Валерий Спиридонов

 

Обычный рядовой мозольной роты

 

Сергей Иванович Герасимов родился 10 октября 1932 года в деревне Лайзаны Озолайнской волости Резекненского района в крестьянской семье потомственных староверов. Учитель русской словесности, поэт, баснописец.

 

Учительствовать Сергей Иванович начал после окончания в 1950 году Резекненского педагогического училища – работал учителем начальных классов в Лиепской школе. В 1952 году был призван в армию, где окончил офицерские курсы. Был уволен в запас в звании старшего лейтенанта Вооружённых Сил СССР.

После службы в армии работал учителем в Резекне, в Жагатах, а затем в Страутмальской школе. Заочно окончил филологический факультет Калиниградского государственного университета. После его окончания в 1968 году он стал работать учителем русского языка и литературы в Тискадской средней школе.

Сорок два года было отдано школе. Его жена, Антонина Петровна, преподавала в сельской школе физику и математику. Сергей Иванович и Антонина Петровна всю жизнь прожили в любви и согласии, воспитали дочь Ольгу и сына Александра.

Кроме преподавания русского языка и литературы Сергею Ивановичу довелось работать директором школы, преподавать физкультуру, пение, военное дело. Чтобы выживать на селе, да еще с детьми, необходимо было иметь подсобное хозяйство. А оно, по словам учителя, отнимало много времени и сил. Один покос в полтора гектара чего стоил! Сенокос, уход за скотинкой, огородом, воспитание детей. Времени на отдых у педагогов Герасимовых не оставалось. Иногда, проверяя тетрадки, Сергея Ивановича клонило ко сну. Больше свободного времени было зимой. Вот тогда он открывал свою заветную тетрадь и сочинял стихи.

Сергей Иванович начал писать стихи во время службы в армии: от шутливых строчек о солдатском быте –

 

Ещё не бьют часы-куранты.

Солдаты в койки полегли.

В проходах ползают сержанты

И проверяют сапоги…

 

к стихам о войне и о Родине…

Поэтом себя Сергей Иванович не считал, так как этим делом, по его мнению, «подобает заниматься серьёзно…». По-настоящему он занялся поэзией с выходом на пенсию.

К сожалению, большая занятость в школе и сельский быт не позволили ему оставить большое поэтическое наследие, и он не известен широкому кругу читателей. Но то немногое, что осталось – впечатляет: мастер классического стиха, прекрасный лирик, сатирик, баснописец. Его поэзия философична, увлекает читателя мыслью:

 

Теряя силы сутками, годами,

Закончив по истории пробег,

Наш старый век, потрёпанный штормами,

Уткнётся сходу в двадцать первый век.

Взломает грудью грань тысячелетий,

Иссякнет силой, стихнет и умрёт –

Как различать мы станем в новом свете

Добро и зло, падение и взлёт?..

 

Его любимым жанром была басня: беспощадное разоблачение фальши, искрометная лукавинка, добродушная насмешка над наивностью – это всегда привлекало внимание поэта. Сергей Герасимов, создавая свои басни, в лучшем стиле продолжил традиции Ивана Крылова – зачинателя русского реализма.

 

Дятлово дупло

 

Однажды Дятлу в ум пришло

Построить новое дупло –

Добротное, под ключ и в сроки.

А вездесущие Сороки

При всяком деле тут как тут:

В два счёта новость разнесут

И переврут её без счёта.

Вот под шумок сорочий кто-то

Уже собрал солидный фонд

В поддержку Дятловой затеи,

А в помощь фондовой идее

Был образован мощный фронт –

Из птиц задорных, боевитых.

Сам учредился главный штаб,

А из покорных, деловитых

Подобран был и нужный штат.

В короткий срок идея эта

Взяла такой разгон и власть,

Что от неё кормились всласть

Четырнадцать бюро и

сорок два подкомитета.

И что же Дятлово дупло? –

А вот о нём и речи там не шло.

 

Эта басня – о сегодняшнем дне! Сергея Ивановича вот уже два года нет с нами, но эти строчки, написанные им когда-то, предвосхитили время. Как и другие его басни.

Сергей Иванович пробовал себя и в прозе. Трогателен его рассказ о войне «Беда беде рознь». Были грандиозные планы, связанные с поэзией и прозой. Болезнь и уход из жизни не позволили им сбыться.

Я имел счастье познакомиться с Сергеем Ивановичем в 2001 году во время презентации поэтического альманаха «Резекне – 2001». Тогда наша встреча была мимолётной: Сергей Иванович спешил домой. Но только слепой мог не разглядеть в нём истинного поэта! Поэт не может быть не гражданином. Так и у Сергея Ивановича серьёзное место в поэзии занимала сатира. Сатиру называют верхом, вершиной поэзии, но не каждому поэту дано подняться до ее вершин.

 

Быть может, кто-то, теребя висок,

Полюбопытствует: откуда, кто ты?

Отвечу так: Я нивы колосок,

Обычный рядовой мозольной роты.

 

За лемехом забот торил свой путь

По буеракам дум и потных будней,

И презирал увёртливую ртуть

Приспособленчества и прочих плутней.

 

Чужим куском я не ласкал зениц,

Искал святых в земном иконостасе,

Да за ломоть хвалы не падал ниц

В плебейски фанатическом экстазе.

 

Люблю живой, ядрёной правды плоть,

Угодничеством уст не распомажу.

Коль доведётся с пылу уколоть –

Под воспалённый флюс подхалимажа…

 

Сергей Иванович всегда был нетерпим к сквернословию и отсутствию скромности, а так же к издевательству над родным языком. Он очень любил сельский пейзаж, природу…

Мне посчастливилось общаться с Сергеем Ивановичем в последние годы его жизни, бывать у него в гостях, слушать его и то, как он читал свои стихи.

Антонина Петровна, сказала мне, что Сергей Иванович тяжело болен. Иных эта болезнь уносила за месяцы, иногда – за недели. Сергей Иванович годами боролся с ней, держался стойко. Во время разговоров он улыбался и шутил, и собеседникам было невозможно понять, что он серьёзно болен, и что дни его сочтены...

В 2008 году Сергея Ивановича не стало. Он немного не дожил до 76-летия. Ушёл из жизни человек, который высоко нёс честь русского офицера, педагога, поэта. Он был интеллигентен, необычайно скромен и прост в общении. Его любили дети, коллеги по работе. Его невозможно было не любить за его искренность и великодушие, за постоянную готовность прийти на помощь, за его чувства, что он дарил людям, за его любовь к жизни…

 

Встреча

 

Яркий миг неожиданной встречи

Тот короткий волнующий миг

Был, как молнии блеск, быстротечен,

Но навек в моё сердце проник.

 

Я стоял безсловесный, безликий,

Цепенел, околдованный враз,

Лишь ловил твои дивные блики

Красотой переполненных глаз.

 

Ты как будто не шла, а парила,

И запомнил я только одно:

Ты мне ясный свой взор подарила,

Будто в рай отворила окно.

 

И ушла… Но оставила песню

Для моих фантастических снов,

Чтоб звучала всех гимнов чудесней

И нежнее всех ласковых слов.

 

Древние греки главным в жизни человека считали страсть. В стихах Сергея Герасимова – этого чувства с избытком. Они красивы и лиричны, гражданственны, в них – необычайный напор и предчувствие, они завораживают читателя мыслями, чувствами, красками, мелодичностью, высокими помыслами, рождают добрые и светлые чувства.

В поэтическом сборнике «Резекне 2002» Сергей Иванович, в предисловии к стихам сказал следующее:

«Людям свойственны слабости, но с ними надо бороться, особенно в себе. Тогда больше места останется добру. Не причинять зла – это уже делать добро. Если человек не понимает этого, то его душа требует врачевания...».

Август 2010

 

Предлагаю читателям познакомиться с творчеством моего друга. Он мне подарил свои черновики. Как жаль, что написано им было так мало!

 

Сергей Герасимов

 

Беда беде рознь

рассказ

 

Мой рассказ будет о войне. Я не был ее участником, а только – наблюдателем, и то только некоторых ее эпизодов. Поэтому хочу говорить о людях того времени, и о тех невзгодах и бедах, которые выпали на долю того поколения. Говорят, что всякое явление легче познается в сравнении, поэтому не воздержусь сравнить два периода времени, разделенных между собой более чем шестидесятилетним сроком. Кое-кто может вознегодовать: нам и сегодняшних бед хватает! Всё это так, но беда беде рознь.

Война застала меня девятилетним деревенским мальчишкой. В 1941 году видел, как шли на восток немецкие самолеты, в основном девятками, а иногда двумя и даже тремя эскадрильями. Шли без сопровождения истребителей, видимо, чувствовали свою безнаказанность. Потом, когда уже стала слышна канонада, пришлось дважды покидать свой дом и уходить, забрав с собой нехитрые пожитки, в болото к озеру.

Отец в то время был в Риге на заработках – туда уезжали на лето многие мужчины. Во второй наш уход из дома отсиживались мы четырьмя семьями в одном большом окопе и слышали, как шел бой, а к вечеру по болоту шли перебинтованные красноармейцы. Уже будучи взрослым, я узнал, что это был кровопролитный Гаркалнский бой, в котором почти целиком погибли два полка Ромненской дивизии. Вечером 3 июля кто-то сообщил, что пришли немцы.

Что это было за время, покажу на примерах. Не хватало одежды и обуви, люди носили холщовую крашенину мутно-синего цвета, надевали зимой валенки, иногда с калошами, склеенными из автомобильных камер. Не хватало мыла – стирали белье в щелочном растворе; не хватало керосина – я и моя сестра готовились к урокам при свете коптилки.

Кстати о школе: в 41-м учебный год начался 1 ноября, а в 44-м неожиданно закончился 5 апреля (нужно было освободить помещения школы для чиновников, которые приезжали на ночь, спасаясь от бомбежек).

В первый год каждому ученику выдали по четыре тетради и по два карандаша, но они скоро закончились, и ученики писали на каких-то квитанциях и листах календаря, а то и вовсе не писали. Одежда была старая, часто с чужого плеча. Я два года носил грубые ботинки – «танги» (а не танки) на 2 – 3 размера больше нужного. Люди жили так, как приходилось. Запомнились некоторые эпизоды.

Наш сосед, Богданов Иван, сбежал из Германии, куда был сослан на принудительные работы, тайком вернулся домой и скрывался даже от своих малолетних детей. Но до побега отправил домой две посылки: в одной – фуфайку без рукавов, в другой – два рукава и еще какую-то мелочь (одной посылкой это переслать не позволял нормированный вес).

А вот другой пример. Некто Кузнецов Логин из деревни Кавлинка Озолайнской волости был сброшен с парашютом с каким-то заданием советским самолетом, но вскоре был обнаружен на территории деревни Лоси, схвачен и не оказал вооруженного сопротивления. Он знал, что если он кого-то из полицаев убьет или ранит, деревня Лоси будет уничтожена, как Аудрини.

Но были и такие мужики, что не прочь были поживиться какой-нибудь мелочью, рыская по опустевшим еврейским квартирам в Резекне. Но таких было мало. Их люди осуждали.

Мои старшие сестры, Елена и Анна, были принудительно увезены вместе со своими мужьями в Германию (город Киль). Моя мама периодически отправляла им посылки с коврижками, испеченными из грубой муки ручного помола. Но чтобы выслать посылку, нужна была специальная марка, которая стоила полтора-два десятка яиц. Как мама эти марки доставала, уму непостижимо! На этих посылках, упакованных в полотняные мешочки, я химическим карандашом писал адреса. Писал по-немецки.

У каждого были свои беды и трудности, и преодолевались они на уровне подвига.

Так односельчанин Кудрявцев Арсений в 41-м году, когда немцы заняли Ригу, нес двести километров домой свою слепую мать.

Блинов Семен и его товарищи, чтобы уйти из немецкой армии, разобрали пол у товарного вагона и бросились на ходу поезда на шпалы. Семен потерял руку. Потом, уже после войны, был вместе с отцом и младшими братьями репрессирован – за отказ отца вступить в колхоз.

Мой старший брат Леонид юношей был призван в немецкую армию (служил в обозе), но в 44-м году, когда была освобождена от немцев наша территория, ушел из нее в Красную Армию и дошел до Берлина. В 1946 году вернулся домой. А сестра Анна так и не вернулась из Германии. Многие семьи не досчитались своих родных.

Помню день, когда молодых парней отправляли по призыву в немецкую армию. Матери исступленно плакали и не отпускали сыновей из своих объятий. Поезд тронулся. Одна из женщин, удерживающая сына, упала в обморок поперек рельса. Сын заметил это, уже находясь в вагоне, выскочил, отнес мать в сторону и на ходу поезда снова вскочил в вагон.

Нередко в дом приходили немцы, просили сало, яйца, от хлеба отказывались, грубыми не были. Это были выздоравливающие немцы, возвращающиеся в часть из госпиталя – он находился в пяти километрах от нас.

Еще один случай. Как-то во время урока в класс вошли двое мужчин и, показывая складной нож, спрашивали, кто из нас его потерял. Потом стало известно, что этот нож был найден железнодорожным обходчиком у рельса, под который была заложена мина. А вскоре на полустанке Пуполи столкнулись ночью два поезда и горели до утра. Стрелочник скрылся. Кто он был, не известно.

В 1944 году за прошедшим фронтом появились беженцы. Больше всего их было из Калининской области. Люди с ними делились, чем могли. Вместе с беженцами появились слухи о том, что после победы над Германией в России будет новый царь – Жуков – и он распустит колхозы.

Стойко переносили люди нужду и трагедии, и не слышно было о воровстве и грабежах, хотя не было тогда ни кодовых замков, ни сейфов, ни сигнализаций.

Мне почему-то врезались в память слова из кинофильма «Обратной дороги нет», сказанные майором Топорковым: «Человек проверяется не только бедой, человек проверяется и сытостью». Почему же в наши дни так много преступлений? Разве мы беднее и голоднее живем, чем шестьдесят лет назад? Выходит, не выдерживаем испытания сытостью. Значит, люди военных лет были сильнее духом, более стойкими и честными.

Воспоминаний о войне много. Но лучше бы ее не было. Кто-то из молодых людей, достигнув преклонного возраста, непременно будет сравнивать два времени, наше и то, которое воспоследует спустя полвека. Как изменится мир, в какую сторону?

Дай Бог, чтобы в лучшую…

 

Сергей Герасимов

(стихи и басни)

 

Обычный рядовой...

 

Быть может, кто-то, теребя висок,

Полюбопытствует: откуда, кто ты?

Отвечу так: Я нивы колосок,

Обычный рядовой мозольной роты.

 

За лемехом забот торил свой путь

По буеракам дум и потных будней,

И презирал увёртливую ртуть

Приспособленчества и прочих плутней.

 

Чужим куском я не ласкал зениц,

Искал святых в земном иконостасе,

Да за ломоть хвалы не падал ниц

В плебейски фанатическом экстазе.

 

Люблю живой, ядрёной правды плоть,

Угодничеством уст не распомажу.

Коль доведётся с пылу уколоть –

Под воспалённый флюс подхалимажа...

 

Тучка

 

Закатное Солнце за тучку упало

И там, за ее непросветной спиной,

Так вкрадчиво-нежно и долго шептало

О жизни блаженной за далью земной.

 

Потом не спеша, в одеянии алом

На землю ступило, неслышно прошлось

И, выбрав ночлег за лесистым увалом,

Прощально сверкнуло, и спать улеглось.

 

И месяц рога свои в небо уставил,

Себя от докучливых звёзд оградив,

Он медленно путь свой на запад направил –

Украсить собою закатный разлив.

 

Лишь тучку ничто никуда не стремило:

Ни радость, ни счастье, ни зов красоты –

Жила безразлично – ни мерзко, ни мило –

Без веры и страсти, без всякой мечты.

 

Да, всякое сущее в мире, как видно,

Имеет для жизни сноровку свою.

И всё же мне часто бывает обидно,

Когда в этой тучке себя узнаю...

 

***

 

Порой нам кажется, что время не течет –

Его как будто нет на свете –

И в нашей памяти не ставит на учет

Ни отпечатков, ни отметин.

 

Подчас нам верится, что время не спешит,

Едва плетётся хилой клячей,

Как будто день любой, как по лекалу сшит

И не способен быть иначе.

 

Мы опечалены, когда оно бежит,

Мосты сжигая за собою,

И пеплом седины виски нам порошит

Почти без промаха и сбоя.

 

Мы ужасаемся, когда оно летит, –

А места нет посторониться –

И слышать не хотим, когда зашелестит

Судьбы последняя страница.

 

Нет, меланхолия, привыкшая роптать,

Печалит взор и старит лица.

Как стужа лютая, как беспощадный тать, –

Для счастья жизни не годится…

 

***

 

Струит Луна на землю свет,

Сверкая белизной.

Как будто шлёт мне свой привет

Далёкий край родной.

 

Я вспоминаю тихий сад,

Задумчивость аллей,

Где листья нежно шелестят

И свищет соловей.

 

Пруды, поляны, камыши

В извилистой реке,

Мерцанье звёзд в ночной тиши

И песни вдалеке…

 

Пусть много предстоит дорог

По жизни мне пройти,

О доме чувства уголок

Останется в груди.

1952

 

Закат

 

Тает медленно майский закат,

Не спеша, удаляется прочь,

Под разлив соловьиных рулад

На поля опускается ночь.

 

Остывающий воздух ленив,

Не тревожит дремотных полян,

Лишь к коленям безтрепетных ив

Нежно ластится лёгкий туман.

 

Лишь прохлада коснулась едва

Полумраком покрытых лугов,

Под росой тяжелеет трава,

Зажигая огни светлячков.

 

Вётлам грезятся первые сны,

Но порой, тишине вопреки,

Чьи-то тяжкие вздохи слышны

По-над заводью тихой реки.

 

Помрачнел засыпающий лес –

В темноте он невзрачен и прост,

Но украсился полог небес

Щедрой россыпью искристых звёзд.

 

В защиту слова

 

Не жалеем мы сил для румян и белил,

Прихоть моды собой ублажаем,

Только отчий язык, что могуч и велик,

Так нещадно порой унижаем.

 

Будто ожил вандал, что Европу топтал,

Оскверняя чужие святыни,

Или злой его дух не иссяк, не потух

И лютует над нами поныне.

 

Наше слово в веках на суровых устах

Погремушкой пустой не играло,

А ковало наш меч для непрошенных встреч,

Чтоб затем переплавить в орало.

 

Золотилось оно, как на ниве зерно,

И молитву, и песню питало.

И несло в закрома и души, и ума

Яркий блеск дорогого кристалла.

 

Нам бы чистую речь пуще глаза беречь

От вульгарных и прочих увечий,

Чтобы стала звенеть, как набатная медь,

Светлым звоном души человечьей.

 

Пусть алмазы блестят и рубины горят

На коронах величья былого.

Мне дороже в сто крат полновесный карат

Правдой сердца гранёного слова.

 

Может, силы не те и не сбыться мечте,

И надеяться всуе пытаюсь,

Но в защиту его, за его торжество

Я к барьеру пойду, не шатаясь...

 

День весенний

 

День весенний раскрылся картинно,

И звенит с вышины благовест

В позывных журавлиного клина

Над фатами черемух-невест.

 

Необжитые сосен вершины

Оседлала дружина грачей.

А под кущами лоз и крушины

Нежно шепчет игривый ручей.

 

Где-то в роще кукушка гадает,

Чьи задумки исполнятся в срок.

Будто книгу лесную читает,

Повторяя забытый урок.

 

Облачков кудреватая стая

Расцветила небесную синь,

И откуда-то тихо слетая,

Ниспадает на землю теплынь.

 

Я картин этих дивных страницы

Никогда не устану листать,

Где озёр величавые лица

И берёз горделивая стать.

 

Край родной, неизбывно любимый,

Как хочу я в потом заглянуть.

В ком найдутся тебе побратимы,

Где проляжет твой жизненный путь.

 

И увидеть, как чистые зори,

Первозданную прелесть храня,

Отразятся в ликующем взоре

Ожиданьем счастливого дня...

 

Родная земля

 

Иду просёлочной дорогой –

Поля раскинулись окрест, –

Но в их открытости убогой

Не нахожу любимых мест.

 

Как ты, земля, осиротела,

Как беден вид твоих полян,

И лишь твоё тиранит тело

Всепобеждающий бурьян.

 

Как будто чья-то злая сила

Тебя на гибель обрекла

Или небесное светило

Не дарит прежнего тепла.

 

Но верь, придёт к тебе с повинной

И примет твой немой упрёк,

Кто в чванной тупости ослиной

Тобой когда-то пренебрёг.

 

Он не дождётся манны с неба,

К тебе воротится назад

И вкус простой краюхи хлеба

Оценит выше всех наград.

 

И ты воспрянешь непременно

Свой долг исконный исполнять,

А нашу грешную измену

Простишь, как любящая мать...

 

Полевые цветы

 

Хороши полевые цветы,

Что, качаясь, под ветром стоят,

И открытостью нежной чисты,

Как ребёнка доверчивый взгляд.

 

Дарит солнце им светлый уют,

И они, лепестки распустив,

Еле слышную песню поют

Под навеянный ветром мотив.

 

Им по нраву простор полевой

И небес безпредельная высь.

Как на праздник торжественный свой,

Всей ватагой сюда собрались.

 

Красотой безкорыстной цветут

И уж тем безконечно милы,

Что ни ласки ответной не ждут,

Ни заслуженной ими хвалы.

 

Всякий выше добро бы ценил,

А плохое в себе превозмог,

Если б в душу свою заронил

Полевого цветка лепесток...

 

На марше

 

В пыли извилистых дорог

Проходим строгим маршем,

Вдыхая встречный ветерок,

Любуясь ширью пашен.

 

Поля крылатые легли,

Их взмахи далью скрыты…

Была когда-то грудь земли

Снарядами изрыта.

 

Струился дым сожжённых сёл,

Чернели тучи гари –

Несчастье, горе ветер мёл

От орд фашистской твари.

 

Пришли со смертью и огнём

Топтать родные нивы

В зверином облике своём

Воители наживы.

 

Герои пали в грозный час,

В сраженьях месть изведав,

И краше самых лучших фраз

Их подвиг для Победы.

 

Тот мёртвый землю обнимал,

С врагом на бой вставая,

Кто жизнь да счастье отдавал,

Отечество спасая.

 

И снова ожили поля,

Волнуются посевы,

И слышит вольная земля

Знакомые напевы…

 

Своей дорогой мы идём

Среди любимых пашен,

Мы труд народа бережём,

Нам враг любой не страшен.

1951

 

***

 

Жара природу иссушила,

Хотела сжечь её дотла.

Земля все силы истощила

И исцеления ждала.

 

И дождалась. Волной могучей,

Громами издали грозясь,

Надвинулась громада тучи,

Как будто к битве собралась.

 

Дохнула ветром, негодуя,

Покрыла мраком небосвод.

И пелену дождя седую

На землю сбросила. И вот

 

Бушует ливень в мутном свете,

Свой гнев не в силах усмирить,

И хлещут тучу молний плети,

Стремясь на части расчленить.

 

Их вспышек огненных изгибы

Разносят грохот вдаль и вширь,

Как будто каменные глыбы

Сдвигает чудо-богатырь.

 

Грозы неистовство шальное

Природе было только всласть.

Земля избавилась от зноя

И вдоволь влаги напилась...

 

Встреча

 

Яркий миг неожиданной встречи

Тот короткий волнующий миг

Был, как молнии блеск, быстротечен,

Но навек в моё сердце проник.

 

Я стоял безсловесный, безликий,

Цепенел, околдованный враз,

Лишь ловил твои дивные блики

Красотой переполненных глаз.

 

Ты как будто не шла, а парила,

И запомнил я только одно:

Ты мне ясный свой взор подарила,

Будто в рай отворила окно.

 

И ушла… Но оставила песню

Для моих фантастических снов,

Чтоб звучала всех гимнов чудесней

И нежнее всех ласковых слов.

2007

 

БАСНИ

 

Козёл в капусте

 

Был для зверей объявлен как-то сход.

Явились все, хвосты расправили, присели

Потолковать о важном деле:

Кому блюсти капустный огород.

И после долгих обсуждений,

Похвал, упрёков, оскорблений,

Где, кто и как себя повёл,

На огород направлен был Козёл.

А тот уж прям, как заяц не петляет,

И не косит, наоборот:

Куда глядит, туда и прёт –

Во всём характер проявляет.

Зато и к месту прибыл в срок и там

Распределял старательно капусту –

По весу, форме и сортам.

Не на глазок, а на зубок – по хрусту.

И хоть за ним никто не замечал

Ни разу – ни икоты, ни отрыжки,

На грядках к осени один кочан торчал,

А рядом – только кочерыжки.

________

Я так скажу, о чём сужу не понаслышке:

Поменьше б должностей и сборищ нам,

От коих – общий вред, лишь выгода козлам...

 

Мул и шакал

 

С тяжёлым вьюком на спине

Взбирался Мул по знойным скалам.

И вот на чёрной крутизне

Нос к носу встретился с Шакалом.

«Послушай, Мул, – тот говорил ему, –

К чему в пыли и поте

Ты маешься на проклятой работе

Во вред здоровью своему?

Куда ни шло, была б чужбина

Или суровая година,

А то в наш век, в родном краю…».

«Я весь аул водой пою», –

Ответил Мул пристойно. –

«И это всё? Достойно.

Но рассуди, какой же прок

Так спину гнуть за сена клок?

Пора бы знать и меру.

Возьмём меня, к примеру:

Я не работаю, а сыт,

Семья моя в достатке,

Имею гордость, знаю стыд

И модные повадки».

«А где берёшь ты пищу для стола?» –

Тут Мул к нему с вопросом. –

«Изволь, у Барса и Орла

Полным-полно отбросов.

Хвалю судьбу: на зависть всем

Жена моя и детки…»

«Жрут падаль и объедки, –

Отрезал Мул. –

А я сыт тем, что честно ем». –

И пошагал в родной аул.

Мужицкий воз

Мужик в телеге вёз дрова.

Его невзрачная лошадка

Походкой медленной и шаткой

Тащила воз едва-едва

В поту, с надрывным хрипом

И надоедливым колёсным скрипом,

А на пригорок поднялась –

Тут колесо в ухабе хрясь! –

И на кусочки развалилось.

Как быть? А при чужой беде

Зевак достаточно везде,

И тут немало их случилось.

«Телегу можно подпереть

И преспокойно ехать дальше, –

С апломбом говорит Медведь. –

Что колеса нет, мало фальши,

Беда в другом: ты погляди,

Ну кто ж телегу этак ладит?

Оглобли только впереди

И ни одной нет сзади!».

«Когда же мужики поймут,

Что дёгтем надо смазывать хомут?», –

Заметил Ёж. «Ты братец, спятил, --

В укор Ежу ответил Дятел. –

Концы вожжей совсем не там --

Их следует привязывать к гужам!».

Припомнили и шоры и супони,

Каких мастей бывают кони,

Хомут ярёмный, ездовой

И даже колокольчик под дугой,

Да и советов много было

Для Мужика и для Кобылы.

И всё же тот мужицкий воз

Пока в лесу, уже без двух колёс...

 

Лиса и Ёж

 

Лиса в траве заметила Ежа

И вот, от жадности дрожа,

К его колючкам мордочкой припала,

Отпрянула, привстала

И сладким голоском залепетала:

«Любезнейший, позволь задать вопрос

Касательно наружного порядка:

К чему ты так колючками оброс –

Не разберёшь, где нос, где пятка?

Скажи, пожалуйста, на ком

Ты видывал подобную корону?

(А Ёж молчком свернулся в ком

И занял круговую оборону).

Смотри, какой на мне пушистый мех,

С твоим и капельки нет сходства,

А твой наряд – и срам, и смех, –

Средневековое уродство!

Не будь неряхой, скинь его,

В том нет ни чуточки урону.

А вида не пугайся моего:

И волоском тебя не трону».

«Скажу, Лиса, начистоту, –

Ответил Ёж спокойно. –

Мне в иглах жить вполне пристойно,

Пока у Лис клыки во рту».

Сострадательный Лев

До Льва дошли однажды слухи

О страшных злодеяниях Кота.

«Да быть того не может, клевета:

Кот не обидит даже мухи, –

Толкует Лев. – Однако сам

Пойду и разберусь с Котом на месте,

И, если подтвердятся вести,

Несдобровать его ни шкуре, ни усам:

Навек отважу от позора».

А Кот в то время у забора

Синицу с аппетитом доедал.

«Как ты осмелился, вандал, –

Лев наскочил на мародёра, –

Бесчинствовать запрету вопреки?

Да я тебя без приговора

На месте разорву в клочки

И брошу на съедение синицам!».

«Многоуважаемейший Лев, –

Взмолился Кот, притворно обомлев, –

Да в чём тут мог я провиниться?

Ты сам ещё позавчера,

Когда призвал меня с отчётом

И назначал сюда с почётом,

Мне пожелал: ни пуха, ни пера.

Так я с тех пор (уж верь, не верь мне)

Что птиц извёл – не перечесть,

И всё ж

Вблизи меня не то что перьев --

Пушиночки единой не найдёшь».

И враз тот Лев остепенился

И даже, рыкнув, извинился.

Поскольку был преглуповат,

А в большей мере – бюрократ.

 

Хорьки

 

Хорёк украдкой приволок

К норе своей прержавую лопату.

«Да ты в уме ли, мой милок, –

Хорьчиха говорит, – входить в растрату

На это вот презренное старьё

И осквернять им доброе жильё своё?

И для чего? Не видывала сроду,

Чтоб ты имел пристрастье к огороду

Или потел с лопатою в саду…

Уж лучше б занимался петухами,

Да лакомился их же потрохами

С почтенными хорьками наряду.

Лопатой удивил! Зачем тебе она?

Дождусь я путного ответа?».

«Сказать по совести, вещица эта, –

Ей Хорь в ответ, – мне вовсе не нужна,

Однако тем уже ценна,

Что эту самую лопату

Я раздобыл не как-нибудь, – по блату!».

Жена Хорьку и слова поперёк

На это не сказала:

Теперь она надёжно знала,

Что муж её воистину хорёк.

Бревно и спичка

Взвалив на плечи толстую осину

Однажды поутру

Медведь отправился к Бобру

Заказывать дубину.

И заказал. Спустя декаду

К Медведю шлёт запрос Бобёр:

«Мне для дубины дубу надо,

А ты осину, друг, припёр».

Отправлен дуб. Проходит лето.

Заказчик терпеливо ждёт.

От мастера – ни звука, ни привета,

И, наконец, к Бобру он сам идёт.

«Ну что товар?» – Медведь с вопросом

К Бобру ввалился за порог.

«Да суковат был дуб, – ответил тот,

с раскосом, –

Дубину смастерить никак не мог.

Не хмурься, друг, не дуйся этак,

Я разочтусь с тобой сполна:

Смотри, я изготовил гору веток,

А из дубового бревна

К бочонку превосходную затычку,

В придачу ко всему –

осиновую спичку».

И нет у Мишки дуба и осины,

Ни столь желаемой дубины.

А очень пригодилась бы она

Для тех, кто взял привычку

Готовить из огромного бревна

Одну единственную спичку...

 

Лиса и раки

 

На видном месте под сосной

Лиса торжественно сидела

И с аппетитом раков ела.

А рядом, в заводи речной,

Бобры тех раков промышляли

И к лисьему столу их поставляли.

«За что ж тебе такой почёт? –

Полюбопытствовал Енот. –

Так чинно, важно восседаешь,

Сама сухохонька, чиста,

Ни лап не замочила, ни хвоста,

А раков уйму поедаешь».

«Да тут секрет довольно прост, –

Лиса Еноту отвечает. –

Ты видишь мой роскошный хвост?

Так в нём бобры души не чают:

Я только к речке – пофорсить –

Они мне – раков подносить,

Затем, чтоб рядом оказаться,

Моим хвостом полюбоваться,

Да угодить мне чем-нибудь».

«А ты бобров не обманула?» –

Спросил Енот. «Нисколечко, ничуть. –

Лиса в ответ, – я только намекнула,

Что воду из реки продам

Другим, покладистым Бобрам.

С тех пор Бобры – пусть их же спросят –

По доброй воле раков носят».

«Хвост у тебя действительно хорош, –

Сказал Енот. – Однако ты напрасно

Для взяток повод подаёшь.

Бобры расчётливы, опасны:

Последних раков поднесут

И хвост твой напрочь отгрызут

Да так, что охнуть не успеешь,

Коль и сама тут уцелеешь».

И тут Лиса, покинув пост,

Поджав прославленный свой хвост,

И не доев деликатеса,

Юркнула вмиг в чащобу леса.

И – в добрый путь:

Пройдох не грех и припугнуть.

Козёл и репейник

Какой-то бородач Козёл

На куст репейника набрёл

И ну тузить его рогами,

Ломать и рвать, топтать ногами,

И гнуть, и мять и так и сяк…

То с тыла набежит, то сбоку,

Штурмует с места и с наскоку,

Меняет тактику атак:

То по верхушкам бьёт с налёту,

То на колени припадёт –

Воинствует с азартом и в охоту,

А куст как рос, так и растёт.

«Ты что, милок, так взбеленился, –

Козлу Ворона говорит, –

И в чём репей тот провинился?».

«А в том, что на пути моём стоит, –

Козёл чванливо отвечает. –

Он должен знать, что я привык

Ходить повсюду напрямик,

Так пусть дорогу уступает,

А не порочит мою честь».

«Зато уважил твою шерсть.

И для таких вот злючек

Припас достаточно колючек, –

Ворона говорит в ответ, –

И ты, Козёл, всю нечисть эту

С позором разнесёшь по белу свету.

В ком много спеси, чести нет!»...

 

Дятлово дупло

 

Однажды Дятлу в ум пришло

Построить новое дупло –

Добротное, под ключ и в сроки.

А вездесущие Сороки

При всяком деле тут как тут:

В два счёта новость разнесут

И переврут её без счёта.

Вот под шумок сорочий кто-то

Уже собрал солидный фонд

В поддержку Дятловой затеи,

А в помощь фондовой идее

Был образован мощный фронт –

Из птиц задорных, боевитых.

Сам учредился главный штаб,

А из покорных, деловитых

Подобран был и нужный штат.

В короткий срок идея эта

Взяла такой разгон и власть,

Что от неё кормились всласть

Четырнадцать бюро и

сорок два подкомитета.

И что же Дятлово дупло?

А вот о нём и речи там не шло.

 

Фото Ирины Антоновой "Панорама Резекне"