Пушкин любил кидаться камнями. Как увидит камни, так и начнет ими кидаться. Иногда так разойдется, что стоит весь красный, руками машет, камнями кидается, просто ужас!

Д. Хармс»

 

Любил ли Пушкин кидаться камнями, не любил ли он кидаться камнями, об этом науке ничего не известно. В архивах Пушкинского дома об этом увлечении поэта свидетельств так и не было обнаружено. Ни в воспоминаниях современников, ни в богатом эпистолярном наследии А.С. Пушкина нет упоминаний ни о чём таком подобном. Не исключено, что это вообще выдумка Хармса — он был мастером по части окололитературных инсинуаций. Пушкин любил наращивать мышечную массу, упражняясь с тростью — вот с этой исторической правдой не поспоришь. И то, что в его трость был залит свинец, тоже научный факт. А факты, они вещи упрямые.

 

***

Бывало, идёт себе Пушкин по Невскому, променад после обеда совершает, и между делом тростью поигрывает, крутит её туда-сюда, вверх подбрасывает. А весу в той тросточке три пуда, не меньше. А то и все четыре. Как выйдет Пушкин из дома, народ во все стороны разбегается — все про тот свинец знали, весь Петербург. Барышни даже повизгивать начинают, как фланирующего Пушкина увидят — не ровен час трость им в лоб прилетит. Или того хуже, в голову. Случайно, конечно. Не дурак же он, на самом деле, чтобы хорошеньким барышням свинцовой тростью нарочно заезжать. Рассказывают, самые впечатлительные дамы в обмороках пребывали, пока Пушкин не исчезал из виду.

И зачем, спрашивается, ему было при такой трости ещё и камнями кидаться?

Вот Чехов, тот, действительно, любил кидаться камнями. Он вообще удивительный был жизнелюб. В Чехове всё было прекрасно: и лицо, и одежда, и душа, и мысли. Камнями он тоже кидался прекрасно. Вполне возможно, Хармс просто перепутал Пушкина с Чеховым. Сказать по совести, их мудрено не перепутать: оба великие, оба русские, оба литераторы.

Приехал как-то раз Чехов в Красноярск, вышел на берег Енисея и напали на него высокие мысли. «Какая полная, умная и смелая жизнь осветит со временем эти берега!» — думалось Чехову. А надо заметить, что от высоких мыслей ему хотелось кидаться камнями как никогда сильно, нестерпимо. Плюнул он тогда на то, что люди подумают, и давай камни подбирать, да в воду кидать.

«Енисей — могучий неистовый богатырь, который не знает, куда девать свои силы и молодость», — думает Чехов, а сам подхватывает камень побольше и закидывает подальше.

Тут приходят к нему представители интеллигенции и говорят:

— Ерундой вы занимаетесь, Чехов, а ещё большой русский писатель. Давайте-ка, мы познакомим вас с большим русским художником Суриковым. Это поприличнее будет, чем камнями без толку кидаться.

А Чехов только-только в азарт вошёл. Он не любил так: кинуть пару камешков и в гости идти. Уж если он кидался, то кидался — до седьмого пота. И ещё Чехов подумал тогда: «Ну, допустим, пойду я. Так эти представители раньше прибегут, станут Сурикову нашёптывать, что я вроде дурачка, раз камнями кидаюсь».

Смутился Чехов, посмотрел на интеллигенцию с ироническим чеховским прищуром, и отвечает:

— Я вам Лев Толстой, что ли? Скажет Суриков: «Настрочил бумагомарачишка пару легкомысленных пиесок, и сразу в дома к знаменитостям лезет». Нет, не пойду, даже не уговаривайте. Уж лучше я с вашего позволения, господа, продолжу своё занятие.

Эх, не знал Чехов, что уж кто-кто считался в Сибири первостатейным кидальцем камнями, так это Суриков! Он, можно так сказать, чемпионом в этом деле состоял.

Однажды пошли художник Суриков и изобретатель Попов на красноярскую Караульную сопку наблюдать полное солнечное затмение. В скобках замечу, что разговор сейчас идёт про ту самую гору с часовней на вершине, которая на десяти рублях. Знаменитая гора. Так вот, ждут они, пождут, а затмения всё никак не случается.

Тут Суриков возьми и скажи:

— А давай, Попов, пока суть, да дело, камнями с горы покидаемся — кто кого перекидает.

Вот уже и затмение наступает, а они никак остановиться не могут. И Суриков всё время Попова перекидывает. Попов злится, а Суриков, знай себе, посмеивается:

— Это тебе не радио изобретать. Тут, брат, сноровка нужна.

Познакомься тогда Чехов с Суриковым, пошли бы они к Енисею-Батюшке, знатно покидались бы. И ещё неизвестно, кто кого перекидал бы. Так-то! Как бы не пытались некоторые утверждать обратное.

А Сурикову в ту самую минуту (sic!), в которую Чехову говорили, что тот ерундой занимается, сообщили, что к нему сейчас приведут знакомиться большого русского писателя. Суриков от нетерпения даже стул во двор вынес, уселся на него, и ждёт. Сам волнуется, говорит представителям интеллигенции — не тем, которые за Чеховым пошли, а другим:

— Вот скажет Чехов: «С чего вдруг мне к этому сибирскому валенку идти? Начеркал мазилка пару дрянных картинок и взялся с известными русскими писателями знакомство заводить».

Так они и не встретились. И всё из-за представителей интеллигенции. Зачем они тогда начали: «Ерундой занимаетесь...»? Им надо было сказать: «Так, мол, и так, Антон Палыч: Василь Иваныч наслышаны-с о вашем приезде, кланяться велели-с, в гости зовут-с». Вот так надо было сказать. А то: «ерундой занимаетесь»!

Если бы Чехов и Суриков встретились, стоять бы им теперь в Красноярске одним на двоих памятником: Суриков пишет портрет Чехова, а тот со своим характерным ироническим прищуром на лице позирует. Или так: дружески обнявшись, они с высокого постамента смотрят вдаль, как бы прозревая будущую полную, умную и смелую жизнь. Да мало ли каких чеховско-суриковских памятников можно было бы понаставить.

А теперь в честь этого неслучившегося знакомства в совершенно разных местах города появилось два совершенно разных памятника!

Один, Писателю и Камню, в напоминание об одиночном чеховском кидании на Енисее: огромная гранитная глыба рядом с фигурой Чехова установлена на берегу великой сибирской реки.

Второй памятник — бронзовый Суриков сидит на бронзовом стуле во дворе своего дома-музея и волнуется. Он ещё не знает, что Чехов не придёт.

 

А всё-таки жалко до слёз, что они тогда не встретились. Чехова жалко, Сурикова жалко, Попова жалко, себя жалко, всех жалко.