончил:

- Вот только супружеские обязанности милой Евы мне никак не позволяется по достоинству оценить.

- Отлично, борода! – сказал Спортсмен, усаживаясь на диване рядом с Учительницей. – А вас, дорогая, - обратился он к ней, - как жену таможенника, не гнетёт ли супружеский долг?

- Ой! Не слишком ли фривольная тема? – Учительница с улыбкой и сомнением поглядела на Спортсмена и вопросительно в сторону Бурбона.

- Нормально-нормально, – ответил тот, - Бухгалтер в роли Евы, жена таможенника в одеждах Евы, беременная Марта с характером Евы; всё это очень созвучно, взаимосвязано и актуально не только для пьесы.

Елена Сергеевна лишь выдохнула колечко дыма.

- Нам предстоит вычленить квинтэссенцию из отношений персонажей, - продолжал Бурбон.

- Именно вычленить, - усмехнулся Ходок, - добыть эссенцию посредством…

- Довольно острот на эту тему. – оборвал его Бурбон, - разные вещи случаются с людьми; ни для кого это не секрет. Вас никто не ограничивает в общении, но я настоятельно рекомендую придерживаться темы репетиции.

- Раньше мы собирались без всякого лицедейства, - не сдавался Ходок.

- Хватит, Ходок. – Бурбон посерьёзнел. – Вам, возможно, лучше, чем всем остальным известно, что то, что вы называете лицедейством, в вашей собственной жизни давно заняло прочное место. А фигурально в вашем случае угрожающе прогрессирует; что вы и сами прекрасно видите на фактах…

- На свете случаются вещи; и сердце ужасно трепещет, и ниточка тонкая бьется – в паху альвеоле неймется…

Бурбон смолк и всем корпусом повернулся в кресле к Поэту:

- К чему это вы?

- Быть с вами приятно, вообще-то; одеты вы или раздеты, - усмехнулся ему Поэт. – И мне называть вас отрадно единственной и ненаглядной.

- Вы бы больше ёрничали в роли Обломова, наш дорогой рифмующий друг; в роли Мюнхаузена и хозяина гостиницы вы себе не плохо это позволяли. Действительно не плохо. Это не плохо и теперь. Но не прямо сейчас. Предоставьте это Илье Ильичу в вашем исполнении.

- Полагаете, что путешествующий Обломов приобрёл в характер долю цинизма? – с иронией произнес Поэт.

- Полагаю, что да.

- Тогда что же вы собираетесь вычленить? Или выклянчить из этой пьесы?

- Любовь нна! – с той же иронией ответил Бурбон.

- И зачем? – Поэт подошел к нему почти вплотную.

- Чтобы использовать её, - поглядел снизу вверх Бурбон садясь в кресло.

- Интересно как? – почти навис над ним собеседник.

- Меркантильно, - не меняя позы, ответил Бурбон.

- Или не использовать? – ирония осталась в голосе Поэта.

- Или не использовать, -- спокойно повторил Бурбон. – Но все равно меркантильно; вы же позволяете себе такую роскошь, почему мне нельзя?

- Это каким же образом?

- Очень просто; есть же люди, считающие, что суицид избавляет их от ответственности. В первую очередь перед собой; остальные очереди потом; и в этой очереди среди прочих вынуждена простаивать и любовь. Так почему бы этим не воспользоваться? Я имею в виду в данном случае безнадежный простой любви... В чью пользу тогда она простаивает? Это ли не использование её? Как считаете, дорогой Поэт? Или использование? А вдруг – это она сама?

- Ясно.. Любовь к любви – привязанность к страданью… Вы меня не поняли, Бурбон; есть любовь исчерпывающая..

- Затаскали вы это слово..

- И есть любовь исчерпывающаяся..

- Да-а, Елена Сергеевна заострила наше внимание на разнообразии этого чувства.

- Или ощущения?

- А между ощущениями и чувствами есть разница?

- Для меня да.

- Все поэты одинаковы. Вся разница между ними лишь в том, что они не договорились о терминологии..

- Им это и не нужно..

- Да. Гораздо нужнее стреляться и вешаться…

- У меня есть вопрос к Бурбону.

Голос, раздавшийся в рекреации№ заставил всех посмотреть в сторону Оксаны. Елена Сергеевна развернулась на диване, и будь он стулом, наверняка бы его оседлала.

- Я могу его задать? – спросила Оксана.

- Разумеется, - сказала Елена Сергеевна.

Оксана взялась за пустую чашку, зачем-то заглянула в неё и тихо проговорила:

- Зачем Бурбону пьеса?

«мало того, что ты неправильно срёшь,

так ты ещё и задницу медленно вытираешь?!?»

из возмущений Мацууры.

По звукам голосов Анита поняла, что сознание вернулось к ней. Она почувствовала подголовник, а потом и всю себя полулежащей в кресле. «Опять включение» - подумала она. Открывать глаза не хотелось. «Буду лежать с закрытыми глазами; пусть думают, что я сплю… С кем это разговаривает Бурбон?.. А-а, кажется, Ходок… и ещё кто-то.. Спортсмен?.. да, вроде, он… странный он, всё таки, какой-то не в себе… о чём это они?...»

- Ваши подозрения безосновательны, - говорил Бурбон, - мало того, что вы не помогаете, так вы ещё идете на поводу у Ходока и пытаетесь мешать. Неужели вы думали, что ставка в этой работе сделана исключительно на вас, … Я давно научился топтать собственные амбиции, если они мешают делу, и думать, что не смогу сделать то же самое с чьими-либо амбициями ещё – значит пребывать в иллюзии…

- Вплоть до физического устранения?

- Чушь собачья! Мы с вами достаточно знакомы, чтобы вы понимали, что это действительно так; и никакого усыпления вашей бдительности здесь нет… Вот Ходок знает… Однако она, кажется, проснулась… Идёмте. Поговорим в другом месте.

«Заметил..» - Анита сжала пальцами подлокотники кресла и почувствовала как сон её снова одолевает. «Брейгель-брейгель,. где группы твои абелевы?..

..Как там было?.. нет. Не так. Не так там было… по другому.. она права – надо отсюда валить…осталось совсем не долго…»

Хлопнула дверь, и Анита провалилась в сон.

- Объяснение, которое вы ей дали, не могло не насторожить меня, - говорил Спортсмен, идя по коридору с Бурбоном. В нескольких шагах сзади за ними следовал Ходок.

- Вы оба не хуже меня знаете, что это не его жена, - Бурбон толкнул дверь в небольшое помещение с окнами на спортивную площадку и вялым косматым растением в кадушке в углу. Обставленное по периметру дерматиновыми диванами, помещение служило, скорее всего, курилкой для персонала санатория. Столики с пепельницами перед диванами и три кресла, сдвинутые вместе, демонстрировали, что не просто видали виды, но и битвы с участием колющих и режущих предметов.

- Располагайтесь, - сказал Бурбон, приоткрывая окно, - здесь можно курить.

Ходок достал сигареты, а Спортсмен осторожно сел на диван и вытянул ноги.

- Вас не беспокоит, что после вашего объяснения вас самого сочтут не сильно здоровым человеком? – спросил он Бурбона.

- Нет. Все были предупреждены, что терапевтические методы могут показаться непривычными.

- Не плохо… Терапевтушка вы наш.

- Да уж, - Бурбон усмехнулся, - терра-певтушка..

- И Поэт с Геевной тоже участвуют в вашей программе? По их поведению не скажешь, что они стремятся вам помочь… Такое ощущение, что у них были и остались какие-то нерешенные с вами проблемы.

- Совершенно верно, - ответил Бурбон и расположился в кресле напротив, - они – одноклассники, и Поэт был когда-то влюблен в Скессу.. Хе-хе; Скесса! Надо же придумать такое прозвище. Ай да Анита! Кстати, Елена Сергеевна только недавно узнала, что он – поэт. Я не сразу свел их вместе; для них обоих это был сюрприз; хотя, они не плохо скрыли это… При их энергичности это, скажу я вам, было не просто. Ни в качестве актеров, ни как постояльцы и зрители они не должны были пересекаться…. Ну, да мы отвлеклись… Узнаем мы кто на самом деле Оксана или не узнаем – значения не имеет. Сам процесс позволяет нам инициировать необходимые энергии. И Профессор это, в отличие от вас, понимает. Правда, Ходок?

Ходок презрительно хмыкнул.

- Да будь она хоть дедушкина бабушка, - проговорил он и затянулся, - я больше не собираюсь в этом участвовать… и делайте со мной, что хотите. Не буду.

- Угу, - выдал Бурбон и снова усмехнулся, - возможно, по навыкам, которые она будет вспоминать, и получится её идентифицировать. Вы, например, – он внимательно посмотрел на Спортсмена, - смогли ведь не только сохранить память, но и обрели навыки вполне физкультурные, и даже такие, которые в прошлом вам совершенно были не свойственны… И, кстати, о дедушке; с ним ведь действительно необходимо как-то быть. Вы что-нибудь прикидывали на этот счет?

Спортсмен пожал плечами.

- Хотите совет? – Бурбон подался вперед.

Спортсмен молчал.

- Не имеет смысла тащить дедушку сюда на опознание… это равносильно тому, как Ходок вдруг вздумает явиться на вечерний чай в своей новой униформе. Оксана не узнаёт, или не желает узнавать, ни вас, ни своего бывшего мужа, ни кого бы то ни было из своего бывшего окружения. Ходока она видела мельком и не часто, мужа не известно почему не узнаёт, и рассчитывать на то, что дедушка окажется подспорьем, а не помехой покамест ох как не стоит… Потому что если дедушка действительно имеет к ней отношение, то уж его-то она совершенно точно не станет узнавать даже придя в рассудок.. А если она в здравом уме сейчас и просто разыгрывает нас, то получит лишний шанс пудрить мозги; и именно ваши мозги, уважаемый. Для меня, повторю, её истинная личность в данной ситуации стоит очень далеко не на первом месте. Это вАм придется таки однажды сказать вашему приятелю правду. И как он на неё среагирует, и как он будет реагировать после этого на вас, предположить не возьмусь. Но упростить проблему, а возможно и продлить жизнь того же дедушки можно.

Бурбон помолчал, глядя Спортсмену в глаза, словно пытаясь определить его реакцию на сказанное.

- Так вот, собственно, сам совет, - снова заговорил он, - соглашайтесь на предложение этого вашего нувориша, уезжайте на его виллу и тренируйте его отпрысков… Это крайне полезно. Как им, так и вам… И дедушку прихватите с собой. Как родственника, без которого вы не сможете адекватно преподавать навыки. Да хоть как гуру; хоть своего, хоть в мировом масштабе. Поверьте – нувориша устроит любая версия. И тем проще вам будет потом ввести в курс реального положения вещей вашего приятеля….

Зазвонил мобильник. Бурбон откинулся в кресле и выудил из кармана телефон.

- У аппарата, - сказал он в трубку.

Ходок отрешенно курил. Спортсмен также отрешенно глядел на то, как Бурбон общался с кем-то по телефону.

- Да. Как и договорились, - забурчал в трубку Бурбон и вдруг начал ковырять в носу, - не беспокойтесь. Его надолго хватит… Да… отправите его на дачу. Только сразу…. Так… Жаль, что сгорела… Снимите другую… Замечательно…. Да.. Вкус к жизни вернулся, даже нахожу, с лихвой… Вы его теперь не узнаете… Да… Всех благ.

Бурбон убрал трубку в карман, скатал в пальцах козявку, посмотрел на Спортсмена и не целясь попал козявкой в кадушку с растением.

- Родственники нашего профессора беспокоятся о его здоровье… Так на чём мы остановились? – сосредоточился он на Спортсмене.

- Пока не знаю. – ответил тот.

- Ну вот и ладно, - усмехнулся Бурбон. – Однако, время обеда, - он посмотрел на Ходока:

- А что, Ходок! Давай ка наденем пижамы с шапочками, да сходим в блок «Д» и отобедаем с народом, как бывало?! А!? Сергеевна, глядишь, повеселит чем-нибудь…

- Да пошел ты… - спокойно ответил Ходок.

- Угу, - не обиделся Бурбон, - видали? – кивнул он Спортсмену на Ходока, - церемониться перестал. Видимо, новая профессия стала налагать отпечаток… Ну да ладно… Как там говорит наш рифмующий друг: «Я пришел из ниоткуда рассказать про нипрочо,…, мой язык обэриута вывалился на плечо, - Бурбон поднялся из кресла, - я вам жестами умело не могу все показать, - он прошел к окну и закрыл его, - дело! Надо делать дело! А не языки чесать».

Он вернулся к столу, сунул руки в карманы брюк и закончил:

- Отыгрываете пьесу. Оба. И катитесь на все четыре стороны. Оба …

Помолчал, посмотрев поочерёдно на каждого, вынул руки из карманов и направился к выходу из курилки. В дверях обернулся; Ходок гасил окурок в пепельнице, Спортсмен, не изменив позы, смотрел на кресло напротив.

- Только мне не мешайте. Не надо, - сказал Бурбон и закрыл за собой дверь.

«дерьмо снимать нужно по

слойно. Не спеши туда с разго-

ном… Иначе почему бы тебе

не запустить туда буль-

из нравоучений Мацууры.

- Вы его не боитесь? – спросил Спортсмен Ходока, пока тот усаживался в кресло, только что покинутое Бурбоном.

- А что он может мне сделать? – Ходок устроился поудобнее и достал новую сигарету.

- Я знаю, что ничего, - Ходок щелкнул зажигалкой. – Сделать меня Анитой?

– он усмехнулся, выпуская струйку дыма, - тогда включается цепочка; кого-то надо будет ставить на мое место… Кого?.. не вас же…не-е… мероприятие ему хоть и по силам, но такое громоздкое, что он на него вряд ли пойдет… А хотел бы уничтожить, так давно бы уже это сделал… Уж вы поверьте… Он ведь сейчас всё, о чём попросил -- не мешать ему… И лично я не собираюсь это делать… Чего и вам желаю.

Ходок затянулся дымом.

- С чего бы это вдруг такие пожелания?

- С того, что я хочу, чтобы вы тоже забыли о моем существовании, - проговорил Ходок, - мне от вас ничего не нужно, и вам от меня тоже. Поэтому, действительно, давайте отыграем, как сможем, в этой его гребаной пьесе и больше не будем видеться. Мне все это, вы даже представить себе не можете, как давно надоело.

- То есть, наломали дров, и в кусты?

- Да. Если угодно, я ломал эти дрова умышленно и даже сосредоточенно...

- Вы специально потащили меня к нему своими бреднями?

- Да. Чтобы этот разговор наконец-то состоялся, - Ходок зачастил с затяжками, - вы будете смеяться, но я специально и с вами познакомился, чтобы расстаться наконец-то с ним. Скажи мне кто-нибудь пол-года назад, что получится, я, наверное бы, не поверил. Но рискнул…И получилось… А насчёт бредней не беспокойтесь… Если вздумаете мешать – они резко перестанут быть бреднями.

Ходок замолчал, быстрыми движениями смял окурок в пепельнице и поднялся:

- И насчет дедушки он прав. Забирали бы вы его с собой, и хрен с той Оксаной. Пусть он ею сам занимается.

Спортсмен потянулся и тоже встал.

- Признаться, очень хочется спать, - сказал он и двинулся к выходу, - а если на ваше место поставить дедушку?..

- Ха-ха! – беззлобно и не весело среагировал Ходок, - у меня за плечами опыт, который никакому дедушке не снился. Одних маньяков четыреста двадцать восемь. А у вашего дедушки что? Пубертатный период и алкагольно-мастурбативная зависимость… А то, что Бурбон не идиот, надеюсь, вы давно заметили… Хотя, в силу специфики его деятельности, это может показаться и странным… И ко мне со своими деревянными раскладами больше не приставайте; я тоже сейчас с удовольствием вздремну, - добавил он, и оба покинули курилку.

- Ну что? Раздобыла? – встретила Аниту вопросом подруга.

- Да. Вот. У нас же не спрячешь; пришлось держать у Глухаря в комнате, – Анита протянула сложенный лист бумаги, - я скопировала первую страницу с чьёго-то экземпляра. По моему, какая-то фигня.

Оксана развернула лист и прочитала:

« Варианты названия:

Отель «У развилки»; Отель «У погибшего у развилки»; «Пинта и Нинья»; «Pinta и Ninja»; «Пинта и Ниньзя»; «Самая лучшая гостиница»; «В гостях у Евы»; «Ева и её гости»; «Ева с Мартой и постояльцы»; «Ева, Марта и их постояльцы»; «Ева, Марта и другие»; «Ева, Марта и все-все»; «В ожидании Марты»; «Марта в ожидании»; «В ожидании марта»; «Мартавские Ады»; «Коалы-дьяволы»; «Мужчины и немного женщин»; «Туристы и фармацевты»; «Пять мужчин и три женщины»; «Четыре женщины и пять мужчин»; ….

Все названия, включая необозначенные до сих пор, разбить на две условные группы:

- названия-метафоры;

- названия-наименования гостиницы, в которой происходят события;

Выбирать из них такие, под которыми пьесу можно перезафиксировывать в зависимости от места постановки.

Действующие лица:

Хозяин гостиницы – мужчина лет шестидесяти одного;

Ева, его жена – молодая и очень привлекательная женщина;

Карл-Фридрих Иероним Мюнхгаузен – барон, фармацевтический промышленник, крупный бизнесмен;

Ульрих – шустрый молодой человек, его секретарь;

Голотурин Иннокентий Павлович – таможенный чиновник на отдыхе;

Жена Голотурина – пышная дама средних лет не лишенная шарма;

Обломов Илья Ильич – путешествующий в поисках здоровья господин;

Марта – беременная женщина, любящая мужчин. Жена Мюнхгаузена»

Оксана сложила листок и убрала его в карман халатика:

- Да.. не густо, - произнесла она.

- А ты что-нибудь скачала? – спросила Анита.

- Нет. Ничего нового не появилось… Если это действительно Призрак, то видимо сейчас ему действительно некогда.

Она повернулась, собираясь уходить.

- Ты не будешь ничего записывать в дневник? – словно спохватившись, спросила Анита.

- Нет. Я уже сложила вещи.

- Ты решила окончательно?

- Но, что ты будешь делать?

- Уже почти ничего. В этой штуке, - Оксана хлопнула себя по карману халатика, - есть антракт. К его началу моя сумка уже будет лежать в условленном месте, и всё, что останется – это незаметно покинуть зал.

- Но Бурбон запретил покидать зал до окончания представления. К тому же Глазунья с Глухарем.. Как с ними? Они же всегда начеку…

- Их отвлекут.

- Кто!? – Анита округлила глаза.

- Надежный человек, - улыбнулась Оксана, - скажи лучше, что надумала ты?

- Мои вещи уже на месте…

- Браво, подруга! – и девушки рассмеялись.

- Но как ты нашла здесь надёжного человека?

- Он сам меня нашёл, - Оксана подхватила Аниту под руку и повлекла её из Интернет-комнаты.

- Слушай, пожалуйста, внимательно, - тихо заговорила она, пока они шли по коридору, - после того как представление закончится, все займутся проводами профессора, и о нас вспомнят не раньше, чем через час после того, как занавес опустится…

- Но ты говорила что-то про антракт…

- Вот-вот… Будет лучше, если ты уже в конце первого акта под каким-нибудь предлогом покинешь зал и отправишься к лестнице переодеваться. Уходить одновременно слишком заметно… А я немножко позже составлю тебе компанию…

- А этот твой надежный человек действительно так надежен, что ему можно доверять?

- Не беспокойся. Он не меньше меня заинтересован в том, чтобы я отсюда сбежала…

- Да кто ж это такой? – продолжала удивляться Анита.

- Я скажу тебе кто это, когда уедем на достаточное расстояние…

- Уедем!?.. Ты сказала: уедем?

- Да уедем! Единственное, чего этот человек не знает, что нас будет двое… Но это и не важно… У нас будет полтора часа форы, пока нас хватятся..

- Но как мы уедем? – недоумевала Анита, - одно дело выйти за периметр…

- Не беспокойся и не нервничай так, - ответила Оксана, и они зашли к себе в комнату. – Со времени нашей первой встречи я очень многое вспомнила…

Она весело взглянула на подругу:

- Оказывается, я умею водить машину, и, кажется, даже немножко рисовать…

- Мы поедем на машине?

- Да. – невозмутимо и серьёзно ответила Оксана.

- Но где мы её возьмём?

- Где-где! – усмехнулась Оксана, - она будет нас ждать в условленном месте, здесь неподалёку. Её одолжил мне один забавный старичок. Думаю, что прямо сейчас он уже с нетерпением ждёт в ней.

- Какой ещё старичок?..

- Обыкновенный старый старичок… Хотя он не совсем обыкновенный; поставил три условия.. Во-первых: он не садится за руль, потому что не умеет водить, во-вторых: его необходимо взять с собой, и он сам решит, когда ему со мной расставаться; и в-третьих, - Оксана сделала паузу и задорно глянула на подругу, - я должна буду с ним переспать.

- Как переспать!? – опешила Анита.

- Как-как! – передразнила Оксана, - прямо в машине.

- И я согласилась.

- Как согласилась!? Со стариком!? В машине!?

- Да. Я не намерена здесь больше оставаться. Или у тебя есть другие варианты?

- Н-нет… но… как он отвлечёт Глазунью с Глухарем?

- Этим будет заниматься другой человек. Он сам это предложил; не знаю почему. Они со старичком знакомы. Именно он и должен пригнать машину с дедушкой внутри в условленное место.

- Так этот человек здесь в пансионате? – удивление не сходило с лица Аниты.

- Да, - ответила Оксана, и присев, вытащила из-под кровати полиэтиленовый пакет, туго набитый вещами.

- Как ты умудрилась пронести это сюда?

- Тот же надежный человек?

- Угу, - ответила Оксана и стала рыться в вещах, - сказал, что это мои вещи..

- Да кто ж это такой!? – Анита села на кровать.

- Я же тебе сказала: узнаешь позже.

- А с ним тоже надо будет переспать?

- Н-нет.., - Оксана с сомнением посмотрела на подругу и продолжила изучение содержимого пакета, - он таких условий не ставил. К тому же он сказал, что остается в пансионате..

- И ты поведешь машину сама?

- Ну и дела! – выдохнула Анита, - и они оба не знают, что мы будем вдвоём?

- И-и… как же с этим старичком в машине? А как же я?

- Ты хочешь меня подменить? Или составить компанию?

И девушки рассмеялись.

«Ссыш ты тоже неправильно.

Вместо того, чтобы напрягать

низ живота, ты торопишься

из наставлений Мацууры.

Месяцем ранее.

- Ну, вот и славненько! Замечательная же харя получилась, - произнесла Оксана и, сунув карандаш в рот, потянулась, качнувшись на стуле.

С только что законченного рисунка на неё со злобным задором глядел новоиспеченный монстр. Монстр имел в общем-то вполне человеческий вид, но, судя по улыбке, прегнусный характер. Ему предстояла, как минимум, двухмесячная работа в качестве персонажа комикса, в котором пара-тройка сквозных героев из номера в номер расшатывают устои «злого царства».

Уже полтора года Оксана в свободное от работы время рисовала комиксы, и делала это настолько хорошо, что получила предложение от издателя попробовать себя в производстве порнокомиксов. Вкрадчивый издатель не настаивал, прося не торопиться говорить «нет». Ведь можно выступить под другим псевдонимом и, не исключено, мужским.

В комиксах Оксаны персонажи злого царства после очередной победы над ними героев, меняли обличье, и их приходилось всякий раз вырисовывать снова. Именно это вырисовывание злых личин и составляло основное занятие для карандаша Оксаны. Каким образом все это можно опорнографить, если принять предложение издателя, Оксана не представляла. Сюжет, совершенно точно, должен быть другим, тем более, что продукт рассчитан на взрослых. А что нужно взрослым от порно? Оксана советовалась с подругой Светкой.

Светуся, как и Оксана, разведенная, но, в отличие от подруги, сходившая замуж дважды, жила одна в двухкомнатной квартире на Ржевке в постоянном ожидании чего-то такого, что радикально изменит в очередной раз всю ее жизнь. Услышав от подруги о предложении издателя, Светка лишь рассмеялась и спросила:

- Ты представляешь себя вырисовывающей гениталии после того, как приходишь с работы? Если – да, то совершенно не важно, чего хотят люди от порнографии. Просто рисуй, а сюжетов только из моей жизни я расскажу тебе столько, что не один десяток карандашей измочалишь. Да, думаю, и твой опыт, если напряжешься вспомнить, тебя вдохновит. Ну, а вообще-то, в этом деле, конечно, важна практика.

Оксана отмахивалась от смеющейся Светки:

- Да ну тебя, я серьезно.

- Я тоже серьезно. Возьми хотя бы свою профессиональную деятельность.

- Школу!? – Оксана вытаращила глаза, - меня же сразу уволят.

- Дуры-ында, - снисходительно тянула Светка, - никто и не догадается, что за мужским псевдонимом скрывается школьная училка.

Оксана действительно преподавала в школе презабавный предмет. Назывался он «Историко-Географическое развитие Цивилизации», и был учениками самозабвенно ненавидим. На работе Оксана была Оксаной Леонидовной, и то, что на ее уроки детки ходили неохотно, ее нисколько не смущало; она была уже достаточно взрослой девушкой, с двадцатью четырьмя прожитыми годами, когда-то замужней, а ныне свободной, и свободной в том числе и от мнения учеников о своем предмете. Диетами себя Оксана не истязала, очень иногда делала физические упражнения на дому и в бассейн, по причине стеснительности, не ходила вовсе. По всему по этому проблемы отношений Истории с Географией и деток, как считала Оксана Леонидовна, касаются лишь самих деток и, максимум, их родителей. Жалованье Оксане платили немыслимо замечательное, потому как школа была частной, а ее, как специалиста в уникальной науке, высоко ценил директор. К тому же рисование комиксов позволяло Оксане очень даже не плохо проводить летние отпуска, рассказами о которых в осенней учительской она повергала в восторг женскую половину педагогов, а мужчинам иной раз приходилось даже выходить покурить.

Среди коллег Оксана Леонидовна слыла дамочкой, которая за словом в карман не лезет, а после развода она стала еще остроумнее, что заметила даже сама.

- В конце концов, ты можешь просто представить себе какую-нибудь эротическую сценку с участием твоих коллег и зарисовать ее без художественного сходства, -- продолжала наставлять подругу Светуся, -- вьется же вокруг тебя этот ваш физкультурник…

- Да нисколько он не вьется.

- Ну, не вьется, так клинья подбивает; ты сама говорила, - не унималась Светка, - вот и нарисуй его вклинившимся…

- Вклинившимся куда?

- Куда-куда! В рассеченный апельсин… известно куда, - еще больше развеселилась Светка. – Не важно куда, Оксана, важно где. Не на кровати же… В спортзале на лыжах. Важны обстоятельства. Да хоть на родительском собрании. Очень веселенький комикс может получиться. Мне тебя еще рисовать учить?!...

Понимая, что советам подруги она следовать пока не готова, а самой в голову ничего не идет, Оксана решила повременить с анатомическими рисунками, но, на радость издателя, ничего определенного по этому поводу не сказала.

Физрук в школе и впрямь, иногда, пытается с ней флиртовать. Захаживая в учительскую, бывший двоеборец старается разместиться так, чтобы его профиль чаще попадал в поле зрения Оксаны.

«Профиль, в принципе, не плох,» - думала Оксана, - « возможно, его хозяин

не плох и среди простыней с одеялами. Но эти мысли надо от себя гнать… Вот только, что с ними делать, если принять предложение издателя?.. А ведь денег, подлец, сулит вдвое против прежнего».

Почему Оксана гнала от себя эти мысли она и сама не могла толком себе объяснить. Среди ее коллег-мужчин наиболее колоритными были двое. И оба были Ильичами. Преподаватель биологии и ботаники Кузьма Ильич Кудовчин, и уже упомянутый физрук, Роман Ильич Никитин.

Двоеборцу, подбивавшему, по светкиному определению, клинья к Оксане, было двадцать семь лет, роста он был чуть ниже среднего, и свой профиль, которым пытался привлечь Оксану, считал неотразимым. На анфасе же, однако, было заметно почти полное отсутствие губ при темных прямых волосах на голове, длинных настолько, чтобы скрыть слегка оттопыренные уши. Роман Ильич никогда не был женат и постоянной подруги не имел. С женщинами предпочитал знакомиться на спортивных мероприятиях и вынужден был прилагать немалые волевые усилия, чтобы не обращать внимания на взрослеющих школьниц. И хотя придерживался правила: не шали там, где работаешь, Роман Ильич был не прочь залучить в койку преподавателя истории с географией. Но на отношения с сослуживцами в таком ключе у Оксаны Леонидовны было жесткое табу. Ее муж – историк и сокурсник, стусовался с преподавателем психологии, который был рыжеволос, миниатюрен, и грудаст настолько несвойственно росту и специальности, что тусовка переросла в коитусовку, и историк с психологом покинули учебное заведение, оставив директора с сожалением о том, что уходят хорошие молодые специалисты, и Оксану Леонидовну со свидетельством о расторжении брака и табу на секс с коллегами.

Однако утешилась Оксана довольно быстро, поскольку работы было много, февраль заканчивался, а детей у них с супругом не было.

Роман Ильич Никитин все это прекрасно знал, так как поступил на работу в школу еще тогда, когда Оксана Леонидовна состояла в крепком браке. Поступил он на работу, кстати, по протекции своего институтского приятеля, ставшего ментом и имевшего какое-то влияние на директора школы. Говоря короче: если Роману Ильичу и светил роман с Леонидовной, то исключительно, выражаясь Светкиным языком, по обоюдному непротивлению сторон. Но если двоеборец был давно не против, то Оксане быть не против все никак не удавалось.

Второй Ильич никаких видов не только на Оксану, но, похоже, и на других женщин, не имел. Возможно, в силу возраста; ему было за шестьдесят; а может быть потому, что выглядел он очень занятым каким-то научным трудом. Описать этого человека хотя бы кратко, тем не менее, необходимо, потому что господином он был, что называется, весьма примечательным. Биолог по образованию, Кузьма Ильич Кудовчин был мужчиной рослым с крупными конечностями и чертами лица. Нос, губы, подбородок, лоб – все было крупное, но на удивление, пропорциональное.

Только благодаря этой пропорциональности нельзя было назвать его лицо лошадиным. И хотя он был не лыс, шевелюрой то, что у него на голове колосилось пеплом и сединой, называться тоже не могло.

О ближних и дальних родственниках Кузьмы Ильича никому ничего не было известно. Был ли он когда-либо женат, и есть ли у него дети, а тем более – внуки – тоже было не ясно. Образ жизни ботаник вел замкнутый. Никто из коллег по работе ни разу не был у него в гостях. Известно было, что живет он где-то на шестой линии Васильевского Острова, и сам на предложения посетить кого-либо откликается всегда неохотно. По школе Кузьма Ильич обычно ходил с отсутствующим взглядом, и оживлялся, лишь войдя в класс. Предмет свой любил, но отскакивания материала от зубов от учеников не требовал. Три добротных, когда-то дорогих, костюма темно-коричневого цвета, отличавшиеся между собою лишь шириной лацканов, чередовались на нем по недельно, кроме первых дней после школьных каникул. Тогда Кузьма Ильич мог появиться в свитере; их у него, похоже, два; один с высоким воротом, другой без и потоньше. Надевал он их в зависимости от погоды. На вопрос коллег, почему Кузьма Ильич в первые дни после каникул приходит на уроки в свитере, ботаник отвечал, что, мол, сразу после отдыха дети не настроены на учебный лад, и появление перед ними пожилого дядьки в пиджаке и галстуке – слишком резкое предложение приступить к учебе. Вид же господина, говорящего о ботанике и одетого слегка неформально, делает процесс плавным. Бывало, Кузьма Ильич задумается над тетрадями и может просидеть так минут пять, а то и больше. Из забытья его выводит звонок, или будильник в электронных часах, которые он носит на правой руке. Коллеги посмеивались над тем, что Кузьма Ильич даже на работе вынужден жить по будильнику. Иногда будильник на руке мог выдать зуммер прямо на уроке, когда Кудовчин бодрствовал и прохаживался по классу, заложив руки за спину и задумчиво поглядывая в открытые тетради учеников. Будильник словно выводил его из оцепенения. Кузьма Ильич виновато улыбался, говоря, что часы капризничают, садился за стол и, положив свои большие ладони перед собой, снова погружался в раздумье. На вопросы сослуживцев о том, над чем так часто задумывается ботаник, и не пишет ли он какой-нибудь научный труд, Кузьма Ильич обычно отшучивался в том смысле, что если бы он что-то и писал научное, то интересно это может быть лишь ботаникам да биологам.

Молодой Ильич подтрунивал над ним:

- Кузьма Ильич, напишите, пожалуйста, маленький анатомический трактатик для меня. Мне необходимо произвести впечатление на Оксану Леонидовну. Не откажите как Ильич Ильичу.

- Что же это может быть за трактат, Рома, - удивлялся ботаник.

Рома, стараясь сохранять серьезный вид, продолжал глумиться:

- Что-нибудь вроде «Влияния биологических процессов в организме на анатомию тела», или лучше «влияние биопроцессов в организмах мужчин и женщин на их взаимную анатомию».

- Рома, вы полагаете, что Оксане Леонидовне это будет интересно? – искренне удивлялся Кудовчин.

- Напишите, Кузьма Ильич, ему памятку, -- вмешивалась в разговор Оксана, - о либидо физруков, и что им, физрукам, с ним делать.

- Вы меня разыгрываете, - догадывался, наконец, Кудовчин, - все бы вам резвиться, молодежь…

«Не спеши. Спешить некуда. Миг, когда

надо будет стать молнией, ты сможешь

увидеть только не торопясь»

из возмущений Мацууры.

В начале марта позвонила Светка. Спросила, как собирается её подруга отметить Международный Женский День и, заодно, годовщину свободы от супружеских долгов.

Узнав, что Оксана пригласила коллег отметить праздник у себя дома; ведь живет одна и стеснить её трудно; Светуся радостно запричитала:

- Как это хорошо: собраться, посидеть чисто по-педагогски. Может, давай и я загляну? Вдруг и меня потискают.

- Насчет потискать обещать ничего не могу, вечеринка корпоративная, - ответила Оксана, - но если хочешь, загляни; внесешь свежую струю.

- Да-да, обязательно загляну… Ох эти струи, свежие струи, - резвилась в трубке Светка.

С этой-то вечеринки по случаю восьмого Марта у некоторых её участников наметилась в жизни действительно свежая струя.

«Иногда для того, чтобы выждать,

приходится прикладывать

чем для того,

действовать»

из бахвальств Мацууры.

Кузьма Ильич участия в разгоревшемся веселье принимал мало и, казалось, совсем заскучал. Хозяйка, заметив, что потенциальный пенсионер грустит и с завязанными глазами не снимает прищепок с одежд захмелевших математичек, чем с упоением занимались физрук и физик, решила развлечь старика своими рисунками для комиксов. Ботаник был очень признателен Ксюше, как он ее иногда называл, за то, что можно побыть в стороне от утомившего его веселья, и с удовольствием стал разглядывать наброски представителей «злого царства». К тому же, под смех и повизгивания начинались те самые танцы, которые ни Оксане, ни Кудовчину не нравились. Разгоряченная Светуся с двоеборцем выделывали в танго такое, что глядя со стороны, трудно было поверить, что все это происходит при большом стечении педагогов. Сами педагоги тоже старались не отставать от забойного дуэта и, хотя некоторым не доставало гибкости, танго складывалось-таки вдохновенным. И никто не заметил, как ботаник с историчкой уединились в другой комнате.

Кузьма Ильич внимательно и молча разглядывал рисунки, и видно было, что они ему нравятся. Узнав, что Оксана рисует комиксы уже давно, ботаник с улыбкой спросил, не мучают ли ее по ночам кошмары от такого обилия монстров и монстриков, и вдруг, не дождавшись ответа, бросил очередной рисунок на стол и резко убрав руки за спину, замер, уставившись на Оксану.

Оксана поглядела на рисунок, это был ее последний шедевр, затем на ботаника, и снова на рисунок.

- Что случилось, Кузьма Ильич? – обеспокоено спросила она.

Кудовчин мгновение смотрел на нее, затем перевел взгляд на персонажа, изображенного на бумаге и, словно желая и не решаясь говорить, задвигал своими массивными губами.

Внезапно зазвучавшая трелль будильника заставила обоих непроизвольно вздрогнуть. Кузьма Ильич глянул на правое запястье; будильник на руке замолчал.

- Мне пора, Оксана Леонидовна, - сухо и как-то нерешительно произнес Кудовчин, - не провожайте меня. Я уйду потихоньку.

Он приложил палец к губам, словно запрещая Оксане говорить, и быстро вышел из комнаты.

Педагоги продолжали клубиться, иногда схватывая с отодвинутого в угол стола рюмку-другую чего-нибудь, и внезапное появление ботаника вызвало всплеск восторга.

- Вы сделали это, Ильич, - не то утверждая, не то спрашивая, проворочал заплетающимся языком двоеборец. – Нам Ильичам всегда так трудно с этой историей, когда она еще и с географией…

- Помолчи, Никитин, - одернула его Светка. Судя по всему, они с физруком успели перейти на «ты».

Веселье продолжалось недолго. Уход ботаника послужил знаком остальным, что пора по домам. Оксана Леонидовна, пребывая в недолгом недоумении относительно поведения Кузьмы Ильича; за ним и раньше водились странности; проводила гостей и собралась было спать, когда в прихожей раздался звонок. Вернулся Никитин.

- Оксана Леонидовна, - начал он грустно и пьяно, - я не дойду до дому…

- Никитин, - перебила его Оксана. – Здесь вы спать не будете.

Она встала в дверях, преграждая физруку дорогу.

- Как радостно это слышать, - тонкие губы двоеборца растянулись в улыбке. – А что мы будем делать, если не будем спать?

- Рома, - Оксана начала раздражаться, - вы же не хотите, чтобы ваш профиль испортился?

Никитин качнулся и схватился за дверной косяк:

- Оксана Леонидовна, вы собираетесь хранить меня в холодильнике?

- Вот что, Никитин, - Оксана успокоилась. Ей даже стало весело, - я сейчас на счет «два» хлопну дверью, и вас уволят за профнепригодность. У вас будут сломаны пальцы и в лицо никто не будет узнавать.

Оксана сосчитала до двух, и дверь понеслась навстречу двоеборцу.

Но и в пьяном виде Роман Ильич не потерял сноровки; тело физрука успело-таки, взмахнув руками, качнуться назад.

Оксана слышала, как за дверью ее незадачливый ухажер шумно пытался совладать с равновесием, и как что-то бубня, направился к лифту.

Убирая со стола остатки педагогического пира, Оксана еще некоторое время прислушивалась к звукам на лестнице, но физкультурник, похоже, все-таки, ушел. «Профиль, наверное, не испортила, - думала Оксана, - а то еще Светка обидится, что кавалера ее ранила».

Зазвонил телефон; Светуся добралась до дому.

- Ой, Оксанка, - по голосу чувствовалось, что Светка в прекрасном настроении, - этот ваш физкультурник просто, прелесть, какой мерзавец.

- Знаю, - прижимая трубку к уху плечом, Оксана протирала тарелку, - я его едва спровадила.

- Он что? Возвращался? – Светка рассмеялась. – Вот уж, действительно, двоеборец. Хочет с нами, наверное, побороться с обеими сразу.

- Да уж, - Оксана переложила трубку на другое плечо, - напиться, поблевать и с голой бабой побороться. Лучший вид спорта.

- Ладно тебе, - настроение Светуси не ухудшалось. – Не такой уж он был и пьяный. Ты пьяных мужиков мало видела. Представляешь, назначил мне свидание на пятницу. Сказал, что заедет за мной на работу. А какая у него машина?

- Сорок первый москвич, - усмехнулась Оксана. – Куда на свидание позвал?

- В Ледовый. Там, говорит, какое-то веселое мероприятие на коньках, а потом в ресторан.

- Прямо в коньках? Ты не забудь коньки снять, когда в сауну пойдешь.

- А ты что, уже была? – Светка весело залилась. – Откуда ты знаешь, что там сауна есть?.. Ой-ой-ой в туалет хочу. Побегу. Оксаночка, может быть ты с нами тоже в Ледовый поедешь? Глядишь, и тебе хоккеистика какого-нибудь подберем.

- Да-да, - с хорошей такой клюшкой, -- засмеялась Оксана. – Нет уж, спасибо! Борись ка ты с двоеборцем сама.

- Ой, Оксанка, побегу, а то сейчас лопну.

В трубке раздались короткие гудки.

«ученик учил уроки, у него в

чернилах щеки»

из немацууры.

Школа. Уроки. Ученики. Рабочий день Оксаны Леонидовны заполнен обычной рутиной, сопутствующей любой училке. Подопечный класс должен получить плановую контрольную. Разношерстный и бойкий коллективчик, в котором Оксана исполняла роль классной дамы, весело возмутился, заявив, что контрольных и так многовато. Мол, вот и по естествознанию только что была контрольная. Причем, вариантов Кузьма Ильич почему-то задал по числу учеников. Тимка Свиридов возмущался больше всех; ему, видите ли, необходимо срочно ехать к бабке с дедом, а табель без результатов по контрольным ему не закрывают. А результатов по естествознанию нет, потому что Кузьма Ильич заболел и на уроке сегодня не появился.

Ботаник действительно на работу не вышел. Недолго говорил с директором по телефону; сказался больным. Оно и понятно. После веселья накануне возможно плохо себя почувствовал.

Оксана машинально прокручивала в голове минувший день, добираясь в метро домой. Вспомнился Никитин, говорящий в учительской с кем-то по телефону. Судя по разговору, на другом конце провода был его старый приятель. Никитинский профиль был цел. Значит, свидание с дверью не состоялось. Интересно, состоится ли свидание со Светкой, думала Оксана. Роман Ильич избегал встречаться с ней глазами. Буркнул только короткое «здрасьте». Извиняться за вчерашний визит не стал. Оксану это не обидело. Ей было даже забавно; что-то ещё расскажет Светуся после свидания с двоеборцем на льду?

Эскалатор вынес Оксану на поверхность. Вечер мало походил на весенний. Не смотря на слякоть, чувствовалось, что старушка-зима еще не сдается. Оксана подошла к лотку с прессой, поискала глазами журнальчик комиксов. В нынешнем номере «злое царство» как раз должно было получить очередное сокрушительное поражение и начинать перевоплощаться.

Купила два номера. В голове снова закрутились мысли о школе. Тимка Свиридов со своими дедом и бабкой. Все уши сегодня прожужжал; бабушка с дедушкой зовут, надо ехать; а если контрольные переписывать, то когда же ехать?.. Так писать их надо так, чтобы не переписывать… Оксана остановилась, развернула комикс. На странице герои приканчивали последних монстров.

«А может случилось что у его предков», - продолжала размышлять Оксана. Парень живет с теткой, родители где-то в заграницах; не то в Азии, не то в Африке. Строят ГЭС или канал – Оксана точно не помнила. Как классный руководитель, она вынуждена была, буквально, коллекционировать мнения различных преподавателей о своих учениках. Тимка Свиридов, со слов многих Оксаниных коллег, был мальчиком крайне любопытным. Доучившись до восьмого класса, мог хвататься сразу за несколько дел, но редкое из них доводил до конца, и по этой причине всегда имел проблемы с успеваемостью. Новый психолог, пришедший на смену рыжеволосой бестии, умыкнувшей у Оксаны мужа, охарактеризовал Тимофея Свиридова как потенциального зануду. Мол, энергии своей придать конструктивное направление затрудняется. Очень много всего может наделать, и лишь потом задуматься – для чего? Причем прекрасно осознает в себе это качество, но сделать с этим, по его собственным словам, ничего не может. Как выяснилось, говорит Тимка об этой своей особенности чуть ли не с детства, чем ставит окружающих в тупик. Учителя зачастую не понимают: действительно мальчик не может ничего поделать с собой, или просто не хочет и издевается? Если не хочет, думала Оксана, то доверять ему в будущем какие-либо ответственные дела небезопасно; а если не может? Психолог на это предположил: не болен ли Тимофей, и не следует ли ему подлечиться; как-нибудь летом, в каком-нибудь оздоровительном заведении? Спортом, правда, Тимка занимается лишь в пределах школьной программы. Командные виды спорта не любит. Приятелей среди сверстников фактически не имеет. И все по причине занудства. В общем и целом, общения с ним избегают даже очень общительные люди. Единственным, с кем у Тимки в школе складывалось хоть какое-то взаимопонимание, был Кузьма Ильич Кудовчин. После профилирования учеников по склонностям к наукам, ботаник рассчитывал, что Тимка двинет в естественники, и бывало, забывшись, давал на уроках задания, которые выполнить могли лишь те, кого тянуло к биологии с ботаникой.

- Ох уж эти естественники, - неожиданно для себя вслух произнесла Оксана и смущенно огляделась: не услышал ли кто, как она сама с собой заговорила..

Рядом никого не было, но на другой стороне улицы, в фигуре, скрывшейся за автобусной остановкой, она готова была узнать никого иного, как Кузьму Ильича.

«Что за наваждение», - Оксана мысленно встряхнулась. Вспомни ботаника – он и появится… Хотя, вряд ли это – он. Здесь ему делать в такое время совершенно точно нечего.

До дома оставалось не более трех минут ходьбы. Оксана зашла в магазин. Отсчитывая в кассу деньги, она бросила взгляд на улицу через стекло витрины, и ей снова показалось, что человек перешедший дорогу и исчезнувший за остановкой на ее стороне улицы, был, все-таки, Кудовчин. Подхватив пакет с покупками, Оксана выскочила из магазина, рассчитывая столкнуться с ним нос к носу, однако среди прохожих не оказалось никого хотя бы отдаленно похожего на ботаника…

Она умышленно неторопливо прошла последние метры до парадной, дважды резко обернулась, но сверхъестественного появления естественника не произошло…

Дома, уже переодевшись и поужинав, Оксана собралась позвонить Светке, но тут телефон выдал вдруг одноразовую трель и замолчал.

Оксана набрала номер подруги и спросила: не звонила ли та ей только что. Светка сказала, что собиралась позвонить, но Оксана ее опередила.

- Представляешь, наш двоеборец сегодня действительно намекал на сауну.

Оксана слышала в трубке как у подруги что-то шумно готовится на плите.

- С каких это пор он стал нашим?

- Да не суть, -- хохотнула Светка, - ты лучше скажи: идти мне кататься на коньках или нет?

- Конечно, сходи. Порадуй маньяка, - подзадорила ее Оксана.

- Ой не пугай меня. С маньяком! И на коньках! Не сильно ли хорошо мне будет?..

Светка еще долго бы разглагольствовала о предстоящем свидании, но Оксана прервала подругу:

- Светусь, мне нужно к контрольной готовиться.

Утром в учительской Оксана оказалась первой. Такое с ней бывало обычно после плохого сна. Персонажи ее комиксов за все время работы над ними во сне еще ни разу ее не навещали, а тут нарисовались в компании ботаника. Она не различала лиц, единственный, кто был узнаваем – это Кузьма Ильич. Монстры и монстрики не сохранили своих изображений, но смутными фигурами маячили где-то на грани сна и бодрствования. Оксана плохо спала, вертела под головой подушку и в школу пришла раньше обычного.

На столе Кузьмы Ильича стопка ученических тетрадей прижала какой-то тонкий журнал. Оксана подошла к логову ботаника и потянула этот журнал. Тетради двинулись и норовили уже прыгнуть со стола, но Оксана прижала их пальцами сверху и только сейчас обратила внимание на то, что это тетради ее учеников. Верхняя принадлежала Тимофею Свиридову.

Взяв журнальчик из-под тетрадей, Оксана узнала свежий номер комиксов; два таких же она купила накануне у метро. Машинально листнув Тимкину тетрадь, она нашла последние записи; на трех страницах красовалась контрольная. Оксана попыталась вчитаться. Ботанико-биологический замес так настырно сквозил в тексте, что она, поморщившись, закрыла тетрадь и перевела взгляд на комиксы. Сзади хлопнула дверь.

Роман Ильич Никитин, зачехленный в спортивный костюм, внес свой пресловутый профиль в учительскую и искоса глянул на Оксану.

- Доброе утро, - Оксана постаралась вложить в голос максимум приветливости.

- Здравствуйте, Оксана Леонидовна, - физрук был заметно спокоен.

- Я на вас, Никитин, не сержусь, и вы можете о своем недавнем визите ко мне не беспокоиться.

- Правда? – Роман Ильич явно обрадовался. – Не могу сказать, что это не повторится… то есть… - Он замялся, - повторится, но не так…

- Экий вы весельчак, Роман Ильич. Как это вам удается быть одновременно застенчивым и наглым?

Роман Ильич ничего не успел ответить. Дверь открылась, и в учительскую повалили педагоги. Заглянул директор. Увидел Никитина:

- Роман Ильич, вы мне нужны… А Кузьма Ильич, господа, по прежнему болен, - бросил он мимоходом и вместе с физруком вышел в коридор.

- Бедный старик, -- вздохнула одна из математичек, -- может надо его навестить? Оксана Леонидовна, это, похоже, по вашу душу, -- она кивнула на дверь, из-за которой торчала голова Тимки Свиридова.

- Что случилось, Тимофей? – Оксана вышла к Тимке, и они двинулись по коридору рядом.

Лицо у парня было озабоченным; и если бы он не пытался при этом сделать его еще и невинным, Оксана подумала бы, что случилось, действительно что-то жуткое.

- Я по поводу контрольной, Оксана Леонидовна, - начал Тимка, - мне нужно на неделю уехать к дедушке.

Он вопросительно глянул на свою классную, словно прикидывая, какое впечатление на нее произведет указанный срок отлучки.

- На неделю? – Оксана удивилась. – Ты считаешь, что у тебя все в порядке с учебой?.. К тому же сегодня у нас с тобой контрольная по нашему любимому предмету… А результаты контрольной Кузьмы Ильича ты знаешь? Он болен, и когда выйдет на работу, неизвестно… и…

Тут Оксана прервала себя на полуслове:

- Контрольные в учительской. Если там у тебя все в порядке…- а ведь, кстати, она их листала, и кажется они проверены, - если там у тебя все нормально; и моя контрольная сегодня будет исполнена, то и поезжай к дедушке, Тимоша, ладно. На перемене я посмотрю твою работу у Кузьмы Ильича, а сейчас пора по урокам.

И с этими словами Оксана направилась к классу, в котором ей предстояло вложить в головы школярам новую тему.

Тема была интересная, как считала Оксана; это была когда-то ее дипломная работа. Ох уж это «когда-то», подумала Она. Называлась тема «Развитие дисперсных диаспор Санкт-Петербурга в советский и постсоветский периоды истории России». Никаких дополнительных материалов на этом уроке ей не требовалось и, заглянув в учительскую и еще раз бросив взгляд на кипу тетрадей на столе ботаника, Оксана решила, что отпустит Тимку к деду с бабкой, даже если он плохо напишет контрольную.

На перемене Оксана не обнаружила тетрадей на столе Кудовчина. Никто не видел, как и когда они исчезли.

Выйдя из учительской озадаченной, она остановила проходившую мимо техничку:

-- Не заходили ли вы в учительскую? – задумчиво посмотрев на пустое ведро в руке служителя чистот, спросила Оксана.

Та, перехватив ее взгляд, улыбнулась:

- Вы, милочка, суеверны. Никак пропало что?

- Да. Со стола Кузьмы Ильича исчезли тетради.

- Так, может, он их и забрал, - техничка поставила ведро на пол и оперлась на швабру, видимо приготовившись к продолжительной беседе.

- Он не мог их забрать. Он болен.

- Он, может, и болен, но не на столько, чтобы тетради не поднять. Я его сегодня со стопкой тетрадей видела. Нес. Поздоровался. Сказал зачем-то: «Вот, несу». А мне оно интересно? Ну и неси себе.. Проверять, сказал, надо. Так что, думается, тетради не пропадут.

Оксана поняла, что вечером придется ботанику позвонить.

Во-первых, необходимо узнать Тимкину оценку за контрольную, а во-вторых… Во-вторых, Оксане показалось странным, что Кузьма Ильич забрал тетради на проверку; ведь она отчетливо помнила, что после последней записи в тетради Свиридова резюме ботаника есть. Зелеными чернилами; старик один пользовался такими. Оценки в тетрадях он не ставил, успеваемость учеников отмечал где-то у себя в записной книжке. Получалось, что у него всегда при себе все данные по всем, кому он преподавал естествознание. В тетрадях же он обычно кратко записывал совет по качеству изложенного. Коллеги такую методу находили странной, но результаты она давала.

Как бы то ни было, а до вечера Оксана выбросила из головы и ботаника и методы его работы.

Вечером же позвонил Свиридов. Попросил быстрее проверить его работу. Якобы звонил его дедушка и торопил с приездом.

Оксана только что поужинала и за тетради еще не бралась. Позвонила Кудовчину; трубку никто не брал. Оксана перезвонила Тимке и посоветовала ему для ускорения процесса съездить на квартиру к Кузьме Ильичу и посмотреть дома ли он.

Снабдив Тимофея адресом, не без труда раздобытым через директора школы, Оксана углубилась в проверку контрольных работ.

Через некоторое время позвонил Тимка. Сообщил, что дверь никто не открывает, и из квартиры звуков никаких не слышно.

- Откуда ты звонишь? – осведомилась Оксана.

- С мобильника. Стою на лестнице и не знаю, как быть. Оксана Леонидовна, что же делать? Мне к деду надо.

- Поедешь, поедешь к деду, - успокоила ученика классная. – Но завтра. Вечером.

Тимкины пращуры, как и полагается деду с бабкой, людьми были пожилыми, и обитали, по словам Тимофея, где-то в Грузино. Дед, Андрей Тимофеевич Свиридов, старикан был, каких много среди отставных военных. Без малого восьмидесятилетний худой человечек, тщедушный на вид, но жилистый и не по годам физически сильный. Большой мастак полакомиться водкой, пил не до упаду, и пьяным, обычно, ругал дом, в котором жил, огород с деревьями, бабку и кроликов, которым траву косил исключительно трезвым. Пока кролики не накормлены – капли в рот не брал. Имел боевые награды, но на фронте не был; все награды получил во время срочной и сверхсрочной служб на Дальнем Востоке, где в районе Находки охранял лагеря. Эту часть своей жизни Андрей Тимофеевич вспоминать не любил.

Трезвым с собеседниками бывал обычно молчалив, насуплен и внимателен; в разговоре же запускал частенько повелительные нотки. Свой большой двухэтажный дом с двумя просторными верандами Андрей Тимофеевич старался содержать в порядке, поскольку летом верхний этаж сдавал интеллигентному семейству. Денег от пенсии и аренды хватало на пропитание и лекарства для бабки. Та, будучи грузной и до сих пор на голову выше супруга, ходила с трудом, опираясь на палку… В конце зимы и весной в иные дни бабка перемещалась даже с двумя палками, чем крайне раздражала Андрея Тимофеевича. Он, однако, в такие дни хоть и ругал ее, но близко старался не подходить, по опыту зная, что опершись на одну клюку, Ядвига Сергеевна другою может действовать как самурайским мечом, а то еще и ногой взбрыкнуть.

Ядвига Сергеевна в девичестве была уроженкой Владивостока. Дочерью портового железнодорожника, в прошлом красного партизана, отсидевшего после Войны за саботаж, и комсомолки, обустроивавшей «край нашенский» по путевке ЦэКа и зову сердца. Матери Ядвига Сергеевна не помнила; ее отец все, что знал о матери, унес с собой в могилу. Дочку же выдал замуж за конвоира, водившего его на работы вне зоны.

- Ты на станцию ходил-не ходил? Звонил-не звонил Тимке? – Ядвига Сергеевна всматривалась с крыльца в огород, где Андрей Тимофеевич вместе с собакой что-то дружно закапывали.

Видя, что ее благоверный никак не реагирует на вопрос, Ядвига Сергеевна осторожно спустилась ступенькой ниже и умышленно громко стукнула костылями. Дед прекратил закапывание, глянул на супругу и направился к дому. Собака, низкорослая дворняга цвета пыльного асфальта, быстро обнюхала место, где помогала деду что-то прятать, и поплелась за хозяином.

Проходя мимо жены в дом, Андрей Тимофеевич недовольно проворчал:

-- Звонил-не звонил.. Сказал же, что приедет, значит приедет.

-- А сегодня утром-то ты звонил? – не унималась Ядвига Сергеевна, - а то уж все приготовлено, а ни слуху, ни духу. Ты бы, Дюшенька, сходил на станцию, узнал бы, когда ждать-то.

-- Ты бы Ягода-ядь, поменьше мне советов советовала, - Андрей Тимофеевич обернулся в дверях, - все не привыкнешь, что не в стране советов живем.

-- Да ты никак ругаешься? – Ядвига Сергеевна неспешно разворачивалась к деду.

Тот вошел в дом и, остановившись у зеркала в прихожей, глянул в него и еще недовольнее произнес:

-- Да нет пока.

Ядвига Сергеевна придержала одной клюкой закрывающуюся дверь и мягко пожурила деда:

-- Неправильно ты ругаешься, Дюшенька. Как бы нам со снедью-то не поторопиться? Ты-то все ли приготовил?

-- Все-все, - дед продолжал недовольно разглядывать себя в зеркале. – Надо только косорыловки припасти; на всякий случай побольше…

Он оторвался от зеркала и двинулся куда-то в недра дома. Собака, прощемившись мимо Ядвиги Сергеевны, составила ему компанию.

-- Яблошной искрометной, - раздался из глубины дома торжественный голос Андрея Тимофеевича.

А в это время в Городе был в разгаре такой же четверг, как и в Грузино. Учебная рутина в школе подходила к концу, и двоеборец Роман Ильич Никитин предложил Оксане свой сорок первый Москвичъ для поездки к дому ботаника.

Оксана, так и не дозвонившись в течении дня до Кузьмы Ильича, решила навестить-таки Кудовчина, и приняв предложение Никитина, заставила Тимку Свиридова ехать к ботанику с ней.

Никитина компания ученика нисколько не смутила, и всю дорогу до шестой линии он двусмысленно пошучивал, чем пару раз развеселил даже Тимку.

Дверь кудовчинской квартиры была заперта. Обзвонив соседей, но так ничего и не выяснив, троица встала перед выбором: кого звать на помощь. Милицию или спасателей. Рассудив, что спасатели, хоть и лучше, но без милиционера вскрывать квартиру могут и отказаться, Никитин предложил позвонить своему приятелю-менту. Забрав у Тимки мобильник, он из своего извлек номер приятеля и по Тимкиному подробно изложил суть проблемы.

- Держи, - вернул он телефон Свиридову. – Результаты контрольной важны тебе, вот ты и попал на время.

- Роман Ильич человек крайне экономный, и собственное время терять не любит, - прокомментировала ситуацию ученику классная. – Он хочет помочь.

Тимка лишь хмыкнул, убирая мобильник в карман.

Приятель Никитина приехал довольно быстро. Жил он на Наличной, и выслушав по телефону Никитинскую повесть, прихватил с собой набор отмычек.

Двоеборец официально представил Оксане с Тимкой стража порядка, отрекомендовав его как Андрея Андреевича Стечника.

Оксане мент показался приятным. Он недолго возился с дверью, и когда все вошли в прихожую, она рассмотрела его получше. Андрей Андреевич был светловолос, улыбался широко и казалось, постоянно, демонстрируя при этом солидных размеров зубы. И только при долгом наблюдении за ним Оксане показалось, что за частым улыбанием кроется попытка скрыть едва заметную заячью губу.

Когда еще ждали Стечника на лестнице, Никитин в нескольких словах описал своего друга Оксане с Тимкой. По словам двоеборца Андрей Андреевич был человеком невспыльчивым, хотя, в экстремальных обстоятельствах мог напортачить не только во вред окружающим, но и себе.

Скуповатый и женатый, Андрей Андреевич воспитывал двух дочерей и, как и всякий мент, был склонен к демагогии. Долгий разговор с ним по телефону Никитин объяснил именно этим его качеством.

- Вылитый заяц-людоед, - шепотом охарактеризовал милиционера Оксане Тимка, когда в прихожей общими усилиями они обнаружили наконец-то включатель света.

- Все стоим там, где стоим, - сказал Стечник, - спичками и зажигалками не пользуемся.

Он вынул из кармана фонарик и добавил:

- Руками ничего не трогаем.

- Пользуемся другими частями тела, - сострил было физрук, глянув на Оксану.

Та осматривала пространство и мельком Стечника. Рослый и широкоплечий он показался ей таким, о ком говорят: детинушка.

Высоченный потолок во всей квартире Кудовчина был отделан дубом. Длинный коридор упирался в туалет с ванной и уводил налево в узкую как пенал кухню. Это была единственная комната, в которой дуба на потолке не было. В коридоре, напротив двери в огромный зал, стоял древнейший шкаф, на котором лежали два кожаных чемодана. Чемоданы выглядели старинно, но не ветхо. Рядом со шкафом, ближе к входной двери, на самодельной полочке – набор обуви. Ботинки и туфли на ней казались сшитыми на заказ, но довольно ношенными. Перед ними на полу разлилась лужа гелеобразной жидкости с зеленоватым оттенком.

Стечник присел возле лужи, всмотрелся в нее, и рывком нагнув голову, принюхался.

- Да ты носом ткнись, - посоветовал Никитин и прошел в зал.

- Рома, шастай аккуратно, - проигнорировав совет приятеля, сказал Стечник, - непонятно что разлито..

Оксана с Тимкой последовали за физруком в комнату, которая, видимо, служила Кудовчину и гостиной и кабинетом. Стол в центре размером был едва не с бильярдный. Сходство было бы вообще полным, если бы не отсутствие бортов с лузами. Зеленое сукно его поверхности по краям ограничивалось узкими дубовыми столешницами. С потолка к центру стола на витом проводе свисала лампа в матерчатом абажуре. Окно с синевато- красными витражами протянулось во всю стену напротив двери в коридор. Еще одна дверь, широкая и двустворчатая, слева от вошедших, вела в спальню. То, что это – спальня, демонстрировала большая железная кровать, видимая через дверной проем… На шкаф, книжную полку почти до потолка, и маленький круглый столик с двумя, в стиль ему сделанными стульями, приходилось совсем мало места. Окно здесь тоже было сплошной витраж. И хотя было втрое меньше гостиного, так же занимало всю стену. Вообще стены в квартире были максимально спрятаны книжными шкафами.

Даже массивный кожаный диван в зале был выдвинут ближе к столу, и к его спинке сзади был приставлен невысокий книжный шкафчик.. Вся мебель, кроме стола и дивана это были еще три стула и банкетка, и даже стремянка возле одного из шкафов, выглядела как гарнитур какого-нибудь тысяча восемьсот затертого года. Видимые между дубовым потолком и шкафами стены кое-где закрывали картины.

- Очень похоже на любительскую мазню, - определил живопись физрук.

- Отсюда трудно разглядеть, - добавил милиционер. – На стремянку, что ли, залезть, - высказал он мысль вслух.

- Вы разбираетесь в живописи? – спросил его Тимка, и не дождавшись ответа, удивленно провозгласил:

- А телевизора-то нигде нет.

- Ушел видать, - покосившись на школяра, молвил Стечник. – Увидишь телевизор, выключи его.

Побыв в квартире Кудовчина минут двадцать, педагоги с милиционером и школьником так и не обнаружили ничего примечательного, кроме обстановки, витражей с потолком и лужи в прихожей. Никакого беспорядка и следов борьбы; три костюма, в которых Кузьма Ильич давал уроки, были на месте. Кровать в спальне не разбиралась. На столе лупа с массивной рукоятью и Оксанины комиксы. «Опять комиксы.», - подумала Оксана. «За такое короткое время человек пенсионного возраста пристрастился к комиксам?».

Два одинаково согнутых пополам номера. Оксана разогнула один; комиксы как комиксы; отгадок больше не стало. Машинально оставила журнал в руках, разглядывая достопримечательности ботанического жилища.

Когда отмычки заперли дверь, и все разместились в «Москвиче», Стечник закурил. Оксана обратила внимание на то, что он прихватил с собой оставшийся номер комиксов.

Никитин скептически поглядел на коллегу с приятелем и спросил Тимку:

- А тебе комиксов не досталось, бедолага? Нечем будет развлекаться в электричке?

- Мне не до развлечений, - Тимка покосился на журнальчики в руках классной и опера. – Зачем вам это, Оксана Леонидовна? – кивнул он на комиксы.

- Метро рядом. Давай-ка дуй на вокзал, - не ответив на его вопрос, сказала Оксана.

Тимка, обрадованный тем, что его отпускают, не взирая на неясность с контрольной, церемонно попрощался со всеми и направился в сторону Среднего Проспекта.

- Ну и что мы имеем? – начал Стечник, задумчиво глядя вслед удаляющемуся Тимке и похлопывая себя по колену свернутым в трубку журналом. – Ничего существенного… Он, что? Геолог? Этот ваш преподаватель? - милиционер все-таки изучил содержание книжных полок, поползав со стремянкой по квартире Кудовчина, - основная масса книг по геологии.

- Странно, - сказала Оксана. – Методических пособий целые залежи…

- И все эти пособия исключительно по геологии, - добавил Стечник, выбрасывая за окно окурок. – И комиксы эти… у него внуки есть? Или вообще родственники какие-нибудь?

- Чердак у него подрубило, и всего делов, – Никитин запустил двигатель и весело поглядел на спутников. – Не ломайте вы голову; если не объявится через три дня, тогда и будете беспокоиться. Комиксов старик насмотрелся и рванул огни зажигать…

- Потолок у него дубовый, - почему-то вдруг произнес Стечник.

- Ты чертовски наблюдателен, - усмехнулся двоеборец. – Да хоть стоеросовый… Дубовый потолок от потери крыши не страхует. А тут весна, вечеринка. Уединение с Оксаной Леонидовной; вот башня и поехала у старика… Короче, куда едем?

- Подожди, - Стечник положил руку на плечо Никитина и вопросительно посмотрел на училку. – Какая вечеринка?

Оксана поняла, что теперь в школе о ее хобби узнают все. Опер слишком доброжелательно глядел ей в глаза, жестом ладони как бы предлагая говорить:

- Вы что-то знаете, Оксана?

- Да, Оксана Леонидовна, - Никитин развернулся в кресле. – Что вы делали с

Кузьмой Ильичем в комнате, пока все скучали?

Оксане пришлось выложить все, что произошло во время празднования Восьмого Марта у нее дома. Двоеборец, узнав о ее увлечении рисованием, округлил глаза и выхватил у приятеля свернутый в трубку журнал.

- Тут же автором указана какая-то Анна Комель…

- Это псевдоним, - ответила Оксана. – А насчет того, как вы скучали, будете рассказывать в сауне.

- Какая еще сауна? – Стечник начал путаться.

- Это к делу не относится, - Никитин повернулся к рулю и включил передачу.– Это относится к те-елу, - мечтательно протянул он.

- Отвези-ка меня домой, - вздохнул опер, и Никитин, вырулив на Большой Проспект, направил машину в сторону Гавани.

Высадив приятеля возле дома, двоеборец предложил Оксане показать ему рисунок, так сильно подействовавший на ботаника, и выразил готовность поехать для этого к ней:

- Может, у меня тоже что-нибудь зазвенит, - ухмыльнулся он через плечо.

- Поезжайте лучше к себе и готовьте коньки, - сказала, выходя из машины, Оксана. – А комиксы лучше покупать, - добавила она напоследок.

- Давайте я вас хоть до Приморской подброшу, - не унимался двоеборец. – А коньки у меня готовы и, кстати, для вас тоже.

Оксана отмахнулась от физрука и направилась в сторону метро.

«Снег с дождем будто в

сговоре; плачут,

пъянствуют

прямо над городом

и камни как закусь

И не таким вроде

Холодом солнце

А девка как прыгнет

да как понесётся ниже»

из непогоды.

Весь следующий день, начиная с раннего утра, показался Оксане буквально нашпигованным событиями, которые, цепляясь одно за другое, запутывали её в свою круговерть. Как будто какая-то неведомая сила тащила её в этой паутине телефонных звонков и разговоров к тому, что за всем этим кроется и никак не желает раскрыться, демонстрируя лишь фрагменты своей большой и таинственной сути.

Оксана не успела еще толком проснуться, как позвонил издатель. Он мягко, но настойчиво требовал ответа. Говорил, что потребность известной продукции назрела настолько, что он вынужден искать исполнителей по нескольким направлениям; и было бы хорошо, если бы Оксана Леонидовна наконец-то дала хоть какой-нибудь ответ… Помедлив, он добавил, что было бы еще лучше, если ответ этот будет положительным… И утроил ставку Оксаны за будущие рисунки. Разумеется, если эти рисунки будут соответствующего содержания.

Хоть на каток иди коньки мерить со Светкой, подумала Оксана и пообещала вечером дать окончательный ответ.

Она едва положила трубку, как телефон опять взвился. На этот раз Тимка Свиридов звал в гости. Говорил какими-то загадками; был даже вкрадчив, подобно двоеборцу, хотящему любви, и очень, очень просил навестить его в

Грузино… Как можно скорее.

- Под Никитина косишь? – осведомилась Оксана. – Хватил свежего воздуха, и штанишки задымились?

- Что-что? – не понял, или сделал вид, что не понял, Тимка.

- Проехали, - осеклась Оксана, сообразив, что говорит с учеником, а не с физруком. – Зачем мне ехать к тебе и твоим предкам?

- Я не могу по телефону…

- Чего не можешь?

- Мне очень нужно с вами посоветоваться.

- Свиридов, ну так советуйся или отстань. Мне пора на работу. Чтоб через неделю максимум был на уроках.

И Оксана положила трубку.

Тимка тут же перезвонил опять. Сказал, что будет названивать ей в школу… Оксана едва отошла от телефона, как он снова залился трелью. Собираясь отчитать назойливого школяра, она набрала воздуха в легкие, но на другом конце провода раздался голос Стечника:

- Оксана Леонидовна? Это Андрей Андреевич. Вы еще не уходите?

- Как у вас оказался мой номер? – выдохнула Оксана… День начинался слишком активно.

- Взял у Никитина, - Стечник помолчал, словно почуяв, что Оксана не в настроении. – Вы себя хорошо чувствуете?

- Для катания на коньках? – учительница начинала злиться.

- На коньках!? – не понял милиционер. – Нет… я по поводу комиксов.

У Оксаны мелькнула шальная мысль: не знаком ли Стечник с ее издателем, и она на всякий случай спросила:

- Вас интересуют порнокомиксы?

- Почему порно? – Стечник удивленно замолчал. – Я давал их детям… - протянул он неуверенно.

- Нет-нет, - успокоила Оксана опешившего мента. – Это я шучу.

- Ну и шутки у вас, Оксана Леонидовна… Посмотрите, пожалуйста, как согнут ваш экземпляр?

Оксана вспомнила, что взятый у Кудовчина номер забыла в машине Никитина и сообщила об этом оперативнику. Тот выразил сожаление по этому поводу, и попрощавшись, положил трубку.

Оксана еще какое-то время слушала короткие гудки, силясь вспомнить как был согнут журнал, и не выкопав в памяти ничего, кроме того, что согнут он был, кажется, пополам, так и не позавтракав, отправилась на работу.

В школе техничка, та самая, которая видела Кузьму Ильича последней, встретившись с Оксаной в коридоре, остановила ее вопросом:

- Ну как наш профессор? Не болен? Говорят, вы его навещали.

- Не болен, - Оксана решила не вдаваться в подробности и собралась было

пройти мимо, но бабка, поставив неразлучное ведро на пол, оперлась на швабру и приготовилась-таки к долгой беседе.

- А вы не заметили случайно ничего странного в его поведении, когда видели его с тетрадями? – спросила Оксана.

- Значит, болен, - сокрушенно покачала головой техничка.

- Почему вы так решили?

- Стали бы вы меня о нем спрашивать, милочка, если бы все было в порядке… Нет, ничего странного я не заметила. Тетради нес. Хотел журнальчик в урну выбросить, да передумал. Мне отдал.

- Какой журнальчик? – насторожилась Оксана.

- С картинками… Сложил пополам и давай в урну пихать, словно и без того там мало всего…

- Что же вы сразу не сказали, - Оксана даже голос повысила от досады.

- А вы не спрашивали. Вы про тетради спросили. Я о тетрадях вам и сказала.

Бабка обиженно насупилась и собралась идти. Оксана, спохватившись, что своим тоном, возможно, обидела старушку, силилась вспомнить ее имя-отчество, и так и не вспомнив, примирительно взяла ее за рукав:

- Подождите. Пожалуйста.

Техничка снова поставила ведро и, довольная, приготовилась слушать извинения.

- Можно взглянуть на этот журнальчик с картинками? – просительная мина учительницы демонстрировала, что она очень сожалеет о том, что так резко говорила, и что ей до зарезу необходимо посмотреть дурацкие картинки.

- У меня он, - техничку несколько смутило желание вроде бы взрослой девы полюбоваться на то, что ботаник счел достойным урны. – На перемене я вам его дам, - неуверенно проговорила она и заспешила по своим пыльным делам.

В учительской Оксана застала физрука, грустно слушающего телефонную трубку.

Увидев объект вожделения, двоеборец торжествуя отключился от связи и обратился к Оксане:

- Я начинаю ревновать вас к ученикам. Звонил Свиридов; говорит, что очень вас хочет…

Оксана прервала Никитина:

- Вы зачем даете номер моего телефона кому ни попадя, Роман Ильич?

- Это не кто ни попадя, а оперуполномоченный. Он тоже вас искал. Ваши рисунки сводят людей с ума, - физрук бросил трубку на базу и потряс в руке комиксами. – Стечник интересовался как они согнуты, а я ему говорю, что они свернуты в трубку. Похоже, они так и просятся быть куда-нибудь засунутыми.

И без предисловий Никитин вдруг перескочил на другую тему:

- Оксана Леонидовна, может быть, сегодня в Ледовом Дворце вы расскажете о своем таинственном творчестве? А хотите, поиграем в снежную королеву?

Он говорил так, словно посещение Оксаной катка было делом решенным.

Она же, проигнорировав вопрос, подошла к двоеборцу, и взяв у него из рук журнал, развернула его. В месте сгиба находилось слово «кроссворд»; сам кроссворд располагался ниже и был не заполнен.

Дверь в учительскую приоткрылась, и появилась техничка. Видимо, она весьма озаботилась состоянием учительницы и решила не ждать перемены. В руке у нее был точно такой же номер, как и у Оксаны.

- Вот, - сказала техничка нерешительно, и увидев, что журналов два, изумилась, - а зачем же вам еще, милочка?

- Я вам верну, - быстро проговорила Оксана, и подскочив к старушке, буквально выхватила у нее журнал.

- О-о, - протянул Никитин, - крыша поехала у всей школы… не сменить ли мне работу, пока не поздно.

Он посмотрел на женщин, и сложив руки на груди, стал искать куда бы примостить свой зад.

- Вы, пожалуйста, не беспокойтесь, - бросил он техничке и едва не с любовью поглядел на Оксану. – У Оксаны Леонидовны профессиональный интерес. Она вернет вам эти рисунки с автографом автора. Может только пририсует что-нибудь.

Роман Ильич двинулся к двери, выпроваживая техничку доверительным тоном:

- Оксана Леонидовна покатается сегодня на коньках… и нарисует вам такое… внучата ахнут…

- Внучатки, - поправила вдруг двоеборца бабуля, - они у меня разные…

- Вернем-вернем, - Романа Ильича разбирало веселье.

- Мне ничего такого не надо, - техничка не понимала его. – Мне книжку верните – и все.

- Вернем-вернем… А от рисунков не отказывайтесь; Оксана Леонидовна такое может нарисовать! Вы сразу же все вспомните… или забудете… как наш ботаник…

- Не надо мне как ботанику, - уже из-за дверей слышался голос технички.

«Вот Светка стерва», - подумала Оксана. Уже растрепала этому хлыщу о порнухе.

Она рассматривала два совершенно одинаковых кроссворда и не замечала в них ничего такого, что могло хоть как-то озадачить глаз.

Вернулся Никитин. Звонок его мобильника, подделанный под мелодию из модного сериала, отвлек его от фразы, уже готовой было сорваться с тонких губ. Слушая кого-то, видимо очень назойливого, Никитин взял из рук Оксаны журнал и вгляделся в кроссворд.

- Участок суши, ограниченный с двух сторон водоемами, - сказал он в трубку и ткнул пальцем в текст рядом с кроссвордом, показывая Оксане фразу только что им произнесенную.

В сопровождающем кроссворд тексте она была едва заметно подчеркнута карандашом. То же самое было и в другом номере.

- Перешеек? – спросил двоеборец, и кивнув Оксане на трубку, добавил:

- Стечник кроссворд разгадывает… спрашивает: нет ли у Кудовчина дачи на Карельском перешейке… или знакомых, которые там живут?.

Оксана, вспомнив вдруг Тимкины настойчивые звонки, выхватила у Никитина трубку и сообщила Стечнику, что Свиридов сегодня упорно обрывал телефон и звал ее в гости; а его дед с бабкой живут как раз в Грузино, и может быть тут есть какая-то связь.

- Да вы просто зашкаливающий доктор Ватсон, Оксана Леонидовна! – проворковал Никитин.

Стечник выслушал Оксану и предложил ей навестить ученика.

- Я не поеду одна.

- Возьмите с собой Никитина. Он вас и обратно привезет.

- Только если и вы составите нам компанию, - Оксане совершенно не хотелось проводить в обществе физрука неизвестно какое время.

Стечник, подумав, согласился. Но сказал, что ехать придется вечером; днем у него дела.

- Придется вам, Роман Ильич, продолжить сегодня поиски ботаника, - сказала Оксана двоеборцу. – Так что про коньки пока забудьте.

Никитина нисколько не огорчило такое развитие событий, и он с видимым удовольствием согласился ехать с Оксаной куда угодно.

Вечером дозвонившись до Тимкиной тетки, Оксана выяснила у нее, где именно в Грузино живут ее родители, и тщательно приготовилась к поездке. Предупредила по телефону Светку о том, что физрук на сегодняшний вечер изъят из обращения. Но Светуся пусть не беспокоится и если хочет, может даже составить им компанию. Светка с готовностью согласилась.

Подруги вместе приехали в Озерки, где была назначена встреча с физруком и милиционером. Никитин сидел в машине один и вертел в пальцах коробочку с презервативами.

Внезапное появление дам спугнуло коробочку из его рук, и она упала. На мгновенье замявшись, словно прикидывая, встречать коллегу с подругой или найти коробочку, двоеборец смущенно улыбнулся, и выйдя из машины, открыл заднюю дверь… Стечник задерживался.

- Что будем делать в Грузино, Рома? – обратилась к Никитину Светуся, - я заметила, что ты в раздумье, - она глазами показала на коврик перед сиденьем.

- Я прихватил немного вина, - Роман Ильич оценивающе рассматривал девушек в зеркале над головой. – Думаю, что зря не съездим.

Подошел Стечник. Плюхнулся в кресло рядом с приятелем, обернулся поздороваться и уставился на Светку.

- Светлана, - протянула та ему руку, не то для поцелуя, не то для пожатия.

- Андрей, - опер слегка пожал Светке кончики пальцев и сказал, ни к кому конкретно не обращаясь:

- Я был сегодня на квартире ботаника…

- Зачем? – одновременно спросили Оксана с Никитиным, который даже отвлекся от поиска коробочки под сиденьем.

Светуся, очень заметно двинув коленями, нагнулась вперед, и запустив руку под водительское кресло, вынула оттуда потерянный двоеборцем предмет. Она демонстративно протянула коробочку физруку и буквально застрелила Стечника глазами.

Милиционер уставился на презервативы и сказал, будто беседовал именно с ними, и именно их это в первую очередь касалось:

- Лужа в прихожей исчезла… Все остальное – по прежнему… Кровать не только не разбиралась; на ней под пледом нет даже простыней.

- Видать, старина Кузя решил больше не спать, - предположил Никитин. Он вырулил на Выборгское шоссе и добавил:

- На кровати главное – не простыни…

Диджей из магнитолы медленно и печально рассказывал о весне. Усталый и томный голос словно обволакивал:

-- … дождь понесет очищение запахам… так вот оно что… Вот чем особенна эта весна. Она особенна тем, что ее слишком долго не было. Люди устали от ожидания… и когда она решила прийти, не осталось сил ей обрадоваться… Люди спокойно ходили по улицам и собирались у окон по одиночке, вспоминая запах бабушкиных половиков, связанных тихой рукою… и глядели на дождь… И глядели на дождь, не обращая вниманья на запах остывшего чая… А дождь оказывался на удивление ненавязчивым, совсем не таким, каким виделся из окна. В дожде том уже как будто побывало лето… Оно словно проскальзывало в нем, торопясь куда-то мимо.. в природу…

- Вот бредит-то! – Никитин переключил приемник на другую волну.

Стечник, не решаясь закурить, рассказал, что на ригеле дверного замка в кудовчинской квартире он заметил шов; как будто ригель разрезали, а затем аккуратно приварили отрезанную часть на место. Замок капризничал, когда опер закрывал квартиру, и ему пришлось с ним повозиться. Тренируя отмычки на открытой двери, Стечник и углядел на высунувшемся ригеле шов. В принципе, ничего особенного, только шов приходится как раз на просвет между дверным полотном и коробкой, когда дверь закрыта. Кто-то же заморочился пилить, или резать; и ведь непонятно чем!? И зачем? Вместо того, чтобы использовать отмычки? Однако удивления опера на этот счет никто не разделил, и всю дорогу до дома Свиридовых пассажиры сорок первого Москвича строили догадки относительно судьбы ботаника и мимоходом вводили в курс дела Светлану, которой причина поездки была совершенно не важна. Главное, что вечер сегодняшний занят мероприятием, и мероприятием, может статься, многообещающим.

В Грузино приехали в сумерках. Дом Андрея Тимофеевича и Ядвиги Сергеевны нашли сразу; Тимкина тетка очень подробно рассказала Оксане как до него добраться. Сам Тимка больше не звонил; ни Оксане, ни тетке, и та попросила классную обязать Свиридова-младшего сообщить о себе хоть пару слов. Оксана вспомнила, что когда Тимка звонил ей домой, номер его мобильника не определился; значит, звонил он с какого-то другого телефона; возможно, кончились деньги на счете.. В голову закралось беспокойство. Вообще, вся эта история с исчезновением Кузьмы Ильича, Тимкиными звонками и комиксами начинала казаться Оксане не просто странной, а какой-то даже не очень хорошей. Надежда на то, что в Грузино их ждет разгадка, почему-то отсутствовала, но проверить возникшие предположения все равно было нужно. Подчеркнутая карандашом фраза из кроссворда во всех экземплярах комиксов, побывавших в руках Кудовчина, как казалось, этого требовала.

В доме Свиридовых был накрыт нехитрый, но довольно обильный стол. Впечатление было такое, будто гостей здесь ждали. Андрей Тимофеевич сообщил, что Тимка появится завтра; ушел в гости к своему местному приятелю. Видятся они с ним лишь на летних каникулах, а тут такой случай. Чтобы слишком поздно не возвращаться, Тимка решил заночевать у друга, а завтра днем он обязательно позвонит тетке.

- Да вы не беспокойтесь, - Ядвига Сергеевна обратилась ко всем сразу. – Увидите завтра внучка.. Места у нас много.. Поужинаем, отдохнете с дороги. Очень хорошо, что о Тимоше так заботятся его учителя. Мы и не ожидали, что вас так много будет.

- Тимофей предупреждал о нашем приезде? – удивилась Оксана.

- Говорил-говорил, - бабка неспешно пробиралась в гостиную, кивая головой. – Мы и ужин приготовили.

Оксане показалось странным, что Тимка, не зная наверняка об их приезде, заморочил своих предков на приготовление ужина на несколько персон. Тем более было странным, даже если допустить, что у парня появилась интуиция, его отсутствие.. Предупредить бабку с дедом о визите учительницы, а самому уйти к приятелю?.. Оксана поделилась этим со Стечником, пока все размещались за столом, а бабка разогревала что-то на плите. Тот лишь пожал плечами.

Андрей Тимофеевич ненадолго отлучился и вернулся с двумя трехлитровыми банками какого-то напитка.

- Вот! – сказал он, усаживаясь рядом со Светкой и Оксаной за стол, - яблошная искрометная.

Физрук с опером сидели напротив, и фраза Андрея Тимофеевича была обращена именно к ним.

- Я пить не буду, - начал было Стечник…

- Почему? – отставник удивился. – Вечер уже есть, а косорыловка у меня знатная, хоть и не сильно крепкая.

- А он типа на службе, - пояснил Никитин и стал сдвигать ближе к банкам стаканы. – Мы-то с девушками хлопнем обязательно, - он подмигнул подругам. – Не беспокойтесь, Андрей Тимофеевич, пить будут все, и Андрюша тоже.

- Почему это – тоже? – возмутился опер.

- Потому, Андрюша, что я сейчас выпью и вести машину смогу только завтра. – Двоеборец торжественно поднял стакан:

- Ну.. За дом и его хозяев, приютивших нас на эту ночь.

- Вот это правильно! – Андрей Тимофеевич подвинул стаканы Светлане с Оксаной и добавил:

- И ваше здоровье что б было.

Понимая, что уехать обратно сегодня, видимо, не удастся, Оксана посмотрела на Никитина и взяла стакан. Светуся последовала ее примеру.

Выпили все кроме Стечника. Дед даже крякнул; скорее по привычке; напиток, действительно, крепостью не отличался.

- Что ж это за служба такая, что пить не позволяет? – обратился он к Стечнику.

- Да мент он, - ответил за приятеля двоеборец, наливая по второй.

- О-о.. – протянул отставной энкавэдэшник, подставляя под струю из банки стаканы, - непьющий мент – говённый мент. Так что ты, тезка, давай-ка накати.. Уж лучше быть хорошим говнюком, чем говенным ментом.

От дедовой тирады Оксана чуть не поперхнулась «яблошной искрометной», а Светка, хихикнув, подала Стечнику стакан и залпом осушила свой.

Оперативник посмотрел на деда, словно прикидывая, как отнестись к его словам, и взял у Светланы стакан.

Андрей Тимофеевич миролюбиво ему улыбнулся, отер ладонью рот, и оглянувшись, зычно крикнул жене:

- Ядя, давай горячее. Не возись!

Оксана со Светкой кинулись было помогать бабке, но Свиридов-старший жестом остановил их:

- Не надо. Сходите-ка лучше наверх, да выберите места, где спать будете.. а мы с мужиками пока языки почешем. – Он подмигнул Стечнику с двоеборцем, -- да возвращайтесь скорее, без нас спать не ложитесь.

И Андрей Тимофеевич захохотал.

- Там на веранде лестница наверх, - сказала Ядвига Сергеевна подругам, - а на шутки дедовы внимания не обращайте. Это все шутки военные.

Девушки скрылись на веранде, а за столом продолжилась беседа. Андрей Тимофеевич расспрашивал Стечника о его милицейской доле, подливал друзьям и себе из банки, теперь уже по чуть-чуть; видно было, что он захмелел.

- А ты-то, Рома, чем занят? – поднял он глаза на Никитина.

- Учу вашего внука через козла прыгать и на перекладине подтягиваться.

- Через козла прыгать?! – отставник аж выпрямился за столом, - через иного козла перепрыгнешь, так на перекладине и повиснешь.. Это что ж за наука такая?

Стечник, наконец, улыбнулся:

- Физрук он в школе.

- А-а, - Андрей Тимофеевич перевел взгляд на милиционера. – Мальчика через козла научить прыгать – это тебе не школьниц на матах овзросливать.

- Не трогаю я школьниц, - возмущенно обиделся двоеборец..

- Да ладно-ладно, - махнул на него рукой дед. – Выпускница по нынешним временам пошла сочная и в поддержке нуждающаяся…

- Меня интересуют женщины, - не сдавался Никитин.

- Эти что ли? – кивнул отставник в сторону веранды. – Эти ничего. Гладкие. У меня Ядя давненько уж не была такой…

- Наверно, давненько была, - поправил деда опер.

Андрей Тимофеевич уставился на него, затем посмотрел на супругу, которая двигалась в сторону стола, неся в руках дощечку с дымящимся казанком, и выговорил:

- Ходит пока… Но она у меня запорхает.

Он встал, подошел к телевизору в глубине комнаты и включил его. Белокурая певица на экране, медленно извиваясь, шептала в микрофон о любви. Дед смотрел на нее с минуту, разминая в руке пульт, и вернулся за стол.

- Совсем девка в имиджах заблудилась, - кивнул он в сторону экрана. – Можно подумать такую песню поет, что уж и задницей не покрутить..

Он положил пульт на стол и взялся за банку.

- Может, новости посмотрим? – предложил Никитин.

- Властелин пульта здесь я, - сказал с нажимом Андрей Тимофеевич, - давай-ка лучше еще по одной.

Ядвига Сергеевна раскладывала по тарелкам содержимое казанка, искоса и недовольно поглядывая на супруга.

Тушеная с морковью крольчатина защекотала запахом ноздри и заставила собутыльников взяться за вилки.

- Что-то девы-то задерживаются, - проговорил Андрей Тимофеевич и зажевал, скептически прислушиваясь к ощущениям во рту. – Ты бы, Ядя, сходила посмотреть, где они там пропали? – и с каким-то наглым задором глянув на опера с двоеборцем, добавил:

- Девы ваши станут наши…

Никитин чуть не подавился. Стечник положил вилку и вопросительно посмотрел на деда.

- Ты меня милицанерскими шнифтами-то не сверли… Шучу я так, - промолвил Свиридов-старший и, как бы про себя, проворчал:

- Что-то я распьянел. Проветрюсь пойду.

- Да уж сходи, Дюшенька; а то спасу от тебя не стало, - сказала Ядвига Сергеевна и поплелась на веранду, где незадолго до этого скрылись Оксана со Светкой.

- Лихой дед-то. Внучок совершенно не в него, - проговорил Никитин, когда они с приятелем остались за столом одни.

Стечник посмотрел на физрука и полез в карман за сигаретами.

- Тебе какая из двух больше нравится? – спросил его двоеборец.

- Покурю пойду, - помолчав, сказал оперативник и встал..

Ноги, как оказалось, слушались неохотно.

- А напиток-то и впрямь забористый, - Стечник кивнул на банку, вновь оказавшуюся в руках двоеборца. – Хочешь сначала ее побороть?.. По ногам во как врезало.

Он качнувшись, вышел из-за стола и щелкнул зажигалкой.

- По ногам-то пусть врезает, - Никитин наполнил стаканы, - лишь бы между ними не попало.

Вернулся дед. Осоловело поглядел на приятелей, на стаканы, довольно хмыкнул и полез усаживаться рядом с физруком.

Стечник затянулся сигаретой, икнул так, что в ушах что-то хрустнуло, и через веранду вышел на улицу.

Когда Ядвига Сергеевна вновь спустилась к собутыльникам; почему-то одна; Андрей Тимофеевич рассказывал Никитину что-то похабное и смешное. Физрук давился смехом и мясом, прихлебывая из стакана.

…-- Она мне говорит: я пришла на вас наехать. А я ей говорю, может лучше наскользнуть?.. – тут дед заметил вошедшую супругу. – Это я не о тебе. Это, Ядя, анекдот… Короче, - Андрей Тимофеевич понизил голос:

- Она говорит: выйди из меня немедленно. А я говорю, - тут он снова глянул на бабку, -- то есть он спрашивает: как лучше выйти? Так? Или вот так? А она говорит: как-как? Я не поняла..

Ядвига Сергеевна, покачав головой, ушла в другую комнату.

Выйдя на свежий воздух и сделав несколько затяжек, Стечник почувствовал как хмель из ног двинулся в голову, раскачивая по пути все тело. Он затоптал сигарету, не сразу попав на нее ступней, и вернулся на веранду. Из-за двери, ведущей в дом, донесся смех Никитина и невнятное бурчанье хозяина. Потянувшись к двери, опер потерял равновесие, и замахав руками, схватился за какие-то предметы, прислоненные к стене. На ощупь предметы очень походили на черенки лопат. Стечник оперся на один, как на трость, и почувствовал, что торец у черенка металлический… Да ведь это.. не лампа ли дневного света? Андрей Андреевич поднес неведомый предмет ближе к глазам. По весу это точно была не лампа. Свет на веранде не горел, лезть за фонариком было лень и невозможно, но даже во мраке Стечник разглядел, что в руках у него не черенок.

Предмет, действительно, напоминал формой лампу дневного света, но был тяжел и нестеклянен. С торцов – металлические набалдашники; Стечник крутнул один, и тот поддался, как будто был на резьбе. Отвинтив его, Андрей Андреевич качнулся, и из отверстия под набалдашником тягуче выскользнула жидкость. Она мягко упала на пол под ноги оперу, и он наклонил голову, чтобы увидеть – куда…

Прямо перед ним сидела собака и внимательно на него смотрела.

- А ты откуда? – милиционер перевел взгляд на приоткрытую дверь, через которую только что вошел с улицы, и пьяно протянул:

- А-а, пришла посмотреть, кто здесь топчется?.. Хороший песик.. Службу несешь?..

Собака подошла к луже и мгновенно ее слизала. Скорость, с которой это было сделано, так поразила опера, что он снова качнулся; на этот раз сильнее прежнего. Из цилиндра в его руке снова вылилась жидкость, но до пола не долетела. Пес сноровисто нахватил ее пастью прямо в воздухе.

- Да это твое любимое лакомство никак? – Стечник присел на корточки, устав раскачиваться, - на-ка еще.

И он опрокинул «лампу-черенок» прямо перед мордой собаки. Без брызг и шума жидкость освободила сосуд и гелеобразно растеклась между опером и псом, зеленовато переливаясь.. Точно такую же лужу Стечник видел в квартире Кудовчина. Андрей Андреевич резко разогнул ноги, и яблочно-искрометная наливка стукнула его изнутри в темя. Устоять оказалось невозможно, и милицейское тело очень оперативно распласталось на полу, накрыв собой лужу и заставив отпрыгнуть собаку.

- Ты куда, куда льешь-то столько? – Андрей Тимофеевич пытался остановить физрука, наполнявшего стакан.

- Да это я не себе.. Это тебе…

- А-а, ну тогда плесни.. плесни…

Глухой стук, донесшийся с веранды, отвлек обоих.

- Андрюше тоже пора горло смочить, - сказал двоеборец и начал целиться банкой в другой стакан.

Дед встал, и подойдя к двери, ведущей на веранду, распахнул ее.

- Он уже и так смоченный, - бросил он через плечо Никитину. – Ушатала милицанерушку косорыловка.

- Как это ушатала? – Роман Ильич, ловя ногами пол, зигзагами приблизился к деду и встав рядом, уставился на тело приятеля.

- Ого, разлегся. Хоть пристреливай… как загнанного коня, - с трудом проговорил двоеборец… Однако, Тимофеич, напиток у тебя уборочный..

- Да уж… - дед посмотрел на покачивающегося физрука. – Только пристреленного коня дорого не загонишь.

- Чего?.. – Роман Ильич попытался вникнуть в смысл фразы, однако процесс понимания не пошел, а лишь усугубил опьянение. Пол под ногами шевельнулся, и с размаху стукнув его по затылку, выключил в глазах свет. Какие-то мгновения Никитин еще слышал шипение газовых пузырьков в стакане с наливкой. Только стаканом, казалось, был он сам. Стакан лопнул, словно напиток порвал его в клочья, и сознание физрука расплескалось, испаряясь налету.

«Когда ваша печень плохо

себя чувствует она медленно

танцует и поёт грустные песни»

Стечник разлепил веки и осторожно подвигал головой. Шея работала. Андрей Андреевич приподнялся, опершись на локоть, и осмотрелся. Он лежал абсолютно голый в помещении очень похожем на железнодорожное купе. Тело опера занимало одну из нижних полок. Рядом на столике, сделанном из чего-то на вид очень мягкого, стояли пластиковые бутылочки с водой.

Стечник взялся рукой за ножку стола. Она была теплой и податливой. Он сжал ее пальцами. Пальцы работали нормально. Внутри ножки было спрятано что-то твердое; но ощущение твердости возникало не резко, а плавно по мере сжатия. Прямо как член, подумал Андрей Андреевич и сел.

Сходство помещения с вагонным купе было почти полным. Отсутствовало лишь окно над столиком, да верхние полки напротив располагались гораздо ближе друг к другу. Они были пусты. На нижней лежали три махровых халата, очень аккуратно разложенные таким образом, что при взгляде на них сразу становилось ясно, что это – халаты. Два были синего цвета, один красный.

Стечник прикрыл глаза и потянулся к бутылочкам с водой. Взял одну из них и отвинтил крышку. Сделал несколько глотков: на вкус – обыкновенная вода. Свет из маленьких окуляров в полу погас и тут же снова мягко вспыхнул. Андрей Андреевич наклонился и увидел три пары тапочек разных размеров; самые маленькие – красные, две другие синие. Стечник определил, что ему подойдут только самые большие из синих. Он неторопливо надел их и встал. Взглянув еще раз на нижнюю полку напротив и решив почему-то, что халат придется взять под цвет тапок, оперативник выбрал из синих наибольший и облачился в него. Обернувшись, он увидел, что на полке над ним лежит голый физрук с открытыми глазами, устремленными в никуда.

Роман Ильич повернул голову к приятелю и тихо спросил:

- Где мы, Андрей?

Стечник взял со стола бутылочку с водой и протяну ее Никитину, другую

бутылку, непочатую, положил в карман своего халата.

С самой верхней полки прямо в лицо Стечнику свесилась рука. Андрей Андреевич внимательно ее рассмотрел и отметил, что рука женская. Он приподнялся на цыпочках, чтобы заглянуть на полку и глаза в глаза встретился взглядом с Оксаной; такой же голой, как физрук и он сам минуту назад. Стечник протянул ей из кармана бутылочку с водой и, отвернувшись, посмотрел на халаты. Взяв красный, Андрей Андреевич не оборачиваясь, положил его прямо на Оксану и последнюю, оставшуюся на столике бутылку опять отправил к себе в карман.

Оксана, из-за тесноты на полке с трудом забравшись в халат, посмотрела на Стечника так, словно видела его сквозь сон.

Андрей Андреевич поднял к ней руки, приглашая спуститься, и проговорил:

- Кажется, мы, все-таки, не спим.

Оказавшись с помощью оперативника на полу, Оксана как-то нервно и не сразу зарядила в тапочки ноги и стала судорожно отхлебывать из бутылочки.

- В пурпур облачилась принцесса, - молвил Роман Ильич и попытался сесть на своей полке, - мне-то халат подайте.

Стечник протянул приятелю оставшийся синий халат, и посмотрев на Оксану, не отрывающуюся от горлышка бутылки, приложился к своей, вынув ее из кармана.

Никитин нарядился в халат и тапочки, и оглядев Оксану с приятелем, повернулся к зеркалу, которое, как и полагается в купе, было встроено в дверь. Только и дверь и полки в этом купе были, похоже, из такого же материала, как и столик. Оксана осушила, наконец-то, бутылку и тоже всмотрелась в свое отражение в зеркале. Она глядела в него так, словно не верила тому, что видит.

- Если это не тот самый свет, - проговорил Никитин, - значит, одно из двух: или это – белая горячка, или нас похитили.

- Кто? – удивленно посмотрела на него Оксана.

- Не знаю, - ответил физрук, с удовольствием ее разглядывая. Он еще ни разу не видел свою коллегу по работе в таком наряде.

Оксана заметно смутилась под его взглядом, и поставив пустую бутылку на столик, посмотрела на Стечника. Тот вздохнул и потянул ручку на двери. Бесшумно скользнув в сторону, дверь исчезла в стене и открыла вид на помещение совсем не похожее на вагонный коридор.

- Вы считаете, что нас похитили? – в голосе Оксаны сквозила настороженность.

- Я пока ничего не считаю, - Стечник вышел из купе и встал как вкопанный.

Оксана с Никитиным последовали за ним и тоже замерли.

В глубине помещения, напрочь лишенного углов, но гораздо большего по размерам, за таким же столиком, как в купе, сидел Кузьма Ильич Кудовчин в синем халате и синих же тапочках. То, на чем он сидел, нельзя было назвать стулом. Это была пластина, не то откинутая на шарнирах, наподобие сидений в коридорах купейных вагонов, не то выдвинутая из стены.

Кудовчин поднялся, и сиденье под ним быстро и плавно исчезло в прорези на стене, едва показывая из нее торец. Здесь так же все было отделано материалом таким же, как и в «купе».

- Что все это значит, Кузьма Ильич? – спросил Никитин и шлепнул Оксану сзади по округлой части халата.

Оксана неторопливо дернулась и с сомнением посмотрела на двоеборца. Роману Ильичу даже показалось, что в ее взгляде больше удивления, чем обиды.

- На ощупь – все настоящее, - хмыкнул физрук. – Значит, мы живы, или рай выглядит именно так.

Кузьма Ильич подошел к Стечнику и протянул руку:

- Кудовчин. Кузьма Ильич.

Стечник пожал большую ладонь ботаника, посмотрел на приятеля с Оксаной и произнес:

- Стечник Андрей Андреевич… Вы и есть тот, кого мы искали?

- Видимо, да, раз вы меня действительно искали, - Кузьма Ильич сунул руки в карманы халата и вздохнул, - Только я не думал, что мы встретимся вот так… То есть я думал, что мы вообще не встретимся… С вами, Ксюша, и с вами, Роман.

- Что все это значит? – Никитин подступил к Кудовчину вплотную и смотрел на него снизу вверх. – Где мы находимся?

- Я не знаю, Рома, - ботаник вернулся к столику и ткнул пальцем в выпуклость на стене; сиденье, с которого он встал, выдвинулось из своего гнезда. – Я здесь только во второй раз.

Кудовчин жестом показал на сооружение по другую сторону стола, напоминающее вросший в стену диван, и добавил:

- Да вы присаживайтесь. Что знаю, я расскажу.

Оксана с Никитиным сели, осторожно ощупывая диван, а Стечник остался на месте, озираясь и разглядывая предметы в этой странной комнате. Андрею Андреевичу было явно не по себе. Заячья губа стала заметнее обычного, может быть потому, что оперу было не до улыбок.

- Что значит: во второй раз, Кузьма Ильич? – Никитин двинул корпусом в сторону ботаника. – Нас кто-то похитил?

- Да. – Кудовчин нажал над столом едва заметный бугорок, и место, казавшееся на стене очерченным лезвием; настолько тонок был след; выдвинулось вперед и оказалось торцом ящика, заставленного бутылочками с водой.

- Типа бар, -- задумчиво произнес физрук, уставившись на ящик.

- Угощайтесь, -- как-то грустно усмехнулся Кудовчин и взял одну из бутылочек.

- У нас еще есть. – Никитин нахмурился; у него начало портиться настроение.

Кузьма Ильич сделал глоток, поставил пластиковый сосуд на стол и снова нажал бугорок рядом с ящиком, беззвучное исчезновение которого в стене окончательно испортило физруку настроение. Он шумно втянул воздух, посмотрел на Оксану, притихшую рядом, встал, с хрустом потянувшись, выдохнул и снова сел.

- Кто наши похитители? – вперился взглядом двоеборец в ботаника.

- Внешне вполне приличные люди…

- Что значит: внешне вполне приличные? – напомнил о себе Стечник.

Он тыкал пальцем в стену рядом с очерченными так же как над столом, геометрическими фигурами разных размеров и контуров, и фраза Кудовчина заставила его отвлечься от этого занятия.

Кузьма Ильич посмотрел на милиционера и проговорил:

- Они видны. Это бугорки. Присмотритесь. Рядом с каждым контуром… Вот там туалет, а рядом раковина и душевая. – указал он рукой на выступающие из стены и похожие на часть цилиндра в человеческий рост места.

Стечник нашел выпуклость рядом с одним из цилиндров и надавил ее ладонью. Стенка бесшумно и стремительно скрылась в паз, обозначенный теперь такой же тонкой линией, как и все другие контуры в помещении. Открылась ниша с унитазом и биде. Даже внешне было заметно, что они не керамические и не стальные. Из маленьких круглых окуляров в полу струился свет. Андрей Андреевич какое-то время смотрел на унитаз и вдруг легонько пнул его, словно рассчитывая на звук определить материал, из которого он сделан. Звук показался деревянным. Стечник оглянулся на педагогов и увидел, что они внимательно за ним наблюдают.

- А туалетной бумаги нет? – словно извиняясь, спросил он.

- Биде есть. – усмехнулся Кудовчин.

- Биде… -- пробормотал опер и уставился на сооружение рядом с унитазом, -- беда…

- Если из пищи здесь будет только вода, то ты сильно-то не разгадишся, -- сказал Никитин, и, встав, подошел к приятелю. Он стал присматриваться к линиям на стене возле туалета и пальцами на ощупь искать бугорки.

- Ничего-ничего, -- Кудовчин положил свою крупную ладонь себе на лоб, и потерев виски, провел ею по лицу. – Скоро вы научитесь находить выключатели не глядя.

- А ведь у меня пистолет был… -- ни к кому не обращаясь, проговорил Стечник.

- Какой пистолет? – Никитин повернул голову к приятелю и одернул руку от стены, нащупав выпуклость. Открылась душевая. Внутри ниши она была скрыта обыкновенной полиэтиленовой ширмой, какие обычны во всех ванных комнатах, виденных двоеборцем до этого.

- Мой пистолет… Мое табельное оружие, - тихо проговорил Стечник.

Никитин перевел взгляд с душевой на приятеля, затем на его халат и посмотрел на себя в зеркале над раковиной.

- И куда ж ты его дел, Андрюша? – спросил он.

- Я его никуда не девал. – Стечник вошел в туалет, - Он исчез вместе со всем, что у меня было… Кузьма Ильич, как здесь закрыться? – обратился он к ботанику, оглянувшись.

Оксана по прежнему молча сидела напротив Кудовчина и наблюдала за мужчинами.

- Сядьте на унитаз, Андрей. А когда встанете, он сам смоет. Туалет выпустит вас, когда помоете… не только руки.

- Но ведь тут нет раковины. – Стечник с сомнением поглядел на биде.

- Слева от вас на стене бугорок, а над ним еще один, -- инструктировал Кудовчин.

Оперативник осмотрелся. Стены в туалете также были кое-где покрыты геометрическими фигурами. Он нажал два, указанные ботаником бугорка, и в стене открылась ниша с хлопковыми салфетками, а ниже очередной прямоугольник откинулся, оказавшись небольшой раковиной с рычажным краном. Дверь в туалет закрылась.

- Так что ж это за приличные с виду люди, Кузьма Ильич? – повторил милицейский вопрос двоеборец и вернулся на место рядом с Оксаной.

- Мне придется рассказывать все по порядку, поэтому наберитесь терпения, - Кудовчин отхлебнул из бутылочки и посмотрел на притихший туалет.

Через некоторое время дверь открылась, и появился Стечник, такой же грустный и неулыбчивый, как до захода в него.

- Что-то тебе, видать, не полегчало, -- глянув на приятеля, сказал Никитин. – присядь, Кузьма Ильич обещает интересный рассказ…

- Я расскажу то, чему был свидетелем, -- проговорил ботаник, пока опер устраивался на выдвижном сиденье рядом. – Относительно же того, как мы попали сюда, и что нас ждет дальше гадать и отгадывать придется вместе.

И Кузьма Ильич неторопливо, и стараясь не упускать, по просьбе Стечника, деталей, поведал милиционеру с педагогами следующее…

Оказывается, в течение очень многих лет Кудовчин работал над научным трудом, для которого очень обширно собирал информацию. Опуская, по просьбе слушателей терминологию, суть проблемы, которую он решал, ботаник охарактеризовал, как попытку выяснить законы мутации растительных организмов в зависимости от геологических процессов в земной коре. Отец ботаника был когда-то геологом, успевшим начать свою

исследовательскую деятельность еще в царские времена, и оставившим солидную библиотеку, ответов дающую мало, но поставившую перед сыном много интересных, как считал Кузьма Ильич, вопросов. В процессе работы Кудовчин-младший частенько проводил время в Библиотеке на Фонтанке. Некоторые материалы приходилось прорабатывать именно там. И именно там в один прекрасный момент к нему подсел ничем не примечательный господин и очень хватко с ним познакомился. Сейчас Кузьма Ильич в прекрасности того момента сомневался, но тогда господин, представившийся Василием Николаевичем, его просто очаровал. Во-первых, начал он с того, что обратился к ботанику по имени-отчеству и даже высказал очень точное замечание по поводу литературы, с которой Кузьма Ильич в тот момент работал. Свою осведомленность Василий Николаевич объяснил честно и просто: он, оказывается, давно наблюдал за Кузьмой Ильичом, а небольшой подарок даме, ведавшей в читальном зале выдачей литературы, позволил ему узнать и имя естественника. Мало того, Василий Николаевич оказался коллегой Кудовчина и даже немного конкурентом. Посмеиваясь, он рассказал ботанику, как несколько раз вынужден был терять время из-за того, что Кузьма Ильич успевал прежде него заполучить тот или иной материал, интересовавший обоих. Слово за слово, и оба естественника договорились о том, что поделятся друг с другом информацией, которую каждому удалось накопать. К восхищению Кудовчина, его новый знакомый изъявил желание помочь даже с оборудованием для лаборатории. Стечник не преминул осведомиться о фамилии Василия Николаевича; она звучала как – Езерский и ничего милиционеру не говорила.

Так вот этот Езерский пригнал как-то к дому Кудовчина желтый грузовик, фургон которого на две трети был полон ящиками разных размеров. Грузчики внесли ящики в квартиру Кузьмы Ильича и заставили ими коридор и часть большой комнаты. Езерский с Кудовчиным потратили два дня на распаковывание приборов, о существовании которых на свете Кузьма Ильич даже не подозревал. Его собственная лаборатория, элементами размещенная в разных углах квартиры, показалась тогда ботанику обителью средневекового алхимика.

- Это, как если бы.. чтобы вам было понятно, -- обратился он к слушателям, -- доисторический скороход получил в пользование спутниковую связь.

Василий Николаевич предложил Кудовчину самым серьезным образом обсудить новый этап их совместной деятельности и предупредил, что об этой лаборатории никто не должен догадываться ни сном, ни духом. По словам Езерского, институт, который он представляет, не просто засекреченный объект государственной важности, а предприятие, о существовании которого не знают многие, непосредственно работающие в его структуре. На вопрос Кудовчина, почему, мол, тогда такое доверие оказано простому школьному учителю, Езерский ответил, что в своих исследованиях Кузьма Ильич дошел до того этапа, откуда утечка информации сравнима с катастрофой, и причем, не только экологической.

- Никакой лаборатории в вашей квартире нет, - вставил Стечник. – У этого Езерского были какие-нибудь приметы, бросающиеся в глаза?

- Да никаких, - Кудовчин пожал плечами. – Ростом, наверное, с Романа, - кивнул он на Никитина, - может, чуть выше, только плотнее и старше; лет сорока, сорока пяти от силы… Хотя.. если это можно считать приметой, ноготь на указательном пальце правой руки напоминает коготь. Он был у него или поврежден, или недоразвит. Кстати, когда распаковывали ящики, Езерский порезался и продемонстрировал мне способ лечения раны. Из одного ящика он извлек капсулу; их было много и все разных размеров. Эдакие цилиндры различной длины. Он просто капнул на ранку из капсулы жидкостью, она втянулась в порез вместе с кровью, и кожа стала прежней, без единого намека на шрам.

- Что это была за жидкость? – спросил Стечник и весь подобрался.

- Гелеобразная, с зеленым оттенком. Со слов Езерского – одна из последних разработок их института... Что-то вроде биомассы… именно вокруг возможностей этой жидкости и закрутились наши опыты.

- Такая жидкость была разлита в вашей прихожей.. и в доме Свиридовых я видел похожую, запечатанную в черенок от лопаты. – Стечник исподлобья поглядел на всех и спросил:

- Кто-нибудь еще натыкался на что-нибудь подобное?

- Где же ты ее видел? – физрук удивленно глянул на приятеля и перевел взгляд на Оксану:

- А вы, Оксана Леонидовна, куда пропали с вашей подругой?

- Мы не пропадали, - встрепенулась молчавшая до сих пор Оксана. – Мы поднялись наверх, сели на одну кровать, затем на другую. Потом я пошла к дивану и… больше ничего не помню. Проснулась здесь.

Никитин хмыкнул:

- Веселенькое дело, - и снова обратившись к Стечнику, спросил:

- Такая же жидкость, как в прихожей Кузьмы Ильича?

- В моей прихожей? – удивился ботаник.

- Да. – Стечник подозрительно на него посмотрел, - потом эта жидкость исчезла, как и ваша лаборатория… или, может быть, лаборатории вообще не было?

- Нет, Андрей, лаборатория была. Она исчезла, скорее всего, в воскресенье, восьмого марта, когда я был в гостях у Оксаны Леонидовны, - качнул Кудовчин своей большой головой в сторону Оксаны. – Но Ксюшенька здесь ни причем, хотя, когда я обнаружил пропажу, мне так не казалось… Тем более, что на той вечеринке….

- Да, кстати, как вы объясните ваше поведение на вечеринке? – оживился физрук.

- Давайте, все-таки, по порядку, иначе вы запутаетесь, а я что-нибудь упущу из виду.

С этого момента рассказ естественника стал напоминать детективную историю с элементами триллера.

Однажды Езерский исчез на неделю, а когда появился, был возбужден и таинственно весел. Сказал, что у него есть для коллеги подарок и протянул Кудовчину наручные часы. Те самые, что Кузьма Ильич носил на правой руке. Тогда ботаник их осмотрел, поблагодарил и попытался надеть на левую руку. Обыкновенные с виду электронные часы. Однако Василий Николаевич взял у него подарок, раскрыл браслет, и попросив протянуть правую руку, защелкнул часы на запястье Кудовчина. После этого Езерский повел такую речь, от которой Кузьме Ильичу стало не совсем по себе.

По словам Езерского, их совместная работа вступила в стадию, когда за каждым действием Кузьмы Ильича будет осуществляться тотальный контроль. Кудовчин осведомился, отчего такое недоверие, но Василий Николаевич сказал, что это не от недоверия, а для безопасности самого Кузьмы Ильича и во избежание того, чтобы он случайно не сказал или не сделал что-нибудь неосторожное.

Кузьма Ильич, разумеется, возмутился, но его неумолимый лаборант, усмехнувшись, высказался в том смысле, что снимать часы небезопасно для здоровья. Ботаник был вне себя и попытался расстегнуть браслет, после чего потерял сознание.

Очнулся он в карете скорой помощи на носилках. Вместе с ним, кроме Езерского, в машине находились два санитара, которые санитарами выглядели лишь благодаря облачению, а лица и повадки имели далеко немедицинские. Лицо одного из санитаров Кузьма Ильич узнал потом на рисунке Оксаны. Именно этот факт и заставил ботаника поначалу заподозрить Оксану в сговоре с компанией, которая везла его тогда в скорой… Лишь после, поразмыслив, что светить свои лица эти господа ну никак не заинтересованы, и физиономия на бумаге у коллеги получилась, скорее всего, случайно, Кудовчин понял, что Оксане, возможно, тоже грозит знакомство с этими санитарами. Тогда в скорой он еще не представлял насколько влип. Везли его на перешеек. Это удалось определить по мелькнувшему над шоссе железнодорожному мосту с грохочущем поездом; после чего, через некоторое время, машина поехала в гору по плавному зигзагу. Санитары, заметив, что Кузьма Ильич озирается, пытаясь определиться в пространстве, дружески ему улыбнулись и сделали укол.

Пришел в себя он уже здесь, где они находятся сейчас, в обществе Езерского и санитара с лицом из Оксаниного комикса. Беседу с Кудовчиным этот санитар начал с того, что предложил ботанику коньяку, бутылку которого извлек из бокса, где сейчас находились пластиковые емкости с водой. Кудовчин отказался. Санитар налил себе, сделал большой глоток и поведал ботанику для чего его привезли в это тихое уединенное место. Называя Кудовчина не иначе как «господин естественник», господин из комикса сообщил, что ни он, ни Василий Николаевич не желают причинять никакого вреда ни Кузьме Ильичу, ни его работе. Мало того, они всеми силами будут способствовать продвижению научной мысли господина естественника в поисках управления мутациями растительных и животных организмов. Все необходимые для этого средства, как материальные, так и технические, будут поступать в распоряжение Кузьмы Ильича по его первому требованию. Ведь господин естественник занят любимым делом, и ему предлагается совершить в этом деле серьезный прорыв. На вопрос Кудовчина, почему для этого дела выбран именно он, и почему организация, обладающая таким солидным потенциалом, судя по приборам, с которыми ему довелось ознакомиться, не может сделать прорыва без его участия, собеседник, по прежнему дружелюбно и снисходительно улыбаясь, ответил, что в их условиях это совершенно невозможно.

- Вы что… инопланетяне? – слегка опешив, спросил ботаник.

- Инопланетяне, господин естественник, существуют в больном воображении ваших сограждан.

Персонаж комикса приложился к коньяку и добавил, глянув на Езерского:

- И шпионы тоже не мы. Не так ли, Василий Николаевич?

Езерский, во все время этой странной аудиенции не проронивший ни слова, согласно кивнул и движением лица и рук как бы предложил Кудовчину верить.

- А относительно упомянутых фигурантов, - собеседник ботаника снова отпил из бокала, - я имею в виду шпионов и инопланетян; то с вами, господин естественник, церемониться подобным образом никто из них не стал бы. И это вполне естественно. Вместо этого места вас привезли бы туда, где можно спокойно и неспешно превратить человека в удобрение и запахать на каком-нибудь садовом участке… И именно поэтому мы решили обезопасить и вас и информацию, носителем которой вы являетесь, с помощью часов, что у вас сейчас на руке. С их помощью мы будем слышать, видеть и даже знать то, что вы пишите… Назвать это вторжением в личную жизнь можно лишь отчасти. Мы ведь претендуем только на определенный спектр вашей деятельности. Деятельности, которая, не исключено, может привести к вам людей очень далеких от тех сентиментов, которые позволяем себе мы. В конце концов, ведь и шпионов никто не отменял… Так что, ни о чем не беспокойтесь..

Человек из комикса налил коньяк в два бокала, стоявших рядом на столе. Плеснул себе, и кивком показав Езерскому на один, другой бокал взял в руку и подошел к Кудовчину.

- А коньяку, Кузьма Ильич, выпейте; уж не откажите в любезности, - он протянул ботанику бокал, впервые назвав его по имени. – Будем считать, что мы спрыскиваем наше знакомство и начало вашей большой и очень важной работы.

Кузьма Ильич посмотрел на внимательно слушающих его педагогов с милиционером и взялся за пластиковую бутылочку с водой.

- Ну и что? Вы выпили и… ? – Никитин сделал быстрый глоток из своей бутылки и не моргая уставился на коллегу.

- Я выпил, сел… - Кудовчин помолчал, - и оказался дома на диване… Езерский возился на столе с маленькой обезьянкой, которая, по видимому, спала…

- С обезьянкой? – повторил Никитин. – Вот это коньяк!.. Они что-то подмешали в него?

- Не думаю, - Кузьма Ильич с сомнением шевельнул плечами, - скорее всего, коньяк был катализатором, и все дело в уколе, который мне сделали еще в машине.

- Если дело в уколе, - заговорил Стечник, тогда зачем этот человек предложил вам выпить в самом начале беседы; ведь вы могли сразу отключиться?

- Я думаю, что этот нарисованный вами, Ксюша, персонаж – очень тертый калач, – Кудовчин внимательно посмотрел на Оксану. – Он скорее всего просто знал, что последует отказ… В конце беседы я без всякой задней мысли взял у него бокал.

- Вот, Кузьма Ильич, - назидательно заметил Никитин, - никогда не отказывайтесь от коньяка сразу. Лучше отказаться от последней рюмки, чем от первой.

- Возможно вы правы, Рома, - Кудовчин покачал головой. – Но это еще не все… То, что я влип окончательно и бесповоротно, я понял спустя время… И обезьянки были только началом.

- Обезьянки? – вновь подал голос Стечник. – Вы говорили про одну обезьяну.

- Да. Одну. Ту, которую я увидел в руках Езерского. Он ее вскрывал.

- Вскрывал? – Оксана округлила глаза.

- Это на него так подействовал коньяк? – осведомился двоеборец, - или он хотел закусить?

- Нет, - Кузьма Ильич взял себя за лоб массивной пятерней и привычным жестом провел ею по лицу. – Остальные обезьянки были в сумках здесь же в комнате. Их было штук семь или восемь, не помню. Это потом я узнал новость; ведь телевизора у меня нет, а радио слушать негде; что из зоопарка украдены обезьяны-игрунки. Я тогда заставил Езерского вернуть животных. Он же, мерзавец, их просто оставил где-то прямо в сумках. А за то время, пока я был в неведении, мы провели с ним эксперимент, и погибла еще одна обезьянка.

- Что это был за эксперимент? – спросил Стечник.

Кудовчин рассказал, как Василий Николаевич, потроша несчастную тварь, мимоходом советовал ему держать часы на руке всегда открытыми. Избегать контактов с часами предметов, которые бы их надолго закрывали. Если это будет по какой-либо причине происходить, часы станут сигналить легким зуммером. Если же контакт с экраном будет более минуты, часы отключат Кузьму Ильича от действительности на короткий срок, чтобы он не мог ни говорить, ни тем более писать. Это сделано будет во избежание того, чтобы никто не мог входить в контакт с ботаником без ведома его, так называемых, покровителей.

Обезьяну Езерский вскрыл для того, чтобы, по его словам, показать коллеге как она устроена, и чего необходимо добиться от нее с помощью биомассы. Здесь Кудовчин сделал небольшой экскурс в биологию, суть которого заключалась в том, что для всех живых организмов время является основным катализатором; и чтобы какое-либо растение или животное развилось до определенного возраста, необходим, по законам эволюции, совершенно определенный временной промежуток. Биомасса позволяла из микроскопического среза луковицы в течении недели дать готовое растение. То есть, гелеобразная с зеленоватым оттенком жидкость становилась тем, что в нее попадало. Если это был коврик в прихожей, то она за несколько часов впитывалась в коврик и без следа в нем растворялась, при этом уничтожая все запахи, которые он содержал.

Если это было растение, даже всего лишь клетка растения, гель разгонял ее развитие до тех пор, пока его объема хватало на то, чтобы воспроизвести растение. Однако клетка должна быть живой; только в этом случае биомасса работала. Из огрызка яблока можно было получить целое; и размером оно было точно такое же, как съеденное. Но не больше. Что-то словно стопорило работу жидкости, когда форма и объем фрукта восстанавливались.

Идея-фикс, с которой носился Езерский, заключалась в том, чтобы спрессовать эволюцию до предела. С помощью биомассы он рассчитывал превратить обезьяну в человека. Он говорил об этом с самым серьезным видом. Однако, просто скормленная обезьянам жидкость никакого эффекта не производила; обезьяна становилась просто сытой и довольной. При введении непосредственно в кровеносную систему, это приходилось делать под большим давлением и при общей анестезии, количество крови в животном увеличивалось, а наркоз переставал действовать, и обезьяна просыпалась. Все до единой обезьянки вели себя в этом опыте одинаково. Тогда Кудовчин с Езерским решили ввести одному из подопытных в кровь микроскопическое количество, всего одну клетку среза побега ясеня. Обезьяна чувствовала себя нормально до тех пор, пока не получила в вену кубик биомассы. Как только это произошло, животное сдохло. На другой день в школе Кудовчин узнал о пропажи из зоопарка игрунок и настоял на том, чтобы Езерский вернул обезьян обратно. Василий Николаевич упирался, но сумки с животными унес.

Умершую бедолагу экспериментаторы вскрыли и пришли в замешательство; вся обезьяна до мельчайших сосудов была пронизана побегами ясеня.

То, что дело начинает выглядеть очень плохо и пора звать на помощь хоть кого-нибудь, Кузьма Ильич понял, когда Езерский заявился с младенцем на руках.

Кудовчин сказал ему, что не пустит на порог, и не взирая на часы, позвонит, нет, пойдет в милицию, или еще лучше, поднимет шум, чтобы соседи вызвали ее сами. Василий Николаевич с сожалением вздохнул и младенца унес.

Не появлялся он целый месяц. За это время Кудовчин придумывал, как обмануть всевидящее око на своей правой руке и даже начал тренироваться писать левой. Но получалось плохо. К тому же часы спустя время начали реагировать зуммером на его попытки писать левой рукой и пару раз отключали Кузьму Ильича. Благо в это время он был дома, и часы довольно быстро возвращали его в чувство.

- А где они сейчас? – спросил Никитин, кивнув на голые запястья ботаника.

Кузьма Ильич неопределенно развел руками:

- Как выразился Андрей, исчезли вместе со всем, что на мне было.

- А зачем ты брал с собой пистолет? – спросил Стечника Никитин, вспомнив о пропавшем у приятеля оружии.

- На всякий случай, - Андрей Андреевич пожал плечами.

- Да уж… - протянул двоеборец, - а случай имеем тот еще… Кузьма Ильич, - обратился он к Кудовчину, - как вы на этот-то раз оказались здесь?

- Так же, как и вы. Уснул в одном месте, проснулся здесь… Я пытался сигнализировать о помощи. Пока отсутствовал Езерский, даже изобрел контрольную работу; в ней, если сложить начальные буквы заданий в каждом варианте, получится фраза «срочно требуется помощь». Но, это от отчаяния. Кому и как указать на это сложение букв я не представлял, да к тому же и не успел… После праздника у Оксаны Леонидовны купил комиксы, просто для того, чтобы посмотреть их. А там в кроссворде среди отгадок оказалось слово «перешеек». Накупил еще комиксов, чтобы часы с толку сбить… Бредом кажется, а я не знал, за что хвататься. Подчеркнул фразу, обозначающую перешеек, и вместе с проверенными контрольными принес рано утром в учительскую…

Лаборатория в квартире исчезла, и мне показалось, что надо спешить и как-то выбираться из этой истории. Когда сложил тетради в порядке вариантов, зазвонил телефон. Кто мог в такую рань звонить в учительскую я не представлял, а когда поднял трубку, услышал голос Езерского. Он сказал, что в моих интересах приехать домой для важного разговора. Я на всякий случай позвонил нашему директору и сказался больным. Приехал домой. Езерский был очень доволен и потребовал, чтобы я вернулся в школу и привез тетради с контрольными. Иначе, мол, он не ручается за здоровье двадцати одного ученика нашей школы… Пришлось ловить такси… Лететь обратно… Уходя из учительской, сунул комиксы техничке.. Думал выбросить, а потом решил: мало ли, хоть какую-то зацепку оставлю. Езерский пообещал, что лаборатория будет восстановлена; только выкрутасы мне, якобы, надо прекратить. Я заверил его, что выкрутасов не будет…. . Все думал, какое отношение к этой истории имеете вы, Ксюша, - посмотрел Кудовчин на притихшую Оксану.

- Да самое прямое, - возбудился Никитин, - нарисовала черт знает что, а мы теперь кукуем тут; вместо того, чтобы кататься на коньках в сауне, сидим хрен знает где; в одних халатах!

- Я пытался вам позвонить, Ксюша. Даже следил за вами в тот день, - сказал Кудовчин, - но что я мог сказать?.. Если вы из компании Езерского, то мои метания бестолковы, а если нет, то я вас мог подвести… Но, коль вы здесь, - загрустил вдруг ботаник, - значит с этими санитарами вы не за одно.

- Понятно только то, что старички Свиридовы, - заговорил Стечник, - к этому делу имеют самое непосредственное отношение.

- И наш юный друг Тимофей, не исключено, тоже, - предположил двоеборец, - ведь он названивал вам, Оксана Леонидовна, и упорно зазывал в гости к дедушке.

- А вы что!? – удивился Кузьма Ильич, - приехали в гости к Свиридовым и оказались здесь?

- Да. – ответил оперативник. – Приехали в Грузино, поужинали… я пошел покурить, а возвращаясь, наткнулся на веранде на вашу гребаную биомассу в черенках.

- И после этого решил прилечь отдохнуть прямо на веранде, - съязвил физрук.

- Подождите, Рома, - вмешался ботаник, - скажите, что помните вы?

- Я увидел Андрея на полу, - неуверенно начал Никитин, - и… кажется , упал…

- А Тимофей звал вас в гости к деду с бабушкой? – обратился Кузьма Ильич к Оксане.

Та лишь развела руками.

- По крайней мере, - бросился объяснять Никитин, - он оборвал телефон в учительской и требовал Оксану Леонидовну для разговора. Мне на уши наехал так, что просто достал…

- Тимофей, скорее всего в этой истории, - задумчиво проговорил Кузьма Ильич, - такая же жертва, как и мы.

- Тогда где он? – дернулся на диване Никитин. – Почему не с нами?

- И куда подевалась ваша подруга, Оксана Леонидовна? – обратился Стечник к пришибленно сидящей Оксане.

- Я не знаю, - сказала она вымученно. – Я ничего не понимаю…

- Самое главное, - проговорил Кудовчин, - соблюдать спокойствие; Оставьте девушку в покое, Андрей, - и, поглядев поочередно на каждого, добавил:

- Нам не следует сейчас изводить друг друга подозрениями. Это – в любом случае неверно.

Он встал и направился к душевой. Остановившись возле незакрытой Никитиным ниши с умывальником, оглянулся и проговорил:

- Вы как хотите, а я приму душ и лягу вздремнуть. Оксана Леонидовна, - обратился он к учительнице, - я должен вам кое-что показать.

- о-0, - многозначительно протянул Роман Ильич.

- Вы не о том думаете, Рома, - усмехнулся Кудовчин, - Ксюша, подойдите, пожалуйста, сюда.

Оксана встала, и как-то осторожно, словно прислушиваюсь к тому, как движется ее тело, приблизилась к ботанику.

- Вот, -сказал он и нажал один из бугорков внутри ниши. В выплывшем боксе лежали гигиенические тампоны.

- Что это? – спросила Оксана.

- То, что необходимо женщине, надо полагать.

Стечник с Никитиным подошли и тоже поглядели в выдвинутый из стены бокс.

- Разве это все, что нужно женщине? – насмешливо спросил физрук.

Оксана смерила его взглядом и с сарказмом спросила:

- А что, по вашему, ей нужно еще?

- Прямо шоу, - усмехнулся Стечник. – под колпаком…

- Ага, - сказал Никитин, - под колпаком у комиксов…

Пока Кузьма Ильич находился в душевой, милиционер с двоеборцем обследовали помещение. Они буквально выгладили все стены и потолок в поисках бугорков, открывали самые различные ниши и коробочки, но ничего похожего на выход так и не нашли. Большинство ниш было пусто. В некоторых оказались уже знакомые бутылочки с водой. Было обнаружено так же нечто похожее на гардероб: несколько синих и красных халатов и тапочек тех же цветов.

Оксана некоторое время наблюдала за действиями мужчин, не говоря ни слова, затем скрылась в туалете; и выйдя, направилась в купе, где все они проснулись. Там она устроилась на нижней полке, и тщательно запахнувшись в свое красное одеяние, вытянулась и прикрыла глаза…

Стечник с Никитиным, придя в купе, старательно обследовали и его, но не найдя ничего кроме махровых полотенец в нише над дверью, вынуждены были последовать примеру Оксаны. Все полотенца, их оказалось двадцать, были, разумеется, самых модных в этом помещении цветов.

- Могли бы сигареты где-нибудь заложить, - недовольно проворчал Стечник, укладываясь на полке над Оксаной. Свое место внизу он решил оставить Кудовчину, не смотря на то, что его очень хотел занять Никитин.

Взобравшись на свою полку напротив Стечника, Роман Ильич стянул с себя халат, и укрывшись им, заложил руки за голову.

- Сигареты говоришь? – повернул он лицо к приятелю. – Они если и курят , то пожалуй, не сигареты… Про презервативы они, похоже, тоже забыли. – Он посмотрел вниз на Оксану.

Та, словно прочувствовав взгляд физрука, отвернулась к стене, давая понять, что не расположена участвовать ни в каких разговорах.

Никитин вздохнул, вытянулся и тоже закрыл глаза.

В открытую дверь было слышно, как вышел из душа Кудовчин, прошел к столу, за которым рассказывал свою историю, наверное, для того, чтобы попить. Затем снова вернулся в душ. Или в туалет…

- Жена, наверное, с ног сбилась… - проговорил Стечник и тяжело вздохнул.

- Ты главное, не нервничай, Андрюша, - уловив настроение приятеля, сказал двоеборец. – Главное-спокойствие; Кузьма Ильич прав – надо вздремнуть. Надо закрыть глаза и поспать…

Андрей Андреевич затих. Сон не шел. Жена с дочками не выходили из головы; то, что волнуются – это еще мягко сказано. Стечник пытался себя успокоить. Внизу завозился Кузьма Ильич, устраиваясь на полке под физруком.

«Надо успокоиться» - говорил себе Стечник и просто вспоминал жену и дочерей. Ему удалось забыться, как казалось, на мгновение; лицо жены очень явственно всплыло в сознании. Никитин завертелся на своей полке, спугнул мираж. Андрей Андреевич повернулся набок, захотел сказать что-нибудь приятелю и закашлялся. Перевернулся на другой бок, попытался вызвать перед глазами мелькнувшее видение; получилось с трудом; мысли метались, не слушались. Где-то внизу живота шевельнулся страх, защекотал внутренности, подбираясь к горлу. Свет в купе мягко погас, и стало вдруг легче. Стечник почувствовал, что начинает засыпать. Перед глазами замаячила женская фигура с двумя сумками в руках… Вика! – Стечник узнал жену… Хороший сон… надо ее окликнуть. Он попытался осмотреться, но голова не подчинялась. Где же это она идет..?.. какие тяжелые сумки…

- Вика, - позвал Стечник; язык не слушался; звуков не получилось. Надо крикнуть, подумал он и заорал:

Но только воздух вышел из легких. Стечник схватился за одну из сумок и потянул ее к себе… Вика остановилась и с удивлением на него посмотрела… Это была его Вика. Он попытался еще раз назвать ее по имени. На этот раз получилось. «Получилось» - с восторгом подумал Стечник и увидел в глазах жены еще большее удивление.

- Чего тебе нужно? – спросила она… картинка исчезла…

Ему казалось, что он едет в поезде.

Вагон подрагивает, за окном купе мелькает свет… Опять купе… Андрей Андреевич замотал головой; в этом купе нет окна – мелькнула мысль; .. откуда свет?.. Он попытался раскрыть глаза… ничего не получалось. Веки словно срослись.

- Аа-а – аа …!. – завопил Стечник.

Кто-то схватил его за руки и прижал голову к полке; на лоб давили все сильнее… и Андрей Андреевич начал погружаться во тьму… Такую теплую и тихую, что он даже улыбнулся, ощутив как она обнимает и расслабляет.

Сквозь шелест чего-то металлического и тонкого пробивалось радио. Голос стариковский и очень уверенный неторопливо вещал:

- Плохо, очень плохо, что молодой человек приходит в армию неоперившимся юнцом. За его плечами всего лишь один курс института или еще чего-либо в этом роде. И тех элементарных знаний жизни, которые можно назвать опытом нормальных человеческих отношений, у него нет, или они присутствуют в столь незначительной мере, что первые же дни пребывания в армии способны полностью вытравить даже самою память о них. В школе и дома он подчинялся преподавателям и родителям. Их авторитет в той или иной степени довлел над ним постоянно. Даже студент, человек, в общем-то освободившийся от комплексов домашней жизни, на первых порах ведет себя скорее как сорвавшийся с поводка молодой спаниель, нежели как зрелый самостоятельный муж. Безусловно, есть и бунтари. Они не приемлют ни чьих авторитетов, хотя на всю катушку пользуются благами, создаваемыми этими авторитетами. Привыкая бунтовать, они дольше других задерживаются на стадии инфантильности, ибо бунт их направлен прежде всего против взрослых. И не заметив, что сам-то бунтарь давно уже вырос и вполне способен творить себе подобных, он по прежнему закупоривается в своем бунте, отгораживающем его от отцов, которые, по его мнению, не способны вникнуть в ребячьи нужды своего дитяти. И вот, молодой человек попадает в дружный армейский коллектив…

Стечник прислушался к затылку… Он гудел… Чертово радио. Зачем Ходок его включил?.. Ходок?.. Это же Ходок его включил… Значит Ходок существует, и все это не сон?..

Металлический шелест на мгновение прервал голос неведомого старичка; затем он кашлянул и продолжил:

- С первых же дней общения со своим непосредственным начальством школяры и студенты могут отречься от прежних авторитетов. Бунтарь либо замыкается и присматривается, либо бунтует дальше.

Голос из радио стал назидательным и чеканным. Говорил явно военный:

..- В обоих случаях он остается неспособным понять то, что видимые им отношения существуют только в армии. Годы службы становятся для него периодом тотально концентрированного самоутверждения. И если сначала он подчиняется, то после появления первых подчиненных его поведение иначе как куражом назвать нельзя. Меняются походка, речь, повадки, и юноша уже идет гоголем, плывет павою, а к концу службы превращается в нечто расфуфырено-важное, чему и название-то подобрать крайне сложно…

Надо выключить это радио, подумал Стечник… Есть-то как хочется…

..- и вернувшись к жизни гражданской наш молодец всё ещё по инерции чувствует себя персоной номер один; а отсюда вытекает…

- Отсюда вытекает, что ми-восемь по тебе плачет, Маршалл, - раздался вдруг другой голос.

Это – не радио, - осенило Стечника. Он открыл глаза, и выпрямив затекший торс, подался вперед, уставившись на то, что только что звучало как радио.

Два мужичка, сидевшие на кровати Ходока, ели шоколад, лежавший в обертке у одного из них на коленях, и без любопытства разглядывали Стечника.

- Очнулся, милок? – проговорил мужичонка, голос которого Андрей принял за радио. – Вот видишь, как плохо бывает косить от армии…

- Он еще школьник, - другой мужичок, с шоколадом, отломил кусочек от плитки и протянул его Стечнику. – Ему до армии еще далеко.

- Жениться-то он хотел по взрослому, - недовольно и осуждающе сказал тот, кого, видимо, и называли Маршаллом.

Ничего военного в его облике не было, может быть только, выражение лица показалось Андрею подходящим к недавно услышанной речи. Да еще глаза. Они говорили о том, что их обладатель, похоже, очень давний здесь постоялец.

- Вы и есть Маршалл? – спросил Стечник, положив шоколад в рот. – А где Ходок?

- Ходит, - человек с шоколадом зашелестел фольгой, пряча лакомство в карман пижамы, - на то он и Ходок.

- Маршалл рода войск, - исполнявший радио торжественно протянул Стечнику руку.

- И какого же рода это войско? – спросил Андрей, пожимая такую же маленькую, как у него самого, ладошку, только сухую и заметно сильную.

- Какое вверят, то и поведу.

Стечник тоскливо вздохнул и опустил голову.

- Да ты не киксуй, - сказал приятель Маршалла.

- Какой сегодня день? – тихо спросил Андрей.

Мужички замялись:

- Надо спросить того, кто считает дни… Они здесь все одинаковые…

- А что? Вверят, и поведу, - недовольно проворчал Маршалл. – Вы что думаете, не смогу? – он начал раздражаться, - Вы думаете, что такое армия? А? Это тебе не от присяги бегать!

Последние слова очевидно адресовались Андрею.

- Да успокойся ты, - человек с шоколадом похлопал Маршалла по колену, - ну что, что такое армия? Расскажи парню; только не кипятись.

- Армия – это … Ты думаешь, я ошибаюсь? – Маршалл голосом снова стал походить на радио. – Время покажет, ошибаюсь я или нет. Оно уже сейчас на моей стороне частично… А ты, сынок, слушай. Тебе полезно.

Он встал, и словно с трибуны начал:

- У меня есть все основания полагать, что армия есть следствие войны, а не ее причина…

Стечник закрыл глаза и осторожно прижался к стене.

Маршалл, заложив руки за спину, стал расхаживать между кроватями, и поочередно вперивая взгляд в слушателей, сыпал тезисами:

- Всякая армия, во все времена, создавалась с одной целью: вести боевые действия. И ни одна война не начиналась лишь из-за того, что существует армия, которой нечем заняться. Другими словами: любая война является в какой-то степени матерью участвующих в ней армий. Да и действительно, - Маршалл остановился напротив Стечника и посмотрел на него демонически, словно желая взглядом заставить его открыть глаза, - для чего иного человек одевается в доспехи, униформу, берет меч или автомат, как не для того, чтобы убивать себе подобных.

Видя, что молодой человек никак на него не реагирует, Маршалл понизил голос и менее назидательным тоном проговорил:

- Но ведь само состояние войны противно человеческой природе… И что же? – он вновь взял выше и отвернулся от Стечника. – Чтобы оно не воспринималось так мерзко, решено всех поставить в один строй, причесать под одну гребенку и всех сделать максимально похожими… Не обидно умирать коллективом, в котором все кажутся тебе равными хотя бы внешне, где всякая индивидуальность максимально подавлена уставом.

Оратор на миг замолчал, и глянув на Стечника, застывшего с закрытыми глазами, более спокойно продолжил:

- Я не принижаю его достоинств, но хочу показать и обратную сторону медалей… и орденов с лентами… Так вот… Дай шоколаду, - обратился он к своему приятелю, молча и внимательно за ним наблюдавшему.

Тот полез в карман, и хрустя фольгой, развернул на две трети уничтоженную плитку.

- Не мне. Ему. – отрывисто сказал глава рода войск и ткнул пальцем в Стечника.

Андрей открыл глаза; Маршалл довольно хмыкнул и вновь двинулся по комнате, включив речь:

- Где один тупица-самодур, возведенный в командный ранг, способен отравить существование как своим подчиненным, .. так и вышестоящему начальству? И ведь никто не будет искать на него управу; и вовсе не потому, что это невозможно. Нет! Просто нет желания связываться. Ведь если взять солдата, - Маршалл резко склонился над Стечником, жующим шоколад, чем заставил его откинуться назад так, что Андрей Андреевич чуть было снова не стукнулся затылком о стену, - то он в армии человек временный. Он отбывает там свой двухгодовой номер; пришел, ушел и вся недолга. Ему глубоко похрену склоки с начальством. Чего ради идти против, если заведомо известно, что все это – временное явление. Немного потерпеть – и домой; а там все забудется…

Маршалл обвел взглядом комнату в поисках дополнительных слушателей:

- Ничего не забудется… никто не забыт… и ничто не забыто… - и вдруг перешел на лирический тон, - Люди же равные самодуру по статусу, сослуживцы, в основной своей массе занимают позицию невмешательства. Почему? – Маршалл стремительно выразительно посмотрел на каждого из присутствующих, словно ответ был у кого-то из них, - Объясню прямо сейчас, - угрожающе проговорил он:

- Все офицеры, с которыми мне доводилось беседовать о смысле службы, сходились мнениями в одном: их номер в армии, в отличие от солдатского, растянут гораздо на дольшее время; и чтобы максимально облегчить себе службу, некарьеристы; с карьеристами все ясно; они по головам ходят; подспудно примешивают к лозунгу «не за страх, а за совесть»… Здесь, кстати тоже есть нюанс…

Маршалл замер на полушаге и повернулся к Стечнику:

- Как правило, тот с кем расстался страх, так и не узнаёт, что такое – совесть, а тот, кто сначала расстался с совестью, как правило трусливей зайца…

- Таки что ж они такое примешивают, Маршалл? – ирония в голосе держателя шоколада Маршаллу не понравилась.

- К лозунгу-то, ты имеешь в виду? – зловеще процедил глава рода войск, обернувшись, - все очень просто. Безупречная служба обезопасит их головы от лишних шишек сверху.. А ведь за двадцать пять лет шишек-то этих сыплется ойойой сколько… Слово совесть я также, как и устав, нисколько не умаляю. Основной вводной в офицере…, - Маршалл задумался, - или в офицера..?.. короче, это – совесть. Она же обратная сторона чести. Но вот это чувствишко собственного благополучия, тем не менее, есть. У кого-то оно представлено в малой степени… а кое-кто взял его за основу службы. …

Маршалл перевел дух и с пафосом продолжил:

- Вот от сюда-то и невмешательство и чинопочитание. Потому-то бездарность труднее всего вывести на чистую воду именно в армии…

- Посмотри Ходок, какую уникальную сволочь мы пытаемся адаптировать, - в дверях в комнату, неизвестно когда раскрывшихся, стояли два человека в пижамах, и одинаково сложив руки на груди, видимо, очень давно слушали Маршалла.

Стечник посмотрел на них и потянулся к шоколаду, который приятель оратора положил на тумбочку Ходока.

Человек в дверном проеме, занимавший его большую часть, был, как и все присутствующие, одет в пижаму, с той лишь разницей, что на голове его , в дополнение к росту, красовалась шапочка из газеты. Он посмотрел на Ходока, стоявшего рядом, потом на Маршалла, недовольного тем, что его прервали, и миролюбиво подняв ладонь, кивнул оратору:

- Продолжай-продолжай, ваш-бродь. Очень интересно.

Маршалл прищурился, глядя на человека в газетной шапочке, и выбросив руку с вытянутым указательным пальцем в его сторону, обратился к Стечнику:

- И вот эти мужи в офицерских погонах призваны храбро защищать отечество.. Однако заметим….- Маршалл навис над съежившимся Андреем, - пройдет пятнадцать-двадцать лет, и высшие командные должности в армии займут люди, не видевшие войны. Что смогут они дать военной науке? В состоянии ли они планировать боевые действия, если о кровопролитии имеют отвлеченное понятие?

Маршалл выпрямился, вразвалку сделал пол-оборота туловищем и обратился к стоящим в дверях:

- Ни один так называемый локальный конфликт не способен мобилизовать солдата так, как настоящая война на его родной территории… с ее разрухой, потерями и таким напряжением всех физических и моральных сил.. как фронта, так и тыла.

Маршалл замолчал и медленно оглядел слушателей, которые для него сейчас, похоже, были солдатами, выстроенными на плацу.

- Нет! – вдруг выкрикнул он и указательным пальцем ткнул в сторону шевельнувшегося было Ходока. – Ни в коем случае! Не призываю я войну. Я противник ее и буду таковым до конца..

- Ты не логичен, Маршалл, - произнес Ходок.

- Ты ничего не знаешь о логике, - ответил Маршалл и ловко забрал остатки шоколада из фольги, - я твердо уверен, что разгильдяйство, беспорядок и злоупотребления, имеющие место в армии, процветают исключительно на почве бездействия войск... Римские легионеры, например, обустроивали такие фортификации, что существуют до сих пор. И это не зря – лучшая пехота всех времен и народов… все что оставившая после себя – термины воинского устава для врачей.

Маршалл подскочил к двери, смерил взглядом Ходока; снизу вверх; остановил взор на его макушке, словно силясь разглядеть там пилотку, и перевел взгляд на грудь исполина, стоящего рядом. Он похлопал по ней ладонью, и усмехнувшись, заговорил снова:

- Да вот вам простой пример… Ни один боксер, как хорошо подготовлен бы он не был, находясь в углу ринга, от слишком долгого ожидания боя испытывает если и не мандраж, то во всяком случае, неуверенность.. Он видит в другом углу соперника равного себе… и это только на первый взгляд; проходит час-другой-третий, а боя нет; секунданты обеих сторон ведут переговоры, и ведут долго; даже возможно плодотворно. Но бойцу-то от этого не легче. Находиться в постоянной боевой готовности ему все сложнее, и он вынужден расслаблядьца, - выкрикнул вдруг Маршалл, - чтобы успокоить нервы… дать отдохнуть мышцам, .. перестроиться эмоционально. Но вот проходит день. Представьте себе только, что такое на ринге возможно, - Маршалл обвел глазами воображаемый плац. - Другой-третий-месяц, а боя нет.. Секунданты изредка перебрасываются словами, бойцы смотрят из своих углов и ждут... Ждут год. Десятилетие. Для поддержки формы тренируются во время переговоров секундантов… Ну а к чему может привести тренировка в состоянии боевой готовности? – Маршалл развернулся как на каблуках, забыв, что на нем тапочки. Взмахнул руками ловя равновесие, и положив одну ладонь на голову, другою отдал честь окну, - Это будет в ущерб как тренировке, так и боеготовности..

Он вытянул руки по швам, склонил голову набок и искоса посмотрел на Стечника, тяжело и обреченно вздохнувшего. – И в результате боксеру все это надоедает. Проходит время, и он становится неспособным привести себя в состояние полной боеготовности; то есть в то состояние, в котором он был в самом начале, когда поединок казался неминуемым…

Стечник исподлобья посмотрел, как реагируют на речь Маршалла присутствующие и с удивлением заметил, что все до единого внимательно и невозмутимо, даже без тени улыбки, слушают главу рода войск.

..- постепенно система чередования расслаблений и мобилизации сил приводит к сокращению промежутков между ними.. А это верный путь к частичной утрате боевой готовности. Ну а где частичная, там недалеко и до полной... К тому же такого рода бездействие ведет к неуверенности..

- Ты говорил уже это, - подал голос человек в газетной шапочке.

Маршал заложил руки за спину, подошел вплотную к тумбочкам и устремил взгляд в окно:

- Из неуверенности, вводители даров и выводители бездарности вы мои, вытекают самые непредсказуемые последствия.

Он оглянулся, снисходительно посмотрел на воображаемую армию, и продолжил:

- Успели вы первым толкнуть неуверенного и толкнуть достаточно сильно; поверьте, он до конца покатится в том направлении, которое вы ему выбрали. .. Вот и подталкивают наших воинов то устав, то прелести гражданки.. а то и не одной…И перевес здесь явно не на стороне устава. И вот вам в пример еще раз локальные конфликты, где всегда поначалу разболтанность и незнание методов ведения войны приводят к неоправданно большим потерям; а отсюда неуверенность каждого: выживу или нет? – Маршалл отечески хлопнул Стечника по плечу, - и как следствие озлобленность. .. Даже против мирного населения…

Пыл Маршалла начинал иссякать, словно батарейки, поддерживающие в нем энергию, стали садиться:

- Да и действительно как можно разрабатывать успешное ведение боевых действий сидя за настольным макетом полигона с игрушечными танками и солдатиками?

Стало заметно, что оратор устал. Он утомленно оглядел слушателей. Теперь это был уже не плац. Перед ним простиралось поле боя, покрытое трупами и изувеченной техникой. Устремив взор сквозь газетную шапку в дверях, Маршалл заговорил так, как будто именно этот головной убор остался единственным слушателем после отгремевшей битвы:

- Никогда еще стратегическая мысль должным образом не развивалась в мирных условиях. Она закиснет, зайдет в тупик, если не найдет практического применения… А где?! Где оно – применение?.. Тем более стратегии ядерной войны?.. У кого и откуда опыт такой войны, если ее еще не было?.. О каких тактических и оборонных методах может идти речь, пусть даже с запланированным учетом потерь, если никто не сталкивался с этими методами? И с масштабами ведения такой войны... Если такая война случится, - Маршалл грустно посмотрел на Стечника, - ни для кого не будут новостью разрушения колоссальных размеров..

Глава рода войск вздохнул, задрал голову и уставился в лампочку, свисавшую с потолка:

- Но помимо всего прочего, такая война покажет еще и колоссальную бездарность очень многих военачальников… Жаль будет лишь только, что мы с вами этому факту успеем разве что удивиться.. на большее времени не останется.

- Это конечно не полигон, Маршалл.. Но как просто гон – уже не плохо.

С этими словами человек в газетной шапочке несколько раз хлопнул в ладоши.

Маршалл посмотрел на него как на пустое место и сел рядом со Стечником.

- Представляешь, - громила выдвинулся из дверного проема и сел по другую сторону Андрея, - и это еще при том, что его отучили от крика «молчать!». – и резко топориком протянул Стечнику ладонь представившись:

- Канализации человеческих душ, - буркнул Маршалл.

Ходок сел напротив, рядом с молчаливым хранителем шоколада, и кивнув в его сторону, сказал:

- А это – Геолог.

- Отсюда есть выход? – спросил Стечник.

- Ну… если только не надолго, - ответил Ходок. – Ты ж понимаешь; до первого мента.

- Что ты ему объясняешь? – снова заговорил Маршалл, - он сам мент и знает это.

Стечник удивленно посмотрел на него:

- Откуда вы знаете, что я – мент?

- Да ты мне не выкай. – Маршалл встал и пересел на койку рядом с Геологом и Ходоком.

- Ты сам говорил, - сказал Ходок. – Хотя, как мент ты не выглядишь.

- Здесь принято верить тому, что люди о себе рассказывают, - Инженер прикоснулся к козырьку своей газетной фуражки, - а выйти можно через водку.

- Через водку? – Стечник озадаченно на него уставился, - это как?

- Ходок объяснит.

- Не поймешь эту молодежь, - возмутился вдруг Маршалл; батарейки внутри него, похоже подзарядились, - от присяги бегают и от закоса тоже…

- Да успокойся ты, - вступился за Андрея Геолог. – Ты достал уже парня со своей присягой..

- Что ты имеешь против присяги? – Маршалл вскочил, и поморщившись, снова сел, посмотрев на Геолога так, словно тот был обделавшимся на его глазах дневальным.

- Да ничего я не имею против присяги, - спокойно сказал Геолог.

- Что ты имеешь против клятвы на верность родине? – Маршалл уперся руками в колени и нагнулся, вплотную приблизив лицо к Геологу. Вонь от обделавшегося дневального продолжала терзать Маршаллу ноздри, и только его высокий военный статус не позволял ему оставить Геолога в покое, не получив ответа.

- Я не против клятв, - произнес тот, глядя в маршальские глаза, - но меня, Маршалл, признаюсь, удивляет факт, что клятву на верность родине сделали законом...

- Что-о? – выдохнул глава рода войск.

- А то! – в голосе Геолога послышался вызов, - юридически постановили вменить в обязанность каждому любить отечество. Неужели ты думаешь, что от этого человеческий патриотизм непомерно возрастает?

Маршалл выпрямился, огляделся, словно ища поддержки у остальных, и не заметив ни в чьих глазах сочувствия, раздельно проговорил:

- Да легко, - Геолог откинулся на кровати, и шурша фольгой от шоколада с задором, посмотрел на замершего над ним Маршалла:

- Ты думаешь, что минувшие вояки отдавали свои жизни с меньшим пылом когда не присягали на верность родине? А ведь многие из них не принимали присяг, - голос Геолога был уверенным, Он словно отчитывал Маршалла,видимо давая теперь ему ощутить себя дневальным, - и тем не менее эти люди за отечество не только встали, но и легли. Так для чего же, по твоему, она существует, присяга?

Маршалл начал крутить головой в разные стороны, как борец, разминающий шею перед выходом на ковер. Геолог же, перейдя на будничный тон, продолжил испытание маршальского терпения:

- Вот тебе, голова, вот тебе руки, - он жестами обозначил соответствующие конечности, - а вот тебе родина. Плохая она или хорошая, но это твоя родина. Сделай ее лучше, если она тебе не нравится, но не оставляй ее даже если она идет ко дну. Смысла не имеет…Потому как каждая птичка, где родилась, там и пригодилась..

Геолог выпрямился на койке и насмешливо посмотрел на взведенного Маршалла:

- И если это понятно, то и без присяги можно обойтись…

- Измена, - выдохнул Маршалл и замотал головой, - измена.

- Ну будет тебе, - примирительно сказа Инженер и встал. – и так понятно, что перед нами не легкий бой, а тяжелая битва.

Маршалл понуро поплелся из комнаты.

Стечник почувствовал, что шоколад не утолил голод.

- Здесь кормят? – спросил он.

- Кормят, - сказал Ходок и закрыв дверь за Инженером и Маршаллом, сел рядом с Андреем. – А насчет водки не беспокойся; за обедом я тебе все объясню.

Столовая, куда добираться пришлось длиннющим и извилистым коридором, спустившись этажом ниже, оказалась просторным помещением, отделанным деревом какой-то светлой породы.

Стечник осматривался, натыкаясь на взгляды людей, как и он одетых в пижамы. В глаза бросились несколько газетных шапочек на головах, Инженер в компании все еще грустного Маршалла уплетавший обед за одним столом с двумя худосочными бородачами.

- А где персонал? – тихо спросил Стечник Ходока, когда они, взяв подносы, встали у раздачи.

- В газетных шапках, - ответил тот, загружая поднос тарелками.

- Так Инженер – доктор что ли? – удивился Андрей.

- Угу… Так же как и мы одеты и плюс шапка из газеты, - хохотнул Ходок.

Они сели за стол недалеко от Маршалла с Инженером и принялись за еду.

Андрей Андреевич отсутствием аппетита всегда не страдал, а молодой организм Тимки Свиридова сейчас тем более требовал пищи. Уплетая рыбный супчик, Стечник слушал Ходока.

- Здесь кто как хочет, так и называется и, кстати, не принято расспрашивать о прошлом, - рассказывал тот. – Если человек сам захочет что-либо рассказать он может поделиться воспоминаниями... Это у врачей такой метод. Каждому из них поручено от пяти до семи человек. В течение дежурства они с ними работают, слушают разговоры, иногда записывают. Во время отсутствия врача ситуацию контролируют два разнополых помощника; мужчина и женщина в смысле. Они вместе появляются редко. В нашем крыле это Глухарь и Глазунья. А всего у Инженера нас теперь вместе с тобой будет шестеро; кроме Маршалла и Геолога еще те два хрена, - Ходок кивнул в сторону стола, за которым Инженер, поедая филе трески, что-то рассказывал Маршаллу с бородачами.

- Почему Глухарь и Глазунья?

- Что почему?

- Имена такие почему?

- Я же тебе говорил; здесь каждый называется, как хочет. Некоторые есть такие; так отрекомендуются; хоть стой, хоть падай.. А почему Глухарь и Глазунья? Да кто их знает, почему; не забивай этим голову… Первое время мы с тобой будем обитать вместе, там, где ты сегодня очнулся; это – период адаптации. Потом меня переведут, а к тебе, возможно, подселят новенького. Я кстати, довольно долго соседствовал с Геологом, а потом был один. Ко мне никто не заходил, кроме Инженера… Он – человек хороший, за периметр разрешает выходить, иногда дает деньги на водку… Водку надо принести и отдать ему. Он решает, кто и сколько будет пить.

- Похоже, эти медики здесь просто экспериментируют с психикой, - сказал Стечник, приканчивая суп.

- Если и так, - пожал плечами Ходок, - то это у них получается и со своей психикой тоже.

- А буйные здесь есть?

- За то время, пока я здесь, ты – самый буйный… Их сюда, наверное, не присылают.

- Откуда не присылают?

- Наверное, из других заведений.

- А вылечившихся ты видел?

Ходок на мгновение замер, занеся вилку над вторым, и глянул на Андрея:

- Здесь не лечат. Здесь адаптируют к жизни за периметром.

Инженер посмотрел в их сторону, что-то сказал своим подопечным за столом, встал и подошел к Ходоку с Андреем.

- Я как-то, в отсутствие Инженера, попал в группу к Сергеевне, - Ходок взглядом показал на женщину в газетной шапочке, сидевшую невдалеке за столом в обществе двух существ неопределенного пола и долговязого парня. – Мне там не очень понравилось…

Инженер присел напротив Андрея, и прикрыв ладонью рот, отрыгнул.

- Сергеевна на наркоманах специализируется, - мельком бросив взгляд на Инженера, продолжал Ходок. – К тому же она без лифчика ходит, а на меня это не очень хорошо действует…

- Через пол-часа отключу калитку на пять секунд, - проговорил Инженер, посмотрев на Ходока, - деньги есть?

- Найду, - буркнул Ходок и бросил взгляд на часы над входом в столовую.

- Бери не больше трех бутылок, - сказал Инженер. – На возврат калитка будет открыта между полуночью и половиной первого… Если ему чего в голову взбредет, - кивнул он на Стечника, - не дергайся; пусть сам прикидывает. Советы давай ненавязчиво… А ты, - обратился он к Андрею, - себя не накручивай и не забывай, что мент ты – условный.

Инженер встал, показал пальцем на Ходока, и двинув бровями, кивнул на часы над дверью.

За столиком, где остался Маршалл, разгорался нешуточный спор. Бородачи что-то упрямо доказывали друг другу.

- Все пытаются истину родить, пижоны ряженыеп, - посмотрев в их сторону, сказал Ходок. – Пойдем пока в курилке посидим. Время есть, - хочешь? – предложил он Стечнику беломорину.

Тот машинально взял папиросу и вдруг поймал себя на мысли, что курить-то не хочется. Вернул папиросу Ходоку.

- Не куришь что ли?

- Похоже, бросил, - ответил Стечник.

В курилку пришли спорившие за столом бородачи.

… - Все это, конечно, необходимо, - хрипло и тихо говорил один, - я этого не отрицаю… но необходимо только нам… они безусловно идут тяжелой тропой . Но тяжела она, опять-таки только в нашем понимании. Только мы и никто другой сможет оценить титанический труд наших нелириков…

Ходок затянулся папиросой, и кивнув Стечнику на говорившего, брезгливо поморщился. Хриплый же продолжал вещать:

…- их глубокую ответственность даже за то, как вовремя мы покинем Землю, переставшую вмещать всех потомков Адама и Евы. Но откуда ты знаешь, - обратился хриплый к своему замурзанному оппоненту, - может быть те, с кем придется соприкоснуться за пределами Солнечной Системы, шагнули несоизмеримо дальше нас в своей технической деятельности? Тогда что же принесем им мы? Им, приютившим нас или ставшими попутчиками, пусть даже прохожими? Наши теоремы? Постулаты?

Молчавший до сих пор бородач недовольно заерзал на лавке.

- Конечно и это, - сделал успокаивающий жест хриплый. – Но лишь отчасти. Ты же не будешь спорить, если я скажу, что развитие любого разумного организма, его познание окружающего мира не может происходить без детального изучения им законов физики, геометрии и прочих, как ты говоришь, точных наук, не изучение которых ведет в буквальном смысле к гибели. Где бы не находился разум, в каких бы формах не выражался, в отношении окружающего мира он обязательно построит законы, обосновывающие развитие этого мира. Применительно к местным условиям эти законы будут, не исключено, различаться; я имею в виду различные жизненные пространства. Но в своей сути они, безусловно, едины. Общество разумных индивидуумов где-нибудь в системе Альфа-Центавра, зашедшее в своем развитии дальше землян, не могло развиваться, не имея собственных Ньютонов, Эйнштейнов и Менделеевых. И все эти умы шли той же дорогой, что и наши Айзек, Альберт и Дима. Те же логические выкладки, то же биение головой об стол над неизвестным. Только при других обстоятельствах… Представь такие три простые штуки… Человек по имени Айзек приходит в сад и в раздумье садится под яблоней. Другой человек, по имени Айзек-прим.. возвращается домой по темным улочкам города, находящегося где-то в тридевятой галактике на тридесятой планете. И третий человек с тем же именем лезет на скалу за удивительным цветком, чтобы подарить его любимой… Теперь внимание, - хриплый поднял указательный палец и обвел курилку взглядом. Появившийся при этих словах Маршалл замер по стойке «смирно». Ходок усмехнулся и закурил еще одну папиросу.

- Так вот, - продолжил хриплый. – Первый герой получает яблоком по затылку, на второго из окна дома выливают ведро воды или чего-нибудь еще, а третий срывается со скалы. Во всех трех случаях действующие лица приходят к одному и тому же выводу. Однако, вот эти-то маленькие побочные события, сопроводившие и стимулировавшие возникновение известного закона, будут опущены героями, как незначительные… Да, скажут они, падение яблока, воды или помоев, а также одного из персонажей действительно натолкнуло всех троих на интересную мысль, но не более.

Ходок сплюнул, и криво ухмыльнувшись, проговорил:

- Я бы за помои башку отвинтил.

- Именно поэтому ты здесь и находишься, - парировал хриплый.

- Ньютоны не лазают по скалам, - проворчал второй бородач.

- Речь не о скалах, и даже не о ньютонах, - стал вразумлять его хриплый. – Пусть ньютоны и Ходок говорят что угодно об открытых ими законах. Это важно только для них, их современников и некоторых потомков. Но мы-то с нашим Ньютоном, узнав об идентичности законов, потеряем к ним всякий интерес. Ведь у нас есть точно такой же. И нам будет гораздо занимательнее узнать сорт яблони, мечущей мудрые плоды, имя кухарки, вылившей помои или название таинственного горного цветка. То есть не что иное, как историю возникновения закона. Да и сами Ньютоны вряд ли отделаются от желания узнать друг о друге как можно больше. Ну и совсем уж бородатое утверждение: чтобы узнать-то человека, необходимо, как минимум, узнать историю его жизни…

- Вы кого собираетесь этой болтовней здесь осчастливить? – произнес Ходок и метко запустил окурок в урну в центре курилки.

Хриплый презрительно на него глянул и произнес:

- Ты, как я погляжу, большой знаток счастья, что знаешь как им манипулировать?

- Ерунду мелете. Грузите хрен знает что. Покурить спокойно не даете.

Из коридора в курилку завернул насупленный субъект со стеклянной банкой в руке. Подошел к Стечнику, протянул ему банку и с угрозой в голосе предложил:

В банке лежало несколько долек разрезанного и, видимо, маринованного яблока.

- Спасибо, я не хочу, - ответил Андрей.

Грозный субъект шумно втянул ноздрями воздух:

- Ах ты ментяра, - зло выдохнул он.

- Вить, оставь человека в покое, - обратился к субъекту Ходок, - не хочет он твоих яблок.

Витя так же грозно посмотрел на Ходока, затем на бородачей, словно только сейчас заметил, что в курилке есть кто-то ещё. В его глазах мелькнуло презрение. Он отвернулся от Стечника, сделал несколько шагов, и оглянувшись, с усилием и очень выразительно проговорил:

- Во-во, - Ходок усмехнулся, показывая хриплому на Витю, - вот он точно знает, что такое – счастье.

Прошла женщина, виденная Стечником в столовой. Та самая, которую Ходок назвал Сергеевной. Она, не глядя на обитателей курилки, мимоходом бросила:

- Витенька, идём.

Прошелестели пижамами долговязый парень с бесполыми созданиями. Витя посмотрел им вслед и снова повернул голову к курилке. Теперь в его глазах сквозило сожаление. Он сокрушенно покачал головой. Но было заметно, что сожалеет он не о том, что оскорбил участников перекура, а о том, что они, все-таки, большие мудаки.

Маршалл присел, наконец-то, на скамейку напротив бородачей, и словно собираясь что-то сказать, уставился на Стечника. Из-за угла, за которым скрылся любитель маринованных яблок, вывернул Инженер, весело оглядел всех, достал сигарету и сел рядом с Маршаллом, прикуривая от спички.

- О чем спор, мухоморы? – выдохнув дым, спросил он.

- Не мухоморы, а муамары, - проворчал Маршалл.

- Ходок выясняет, что такое – счастье, - ввернул хриплый.

- Ничего я не выясняю, - отмахнулся Ходок. – Просто, эти два перца достали со своими деревянными раскладами…

- Счастье-счастье, - взвился Маршалл. – Для военного человека это… - он внезапно потянулся к сигарете в руке Инженера, - дай докурю.

- Самому мало, - сказал Инженер, убирая руку. – Ты мысль-то закончи.

Маршалл хмуро на него посмотрел, затем обвёл взглядом остальных и встал, сунув руки в карманы пижамы.

- Вы не поймёте, - с сожалением проговорил он.

- Конечно, куда уж нам, - усмехнулся хриплый, - понять счастье вояки.

- Счастье – это… - задумчиво начал Маршалл.

- Читка приказов, - подсказал Ходок.

- Не-ет. – Маршалл, на удивление, не обиделся, - счастье, оно.. – он повел рукой, как бы взвешивая счастье на ладони. – Оно не должно знать, что оно – счастье.

Инженер вынул из пачки сигарету, прикурил и протянул её Маршаллу. Тот затянулся, жестом поблагодарив Инженера, и проговорил, окутывая лицо дымом:

- Иначе оно сразу узнает себе цену и перестанет легко даваться в руки первому встречному.

Инженер неопределенно хмыкнул, хриплый, заложив руки за голову, откинулся, улыбнувшись, на спинку скамьи, а Ходок сокрушенно покачал головой.

- А ведь Маршалл прав, - подал голос приятель хриплого. – Если счастье будет знать, что оно счастье, оно будет сразу торговаться…

- Или отдаваться? – вставил Ходок.

- Без разницы. На, бери меня, человек, ведь я тебе так дорого. И человек будет брать…

- Совершенно в дырочку, - кивнул ему Маршалл как учитель ученику, сделавшему правильный вывод. – И человек будет брать не оглядываясь, потому что он знает, что счастье не бесплатно, и возьмет его, дайте только волю халяве, намного больше того, нежели ему надо.

- О-о, - с сарказмом протянул Ходок, - так счастье окончательно разумно!?

- Как и время..

- У каждого будет много счастья, слишком много, и оно от этого потеряет всякую цену… Только вот что же оно такое, ты ведь так и не ответил, Маршалл?

Маршалл, не удостоив спросившего взгляда, затянулся сигаретой, и как бы формулируя мысленно тезис, который собирался выдать, махнул на Ходока рукой.

Стечник, украдкой оглядев собравшихся в курилке, с удивлением заметил, что все они совершенно серьёзно, и даже увлечённо, готовы участвовать в дискуссии о счастье.

Безымянный бородач, единственный высказавшийся в поддержку Маршалла, желая видимо и далее в споре выступать с ним единым фронтом, сосредоточенно задумчиво проговорил:

- Мне кажется, что это – осознание собственной значимости, помноженное на совокупность положительных эмоций.

- Чего!? – хриплый убрал руки из-за головы, и сложив их в замок на коленях, вытаращил на него глаза.

- А вот того! – торжествуя сказал Маршалл, - именно помноженное… или поделенное.

- Или возведенное в степень, - добавил безымянный. – Математические действия в данном случае не столь важны.

- Да-а, - протянул Ходок, всем своим видом демонстрируя, что начинает охреневать. – Как ты там говорил? – обратился он к безымянному, - коэффициенты, зависящие от переменных, при которых они находятся?..

- Кратны значениям данных переменных, - утвердительно закончил фразу безымянный.

- Видал? – кивнул в его сторону Ходок, посмотрев на Стечника, - Буля у нас – доцент… марксистско-ленинской электротехники.

- Его било током? – почему-то спросил Андрей.

Засмеялись все, кроме Були и Маршалла.

- Током, молодой человек, - обиженно заговорил Буля, - меня действительно било; но в вашем обществе, как и в обществе этих людей, я нахожусь не поэтому.

- Ты на милиционера не обижайся, - сказал Инженер, обращаясь к доценту.

- Буля, ты сегодня так самовыражался, так самовыражался, - с едва заметной издевкой подхватил хриплый. – Представляешь, - обратился он к появившемуся Геологу, - Буля точно знает, что такое – счастье.

- Ха! – весело удивился Геолог, - а для кого это секрет? Я сейчас в сортире отложил личинку и даванул поверх пасту и, знаете ли, чувствую себя очень даже счастливо.

- Вот, Маршалл, - засмеялся Ходок, - что такое счастье для любого нормального человека. Отсутствие необходимости в клизме. Скажи, мент! – толкнул он Стечника в бок.

- Время, - тихо сказал Андрей, посмотрев на Инженера.

- Да, время, - Ходок встал. – Это точно, время.

Он вдруг удивленно открыл рот, словно что-то вспомнив, посмотрел на хриплого, затем на Булю, перевел взгляд на Стечника и хлопнул себя ладонью по лбу:

- Это – время, свободное от несчастий. Вот что такое счастье.

- Браво, Ходок. – Инженер тоже поднялся. – Однако пора вздремнуть.

Он подмигнул Стечнику и покинул курилку.

- И кого же, по твоему, больше, Ходок, несчастных или счастливых? – спросил хриплый, снова заложив руки за голову и откинувшись назад.

- Да, скажи-ка, - Маршалл сел на место Инженера.

- Не знаю, - Ходок пожал плечами.

- А чего там знать, - подал голос Буля. – Конечно, несчастных.

- Занятненько, -хриплый опять сложил руки замком на коленях.

- Конечно, несчастных, - упрямо повторил Буля, - в смысле не счастливых..

- Ага. В смысле, считающих себя таковыми? Или таковыми считающимися? Или такими являющимися?

- Мы и живем-то до сих пор благодаря несчастным, да голодным, - не унимался Буля.

- Это как? – Маршалл удивленно уставился на доцента.

- Да уж не благодаря военным, это точно, - вставил Геолог.

- Чувство голода, - Буля напрягся и посмотрел на свою пижаму, в то место, где она скрывала его тощий живот, - оно ведь всегда благороднее чувства сытости. Голод, милые мои, - он обвел всех погрустневшими глазами. – Любой голод я имею в виду, это – дискомфорт… неуспокоеность. Голод всегда активен, а сытость инертна, пассивна… А счастливого взять, так ведь ему вообще ничего не нужно… Ведь он счастлив. А если человек решился назваться счастливым, значит он действительно счастлив до упора, и единственное, что ему остается – это наслаждаться своим состоянием. Ведь от добра, как известно, добра не ищут.

- Послушай, Буля, - хриплый достал папиросу и впервые за все время беседы закурил, - я был знаком со многими людьми, жизнь которых – сплошное движение, даже – борьба. То есть, они не сидят на месте, постоянно что-то ищут, дерзают, и по твоей схеме их иначе, как глубоко несчастными не назовешь. И тем не менее сами себя они считают счастливейшими людьми… Где же логика? Получается, что твоя теория, дорогой Буля, рушится.

- Ничуть не рушится, - Буля поднял голову. Стало заметно, что он собирается дерзить. – Мой ответ – это ответ впику твоему вопросу Ходоку. Ты же решил подъехать как тот мальчик к папе; мол, что такое – хорошо, и что такое – плохо? Вот и получи соответствующий ответ; он вполне достоин вопроса. Неужели ты думаешь, что мне не встречались люди, счастливые именно потому, что никогда не смогут удовлетвориться тем, что в понимании такого обывателя как ты, является достойным человека?..

- Выходит, круг замкнулся? – хриплый выпустил струю дыма.

- И два человека, - заговорил Геолог, - по разному счастливые не смогут объяснить друг другу отчего им так хорошо живется… Фигня какая-то, - он пожал плечами.

- А что касается вопроса, - хриплый посмотрел на Ходока, стукающего гильзой папиросы по ногтю, скрытому белой перчаткой, - я действительно хотел подойти к предмету по проще…

- По проще!.. – передразнил Буля. – К природе нельзя подходить по проще.

- Причем здесь природа? – удивился хриплый.

- При всем! – Буля начинал горячиться. – А точнее, во всем! Или это для тебя – новость?.. Твое по проще… как тебе сказать?.. Просто – это ведь изначально правильно; то есть так, как это было в начале; так как задумала природа. А откуда нам знать, как она задумала, если сами мы – дети ее. Однако лезем к ней с этим своим «попроще». Считаем, что оно ей подходит. Еще бы, мы ведь теперь такое умеем, что природе-матушке и не снилось… Выросли, разбросали пеленки, - Буля кипятился все больше и больше. – Теперь к несчастной старушке иначе как попроще и не подойдешь, а то ведь может и не понять, глупенькая. Нет, милый мой, - не скрывая сарказма глянул он на хриплого. – Все она понимает, и все ей наперед известно. И не надо с ней попроще; она только посмеется над тобой, а ты можешь этого даже не заметить. Так что ей твое «попроще» как зайцу стоп-сигнал.