«... представляешь, уже опаздываем на 10 минут. И это мы ещё не отправились. Даже провожающие уже нервничают, и это понятно - в такую погоду торчать столько на перроне. Да, до сих пор не разрешили отправление. Ну, ладно, всё, пока. И тебя целую… Ага, спасибо. То есть, «к чёрту…»

 

Он сунул телефон в карман, и, открыв окно, нервно закурил. Опять ему придется полночи гнать дизель на пределе, чтоб как-то попасть в расписание. А он эти гонки очень не любил.

 

Ему было лет десять, когда он с родителями возвращался поездом из Крыма. Море за две недели всем порядком поднадоело, поэтому домой возвращались с удовольствием. В их вагоне было довольно чисто и, на удивление, прохладно. Правда, из соседних купе то и дело выскакивали шумные и беспокойные дети, а на маленьких откидных сидениях, загораживая весь проход своими многочисленными вещами, расположились какие-то угрюмо озирающиеся тетки. И пробираться мимо них приходилось очень осторожно, а это в постоянно раскачивающемся вагоне было очень непросто.

Среди ночи он проснулся от того, что захотел в туалет. Еще немного полежал, поворочался и понял, что идти всё-таки придется. Стараясь никого не разбудить, с трудом отодвинув тяжелую дверь купе и потирая сонные глаза, вышел в коридор. И внезапно остатки его сна улетучились, словно их и не бывало.

Колеса вагона грохотали на стыках так, словно окончательно сошли с ума. Вагон носило из стороны в сторону, как в каком-то безумном аттракционе, и сразу было ясно, что их поезд несется с сумасшедший скоростью. Занавески всех окон зловеще развевались, словно в кошмарном кино, а сами окна, все до единого были открыты. И за этими открытыми окнами с огромной скоростью проносились мрачные и бескрайние серые поля, пустые переезды, с монотонно вспыхивающими на закрытых шлагбаумами красными огнями светофоров, и подозрительно затаившиеся в темноте спящие села. И лишь луна неподвижно висела над этим пугающим, стремительно проносящимся мимо пейзажем, словно беспристрастный и немой свидетель. И тогда он испугался, сильно испугался, ведь ему вдруг показалось, что их поезд захватил какой-то безумный демон, и теперь они летят прямиком в ад…

 

Через много лет, в первом его рейсе, когда пожилой напарник разогнал ночью дизель до такой скорости, что, казалось, весь состав сейчас развалится на части, его давно забытый детский кошмар с ужасающей четкостью всплыл откуда-то из глубин памяти. И с тех пор каждый раз, пытаясь сократить отставание от графика, он не мог не думать о том, что какой-нибудь мальчик в его поезде может испугаться так же, как он сам много лет назад.

Когда он вернулся из своего первого рейса, то под утро проснулся вдруг в ужасе от непривычной и пугающей тишины. Сначала даже ему показалось, что он просто оглох.

Он долго курил на кухне, пытаясь унять нервное возбуждение, и даже выпил несколько рюмок коньяка, пока окончательно не пришел в себя. И в ту ночь он понял, что рельсы, словно две безжалостные блестящие змеи, впились теперь в него намертво, и он уже словно нанизан на них навсегда… И вся его жизнь отныне будет идти только по этой колее, пока когда-нибудь однажды он не сойдет с неё навсегда...

 

Он выбросил окурок и, поёжившись, закрыл окно. Добродушно пыхтел прогревающийся дизель, и лампочки на пульте так спокойно светились зелёным. Конечно же, в такую погоду находиться в кабине тепловоза было гораздо уютнее, чем где-нибудь на улице. Но, Господи, кто бы знал, как ему не хотелось отправляться в этот рейс. Если бы он мог, пусть даже пешком, под этим никак не заканчивающимся мокрым снегом вернуться сейчас домой. Залезть в теплую ванну, потом закутаться в халат и никуда не ехать, никуда не выходить из дому.

С самого утра сегодня у него было странное предчувствие. Предчувствие что непременно должно произойти что-то ужасное. Он долго пытался с ним бороться, успокаивал себя, убеждал, что во всём виновата погода, накопившаяся за все эти годы усталость или просто осенняя депрессия. И даже почти себя убедил. Но только почти… А зябкий и неуютный серый день как-то незаметно перешел в промозглый и серый осенний вечер.

Когда он подходил на конечную маршрутки, внезапно пошел мокрый снег. Асфальт под ногами медленно покрывался хлюпающей и чавкающей жижей, очень похожей на силикатный клей из далёкого детства. И мало того, что в маршрутке громко играл шансон, её водитель явно не торопился ехать, ожидая, пока в салон набьётся как можно больше народу…

«Все, хватит...», - вдруг решил для себя он. – «Возвращаюсь из рейса и сразу же пишу заявление на увольнение. Надоела такая жизнь. Хочу нормальную работу, хочу каждый вечер возвращаться домой». Он посмотрел на падающий снег и почему-то подумал, что в такую погоду запросто можно попасть в аварию. И хоть на поворотах маршрутка шла иногда юзом, а лобовое стекло, несмотря на трудолюбивые дворники, так и норовил залепить нахальный рыхлый снег, на вокзал он прибыл вовремя, целым и невредимым. Но ощущение того, что на него упорно надвигается что-то страшное и неотвратимое, так никуда и не исчезло.

 

И когда, наконец, красный светофор сменился зелёным, а напарник деловито защелкал кнопками и тумблерами, запуская дизель первой секции, он прошептал вполголоса: «Ну, с Богом…» и, сделав над собою усилие, незаметно перекрестился. Обычно он почему-то стеснялся креститься на людях и делал это только исключительно в церкви.

Состав дернулся, громко лязгнули буфера, а рельсы, пригревшиеся, словно змеи, в свете фар, заскользили куда-то под днище тепловоза, сначала медленно и лениво, а потом все быстрее и быстрее...

 

Всё произошло намного раньше, чем он мог ожидать. Примерно минут через семь после отправления с вокзала он наконец то получил ответ на вопрос, который его мучил весь сегодняшний день.

Подъезжая к депо, он с холодеющим сердцем увидел такую картину: слева к нему приближалась электричка, а справа, с небольшим отставанием, ещё одна. А впереди, в том месте, где обычно все переходят через рельсы, вплотную к грохочущей электричке стоял человек. Чуть сутулая фигура, голова, втянутая в плечи, чтоб спрятаться от хлещущего мокрого снега, висящий на плече рюкзак. Через несколько секунд за его спиной загрохотала вторая электричка. И в этом зловещем коридоре из двух летящих и, казалось, бесконечных поездов и оказался сейчас этот человек. Неотвратимо приближающийся к нему дизель уменьшал ширину этого коридора вдвое. А расстояние между двумя проходящими рядом поездами очень даже небольшое. И воздушная волна от проходящего рядом поезда может запросто отбросить под второй поезд. Или наоборот затянуть. А самым страшным в этом было то, что сделать что-то было уже нельзя. Не то что затормозить, а даже сбросить скорость на таком малом отрезке пути было просто нереально. Можно было только сделать предупредительный гудок, который сейчас, как это ни печально, просто предупреждал всех о уже неизбежном…

 

Услышав гудок, человек вздрогнул и обернулся. Он с испугом посмотрел на приближающийся к нему поезд, потом обернулся назад, думая перебежать куда-то туда, подальше от поездов. Но там уже неслась незамеченная им раньше вторая электричка. И деваться теперь ему было некуда. Было у него только два варианта: либо оставаться там, где он есть, то есть между приближающимся поездом и первой электричкой, либо перебежать прямо перед поездом назад и в итоге оказаться между ним же и второй электричкой.

 

Мокрый снег, словно блестящий ёлочный дождик, струился в ярком свете, расходящемся молочным конусом от прожектора тепловоза. Тяжёлые снежинки почти не пытались бороться с земным притяжением, а самые ленивые из них сотнями оседали на лобовом стекле, глупо разбиваясь об него, словно безмозглые и тупые насекомые. А ведь даже обыкновенные осенние листья, падая на землю, планируют при этом так изящно, словно пытаются на прощание исполнить какой-нибудь восхитительно-сложный танец или даже хотя бы один изящный и печальный пируэт... Чтоб хоть как-нибудь воспротивится существующему порядку вещей.

 

Когда кабина дизеля поравнялась с человеком, и тот оказался окончательно запертым в узком коридоре между несущимися в разные стороны поездами, машинист тепловоза устало закрыл глаза. И слова, затверженные когда-то наизусть, и с тех пор уже произнесенные им беззвучно тысячи и тысячи раз, стайкою легких бабочек выпорхнули откуда-то из глубины его сердца и неспешно понеслись прямо к тому, кому они были предназначены.

«Отче наш, Иже еси на небесех! Да святится имя Твое; да приидет Царствие Твое, да будет воля Твоя, яко на небеси и на земли…»

 

***

 

Эта электричка была какой-то бесконечной, и я уже устал ждать, пока она, наконец, проедет. Мои глаза начали уставать от мелькания передо мною светящихся окон. Хорошо, что после коньяка, а потом и вина я не пошел с остальными на пиво. Потому что, скорее всего, пока я пил пиво, снегу нападало бы еще столько, что вряд ли мне удалось бы вернуться домой с сухими ногами. Падающий уже второй час мелкий холодный мокрый снег сек мою кожу на лице и руках, словно тысяча острых бритв. Я попытался втянуть голову как можно глубже в плечи, когда вдруг услышал громкий басовитый гудок. Я повернулся налево и увидел приближающийся ко мне огромный тепловоз. Я обернулся назад, но по следующему пути уже мчалась неизвестно откуда взявшаяся, ещё одна электричка.

Хоть мой мозг плохо соображал от такого количества выпитого, однако в тот момент он подсказал мне единственно, как мне тогда показалось, правильное решение. Я снял с плеча рюкзак, бросил взгляд направо, попытавшись на глаз оценить расстояние между путями. После чего я сделал небольшой шажок назад, чтобы очутиться, как можно точнее, ровно посередине между путями. И когда к мельканию перед моими глазами вагонов электрички присоединилось грохотание поезда за моей спиной я, выдохнул из себя весь воздух, и превратившись в струнку закрыл глаза.

«Отче наш, Иже еси на небесех! Да святится имя Твое; да приидет Царствие Твое, да будет воля Твоя, яко на небеси и на земли. Хлеб наш насущный даждь нам днесь; И остави нам долги наша, яко же и мы оставляем должником нашим; И не введи нас во искушение, но избави нас от лукавого. Ибо Твое есть царство и сила, и слава, Отца и Сына, и Святого Духа, ныне и присно, и в веки веков. Аминь…»

 

Семилетний мальчик, оторвавшись от своего компьютера, прокричал в соседнюю комнату: «Мама, а чего папы до сих пор нет? Может с ним что-то случилось?»

«Да нет, сыночка, он сейчас придет…» - ответила она, и сама, испугавшись на секунду, подумала: «Придется мне на всякий случай немножечко поколдовать… я же всё-таки ведьма…»

 

***

С тех пор я дал себе слово никогда не переходить пути, если в моём поле зрения находится хотя бы один движущийся поезд. И я не говорю уже про те случаи, когда их вижу два или три…

А когда я каждый день старательно перешагиваю через рельсы, то всё время пытаюсь прикинуть, какое же всё-таки расстояние было тогда между этими поездами.

И каждый раз мне становиться как-то не по себе.

 

Написано для конкурса "Осенний Трэш-2008"

 

© TEODDOR