Я подошел к окну. За его стеклами – дома микрорайона, отстоящие от онкологического центра в некотором осторожном удалении. Я думаю о том, сколько мне еще дней предстоит видеть, ощущать эту жизнь. Боль в груди утихает лишь тогда, когда приходит медсестра и делает укол. При этом у нее лицо бухгалтера, делающего совершенно зряшные начисления в ведомость на зарплату.

Тоска неимоверная. Слезы сами навернулись. Кого оплакиваю, зачем? Я прижался лбом к холодному стеклу. Должно отступить.

- Что, прижало? – услышал я за спиной.

Это вездесущий Садовничий. Мы познакомились дня три назад в столовой. В левом легком Леонида тоже рак. Так и сказал.

Он похлопал меня по плечу.

Я нехотя оторвался от окна.

- Что-то в наших мозгах прибегает к раку, - у Садовничего тон стал как у киношного дедушки-доктора с небольшой шапочкой на голове, да бородкой клинышком, - чтобы… проверить силу духа. Но у каждого человека своя, неповторимая болезнь, как бы не называлась.

- Потрясающе, - воскликнул я, и был готов убить моего собеседника.

А он:

– А не покурить ли нам!

Курить здесь запрещено всем. А мы, легочники, должны быть вообще навеки исключены из списка не только курящих и нюхающих, но и даже смотрящих на табачные киоски. Но я купился. В горле першило, в висках било.

- А что у вас?

- «Vegas Robaina», - на меня взглянул с улыбкой Мефистофеля, уговаривающего Марту, - местной фабрики.

- «Аврора» что ли? Без фильтра?

- Угу.

Мы вышли. За трансформаторной будкой у забора мужики устроили курилку. Были здесь ржавый бидон, высокий пень, плита на кирпичах, отогнутая железяка от забора. Мы присели.

Такого наслаждения я давно не испытывал. Сигареты были настолько забористыми, как и кубинские сигары Vegas Robaina. Их я курил в армии у специальной песочницы под присмотром старшины.

А этот дым от «Авроры» показался сладчайшим из сладчайших, а настроение поднялось до ликующего.

Мы уже о многом поговорили. Ну, небо, ну, облака, ну женщины, ну, дорогие гробы из бука.

Неожиданно я спросил:

- А вы, Леонид, особенно и не тужите по поводу рака.

- Пройдет!

- Да что же, это чирей что ли? Снимок делали?

- Делали.

- Анализы брали?

- Брали!

- И что, собираетесь выписываться?

- Да, когда легкое будет чистым, а клетки под микроскопом – только мои!

- И вы знаете, когда это произойдет.

- Думаю, что да… Многое зависит от моего сына.

- Можно еще сигарету?

Затянулся от души.

- Я жду, - ответил Садовничий, - когда мой сын поможет мне излечиться от рака.

- Как это?

- Вы понимаете, в чем дело, - Садовничий уселся поудобнее на перевернутом бидоне, - у нас в семье жизнь такая – болеть за всех! Мы – болельщики!

Да, ну и профессия, ну и семейка! А он продолжал:

- Все началось с детства. Мой брат Женька, мне было лет пять, а ему уже все десять, напоролся на гвоздь. Перед домом валялся старый диван, вот он и прыгал на нем, пока нога не сорвалась на гвоздь, целую сотку! Икру ему пропороло. Когда он закричал, отец выскочил на улицу, а меня скрутила ужасная боль в икре правой ноги. Я еле дотащился до своей комнаты. Пока для Женьки вызвали скорую помощь, пока его ногу обработали и перевязали, никто обо мне и не вспомнил. А я все это время чувствовал: как рану промывали, как кожу зашивали, как постепенно утихала пульсирующая боль.

Когда меня нашел отец, я лежал у себя на кровати, но стонать уже перестал. Я не понимал, что происходит, на вопрос отца расплакался и сказал, что подвернул ногу.

Я выздоровел вместе с братом. И еще вместе с ним болел несколько раз. Был его ноющий молочный зуб. Еще – ожог, когда он делал опыт в школьной химической лаборатории. Так, по мелочам. А после все исчезло. Вместе с ним. Брата сбила машина, когда он катался на велосипеде, а я потерял сознание.

На этом месте рассказа Садовничего нас застукали. Правда, мы уже не курили. Но нас, подозревая во всех смертных грехах, погнала отсюда замглавврача по хозчасти.

После обеда был сон. И лишь вечером, выйдя из столовой, мы сели в тихом закутке коридора нашего этажа между отделениями, под пальмами в кадках и журчание воздушного насоса в аквариуме с золотыми рыбками.

- Когда я пришел в себя, - продолжил Садовничий, словно не было перерыва в разговоре, - надо мной стояли отец и мать. Бедные, они еще не знали, что случилось с Женькой. Я боялся сказать о брате. И еще я боялся того, что «увидел» в обмороке: на меня накатывался автомобиль с включенными фарами.

Садовничий посмотрел на меня как-то испытывающее и спросил:

- На ваш взгляд, вижу по глазам, странная история? Но она имеет продолжение.

Я кивнул головой в знак готовности слушать дальше.

- В 21 год я женился, - я заметил, что руки у Садовничего были сильными со здоровым цветом кожи. Словно он недавно вернулся с лыжной прогулки. - Моей женой стала студентка четвертого курса, когда я сам учился на пятом, но – в политехе. А она – в медицинском институте. Мы старались не заводить детей до окончания учебы. Для Ксении вместе с интерном и началом работы прошло пять лет.

Жена объявила о беременности под Новый год. Но началось-то немного раньше, когда ее затошнило. Где-то на День энергетика я, после командировки, сидел в кресле, и неожиданно на меня нашло. Ну, просто стало дурно! Стал грешить на обед, но через час пришла с работы Ксения.

«Мне что-то стало неважно на автобусной остановке. Я подумала… Одним словом, Леонид, у нас будет ребенок!».

Так уж вышло, что «носили» ребенка мы вместе. Да- да, симптомы беременности я чувствовал не хуже ее: тошнило, кружилась голова, тяжело было ходить в последние месяцы, отечность…

Я не мог ничего поделать с собой, но пытался скрывать все, насколько удавалось. А вот когда у Ксении начались схватки, меня за кульманом скрутило так, что Петрович, начальник отдела, сжалился и отпустил меня домой. Пока я собирался, позвонила теща и сказала, что Ксению увезли в роддом. Я думал немного отлежаться дома, прежде чем поехать к жене.

Я корчился на заднем сиденье такси, а уже у самого дома истошно закричал. Водила резко тормознул, повернулся ко мне, и увидел мое бледное, искаженное от боли лицо, залитое потом.

- Ты что? Эй, мужик? Да ты совсем больной? Аппендицит? Разворачиваемся в больницу?

Но мне в этот момент резко «полегчало», и я ответил вымученной и счастливой улыбкой:

- Не надо, у меня кто-то родился…

Вот здесь таксист и сам побелел лицом и, не мешкая, выскочив, открыл мою дверь.

- Ты, родимый, говорил между стонами, что почти приехал, - сказал он тоном опытного врача-психиатра, - иди, я поеду один… Лучше, поеду один.

Когда Ксения вышла ко мне в роддоме, то призналась: «Мне казалось, что я не одна была в своих муках. Я чувствовала твое сопереживание. Какой ты у меня хороший!»

А я, хороший человек, втайне от нее вскоре пошел к психотерапевту. Если вы знали Людмилу Аркадьевну? Носкова, умная женщина. Она ничему не удивилась, а выложила альбом с вырезками из газет и журналов.

В некоторых публикациях под рубрикой «Это интересно» или что-то подобное, подтверждались случаи сочувственных болей у мужей рожениц. Правда, не таких сильных и почти реальных как у меня. Потом разговор перешел на гипноз, самовнушение.

Еще сказала, что мой случай исключительный и представляет собой демонстрацию неожиданных и нереализованных связей, которые существуют между различными модальностями поведения, которое присуще близнецам. Я-то помню точно все эти слова. Память у меня, слава Богу, еще нормальная. В опытах, проведенных неким ученым Милтоном Эриксоном, было описано постгипнотическое поведение человека. Но эта работа давнишняя. А сейчас в моде теория немецких ученых резонансной природы гипноза мозга...

Я сказал, что я не близнец…

В итоге, Людмила Аркадьевна стала настаивать на полном и бесплатном моем обследовании. «Вами я обязательно займусь!» Это были ее слова перед прощанием.

Она, вероятно, и занялась бы мной против моей воли, но что-то помешало ей, и Носкова не позвонила.

Садовничий закрыл глаза.

Мне показалось, что наша беседа закончилась. Но неожиданно я понял, что и здесь, в онкоцентре, лежит он не случайно. Неужели опять жена, а он пришел сюда, чтобы спасти ее?

- Кто на этот раз? – спросил я.

Садовничий так и улыбнулся с закрытыми глазами:

- Вы, наверное, не придали значения, что я говорил уже о сыне. Ему 26 лет. И вот неожиданные признаки. Я думал, откуда у него рак? Он как-то говорил, что чуть не задохнулся в одной из пещер, куда с друзьями-студентами ходил год назад. А может, это было последствием удара о руль, когда он нырнул с машиной в какую-то колдобину. И еще надо было проверить наследственность… Короче, я провел его через все круги анализов, и когда узнал, что он заболел, ничего ему об этом не сказал.

- Но почему лежит не он, а вы, Леонид?

Садовничий открыл глаза. В них светилась затаенная радость и уверенность в светлом будущем. И в то же время в них был укор моей бестолковости.

- Неужели вы не поняли, что на этот раз я сам срочно заболел, и у меня настоящий рак! А сын, не подозревая ни о чем, стал моим болельщиком! Слава Богу, что у него только симптомы…

Да, ну и повороты бывают в жизни людей. Словно серпантин в горах. Мы еще долго говорили, но уже на другие темы. А все-таки в глубине моего сознания скользила мысль тоненьким ручейком о том, что хорошо бы найти такого вот сказочного болельщика. А может, он должен быть внутри каждого из нас?

Две недели спустя моего Леонида выписали. Он зашел ко мне в палату, пожал руку. А я смотрел на него во все глаза:

- Что, неужели все чисто?

- Да, главврач Сергей Павлович еле удержался на стуле три дня назад, когда ему подали снимки моего легкого. Он заставил сделать еще рентген и пригласил каких-то зубров онкологии. Он никак не хотел меня выписывать! Но я настоял… Согласились лишь под еженедельное посещение врача. Пойду я, ждите!

Он широко улыбнулся и добавил, глядя мне в глаза:

- И все благодаря моему болельщику! Моему прекрасному сыну! – И вздохнул. - Разве об этом расскажешь всем?

Я понял его. Протянул ему руку.

- Вот что, друг мой, - сказал Садовничий, пожимая ее, - хочешь, я поболею и за тебя? Но ложиться не буду. Может это не обязательно, проверим?

Я не очень поверил, но через три месяца вышел из онкоцентра с надеждой больше сюда не возвращаться. Сработало!

Я спускался по ступенькам больницы с ощущением того, что рядом присутствует тот, кто унес мою болезнь в никуда. И это уже не казалось чудо