Ж. П. Сартр, «Бытие и ничто»

 

– Иди ко мне, – позвала из спальни жена.

Он не откликнулся – сидел в кабинете, допечатывал первую фразу рассказа. Творческий процесс нельзя прерывать – вечно она этого не понимает.

Но вторая фраза не складывалась. Он посидел еще немного в кресле – нет, сбился настрой. Ну, чего ей понадобилось?

Жена в последнее время болела. Иногда ленилась, как он считал, вставать. За стаканом воды, например, – почему самой на кухню не сходить? Лишняя разминка и больному не помешает. И его бы по пустякам не отвлекала. А то еще моду взяла: «Сядь, посиди со мной». Зачем? Как будто за жизнь не насиделись. И много высидели? Одну дочь. Да и та… Если разобраться, ничего больше и не связывает. Сиди, теперь, не сиди… Вот, даже интересно, зачем сейчас звала?

Негромко ворча под нос, добрел до спальни. Но там никого не было. «На кухне, что ли?»

Но и на кухне жены не обнаружилось. Постоял в недоумении. Непонятно.

Заглянул в гостиную. Тот же результат.

Машинально проверил туалет и ванну. Пусто. Пожав плечами, вернулся в кабинет. Чертовщина какая-то.

Остановился и задумался. Послышалось? Да нет же! Так и сказала: «Иди ко мне». Почти над ухом. Он едва не вздрогнул. Вот так всегда отвлекает, стоит лишь сосредоточиться. А ведь вдохновение не легко поймать.

Да еще посмеивается: «На старости лет решил Федором Михайловичем Толстым стать? Лучше бы с внуками в парк сходил». Так получилось, что зовут его Федор Михайлович, а девичья фамилии матери – Толстая. И зачем мать трогать? – померла давно.

Не ладили они, конечно, свекровь с золовкой. Почитай всю жизнь не ладили. Но он-то в эти бабские разборки не лез, нейтралитет держал. Разве что иногда на жену прикрикивал, чтобы лишку не духарилась. А на кого кричать? Не на мать же? А жена обижалась…

Куда же она делась-то? Прямо испарилась.

Он почти не нервничал, но было как-то неприятно. Не по себе.

Так. Снова кухня. Дверь на балкон. Высунул голову: ну, разумеется, нет. Да и чего ей здесь делать, в январе на холоде? Да еще больной.

Неужели вышла? Куда? Идея, конечно, здравая в сложившейся ситуации. Но…

Ведь недели две уже дома сидит, по квартире – и то еле передвигается. И как он мог не заметить, если вышла? Дверь в кабинет открыта. И кто тогда звал?

На всякий случай посмотрел в «глазок». В коридоре – пусто и тихо.

Добавляла раздражения дурацкая, надоедливая мысль: зачем звала-то? Вот, объявится, и сама, наверное, не вспомнит. Всегда с ней так.

Понимая, что занимается откровенной ерундой, отодвинул в спальне штору, чтобы глянуть на створку. Закрыта изнутри. А ты чего предполагал? Что она через форточку вылетит с шестого этажа, словно Маргарита у Булгакова? Не паникуй, возьми себя в руки. Должно же быть объяснение.

Присел на диван в гостиной. Ну, вот, сердце-то как заколотилось. Разнервничался все-таки, старый идиот. И чего звала, спрашивается?

 

Дочь заполняла документы клиенту, когда позвонил отец.

– Понимаешь, она всего-то попросила воды, а я не подошел сразу, – голос дрожал и прерывался, словно говорящий задыхался. – И не успел.

– Папа, ну, сколько можно этим маяться? – дочь не сдержала раздражения. – Мне сейчас некогда, потом перезвоню.

 

Вечером трубку не брали. «Выпил, наверное, и спит», – подумала дочь.

Но телефон не отвечал и на следующий день.

Забежала после работы. На дверной звонок никто не подошел, и дочь открыла своими ключами.

В квартире было темно и очень тихо. Зажгла свет. Отец сидел в гостиной на диване с откинутой головой.

 

Когда «скорая» увезла тело в морг, заплаканная дочь прошла в кабинет и без сил опустилась в офисное кресло у компьютерного столика. Сбоку от монитора в фигурной пластиковой рамочке стояла фотография матери, умершей полгода назад.

«Ну, вот, – обреченно подумала. – Вот и все. Нет родителей. Теперь навсегда одна». Машинально тронула «мышку». Экран монитора мигнул и раскрылся серо-бело-голубой страничкой Ворда. На ней сиротливо чернело всего несколько слов:

 

 

– Иди ко мне! – позвала из спальни жена.

 

«Ну, нет уж, – подумал я. – Сколько можно? Буду торчать у монитора до посинения, пока абзац не добью».

Но вторая фраза не складывалась…

А тут еще затрезвонил телефон. Я приложил трубку к уху.

– Папа, это я, – сказала дочь. – Ты не забыл? Завтра годовщина. Мы с Колей зайдем после работы.

Я вздохнул, покосился на фотографию, стоявшую в рамочке возле монитора, и поплелся на кухню. Там жена лепила пельмени.

– Ты не беспокойся, – тонкие пальцы ловко прищипывали тесто. – Я сейчас наделаю, завтра гостям сваришь. Они любят мои пельмени: и Иришка, и Коля.

Я сел на табуретку и заплакал.

– Не переживай ты так. Ну, не принес воды. Я бы все равно умерла.

 

Когда вечером следующего дня дочь с зятем позвонили в дверь, им никто не открыл…

После того, как «скорая» увезла тело в морг, Ирина присела в кабинете у компьютерного столика. Машинально тронула «мышку», экран монитора загорелся, и дочь прочла:

…

 

– Я это, по поводу рассказа, – посетитель робко примостился на краешке стула. – «Иди ко мне» называется. Помните?

Редактор ответил неприветливо:

– Припоминаю.

– Прочитали? – посетитель старался заглянуть в глаза.

– Прочитал, – произнес редактор с неопределенной интонацией. – И даже два раза.

Посетитель поерзал.

– И? – губы вытянулись трубочкой. Казалось, еще секунда и мужчина завиляет хвостом.

– Если честно, то многого не понял, – в голосе редактора звучала вселенская грусть.

– А я объяснить могу, – оживился посетитель.

– Да? – редактор недоверчиво хмыкнул. – Ну, попробуйте. Если получится.

– Видите ли, – начал посетитель. – Мы имеем дело с рассказом в рассказе. Некий Писатель сочиняет историю о персонаже, у которого умерла жена. Назовем этого персонажа для удобства Пиод, то есть, писатель-один.

Пиод переживает из-за смерти жены, из-за того, что, видимо, уделял ей при жизни мало внимания. А еще и не принес ей, перед самой смертью, стакан воды. От этих переживаний Пиода глючит. Ему постоянно кажется, что жена зовет его из спальни.

Не выдержав нервного напряжения, Пиод умирает. К нему приходит дочь и случайно обнаруживает, что Пиод сочинял перед смертью рассказ, но успел записать только одну фразу.

На этом завершается первая часть рассказа, который пишет Писатель. Назовем его для удобства Пидва, то есть, писатель-два. К слову, Пидва – постмодернист. Это важно.

– Я учту, – съехидничал редактор.

– Так вот, Пидва – прототип своего персонажа, Пиода. Он описывает историю, которая произошла с ним, за исключением, естественно, смерти. Сам Пидва жив (пока) и хочет закончить рассказ. Но у него не получается. После фразы: «Иди ко мне, – позвала из спальни жена», у него возникают видения. Ему постоянно начинает казаться, что его на самом деле зовет жена.

И так он мучается целый год. Хочет завершить рассказ, но ничего не получается. Образно говоря, ходит по кругу.

– Как собака за собственным хвостом, – пробормотал редактор.

– А? Вы о чем?

– Это я так, – редактор махнул рукой. – Продолжайте.

– Угу. Так, значит. В это время звонит дочь Пидвы Ирина и напоминает о том, что завтра годовщина смерти жены Пидвы. Ее матери, соответственно. Ирина собирается зайти к отцу вместе с мужем, чтобы помянуть покойную.

Переговорив с дочерью, Пидва идет на кухню и там общается с умершей женой. Муки совести, так сказать.

– Это что, вроде, как тень отца Гамлета?

– Ну, что-то общее есть. Хотя Пидва, в отличие от принца Датского, только себя винит в смерти жены. И, общаясь с ней, постоянно просит у нее прощения.

– И что? Она прощает? – заинтересовался редактор.

– Пидве кажется, что прощает. Но он сомневается.

– Почему?

– Разве призракам можно верить? Кто ж знает, что у них на уме?

– Тоже верно. А вы сами как думаете?

– …Я тоже сомневаюсь, – ответил посетитель после длинной паузы. – В общем, в результате всей нервотрепки Пидва умирает от сердечного приступа, как и его персонаж Пиод. А рассказ так и остается незавершенным.

– Все? – с подозрением уточнил редактор.

– Все.

Редактор какое-то время смотрел на стол. Потом поднял тоскливый взгляд.

– А вы, простите, кто? Я имею в виду, применительно к содержанию рассказа.

– Я? Ну, да. Я, в некотором роде, это самое, Питри.

– Писатель-три, что ли?

– А как вы догадались?

Редактор промолчал.

– Дак как… Опубликуете?

– Я подумаю, – редактор выглядел озадаченным. – Вы зайдите… через месяц. Хотя…

Он хотел что-то добавить, но посетитель уже исчез.

Редактор вытащил из ящика картонную папку с надписью «Иди ко мне» и вынул оттуда две тощеньких, из нескольких листов, рукописи. Положил перед собой. Задумался. Обреченно вздохнул.

«Наверное, придется напечатать. А то так ведь и четвертый припрется. А за ним и Пипят. Сколько же их всего? Развелось писак. Но, как такое печатать? Рассказ же не закончен. Вот, черти!»

Редактор не любил постмодернистов. Он был матерым, консервативным редактором еще советской закалки и не признавал западных извращений. Молодые и более продвинутые коллеги «мастодонта» с нетерпением ожидали, когда его выпрут на пенсию, чтобы занять «теплое» место. Но старик держался, благодаря не только крепким связям в издательском мире, но и профессиональному чутью на талантливые тексты.

Редактор достал из деревянной коробки на столе потертую трубку, не торопясь, набил ее табаком, раскурил. Откинулся в кресле с текстом рассказа в руке.

По кабинету расползался аромат табака. Но что-то беспокоило мэтра, не давая в полной мере насладиться комфортом.

«Иди ко мне, – позвала из спальни жена». Он перечитывал текст уже не в первый раз, но снова непроизвольно вздрогнул, дойдя до этой фразы.

Отложив рукопись, направился к книжному шкафу. Извлек из угла полки, отодвинув том толкового словаря, початую бутылку коньяка и серебряную рюмку. Вернулся к столу. Рука чуть дрогнула, когда наливал, и получилось с верхом. Несколько капель коньяка пролилось на поверхность старой дубовой столешницы, вплетая дополнительный запах в аромат табачного дыма…

«А ведь хороший рассказ мог бы получиться. Хороший. Если бы… Если бы не стакан воды… Я все понимаю, конечно. Надо было подойти, когда она звала. Но кто же мог подумать?.. Стакан воды… Всего стак…»

Негромкое бормотание оборвалось на полуслове…

 

После того как вызванная секретаршей «Скорая помощь» увезла труп редактора в морг, в пустой кабинет тихо проскользнула седая женщина в домашнем халате. Приблизилась к столу. У ножки кресла валялся скомканный листок бумаги. Женщина подняла его, расправила. На листке – всего одна короткая фраза…

 

– Иди ко мне!

 

Федор Михайлович споласкивал лицо в ванной, когда услышал знакомый голос. Добредя до кухни, увидел хлопотавшую там жену.

– Доброе утро! Как спалось? – поинтересовалась та, кинув в сторону мужа укоризненный взгляд. – Уже почти полдень. Это ж до скольки вы вчера сидели?

Федор Михайлович тупо повел глазами, ответил осипшим голосом:

– Хреново спалось. Ерунда какая-то снилась, пиды всякие.

– Кто-кто? Как ты сказал? Пид… – жена непроизвольно приложила ладошку к губам. – Господи, эти-то еще зачем тебе снятся?

– Да не пидары, – поморщился Федор Михайлович. – Хуже. Впрочем, без разницы. Бесы, одним словом.

– А я тебе говорила – не пей со Ставрогиным. Ему только твои связи и нужны, чтобы ты спьяну пообещал его писанину в сборник пристроить. Да еще бы и вычитал перед этим на халяву. А у тебя свои задумки есть. Когда еще сочинять, как не на пенсии? Вот, теперь майся… Ладно, картошка готова. Пожуешь, как оклемаешься. А мне пора. Хочу еще Иришке борщ сварить, весь день, бедная, на работе.

Женщина сняла фартук, повесила на крючок.

…После того, как супруга испарилась, Федор Михайлович еще какое-то время сидел у стола. Потом с усилием поднялся, грузно, шаркая ногами, подошел к холодильнику. Открыв дверцу, достал два яйца и пакет томатного сока.

Рецептом «похмельного» коктейля когда-то поделился старый, теперь уже покойный, приятель. Да блюдо и не хитрое: берешь яйца, томатный сок, соль, добавляешь немного ли-монного сока. И водки, разумеется. Сбиваешь в миксере… Можно и чуток черного перца сыпануть, если желудок позволяет. Апробировано: и синдром снимает, и по-новой не окосеешь. Главное – с водкой не переборщить.

Права жена. Всю жизнь чужое дерьмо лопатил, «конфетку» делал, надо же и самому что-то нетленное для потомков сотворить. А времени-то и не так много… Как там Пастернак вещал: «Душа обязана трудиться и день, и ночь»? Вот, шаркну сейчас по душе*, и пойду трудиться.

Перелив содержимое миксера в любимую кружку, сделал несколько мелких глотков. Холодный и терпкий напиток заставил вялое нутро встрепенуться: будто кто из берданки тебе солью в задницу зарядил – вспомнилось сравнение приятеля. И в голове сразу посветлело и посвежело, словно в черепушке форточка открылась.

Федор Михайлович обхватил ладонью кружку и, не торопясь, проследовал в кабинет. Там пристроил «тару» на компьютерный столик, рядом с монитором, с другой стороны от рамочки с фотографией жены. Редактор в отставке уже почти год собирался написать рассказ. На-стоящую реалистическую историю, как когда-то учили его в литинституте, а не постмодернистскую муть. Мыслей и эмоций в голове – хоть отбавляй, но на бумагу все как-то не ложится. Может, хотя бы сегодня что-то получится?

И он, испытывая волнение и неясную тревогу, как перед спуском в таинственное подземелье, неторопливо, одним пальцем, набрал, а потом выделил жирным шрифтом:

– Иди ко мне! – позвала из спальни жена…

 

* Шаркнули по душе – выражение из фильма В. Шукшина «Калина красная».