* * *

 

Сегодня мне приснился дождь

прозрачно-голубой.

Он ждал, когда же ты уйдешь,

чтоб взять меня с собой.

 

И свет неверный за окном

мерцая, пропадал;

и было как-то все равно,-

я тоже молча ждал.

 

Неслышным шелестом листвы

смеялся черный куст

над громким уханьем совы,

над фальшью наших чувств.

 

Твой лес не спал, и ждал ответ,

пронзенный тишиной.

И вздрогнул я, услышав: "Нет,

мой путь совсем иной."

 

И ты ушла, забыв куда,

к истории другой,

и таяла небес вода

прозрачно-голубой.

 

* * *

 

Осень.

На темных висках проседь,

в попутчики зонт, перчатки,

и бросить зарядки.

 

Весна.

Опьянение слаще вина,

закипает в крови цвет-дурман,-

Я с утра снова пьян.

 

Июль.

Очень поздно ложусь и встаю,

в море брошена груда огней,

и постель из камней.

 

Зима.

Передуманы мыслей тома,

перекроены наспех в слова,

и болит голова.

 

Вдвоем

 

Пустой квартал. Забитый дом.

Ушли хозяева и гости.

Я знаю все, что будет после,

я помню что было потом.

 

Трепещет тело под дождем

продрогшим от воды нарядом,

стоит со мною кто-то рядом,

и скоро вместе мы уйдем.

 

Уйдем по лестнице наверх,

где будем пить и веселиться,

чтоб после средь кварталов скрыться,

и унести свой хриплый смех.

 

А после встанет грязный вечер

из дыма закопченных труб,

и будут все топиться печи,

сжигая наш с тобою труп.

 

* * *

 

Чужие мое время гложут,

рвут друг у друга из когтей,

бросаются из грязной кожи

питаться гнилью новостей.

 

Свидетель дрязг и полусплетен,

я поселюсь в норе сырой,

в больших кварталах незаметен,

лишь только вхож туда порой.

 

Паук с печальными глазами

совьет узор для потолка,

и будет забавляться пламя

с ночной одеждой мотылька.

 

С мышами буду жить бок о бок,

с луной лежать на гамаке,

среди бутылок, ржавых пробок

на старом затхлом чердаке.

 

Сокровища свои укрою

от глаз чужих. И лишь тогда

вечерней позднею порою

спускаться буду иногда.

 

* * *

 

Шаг за шагом, от рассветов

к темным крохотным ночам,

от вопросов и ответов

чтоб никто не замечал.

 

Наизусть запомнить роли,

позабыв свой сладкий звук,

и привыкнуть к тихой боли

от свиданий и разлук.

 

И родиться неприметно,

там где лес или река,

и прожив легко и бедно,

улететь за облака.

 

* *

 

Заберите мое сердце,-

я болею им так долго

злым недугом иноверца

с кровью загнанного волка.

 

Неба черного пустыня

не спасает от проказы,

и костлявая богиня

скоро выполнит заказы.

 

Сколько бурь в руках клокочет,

сколько рек глаза умыли

в эти сломанные ночи

в этой самой страшной были!

 

Где лежу я как младенец

мертворожденный и хилый

среди черных полотенец

под покровом темной силы.

 

Так пронзите мое сердце,

и умойтесь горькой влагой,

а доспехи иноверца

пусть гниют над алой плахой!

 

* * *

 

Руки мои из дерева,

в шрамах, шипах и ссадинах.

Все что любил - потеряно,

все что искал, не найдено.

 

Голос хрипит, корёжится

словно кряхтенье ворона,

чёрные мысли множатся

в чреве заката скорого.

 

Пальцами оловянными

переверну страницу я,

ночью предстанут равными

тени с живыми лицами.

 

В черных зрачках проколотых

козыри переменятся,

и на, губах из золота

яда узор запенится.

 

Странных причуд не ведая.

день заморочит голову…

Всё, что любил, то предал я,

только уже по-новому.

 

Моя душа из дерева,

дерева злого сада,

там, где изба затеряна,

и из голов ограда...

 

* * *

 

Бледные безрадостные ночи,

где же ваших сказок колесницы?

Иль вы утаили между строчек

то, что может в будущем присниться?

 

Почему застыли карусели

что кружились в вашем звездном гроте,

иль вы все раздали ожерелья

дня жестокого чумной работе?

 

Мои сны все чаще, тяжелее,

поселились в них тоска и злоба,

засыпаю на пустой скале я

в хрустале подвешенного гроба.

 

Только тучи слышат мои стоны,

удивляясь постоянству страха,

да седые призраки вороны

ждут рассвета в покрывале мрака.

 

Мои ночи, радостные девы,

возвращайтесь из небес пустынных,

спойте проклятым любви напевы,

что теперь поете для невинных!

 

* * *

 

Кони меня кружат

по седому лесу,

только тьма и стужа,

словно козни бесов.

 

Мне б упасть и сгинуть,-

здесь плохие игры.

Но лишь ветер в спину

злей вонзает иглы.

 

Если б в этой схватке

позабыть все строки,

что в моей тетрадке

были так жестоки.

 

Чтоб простить и выжить,

и вернуться к дому,

где мы были ближе

к вечности закону.

 

С голодом роднится

где-то волчья стая,

на дороге птица

мерзнет, не взлетая.

 

Ночь подобно бреду

в кровь клыки вонзает,

и навстречу следу

волки снег взрезают.

 

А перед глазами

наша боль простая...

Сани в снег бросает,

и все ближе стая.

 

Спи, моя принцесса,

скоро я замерзну,

а тебя дух леса

превратит в березу…

 

* * *

 

Я долго жду выздоровленья

всех, окружающих меня.

Они болеют от рожденья

и до сегодняшнего дня.

 

Их стоны и пустые вздохи

ввергают ангелов в хандру,

и безнадежные пройдохи

не затихают и к утру.

 

На ссоры брошены все силы

осуществлять безумный план,

и в ход идут ножи и вилы,

сердца стираются от ран.

 

На кухнях ночью, тихо-тихо,

там, где провал печной трубы

тех, кто рубился днем так лихо

тайком сжигаются гробы.

 

Не тороплюсь я к ним на помощь,-

я убежденный дезертир,

но только наступает полночь,

я надеваю свой мундир.

 

До не приличия здоровый,

живой, хоть зим и лет не счесть,

я жду упрямо, бестолково

гонца, и радостную весть!

 

* * *

 

Объясни мне, милая

Чем меня пленила ты?

Прошепчи украдкою

отчего так сладко мне?..

 

Только недалёкою

мы идём дорогою...

И морозы осенью

Сердце заморозили.

 

Грустно в серых сумерках...

словно жил и умер так, -

с плясками и сплетнями,

с озорными ведьмами.

 

Быстро всё кончается ,-

вновь не повстречаемся.

Смех мой стынет в холоде

в опустевшем городе...

 

* * *

 

К друзьям

 

Раскройте свои заскорузлые души, -

Я буду смотреть в них, тоску углубляя…

Я буду дворцы поднимать в них и рушить,

Я стану в них смесью кошмара и рая.

 

Бегите ко мне без причин, без оглядки,

Я слово воздвигну над градом печали.

Я стану стрелой в ахиллесовой пятке,

Я стану пределом для изначалья.

 

И только тогда зарубцуются стигмы,

И только тогда всё получит прощенье,

Воскреснут внезапно забытые рифмы

И снова вернут всем предметам значенье.

 

Увы, вы мертвы… Я живой и поныне, -

мне слышатся мира предсмертные стоны.

Вы умерли все, позабыв моё имя -

Но вас я запомню навек - поимённо.

 

* * *

 

Я кончал в тебя печально,

замерев над изначальем...

И за хрупкими плечами

разглядел я миг прощанья.

 

Я кончал в тебя печально,

я хотел, чтоб ты зачала..

Ну а ты не обещала,-

лишь тихонечко пищала.

 

Я кончал в тебя печально...

И над нашими ночами

подымалась величаво

Тень последнего причала.

 

* * *

 

ПЕСНЯ

 

Мне стыдно, что я молод,

И много безобразил,

И часто ночью в холод

Я был испит и грязен…

Но где же те пределы,

Что стиснут мои плечи,

Параграфы, разделы,

Что ложью искалечил…

 

И я своей изменой

Омыт, но не простужен,

Подобно Полифему

Я ем людей на ужин.

Но из зубов я долго

Остатки вычищаю

И только дураков я,

Глотая, не прощаю.

 

Кругом смеются хитро

Подвыпившие парни, -

У них всегда поллитра,

Но мне не наливали.

Я их приятель давний,-

С заклиненным штурвалом

Несёт меня на камни,

На рифы и кораллы.

 

И сны мои как рвота –

Я бьюсь о них глазами,

Опущенный в болото,

В которых мне сказали,

Что нет в пучине места,

Что я и там не нужен:

Ведь всем давно известно –

Дерьмо, оно снаружи…

 

И вот всё реже вздохи,

И лживы обещанья,

Сутяги и пройдохи

Как боги мирозданья.

Но я не на коленях, -

Я с теми, кто не правы.

В лицо зелёной лени

Плюю слюной кровавой.

 

И есть в запасе время,

Но выборы всё скудней –

Моё лихое племя

Уходит в чащу будней!

 

* * *

 

Сказать, что устал – это будет неточно,

Как-будто сменили каркас.

Что было недавно железно и прочно

Ушло в полновесный отказ.

 

И выстрел в упор уже не испугает –

Я просто не вижу обрез.

И водка давно уже не помогает,-

Процесс расщепленья исчез.

 

Зашита торпеда от жизни надёжно

В стареющие потроха.

А чтобы не дёргался – впрыснут подкожно

Морфин от любого греха.

 

На полном ходу в затяжном повороте

прибор показал пустоту.

И всё стало «как-то», «как-будто» и « вроде»…

Не так, не туда и не ту….

 

Как смертник кручусь в электрическом кресле, -

Подайте же ток, наконец!

Растаяли мысли, закончились песни…

Ну вот. Всё нормально. Пиздец.

 

* * *

 

Горький пасквиль

( 1989 год)

 

Бессилье слов не помогало

хлебать тоски пивной отвар,

Но – к чёрту всех! Как нужно мало

чтобы зайти в коньячный бар!

 

Чтобы небрежно, полупьяно,

накинув на руку пальто,

достать червонец из кармана

и заказать бокал со льдом.

 

Пусть лёд чуть тёплый, и в стакане

бог весть, какой аперитив,

Зато всегда приятно даме

болтать про свой кооператив…

про жуть-тоску на личной даче,

про заграничный свой круиз,

не брать копеек двадцать сдачи,

так, словно делаешь сюрприз.

 

Чем дальше – больше, и уж скоро,

погладив донышко рукой,

среди хмельного разговора

вдруг вспомнишь, кто ты есть такой.

 

И сразу вспомнится зарплата,

ночная смена, жидкий чай,

и на трусах больших заплата,

что раньше и не замечал…

 

И леди, что была доступна

прикроет штопаный чулок,

и под столом мелькнёт преступно

открытая неровность ног…

Бессилье слов опять нахлынет,

и ты трезвеешь, ошалев,

и вместе с кофе, вдруг остынет

паршивой жизни тусклый БЛЕФ...

 

* * *

 

Посвящается брату Пушкину

 

Мойка двенадцать. Рассвет.

И пахнет свечкой…

Пора в дорогу…

уже собрались

на Чёрной Речке…

 

Тихо в сторонку

сложить тетради, -

«Вернусь, пожалуй…»

И перья тонки,

и взгляд усталый,

и мысли сзади

 

Вспомнил сегодня…

С чего бы это?

Онегин, Ленский…

И мало света,

и чай холодный

как ночью Невский…

 

Немного вздорно,

немного жутко,

и несерьёзно…

К чему всё это? -

дурная шутка…

Но всё уж поздно….

 

Ну, вот и утро! –

свет под иконой…

Пора собраться…

Как всё же трудно

уйти покорно

с Мойки двенадцать.

 

Вздохнуть над миром

над этим миром,

задёрнуть веки…

Нырнуть без страха,

сжимая лиру,

в чёрные реки…