Так редки в тайге деревеньки, что в гуле бессонных турбин безвольно смыкаются веки, и снятся хрустальные реки средь стылого мрака глубин. Ни зги, ни свечи, ни лучины на вёрсты и вёрсты вокруг, сидят за штурвалом мужчины, забывшие не без причины далёких супруг и подруг. Их манят не просто просторы, не россыпи редких красот, а новые сферы и створы, и жаждут сердца и моторы предельных глубин и высот. Отчаянья чёрная глыба - ни стона в студёной ночи, и только уснувшая рыба - горчичный налим-неулыба губами жуёт и молчит. И длятся пол вечности спуски, и целых пол вечности вверх. Металлу не в кайф перегрузки, кряхтят лонжероны по-русски, трещит, напрягаясь, фахверк. Над люком нейтральные воды и справа, и слева стена, зубастые змеи-уроды, асцидии редкой породы, и пористых скал пастила. Некрепкую скрепку в калеку согнёт этот проклятый край, но мелочь живёт помаленьку, а облаку блеклых молекул, такие условия – рай. * * * Киты – уходящее племя - давление держат нутром. Не терпят неволи и плена, они, и в грязи по колено, любовники розы ветров. При росте и весе недетском он в органы втёрся, как глист. Сексота в борделе одесском дразнили «колбасным обрезком», чекисты прозвали «солист». Он Листа лабал на баяне. А тут, в кимоно разодет, шпионит назло Фудзияме по виду - богач из Майами, по сути же - наш резидент. Он паузу держит - не шутит, и связи, как выхода, ждёт. Он за полночь тихо дежурит, всё думает, думает, курит и спички рассеянно жжёт. И, низко склонясь, пианистка стучит монотонным ключом. Коротковолновая нитка своим сообщает: я близко. И пот вытирает плечом… И вот по поверхности парус летит, не мигая, на свет. И косо по борту стеклярус сверкает, за ярусом ярус стекая во вспененный след. Предателем приговорённый, в прохладу зелёной волны ныряет мужчина едрёный, в секретные службы внедрённый задолго до новой войны… Уверенно выйдя на точку у гребня щербатой скалы, из ящика вытащит почту… Его, словно вялую квочку, без шума повяжут скоты. Но рано ликует фаланга: он, руки сцепив за спиной, рванётся под шланг акваланга, и слава упавшего флага поспорит с морской глубиной. * * * Его не дождётся подлодка и малый глубинный отряд. Всплакнёт пианистка-молодка, вернётся ни с чем оборотка Находка-Чита-Ленинград. Родные узнают не скоро. В просторном шале на Неве хозяин секретного кода вальяжный, в личине членкора, невнятно расскажет вдове: «Сгубили инертные газы, повышенный билирубин, он, налом пройдя мимо кассы, пропал, выполняя приказы, во время разведки глубин». Сочувствие – чистая капля. Забвение – птичий помёт. Слова его – серая пакля, а роль из дурного спектакля она никогда не поймёт. Начальник картонно-суконный и своры его сволота не знают морские законы: в стаканчике возле иконы святая морская вода. И что там случилось - на веру принять, не колеблясь, нельзя. Блюдя деликатную сферу, вдове и сынку-пионеру расскажут в Одессе друзья: «Он клюнул на детскую дезу. Нарвавшись на полный бекар, взлетел от бемоля к диезу, и канул в беззвёздную бездну, как канул Пикар (и Икар)». | 
Положение о Клубе
Сделать стартовой
