Предисловие

 

I

 

Мой отец, родился в маленьком украинском селе Боровка. Его мать, то есть моя бабушка, ушла из жизни, когда ему было всего лишь девять лет. Сам он никогда об этом не рассказывал, да и я не очень-то его выспрашивала: сначала слишком маленькой была, а позже наши отношения стали не настолько доверительными, чтобы можно было поговорить по душам о самом сокровенном. Так что, знала я эту историю только из версии матери.

 

Прабабка и прадед были очень богатыми людьми, имели свой дом, на первом этаже которого размещался магазин по продаже тканей, а на втором проживала вся семья с четырьмя дочерьми и двумя сыновьями. После революции, чтобы избежать раскулачивания, они добровольно всё сдали властям, однако себя в обиде тоже не оставили, припрятав кое-что на «чёрный день». Вели себя после этого по требованиям того времени скромно, не выпячиваясь, но никогда не голодали.

Холодным февральским днём, семья готовилась к праздничному событию – сватовству старшей дочери Текли. Героиня дня, нарядная и жизнерадостная, время от времени с нетерпением поглядывала в окно, но вместо жениха она увидела совершенно не знакомых людей, услышала бранную речь, выстрелы... А потом всё слилось в единый кошмар: глава семейства лежал посреди комнаты и истекал кровью, ружья были направлены на остальных членов, пока семеро петлюровцев по очереди насиловали невесту. Сватовство не состоялось – по Джурину прокатилась очередная волна погромов.

 

Анна была вторая в семье. Стройная, среднего роста, с большими изумрудными глазами и косами почти до земли. Она единственная из всех сестёр окончила гимназию, была начитанна, эрудированна и очень общительна. Замуж выдали её за человека из соседнего села, и мать с облегчением вздохнула – всё-таки одним ртом меньше.

 

Родился сын, через несколько лет дочь. Муж Анны, человек замкнутый, не разговорчивый, гостей принимал всегда не охотно, да и сам, даже по субботам, никуда не ходил. Однако со всем этим Анна готова была смириться, и лишь одно её обижало и угнетало: ключ от кладовки Моня держал всегда при себе, так что, даже горстку муки, можно было взять только с его позволения. Однажды молодая хозяйка не удержалась и проскользнула в кладовку вместе с мужем, желая именно там высказать ему свои обиды. Через полчаса она приняла дозу мышьяка, и, корчась от боли, кричала:

- Он виновен… Он виновен, судите его… Это он убийца…

Потом эти крики перешли в душераздирающий стон, а к вечеру, переводя дыхание, умирающая просила спасти её ради детей, но помочь ей, было уже невозможно. Девятилетний Боря и трехлетняя Хайка увеличили количество сирот на этой земле. Моисея, которого и раньше-то в округе недолюбливали, теперь сторонились и проклинали за то, что своим ужасным характером довёл жену до самоубийства.

 

Началась война, и Боровка превратилась в гетто. Борис время от времени удивлялся, как отец умудрялся добывать хлеб, но на нерешительные расспросы, всегда следовало угрюмое молчание. Когда до Боровки докатились слухи, что гетто – это ещё не вершина зверства фашистов – Моисей вдруг разоткровенничался с сыном и показал ему небольшую торбочку, содержимое которой представляло собой преимущественно старинные золотые монетки.

- Это ещё не всё, - тихо и сдержанно проговорил он, аккуратно пряча мешочек, в хорошо замаскированный тайник на чердаке. – Основное я закопал на кладбище, недалеко от могилы матери твоей. Завтра на рассвете пойдем, я тебе покажу.

Раскрыв второй тайник, Моисей взял оттуда толстую золотую цепь, пару монет и со словами:

- Да спасут они жизнь нашу, - обработал место так, что не осведомлённый глаз оно внимание не привлекало. – Запомни: один шаг вперёд и полшага вправо от нижнего левого угла надгробья.

В это время Боровку постигла участь, уготовленная фашистами сотне еврейских сёл: огромный ров, а в нём бездыханные тела сестрёнки Хайки, друзей, родственников... Но Борис этого не увидел. Шнайдер-старший, услышав выстрелы, схватил его за руку и, быстро пробежав задворками, да огородами, затащил на чердак собственного дома. Там они просидели до утра. Потом решили спуститься. Но Боря не успел даже ногу на лестницу поставить, как услышал, что в дом вошёл староста. Отец его в это время был уже внизу. Резкий звук отбросил перепуганного мальчишку в угол чердака, где он, дрожа от страха, ждал второй выстрел, на этот раз в него. Но внизу раздалась нецензурная брань и хлопнула входная дверь. Наступила тишина. Борис осторожно выглянул и увидел на полу труп. Отец лежал с полуоткрытым ртом, на лице застыла гримасса удивления, сквозь льняную рубашку вытекала кровь, карманы брюк были вывернуты. Парень понял, что он единственный из евреев Боровки, кто пока ещё остался в живых.

Дождавшись темноты и забрав из дома мешочек, юноша бросился бежать прочь, подальше от села. Благодаря своим светлым волосам и унаследованным от матери зелёным глазам, он мог в других местах выдавать себя за украинца или русского, тщательно избегая встреч с немцами. Зарабатывал при этом на кусок хлеба, наколов кому-нибудь дров, принеся воды. О наличии золотых монет никогда никому не заикался, прекрасно понимая, насколько это опасно. Так он перебивался до самого освобождения Украины. А потом его забрали на фронт.

 

По окончании войны, поскольку возвращаться было некуда, Борис остался сверхсрочником в армии, где и едой и одеждой был обеспечен. За семь лет своей службы, успел пожить во многих городах, и вот судьба забросила его в Краснодар. А неподалёку был городок Крымск, в котором жила семья Шрамко: Белла Наумовна, её муж Коля и дочка Зиночка. Эти люди являлись Борису очень дальней роднёй, но, не имея близких, оставшись рано сиротой, он тянулся к ним, относясь с любовью и уважением. Усиливало союз то, что Колины родители, тётя Маша и дядя Петя тоже жили в Краснодаре.

 

Жизнь начинала течь по мирному руслу, и, расправив плечи, Боря задумался о будущем.

Поступить в военную академию у него не получилось – антисемитизм набирал обороты, и тогда он решил стать нефтяником, сдав успешно вступительные экзамены на вечерний факультет. Кроме Беллы Наумовны, или тёти Беллы, как принято было её звать в кругу семьи, из родных Бориса в живых остались сёстры матери, к одной из которых захотелось поехать однажды в гости. Там-то он и познакомился со студенткой учительского института, русоволосой Маничкой, с изумрудными, как у его покойной матери глазами.

После двух лет бурной переписки и романтических встреч во время Маниных каникул и Бориных отпусков, они поженились. Свадьба была скромной, но со всеми обычаями и традициями, даже раввина пригласили. А потом молодая чета уехала на Кубань, о которой Маничка только кино видела. Перед отъездом, Борис сообщил своей молодой новоиспечённой жене, что должен посетить могилу матери, но хочет сделать это в одиночестве. Сколько он ни мерял шагов, сколько ни копал вокруг нижнего левого угла надгробья – нечего, кроме сырой и липкой земли не нашёл.

 

Незнакомый край показался Мане неуютным и не приветливым: высокие заборы, грубоватые женщины-казачки, проблемы с трудоустройством... Одно утешение – родственники, тётя Маша и дядя Петя, которые предложили за умеренную плату снимать одну комнатку в их небольшом домике. Да ещё Коля, приезжающий иногда в гости к родителям, разбавлял своим присутствием мрачноватую обстановку.

Прошло два месяца. За это время вечернее отделение нефтяного факультета закрылось, и чтобы продолжить учёбу Боре теперь предстояло ездить на сессию в Москву. Мане и без того было тоскливо в малознакомом городе, а тут ещё и муж уезжает... Она стояла на вокзале среди толпы снующих людей, дожидаясь, когда длинный состав поезда увезёт единственного близкого ей в этом городе человека. Полагая, что её никто не видит, она прямо на перроне, вдруг дала волю своим чувствам и расплакалась. Однако тут же почувствовала на себе чей-то взгляд. Подняв глаза, увидела, что Боря на неё смотрит из окна купе, улыбается и жестом руки показывает, чтобы утёрла слёзы. Стало как-то стыдно. Что он о ней подумает? В это время лицо любимого проплыло мимо, под нарастающий стук колёс.

Она вернулась домой, и здесь, где её точно никто не увидит, снова расплакалась. По щекам ещё продолжали течь слёзы, когда в комнату уверенной походкой вошёл Коля.

 

II

 

Новость, что Маня ждёт ребёнка, Боря принял с огромной радостью. Всё так хорошо складывалось, что он не стеснялся собой гордится. Вот только жена вела себя как-то странно. Старалась уединиться, от его ласк уворачивалась, мотивируя это плохим самочувствием. Раннего токсикоза у неё не было, однако целыми днями ничего не ела, говорила, что нет аппетита. Часто он заставал её заплаканную, но она это объясняла тоской по родным краям. Однажды, когда Борис пришёл с работы, Маня сообщила, что у неё повышенное давление, может быть эклампсия, и поэтому врачи рекомендуют аборт, но уже через несколько дней, заявила:

- Я рожу этого ребёнка, чего бы мне ни стоило. Никто и ничто не заставит меня от него избавиться.

Спустя ещё месяц, муж, вернувшись с работы, узнал, что жена днём паковала чемоданы, желая уехать, пока его нет дома. Хозяйка, тётя Маша, её остановила.

- Но зачем? Почему? – он был потрясён так, что не мог сдержать слёз.

Оказалось, что она обиделась на какую-то грубость, и вообще находит его не достаточно внимательным.

- Ну, может и так. Я рос без матери, я могу иногда тебе что-нибудь сказать, не подумав. Но я же тебя люблю! Как ты могла решиться, уехать, не сказав мне ни слова? А что бы было со мной? Почему ты обо мне не подумала?

В ответ на это Маня лишь расплакалась.

Правда, примерно к четвёртому месяцу беременности она успокоилась и доносила плод, даже ни разу не попав в стационар на сохранение.

На свет появился красивый кареглазый, темноволосый малыш Эдик, а вместе с ним появились проблемы. Декретные и отпускные деньги жены быстро закончились, одной зарплаты старшего сержанта на семью из трёх человек не хватало. Мане к началу учебного года надо было выходить на работу, а свободных мест в городских яслях не предвиделось. Оставалось только отвезти сынишку Маниной маме на Украину, пока не подойдёт очередь на место в Детском саду. Однако когда попробовали заменить грудное молоко матери коровьим, у ребёнка поднялась температура, и он прокричал почти сутки.

- Я не могу его оставить, - сказала со слезами на глазах Маня. - Этот плач будет мне там слышаться день и ночь. Я останусь здесь с ним до года.

- Но это не дело, - возразила тётя Сара, которая Маню очень любила и искренне желала ей счастья, - Жена должна жить вместе с мужем, тем более в первые годы супружества. Поезжай с ними, - обратилась она к своей сестре, - а Изя и Соня до окончания школы со мной пока останутся.

В Краснодар семья вернулась вчетвером. Но и это всех проблем не решило. Подошло время, ехать на сессию, а денег на дорогу не было. Вот тут-то и задумался Борис над тем, как пустить в ход хотя бы одну монету. Дело было опасное. Хранение старинного золота, а тем более купля-продажа, приравнивались валютным махинациям, и карались лишением свободы сроком от шести до пятнадцати лет. Покупатель должен быть человек надёжный, а за год супружеской жизни в большом и чужом для них городе сельские молодожёны не успели ещё обрасти друзьями.

- Давай у Коли спросим, - предложила Маня. – У него точно найдутся знакомые, которые могут нам помочь. Он же тут вырос.

- Ты понимаешь всю опасность? – Борис задумался. Последнее время Коля своей нагловатостью вызывал у него раздражение. - Может всё-таки лучше поговорить с тётей Беллой. Она врач-фронтовик, в жизни многое повидала. Она очень умная женщина, должна что-нибудь придумать.

- Что ты такое говоришь! – сморщила свой маленький носик Маня. – Твоя тётя Белла, человек в этих краях приезжий. Подумаешь, врачом в поликлинике работает, так она кроме своих коллег, да ещё и в Крымске, определённо никого не знает. А Коля родился в Краснодаре, учился здесь. Я считаю, надо сначала поговорить с ним, а он тогда уж пусть ещё и с женой посоветуется.

 

Коля сказал, что с женой ему советоваться ни к чему, потому что он сам, прямо сейчас купит у них эту несчастную монетку и, будучи зубным техником, в течение суток просто переплавит её, а при случае предложит кому-нибудь частным образом поставить золотые зубы. Сделка состоялась. Супруги были очень довольны и благодарны своему родственнику за то, что так всё хорошо придумал. Через пару дней Борис уехал в Москву. Экзамены он сдал успешно, стал студентом третьего курса, и получил письмо-предупреждение о том, что если не начнёт работать по специальности, то будет из института отчислен. Нефтяных скважин в городе, конечно же, не было, а в управление без знакомств и связей студента-заочника брать никто не хотел.

На выходные приехал к родителям Коля. Но не только к родителям... После того, как он купил монетку, внимание к Шнайдерам стало поистине родственным. Потому и поделились с ним Боря и Маня очередной проблемой. Друг семьи посоветовал съездить в небольшой городок нефтяников, расположенный в ста тридцати километрах, «забыв» при этом, что в пригороде Краснодара находится нефтеперерабатывающий завод.

Так Борис перестал быть военным и начал свою карьеру нефтяника, правда, с минимальной должности и минимальной зарплаты. Семью он теперь видел редко, только по выходным, а зарабатываемых денег еле хватало на то, чтобы прокормить себя самого. За три года такой жизни, он всего один раз выбрался на сессию в институт. Жена стала поговаривать о том, что всё надо в корне менять, а именно: уехать из Краснодара. Однако переезжать в Титоровку, где работал муж, наотрез отказалась.

- Я там от тоски помру, - говорила она, - ни родных, ни близких. Надо искать место где-нибудь поближе к Крымску. Белла Наумовна и Коля - единственные в этих краях наши родственники, и мы должны держаться друг друга.

Борис не совсем понимал свою жену. В Крымске нет нефти. А чтобы не чувствовать себя одиноко, достаточно обзавестись друзьями и приятелями, которых при желании в Титоровке тоже найти можно. Но Маня утверждала, что никогда не сможет обрести подруг среди этих станичных ограниченных кубанских казачек, у которых образования-то три класса, четвёртый – коридор.

Поддавшись на уговоры, он съездил в близлежащий Крымску городок, где его охотно брали каратажником, при этом пообещав в течение трёх лет квартиру. Но через неделю жена заявила, что была в Славянске, однако, там вакансий учителя математики нет и не ожидается, значит, она может остаться без работы. Полагая, что на этом вопрос с переездом закрыт, Борис спокойно уехал в Титоровку, а по-возвращении его ждала новость: Маня посетила Крымск и узнала, что оттуда в соседнюю станицу нефтяников каждый день возит вахтовый автобус. Сама же она уже подписала заявление на полторы ставки в вечерней школе.

 

Часть первая.

 

I

 

Когда я появилась на свет, а это произошло зимой, родители снимали маленькую времянку, которая за ночь остывала настолько, что на подоконнике в стакане замерзала вода. Тем не менее, меня мыли и пеленали столь часто, сколько того требовал стандартный уход за ребёнком. До трёх лет я даже насморком не страдала. Но в той времянке прожили мы недолго. Я была ещё внутриутробной, когда Борис и Маня начали строительство собственного дома, а в свои полтора года, уже топала по новым свежевыкрашенным полам. Жилых комнат было всего четыре: зал, где нам с братом находиться можно было, лишь, когда приходили гости; кухня, в которой обычно готовили зимой на печке; и две спальни. Одна спальня принадлежала родителям, но там же спала и я, а другая обычно называлась комнатой Эдика, но иногда и детской. Здесь кроме эдькиной кровати, находилась также бабушкина кушетка. Всё это объединяла длинная веранда, в ней летом стоял керогаз.

С соседями Борис Моисеевич и Мария Эдуардовна держали себя ровно, приветливо, но единственные, никогда не сидели вечерами на лавочке, щёлкая семечки. Отношения были по-деловому соседские: иногда занимали друг у друга хлеб, сахар, небольшую сумму денег, мужчины давали на прокат инструмент. Практически все, проживающие на нашей улице, были люди простые, работающие по сменам на консервном заводе. Кое-кто слегка при этом приворовывал, поэтому никогда не стоило Мане большого труда, по вполне доступной цене купить крышки и баллоны для домашнего консервирования. У тети Вали, работающей в литографии, она приобретала во время ремонта дома лак и лазурь. Бабушку иногда встречали на улице старушки, и они о чём-то шушукались. Но если об этом узнавала Маня, то злилась и кричала на свою мать, упрекая в том, что дома куча дел.

В отличие от других домов, наш находился не на общем уровне, близко к забору, а в глубине двора, тем самым, поделив его как бы на две части. Окна спальни родителей смотрели большей частью на соседский дом; из детской можно было наблюдать лишь за сараем, душем, да огородами. Только из зала или с крыльца мы могли видеть кусочек улицы, а также входную калитку.

Мой отец гордился всегда домом и любил повторять, что построил его своими руками. Этим же он объяснял, что строительство было закончено в рекордные сроки: после работы выкладывался на стройке так, что потом с ног валился. Почти все знали что, тем не менее, хозяйкой по документам считалась Мария Эдуардовна.

- Тёща немного помогла материально. Продала свою хатёнку на Украине, а деньги нам отдала, вот и записали дом на Маню, - объяснял иногда гостям Борис Моисеевич. Большинство из них верило, и лишь один усмехался.

 

Друзьями в городе Крымске мои родители обзавелись очень быстро. Почти сразу они подружились с семьёй военного офицера Юрия Петровича и учительницы русского языка, Натальи Семёновны, работающей вместе с матерью в одном коллективе. Юрий Петрович и Борис Моисеевич, когда стояли рядом смотрелись как братья: оба небольшого роста, у обоих спортивное телосложение, оба русоволосые, вот только глаза у отца зелёные, а у дяди Юры – серые. Их жёны выглядели контрастно. На фоне маленькой полненькой Мани, стройная худощавая Натали казалась высокой, хотя разница в их росте была незначительной. Вьющиеся, почти кудрявые волосы до плеч, мать убирала двумя скромными заколками за ушами. Овальное личико тёти Наташи всегда украшала короткая стрижка.

Сын тёти Наташи и дяди Юры, Андрюшка, будучи всего лишь на два года старше меня и на четыре моложе Эдика, легко обыгрывал его в шахматы, знал наизусть несчётное количество стихотворений и поэм, но при этом оставался очень весёлым и подвижным мальчишкой. Дочка Таничка, появившаяся на свет, когда мне исполнилось два годика, была от рождения очень полным ребёнком, но на нашей с ней дружбе это никак не отражалось.

 

Кроме того, к нам часто захаживали Ирина Карповна, врач-педиатор и её муж, тоже военный офицер, Михаил Яковлевич, запомнившийся мне больше как дядя Миша. Заострённый нос и плоские губы придавали его лицу какое-то озорное выражение, и даже когда дядя Миша молчал или говорил о чём-нибудь серьёзном, мне казалось, что он улыбается. Ирина Карповна, а иногда просто тётя Ира, была женщина полная и медлительная. Её настроение почти всегда выдавали красивые, как две запятые, брови, которые являлись единственной подвижной частью всего облика. Я ненавидела, когда она заглядывала мне в горло, но если была здорова, относилась к ней с большой симпатией. Правда немного побаивалась, потому что ангину, например, можно было скрыть от родителей, даже от бабушки... От тёти Иры – никогда.

А больше всех в этой семье я любила Динку, внешне отличающуюся от своего отца только ростом и тоненькими, как рожки у чёртика, косичками. Вообще-то она считалась подругой Эдика, их даже иногда дразнили «жених и невеста», пока он не стал говорить всем, что Дина его сестра. Однако, со мной она тоже много возилась, воспринимая как живую куклу.

 

И, конечно же, ни один праздник, ни одно застолье не обходилось без наших родственников: тёти Беллы и дяди Коли. Их взрослая дочь Зина жила тогда уже своей отдельной жизнью.

 

Во время приёмов, которые устраивались где-то раз в месяц, женщины поначалу колдовали над кастрюлями и мисками, мужчины в это время играли по очереди в шахматы. Потом детям, накрывался отдельный столик в детской, чем большинство из нас было вполне довольно. Взрослые рассаживались за большим раздвижным столом, покрытым белой китайской скатертью с вышивкой – всё это по тем временам считалось роскошью. Они никогда сильно не напивались, очень редко танцевали и часто пели песни. Но это не было «Ой, мороз-мороз, не морозь меня», привычно звучащее в подобных случаях из других дворов. Наша культурная компания распевала «Я люблю тебя жизнь». Бабушка при этом, правда, хитро нам подмигивая, говорила:

- После третьего графинчика вина они-таки начинают жизнь любить.

 

Реже всех у нас появлялись Андрюшка и Таня. Их квартира находилась на другом конце города, и приходили они только на праздники. Ирина Карповна и дядя Миша, жившие неподалёку, могли зайти в любой день просто так «на чай». Иногда тётя Ира приходила без мужа и тогда они с Маней Эдуардовной, так она её называла, болтали о чём-то своём, о женском. Мы тоже к ним, бывало, заходили без особого приглашения. Динка на каникулах прибегала почти каждый день. А так же часто, как и Динку, видела я у нас дома дядю Колю. Поджарая фигура и спадающий на глаза, зачесанный на бок чуб тёмных волос были столь привычным в нашем доме явлением, что даже сидевший на привязи злой Полкан, не только никогда на родственника нашего не лаял, но и приветливо махал хвостом, точно как и при возвращении с работы хозяина.

 

II

 

Обычно на базар ходила бабушка. И вообще, всё, что касалось повседневной кухни, лежало на её плечах, Маня готовила только «для гостей». Однако в одно теплое летнее утро они ушли за продуктами вдвоём. Бориса тоже дома не было – иногда по выходным он дежурил. Я встала и в ночной пижаме бродила по дому. Эдька ещё спал, но от шлепанья моих босых ног проснулся.

- Ты чё тут одна ходишь? А где все? – спросил он, потирая свои огромные карие «девчачьи» глаза.

- А никого нет.

- Точно?

- Точно-точно. Я уже везде посмотрела.

Брат заулыбался и, поднявшись, стал прыгать на своей кровати. Туго натянутая сетка пружинила, подбрасывая его худое, с выступающими рёбрами, тело и скрипела, как бы смеясь вместе с нами. Я тоже залезла, составив брату компанию в очень, с моей точки зрения, увлекательном занятии. Было так весело и хорошо, что мы не заметили, как вернулись женщины.

- Это ещё что такое? – закричала, увидев нас, Маня. – Кто вам разрешил? А если сетка порвётся? Тогда что, новую кровать покупать?

- Светка меня разбудила, - плаксиво заныл Эдик, - если бы она не пришла ко мне в комнату, я бы ещё спал и спал.

- А он первый прыгать начал, - также плаксиво в тон брату ответила я.

- Ты зачем к нему вечно лезешь, - схватила меня за руку Маня, и отшлёпав, потащила одеваться.

 

- Получила сегодня? – скорчил мне рожу за завтраком Эдик.

- А почему только я? Ты ведь тоже прыгал. Я же тебя об этом не просила, ты сам прыгал. Почему мама тебя не наказала?

- Почему – потому, что кончается на «У». Так тебе и надо, - продекламировал мне старший брат, и, дожёвывая на ходу, побежал к друзьям на улицу. Уже в дверях он столкнулся с пришедшим к нам в гости дядей Колей.

- Привет, Эдик, как дела? - родственник обнял его по-дружески.

- Хорошо, - ответил тот и расплылся в улыбке, - вот, к пацанам бегу, в футбол играть будем.

- Тебя никто не обижает?

Дядя Коля, когда разговаривал, имел привычку поворачивать голову то налево, то направо, фиксируя её в каждом положении на несколько секунд, напоминая мне тем самым петуха. Вот и сейчас он вертел головой, как будто искал обидчиков.

- Не-а, - брат смотрел снизу вверх с любовью и восхищением.

- Смотри, если кто обидит, говори мне. Я им покажу!

- Хорошо, дядя Коля. Ну, я побежал. Ладно?

Я к тому времени уже завтракать закончила и пошла навстречу дяде Коле, будучи уверенна, что он меня тоже спросит, не обижает ли кто. Вот, подумала я, расскажу ему, как мама сегодня обидела, за то, что Эдька придумал прыгать на кровати. Но, брезгливо сторонясь, поздоровавшись с бабушкой, тот подошёл к Мане, и поцеловал её. Потом, обнявшись, они прошли в зал. А я стояла посреди веранды и, внимательно себя рассматривая, не понимала, что же меня так сильно от всех отличает. Почему дядя Коля всегда относится ко мне как к ненужной вещи? Я ещё маленькая? Я не умею, как Эдька, бегать? Но дядя Коля не соревнуется с ним «на перегонки», и потом, мама ведь тоже не бегает, а её он всегда и обнимает, и целует...

Я взяла большой блокнот, цветные карандаши и стала рисовать. Рисунок получился очень даже неплохой, и захотелось похвастаться перед дядей Колей. Мне было обидно, что, приходя к нам в гости, он приносил игрушки только Эдику и играл только с ним.

«Вот, пусть полюбуется: я уже умею рисовать, Даже у Эдьки так красиво не получилось бы. Он только танки, да самолёты умеет», - с этими мыслями и намерениями я вошла в зал, где моему взору предстало нечто необычное: Маня не сидела на диване, вполоборота повернувшись к гостю, как это бывало всегда при посещении её чужих людей, а почему-то лежала. Некоторые части женского тела выглядывали из-под навалившегося дяди Коли. Если б кто-нибудь из них догадался между делом меня похвалить, наверное, ничего странного в их поведении и позе не зафиксировалось бы в моих наивных детских мозгах, но Коля вдруг сердито рявкнул:

- Пошла вон отсюда! - как будто я сделала что-то плохое.

Обида и любопытство толкнули, после того, как визит закончился, задать Мане вопрос:

- А что вы делали?

- Мы просто разговаривали, - раздражённо ответила она.

- А почему лёжа?

- У меня голова заболела, вот я и прилегла.

- А у дяди Коли тоже болела голова? Поэтому он на тебе лежал?

Разозлившись окончательно, Маня стала на меня кричать, закончив словами, что воспитанные девочки не должны заходить в комнату, где взрослые разговаривают.

Не удовлетворившись ответом, я пошла за консультацией к бабушке:

- А когда у взрослых голова болит им всегда надо ноги вверх поднимать?

Бабушка вбежала в дом, недослушав мой рассказ, и закрывшись в кухне, они с Маней долго ругались. До меня долетел лишь кусочек диалога:

- Хоть бы ребёнка постыдилась! И не боишься, что она Боре всё расскажет?

- Она ничего не понимает! Что она может ему рассказать?

Потом мать шлёпала меня по заднице, приговаривая:

- Ты зачем бабушке наябедничала?!

Не понимая, за что получила, и, вспомнив услышанное, я решила обратиться за разъяснениями к отцу:

- У мамы болела голова, а дядя Коля положил её на диван, ноги вверх поднял и в коленках согнул, а потом наклонился над ней, чтобы спросить, стало ей легче или нет. А если никого дома не будет, только я и мама, и у неё снова заболит голова, я тоже должна так делать или это только взрослые умеют?

Он выслушал меня, слегка позеленев, а потом устроил жене скандал. Как я теперь понимаю, это максимум на что он был в этой жизни способен.

Маня несколько раз повторила мужу:

- Ей что-то показалось. У меня болела голова, я прилегла, а Коля зашёл и присел рядом. В это время забежала Света, и что ей там померещилось – понятия не имею.

Такое объяснение в какой-то степени Бориса удовлетворило, и он быстро успокоился. А после того, как вышел из дома, Маня бросилась на меня, но между нами встала бабушка. Тихо и певуче она произнесла:

- Так Боря тебе поверил, а если ты сейчас её накажешь, то он о-о-очень-таки будет сомневаться во всём, что ты ему наговорила

 

III

 

Прошло несколько дней, и вдруг поутру мне Маня заявила, что я больна, поэтому, позавтракав должна снова лечь в постель.

- Но у меня ничего не болит.

- Ты всю ночь кашляла, - Маня заботливо потрогала мой лоб, - у тебя ещё сейчас температура повышенная.

Я тоже потрогала свой лоб, но так и не поняла, что такое повышенная температура, потому что, моё состояние ничем не отличалось от вчерашнего или позавчерашнего. Маня, глядя на меня, улыбнулась:

- Ничего страшного, - сказала она, - я тебе дам в постель игрушки. Все – какие захочешь.

- И азбуку дашь? – я понимала, что остаться на свободе, шансов у меня нет.

- Конечно. Я же сказала всё, что захочешь.

Забрав коробку, я удалилась в спальню. Это была узкая комнатка, вытянутая в длину так, что, несмотря на большое окно, до моей кровати света много не доходило. Но картинки были яркими, а буквы большими.

Вскоре Маня весело что-то рассказывала, зашедшему «на минутку» Коле. Он смеялся вместе с ней, а потом она сказала:

- Нет-нет, там Света. Пойдём лучше в комнату Эдика.

Какое-то время было тихо, а потом... Точно так, как и тогда, когда мы с братом прыгали, «засмеялась» его кровать.

Ну вот, подумала я, значит нам с Эдиком нельзя, а сами прыгают. Не боятся же, что сетка порвётся и тогда прийдётся покупать новую кровать. Я даже хотела встать и сказать им об этом, но вдруг услышала, как в соседней комнате, в зале, рыдает бабушка. Я знала, что спрашивать её о чём-нибудь, если она плачет – бесполезно, поэтому, лишь когда всхлипы прекратились, робко позвала. Старушка быстро подошла, глаза были влажные, по щекам продолжали течь слёзы.

- Что ты хочешь, голубушка моя?

- Бабушка, а почему ты плачешь?

- Ах, да это я расстроилась, что ты заболела.

- Но бабусинька, у меня ничего не болит. Совсем-совсем ничего не болит, - я думала, что эти мои слова бабушку утешат, и она улыбнётся, но старушка снова зарыдала.

Потом она успокоилась и стала мне объяснять, как при помощи азбуки можно научиться читать.

- Вот видишь, это буква «В», а рядышком нарисована вишня. С чего начинается слово, такая и буква.

- А вот это буква «ЦАП». А вот это буква «ХЛЕ»... – лепетала я.

Утерев мокрые глаза фартуком, бабушка наконец-то улыбнулась.

Пока мы с ней учили буквы, Эдькина кровать «смеяться» перестала, и Коля ушёл. Бабушка, поцеловав меня, удалилась, сказав, что ей пора готовить обед, однако, встретив Маню в кухне, стала её ругать:

- Боря узнает, он тебя из дома выгонит и будет прав!

- Ничего мне твой Боря не сделает. Дом записан на меня. Выгнать он не имеет права. А если сам куда-нибудь денется – так скатертью дорожка.

Потом они долго пытались друг другу что-то доказать, вот, только трудно было понять, что именно. Сначала больше говорила бабушка, но при этом сильно плакала.

- И зачем я дожила до этих дней... глаза б мои не видели... лучше б во время войны умерла, - доносились до меня её фразы, казавшиеся странными, потому что я считала, что все люди на земле должны хотеть жить.

- Не суй свой нос, куда тебя не просят! - отвечала ей Маня, - Не с твоими куриными мозгами меня жизни учить. Сама знаю, что делать.

Потом всё стихло, а я с того дня превратилась в болезненного ребёнка: по нескольку дней в неделю должна была проводить время, практически неподвижно валяясь в кровати.

Лишь примерно через полгода на выручку пришла Ирина Карповна. Она часто заходила к нам неожиданно, и один из таких визитов попал как раз на день моего заточения.

- Почему Светочка так рано уже в пижаме ходит? – спросила она, увидев меня выглядывающую из спальни. Её брови очень интересно сомкнулись, образовав одно целое.

- А я сегодня целый день в пижаме, потому что болею.

- Маня Эдуардовна, что ж вы меня не позвали, - брови разлетелись в разные стороны, - Я бы её посмотрела, послушала.

- Ой, Ирина Карповна, это совсем ни к чему. Просто с утра у неё немного температура была, но я думаю, что до завтра всё пройдёт.

Откуда мама знает, что у меня была температура, если градусник не давала и лоб не трогала? – подумала я, но ничего не сказала, потому что встала-то не просто так, а по нужде.

Когда Ирина Карповна ушла, Маня недовольно сказала мужу, что её подруге культуры не хватает, вот и приходит без предупреждения, а меня отругала за то, что больная вскакиваю с кровати.

- Но я писять хотела...

- В следующий раз горшок тебе под кровать поставлю.

 

Примерно через час Ирина Карповна вернулась.

- Знаете, я ведь не усну. А вдруг с ребёнком что-то серьёзное. Давайте, я всё-таки её послушаю.

После тщательного осмотра, тётя Ира медленно произнесла:

- Странно. Ничего не нахожу.

Она ушла. А Маня, перекривив её, сказала, что Ирина Карповна конечно женщина добрая и внимательная, но как врач абсолютно безграмотная.

- Так вызови завтра участкового врача, - посоветовал Борис.

- Да-да, пусть-таки другой доктор тоже посмотрит ребёнка, - поддержала его бабушка.

Но назавтра Маня объявила меня здоровой.

Когда я показалась на улице, вся детвора, от мала до велика, толпилась возле дома Шаблонских: девчонки почти все сидели на лавочке, мальчишки стояли напротив. Белобрысые Колька, Толька и Алик, хозяева двора, висели на заборе. Лишь мой брат, а также его друг Митька, уединившись, о чём-то спорили поодаль.

- О-о-о! Светка. Иди сюда. Почему ты так редко выходить стала?

- А я теперь часто болею.

- Да? А что у тебя болит?

- Ничего. Но мама говорит, что я больная и заставляет меня лежать в постели.

- Странная какая-то у тебя мама. Меня мамка в постель укладывает, только когда я ей сама говорю, что мне плохо, - удивилась Люська, которая была года на три постарше.

- Ага, - согласилась я, - очень странная. Она даже тёте Ире не поверила, что я здоровая.

- Но ведь ваша тётя Ира – врач. Твоя мама что, и врачам не верит?

- Не-а. Ей папа сказал, чтобы она участкового доктора вызвала, а она не захотела. Но мне ещё и лучше, а то бы я и сегодня даже не вышла.

- А, может, ты вовсе и не болела, поэтому твоя мама врача не вызвала? – улыбнувшись почему-то только одной половинкой рта и склонив голову немного набок, загадочно спросила Нюрка. От их двора наш отделял лишь небольшой забор, и она иногда была в курсе некоторых наших семейных дел.

- Не-е-е. Я болела. Мама сказала, что я всю ночь кашляла, а утром у меня была температура.

- А чё ж ты говоришь, что ничего у тебя не болело. Ты же кашляла.

- Но я не слышала, как я ночью кашляла.

- А, может, ты ночью и не кашляла? Может, мама тебя просто обманула? – Нюрка сощурила свои кошачьи глазки. Её огненно-рыжие косы, болтающиеся до самой талии задорно вздрогнув, казалось, тоже слегка хихикнули.

- Зачем?

- Мало ли, - предположила Люська, - может, она что-то там делала, и не хотела, что б ты подсматривала.

После этих её слов все мальчишки громко засмеялись, девочки, которые постарше, хитро улыбнулись. Я задумалась. Вдруг вспомнила:

- Точно! Она не хочет, чтобы я подсматривала.

- А ты откуда знаешь? Всё-таки подсматривала? – я стояла в центре окруживших меня детей, которые весело смеялись, как будто всё это время только то и делали, что ждали моего появления на улице, чтобы вот так от души повеселиться.

- Не-е, я не подсматривала, я слышала, - так как мне приходилось много времени проводить в уединении, внимание детей радовало, и я смеялась вместе с ними.

- А что ты слышала? – смех не стихал.

- Как она балуется.

Наступила кратковременная тишина.

- Балуется?

- Ну да. Нам с Эдькой не разрешает прыгать на его кровати, говорит, что сетка может порваться, а сама, когда никто не видит, прыгает и ничего.

- Она одна там прыгает? – в разговор включились и мальчишки.

Я задумалась.

- Не. Ей, наверное, одной скучно. Она это делает, только когда дядя Коля приходит.

- Да-а-а? А он что, с ней не прыгает? – опять громкий и дружный смех.

- Не знаю. Наверное, тоже прыгает. Ведь если кровать поломается, ему ничего не будет. Он просто убежит и всё. А папе потом чинить или вообще новую покупать прийдётся...

 

Держась за живот от смеха, Витька отделился от всех и подошёл к моему брату.

- Слыхал, что сеструха говорит? – сказал он своим хриплым, по-подростковому формирующимся голосом, - Оказывается, мамашка ваша с дядей Колей твою кровать ломают, - и он снова закатился смехом.

Эдька забежал домой, и вскоре раздался зовущий меня голос Мани.

На другой день я была снова признана больной.

- Но у меня ничего не болит.

- Ты всю ночь кашляла, - уверенным голосом сказала Маня, даже на меня не взглянув.

- А почему я не слышала?

- Потому что спала. Ты во сне кашляла. Вчера набегалась по улице, вспотела, тебя ветерком обдуло, вот ты снова и простудилась.

- Я не бегала вчера. Я только вышла, немного постояла и ты меня домой позвала.

- Ну, не знаю я, чем ты там занималась, - мать начинала раздражаться и заговорила громче и быстрее, - но ещё раз тебе говорю: ты всю ночь кашляла. И прекрати с мамой пререкаться! Раз я сказала, что ты больна, значит, так оно и есть. Маму слушать надо!

- Но если я ночью кашляла, то ночью я и лежала в постели. А сейчас не кашляю, то и лежать не должна, - я упорно боролась за свою свободу и для большего эффекта подняла рёв.

В комнату вошла бабушка.

- Что случилось?

- Света всю ночь прокашляла, а идти в постель не хочет.

- А ты бы хотела, чтоб она тебе бесконечно-таки верила.

- Кому же она должна верить? Тебе что ли? Я её мать.

- Смотри, ребёнок быстро вырастет. Что ты тогда ей скажешь?

- А вот это не твоё дело.

Я, слушая их, продолжала реветь, а поскольку на меня не обращали внимания, то с нарастающей громкостью.

- Ну, хорошо-хорошо, - сменила гнев на милость Маня. – Давай сделаем так. Ты играй во дворе, чтобы я тебя видела. Но если опять кашлять будешь, то пойдёшь в постель.

Я согласилась и, всё ещё всхлипывая, прошла к, построенной отцом, качели.

- Что, Свет, опять мама сказала, что ты больная? – засмеялась, пробежав по огороду Нюрка. Толстые косы весело хлопали её по спине.

- Как некрасиво ходить под чужими окнами и подслушивать! - выбежав из дома, набросилась на соседского ребёнка Маня.

- Я к вам во двор не заходила. А у себя, где хочу, там и хожу, - нагловато ответила та и, взглянув на меня, весело подмигнула.

 

Вечером за ужином Маня пожаловалась:

- Эта соседская Нюрка мне сегодня нагрубила.

- А потому что я здоровая, а ты говоришь, что больная, - я позволила себе роскошь, принять участие в беседе.

- Когда это было? – сердито глянула на меня Маня своими небольшими, но очень выразительными зелёными глазами. Именно по её глазам я часто определяла, как лучше в данный момент себя вести.

- Сегодня. Я ведь целый день играла во дворе и ни разу не закашляла, - учитывая взгляд Мани, я выбрала плачуще-оправдательный тон.

- И слава богу. С меня как-то и ночи хватило. Глаз из-за тебя сомкнуть не могла.

- А что было ночью? – строго посмотрел на меня Борис.

- Мама говорит, что я кашляла.

- Света ночью кашляла? – теперь он удивлённо глянул на свою жену.

- Ну да. А ты так храпел так, что занавески ходуном ходили, - произнесла она громко, но дружелюбно.

- Но я сплю чутко, - вставила тихо бабушка, разговаривая, как бы, сама с собой, - и я-таки тоже ничего не слышала.

- Ой, мама, ты вообще спишь в другой комнате. И не вмешивайся! Пожалуйста, не вмешивайся в наши семейные дела.

- Кто там вмешивается? Я просто сказала, что ничего-таки не слышала.

- Ещё бы. До здоровья ребёнка, кроме меня никому дела нет.

- Вот видишь, - обратился ко мне Борис, - мама о тебе беспокоится, а ты ещё и не довольна.

- А я тоже слышал, как Света кашляла, - заявил Эдька, и нагло на меня глядя, показал язык.

- Нет, - возразила я, - ты не мог слышать, потому что, как и бабушка спишь в другой комнате. Если она ничего не слышала, то и ты тоже. А мама укладывает меня днём в постель, чтобы я не подглядывала.

- Что ты можешь подглядеть? – засмеялась Маня. – Как я к урокам готовлюсь?

- То, как ты с дядей Колей ломаешь кровать Эдика. Меня за это наказала, а сама с дядей Колей на ней прыгаешь. А нам сказала, что сетка порваться может.

- Ну и как это понимать? – посмотрел на Маню муж. В его руках слегка задрожала ложка.

- Понятия не имею, - спокойно пожав плечами, она улыбнулась. - Давно ещё, я как-то наказала Светлану за то, что прыгала по кровати.

- А когда дядя Коля приходит, ты сама на ней прыгаешь, - добавила я, довольная, что Маня тоже помнит, как она меня наказала.

- Не встревай, когда взрослые разговаривают! Когда ты видела, чтобы я по кровати прыгала?

- Я не видела... – я хотела добавить, что слышала, но не успела.

- Так ты не видела! А зачем же ты на маму свою наговариваешь? – закричал на меня Борис, и я от его крика расплакалась.

 

IV

 

Как-то в один из воскресных дней пришли в гости родственники. Я внимательно рассматривала Беллу Наумовну, очередной раз недоумевая, почему её так назвали. В моём представлении человек с именем Белла должен быть белым, как соседские Шаблонские или хотя бы похожим на белку. Мне в этом плане повезло больше: локонами спадающие светло-русые волосы и серо-голубые глаза соответствовали, на мой взгляд, имени Светлана. С тётей Беллой дело обстояло гораздо хуже. Смуглое лицо, которое украшали красивые тёмно-коричневые глаза, обрамляли смолянисто-чёрные кудри. На белку она тоже мало походила, скорее, за счёт огромных на пол-лица глаз, я бы её сравнила с рыбой и назвала, например, Карпой. Ведь есть же мужское имя Карп – так звали папу тёти Иры. Значит, и для женщин можно было бы что-то такое придумать... Карпа Наумовна – именно так должно было звучать имя родственницы. Против её отчества я ничего не имела. Задумчивая и немногословная, она производила на меня впечатление очень умной. Однако поменять имя человеку даже внутри себя, я не посмела и воспринимала женщину такой, какая она есть, с именем, которое ей было кем-то уже дано.

Тётя Белла протянула мне и Эдику по большому румяному яблоку, потом прошла в дом, а дядя Коля задержался и откуда-то, как из внутреннего кармана пиджака, достал красивую ярко-красную пожарную машину.

- Это тебе, - сказал он брату, самодовольно тряхнув головой. Тёмный чуб, освободив правую бровь, испуганно отскочил назад и некоторое время не возвращался на своё прежнее место.

- Ух, ты, - воскликнула я, рассматривая игрушку, - А мне дашь потом поиграть?

- Конечно, дам, - автоматически ответил Эдька.

Но Коля возразил:

- Не давай ей ничего. Она противная, - а потом ко мне, - Ты чего это за нами вечно подсматриваешь?

Не поняв, в чём меня обвиняют, я что-то лепетала в своё оправдание, а он не обращая внимания, развлекал брата. Спустя некоторое время, очередной раз повернув по-петушиному в мою сторону голову и лишь только теперь заметив, что я никуда не делась, Коля бросил пренебрежительный взгляд. И вдруг, этот, казавшийся мне тогда очень большим, взрослый дядя показал на меня пальцем и стал говорить ужасно плохие слова... Смеясь, он предложил Эдьке повторять всё за ним, и тот, конечно же, с удовольствием подчинился. Если бы я хоть одно такое слово на брата сказала, Маня б меня убила. В этом не было никаких сомнений, потому что однажды только за фразу «Ты кусочек дурака», она долго-долго меня ругала, а потом пообещала сдать «обратно в магазин». Секрет, откуда берутся все дети, к тому времени не был ещё для меня раскрыт.

Обиженная я подошла к Мане:

- Почему дядя Коля учит Эдика обзывать меня?

- Дядя Коля пьяный, не обращай на него внимания.

- Дядя Коля пьяный, а Эдик тверёзый, а всё равно повторяет.

После моих слов, Маня, смеясь, зашла в кухню, где был накрыт стол, и сказала:

- Света говорит, что дядя Коля пьяный, а Эдик тверёзый.

Все нашли это забавным, а жалобу, которую я повторила, следуя за матерью, что меня обзывают, никто как бы не услышал.

 

С тех пор, и без того далеко не идеальные наши с дядей Колей взаимоотношения, начали постепенно накаляться. Брат перестал давать мне подаренные им игрушки, и я обратилась с вопросом к Мане:

- Почему дядя Коля всегда только для Эдика что-то приносит?

- Потому что он сам был когда-то мальчиком и знает, с чем мальчики играют, а с чем девочки играют, он не знает.

- А дядя Миша тоже был мальчиком, но если что-то Эдику приносит, то и мне.

- У дяди Миши есть дочка, и он видит, чем Диночка интересуется. Поэтому всегда тебе что-нибудь интересненькое приносит.

- У дяди Коли тоже есть дочка.

- Но тётя Зина уже взрослая. Дядя Коля просто забыл, с какими игрушками она играла.

Я решила просветить «забывчивого» дядю Колю:

- В следующий раз принеси мне куклу в красном платье.

Он тут же доложил о просьбе Мане, а та отругала меня: просить игрушки у чужих ни в коем случае нельзя; всё, что необходимо, купят мама или папа.

Отец, как правило, в просьбах мне почти никогда не отказывал, и на какое-то время воцарилась, как мне казалось, справедливость: Коля приносил по-прежнему подарки Эдьке, а я, если чего-то хотела, получала это от Бориса.

Однако, даже при таком раскладе, из всех посетителей нашего дома, Коля был для меня самым нежеланным и неприятным, настолько, что если я у кого-нибудь из мужчин видела спадающие на глаза чёрные волосы, внутри меня к этому человеку возникала неприязнь. Зато Маня и Эдик не уставали им восторгаться. Эдька всем друзьям на улице уши прожужжал настолько, что однажды, когда мы всей компанией сидели у осеннего костра, Нюрка, которая была на два года его старше, поучительно произнесла:

- Что ты всё твердишь: «Мой дядя Коля – мой дядя Коля»? Во-первых, он не только твой, но ещё и Светкин. Как это так, тебе он дядя, а ей что ли нет? Так что правильно говорить: «Наш дядя Коля».

- Но он мой, потому что он Светку не любит, и подарки ей никогда не приносит. Она у нас мразь и гадина.

- Вот это ты, пацан, загнул, - присвистнул старший брат Нюрки, Гришка, почесав на затылке свои рыжие волосы, - Она же твоя сестра, а ты о ней так, да ещё и на всю улицу.

- Ты своей Нюрке тоже иногда по башке даёшь, и ничего, - попытался оправдаться Эдька.

- Если зарабатывает, то даю, но дома. Ты когда-нибудь слышал, чтобы я такими словами её при всех вас обзывал? Тем более сеструха-то твоя сидит здесь тихонечко, никому не мешает. Если б Нюрка наша такой тихоней была, я б её пальцем не трогал.

- А ты и так меня больше никогда не тронешь, потому что я уже выросла. Если что, так и сама тебе врезать могу, - проинструктировала брата сестра, показав ему язык.

- А я вот знаю, почему тот дядя Коля Эдьке всякие там штучки приносит, а Светке – нет, - проговорил медленно Витька и сплюнул в костёр.

- Почему? Скажи им, почему? – мой брат глянул на рядом сидящего, будучи уверенным, что тот его поддержит.

- Да, твой дядя Коля просто к тебе подлизывается.

- Это ещё зачем?

- Как, зачем? – хриплый голос Витьки стал почти по мужски низким, но заострённый, как крыша домика, веснушчатый нос оставался по-детски вздёрнутым, - Чтобы ты бате не рассказывал, как он к твоей мамашке приходит. А Светка ваша ещё маленькая, если чё и видит, так всё равно толком не объяснит.

- А по морде хочешь? Хочешь по морде? – братан принял воинствующую позу.

- Тогда и мне дай, - сказал Гришка, скептически смерив моего брата взглядом, - Я с Витькой полностью согласен.

- И мне. И мне, - раздалось у костра множество голосов.

Эдька вскочил и с психом убежал. Удивлённая, я радостно переводила взгляд с одного из детей на другого, не понимая, почему у них так ловко всегда, получается, заткнуть Эдьке рот. Под лёгкий треск и щелканье горящих веток, великодушно отпускающих к небу в виде искр мельчайшие частички их высохшей плоти, под негромкие голоса друзей, звучащие то одновременно, то отдельными фразами, я чувствовала себя комфортно и спокойно, как в глубокой пещере во время сильного ненастья.

Но блаженство длилось недолго. Через несколько минут выскочила Маня и накричав «Почему сидишь, когда Эдик уже давно отсюда ушёл», загнала меня домой. Уходя, я услышала за спиной дружный непринуждённый детский смех и позавидовала толстушке Гале, которая была в семье единственным ребёнком. Она могла уходить домой, когда ей захочется, и совсем не потому, что брат тут со всеми поссорился.

 

Эдька, сидя за письменным столом, из двух маленьких машинок пытался сделать одну большую. Проходя мимо, я с любопытством заглянула ему через плечо, но тут же получила пинок локтем в грудь.

- Пошла вон отсюда, - он закрыл от меня спиной своё изобретение.

Я присела возле узкой, тянущейся к потолку, этажерки, но играть, или рассматривать старые журналы не хотелось. Зачем мама, мотивируя, что Эдик уже вернулся, затащила меня домой, если тот самый Эдик не хочет, чтобы я даже стояла рядом? Я собралась уже встать и спросить саму Маню об этом, но Эдька оглянувшись, грубо проворчал:

- Из-за тебя, вонючки, я там поругался. Если б тебя на свете не было, сидел бы до сих пор у костра.

Что ж, какое ни есть, а всё-таки внимание... Поспорить с братом немного интересней, чем сидеть, молча любуясь его спиной.

- Это если б тебя не было, - возразила я, вспомнив Галю, - то сидела бы я до сих пор у костра.

- А ты не имеешь права мне так говорить. Я раньше тебя на белый свет появился. Если бы родители меня послушали, то тебя могло бы и не быть. А ты вот говори – не говори, я всё равно уже есть.

- Ты тоже сейчас говори - не говори, а я уже есть, - то, что мальчишки с улицы за меня заступились, придавало уверенности.

- Очень жаль, что ты уже есть.

- А мне жаль, что ты есть.

- Я смотрю, ты дюже смелая стала. Посмотрим, что запоёшь, когда мой дядя Коля придёт.

- Он не твой, а наш, - я была полностью с Нюркой согласна.

- А он тебе хоть раз что-нибудь подарил? Ни разу! То-то же!

- Ну и что, мне папа всё покупает.

- Папа – он мой папа тоже. Вот попрошу его батарейку мне купить, и он купит. Увидишь. А ты у дяди Коли куклу просила, и что? Вот, - брат злорадно показал мне кукиш.

 

Эдик действительно на следующий день за обедом попросил батарейку для фонарика, и через пару дней её получил.

- Почему ты покупаешь вещи и мне, и Эдику, - спросила я у Бориса, - а дядя Коля только ему?

- Вот видишь! - Закричал он на Маню, - даже ребёнок заметил, что что-то здесь не так!

Потом между ними произошёл скандал, в котором жена пыталась убедить мужа, что Коля всю жизнь мечтал о сыне, потому и тянется к Эдику.

- Мы же родственники, - закончила она.

А во время очередного визита Коли, заявила:

- Не одаривай мне Эдика, Боре это не нравится. Да и не забывай, что у меня ещё и Света есть.

- Но не могу же я всегда приходить к нему с пустыми руками. Ну хорошо, хочешь, в следующий раз и ей что-нибудь принесу?

- Не надо, - возразила Маня, - Дашь мне денег, я сама куплю.

Я, всё это слышавшая, восприняла такое решение правильным: раз наш родственник такой бестолковый и не знает, с какими игрушками девочки играют, то пусть от него подарки покупает мама.

В следующий раз мне посчастливилось стать свидетелем того, как Коля на веранде протянул Мане деньги, и я с нетерпением стала ждать, когда у нас с братом появится что-то новенькое. Но так и не дождалась, а потому, при всех за столом спросила:

- Дядя Коля ещё когда тебе деньги дал, а ты нам до сих пор ничего не купила.

Борис даже ложку выронил. Его изумрудные миндалевидные глаза вдруг приобрели асфальтовый оттенок и округлились.

- Какие деньги?

Ситуация была описана мною со веми подробностями и деталями. Но опять получилось, будто мне «всё показалось». На этот раз «гвоздём» стало то, что я не смогла назвать сумму денег, потому как, в денежных купюрах ещё не разбиралась.

- Это была пустая коробка от папирос, - уверено заявила Маня.

Пренебрежение моими словами показолсь мне унизительным и оскорбительным. С целью доказать всем, что не являюсь такой уж дурой, уже через неделю, благодаря бабушке, я выучила, как выглядят деньги от одного до десяти рублей

 

Одним прохладным, но солнечным днём, Маня взяла меня с собой в магазин, и на обратном пути мы встретили Колю. Разговор был недолгий, а на прощание он отдал ей десятку. Вечером она зачем-то сказала:

- До получки ещё ждать и ждать, а денег уже нет.

- Как нет, мама? Ведь дядя Коля дал тебе сегодня десять рублей.

- Ах, да. Ходила в магазин, а кошелёк дома забыла, - Манин нос заострился, а лицо сильно побледнело, но кроме меня никто этого не заметил, потому что все увлечённо кушали, почти не глядя друг на друга. Также, не поднимая глаз, а сосредоточенно контролируя, что ей каждый раз удаётся зачерпнуть ложкой, Маня спокойно давала объяснение, - Думала ещё раз идти прийдется, да Колю вдруг встретила.

- Нет, мама, дядю Колю мы потом встретили, когда уже шли домой, и ты тогда уже всё купила, - я решила, мать просто забыла, как всё на самом деле происходило, потому она и побледнела, что стыдно стало за свою такую плохую память.

- Да, нет же. Я только хлеб купила. А мне ещё сахар нужен был, и в универмаг зайти надо было, - несмотря на моё напоминание, мать настаивала на своём.

- А хлеб на что ты купила? – оторвал от тарелки глаза Борис, - Ты же кошелёк дома забыла.

- Так, в пальто в кармане случайно мелочь оказалась. Только на хлеб и хватило.

- Мам, но я же видела, что ты, когда покупала хлеб, деньги из кошелька доставала.

- Тебе показалось, - последовало традиционное объяснение, которое вполне устроило моего отца. И напрасно я пыталась ему объяснить, что дядю Колю мы встретили, когда уже шли по Советской. А на нашей улице, как известно, магазинов нет.

- Бабушка, а почему мама неправду папе сказала? – пыталась я понять и познать окружающий меня мир.

- Ах, знаешь, голубушка, - ответила мне бабушка, - мама, наверное, хочет что-то купить, а папа – против. Вот она и не призналась, что у неё есть деньги.

- А почему она мне сказала, будто показалось?

- Она думает, что ты ещё маленькая и ничего не понимаешь?

- Бабушка, а что я должна понимать?

- Ты для своих лет и так слишком много понимаешь...

 

V

 

Коля в моём присутствии деньги Мане больше не выдавал, но видно финансировал её очень даже неплохо, потому что Эдька постепенно стал переходить на особое положение.

Как-то очередной раз, подчинившись требованию Мани, не покидать пределы двора, я крутилась возле бабушки, которая варила вишнёвое варенье. Сняв на блюдечко пенку, она протянула его мне. Брат в это время бегал с друзьями, но вдруг раскрасневшийся ворвался в дом, попить воды. Его тёмные волосы забавно торчали в разные стороны, на носу бисссером красовались капельки пота. Увидев меня за столом, старательно облизывающую ложку, он закричал:

- Значит, Светке ты дала пенку, а мне нет?! Всё только свою Светочку подкармливаешь!

- Что ты такое говоришь, Эдичек? Ты хочешь пенку от варенья? Бог ты мой, подожди пять минут, и я наберу тебе не маленькое блюдечко, а большую тарелку.

- Я не намерен торчать тут целых пять минут. Вот это, - он указал пальцем в мою сторону, - ты должна была не ей, а мне отдать.

На шум пришла Маня.

- Что здесь происходит? Что за крик?

- Вот! – зло заявил Эдик, повертев, по-петушиному как дядя Коля, головой, - Всегда только этой Светке! Всегда только ей всё вкусненькое достаётся. А мне, так дуличку. Мне, значит, стоять и ждать надо!

- Мама, ну действительно, почему ты Свету вечно балуешь, а Эдика обделяешь, - возмутилась Маня, недовольно окинув меня взглядом.

- Но, Маничка, - бабушка всплеснула руками, - Эдик бегал где-то на улице, а Светочка была здесь. Я сняла ложку варенья и дала ей. Что в этом такого? Ты-то посмотри – у меня ведь целый таз варится. Всем хватит!

- Эдик тебе не все! И первую ложку, нужно было ему отдать! Потому что он старший!

Я хотела сказать, что в таком случае первая ложка должна достаться бабушке, но, не делая пауз, Маня продолжала орать:

- А если его дома не оказалось, то надо Свету не сладостями тут закармливать, а послать на улицу за братом! А теперь, - Маня грубо выхватила блюдце у меня из рук и отодвинула на другой конец стола, - садись сынок, это твоё варенье.

- Ещё чего! – фыркнул обиженный, - Буду я тут за вашей Светкой объедки доедать! Не дождётесь!

Хлопнув дверью, он убежал. А Маня после этого долго кричала, запретив на будущее «первой себе в рот что-нибудь вкусненькое запихивать».

 

Когда, спустя несколько дней, бабушка испекла ароматные коржики, она обратилась ко мне:

- Пойди-ка, позови Эдика, а то они с мамой опять нас ругать будут.

Я выбежала на улицу и нашла брата, сидевшим с другими мальчишками в канаве. Вырыв какую-то норку и сделав в ней сверху дырочку, они там что-то жгли, уверяя, что это камин.

- Эдь, пошли домой.

- Ещё чего! Что я там забыл?

- Иди. Тебя бабушка зовёт.

- Кто такая мне та бабушка, чтобы я по первому её зову домой бежал? И ты пошла вон отсюда, вонючка.

Грубость Эдьки ко мне, было уже явлением настолько привычным, что я даже перестала на него обижаться. Но теперь в его поведении явно выражалось и пренебрежение к требованиям матери, и оскорбление бабушкиной заботы. Изучающе рассматривая угловатую фигуру брата, я вдруг вспомнила, как боязливо втягивал он всегда свою ушастую голову в плечи, когда сердился на кого-нибудь или кричал Борис. Где-то в глубине души зародилось и рвалось наружу, подкатывая неприятным комком к горлу, чувство презрения и отвращения к родному брату, хотя разум и воспитание говорили о том, что я должна была его любить.

 

- Ну что, любушка, ты нашла Эдика? – бабушка глянула сквозь меня на калитку, в надежде, что там сейчас появится внук.

- Нашла, но он не хочет идти домой.

- А что ты ему сказала?

- Сказала, что ты зовёшь.

- А он?

- А он говорит: «Кто такая бабушка, чтобы я по первому зову домой шёл?»

- Так и сказал? – она развела руками и, покачиваясь, уложила в ладони свои морщинистые щёки, - Вот это я заслужила! За то, что его нянчила, выхаживала. За то, что ночи с ним не спала... – Убрав руки от лица, и перестав качаться, она протянула мне коржик, - Когда Эдик прийдёт, скажешь ему, что первый был не такой как все, а с сюрпризом и самый вкусный. Пусть он пожалеет, что не пришёл, когда его звали. Надо же... Кто такая бабушка...

Эдька появился не скоро, но ещё в дверях я ему заявила:

- А я твой первый коржик съела. Он был не такой как все, а с сюрпризом. Ты не захотел идти домой, вот я его и съела, - торжествующе и в то же время настороженно мой взгляд уставился на брата. А вдруг он спросит, какой это был сюрприз.

Но то, что мне досталось что-то принадлежащее ему, Эдьку задело настолько, что ничему другому он значения не придал.

- Что? Ты съела мой коржик? Да, знаешь, что я тебе за это сделаю?!

- А ничего ты ей не сделаешь, - вступилась за меня бабушка, - ты же сам не захотел домой идти. Я вот для тебя специально, как для старшего, что-то особенное испекла. А ты? Что ты сказал? «Кто такая бабушка?» Ну, раз бабушка для тебя никто, я и отдала Светочке. Она хоть и не старшая, но заслужила его куда больше, чем ты.

- Ах, так? Ну, ничего, скоро мама из магазина придёт, я ей всё расскажу! Она вам тут задаст!

- Что ты мне расскажешь? – на пороге в своём светло-зелёном с небольшими жёлтыми разводами атласном платье стояла Маня. Я всегда любила на ней этот обтягивающий полноватую фигуру, наряд, делающий мать очень красивой, похожей на лесную, хорошо откормленную ящерицу. Зелёные глаза сверкали, как два драгоценных камня, превращая «ящерицу» в загадочно-сказочный персонаж.

- Ох, как вовремя ты пришла, - произнесла бабушка на одном выдохе. – Так вот, что я тебе скажу. Светочка пошла звать Эдика, чтобы он, как ты-таки того требуешь, взял себе первый коржик. И знаешь, что он ей ответил? Он ответил: «Кто мне такая эта бабушка?»

- Так ладно, - пренебрежительно скривившись, оборвала её дочь, - я устала от твоих вечных жалоб на Эдика. Сынок, что произошло?

- Светка слопала мой коржик.

- Ты зачем это сделала? – сердито глянула на меня мать. В глазах больше не было сказочного огонька, и я, испугавшись, юркнула за спину бабушки, не зная, как дальше себя вести.

- Маня, ну ты-таки сошла с ума, - бабушка почти засмеялась, - Тех коржиков, глянь-ка с полсотни.

- Тогда почему я застала здесь скандал?

- Светка позвала меня домой, - заныл жалобно Эдик, - но не сказала, что бабушка специально для меня один коржик сделала. Я остался с пацанами, а она пришла и мой коржик сожрала.

- Ну, как тебе это нравится? – ударила себя по бёдрам бабушка, - Ты слышала, как он стал разговаривать? «Светка сожрала». Жрут свиньи на скотном дворе, - обратилась она к внуку, а твоя сестричка, как и ты – кушает.

- Мама, чего ты к словам придираешься? – раздражённо одёрнула её Маня, - Света, ведь съела, то, что ты приготовила для Эдика.

- Боже упаси! Мы это с ней специально так сказали, - она подмигнула мне, - потому что знаешь, мне-таки обидно, что мой внук говорит: «Кто такая бабушка, чтобы я шёл по первому её требованию?»

- Но он прав, - Маня пожала плечами, - Я, мать, и я отпустила его на целый день к друзьям. А ты, кто такая, чтобы загонять домой? Если специально что-то для него приготовила, то так и надо было сказать: «Эдик, иди, съешь испечённый для тебя пирожок». А то, откуда ж мальчишке знать, зачем он тебе тут понадобился, - повернувшись ко мне, она добавила, - Ты поняла, как в следующий раз брата надо звать?

- Где ж это такое видано? – покачивая головой, проворчала бабушка, - Сколько лет на земле живу, а ничего подобного нигде никогда не встречала, - вздохнув, она вышла из дома во двор.

 

Бабушка часто пекла и готовила всякие деликатесы, поэтому вскоре мне снова пришлось разыскивать на улице Эдика:

- Эдь, там ватрушки свежие. Иди домой, возьми себе первую, а то потом опять с мамой кричать будите.

- Свали отсюда, пока по мусалам не получила, а ватрушку, так и быть можешь забрать себе, - ответил мне братец.

Я повернулась и побрела домой, услышав за спиной:

- Видали, как я своих выдрессировал!

 

VI

 

По случаю хорошей погоды мы завтракали всей семьёй во дворе, за покрытым яркой клеёнкой старым деревянным столом.

- Я уже наелся, можно я пойду гулять? – выпалил Эдик и, не дожидаясь ответа, исчез.

- Я тоже наелась, можно я тоже пойду гулять? – скопировала брата я и начала соскальзывать с табуретки.

- А вот тебе лучше дома остаться, - возразила Маня, сосредоточенно закрывая хлорвиниловой крышкой банку со сметаной.

- Почему? – плаксиво заныла я, в надежде, что мой тон спровоцирует принять участие в споре бабушку или Бориса.

- Потому что ты сегодня ночью кашляла, - это, уже избитое объяснение, мать произнесла с такой лёгкостью, как нечаянно чихнула.

- Но ночью я и не гуляла, а сейчас совсем не кашляю, - последовало из моих уст такое же избитое возражение, с традиционно ноющими нотками.

Мой расчёт, привлечь к себе внимание не только Мани, оправдался, и, смеясь, Борис прокомментировал:

- В её рассуждениях есть логика. Так что никуда не денешься, прийдётся девчонку отпустить.

- Давай-давай, - осуждающе глянула на мужа Маня, - мама говорит «нет», папа говорит «да». Так мы с тобой, знаешь, далеко шагнём в воспитании детей...

- Но я действительно не понимаю, почему ей нельзя бежать вслед за Эдиком, - отец перестал смеяться и уже сердито смотрел на свою жену.

- Я посмотрю, что ты запоёшь, когда у неё вечером поднимется температура, - Манин нос заострился, а овальное лицо стало пятиугольным. Так было всегда, когда у неё что-то не получалось.

- С какой стати должна вдруг повыситься температура?

- Набегается, вспотеет. Потом её ветерком обдует... Много ли ребёнку надо.

Поняв, что причиной всему ветерок, я внесла предложение:

- Но ведь можно кофточку одеть.

Маня оценивающе на меня глянула и, всем своим видом дав понять, что делает огромное одолжение, глубоко вздохнув, произнесла:

- Ну, что ж, если оденешь кофточку...

- Какую кофточку?! – Борис закричал, слегка подпрыгнув на стуле, - Тридцать градусов! Я сижу в одной майке и изнываю от жары. Вы все тут с ума сошли что ли?

- А ты свой здоровый организм с детским не сравнивай, - поучительно произнесла Маня. – Тем более с организмом Светы. Она у нас болезненная, ослабленная, почти каждую неделю простывает. Ты же не хочешь снова в постель? – это уже относилось ко мне.

- Нет, - я испуганно замотала головой.

- Вот видишь, - Маня снова обратилась к мужу, - ребёнок согласен остаться дома.

- Ребёнок не согласен остаться дома, - возразила я, - ребёнок согласен надеть кофточку, чтобы пойти гулять.

Мать громко засмеялась и вынесла голубой с металлической «молнией» свитерок, а отец, резко встав, так, что из-под него с грохотом вывалился стул, скрылся за домом.

 

Нюрка, с любопытством всю меня осмотрев, ткнула пальцем в моё одеяние:

- Ты бы ещё шубу одела.

- А меня иначе на улицу не пускали.

- Понятно. А так ты сама от жары через пять минут домой убежишь.

- Не убегу, - уверенно произнесла я и, сняв свитер, положила его возле себя на траву.

Увлечённый какой-то пацанячей игрой, ничего вокруг себя, казалось, не замечающий брат, вдруг бросил взгляд в мою сторону и скрылся у нас во дворе. Вскоре он вернулся, сопровождаемый матерью, и та, отшлёпав за то, что разделась без разрешения, утащила меня домой.

Ничего не оставалось делать, как молча наблюдать за работой Бориса, который аккуратными, однообразными движениями создавал у нас во дворе бетонную дорожку.

- А зачем она нужна? – поинтересовалась я.

- Чтобы, когда идёшь в туалет, не надо было галоши одевать.

Ответ не удовлетворил моё любопытство, но весь облик отца подсказывал, что обширных разъяснений в данный момент, ждать от него бесполезно. Бродя в одиночестве по двору, то забиваясь в какой-нибудь угол огорода, то задержавшись у большого муравейника, я не заметила, как рядом с Борисом появился Коля. Ещё издали бросилось в глаза, что мужчины не беседуют, а говорил всё время только родственник, но когда мой маленький силуэт к ним приблизился, отец вдруг резко встал и, глядя собеседнику в глаза, громко и сердито произнёс:

- А твоё какое дело? Чего ты вечно суёшь свой нос, куда тебя не просят? Ты-то здесь при чём?

- Ну, чё ты кипятишься? - обижено произнёс тот, - Я же, как лучше хочу. Просто думал, по-родственному, помочь.

- Вот когда твоя родственная помощь понадобится, я непременно к тебе обращусь! - агрессивно закричал Борис. - А сейчас пошёл вон и не мешай мне делом заниматься.

Он снова встал на колени и продолжил своё занятие.

- Вот, псих, – ругнулся раздражённо гость и направился к калитке.

Я зашла в дом, в поисках бабушки, но над керогазом стояла мать.

- Сейчас кушать пойдём, - бодро и оживлённо сказала мне она, - иди, скажи папе и дяде Коле, чтобы мыли руки.

- А дяди Коли там нет.

- Как, нет?

- Они с папой поссорились, и он ушёл.

- Поссорились? Из-за чего?

- Не знаю. Наверное, из-за того, что он мешал папе работать...

Маня выскочила во двор. Поначалу оттуда доносился её крик, потом он перешёл в двухголосое сравнительно тихое вомущение, закончившееся снова Маниным криком, но уже в доме:

- Будь ты проклят вместе со своим золотом! - в сердцах, со слезами на глазах проговорила она, громко хлопнув дверью, - друзей у тебя нет, так ещё и родственники скоро отвернутся.

Я не согласна была с тем, что у отца нет друзей. И дядя Миша, и дядя Юра всегда, когда случайно встречали нас с Маней в городе, передавали ему большой привет, но моя точка зрения по этому вопросу никого не интересовала.

 

Обедали молча. Мне казалось, все, в том числе и Борис, очень расстроены внезапным уходом Коли, и стыдно было даже самой себе признаться, что меня это событие радовало, подавая надежду, петушиное подобие никогда больше не увидеть.

Однако уже через день, проснувшись поутру, я не выбежала привычно через кухню в коридор, чтобы умыться, а затормозилась в зале, с любопытством прислушиваясь к знакомым с рождения голосам.

- Ах, давай не будем об этом. Я ему всё высказала и пусть он своим золотом подавится. У меня и без него хорошая зарплата.

- Но, Маничка, при чём здесь зарплата. У вас же одна семья. И всё, что принадлежит ему, должно быть и твоим.

- Коль, я тебя очень прошу, прекрати. А то подумаю, что ты пришёл сюда не ради меня...

- Маничка, как ты можешь такое говорить? – из кухни раздались непонятные звуки, должно быть эти двое достали где-то леденцы и теперь смачно их сосали.

Я привстала на цыпочки, чтобы через, наполовину застеклённую дверь, подсмотреть, что там происходит, но кроме верхней части окна соседней комнаты ничего не увидела. Говорить «Доброе утро» человеку, который испытывал ко мне нескрываемое отвращение, настроения у меня не было, и я снова уселась на диван. Чавканье прекратилось, после чего Коля тихо заговорил:

- Маничка, солнышко моё, ты очень красивая, ты очень умная. Разве ты такое в своей жизни заслужила? Да, этот чёрствый, грубый человек и мизинца твоего не достоин. И чего он только хорохорится. Ты посмотри на себя. У тебя во рту стальные зубы, на твоих пальчиках только одно обручальное колечко. Да будь моя воля...

Почему-то после этих слов они снова увлеклись леденцами. Потом звук шаркающих по полу стульев и скрип двери в Эдькиной комнате подсказали мне, что кухня уже свободна. Выскочив, пританцовывая по направлению к горшку, я услышала, как за плотно закрытой дверью взрослые снова ломали кровать брата.

 

В выходной день Маня заявила, что пора всем помириться и, дав своей матери ценные указания по поводу домашнего хозяйства, она с мужем исчезла. Вернулись оба весёлые, а за вечерним чаем у супругов состоялась беседа:

- У нас в коллективе ни у одного учителя нет, как у меня стальных зубов. Все уже давно на золотые поменяли.

- Поменяй и ты, - муж, улыбаясь, смотрел на жену через полупустой стакан.

- Ты знаешь, сколько это стоит?

- Работа почти ничего не стоит. А золото... Я думаю, двух монет на это хватит.

- Ты рискнёшь пустить на это монеты?

- Но ведь Коля же тебе эти коронки может сделать...

Уже через неделю на Маниной нижней челюсти красовались два блестящих жёлтеньких зубика. У неё даже походка от этого почему-то изменилась. Но ещё не наступила осень, как на глазах появились слёзы, потому что мост, который держали эти коронки, поломался, и она теперь ни есть, ни разговаривать нормально не могла. Коля в этот период оказался в больнице с гастритом. Ждать его выписки Маня не могла, и совсем другой специалист исправил положение из совсем другого золота, забрав в качестве частичной оплаты поломанный мост.

- Что ни делается, всё к лучшему, - филосовски заключил Борис.

 

VII

 

Я стояла у калитки старательно вглядываясь вдаль. В конце дня мне всегда нравилось встречать Бориса с работы. Увидев усталую, но уверенную походку, я побежала с распростёртыми руками, и щедрые любящие объятья из-за моего маленького роста достались ему чуть ниже пояса, а нос уткнулся в пузо. Отец погладил меня по голове, потом слегка подбросил в воздух, после чего мы дружно направились домой. У соседского двора собралась кучка мужиков, что-то бурно друг другу доказывающих. На наше стандартное «Здравствуйте» раздался очень страный ответ:

- Здравствуй-здравствуй, козёл рогатый.

- Что ты сказал? - развернувшись, почти закричал Борис.

- Да то, что жена твоя постельку нагрела, но не с тобой, - дядя Петя как-то нагловато и с ухмылочкой заглянул отцу в лицо.

- Ты, что, хочешь, чтобы я тебе морду набил? – Борис изобразил возмущение, но мне показалось, что он чего-то испугался.

- Ты сначала родственничку своему набей, а то уж больно часто он заходить к твоей женушке стал, - посоветовал дядя Ваня.

- Если б моя жена так себя вела, так я бы ей в первую очередь задрал юбку, и всыпал, как следует, - добавил дядя Вася, а я себе представила, как он с ремнём подходит к тёте Рае, а та плачет и говорит, что больше не будет.

Мужики наперебой стали что-то объяснять. Понять из этого галдёжа, о чём идет речь, с моей точки зрения, было просто невозможно, но Борис, покрывшись вдруг багровыми пятнами резко ответил:

- Не верю ни единому вашему слову!

- Тогда дай мне в морду, - потребовал кто-то из них, - я же сейчас твою жену оскорбил.

Но отец развернулся и пошёл домой. Вслед нам дядя Петя плюнул и сказал:

- Да, ты не мужик! Ты же не мужик! И правильно твоя жена делает, что тебе изменяет!

 

Прийдя домой, Борис с порога разорался. Маня слушала мужа с лёгкой улыбкой, словно он вовсе и не кричал, а рассказывал ей новый анекдот. Потом очень спокойно объяснила, что Коля действительно приходил. Она даже назвала какую-то причину, по которой тому зайти надо было.

- А то, что соседи тут языками мелят, - по её овальному лицу пробежала хитрая усмешка, - так это Света на улице что-то наболтала, и понеслись сплетни. Ты же выслушиваешь и про деньги, которые Коля якобы мне даёт и про кровать, которую я ломаю, вот она и дальше пошла всем рассказывать.

- Так не пускай её на улицу, пусть дома сидит! - рявкнул мужик, по имени Борис Моисеевич и, хлопнув дверью, поспешил мыть руки к обеду.

 

Таким образом, я попала под домашний арест. Но, где-то через неделю, попыталась заработать себе «амнистию»: хотя, и до этого ничего особенного, как мне казалось, не говорила, всё-таки попросила у отца прощения, пообещав никогда никому ничего про то, что происходит у нас дома не рассказывать.

- Мам, папа меня вчера уже простил. Можно я пойду на улицу?

- Папа тебя простил, а я не прощаю, - сердито ответила Маня. Гордо и властно тряхнув головой, так, что слегка зашуршали её чистые густые волосы, она надолго запретила мне куда-либо уходить.

 

Зайдя как-то к нам «на чай», Ирина Карповна, очередной раз обнаружила меня не в окружении сверстников, а в томительном одиночестве. По этому поводу она выдала подруге своё мнение:

- Что я тебе скажу, Маня Эдуардовна, так то, что очень плохо, когда ребёнок мало двигается. Почему Светочка сидит дома, когда все дети бегают по улице? Она же у Вас зимой болеть будет.

- Ах, Ирина Карповна, - Маня глубоко вздохнула, сокрушённо покачав головой, - мне и самой это не нравится. Но что я могу поделать? Я упрашиваю, а она не хочет идти к детям. Одной играть, ей больше нравится.

- Неправда! - закричала, стоявшая рядом я, - Тётя Ира, меня мама на улицу не пускает, потому что там дяди сказали...

Маня оборвала мою речь на полуслове:

- Что за глупости? Хочешь идти к детям – иди!

Холодный взгляд и поджатые губы матери подсказывали, что ничем хорошим всё это не закончится, однако потребность в движении, а также общении с себе подобными взяло верх, и я убежала.

 

После ухода гостьи и моего возвращения, Маня сильно ругалась за то, что встряю, когда взрослые разговаривают, а потом сказала, что уже собиралась снять наказание, но раз я такая плохая девочка, то буду и дальше сидеть дома.

Однако, во время следующего визита Ирины Карповны, я специально возле них крутилась, и сама завела разговор о том, что целыми днями никуда не выхожу. Маня пыталась что-то объяснить, а я перебивала её, утверждая: «Нет, это неправда!» На этот раз она меня под каким-то предлогом не отпустила, а после ухода Ирины Карповны стала шлёпать, приговаривая:

- Сколько раз тебе говорить, не встревай, когда взрослые разговаривают?!

- Я первая начала с тётей Ирой разговаривать, - оправдывалась я, - а ты встряла. Это ты себя ведёшь неприлично! Это ты - невоспитанная мама.

Естественно за это мне досталась очередная порция, вызвавшая новый протест:

- В следующий раз, когда тётя Ира прийдёт, я её встречу ещё у калитки и всё расскажу, - и добавила с интонацией, подражающей матери, грозя ей пальцем, - А ты не смей встревать, когда ребёнок с взрослым разговаривают!

Маня опять стала меня бить, приговаривая:

- Нет, ты не будешь тёте Ире рассказывать!

А я орала, ревела, но стояла на своём:

- Нет, буду!

Разняла нас бабушка. Накричав на Маню: «Ты её убьёшь!», она увела меня за дом, где строго и очень взволнованно сказала:

- Так нельзя себя вести! Ты можешь всё рассказать тёте Ире, но маму этим дразнить не надо! Бог его знает, чем бы это могло закончиться, если бы я не вмешалась.

 

Ирина Карповна оказалась права. Ограничение в движении и частый постельный режим не прошли для моего здоровья бесследно, и когда наступила зима, я переболела и гриппом, и ангиной, причём по нескольку раз. Это дало осложнения на суставы и уши, а ближе к лету мне уже не удавалось наравне с другими детьми играть и бегать: в лапту никогда не получалось попасть палкой по мячу; в «выбивного» - не успевала уворачиваться, и уходила из круга первая; даже при игре в прятки, меня «застукивали» раньше других. Дети, правда, надо мной почти не смеялись, а неуклюжесть объясняли тем, что я была, не считая Альки, моложе всех. Зато, валяясь целыми днями в постели с азбукой, я к четырём годам уже умела свободно читать детские книжки.

 

VIII

 

В то лето бабушка решила съездить на Родину, проведать свою родную сестру Сарочку, с которой не виделась более восьми лет.

Тогда же к нам в гости приехала кузина Мани, Сима. У неё был строгий вид, командный голос, но очень красивая улыбка и шикарные, ниже талии густые каштановые волосы, которые она, к сожалению, распускала только раз в сутки, по утрам, когда расчёсывала.

Борис, по поводу приезда гостьи, решил устроить всей семье поездку на море, в Благовещенку - место настолько дикое и заброшенное, что обе женщины решились загорать без верхних частей купальника. Берег был пустынный, и кроме нашей семьи - никого. Лишь вдали белел небольшой пустой домик нефтяников, в котором мы потом ночевали.

Темно-синяя вода издали выглядела очень привлекательно, но когда я приблизилась, небольшие пенистые волны своим змеиным шипением вынудили меня отбежать подальше. Довольствуясь большим количеством песка и мокрым лифчиком от Маниного купальника, а также тем, что Эдька меня не трогает, я считала, что именно в этом и заключается настоящее детское счастье, побывать на море.

Отец сначала ушёл – там поблизости находилась одна из обслуживаемых им нефтяных скважин, но вскоре вернулся.

- А ты чего не купаешься? – в уголках его глаз от яркого солнца и хорошего настроения образовались маленькие кисточки морщинок.

- Я его боюсь, оно сильно шумит, - призналась я.

Борис засмеялся и протянул мне руку.

- Пойдем вместе, со мной не будет страшно. Я буду крепко тебя держать.

Смерив отца взглядом, я с гордостью внутри себя отметила, что он большой и сильный, а главное – очень смелый. Даже моря не боится!

Мы шли с ним вдоль берега. Сначала в одну сторону, потом назад, потом снова разворачивались, с каждым разом заходя всё глубже и глубже. Волны больше не шипели по-змеиному, а нашёптывали какую-то сказку, лаская мои ноги сначала по щиколотку, потом до колен... А потом отец учил меня плавать, но так и не научил.

 

Ближе к вечеру проявили активность местные комары. Я всю ночь не спала, чесалась, а на следующий день не хотела идти купаться даже с Борисом и отказывалась кушать. После обеда Маня решила вернуться со мной домой, хотя первоначально планировалось, что отдых продлится дней пять. Всё это время дом наш оставался под присмотром соседей, которые заходили раза два в день во двор, а также кормили собаку.

На какой-то дежурной грузовой машине мы с мамой доехали до Анапы, а там, купив билет на автобус, благополучно добрались до места назначения. Устав от приключений и впечатлений спала я в ту ночь спокойным глубоким сном. Маня же слышала, как в соседнем дворе кто-то бродил с фонариком и насвистывал, наш Полкан при этом неистово лаял и рвался с цепи. Наутро выяснилось, что к соседям залезли воры, увели велосипед, какой-то инструмент и забрали из курятника всех кур. К нам они сунуться, из-за собаки очевидно побоялись.

После обеда вернулась с моря и тётя Сима. Оказывается, после нашего отъезда пошёл дождь, и ей стало там скучно. Эдька же остался с отцом до конца недели, потому что тот обещал взять его с собой на нефтяную вышку. Так что следующую ночь мы спали в доме втроём: тётя Сима в детской на бабушкиной кушетке и мы с мамой – по своим местам.

Вдруг я проснулась от того, что на веранде что-то разбилось. Маня быстро туда выбежала и сказала громко, чтобы нас успокоить:

- Ветром форточку открыло, и керосиновая лампа перевернулась. Жалко, стекло от неё разбилось.

Я прислушалась, но сильного ветра, такого, чтобы мог открыть огромную форточку на веранде, не услышала. Наоборот, стояла абсолютная тишина, лишь Полкан бегал по двору, гремя цепью, при этом несколько раз радостно проскулив. Я даже подумала, что это папа с Эдькой вернулись, и решили пошутить, открыв неплотно закрытую форточку. При этом забыли совсем, что там стояла керосиновая лампа. Сейчас они зайдут и будут смеяться над тем, как нас напугали, а я скажу, что вовсе и не испугалась. Но прошло некоторое время, а в дом никто не заходил.

Быть может, это воры решили сегодня податься к нам? Но почему тогда Полкан, так сильно лающий, по словам мамы, вчера, сегодня вдруг молчит? Как и всегда в жаркую погоду, слышно было всё, что происходит вокруг, даже лай Бобика в конце нашего квартала. На фоне этих шумов летней ночи до моих ушей донслось, как в сарае скрипнула дверь. Потом я также услышала, что хлопнула крышечка от металлической банки с клеем БФ, как будто кто-то её открыл. Эта баночка стояла на одной из полок стеллажа в углу сарая. Решив, что всё это мне послышалось - ведь окна спали выходили на противоположную от сарая сторону - я вскоре уснула.

 

- Знаешь, - встревожено сказала за завтраком тётя Сима, - мне показалось, что сегодня ночью у вас по двору кто-то ходил с фонариком.

- Что ты, Симочка, - возразила Маня, - если бы кто-нибудь ходил по двору, наш Полкан такое бы устроил... Это луна отсвечивала. Иногда бывает. Я тоже раньше пугалась.

- Собак, бывает, усыпляют, - продолжала сомневаться Сима.

- Да нет же, говорю тебе. Полкан не спал. Он даже пару раз за ночь тявкнул. Я это точно слышала.

- Ну, смотри, ты здесь живёшь, тебе видней, - пожала плечами гостья.

После этого разговора, затолкав в себя кашу, я рванула в сарай, где разыскала баночку с БФ, и, обалдев от удивления, обнаружила возле неё лужу клея. Значит, действительно кто-то сюда заходил... Но я была полностью с мамой согласна: если бы кто-то ходил по двору, Полкан бы не бегал, радостно поскуливая. Может всё-таки ветер... О разлитом клее я никому ничего не сказала, боясь, что меня же в этом и обвинят.

Когда Борис с Эдиком вернулись, Маня рассказала им только про сильный ветер, который открыл форточку, и лишь после отъезда кузины, призналась мужу:

- Помнишь, как вы с Эдиком остались в Благовещенке? Так вот, Симе в ту ночь показалось, что у нас по двору кто-то с фонариком ходил. Но Полкан при этом и не тявкнул. Я, конечно, её успокоила, сказала, что это луна. Но как ты думаешь, ей действительно показалось?

- Значит, кто-то из свих был, - озабоченно ответил ей муж, - надо быть по-внимательнее.

Слышавшая весь этот разговор, я подумала: «Зачем это свои будут пытаться залезть через форточку, когда можно просто постучать в двери? И если кому-то нужен был клей, то почему он не попросил днём у папы, а зачем-то разлил его среди ночи?» Я решила, что папа заблуждается, но и сама себе объяснить эту ситуацию никак не могла. Даже бабушке, которой доверяла всегда все свои тайны, когда она вернулась, ничего не рассказала.

 

IX

 

- Светка-пипетка, пошли со мной за гвоздями в магазин, - весело обратился отец, на что последовало радостное моё согласие.

Я знала, Борису нравится, брать меня с собой и в магазины, и в библиотеку, и на речку, купать Полкана, где разрешалось вместе с собакой пару раз окунуться и мне. Он всегда при этом шутил, задавал вопросы и смеялся, слушая мои ответы.

 

Держа в руках небольшой кулёк с гвоздями, и слекга припрыгивая, чтобы успеть за быстрой ходьбой отца, сама не зная почему, я начала объяснять ему, за что не люблю дядю Колю. Борис необычно молчал, сосредоточено глядя себе под ноги, как бы надеясь там что-то найти. В дом он прошёл решительно и быстро, даже забыв забрать у меня покупку. А там вдруг раскричался на жену. Маня, спустя некоторое время, вся раскрасневшаяся выскочила во двор. Сначала она смотрела на меня молча, но в её глазах был такой неприятный блеск, что мне захотелось куда-нибудь убежать. Убежать я не успела. Обнаружив на моём платье гязное пятно, которое почему-то для моих глаз оставалось невидимым, мать отшлёпала меня по заднице.

 

В следующий раз, когда Борис захотел взять меня с собой, Маня воспротивилась:

- Тогда и Эдика бери. А то, только со Светочкой и носишься. А мальчишка, между прочим, растёт и всё больше и больше в мужском внимании нуждается.

Он согласился, но пока ковырялся в сарае с инструментом, не слышал возражений сына:

- С какой стати я должен с ними идти? Что я там забыл? Я с пацанами договорился в футбол играть. Им без меня некому на воротах стоять, - он слегка скривился и его небольшой конопатый нос превратился в маленькую гармошку.

- Сыночка, ну я тебя прошу. Можешь ты для мамы кое-что сделать?

- А зачем тебе, чтобы я с ними пошёл? – Эдька выпрямил нос, и, оставив рот слегка приоткрытым, с любопытством рассматривал мать, хлопая удивлённо своими длинными, изогнутыми, как скобки ресницами.

- Да, хочу тебя попросить, не давай Свете про дядю Колю ничего рассказывать. Как только она про дядю Колю – так ты сразу начинай про свою рыбалку. Ты меня понял?

- А почему? – он глянул на Маню оценивающе, прикидывая, чтобы за такую услугу попросить.

- Ну, понимаешь, она на дядю Колю жалуется, а папа, выслушав её, может на него рассердиться и запретить сюда приходить. Ты же не хочешь, чтобы мы дядю Колю здесь больше не видели?

- А-а, тогда понятно. Ладно, так и быть, пойду я с ними, - великодушно махнув рукой, он пошёл переодеваться.

Так вот оно в чём дело, подумала я, Витька был прав... Дядя Коля действительно к Эдьке подлизывается, чтобы можно было к нам часто приходить.

 

Когда мы втроём вернулись домой, выбрав момент, чтобы Борис был один, я ему тихонечко сказала:

- Мама специально с нами Эдика послала, чтобы, когда я тебе про дядю Колю рассказываю, он начинал про рыбалку говорить.

- А ты бы хотела, чтоб я только тебя выслушивал? – недовольно возразил отец, - Я Эдика тоже люблю, и ничуть не меньше тебя.

На глаза навернулись слёзы отчаяния, что меня не поняли, а отец, увидев это, сказал, что я эгоистка.

Правда, в следующую субботу, пока брат был в школе, он снова хотел взять меня с собой на базар, но Маня раскричалась, что это не честно, и Эдик, когда прийдёт из школы очень обидится. Когда Борис ушёл один, она, сверкнув на меня исподлобья зеленоватыми искрами, категорически запретила когда-либо хоть куда-нибудь уходить с папой без брата. А потом старалась, чтобы и дома я как можно реже возле него была, мотивируя тем, что пачкаются платья. То, что Боря и Эдик бывали порой с ног до головы в мазуте, вызывало у неё всегда улыбку умиления.

Я пыталась общаться с отцом за столом, но однажды, когда завела разговор о Коле, мать стала меня ругать, будто плохо кушаю.

- Потому и кушает плохо, что ты мешаешь. Оставь её в покое, - высказал своё недовольство Борис.

Маня зло глянула, но не сказала больше ни слова. А на следующий день незадолго до прихода с работы мужа, вдруг позвала меня обедать.

- Но ведь скоро папа прийдёт.

- Когда папа прийдёт, ты пойдёшь себе на улицу гулять.

Я поверила и согласилась, но по приходу Бориса, оказалось, что я что-то неправильно поняла. Меня снова усадили за стол.

- Но я не голодная.

- Тогда марш отсюда! – рявкнул отец.

Я только попыталась соскользнуть со стула, как Маня раскричалась:

- Что значит, марш отсюда? Да, ты знаешь, что она сегодня целый день ничего не ела, с самого утра.

- Но, мам, я же только что кушала, - я подумала, что Маню опять подвела её очень слабая память.

- Ничего себе, только что. В десять утра.

- Ну, допустим не в десять, а где-то часа в четыре, - уточнила бабушка.

- Мама, как тебе не стыдно, защищая её, ты даже Боре врать готова. Вот позволяешь себе во всё вмешиваться, а сама такая безответственная. На тебя положиться, так ребёнок и с голоду умрёт, - Маня наиграно засмеялась, а бабушка, недоев, ушла из-за стола.

После этого Борис раскричался:

- Если мама сказала, что надо кушать, значит надо кушать. И никогда чтоб не смела, спорить со старшими!

Маня пришла в хорошее настроение, а на меня, как только я пыталась что-то сказать, они с Борисом, под злорадные ухмылочки Эдьки, по очереди отвязывались:

- Не разговаривай, пока всё не съешь.

На другой день история повторилась, и все последующие дни тоже. С тех пор, я сидела со всеми за общим столом, насильно заталкивая в себя ненавистную в тот момент еду, без права произнести хотя бы слово. Иногда, правда бабушка выручала, уговорив покушать пораньше, но даже если я вполне нормально орудовала ложкой, Борис больше не делал жене замечаний, когда та орала, доводя меня каждый раз до слёз:

- Как ты ешь? А ну-ка не ковыряйся в тарелке!

Таким образом, уже через пару месяцев даже если я и садилась за стол голодной, с первых же глотков еды аппетит мой почему-то полностью пропадал.

 

X

 

Некоторые праздники мы отмечали у Натальи Семёновны. Андрюшка часто играл нам на пианино Баха и Моцарта, но мне больше всего нравился полонез Огинского. Таничка пела «Во поле берёза стояла» и «Черемшину», заменяя забытые слова на «ля-ля-ля». А потом на нас, детей, никто не обращал внимания.

Андрюшка был всегда сторонником того, чтобы мы играли вчетвером:

- Так интересней и веселей, - говорил он, улыбаясь своей неповторимой, немного сползающей почему-то набок загадочно-шкодливой улыбкой.

- Нам эти девчонки ни к чему, - возражал Эдик, - я дома со Светкой никогда не играю.

- А я с Танюхой играю. Знаешь, какая она забавная! Что-нибудь как скажет – вообще обхохочешься.

- Ну, когда мы уйдём, играй с ней, сколько хочешь, а сейчас давай вдвоём будем.

- Но, она мне не мешает.

- Зато мне Светка мешает. Доставай шахматы, они ведь всё равно в шахматах не разбираются.

Шустрый Андрей успевал всегда и Эдку несколько раз обыграть, и нам с Таней дворец из кубиков построить, а потом всем троим рассказывал интересные, придуманные им самим сказки.

 

У тёти Иры и дяди Миши я тоже любила бывать. Всегда с нетерпением ждала, когда мы начнём пить чай из сервиза, потому что потом через тоненькую лёгкую чашечку можно посмотреть на лампочку, и мне казалось, что она просвечивалась.

Динка давала играть всеми её игрушками и, даже в школьные тетрадки с оценками разрешала заглянуть, смеясь иногда над кое-где промелькнувшими тройками. Но главное, она никогда не позволяла Эдьке меня обижать. Брат кривился, показывал мне кулак, но идти против воли подруги не решался.

 

А вот к родственникам долгое время ходили без меня. Эдик уверял, это потому, что я мерзкая и противная, что люди сидят за столом и кушают, а если они меня увидят, то их стошнит, и брат очень образно показывал, как именно их стошнит. Когда я спрашивала, почему никогда не тошнит ни Ирину Карповну, ни Наталью Семёновну, он ничего вразумительного ответить не мог, и мне казалось, что это очередной повод продемонстрировать своё возрастное превосходство, тем более что Маня обычно говорила: «Немного подрастёшь, и тоже с нами пойдёшь».

Выросла ли я или по какой-то другой причине, меня вдруг тоже решили взять в гости к тёте Белле и дяде Коле. У них был небольшой домик, который не стоял, как наш на высоком фундаменте, а расположился на маленькой чёрной подставке, которая почему-то тоже называлась фундаментом. Тут же во дворе стояло ещё одно невзрачное здание, – времянка, без фундамента и даже без подставки. В комнатах царила идеальная чистота, а на большом диване я увидела красивую бархатную подушечку с четырьмя медалями. Мой взгляд с подушечки перешёл на Колю, но представить его смело сражающимся на поле боя почему-то никак не получалось. Мешала петушиная привычка вертеть головой.

- Это тёти Беллы медали, - важно заявила Маня, перехватив мой взгляд.

Вообразить эту уже не молодую, полноватую женщину с автоматом в руках, оказалось ещё труднее.

- А разве тётя Белла была солдатом? – я даже не пыталась скрыть своего удивления.

- Нет, - Белла Наумовна скупо улыбнулась, - я врач, и на войне я солдат лечила.

- Солдатам давали медали, за то, что они врагов убивали, а за что давали медали врачам?

- Света, это некрасиво приставать к взрослым с подобными вопросами. Раз дали тёте Белле медали, значит, она их честно заслужила.

- Маничка, ты не права. Мне очень даже приятно, что ребёнок интересуется такими вещами, - одёрнула мою мать Белла Наумовна, своим картаво-шипящим говором, и, посмотрев мне в глаза, почему-то очень грустно сказала, - Врачам давали медали за то, что спасали жизни тогда, когда, казалось спасти уже невозможно.

С моей точки зрения человек в таком случае должен сиять от счастья, а на глаза тёти Беллы почему-то навернулись слёзы. Задавать дальше вопросы, несмотря на одобрение родственницы, я не решилась, боясь вызвать недовольство Мани, но Белла Наумовна как бы прочитав мои мысли, сама вдруг ответила:

- Ты, наверное, думаешь, почему я так печально об этом говорю? – она глубоко вздохнула, - Потому что там осталось очень много людей, которым помочь мне так и не удалось.

Потом она всё-таки улыбнулась и стала накрывать на стол.

 

Чтобы «никого не стошнило», но большей частью, потому что стало скучно, я по возможности быстро выскользнула из комнаты и играла одна во дворе, уютно расположившись на тропинке возле полисадника, наслаждаясь красотой и запахом тёмно-синих ирисов. Через некоторое время вышел Эдька. Постояв некоторое время рядом, он несколько раз ударил меня кулаком в плечо и убежал.

На рёв выскочили взрослые, однако, меня они не слушали, потому что громче всех кричала Маня:

- Сколько раз ходили с Эдиком без Светы – и всё всегда было нормально! Стоило её взять, и, вот, пожалуйста, надо уже уходить.

Я подумала, что Эдьке стало скучно находиться в гостях, попросить взрослых, чтобы мы пошли домой, он не осмелился, так как это считалось признаком дурного воспитания, вот и пошёл брат на такое ухищрение. По дороге домой Борис попытался разобраться, что же во дворе родственников произошло, но Маня, перебив его своим визгливым голосом, до самого дома ругала меня, за то, что я размазня, недотрога и испортила им вечер.

 

На другой день Эдик побил меня на глазах всей детворы. Услышав плач, вышла Маня и, погрозив сыну пальцем, сказала:

- Доченька, ну его. Пошли домой.

- Но я не хочу домой, пусть Эдик идёт. Он виноват, пусть он и идёт домой, - вытирая мокрое лицо своими пыльными руками, твердила я, с интересом наблюдая, как ладошки с каждым разом становились чище.

- Ты, что маму не слушаешь? - она произнесла это медленно, слегка повышая тон. Глаза сверкнули, как у нашей кошки Дрынди, когда та видела в кустах воробья.

- Но Света ничего такого не делала, - вмешался соседский Гришка, - ваш Эдька её просто так бить начал, вот она и расплакалась.

- Правда-правда! – подтвердили другие дети.

- Он вообще последнее время много воображать стал.

- Говорит, что может вытворять всё, что захочет, а Вы ему ничего не сделаете. Вы лучше его домой загоните, а Светка пусть с нами останется.

- Она тут всё равно никому не мешает.

- Мне она мешает, - сказал как можно громче Эдька, чтобы всех перекричать. – Забери её отсюда.

- Слышала? – обратилась ко мне Маня, а потом, повернувшись к толпе детей, командным учительским тоном произнесла, - Как вести себя со своими детьми и кого увести домой, я разберусь как-нибудь сама.

Она потащила меня за собой, крепко, чтобы не смогла вырваться, держа за руку.

 

- Расскажи всё папе, - глубоко вздохнув, сказала бабушка, когда узнала, что произошло, - по-моему, он его хоть немного боится. Что я ещё могу тебе посоветовать?

Но, по приходу Бориса с работы, не успела я и двух слов сказать, как Маня меня оборвала, заявив, что я мерзкая и гадкая ябеда. А отец, как будто ничего не слыша, молча прошёл к столу, выпил поставленную бабушкой, стопочку домашнего вина и стал уверенно работать ложкой.

В следующий раз, когда я показалась на улице, брат меня снова побил.

- Эдик, быстро иди домой, - казалось, Маня сменила тактику.

- Ага, щас, - огрызнулся на неё сын, - тебе надо, ты и иди. А я там чё забыл?

- Вот видите, как он с вами разговаривает, - поучительно по-взрослому сказала тринадцатилетняя Оля Шаблонская, которая всегда со своим младшим братом Алькой нянчилась, как со мной Динка.

- Ну, ничего, - сказала, непонятно к кому обращаясь, Маня, - отец с работы прийдёт, он ему покажет.

Схватив за руку, как и накануне, она уволокла меня прочь, пообещав вечером непременно всё папе рассказать.

 

Еще не успели полностью высохнуть слёзы, и не сошёл красный браслет от Маниной руки на моём запястьи, как Эдька растрёпанный забежал домой. Может, по нужде, может, воды захотел, а может быть, просто с детьми не поладил. Конфликты с соседскими девчонками и мальчишками возникали у него всё чаще и чаще. Увидев сына, Маня, ни о чём его не расспрашивая, предложила помыть на веранде пол. Он согласился, потом сходил за хлебом в магазин.

- Ты не представляешь, - обратилась Маня к мужу, когда тот пришёл с работы, - как мне Эдик сегодня помог. Если бы не сынуля, я б ничего не успела сделать.

- Это хорошо, - одобрительно улыбнулся отец, обняв Эдьку за плечи, - что ты маме помогаешь. Я тобой доволен.

- Но, он меня сегодня бил. На улице. Просто так бил. Я ему ничего не сделала.

- Света не может стоять спокойно, когда хвалят не её, - покачивая головой, громко произнесла Маня, сосредоточив руки по бокам на не очень чётко вырисовывающейся талии.

- Какая же ты всё-таки эгоистка, - скривился Борис, - он же твой брат.

От обиды и беспомощности я заплакала. Вошедшая в дом бабушка стала гладить меня по голове, пытаясь утешить, но Маня закричала:

- Не смей её жалеть, когда она виновата!

 

Два дня подряд я не высовывала носа за калитку, став по милости Мани очередной раз «больной», а когда наконец-то вырвалась на улицу, брат снова продемонстрировал на мне свою силу. Когда мать пригрозила рассказать отцу, насмешливо глядя ей в глаза, он ответил:

- Отец прийдёт только вечером. А ты меня до вечера ещё сто раз простишь.

И опять ревущая я тащилась за ней, тщетно пытаясь высвободить руку.

Мириться с такой ситуацией не хотелось, поэтому за ужином, переступив через все запреты и требования, проигнорировав еду, я почти закричала, обращаясь большей частью к Борису, но не только к нему:

- Эдик меня бьёт и не даёт мне с моими друзьями на улице играть! А мама ему разрешает это делать! У Шаблонских четверо детей, и никто никого не обижает и даже не дразнит. Наоборот они всегда друг друга защищают. А Эдик - мой брат. Почему он всегда меня бьёт?

- Слушай больше, - прервала мою речь Маня. - Эдик бьёт? Как же... Да, он пальцем её не трогает! Она сама к нему лезет, а если он её слегка оттолкнет, так тут рёву на три квартала слышно.

- Вот видишь, - сказал Борис, глядя почему-то в окно, как будто именно там крылась разгадка всего происходящего, - ты говоришь одно, мама – другое. Так кому же мне верить? У тебя есть доказательства, что Эдик тебя бил?

- А что такое доказательства?

- Ну, ты говоришь, что Эдик бил тебя на улице, - отец наконец-то посмотрел в мою сторону, - Значит, кто-то это видел. Вот пусть и напишут мне бумагу, что они видели, и имена свои поставят.

Не долго думая, на следующий день я вырвала листочек из блокнота для рисования и побежала на улицу. Однако, сидящие на лавочке девчонки, переглянулись и замотали головами.

- Хитренькая ты какая, - сказала Люська, - мы сейчас напишем, что видели, как Эдик тебя бил, ваш папашка побьёт Эдика, а тот выйдет и побьёт нас. Нет уж, разбирайтесь у себя в семейке сами.

Я расстроилась и готова была расплакаться, но Олька спокойно перезаплетая свою белую, как у куклы косу, со свойственным всем Шаблонским тихим голосом произнесла:

- Странный какой-то у тебя папа. А если я сейчас на бумаге напишу, что он кого-то убил, так что, его тут же в тюрьму посадят? Кто же верит тому, что на бумаге написано? Ты покажи ему свои руки и ноги – твои синяки и есть доказательства.

 

Вечером, поумневшая, я стояла перед Борисом:

- Папа, бумага не может быть доказательством. Ведь если кто-нибудь напишет, что ты человека убил, тебя же за это нельзя в тюрьму сажать?

Смерив меня внимательно взглядом, он улыбнулся:

- Да, действительно, бумага – не доказательство. Ну, что поделаешь, значит, доказательств нет.

Его спортивная фигура, проходя мимо, задела моё предплечье своим мягким местом, и двинулась в зал, готовая как можно быстрее растянуться на диване, прикрывшись газетой. Но я этому воспрепятствовала и, задрав рукава, показала синяки:

- Папа, у меня есть доказательства!

Резко развернувшись к сыну, Борис спросил:

- Это ты сделал?

Мани в тот момент рядом не оказалось.

- Да, - брат опустил глаза, торчащие уши легли на плечи, а тонкая шея исчезла.

- Зачем?

- Просто так.

- А теперь просто так я тебя побью.

И он Эдьку отлупил. Потом пришла мать и, узнав что произошло, «чтоб не ябедничала» отлупила меня. А сыну сказала:

- Какой ты у меня честный! Зачем признался, что бил её? Синяки она себе сама где угодно поставить могла.

Борис при этом был во дворе, а когда вернулся, мы плакали уже вдвоём.

- Почему Света плачет?

- Ты Эдика наказал, а она его жалеет, - победоносно произнесла Маня.

- Но ты же сама мне нажаловалась? – недовольная усмешка исказила его черты лица настолько, что я побоялась что-либо сказать.

- Вот видишь, какая она, сначала наябедничала, а теперь жалеет. Тебе бы, прежде чем устраивать тут наказание, со мной надо было поговорить, - мать недовольно и обиженно отвернулась к окну.

- Что ты её слушаешь, - не выдержала бабушка, - Маня Светлану побила, вот дитя и плачет.

- А ты не вмешивайся! Сколько раз тебе говорить, чтобы не вмешивалась ни в мою жизнь, ни в наши семейные дела! – Маня так рассердилась на свою мать, что даже руками замахала, но тут же вполне спокойно и тихо, обращаясь почему-то к лампочке свисающей с потолка, произнесла, - Я как раз её за то и отлупила, что она плакала.

- Зачем же наказывать ребёнка, если он и без того плачет, - не унималась бабушка.

- Ты меня сейчас била, потому и плачу! – переведя дыхание, и сдерживая всхлипы, уточнила я, внутренне удивившись такому наглому Маниному вранью, - Ведь я до этого совсем и не плакала, и Эдьку не жалела, потому что он меня тоже никогда не жалеет.

После моих слов Борис, лишь слегка хлопнув дверью в зал, ушёл. То ли спать, то ли газету читать... Наверное, надо было Эдьку пожалеть, подумала я.

Некоторое время брат меня не трогал, правда, очень короткое время.

 

Очередной раз к нам пришли в гости Белла Наумовна и Коля. Как всегда, он задержался с Эдиком на веранде, оживлённо беседуя, а я, выдерживая дистанцию, за ними наблюдала. Взглянув на меня, родственничек обратился к брату:

- Ну как, ты ей по морде даёшь?

- Ага.

- Вот и продолжай бить её всегда и везде.

- А она папе синяки показала, и он меня наказал.

Коля пригрозил:

- Ещё раз пожалуешься на Эдика отцу, получишь тогда от меня. Хочешь от меня получить?

Я отрицательно замотала головой.

- Тогда сиди и помалкивай, - он привычно повертел головой.

Я стояла полная недоумения. Мало того, что с его точки зрения меня надо было бить постоянно, так ещё и защиту искать нельзя. Несмотря на то, что я ходила вся в синяках, кроме бабушки и девчонок на улице, ко мне ни у кого жалости не было, зато за Эдьку, хоть тот и получил за дело, и Маня заступилась, и Коля стал угрожать. А он возьми да и добавь:

- А ты, Эдик, бей её в живот, тогда и синяков не видно будет.

С криком ужаса я побежала позвать кого-нибудь всё-таки на помощь, но на своё несчастье, наткнулась на Маню.

- Что случилось? Чего ты кричишь?

- Дядя Коля учит Эдика бить меня в живот.

- Коля, - раздражённо сказала она, - ты хоть меру знай!

- Ну, что ты, Маничка. Я, конечно, знаю меру, - ответил ей, улыбаясь, Коля, движением руки отбросив волосы назад. Потом он рявкнул на меня, - Кого это я учу бить тебя в живот?

- Эдика.

- Вот дура. Я учу его драться с другими мальчишками, - и снова к Мане, - Понимаешь, он же должен уметь драться, он – будущий мужик.

На шум вышли все: Борис, Белла Наумовна, бабушка – и все с вопросом: «Что случилось?»

- Коля учит Эдика с другими мальчишками драться, а эта дурочка возомнила, будто против неё что-то затевают, - сказала с наигранной улыбкой Маня, а потом обратилась ко мне, - Ты радоваться должна, что твой брат научится драться, он же тебя потом защищать будет.

Все вернулись к столу. Между моим отцом и Колей произошёл крупный разговор, в котором речь шла о том, что Борис к сыну слишком строг. Коля требовал, что бы отец никогда не смел Эдьку даже пальцем тронуть. А Маня своим немного повизгивающим голосом полностью гостя поддерживала.

До меня никому дела не было. И только бабушка, когда родственники ушли, стала меня расспрашивать, чего я так испугалась. Потом они с Маней ругались, но кончилось это слезами бабушки.

После всего этого, когда я снова показала Борису полученные от брата свежие синяки, он спросил:

- А где на них написано, что это Эдик поставил?

Я с удивлением смотрела на свои руки и никак не могла понять, как на этих тёмных пятнах может быть что-то написано. А тот, кого я называла папой, не дожидаясь от меня ответа, раздражённо сказал:

- Раз не написано, то синяки тоже доказательством являться не могут.

Отвернувшись от меня, он ушёл своей уверенной походкой в глубь двора, а я больше никогда не пыталась искать у него защиты, хоть и грозила иногда Эдьке: «Я всё папе расскажу».

 

XI

 

Как взрослые определяли, когда у меня День рождения, я не знала, но каждый раз было приятно осознавать, что стала на год старше.

- Через неделю тебе исполнится пять лет, - сообщила Маня, - Что ты хочешь получить в подарок?

Я часто удивлялась, как несправедливо устроен мир. Вот, например, сегодня мне только четыре года, а Гале уже пять. Это обидно, и казалось бы, именно сейчас должны дарить подарки, чтобы компенсировать и сглаживать неравноправие, но почему-то подарок дадут лишь тогда, когда я и без того буду счастлива, что хоть на какое-то время по количеству лет догнала некоторых своих друзей. Однако, раз спросили, то почему бы не ответить:

- Я хочу на День рождения большую куклу.

- Ну, вот. Даже ничего нового придумать не можешь. У тебя и так уже две куклы есть, давай ты получишь на День рождения новые сандали.

- А можно заводную божью коровку, я летом у Саши такую видела?

- Хорошо, - скривилась Маня, - если они есть в магазине. Но, вдруг я эту божью коровку не найду. Тогда куплю тебе новые сандали. Договорились?

- А почему Эдику ты туфли и сандали покупаешь просто так, а на День его рождения всегда находишь то, что он просит?

- Ты не хочешь новые сандали? Хорошо. Значит, будешь ходить в старых, а когда они порвутся, то вообще босиком. А на День рождения, раз ты так себя ведёшь, вообще ничего не получишь. Воспитанные девочки не выпрашивают у папы с мамой подарки!

Я очень не хотела остаться без внимания и от обиды расплакалась. Маня же хлопнув дверью, вышла на веранду.

- Любушка моя, что случилось? Почему ты так горько плачешь? – закрыв лицо руками, я даже не заметила, как ко мне подошла бабушка.

- А почему у Эдьки два фонарика есть, а ему ещё и третий подарили, а мне мама сказала, что ещё одну куклу нельзя?

- Бог ты мой! Так это из-за какой-то куклы столько слёз? Какую ты хочешь?

- Большую.

- Нда, - бабушка задумалась, ритмично покачивая головой, - большую я тебе купить не смогу, она-таки дорого стоит, а вот маленькую ты от меня получишь. Я видела такую в одном киоске. Она голенькая, но мы с тобой сошьём ей одежду. Зато её купать можно. Пойдёт?

Я заулыбалась, и слезы быстро высохли.

 

Десятого февраля пошёл снег, но насладиться его красотой в полном объёме я не могла, потому что была вся в соплях и хрипела. Возле моей кровати красовалась новая пара обуви – значит, мама уже не сердится. Мечты о большой кукле на какое-то время вытеснило желание побыстрее выздороветь, и, пока не растаял снег, слепить большую снежную бабу.

- Ты проснулась, любушка моя? – в комнату заглянула бабушка. Подойдя к кровати, она меня поцеловала, - С Днём рождения! А вот тебе мой подарок, как я и обещала – маленькая куколка.

Ощущение блаженства и счастья наполнило мое маленькое детское сердечко, потому что впервые ко Дню рождения хоть от кого-нибудь из близких получила не обновку в одежде, которой в том возрасте ещё не умела радоваться, а настоящую игрушку. И не важно большая она или маленькая. Вскочив с кровати, я мчалась по комнатам, чтобы поделиться со всеми радостью.

- Откуда она у тебя? – глаза Мани вдруг стали большими, а лоб из-за образовавшихся на нём морщин напомнил кусочек нашей речки во время летнего ветра.

- Бабушка подарила! – с гордостью ответила я.

- Мама, где ты взяла эту куклу?

- Как где? Ходила на базар и там на входе в киоске купила.

- Ну, ты вообще без мозгов! Зачем ты это сделала? У Светы более чем достаточно игрушек, и нечего её баловать.

- Послушай, - обижено вздохнула бабушка, - девочке исполнилось-таки уже пять лет. За все эти годы она ни разу меня ни чем не огорчила, ни разу не обидела. Я всегда от этой голубушки вижу только любовь и ласку. Так почему же раз в году я не могу-таки сделать ребёнку приятное?

- Да потому что я деньги даю тебе только на продукты, а ты их тратишь непонятно на что. А приятное ты ей и так постоянно делаешь. Всегда она у тебя хорошая, а Эдик плохой.

- Маня, - бабушка начинала сердиться, что очень редко с ней бывало, - Эдик для меня не плохой. Но я, слава богу, ещё не слепая и не глухая, и ты, я надеюсь-таки, тоже. От Эдика последнее время я вижу и слышу только грубости.

По лицу Мани пробежала легкая, почти невидимая, тень вины, и я подумала, что сейчас между женщинами наступит перемирие. Но дверь открылась, и на пороге появился Борис, в тот день он не работал.

- Мы завтракать сегодня будем? - спросил глава семьи недовольно.

- Ты представляешь, - обратилась к нему Маня, не отвечая на вопрос, - вот мы маме доверяем, деньги ей даем на продукты, и знаешь, я ведь никогда не проверяла, сколько она тратит и на что. А она оказывается ещё и Светлане без нашего разрешения игрушки покупает.

- Маня! – всплеснула руками бабушка и покачивая непокрытой седой головой расплакалась, - Я готова предоставлять тебе отчёт, всё до копеечки, за каждый день. И за сегодняшний тоже. Но ведь наша семья не обеднеет на эти пятьдесят две копейки, которые я в кое- века потратила по своему усмотрению.

- Что значит «не обеднеет»? – заорал вдруг Борис, злость которого подстёгивалась голодом, - Мама! Что ты себе позволяешь? Живёшь тут за наш счёт дармоедкой – мы тебя кормим, одеваем. А ты ещё и деньги наши на право и налево швыряешь!

- Боря, я ещё раз говорю, что потратила пятьдесят две копейки, потому что хотела свою внучку, твою дочь, между прочим, поздравить с Днём рождения.

Борис глянул удивлённо в мою сторону, видимо, только в тот момент вспомнив, что я именинница, но, не считая нужным погасить свой гнев, продолжал орать на тёщу:

- Да, даже если и одну копейку! Ты её не заработала! Мы с Маней горбатимся, пашим. Для чего? Что б ты потом наши деньги транжирила?

- Я как-то здесь тоже целыми днями без дела не сижу, - плача оправдывалась старушка.

- Да кому твоя работа нужна? – криво усмехнулась Маня, склонив голову набок, - Так: рукоделье от безделья. Я вполне и без тебя управляться могла бы.

- Но я хоть какие-то права в этом доме имею? Я помогла вам материально, я вместе с вами его строила. Или ты Боря уже забыл, кто вместе с тобой бетон посреди двора лопатой месил? Что ж, уже не удивляюсь, почему Эдик так себя ведёт. Ему есть с кого брать пример.

Бабушка ушла в детскую. В тот день она с нами не завтракала и не обедала, но поутру все друг с другом разговаривали, как будто ссоры накануне и не было.

С маленькой куколкой я играла крайне редко: она мне напоминала о скандале. Быть может, и вообще не брала бы её в руки, но боялась тем самым обидеть бабушку и вызвать упрёки Мани, что мне купили то, чем я не пользуюсь. А ещё эта история надолго отбила у меня желание просить, что-либо у взрослых. И не только на День рождения.

 

Снег на улице растаял, а мой грипп закончился отитом. Ирина Карповна посоветовала вызвать участкового педиатра и попросить направление на прогревание уха.

Зоя Григорьевна была женщина высокая, стройная с очень приятным мягким голосом, но, что меня сильно удивило, за всё время осмотра, она ни разу не улыбнулась.

- Направление я Вам, конечно, дам, - сказала она, повернувшись к матери, - но Ваша девочка ещё долго проболеет, если Вы её целый день в этой комнате держать будите. Ей явно не хватает света и свежего воздуха.

- Как это не хватает свежего воздуха? Форточка день и ночь открыта, – вежливо возразила Маня, - В таком большом доме не хватает воздуха? Мы ведь, знаете, Зоя Григорьевна, сравнительно недавно здесь живём. А до этого всё по чужим углам, да крохотным комнатушкам скитались. У меня ещё сын есть. Так вот он у нас почти не болеет. А Светочка просто ослабленная, я ведь её только до трёх месяцев грудью кормила.

Врач внимательно окинула меня взглядом.

- Я заметила, что у вас большой дом, поэтому, если у ребёнка нет температуры, не держите её в постели.

Я тихонько взвизгнула от радости.

- Но она тогда своего брата заразит, - осуждающе-строго посмотрела на меня мать.

- Вы же сами сказали, что дом большой. Можно уж как-нибудь организовать, чтобы дети не контактировали. И в более тесных условиях находят выход из положения.

Отдав Мане какие-то бумажки, Зоя Григорьевна ушла. Мне до выздоровления разрешено было находиться в зале, а когда я в следующий раз заболела, мать не стала вызывать врача на дом, а потащила меня к ней на приём. Рекомендации не держать ребёнка без температуры в постели вскоре как бы забылись.

 

XII

 

Я сидела вместе с друзьями на лавочке. Этим друзьям было от пяти до шестнадцати. Мы играли в «испорченный телефон». Эдька последнее время в подобных развлечениях участия не принимал, но увидев меня среди других, направился в нашу сторону.

- Сейчас твой брат опять начнёт тебя обижать. Пойдём ко мне во двор, - предложила мне Галя. Как и все толстушки, она была смешливой и доброй девчонкой.

Я охотно с ней согласилась, и мы проскользнули через новую ажурную металлическую калитку. Подружка вынесла из дома игрушки, разложив их на ступеньках крыльца.

- А почему вы не с остальными детьми? - поинтересовалась Галина мама, присев рядом с нами. На ней был красивый розовый халатик и ярко красный, с жёлтыми грибочками фартук. Мне вдруг захотелось поскорее стать взрослой, иметь свой отдельный дом и носить в нём вот такую нарядную одежду.

- Они, наверное, с кем-то поссорились, - хитро улыбнулся Галин папа.

- Не-е, - сказала Галя, - просто Свету Эдик всё время там бьёт и не даёт играть.

- Эдик? – удивился дядя Женя, - но он же твой брат. Он должен драться с теми, кто тебя обижает. Как это, он тебя бьёт?

- Да, - ответила я, - но меня кроме него никто не обижает. А ещё меня Гриша от Эдьки защищает.

- А мама знает, что тот Эдик на улице вытворяет? – удивлённо спросила тётя Надя, встав с крыльца

- Знает.

- А он своей маме говорит, - внесла пояснения Галя, - когда она зовёт его домой: «Тебе надо, ты и иди».

- Это правда? – тётя Надя посмотрела на меня, и я утвердительно кивнула, - Не может быть, она же учительница.

- Ну и что, что учительница? – дядя Женя по-смешному фыркнул.

- Нет, Жень, ну ты подумай, ведь ей люди своих детей доверяют, а она собственного сына воспитать не может. И чему её только в институте учили?

- Ой, Надюша, а ты слышала, как она со своей матерью разговаривает? Так что институт здесь ни при чём.

 

- Мам, а чему тебя в институте учили? – спросила я дома у Мани, которая сидела за книжками, готовясь к урокам.

- Математике.

- А воспитывать учили?

- Да. Тоже учили. А почему ты спрашиваешь?

Я передала услышанный накануне разговор.

- Так вот, пойди сейчас к Гале, - зло произнесла Маня, покрывшись пятнами, - и скажи её родителям: «Воспитывают вашу Галю в детском саду воспитатели, а моя мама – учительница в вечерней школе, она не воспитывает, а учит взрослых дядь и тёть математике».

Я убежала, в надежде, что, выполнив поручение, смогу ещё пару часов пообщаться с подружкой. Но только успела выпалить заученную фразу, как из нашего двора раздался Манин голос, зовя меня домой.

- Похоже, твоя мама в детский сад не ходила, - задумчиво ответила мне тётя Надя.

 

- Ну, что, сказала? – спросила, встречая меня на пороге, Маня.

- Да.

- Так вот, что б никому не позволяла обо мне хоть слово плохое говорить! Я твоя мама и ты должна меня защищать.

Я задумалась. Дядя Женя говорил, что защищать должен старший брат сестру. В других семьях так оно и было. Гришка с Нюркой, например, хоть и дрались дома, но на улице друг за друга горой стояли. Алик Шаблонский всегда хвастался, что его никто никогда не тронет, потому что старшие братаны не позволят. А мама утверждает, что защищать я её должна. Но ведь она сама свою маму обижает. Бабушка часто после разговоров с ней плачет. Даже дядя Женя что-то слышал.

- Пап, - обратилась я вечером к Борису, - почему всех старшие братья защищают, а мой брат меня только обижает? А ещё мама говорит, что я должна её защищать.

- А ты не смей мне больше на Эдика и маму ябедничать. Ещё раз услышу – отлуплю, - не совсем «в тему» рявкнул отец, и я, испугавшись, убежала.

 

К Гале на длительное время заходить было запрещено, но потом, видно, Маня прикинула, что общение пятилетней дочери со своей сверстницей принесёт ей меньше вреда, чем разговорчики и насмешки тех, кто лет на восемь-десять старше. Так что иногда она даже сама мне предлагала либо Галю к нам во двор пригласить, либо у неё поиграть. А чтобы по-прочнее закрепить мою изоляцию от подростков, она, как-то заметив рвение к уличной публике, возразила:

- Но там Эдик тебя бьёт.

- А ты скажи ему, чтобы не бил.

- Но ты же видела, он меня не слушает.

- Это потому что ты папе не пожаловалась. Вот если б рассказала ему всё, Эдька бы меня давно б уже не бил.

- Ничего подобного! Я папе всё рассказала. Но что поделаешь, Эдик папу тоже не хочет слушать. Это очень часто бывает, когда брат и сестра в одной семье не могут дружить.

- А почему я не слышала, когда ты папе всё рассказала. Ты ведь наоборот, говорила ему, что Эдик меня не трогает.

- Это я специально сначала так сказала, а то он не захотел бы со мной на эту тему разговаривать. А когда ты уже спала, мы поговорили. Потом папа запретил Эдику тебя бить, но, как видишь, никакого результата.

 

- Мам, Эдик с Митькой возле ихнего дома играют, а я с Галей и Аликом здесь недалеко буду, - я тоже начинала хитрить, и не докладывала матери, с кем ещё из детей собиралась общаться. Кроме того, после истории с Галиными родителями, больше никогда не рассказывала дома, услышанное за пределами нашего двора.

Маня, махнув рукой, дала добро, и я подсела к толпе возле костра. Там были все, кроме моего брата и его друга. Но вскоре захотелось и им присоединиться к нашей дружной, неунывающей компании.

- А ну-ка, пошла вон отсюда, - рявкнул на меня брат, - теперь я здесь буду, а ты вали.

- Это ты вали отсюда! – грубо окрысилась на него Наташа. Старшая среди девчонок, крупная, черноволосая казачка, она ко всем малявкам, типа меня, относилась с заботой, как квочка, - Тоже мне командир нашёлся.

- Иди к себе домой, там и командуй, - поддержала её Люська, - а улица, она общая и ты здесь – никто.

- Улица может и общая, а вот Светка – моя. Я сказал тебе, дуй домой, - обратился он снова ко мне. Надменно-агресивное выражение делало симпатичную мордашку моего брата почти уродливой на фоне добродушного конопатого Гришки и жизнерадостного остроносого Витьки.

- Она тебе не вещь, - продолжала возмущаться Наташа, - а костёр, между прочим, мой папа сделал, и ты прежде, чем тут усаживаться, должен у меня разрешения спросить.

- Ах-ах, Наташка, можно у твоего костра посидеть, - насмешливо спросил Эдька.

- Нет, нельзя.

Я злорадно хихикнула.

- Ну и не очень-то хотелось, - хмыкнул брат, - только и ты, вонючка, - он кинул в мою сторону враждебный взгляд, - тоже здесь не останешься.

Эдька ушёл, гордо задрав голову, наверное, представляя себя орлом, но забыл выпрямить плечи, и похож был больше на маленького, ещё не умеющего летать воробья. Как только эта фигурка окончательно скрылась у нас во дворе, Манин голос позвал меня домой. Но в тот вечер фортуна улыбнулась. На рёв, который я подняла, вышел Борис.

- В чём дело? – у него, видно, было хорошее настроение, а может быть, наоборот, с Маней незадолго до этого поссорился.

- Меня мама на улицу не пуска-а-ает.

- Почему ты её не пускаешь? - обратился он к жене.

- Но Эдик уже пришёл домой, и ей там делать нечего.

- Но, ко-когда он на у-у-улице, - всхлипывая, пыталась добиться справедливости я, - ты меня тоже туда не пускаешь. Так, когда же мне гу-гулять? Ночью?

- При чём здесь Эдик? – недовольно спросил Борис.

Боясь, что я ляпну что-то лишнее, Маня сменила тему:

- Но там уже прохладно, ты простудишься, потом опять всю ночь кашлять будешь.

- Одень её потеплее, и пусть идёт себе – потребовал отец, - сама же вечно говоришь, что они вместе играть не могут. Так чего ж ты сейчас их вдвоём дома держишь?

Довольная, натянув на себя, в угоду матери, какую-то кофту я убежала к весёлой толпе, успев ещё на, печёную в костре, картошку. Дети приветливо одобрили моё возвращение, а Наташа сказала:

- Если вашего Эдика мама воспитывать не хочет, значит, мы сами его воспитаем.

Все засмеялись. Никто из них не знал, и я сама не понимала, какую неравную войну порой выигрывала у тех, кто был гораздо сильнее меня.

 

XIII

 

Яркие лучи солнца выманили из укрытий всех жучков, муравьёв и прочих букашек, которые, снуя по земле туда-сюда, делали её совсем живой и дышащей. Чирикание воробьёв и насвистывание скворцов, сливаясь с шумом молодой листвы, ласкали наши уши и души. Я любила это время года за то, что приятная, еще не знойная жара многообещающе напоминала, о появившихся на горизонте ребяческой жизни многочисленных летних днях, когда даже мне можно будет не натягивать на себя из одежды ничего кроме лёгких ситцевых трусиков.

Бабушка принесла с базара свежую клубнику, которую мы с братом очень любили кушать со сметаной, а после завтрака Маня заплела мне в косы белые бантики, потому что предстоял поход в гости к Белле Наумовне. Это был второй в моей жизни визит к родне.

Учитывая опыт предыдущего раза, я решила без причины из-за стола больше не уходить, даже если будет скучно. Но не успели мы ещё рассесться, как дядя Коля отозвал Эдьку и меня в сторону и там, где нас никто не видел, предложил ему:

- Ударь её, как я тебя учил, в живот, - его голова проделала несколько петушиных движений, - а потом мы пойдем с тобой кое-что интересное посмотрим. Я покажу тебе фазанов.

Брат выполнил просьбу, и они ушли. Увидев меня плачущую, Маня как будто удивилась:

- Ну что на этот раз случилось?

- Эдик в живот ударил. Дядя Коля его этому научил не для того, чтобы он с мальчишками дрался, а чтобы меня бил, - говорила сквозь слёзы я, плача и от боли, и от обиды, что, однажды поднятый вопрос, остался тогда без внимания.

- А где они сейчас? - спросила она.

- Фазанов пошли смотреть.

- Сазанов? Каких сазанов? - действительно ли я допустила ошибку в произношении или мать специально всё перековеркала...

Когда на мой плач вышла Белла Наумовна, Маня спросила:

-У вас есть аквариум?

- Нет, аквариума у нас нету. А почему ребёнок плачет? – смуглое лицо тёти Беллы в тот день покрывала какая-то невидимая вуаль грусти, и, несмотря на заданный вопрос, оно оставалось практически неподвижным.

- Говорит, что Эдик с Колей пошли каких-то рыбок смотреть, а её не взяли.

- Я про рыбок ничего не говорила, - от такого дерзкого Маниного искажения фактов у меня даже слёзы перестали течь, - Они пошли фазанов смотреть, - в тот момент я не имела ни малейшего понятия, ни что такое сазаны, ни что такое фазаны, знала только, что ни о каких рыбах речь не шла.

- То сазаны, то фазаны. Белла Наумовна, не обращайте внимания, она сама не знает, чего хочет.

- Чего ты хочешь? – тихо, не меняя выражения лица, спросила меня хозяйка дома.

- Чтобы Эдик не бил меня в живот.

- Вот видите, то сазаны, то фазаны, теперь уже просто жалобы пошли на Эдика. Она вечно на него всем жалуется.

- Нельзя быть такой капризной девочкой, - строго сказала родственница, - Если хотела посмотреть фазанов, надо было просто подойти ко мне, попросить разрешения, а не плакать тут на весь двор.

Спустя некоторое время, она отругала Колю, за то, что ушли без меня, а потом потребовала:

- Вот всё, что ты там показывал Эдику, пойдёшь и покажешь Свете.

Мне ничего не хотелось смотреть. Я желала лишь одного, чтобы меня не били, но когда попыталась это объяснить, все взрослые так посмотрели, что, сжавшись, я поплелась за дядей Колей. Брат тоже направился к нам, но его остановил мой истерический крик:

- Нет! Пусть Эдик останется!

- Послушайте, почему такой страх? – удивлённо спросила Белла Наумовна. Её облик снова обрёл мимику, - Это же ненормально.

- Это не страх, - объяснила Маня, - это эгоизм. Она считает, что если Эдик ушёл без неё, то теперь она должна идти без него.

Как на это отреагировала тётя Белла, я не слышала, потому что мы с Колей побрели куда-то в сторону огорода. Шумящие густой листвой деревья недовольно покачивали своими верхушками, а запах посаженных вдоль тропинки лилий вызывал неприятный до тошноты привкус во рту. Худые, сидящие в клетке петухи, которые назывались фазанами, возбудили в моей душе скорее жалость, чем восторг и я не сразу прислушалась к монотонной немного бубнящей речи Коли:

- Вот жалуешься вечно на меня отцу и матери, потому и получаешь. А ты прекрати на меня жаловаться, тогда дружить с тобой будем.

Дружить я с ним не хотела, однако возразить боялась. А он, встряхнув головой, чтобы отбросить волосы назад, продолжал:

- Эдика я почему люблю? Потому что он про меня слова плохого не скажет. Наоборот, он всем говорит, что дядя Коля самый лучший. Будешь ты так себя вести, и тебя любить буду.

Я не нуждалась в его любви, и единственное, о чём в тот момент мечтала – поскорее вернуться в дом, а потом и вообще уйти подальше из этого двора...

 

- Ну, как погостили? - спросила бабушка.

- Очень хорошо, - ответила Маня, - Такая чудесная погода, мы почти всё время во дворе сидели.

Меня сильно удивило, что про инцендент не сказано было ни слова, и, оставшись с бабушкой наедине, я сообщила заговорчески, почти шепотом:

- Дядя Коля пьяный был ещё до того как мы к ним пришли.

- Почему ты так считаешь, любушка?

- Он вёл себя безобразно! Мы к ним пришли, и он сразу же стал вести себя безобразно.

- Как безобразно?

Я наглядно, в ролях всё изложила, не забыв при этом прокартавить, когда изображала тётю Беллу. Сощурив глаза, покачиваясь, старушка внимательно меня слушала, а потом, переменившись в лице, пошла разговаривать с Маней, которая, задержавшись возле сарая, о чём-то мирно беседовала со своим мужем. Вскоре она вернулась, сопровождаемая моими родителями, и очень громко, почти закричав, произнесла:

- А я-таки говорю, что она туда больше не пойдёт, - потом, понизив голос, обратилась ко мне, - Мы будем с тобой вместе дома оставаться. Хорошо?

Меня это вполне устраивало, и долгое-долгое время мои детские ножки не ступали на, вражескую сердцу, территорию.

 

За окном моросил мелкий дождь, который бабушка всегда пренебрежительно обзывала «Осадки». Унылую тишину и серость нарушил лай Полкана. Исполнив свой сторожевой долг по минимуму, он не посчитал нужным по такой погоде покидать своё укрытие, называемое будкой. Я выглянула в окно и увидела, как медленным шагом, прикрываясь большим чёрным зонтом, от калитки к дому приближался небольшой силуэт тёти Беллы.

После чаепития с вареньем и круглыми домашними коржиками, она всех нас, даже бабушку, пригласила в гости на новоселье к их дочери Зине. Та была уже замужем, за каким-то дядей Димой, и мне сказали, что скоро у них появится маленькая ляличка.

Новая квартира находилась на четвёртом этаже пятиэтажки, и чтобы попасть в неё, надо было долго подниматься по бетонной лестнице. Больших домов, подобных этому в нашем городе возвышалось мало, но Люська утверждала, что скоро будут только такие. Мне очень понравился тёти Зинин умывальник, из которого вода текла непрерывно, если покрутить красивую пластмассовую гайку, а ещё произвёл впечатление стоящий под ним квадратный тазик с дырочками. Вот только не понятно было, куда потом из этих дырочек утекает вода: сколько я ни заглядывала вниз, сколько ни щупала холодную крашеную стенку, а помойного ведра так и не нашла. Но больше всего меня сразило то, что взрослые не ходят на улицу в деревянное сооружение, а садятся, как маленькие детки, на большой белый горшок. Это вызвало такой приступ смеха, что тут же потребовалось опробовать забавное керамическое новшество.

 

Тётю Зину, так мы с Эдиком её всегда называли, я до этого видела редко, в основном случайно в городе, а тут вот решила рассмотреть. Зачем? Наверное, скуки ради... И пришла вдруг к очень интересному открытию.

Дети на улице, бывало, посмеивались над тем, что мы с братом очень разные и часто задавали вопрос: «На кого ваш Эдик похож?»

И вот, когда все, уже хорошо подвыпившие, сидели за столом, я возьми да и скажи:

- Я знаю, знаю, на кого наш Эдик похож! Он похож на тётю Зину.

Потом громко перечислила обнаруженные мною сходства: круглые карие обрамлённые густыми ресницами глаза, дугообразные брови, а так же морщинки на лбу при удивлении, делали верхнюю часть лиц абсолютно одинаковыми. А ещё слегка оттопыренные уши... Если бы их отняли у владельцев, и потом, перемешав, предложили каждому найти свои, наверняка те бы запутались.

Кто-то за столом хлопнул в ладоши, кто-то тихо хихикнул, кто-то что-то сказал. Коля же с криком «Я сейчас убью эту маленькую гадину», вскочил и рванулся в мою сторону, но меня загородила какая-то женщина. Оробевшая, я выглядывала из-за её зада, в то время как Коля грозил пальцем и кричал:

- Язык свой попридержи! Поняла?!

Весь его образ говорил о том, что дядя Коля очень сердится, а из карих глаз, казалось, вот-вот выстрелят в меня стрелы молний, сопровождаемые громом в виде брани. Только, до моих тогда ещё совсем примитивных мозгов никак не могло дойти, чего же он хочет, и я испуганно спросила:

- Чем держать? Руками?

За столом раздался дружный громкий хохот, похожий на игривое рычание какого-то очень большого зверя. Одна Маня не смеялась. Побледнев, так, что лицо уподобилось стоящему посреди стола фарфоровому, уже опустошённому к тому часу, овальному блюду, она недовольно мне сказала:

- Света, прекрати! Ты ведёшь себя неприлично!

Колю со словами «Оставь ребёнка в покое» Белла Наумовна усадила на своё прежнее место.

Прекратить-то я прекратила, а вот понять ничего не смогла, и посыпались дома на Маню мои вопросы:

- Мам, а что такое вести себя прилично?

Она мне что-то объяснила.

- А почему ты мне вчера сказала, что я веду себя не прилично?

- Потому что говорить, кто на кого похож – это тоже не прилично.

На какое-то время я успокоилась, пока в городе, встретив нас, одна женщина не сказала, что дочка на маму не похожа.

- Она – копия своего папы, - пояснила Маня.

- Значит должна быть счастливой, - улыбнулась та.

- Какая невоспитанная тётя, - хорошо, что я это произнесла уже дома, да и то мать чуть не подпрыгнула.

- Почему это?

- А почему она говорила, кто на кого похож? Это же не прилично!

Маня немного растерялась.

- Понимаешь, это неприлично говорить, когда много людей. А если два человека об этом беседуют, то ничего страшного.

- Так значит, я тоже могу сейчас тебе сказать, что Эдик на тётю Зину похож? Нас же всего двое.

- Конечно, можешь.

- А если мы с папой вдвоём, тоже можно?

- Ну, тоже можно, - не очень охотно согласилась она.

- А если я вдвоём с Люськой буду, ей тоже можно сказать? - не унималась я.

- Послушай-ка, зачем тебе вообще нужно об этом с кем-то говорить? - спросила Маня повышенным тоном, и я почувствовала, что пора куда-нибудь уходить.

- Просто так...

- Ну, хорошо. Эдик и должен быть похож на тётю Зину, - стала вдруг растолковывать мне мать, делая паузы и глядя в никуда, как будто подбирала нужные слова. - Мы же родственники, а среди родственников всегда кто-то на кого-то похож. Я вот, например, тоже на одну свою тётю похожа, а ты, между прочим - на Розу из Жмеринки.

Её объяснение меня вполне удовлетворило, потому что я тогда ещё не знала, ни то, что Зиночка Белле Наумовне не родная дочь, ни то, что никто из этой семьи с моими родителями в кровном родстве не состоял.

 

XIV

 

Ни во дворе, ни в доме семьи Шрамко я больше не появлялась, но они не перестали приходить к нам. Коварный Коля сначала игрался с Эдькой, а потом подзывал меня и, подмигнув ему, уходил, усаживаясь за общий стол. Оставаясь со мной наедине, брат награждал моё тело парой новых синяков, но когда я пыталась разъяснить взрослым, что его этому дядя Коля учит, тот пожимал плечами: «А я-то при чём? Я тут не был». Раскрыв эту дурацкую схему, в один прекрасный день подходить к ним я перестала. Сначала оба меня по очереди уговаривали, а потом Коля заорал:

- А ну-ка делай то, что тебе старшие говорят!

Испугавшись, я убежала к бабушке. Та спрятала в своей большой с прожилками руке мою крохотную ладошку, и мы подошли вместе. Какое-то время они с Колей ругались, но мне ничего из их разговора понять не удалось, а в конце бабушка сказала:

- Если ещё раз этот ребёнок, - она показала на меня, - заплачет, когда ты будешь находиться в этом доме, я всё расскажу Боре! И не посмотрю, что Маня моя дочь!

Коля обозвал её старой, выжившей из ума, ведьмой, и старуха, не выпуская моей руки, пошла прочь с веранды. В её глазах каким-то чудом и кончиками век удерживались слёзы.

- Они у меня доиграются, - сказала она, - я-таки расскажу всё Борису.

Было жутко неприятно, что из-за меня хорошего человека обозвали, тем более что «рассказать всё Борису», на мой взгляд, не являлось выходом из положения.

- Бабушка, но я уже много раз рассказывала всё папе, а он меня слушать не хочет.

- Ничего, меня послушает.

 

А на следующий день, когда бабушка спросила Эдьку, все ли уроки он сделал, чтобы идти гулять, то услышала ответ:

- Не твоё дело, ведьма старая. Не с твоими куриными мозгами меня жизни учить.

Она пожаловалась Мане, но та ей ответила:

- Эдик уже вырос. Он больше не нуждается ни в твоём контроле, ни в твоём чрезмерном внимании. Знаешь, что я тебе скажу? Лучше будет, если ты от нас уедешь. Поезжай к тёте с дядей. Деньги, которые ты нам дала, когда мы дом строили, я тебе верну, честное слово верну. Не все сразу, конечно, а частями. Но и зачем они тебе все сразу? Я каждый месяц рублей тридцать до конца дней твоих посылать буду. Только уезжай, пожалуйста. Ты многого в нашей жизни не понимаешь, попусту обижаешься, меня заводишь, а я зло на детях срываю. Так что, будет лучше для всех, если ты отсюда уедешь.

Старуха заплакала и ушла в детскую. А я, представив себе, что рядом не окажется самого дорогого мне человека, агрессивно закричала на Маню:

- Ты зачем бабушку от нас выгоняешь? – но, испугавшись собственного крика и злых глаз матери, тут же расплакалась.

- Я не выгоняю бабушку. Что ты? – Маня почему-то вдруг заговорила со мной ласково, но как-то нервно стала наматывать на палец прядь своих волос, - Только спросила, не хочет ли она повидаться со своей сестрой, тётей Сарой?

- Да? А почему она заплакала? – я кулаком размазывала, текущие по щекам слёзы.

- Ну, что ты? Она не плачет. Бабушка просто устала и ушла немного отдохнуть.

Я рванулась в соседнюю комнату, но Маня меня не пустила, сказав, что бабушку сейчас тревожить нельзя. А спустя несколько часов, старушка сама подошла.

- Я всё слышала, - сказала она, взяв меня за руку, - не надо больше на маму кричать. Я никуда не уеду. Я, ведь, с тобой расстаться не смогу. Ну, а Эдику, если уже не нужна – что ж, больше его трогать не буду. Пусть-таки мама с папой сами с ним разбираются.

Потом она вдруг вспомнила, каким Эдик был раньше хорошим и добрым мальчиком, как провожала его зимой по темноте в школу до самого моста, потому что одному ему идти было страшно.

- А когда мы жили ещё в Краснодаре, то рядом была библиотека, - она посмотрела вдаль, как будто там, как на экране могли появиться картины прошлого, - и я ходила туда вместе с Эдиком. Потом мы возвращали книжки, а старая библиотекарша, требовала, чтобы он рассказал, всё, что запомнил. Он начинал ей рассказывать, а та очень-таки удивлялась, какая у мальчика хорошая память. Но теперь, видишь ли, этот мальчик с хорошей-таки памятью напрочь забыл всё то хорошее, что было для него сделано.

В дальнейшем не трогать Эдика было не так-то просто, потому что и еда, и стирка по-прежнему входили в бабушкины обязанности. Она не требовала, чтобы ей хотя бы «спасибо» говорили, но когда внук, одев абсолютно чистую одежду, через час приходил с ног до головы в грязи и на её упрёки отвечал:

- Заткнись и дай пожрать, - она не могла удержать слёз.

Маня же всегда в подобных ситуациях имела практически один и тот же ответ:

- Тебя, конечно, никто не выгоняет, но если что не нравится – можешь уезжать.

 

Бабушка имела привычку, в моём присутствии озвучивать некоторые свои мысли, при этом отвечая на все заданные мною вопросы. Однажды, во время одного из таких диалогов она промолвила:

- Я кажется-таки всё поняла...

Долго пришлось её упрашивать, рассказать мне, что же она поняла, а та всё отмахивалась:

- Тебе это знать ни к чему. Ты ещё ребёнок. Не надо тебе знать про эти дурацкие игры взрослых.

Но всё-таки после долгих моих уговоров она поделилась:

- Эдик сам не понимает, что вытворяет.

- Это как?

- Его Коля этому учит.

Я подумала о Шаблонском.

- Но, бабушка, Эдик сейчас с Колькой не дружит, он дружит с Митькой и ещё с каким-то мальчишкой не с нашей улицы.

- Правильно, - сказала старушка, поправив по-украински покрывающий голову белый в крапинку платок, - все соседские дети видят, как он со мной себя ведёт, как тебя обижает, и не хотят с ним водится. А его родная мама не понимает, что она таким своим воспитанием ему только вредит. Но что я могу сделать? – бабушка опять стала вести разговор скорее с собой, чем со мной, - Они у нас с высшим образованием, а я малограмотная женщина. Умею писать-читать, и то, слава богу.

- Кто они?

- Ну, как кто? Твои мама и папа институты позаканчивали, а я всего три класса.

- А институт, это сколько классов?

- О, чтобы в институт поступить, твоим родителям надо было десять классов отучиться, выпускные экзамены сдать, а потом ещё и вступительные.

- Бабуличка, но ты всё равно умнее всех.

- Ах, моя голубушка, это ты так считаешь. А вот твои родители думают, что они очень умные и если внук говорит бабушке грубости, и постоянно обижает младшую сестричку, только потому, что, та не может дать сдачи, то так оно и должно быть.

- А ты ведь сказала, что это не они, а Колька его всему научил. Бабушка, может всё-таки это Митька?

- Да-да, любушка, - она немного помолчала, - Пусть будет Митька. Просто, разговаривая-таки с бабушкой, Эдик думает, что это он с Митькой... Думает, что ему «заткнись, не гавкай» говорит, - и, посмотрев как будто сквозь меня, добавила, - Ни к чему тебе всё это.

Но на другой день, орудуя утюгом и сбрызгивая время от времени пересохшее бельё, бабушка снова стала рассуждать вслух:

- Он-таки, глупенький мальчишка... Он сам не понимает, что вытворяет... Но, ничего, скоро вырастет, и всё поймёт. И тогда ему станет очень стыдно, что так себя вёл с бабушкой. Со старенькой бабушкой, которая его с пелёнок вынянчила... Он обязательно когда-нибудь всё поймёт. У них не получится сделать из него негодяя!

Я уточнила:

- У кого у них? У Кольки с Митькой?

- Да-да, ни у какого-то там Кольки, или Митьки, или ещё кое-кого никогда не получится сделать негодяя из Эдика, в которого я столько любви и души вложила, - потом, помолчав, грустно улыбнулась, - мне-таки очень хочется, чтобы у них это никогда не получилось...

 

XV

 

Услышав громкий разговор, я забежала в зал. Тетя Ира и дядя Миша вели с моими родителями оживлённую беседу. После того, как у нас появился телевизор, они стали приходить ещё чаще, но на этот раз прогресс техники их не интересовал. Весь вечер только о том и говорили, что тётя Ира едет по путёвке на экскурсию в Москву.

- Конечно, поезжайте, Ирина Карповна, - поддерживала подругу Маня, - Диночка у нас это время поживёт.

Эта новость меня очень обрадовала, но тётя Ира возразила:

- Ой, Маня Эдуардовна, спасибо Вам огромное, но я уже договорилась с соседями. Диночка у Лиды будет. Их Зоя тоже как-то у нас ночевала, когда Лида на похороны ездила.

- Ну и что? - возразила я. – А Эдик её лучший друг. Пускай она у нас поживёт.

- Ты так хочешь, чтобы Дина жила с вами? - удивилась тётя Ира, - Тебе нравится Дина?

- Конечно.

- Почему? Она ведь больше с Эдиком играет.

- И со мной тоже. И вообще она добрая, и Эдик при ней меня не бьёт.

- А без неё он тебя бьёт? – брови тёти Иры задрались вверх.

- Ой, Ирина Карповна, знаете, как часто бывает среди детей: то игрушки не поделят, то ещё что. А когда Диночка к нам приходит, - она хитро подмигнула, - Эдику просто не до Светы. Так что может, с Лидой переговорите, и пусть они все вместе здесь будут?

- Да, нет же, знаете ли, ей ведь тогда и учебники к вам тащить надо. А так она уроки дома будет делать, а кушать и ночевать, когда Миша на дежурстве, тогда уж у соседей. А Вам всё равно большое спасибо.

После отъезда тёти Иры к нам, возвращаясь из школы, заглянула Динка и похвасталась, что папа разрешил ночевать у соседей, даже если он не на дежурстве. Косички-рожки украшали оранжевые бантики, придавая озорному лицу особую весёлость. Скороговоркой она сообщила:

- Мы вчера с Зойкой только в час ночи уснули и то, после того, как её мама нас отругала.

- А если бы ты ночевала у нас, - сказала я ей, - то наша мама до двенадцати на работе.

- Но папа же ваш дома.

- Да, - задумалась я, - наш папа, наверное, если б вы не спали, накричал на вас намного раньше, чем в час ночи.

 

В ближайшую субботу наш папа на работе задержался, потому что у него была командировка на Таманский полуостров. Мы все об этом знали и кушали вечером без него. А после ужина Маня, которая по субботам никогда не работала, засобиралась и, освежившись духами «Золушка» направилась прочь из дома.

- Ма, ты куда? – спросила я, когда та была уже в дверях.

- Скоро прийду, - ответила мать, не оглядываясь.

Однако пришла не скоро, сначала вернулся отец. Он привёз целое ведро креветок - таких маленьких рачков, которых бабушка отварила и мы, сидя все вместе за столом, весело «перерабатывали». Лишь только тогда на пороге показалась Маня.

- Где ты была? – непринуждённо спросил Борис.

- У Лиды Бойко. Зашла занять у неё денег немного, а то чувствую, что до получки не хватит. И, знаешь, как это у нас, женщин, бывает: слово за слово – вот и не заметила, как час прошёл.

- Ну, перед получкой и заняла бы, - пожал плечами её муж.

- Ну да! Ближе к концу месяца ни у кого денег нет.

- Мам, а мы уже почти всех рачков съели, - похвасталась я.

- Ну и на здоровье. Я их не люблю.

- Мам, а ты у тёти Лиды Дину видела?

- Конечно. Они там с Зоей о чём-то секретничали, даже не заметили, что я приходила.

Я удивилась. Мамы так долго не было... Если бы у нас всё это время кто-то сидел, я бы обязательно заметила, даже если б при этом с кем-нибудь секретничала.

 

Креветки, конечно, мы все не съели, так что было чем угостить, забежавшую пообщаться, Динку. Эдька застрял где-то у Митьки, и она, сидя за столом, в ожидании друга, развлекала меня, рассказами о приключениях в их классе.

- Дин, а тебе рачки нравятся?

- Ну, да. Очень вкусно. Я до этого только больших раков ела, а вот таких маленьких, даже никогда и не видела.

- А наша мама их не любит.

- А ваша мама, вчера у нас была, - Динкина вечная улыбка стала ещё шире.

- А она говорит, что вы с Зойкой её не заметили.

- Причём здесь Зойка? Зойка у нас не живёт, это я у них живу.

- А где ты вчера нашу маму видела?

- Как где? У нас дома. Я с балета пришла, вещи бросила, а они с папой моим о чём-то говорили, - она тараторила быстро, и мне это в ней очень нравилось, потому что, за сравнительно короткое время можно было получить уйму интересной информации. У меня, так разговаривать, никогда не получалось.

- А ты потом к Зойке убежала? – я всё пыталась в своём воображении привести в соответствие рассказанное Маней и Динкой.

- Ага. Только уроки ещё некоторые доделала. Но ваша мама раньше ушла.

- А как же она вас с Зойкой вчера видела?

- Не знаю, - вздёрнула плечами Динка, - наверное, потом ещё раз приходила.

Борис полулежал на диване с шахматным задачником, расставив на доске фигуры.

- Пап, почему ты в шахматы сам с собой играешь?

Он улыбнулся:

- А с кем мне играть? Ты ещё не научилась. Вот как начнёшь брату своему мат ставить, я с тобой играть буду.

- Не обязательно со мной. Можно, например, дядю Мишу позвать. Сегодня же суббота.

- Но ты, ведь, знаешь, что тётя Ира уехала. Приглашать в гости мужа без жены, не прилично. Так никто не делает, - преподавал отец теорию хорошего воспитания, предназначенную для меня, своей книжке, не отрывая от неё глаз.

- Тогда пойди ты к нему.

- И приходить – тоже неприлично, - он посмотрел на доску и передвинул несколько фигур.

Вот интересно! Когда взрослые позволяют себе то, чего детям нельзя, я встречала много раз. Они брали спички, допоздна смотрели телевизор, Маня с Колей ломала Эдькину кровать...

- Ещё никогда не видела, чтобы одному взрослому было неприлично делать то, что делает другой! – продолжила я свои рассуждения вслух.

- Ты это о чём? – отец отложил книжку и с любопытством посмотрел в мою сторону.

- Но мама-то ходила к дяде Мише.

- До того, как тётя Ира уехала?

- Не-е. Когда ты рачков привёз.

- А ты откуда знаешь? Ты же тогда дома была.

- Дина к нам на другой день приходила и сказала, что видела у них нашу маму.

- Ну и что она там делала?

- Ничего. С дядей Мишей просто разговаривала.

Борис занял сидячее положение и несколько минут молча смотрел через окно в даль. Потом, тряхнул головой, как будто хотел убрать и без того аккуратно зачёсанные назад волосы, и решительно поднявшись, вышел во двор, но вскоре вернулся с женой. В предчувствии бури, я шмыгнула в детскую, где, притаившись, старалась, по возможности, даже не шевелиться.

- Значит, мне ты сказала, что у Лиды деньги занимала, а на самом деле ходила к Мише? – голос отца был спокойный, но требовательный.

- Кто тебе сказал? – раздражённо вскрикнула Маня.

Я уже приготовилась, что опять достанется мне, но отец, медленно выговаривая слова, зарычал, равномерно набирая громкость:

- Какая разница?! Зачем ты к нему ходила?

- Да, на секундочку зашла. Хотела узнать, когда Ирина Карповна вернётся, - Маня вроде бы и оправдывалась, но почему-то таким тоном, каким она обычно меня ругала.

- На третий день после того, как та уехала? – не уменьшая звук, Борис громким голосом демонстрировал всю степень своего возмущения.

- Ну и что? Проходила мимо. Дай, думаю, уточню - на десять дней или на две недели экскурсия, - Маня тоже не снижала тон.

- Но ты соображаешь, что ты себе позволила? Даже если у тебя с ним ничего не было, ты подумала, что соседи скажут, как наши, так и те?

- Это ты, что себе позволяешь? – в Манин голос влились визгливые нотки, - Что значит «Даже если ничего не было»? Ты что ж допускаешь, что у меня с ним что-то было? Да как ты смеешь изводить меня своей ревностью?! Нет, я так больше не могу!

Хлопнув дверью, она выскочила, и до конца дня между мужем и женой выдерживалось молчание взаимной обиды. А среди ночи я проснулась от странного шороха, сопровождаемого каким-то бряцанием, раздающимся из постели родителей. Ну вот, подумалось мне, теперь ещё и дерутся.

- Мам, - произнесла я осторожно, - мне страшно.

- Ты что, доченька, тебе что-то приснилось? – отозвалась мать.

- Наверное, - что я могла ещё ответить?

- Так не бойся, мы с папой здесь. Мы никому тебя в обиду не дадим.

Я повернулась на другой бок и снова услышала непонятную возню.

- Мам, мне жарко, - драку в постели родителей хотелось, во что бы то ни стало, остановить.

- Раскройся, - последовал совет матери.

- А так мне холодно, - через минуту заявила я.

Отец недовольно встал и заменил мне одеяло. Лишь только после этого в спальне наступила тишина, а я умиротворённо заснула.

Утром родители вместе ушли на базар. Вернувшись, они о чём-то оживлённо беседовали, и обменивались за завтраком безобидными шутками. Я, глядя на всё это, радовалась и гордилась собой, будучи стопроцентно уверенна, что именно из-за моего вмешательства ночью, в доме господствуют теперь мир и дружба. Супруги даже в кино днём сходили, а вечером Маня потребовала от своей матери:

- Не укладывай её рано в постель. А то выдрыхнется до полуночи, а потом нам спать не даёт: то ей страшно, то ей жарко...

Ложиться спать не раньше Эдика?.. Да. О таком счастье я даже мечтать себе не позволяла. Мама, видно очень мне благодарна, за то, что не позволила им ночью подраться, разъяснила я себе такое щедрое её решение.

 

XVI

 

Тётя Ира привезла нам из Москвы большие шоколадные конфеты, Эдику механический конструктор с железными планочками и колёсиками, а мне куклу, небольшую, но в очень красивом платье. Я конечно при первой же возможности похвасталась подружкам новым приобретением и Люска радостно сказала:

- Так тащи эту куклу сюда.

- Не. Мама разрешает её только во двор выносить.

- Ну, пошли к тебе.

 

Мы сидели на крыльце и играли.

- Давай эту куклу разденем, - предложила мне Люська.

- Не надо, - воспротивилась я, как будто раздеть хотели меня, - она тогда не будет такой красивой.

- А я её всё равно раздену, - засмеявшись, она приступила к задуманному.

- Я маме расскажу, - заныла я.

- Ну и забери себе, раз ты такая жадина и ябеда, - подруга швырнула мне игрушку и, надув свои небольшие губки отвернулась, но не надолго. - Зачем ты тогда меня к себе привела, если даже ничем здесь играть не даёшь?

- Играть, а не раздевать, - упиралась я, - Когда я к тебе прихожу, я твоих кукол не раздеваю.

- Ой, раздевай, сколько угодно! – Люська надменно прикрыла глаза, но тут же оживилась, – Знаешь что, а пошли ко мне? Я со своими игрушками там буду делать всё, что мне захочется, а ты будишь с этой своей Олей играть.

Я согласилась, но выносить что-либо за пределы двора, можно было только с согласия взрослых.

- Мам, можно я к Люсе новую куклу возьму?

- А ты её там не потеряешь?

- Не.

- Не испачкаешь? У неё вон, ведь, какое платье. После стирки оно уже таким красивым не будет.

- Не, мам, не испачкаю!

Мы убежали. Люська действительно вынесла пару кукол и непрерывно одевала их и раздевала. Я, глядя на эти выцвевшие и уже не совсем чистые платьица, представляла себе, что моя Оля пришла к кому-то в гости на День рождения. У калитки показалась Нинка. Она жила на другой улице, считалась лучшая Люськина подруга и часто бывала в нашей компании. Но только мы начали играть втроём, как Маня позвала меня домой.

- Это тебя, наверное, кушать зовут, - сделали вывод девчонки, - Ты иди, покушай и приходи, а куклу, - Нинка выхватила у меня из рук, - оставь пока у нас.

- Не, лучше я ещё раз её вынесу.

- А ты попробуй, забери у меня, - засмеялась Нинка, пряча руки назад.

В это время снова из нашего двора раздался голос Мани, настойчиво зовущей меня домой.

- Да иди уж, - насмешливо сказала Люська, - ничего тут с твоей Олей не случится. Покушаешь и приходи.

 

- А кукла? – строго спросила Маня.

- Она у Люси и Нины осталась. Я ведь покушаю и снова играть пойду?

- Нет. Я хотела тебя сегодня искупать, так что пойди и забери куклу. Скажи, что после обеда не выйдешь.

Я вернулась, но во дворе подруги уже никого не было, и сколько ни звала Люсю, никто так и не показался. Забрала меня от чужой калитки Маня, недовольно ворча, что куклу я больше не увижу.

А дома она стала шлёпать меня по заднице, приговаривая:

- Я знала! Я знала, что этим всё кончится!

- Но если ты знала, - сквозь рёв закричала я, - то себя и наказывай! Я-то ничего не знала.

Мне и без неё обидно было, что подружки меня обманули.

- Ты как с мамой разговариваешь? - лёгкие шлепки перешли в увесистые удары.

Потом, закрыв лицо руками, я плакала, отвернувшись от всех, а Маня самодовольно произнесла:

- Ну вот, сама себя в угол поставила.

- Это тебе не угол, а стенка, - пояснила, не переставая реветь, я.

- Ты опять так со мной разговариваешь? А ну-ка быстро попросила прощения!

Я взглянула на Маню. Она с бабушкой разговаривала гораздо хуже, да и Эдька почти каждый день позволял себе в адрес матери отпускать всякие выражения, которые вежливыми не назовёшь. Почему же я должна следить не только за каждым своим словом, но и тоном, каким всё это произносится? Почему ни разу не было, чтобы она просила у бабушки прощения? И вдруг, потеряв всякую осторожность и забыв про страх, я выпалила:

- Ты плохая, ты злая! И всё равно я от тебя уйду, - но подумав, что мой уход ей больших неудобств не принесёт, добавила, - уйду и папу с собой заберу. А ты здесь останешься одна и будешь плакать!

Я вся сжалась, готовая к тому, что мать меня сейчас за такие слова убьёт, но та, водрузив руки на свою широкую талию, с любопытством спросила:

- Куда уйдёшь?

Она не должна знать, куда мы уйдём, потому что это секрет, решила я и ответила:

- Далеко. Ты там нас не найдёшь!

К моему великому удивлению Маня засмеялась и неспеша вышла из комнаты. С тех пор волю рукам она почему-то не давала.

 

Люська после всего этого как бы исчезла. Несколько дней она не появлялась на улице вообще, и звать её было бесполезно – их двор отвечал мне молчанием.

- Как ты думаешь, - решила я посоветоваться с братом, - может, она куда-нибудь со своими родителями уехала?

- Вряд ли. Я вчера вечером в их доме свет видел, - ответил он задумчиво, а потом злорадно добавил, - она просто от тебя прячется, чтобы куклу не отдавать.

Я дождалась вечера, а когда увидела освещённые окна, снова пошла звать подругу. Я даже без разрешения в их двор вошла и стала стучать в дверь. Люська показалась на пороге и, швырнув мне голую Олю, сказала, что одежду Нинка украла.

Так оно было или нет, но с Нинкой я с тех пор не только не дружила, но и старалась лишний раз даже не разговаривать. С Люськой тоже какое-то время не общалась, а тем самым разделила отношение к себе других детей на две позиции: одни мне сочувствовали и, осуждая Люську, тоже с ней не играли, другие – говорили, что из-за куклы подружки ссориться не должны. Потом всё сгладилось, и мы снова все вместе сидели у костра или на чьей-нибудь лавочке. А кукле Оле из лоскутков от Маниных платьев бабушка сшила новый наряд.

 

XVII

 

Весна подарила детям на каникулы хорошую погоду, много солнца и лёгкий тёплый ветерок. На нашей улице появилось новое развлечение. Привязав к старому кошельку длинную нитку, мы бросали его на тротуар. Как только случайный прохожий наклонялся, его находка, подпрыгивая, «убегала» в кусты, вызывая у нас бурный восторг и смех.

Вдруг мой брат уверенной походкой прошёл мимо нас, пытаясь идти в ногу с незнакомым мужчиной, таща его чемодан, немного перегнувшись в талии. Пролистав мысленно семейный альбом с фотографиями, я поняла: это дядя Изя - служивший в армии младший брат Мани. Он был в военно-морской форме, но бескозырка, сползая на глаза, болталась на голове Эдика. Я тоже к ним присоединилась, и сияющие втроём мы отворили входную дверь.

Бабушка от радости плакала, а дядя Изя обняв за плечи, утешал её. Потом он раскрыл чемодан и стал доставать подарки. Мне достался красный костюмчик «с начёсом» и игрушка «Доктор Айболит». Вспомнив Ирину Крповну, я тут же стала лечить кукол.

Сначала прослушала их со всех сторон, потом проверила горло и, пожав плечами, задумчиво произнесла:

- Ничего не нахожу, - так часто говорила тётя Ира, осматривая меня.

Но наблюдавшие за мной взрослые засмеялись, а я ничего не поняв, вопросительно глянула на бабушку.

- Если ты-таки врач, то обязательно должна что-нибудь найти, - пояснила она, смеясь, - ведь к врачам приходят только больные. А здоровым обращаться туда ни к чему.

Я тут же придумала кучу болячек, но вскоре мне эта игра надоела и я подсела к столу,

где дядя Изя учил Эдьку азбуке Морзе, чем купил его с потрохами. Меня же он почти не замечал, поэтому, несмотря на подарки, я подумала, что это некое подобие Коли, однако была сильно удивлена, когда тот сказал брату:

- Если ты девчонку бьёшь, то какой же ты воин? Настоящий воин с девчонками не дерётся!

Через неделю дядя Изя уехал и всем, даже мне, стало без него скучно.

 

Каждый день становился всё длиннее и теплее, но Маня по-прежнему кутала меня не по сезону, уверяя, что я ещё маленькая и не могу определить холодно или жарко. Чтобы опровергнуть эти её утверждения, я однажды, когда внезапно подул холодный ветер, забежав во двор, попросила бабушку дать мне кофту. Отец в это время подвязывал виноград.

- Не смей заходить в дом, - обратился он к тёще, - там Маня спит.

- Я тихонечко, - сказала бабушка, - ты же слышал, ребёнку холодно.

- Перебьётся тот ребёнок! – закричал вдруг Борис, и я подумала, что если мама и проснётся, то скорее от его крика.

- А если она простудится?

- Простудится, значит, ты будешь в этом виновата, потому что напяливаешь на неё вечно двадцать пять одёжек. Детей закалять надо!

- Какой ты грамотный! – возмутилась старуха, - Что ж ты жене своей такие вещи не говоришь? Ведь это она требует от меня, чтобы Света была, как можно теплее, одета. А где твои глаза, когда она ребёнка целыми днями в постели держит? – бабушку, казалось, прорвало: и её осанка и выражение лица говорили о том, что она сейчас способна на что-то сверхъестественное, - А ты знаешь, зачем она это делает? Не знаешь? Так поспрашивай соседей, может, они тебе кое-что объяснят!

- Да, как ты, старая, можешь мне такое говорить?! Ты же сейчас на свою дочь грязь льёшь! – весь красный, Борис махал перед бабушкиным лицом руками.

- А что я могу поделать, если она сама постоянно в эту грязь лезет?

Мама тоже лезет в грязь?.. Вот это да! Меня очень удивила такая новость. Я знала, что бабушка часто сердилась на Эдьку, за то, что тот приходил весь с ног до головы испачканный. Маня при этом говорила: «Ничего страшного, он мальчишка». Теперь мне стало понятно, почему мать защищала сына: она тоже бегала иногда по грязным канавам и глубоким лужам. Как жаль, что я сама этого ни разу не видела... Значит, когда я лежу в постели, она не только Эдькину кровать ломает...

А бабушка продолжала:

- Вёл бы ты себя по-другому, запретил бы тому Коле на порог-таки сюда ступать, когда тебя дома нет, так и Маня не посмела б такое вытворять. Знаешь, жена мужа побаиваться должна, тогда и уважать и любить будет. А ты только то и можешь, что передо мной, старухой, руками тут махать, да на детей кричать. Не получается у тебя по-мужски с этим Колей разобраться, да на свою жену управу найти, так чего ж ты от меня-таки хочешь?

- Чего хочу? – он зло смерил её с ног до головы, - Да, что б ты сдохла, мама!

Они разошлись в разные стороны: Борис продолжал подвязывать виноград, а бабушка зашла в дом и вынесла мне кофту.

Через некоторое время поднялась и Маня.

- Ну, что нажаловалась моему мужу? – раздавался из дома голос моей матери, - Хочешь нас развести? Ничего у тебя не получится! Что бы ты обо мне ни говорила, Боря тебе не поверит, потому что он не любитель грязных сплетен.

Она говорила всё это очень громко, так, что, сидя на качели, я слышала каждое её слово. Отец, находившийся к дому ещё ближе, чем я, прекратил работу и стоял молча.

В тот день я заметила, что он и бабушка перестали друг с другом разговаривать. Но только разговаривать... Когда Борис приходил с работы, его всегда ждал поданный молчащей тёщей обед. Убирать за собой со стола, он тоже не имел привычки. Наглаженные рубашки и брюки были, в основном, заслугой не жены.

 

Несмотря на свои обиды, бабушка следила всегда, чтобы нами, детьми, все требования родителей безупречно выполнялись. Поэтому, когда Эдик однажды достал из нижнего ящика буфета блестящий металлический цилиндр, она строго ему сказала:

- Внучек, ты забыл, что отец запретил тебе эту вещь брать? А ну-ка быстренько положи на место.

Правда, её слова уже большой роли не играли. Глаза мальчишки азартно блестели, и он со всех сторон рассматривал загадочный предмет, диаметром чуть больше, чем железный рубль, и длиной с молочную бутылку. С одной стороны этой штучки выглядывала небольшая черная пластмассовая ручка, с другой – красовался неглубокий, как на большом шурупе шлиц. Его-то мой брат и пытался открутить.

- Эдик, ты слышишь, что я говорю? Знаешь, что тебе папа за это сделает?

- Заткнись и не мешай, - огрызнулся внук, - Ничего мне папа не сделает. Они с мамой ушли в кино и до половины одиннадцатого их здесь не будет. А ты ему ничего не расскажешь, потому что вы с ним не разговариваете.

- Как знаешь, - обиженно поджала губы бабушка и прошла в зал, смотреть телевизор.

Я расположилась рядом, положив свою голову ей на колени. Под мурлыкание диктора, сообщающего последние новости, мы с ней обе задремали, и обе одновременно подскочили оттого, что в кухне вскрикнул Эдик. Вбежав в соседнюю комнату, я увидела брата, забившегося в угол, на правой щеке красовалось багровое пятно в виде пятерни. Над ним стоял бледный и злой Борис, держа в руках то, что ещё несколько минут назад так привлекало внимание его сына. Положив вещь на её прежнее место, он молча прошёл в спальню. Не менее бледная, чем её муж, Маня в оцепенении стояла посреди комнаты, её согнутые в локтях руки, казалось, никак не могли определиться опуститься им вниз или вознестись кверху. Тишину нарушила бабушка:

- Вы, что, в кино не попали? - спросила она, немного осевшим голосом.

- Мы этот фильм уже видели, - очень тихо ответила ей дочь, отпустив наконец-то свои руки.

Загадочная тишина, нарушаемая лишь тиканьем часов и посвистыванием закипающего чайника, ещё какое-то время наполняла наш дом, но вскоре Маня обрела свой привычный командный облик, и недовольным голосом предъявила претензии своей матери:

- Зачем ты Эдику разрешила брать эту вещь?

- Я ему разрешила? А тот Эдик когда-нибудь слушал-таки, что я ему говорю? Ты же сама приветствуешь, что для него, всё, что говорит бабушка – это так, пустой звук, - она щёлкнула в воздухе пальцами, - А ведь я-таки его уговаривала... Я его просила... Не веришь, можешь Светочку спросить.

- Ладно, - Маня устало сморщила свой нос, так что один глаз почти закрылся, и очень тихо спросила, - Он знает, что там внутри?

- Ты бы сначала спросила, знаю ли это я.

- Да, ну брось. А где ж, по-твоему, то золото?

Бабушкины глаза испуганно округлились, и, закрыв рот руками, она медленно побрела стелить мне постель.

 

Сгораемая любопытством, я поинтересовалась утром у бабушки:

- А что за золото лежит в той железке, которую Эдик вчера брал?

- Какое золото? В какой железке? – она изобразила удивление, но глаза почему-то нервно стали бегать из стороны в сторону.

- Ну, ты, что, забыла? Эдик вчера взял железку, которую ему папа не разрешает брать, а мама потом тебе сказала, что там внутри золото.

- Ах, вот ты о чём, - бабушка натянула улыбку, и, поняв, что я случайно подслушала их с Маней разговор, решила мне всё объяснить, - Понимаешь, голубушка моя, когда вещь очень дорогая, то про неё говорят, что она – золото. Эту штучку папа с работы принёс, и она стоит больших денег. Потом ему надо будет отнести её назад, и он очень-таки переживает, чтобы вещь эта не поломалась.

Всё это выглядело правдоподобно, но более точные сведения я решила получить у самого владельца.

- Пап, а как называется та штучка, которую Эдик вчера без разрешения взял?

- Глубинные часы.

- А где же у них стрелочки?

- Это у обыкновеных часов есть стрелочки, а для глубинных они ни к чему, ведь на глубине темно и ничего не видно, - отец улыбнулся, но улыбка оказалась какой-то кислой, а правый уголок губ почему-то нервно задёргался.

- А зачем на глубине часы, если там всё равно ничего не видно?

- Много будешь знать, скоро состаришься, - прозвучал совсем не понятный мне ответ, но Борис произнёс его таким тоном, что я не только не рискнула задать по поводу тех часов ещё хоть один вопрос, но и вообще предпочла скрыться с глаз отца долой, как можно быстрее.

 

XVIII

 

Было тёплое Первомайское утро. После завтрака Эдька, взяв небольшую рогатку и металлические пульки, убежал. Через некоторое время нарядная с двумя воздушными шарами в сопровождении отца, ушла смотреть наш Крымский парад и я, будучи очень довольной, что старшего брата по-близости нет, а значит, мои шарики от его оружия не пострадают. Мы шли. Почти во всех дворах звучала музыка, причём везде одинаковая, потому что воспроизводилась, выкрученными на полную громкость, репродукторами местного радио. Когда проходили мимо цветущих деревьев, эта музыка сливалась с жужжанием пчёл, и свежий запах цветов поднимал настроение, создавая какую-то лёгкость во всём теле. Каждый год первого мая примерно в одно и то же время мы с отцом проходили вдоль нашей улицы, и всегда при этом раздавалось «Утро красит нежным светом...» Я была уверенна, что песня эта придумана вместе с праздником, и очень удивилась, узнав, что Первое мая празднуют во всех странах. Гордость за себя и своих близких, родившихся в Советском Союзе, задирала кверху мой курносый нос при звуках знакомой мелодии. Ведь только советские люди понимали слова, которые так радостно кем-то распевались.

Когда мы достигли цели, Борис, увидев перегородивший одну из улиц, грузовик, приподнял меня и поставил внутрь кузова. Несмотря на то, что там уже стояли дети, мне это не понравилось.

- Пап, сними меня отсюда.

- Стой-стой, - ответил отец довольным голосом, - там ты всё увидишь, а здесь – ничего.

- Но я не хочу...

Как объяснить, что для меня главное было не только всё увидеть, но и кричать, изредка дёргая его за руку: «Пап, пап, посмотри..»? Но даже сказанных мною слов, Борис не услышал, потому что заиграл духовой оркестр, и колонны двинулись.

 

Возвращались мы практически молча, потому что папа, оказалось, не видел ничего, что в той или иной степени заинтересовало меня.

А дома шла активная подготовка: до прихода гостей оставалось несколько часов.

- Вернулись? – у Мани с утра было отличное настроение.

- Мам, а я Андрюшку видела.

- Вы, что тётю Наташу встретили?

- Да, нет же. Он сам со своей школой шёл.

- Не может быть. Ты обозналась. Дети идут в колонне, начиная с пятого класса. Эдик там был?

- Не, Эдика не заметила, а Андрюшку видела. А ещё Нюрку и Наташу.

- Какую Наташу?

- Как какую? С нашей улицы. Ты, что Наташу не знаешь?

- А-а. Ну-да, я просто не сразу поняла. Их ты, конечно, могла увидеть, а вот Андрея ты с кем-то перепутала.

Калитка открылась, и под лай собаки к дому приближалось нарядноё семейство Бероевых.

- Вы знаете, - весело заявила Наталья Семёновна, - мы вот решили, не заходя домой, сразу к вам. Извините, что раньше времени, но Мань, ты мне сейчас халатик какой-нибудь дашь, и мы вместе хозяйничать будем.

- Ой, Наташа! Да у меня, можно сказать, всё готово. Только горячее осталось, но это я поставлю, когда уже все соберутся. Вы правильно сделали, что домой не стали заходить, а то потом автобус ждать пришлось бы...

- Тётя Наташа, а я Андрюшку на параде видела.

- Да. Представляешь, она твоего Андрея сегодня с кем-то перепутала, говорит, что он в колонне шёл.

- Так он действительно шёл, - посмотрев на меня, Наталья Семёновна утвердительно закивала головой, - ты не обозналась.

- А что седьмая школа начальные классы тоже привлекает к демонстрации? – удивилась Маня, - Эдик у нас в этом году первый раз пошёл.

- Да, как сказать? Вообще-то там тоже... Но Андрей - отличник. А отличники всех классов возглавляли колонну.

- Андрей – отличник? Вот умница какой, - похвалила Маня и выразительно посмотрела на своего сына, который только зашёл в дом. В её голосе слышались какие-то нотки зависти.

Неужели мама также мечтает, не стоять молча на грузовике, а гордо идти посреди улицы, чтобы все на неё смотрели, подумалось мне, потому что я завидовала Андрюшке своей белой детской завистью.

 

После игры «в хоккей», когда мы с Таней стояли на воротах, а наши братья гоняли по траве палками остаток от какого-то старого мяча, я забежала попить воды. Маня, уже переодетая в праздничное платье, нарезала хлеб и о чём-то беседовала с Юрием Петровичем. Они сидели вдвоём на веранде, дверь которой, вопреки хорошей погоде была прикрыта. Гость внимательно смотрел на хозяйку, как будто видел её в своей жизни первый раз.

- Нда, - скептически улыбнулся он, - а Борис?

- Борис в следующую субботу работает, так что можешь не бояться.

- Ты не поняла, - Юрий Петрович говорил медленнее и тише обычного, - Что скажет Борис, если я ему передам этот весь наш разговор?

- Но ты же не передашь?

- Так вот ты какая, Маничка, - он больше не улыбался, но продолжал внимательно изучать весь облик моей матери, - а сразу, ведь и не скажешь, что ты способна на обман.

Но, мама не обманывает, я сама слышала, как отец сообщил ей, что в следующую субботу работает, подумала я, но ничего не сказала, потому что встревать, когда взрослые разговаривают, считалось преступлением.

Маня засмеялась:

- А я вот не знала, Юр, что ты лишён чувства юмора. Я ведь пошутила, а ты так всё это всерьёз воспринял. Совсем шуток не понимаешь.

- Значит, я не понимаю шуток? – Юрий Петрович снова улыбнулся, - А если моя Натали так с твоим мужем пошутит? Я ведь тоже часто на сутки в часть ухожу. У Бориса с чувством юмора всё в порядке? Как ты думаешь?

- Ну, ладно, всё, - мне показалось, что мать из-за чего-то сильно рассердилась, - давай прекратим и забудем. Я действительно не способна на обман, и у нас в любом случае ничего б не было.

- А зачем же предлагала?

- Может, я тебя проверить хотела. Решила узнать, а ты способен на обман?

- Узнала? – комнату наполнил раскатистый смех Юрия Петровича.

Он неспеша поднялся и вышел во двор, однако не надолго, потому что вскоре все с шутками стали усаживаться за стол.

Ещё не был произнесён первый тост, все только старательно наполняли тарелки, когда Юрий Петрович вдруг обратился к моему отцу:

- Знаешь, Борис, мне надо с тобой поговорить, - он вдруг замолчал, изучающе глядя на Маню.

Я, сидевшая на краю нашего детского стола, тоже посмотрела на мать. Её лицо было совсем белым, как будто стены отсвечивали. На фоне разрумянившейся Ирины Карповны это выглядело странно, и я подумала, что, наверное, у мамы болит голова, но она стесняется при гостях в этом признаться.

- Ты хочешь сейчас со мной поговорить? - уточнил Борис.

- Да, вот, меня интересует одна вещь... Ты насос какой мощности установил?

- В колодце? Пятьсот ватт.

- Пятьсот ватт? – Юрий Петрович снова посмотрел на Маню, которая вдруг раскраснелась сильнее, рядом сидящей, подруги, и очень весело засмеялся, - А я думал где-то два киловатта. Представляешь, как я заблуждался?

- Юрий Петрович собирается построить свой дом и установить в колодце насос? – произнесла Маня скептически и надменно.

- Чего это ты, Мань, Юру по имени-отчеству? – удивилась тётя Наташа.

- А мне так больше нравится. Я, между прочим, имя Маня тоже не люблю. Мария Эдуардовна всё-таки звучит немного лучше.

- Хорошая идея, - оживился Юрий Петрович, - предлагаю с сегодняшнего дня обращаться друг к другу только по имени-отчеству, - он почему-то опять весело засмеялся, глядя на мою мать.

- Поддерживаю, - произнёс дядя Коля, - Мы всё-таки все здесь люди интеллигентные, так и будем вести себя интеллигентно.

Однако по непонятным мне обстоятельствам полные имена прилипли только к женщинам и к Юрию Петровичу. К Коле и Мише все обращались по-прежнему.

 

XIX

 

Наступило лето. Дома стали часто произносить непонятное мне слово ЛЕНИНГРАД, а однажды Маня сказала, что уезжает и её целую неделю не будет.

- Что тебе привезти? – спросила меня мать.

- Ничего, - теперь это был мой стандартный ответ на подобные вопросы.

- Я-то всё равно что-нибудь привезу, но если ты сейчас признаешься, о чём мечтаешь, то мне легче там будет найти для тебя что-то интересное.

О чём мечтаю? Меня давно интересовал вопрос: почему есть заводные машинки, которые сами ездят, но я ни разу не видела заводную куклу, которая сама ходит. Этакая дискриминация женских интересов, можно сказать, чуть ли ни с самого нашего рождения.

- Ты не знаешь, - спросила я Маню, - бывают заводные куклы?

- Ты всё ещё хочешь большую куклу? – она не ответила на мой вопрос.

- А заводные куклы большие?

- Заводные? Как это, заводные куклы?

- Ну те, которые сами ходят.

- А что, такие бывают? - Маня задумалась.

- Не знаю. Но если бывают, то привези. Всё равно какую, большую или маленькую, главное, чтобы она ходила. Ну, а если таких не бывает, - мне хотелось, раз уж с непривычной для меня настойчивостью, вдруг спрашивали, чего я хочу, обсудить все варианты, - то тогда большую. Самую большую, какая только в мире есть.

- Хорошо, - она улыбнулась и пошла упаковывать чемодан.

Провожать её на вокзал меня не взяли.

- Это далеко и ты устанешь, - сказала Маня и, поцеловав меня, направилась к калитке.

- Не так уж это и далеко, - уточнил Эдька. - Просто, толку от тебя? Я-то хоть маме сумки помогу нести. А ты? Так, что сиди дома.

Он побежал догонять родителей, а мы с бабушкой остались.

- Бабусинька, а целая неделя, это сколько?

Она подвела меня к календарю и неспеша стала объяснять. Уже через полчаса я распевала новую песенку:

Понедельник, вторник,

Середа, четверг,

Пятница, суббота,

И воскресный день.

- Как ты думаешь, - спросила я, укладываясь спать, - мама привезёт мне заводную куклу?

- Заводную куклу?

- Ну, да. Куклу, которая сама ходит.

- А что ещё она должна сама делать?

Я задумалась.

- Бабушка, а бывают куклы, которые кушают?

- Ну, тогда они должны ещё писать и какать.

Мне стало смешно.

- А что такие тоже бывают?

- Бывают, - грустно вздохнула она, - только некоторые из них потом вырастают и начинают бабушке грубить.

- А я своей кукле ни за что не разрешу бабушке грубить.

- Я ничуть в этом не сомневаюсь. Твоя кукла будет такой же чудесной, как и ты. Только твоей бабушки тогда уже не будет.

- Почему? Бабушка, почему тебя не будет?

Она погладила меня по щеке своей шершавой морщинистой рукой, убрав с лица волосы, и мягко коснувшись моего лба теплыми губами, сказала:

- Спи, уже поздно, а про кукол завтра поговорим.

 

Я проснулась от того, что под окном один осмелевший воробей своим громким чириканием пытался доказать Дрынде или какой-то другой кошке своё право на существование, спрятавшись при этом в густых ветвях старой груши. Солнце не успевшее подняться выше верхушек деревьев сообщило мне о раннем утреннем часе. Маня в таких случаях уговаривала обычно поспать ещё немножко, потому что сама, работая допоздна в вечерней школе, не любила рано вставать. Но она была далеко, а бабушка мой подъём одобрила:

- Вот и хорошо, что ты встала. А днём, как все детки в твоём возрасте, немного поспишь.

Вскоре проснулся и Эдька, но идти умываться наотрез отказывался.

- Я и так чистый, - кричал он, - так что ты мне здесь не командуй, а давай пожрать!

- Это ты здесь не командуй, - спокойно сказала бабушка, - а кушать ты у меня не получишь, пока зубы не почистишь.

- Ах, так? Ладно-ладно. Мама всего лишь на неделю уехала. Она приедет – она тебе даст! Она тебе покажет, как меня голодом морить! Я ей всё-ё-ё про тебя расскажу!

Бабушка, глядя на внука, улыбнулась и сказала:

- Твоя мама приедет только через неделю. И ты ей ничего не расскажешь, потому что к тому времени умрёшь с голоду, если немедленно не пойдёшь умываться, - она повернулась и пошла ковыряться в огороде.

Эдька какое-то время слонялся по дому, а потом всё-таки пошёл и умылся. Разыскав бабушку, он закричал ей издалека:

- Ба, я уже готов, иди, жрать мне давай!

- Я на тебя столько времени потратила, уговаривая умыться! А теперь мне некогда. Вот дополю грядку до конца, помою руки и тогда дам тебе покушать.

- Ты что? Хочешь, чтобы я с голоду здесь умер?

Но бабушка ему не ответила, продолжая работать.

Потом брат уплетал свою любимую рисовую кашу, рассказывая нам, как возле канавы видел живую черепаху. Поев, он сказал: «Спасибо» и за всю неделю ни разу бабушке не нагрубил. Даже иногда предлагал ей свою помощь. Однако ровно через семь дней он снова стал привычным для меня Эдькой.

 

Маня приехала утром, ещё до того, как Борис ушёл на работу, но я услышала её голос, когда она уже с дороги помылась и, кушая салат из свежих овощей, рассказывала бабушке о своих впечатлениях. Сорвавшись с постели с криком: «Ура наша мама приехала», я выскочила на веранду. Мать обняла меня и, убрав волосы с глаз, сказала, что я выросла.

- Мам, а ты куклу купила? – мне натерпелось узнать, бывают ли всё-таки они заводные.

- Купила, - мама одарила меня загадочной улыбкой.

- Заводную?

- Послушай, - она обиженно поджала губы, - ты маму ждала или куклу?

- Маму, - потупившись, ответила я, поняв, что кукла не заводная.

Одеваясь, я думала о том, что если кукла не заводная, то значит очень большая. Мы, ведь, так договаривались. Она, наверное, такая, как у Гали, а может быть ещё больше. Галина кукла была всего лишь на голову меньше её самой.

После завтрака мать отдала мне коробку. Я открыла, но то, что там лежало было раза в два меньше ожидаемого. Видя моё разочарование, Маня пояснила:

- Заводная, потому что «мама» говорит, - она несколько раз перевернула игрушку, и та издала что-то вроде «ква». На слово «мама» оно походило мало.

Еле сдерживая слёзы от обиды, я сказала:

- Заводная, это если ключиком заводится.

- Но я же не знала, - как бы удивилась Маня.

- Я тебе говорила, что она должна сама ходить.

- Но таких не было, а ты сказала, что тогда можно просто большую куклу купить. Она ведь большая, больше всех, которые у тебя есть.

- Я просила самую большую в мире.

- Так может она и есть самая большая в мире.

- Нет, потому что у Гали кукла больше этой.

- Осечка, - подмигнула Маня своей матери, - откуда ж мне было знать какая там кукла у Гали.

Потом она вдруг на меня рассердилась и сказала, что если мне игрушка не нравится, то её заберёт другая девочка.

- А ты мне большую купишь?

- Ну, уж нет! Раз не понравилось, что я для тебя выбрала, то больше покупать тебе ничего не буду.

Такое положение дел меня не устраивало, и свою «синицу в кармане» я утащила к другим игрушкам. В детской Эдька любовался новым приобретением. Ему повезло больше: его корабль мог сам плавать по воде, потому что внутри его была батарейка. Брат сказал, что игрушки на батарейках ещё лучше, чем те, которые заводятся ключиком.

 

В тот день и на следующий к нам постоянно кто-то заходил и Маня, не уставая, повторяла свой рассказ о том, как она совершала пять экскурсий в день по музеям, а шестую по магазинам. Каждой Маниной посетительнице я должна была показывать, что мне мама привезла из Ленинграда, то есть свою новую куклу.

Потом, чтобы меня каждый раз не дёргали, я как бы нечаянно, оставила её у стола, где Маня демонстрировала все привезённые покупки, и тихонечко себе сидела в соседней комнате, обходясь другими игрушками. Мать же, наверное, решила, что меня в доме нет, когда увлечённо рассказывала:

- Свете я ещё вот куклу купила.

- Красивая. Ей понравилась?

- Ещё бы! Такая кукла и не понравится? Там, правда, и побольше была, но я видела, как маленькая девочка тащила огромную, больше себя коробку, а мать её постоянно подгоняла. Мне, прям, даже жалко стало того ребёнка, и я купила поменьше. Да и потом, знаете, та кукла стоила пятнадцать рублей, а эта пять, - видно Маню какое-то время мучило угрызение совести, что не выполнила мою просьбу и она перед соседкой, которая даже не была её подругой, вдруг стала оправдываться. А потом той же соседке захотелось показать, какая она заботливая мама, - А Эдику одну вещь купила, пять магазинов в поисках обошла. Он ещё не знает, я спрятала. Вот исполнится двенадцать лет – подарим ему на День рождения. Это конструктор, но не простой, а электрический. Представляете, он сможет собирать всякие там устройства, которые от батарейки работают.

Мне вдруг захотелось заплакать. Если до этого я себя утешала тем, что Маня не видела в магазине куклы больше моей, то теперь точно знала, она просто не захотела её покупать. Кроме того, было обидно, что Эдьке досталось две вещи на батарейках, а мне ни одной, и я сильно засомневалась, что заводных кукол не существует.

Мама специально спросила меня, о чём я мечтаю, подумала я, чтобы именно такие игрушки мне не покупать. Я решила больше никогда не признаваться ей о своих мечтах, но, несмотря на этакую внутреннюю решительность, слёзы помимо моей воли потекли из глаз.

Маня пошла провожать гостью до калитки, тем не менее, я старалась плакать тихо, беззвучно, прекрасно понимая, что это не тот случай, когда мой плачь может что-либо в этой жизни изменить. Хотелось, как можно дольше, оставаться в этой комнате одной и даже бабушке я бы в тот момент, наверное, не обрадовалась. Но в детскую заглянул Борис. Я его по-своему любила, но как защитника или друга уже давно не воспринимала, поэтому поделиться «наболевшим» именно с ним желания не было. Однако он стоял над головой, спрашивал, что случилось, и надо было что-то отвечать.

- Я хотела заводную куклу, - попыталась как можно быстрее объяснить ситуацию я, чтобы Борис, удовлетворив своё любопытство, поскорее от меня ушёл, - она должна была сама ходить, а мама мне такую не привезла, и большую тоже не привезла.

- Подожди, но ведь мама привезла тебе куклу, - отец смотрел на меня строго, сердито, но немного удивлённо.

- Она не заводная, - я повторила своё недовольство другими словами, - Я не такую просила. Для Эдьки она нашла не просто заводные игрушки, а даже на батарейках...

- Ты хочешь себе игрушку на батарейках? – отец вдруг, достав из моего кармана носовой платок, вытер мне слёзы и сел рядом на пол.

- Хочу, - призналась я.

- Хорошо, - сказал он, - я тебе куплю.

- Ты? Но тебя мама заругает, - я знала, что с тех пор, как Коля перестал приносить подарки Эдику, возмещая это деньгами, Маня запретила мужу меня «баловать».

- Мама меня заругает? – он улыбнулся, и его зелёные глаза стали красивыми, как свежие конфеты «Дюшес», - Не заругает. Это я заругаю её.

Посидев ещё некоторое время со мной молча, он ушёл, а на другой день, прийдя с работы, при всех протянул мне небольшой свёрток.

- Знаешь, - сказал папа, - заводных кукол, мне объяснила продавщица, не бывает. Игрушек на батарейках пока в нашем магазине нет. Мы же не в Ленинграде живём, - он смерил осуждающе с ног до головы свою жену, - Но я принёс тебе другую интересную игрушку.

Это был трактор. Заводной трактор с настоящими резиновыми гусеницами и шестью крутящимися колёсами.

- Он может двигаться быстро, медленно и очень медленно. А ещё может ехать назад, - объяснил мне папа и показал, как управлять столь сложным видом транспорта.

- Да? – Эдька сначала с завистью посмотрел на игрушку, потом требовательно на свою мать, - А вот мне в её возрасте таких игрушек не дарили!

- Зачем ты купил ей эту машину? – закричала Маня, - Она девочка, и с машинками не играет!

- Не играю, потому что у меня их не было, а этой буду играть! – заявила я.

- Я не с тобой разговариваю, - оборвала меня мать и обратилась снова к Борису, - Как ты мог сделать покупку только одному ребёнку? Что ты за отец?

- Она просила у меня заводную игрушку, вот я и купил. Кто ж тебе виноват, что ты не выполнила её просьбу, а от твоего подарка, девчонка сидела, забившись в угол, и плакала. Что ты за мать, если, шастая там по магазинам, не смогла купить дочке ничего, кроме примитивной куклы, которую и в Крымске приобрести можно?

- Это не правда! Ей понравилась кукла! – взвизгнула Маня и обратилась ко мне, - Ты что, плакала?

Я кивнула, но от страха, что сейчас выпустив наружу свой характер, мать заберёт у меня и куклу и трактор, боялась произнести хотя бы слово. Однако, сбавив крик до спокойного тона, она сказала:

- Ну, ладно. Но трактор будет игрушкой для двоих. Так что, сынок, если захочешь, можешь тоже им играть.

- А ты, если тебе так тот теплоход нравится, тоже можешь его брать, - обратился ко мне отец. Что на него в тот день нашло, похоже он и сам не понимал.

- Ну, уж нет! – Маня снова сорвалась на крик, - Она его тут же поломает! Она ещё маленькая для таких игрушек.

- В таком случае, - усмехнулся Борис, - Эдик уже большой для трактора.

Он повернулся и пошёл мыть руки, а я поняла, что в отличие от всех других моих игрушек, понравившихся брату, эту Маня у меня ни при каких обстоятельствах уже не заберёт. То ли поэтому, то ли по каким другим причинам, несмотря на то, что трактор не был пределом моих мечтаний, он стал одной из самых любимых вещей. И когда в дальнейшем от равнодушия Бориса, у меня наворачивались на глаза слёзы, я брала в руки тот самый трактор, и мне казалось, что у меня в этой жизни два папы...

 

XX

 

Вместе с летней жарой пришло много изменений и новшеств. У Люськи родился братик, и она «с барского плеча» позволяла иногда нам с Галей катать его в коляске по всей улице. Ирина Карповна и дядя Миша купили телевизор и стали реже заходить к нам в гости. Наша семья, единственная на улице, приобрела холодильник.

А ещё у нас поменялись соседи. Те самые, у которых когда-то побывали воры. Теперь вместо тёти Оли, дяди Вани и их внука Вовочки, полностью оправдывающего своё имя, рядом с нами поселились тётя Лида с дядей Сашей. А летом, как мне сказали, у них всегда будет гостить их взрослая дочь Рита со своим мужем. Тётя Лида работала поваром в столовой, её муж – железнодорожником. Они стали новыми друзьями моих родителей: по субботам смотрели у нас КВН, всегда при встречах шутили, часто угощали грушами из их сада. Мы с братом иногда забегали к ним во двор, встречаемые приветливыми улыбками хозяев. Дядя Саша показывал Эдьке большущий фонарик, с которым он работал, а также всякие цветные стёклышки. Однажды сосед даже подарил нам синюю лампочку. Эдька как-то попробовал меня толкнуть и прогнать домой, но тётя Лида его отругала, сказав, что если ещё раз что-то подобное заметит, то Эдик к ним приходить больше не будет. После этого, соседский двор стал, пожалуй, единственным местом, где мы с братом были дружны.

 

Скандалы Мани со своей матерью, в которых бабушке предлагалось покинуть наш дом, участились. Та, бывало, возражала, что ей деваться некуда, но иногда соглашалась, обещая навсегда уехать к своей сестре. В этом случае я поднимала громкий рёв, и они обе говорили, что бабушка всегда будет с нами. Правда после того, как я успокаивалась, она подходила ко мне и спрашивала:

- Любушка моя, почему ты так не хочешь, чтобы я уехала?

- Мне без тебя будет плохо.

- Но ты-таки должна понимать, что бабушка не вечна. Когда-нибудь я умру, но ты ведь не останешься одна. У тебя есть мама, есть папа.

Разговоры о смерти я не любила, и задумываться о том, почему люди уходят из жизни, мне тогда ещё не хотелось.

- Ты не умрёшь. Ты будешь вечно.

- Голубушка, но так не бывает. Все рано или поздно умирают.

- А ты - не все. Ты будешь жить вечно.

Нашу семью многое отличало от других, и поэтому я вполне допускала, что для моей любимой бабушки могут быть в природе какие-то исключения.

 

Учебный год закончился, и Маня приступила к ревизии в своём маленьком рабочем чемоданчике. Я с любопытством рассматривала всё, что она оттуда доставала.

- Ой, мам, какое ведёрко интересное, только без дна - меня заинтересовал небольшой блестящий предмет.

- Это не ведёрко, а усечённый конус, - по-учительски объяснила мне мать.

- Да? А я думала ведёрко.

- Любое ведёрко – это тоже усечённый конус.

- Правда? Так что, это не правильно говорить: «Принеси ведро воды»? Надо сказать: «Принеси усечённый конус воды»?

Маня почему-то весело засмеялась, а потом, отдав мне заинтересовавшую меня штучку, к моему удивлению, разрешила вместе с ней пойти на улицу.

- Только не потеряй и не поломай, - предупредила она.

Я выглянула за калитку: детворы было не много, но вполне достаточно для общения. Поскольку там стоял и Эдька, некоторое время муха сомнения ползала по тарелке моего ума, но в конце-концов жажда дружеских бесед взяла верх.

Все вяло о чём-то говорили, и казалось, даже не заметили моего приближения. Потом замолчали, подыскивая новую тему для болтовни. Вдруг Гришка выхватил из моих рук тот самый конус и, улыбаясь, кому-то лукаво подмигнув, он объявил:

- Теперь это моё.

Я удивилась: Гришка никогда меня не обижал - и жалобно заныв, попросила:

- Гришь, отдай, пожалуйста. А то меня мама ругать будет.

- Не отдавай, - обратился к соседу Эдька, - пусть разревётся, тогда её домой загонят.

Гришка повернулся к моему брату:

- Я ж не ты. Я не буду связываться с маленькой девочкой, - он отдал мне жестянку, - На. Не надо плакать, я пошутил. Я с тобой хотел связаться, - Гришка снова обратился к Эдьке, - Думал, что ты, как брат защищать её полезешь...

- Я? Её? Да нафик она мне сдалась! Если тебе нужна, так можешь заступаться, а для меня было бы великое счастье, если б эта мерзость вообще не существовала.

- Ну, да, - сосед брезгливо посмотрел на моего брата, - смелый ты, как я посмотрю, на словах. А на самом деле, ты меня просто боишься, потому так всегда себя и ведёшь. Ты же сейчас просто струсил.

- Ничего я не струсил!

- Да ладн те, Эдька, тут рисоваться - произнёс Толька, - мы-то тя знаем. Признайся честно, ведь струсил.

- Конечно, он струсил, - поддержал Колька.

- Само-собой! – усмехнулась Катя

Сначала по очереди, а потом хором, указывая пальцем на моего брата, вся компания стала распевать: «Стру-сил! Стру-сил!» Психанув, тот убежал домой.

- Сейчас, небось, его мамочка выскочит. Попадёт тебе, Светка, из-за нас, - рассуждала Олька, сидя на лавочке и ритмично, как маятник от часов, болтая ногой.

- Ничего не попадёт. Она меня уже не бьёт. А если домой загонит, так это она и так может сделать. Зато Эдьке от вас досталось, вот здорово! - довольная заявила я.

- Странно как-то у вас там. Эдик вытворяет всё, что хочет и ему можно. А тебя чуть что – сразу домой загоняют, - Катя удивлённо смотрела то на меня, то на нашу калитку, за которой скрывался мой брат, а также никому не понятные наши внутрисемейные законы.

- Бабушке тоже это не нравится, но на неё мама кричит ещё больше, чем на меня.

- Так не только ваша мама, Эдик-то бабушке тако-о-ое говорит. Я вчера слышала, - сказала недовольно Катя.

- Ага. Он даже может сказать ей «старая ведьма», - я кивнула головой.

- Ничего себе! – раздалось сразу несколько голосов.

К моему великому удивлению, несмотря на то, что Эдька убежал, Манин зовущий голос из нашего двора не раздавался. Мы продолжали вести беседу о справедливости и несправедливости, пока Витька вдруг насмешливо не произнёс:

- Так вот почему ты ещё здесь сидишь. Твоей мамочке до сих пор просто не до тебя было.

Я оглянулась: от нашего двора немного подпрыгивающей, но в то же время крадущейся походкой удалялся дядя Коля. Мне казалось, что так в нашем городе ходил только он один, и поэтому его всегда можно было узнать издалека. Среди детей раздалось хихиканье, потом короткие шуточки. Всё это перешло в смех, когда у калитки показалась Маня.

- Све-та, до-мой!

- Марья Эдуардовна, подойдите, пожалуйста, сюда, - обратилась к ней Катя.

- Что случилось? – Маня продолжала стоять на своём месте.

- Нам надо у Вас кое-что спросить, - пояснила Олька.

- Теорему доказать, - моргнув одним глазом, тихо, почти шёпотом, добавил Колька.

Маня неспеша к нам приблизилась.

- Ну и что вам от меня надо, - величественно поинтересовалась она.

- Мы, вот спросить хотим, - начала разговор Катя. - Почему у Вас в семье не принято, чтобы старший брат защищал свою сестру?

- У нас, например, - добавила Олька, - Толька меня никогда никому в обиду не даст, а я за Кольку и Альку, кому хотите, глаза выцарапаю. Нас так мама с папой научили. А Вы, что ж, своих детей научить не можете?

- Светочку защищать? – Маня сделала удивлённое лицо. – Она у нас хорошая девочка, безобидная. От кого же её защищать?

- А хоть и от меня, - Толька встал напротив моей матери, и посмотрел на неё сверху вниз, потому что был на голову выше.

- Но Толик, - Маня развела руками, - ты такой большой. Что тебе от той крохотули надо?

- А что Вашему Эдику от неё надо? – Гришка задорно тряхнул своей рыжей копной волос, - Тоже он у Вас не маленький мальчик, а вечно девчонке прохода из-за него нету. А предложил ему со мной сегодня подраться, так нет же – испугался, убежал. Небось, дома от страха под диван забился.

Все засмеялись.

- Эдик не захотел с тобой драться? И правильно сделал! Он не драчун какой-нибудь. А то, что Света тут иногда нюни распускает, так пусть сама к нему не лезет. Я же знаю, что она вечно ему играть мешает.

- А Ваша бабушка тоже ему играть мешает? – по-прежнему тихо и насмешливо спросил Колька.

- Причём здесь бабушка? – вскинулась Маня.

- А при том, - поддержала брата Олька, - что он бабушке своей такие вещи говорит, которые мы здесь на улице друг другу не скажем. А она ведь старше его. Почему Вы не учите своего сына, как правильно себя со старшими вести?

- Меня б батяня убил, - покачал головой Витька, - если б я его матери подобные словечки выдавал.

- А если вы все такие грамотные, - сорвалась на крик Маня, - и знаете, как правильно со старшими себя вести, то почему сейчас позволяете себе так со мной разговаривать? Я ведь вам в матери гожусь!

- Избави бог меня от такой мамочки! – схватился за голову Колька и отошёл в сторону. Всё снова дружно засмеялись.

- Так, Света, - Маня схватила меня за руку, - быстро пошли домой. А вы, - обратилась она к хохочущей детворе, - своим родителям указывайте, как правильно воспитывать детей! И со своими родителями разговаривайте таким тоном, каким сейчас со мной говорили!

Она повернулась, и мы пошли домой.

- Всё равно нам до Вашего Эдьки далеко, - сказал нам вслед Витька.

 

Дома бабушки не оказалось, она с утра собиралась к врачу. Маня стала готовить обед, а я, удивлённая, спросила:

- Если кушать ещё нету, то зачем ты меня сюда привела?

- Как зачем? А ты что, хотела бы с теми детьми, которые совершенно не умеют себя вести ещё оставаться?

Я промолчала. Врать не хотелось, а правду сказать – побоялась. Маня и без того была на грани срыва, настолько, что стала вдруг беседовать непонятно с кем:

- Это ж надо! Так со мной разговаривать! Я же взрослый человек, учительница... А они со мной как с подружкой. Нет! Всё-таки все дети на нашей улице жутко не воспитаны. И ты, Эдичка, правильно делаешь, что не хочешь с ними дружить, - обратилась она к сидящему, молча насупившись за столом, сыну. Но тот, никак не отреагировав на похвалу, поднялся и вышел в другую комнату, почему-то при этом хлопнув дверью.

Я задумалась: вот бы пообщаться с детьми на других улицах. Интересно, чем они отличаются от наших? Меня, лично, дети нашей улицы вполне устраивали, даже после того как я узнала, что все они невоспитанные.

Когда мы с Эдькой уплетали жареную картошку, он вдруг спросил, проходящую мимо нас Маню:

- Почему ты мне не открыла дверь?

- Я ж тебе сказала, что прилегла отдохнуть и уснула. Я просто не слышала, что ты стучал.

- А зачем было вообще дверь закрывать?

- Странный вопрос. Вы со Светой где-то на улице, бабушка в поликлинике. А если бы кто-нибудь чужой зашёл? Тут бы полдома вынести можно было. Ты же видел, как крепко я спала.

- Так что теперь, когда ты спишь, даже воды попить нельзя?

- Если хотел пить, - раздражённым голосом сказала Маня, - то возле колодца всегда полное ведро стоит. И почему я в конце-концов должна перед тобой оправдываться?

Она исчезла, а Эдька продолжал сидеть надутый.

- Радуйся, - сказала я ему, - тебе хоть потом дверь открыли, а дядя Коля ушёл, так и не достучавшись.

- А что сегодня приходил дядя Коля?

- Ну, да. А ты что, его не видел? Ты же дома был.

- Когда?

- После того, как ты на всех обиделся и домой убежал.

- И ты видела, что после меня к нам зашёл дядя Коля? – Эдька явно жалел, что разминулся с лучшим другом, да ещё и в тот момент, когда уличное общество его изгнало.

- Как заходил, не видела. Зато Витька увидел, когда он уходил. А потом мы все увидели.

- А может, вам показалось.

- Всем-всем показалось? – удивилась я, - А почему ты не видел? Ты же дома был?

- Я на огороде был. Дверь закрыта, никто не открывает. Ключ я не нашёл, вот и решил, что мама куда-то ушла, а ключ оставить забыла. Так ты говоришь, что она даже дядю Колю не пустила? Тогда действительно крепко спала. А я-то думал, что врёт...

 

XXI

 

Первого сентября Маня разрешила мне встать пораньше, чтобы посмотреть, как все нарядные, с цветами пойдут в школу. Каждый, проходя мимо, помахал рукой, кое-кто при этом почему-то мне завидовал. Потом всё стихло, улица стала пустынной, но возвращаться домой не хотелось. Я продолжала стоять у калитки, наблюдая за случайными прохожими.

- Ой, посмотри какая кукла стоит, - со мной поравнялась молодая парочка. У девушки были красивые светлые вьющиеся волосы и добрая, как у Динки улыбка.

- Я не кукла, я девочка, - пояснила я.

- Правда? – молодые люди засмеялись, - А как же тебя зовут?

- Света.

- Красивое имя. Серёж, я себе такую же хочу, - обратилась, смеясь, к другу девушка.

- Так в чём же дело?

Они удалились, обнявшись, на прощание мне подмигнув. Как знать, быть может, благодаря моему облику, в мире стало на одного человека больше... Но я тогда об этом не задумывалась, а внимание моё привлёк трактор. Трактора были редкостью на нашей улице, и мы смотрели на них как на диковинку, как на вертолёт на небе, который тоже своим раскатистым шумом не часто нарушал тишину маленького кубанского городка, ещё совсем недавно считавшегося станицей.

Трактор, подобный моей игрушке, несколько раз в году обновлял канавы, а ещё, мне сказали, что его используют для вскапывания большого огорода. Для чего существует «Беларусь» я не знала. Именно такой проехал мимо меня и, доехав до угла, стал разворачиваться. Но видимо водитель не отличался высоким профессионализмом и заехал на тротуар. Увидев столь большую машину, едущую не по дороге, я с воплем побежала внутрь двора, будучи уверенной, что трактора такого типа придуманы для того, чтобы давить людей.

Захлёбываясь от волнения, я пыталась Мане всё объяснить. Но та, так ничего и не поняв, вышла вместе со мной на улицу. Трактор к тому времени уже уехал, а мать, пожав плечами, сказала, что мне что-то показалось. Я же сделала вывод, что он уехал, потому что в тот момент давить было некого. С тех пор, услышав ещё вдалеке своеобразный звук мотора, убегала, прячась за дом.

Вскоре все в семье заметили этот мой страх, но, не зная истиной причины, снять его никто не мог. Отец, когда мы поехали на огород собирать картошку, подошёл вместе со мной к стоящей на краю поля машине, с целью уговорить водителя меня покатать. Но того поблизости не оказалось, и полчаса ожидания ни к чему не привели. Я решила, что он просто спрятался, и от этого боязнь стала ещё сильнее.

Как-то возвращались мы с Маней после магазинов домой, а навстречу двигался по дороге страшный для меня «зверь». То, что он спокойно проехал мимо нас, не успокоило, наоборот, я решила, что «Беларусь» давит только детей.

Увидев меня побледневшую, Маня стала утешать:

- Ну, чего это ты так испугалась? Ты же видела, там за рулём сидит водитель, он не допустит, чтобы трактор на нас наехал.

- Он сам его на меня наведёт.

- Ну, что ты? У него дома наверняка есть такая же девочка, как и ты. С какой стати он должен тебя давить?

- Дома, это дома. А в тракторе он на работе. У него работа такая – давить.

- Да нет же, не бывает такой работы. Никто не разрешит кому-нибудь давить людей. Вот например, если он только поедет в нашу сторону, я тут же ему скажу...

- Я и сама сказать могу, - я хотела объяснить, что, тем не менее, меня могут задавить ещё до того, как я успею что-либо произнести, но Маня перебила.

- Конечно же! Ты можешь сама ему сказать, чтобы он тебя не давил. И он этого не сделает. Вот видишь, ты умная девочка и сама всё понимаешь.

Дома за ужином она всем объявила, что я больше трактора не боюсь, а я с тех пор свой страх стала скрывать.

Когда Маня через несколько дней захотела взять меня с собой в город, я наотрез отказалась.

- Но я обижусь. В следующий раз захочешь со мной пойти, а я тебя не возьму, - пригрозила мать, но меня такое её решение только обрадовало.

Если вдруг, во время игры с другими детьми, где-то вдали раздавался холодящий мою душу звук, я быстро убегала домой, сказав всем, что мне надо в туалет. Потом пряталась у глухой стенки дома, где почти никто никогда не проходил, а спустя некоторое время выходила и продолжала игру. Наличие всех друзей в целости и сохранности, меня удивляло, но не успокаивало, наверное, потому что, помимо моей воли где-то подсознательно, при грохоте мотора моё сердце начинало биться учащённо.

 

Видно все необычные взаимоотношения в нашей семье как-то повлияли на детскую нервную систему, так что трактор стал не единственным источником моих страхов.

Мы играли с Люськой сидя на траве у неё во дворе, когда я услышала звуки духового оркестра.

- Слышишь музыку? – спросила я подругу.

- Это кого-то хоронят. Сейчас мимо нас покойника повезут, - пояснила мне она.

Я встала, чтобы посмотреть, откуда же его повезут, но видно очень резко поднялась, а может, просто перегрелась, будучи слишком тепло одетой. У меня перед глазами поползли чёрные мушки, и во всём теле я почувствовала слабость.

- Я сейчас приду, - сказала я Люське и поспешила домой.

В дверях меня встретила бабушка.

- Ты уже нагулялась?

- Бабушка, мне плохо.

- Как плохо? У тебя что-то болит?

- Если бы болело, я б сказала, что болит, а так мне просто плохо.

Бабушка потрогала мой лоб, потом сняла с меня толстую кофту и дала попить воды. Через пару минут мне стало лучше, и я снова ушла к Люське.

- Чего это ты убежала? Если писать захотела, то у нас тоже туалет есть.

- Просто жарко стало, я кофту домой отнесла, - я и сама не понимала, что со мной произошло, - а где покойник?

- Так они уже проехали. Деда какого-то хоронили.

Я задумалась. Получается, пока мимо провозили покойника, мне было плохо, а потом вдруг всё прошло. Значит, причиной всему была похоронная процессия. Теперь при звуках марша я так же как от трактора убегала, будучи уверенной, что если этого не сделаю, по улице повезут двух покойников.

 

Наступила осень. Пошли дожди и теперь, если «смертельные опасности» появлялись на нашей улице, я лишь слегка прислушивалась, находясь внутри дома. Осмелев, я снова стала ходить с Маней в город, тем более что, с наступлением холодов, все трактора, как перелётные птицы исчезали.

Однажды мы встретили Наталью Семёновну. Она больше не работала с моей матерью в вечерней школе, а перешла в дневную. Тем не менее, дружба между женщинами продолжалась, и они так долго болтали, что у меня уже заболели ноги. Наконец-то Маня сказала:

- Ну, всего хорошего. А на Седьмое ноября мы вас ждём.

- Ой, боюсь, не получится. Юра-то как раз на праздники дежурит.

К моему великому огорчению и удивлению, дядя Юра дежурил и на Новый год и на все другие праздники, так что в дальнейшем застолья стали проходить без Бероевых. Их место на какое-то время заняли наши соседи: тётя Лида и дядя Саша.

 

А ближе к лету наша уличная компания как-то поредела. Девчонки постарше отсиживались дома, а потом с какими-то незнакомыми мальчиками исчезали. Мальчишки, такие как Гришка и Толька, начали свою трудовую деятельность, и им тоже было не до нас. Однако изредка и те, и другие всё-таки показывались, относились к нам, может и чуть свысока, но очень дружелюбно. А порой, забыв про свою взрослость, играли вместе с нами в лапту. У Ларисы и Кати появились велосипеды «Орлёнок» и все кто умеет, катались на них по очереди. А кто не умеет? Таких, как я и Галя, Катя терпеливо учила держать равновесие и смотреть на дорогу. Увидев как-то играющего в карты с Митькой и Витькой Эдика, она сказала:

- Ладно у Гали нет ни сестры старшей ни брата, с ней я повожусь, а ты, между прочим, Светку и сам мог бы научить.

Обычно на подобные замечания брат мой огрызался, но видно в картах его дела шли плохо, и он согласился. Придерживая меня сзади за седло, он давал советы, делал замечания. Я очень старалась ему угодить, потому что внимание брата само по себе было для меня праздником. Потом Эдька замолчал, а я крепко держась за руль, боялась оглянуться. Когда же всё-таки осмелилась, то обнаружила, что он остался где-то позади, а я значительное расстояние проехала самостоятельно. Я тут же упала, но с этого вечера попала в список «умеющих».

 

XXII

 

Меня разбудил крик Мани, которая во дворе за что-то ругала свою мать. Вскоре поняла в чём дело: она постирала бельё, а бабушка, развешивая его, нечаянно уронила таз. Когда я вышла, старуха всё старательно перестирывала, утирая слёзы, а её дочь продолжала высказываться:

- Что б ты провалилась! Безрукая! Какого чёрта ты навязалась на мою голову! Пользы от тебя в этой жизни, как от козла молока! Хоть бы ты куда-нибудь подевалась!

Всё утро бабушка была молчалива и даже на меня почти не реагировала. Позавтракав, я покинула двор и в поисках компании позвала Галю.

- Заходи ко мне, - предложила она, и мы расположились в тени ветвистого ореха.

Дядя Женя обрабатывал рубанком какие-то доски, а тётя Надя домывала крыльцо. Галин папа обычно насмешливо улыбающийся, в тот день был серьёзным, и на моё «Здрастье», только кивнул головой. Потом он отложил доску в сторону и спросил:

- За что это твоя мама так сегодня кричала на бабушку?

- Бабушка бельё на землю уронила.

- Бельё - на землю? – он сказал это, слегка повысив голос, и я подумала, что начнёт сейчас осуждать мою бабушку.

- Но она нечаянно! – поспешила пояснить я, - Она камушек не видела и споткнулась. Она потом сама всё перестирала.

- Вот видишь, - обратился он к жене, - даже ребёнок понимает, что старушка не виновата. В конце-концов у неё просто могли задрожать руки от усталости. С утра до вечера бедная женщина горбатится на эту семью.

- А что случилось? – тётя Надя провела тыльной стороной ладони по лбу.

- Ты не слышала? Ах, да, ты ж в магазин ходила. Эта хвалёная учительница тут час назад такое на весь квартал орала, что у меня, мужчины, мурашки по спине пробежали. Представляешь, сказать родной матери: «От тебя пользы в этой жизни как от козла молока»? И это ещё не всё.

- Родной матери? – удивилась Галина мама, - Ну и семейка... Чего только из этого двора не наслушаешься! Как можно так относиться к старому человеку. Неужели они не понимают, что рано или поздно сами состарятся?

Потом они ушли в дом, а Галя сидела молча.

- Давай играть в «дочки-матери», - предложила я.

- С тобой невозможно играть в «дочки-матери», - возразила подруга, - потому что, если ты мама, то будешь такой мамой, как твоя. А я что, по-твоему, должна быть таким ребёнком, как ваш Эдик? Я не хочу играть в «дочки-матери» с такой мамой.

- Хорошо, - я пожала плечами, - давай мамой будешь ты.

- Да? Я твоя мама, а ты моя дочка. И будешь мне говорить то, что твоя мама бабушке твоей говорит. Не хочу.

- Тогда давай в куклы.

- У кукол тоже есть мама и дети. Не хочу.

- Тогда я пошла домой.

Я встала и направилась к выходу. Галя меня не удерживала, а сидела насупившись и недовольно глядя в одну точку. Однако, в домашнюю обстановку меня тоже не тянуло. Возле Наташиного двора в одиночестве сидела на лавочке Люська. Я подсела к ней.

- Хорошо хоть ты вышла, а то торчат все по домам.

- А ты не радуйся, я всё равно с тобой играть не собираюсь, - тряхнув своей короткой причёской с прямыми тёмно-русыми волосами, Люська от меня отвернулась.

- Почему?

- Потому что вы евреи. У вас всё не так, как у людей. Твой брат, вместо того чтобы заступаться, вечно тебя дубасит и ещё радуется, если тебя кто обидит. В нормальных семьях так не делают. И мамаша твоя гадости всякие бабушке вашей говорит. А ты вырастешь, ей гадости говорить будешь.

Я давно начинала задумываться над взаимоотношениями близких: Эдька хамил Мане, а та всячески оскорбляла свою мать. Меня на каждом слове одёргивали, но это, я полагала, потому что мне мало лет. Когда буду такой, как брат, тоже смогу сказать матери «Чё привязалась?», а на просьбу сходить в магазин отвечать: «Делать мне больше нечего!» Но так, мне казалось, дела обстояли во всех семьях. Теперь, сидя на лавочке, я засомневалась.

- Но ты, ведь тоже? – спросила я у Люськи.

- Ещё чего? – возразила та, - Я свою мамку люблю.

- Я тоже маму люблю.

- Ещё скажи, что твоя мама и Эдик любят бабушку!

- Любят, - я была в этом уверена.

Люська пренебрежительно смерила меня взглядом:

- Одним словом – евреи, - она спрыгнула со скамейки и направилась к своему дому, плюнув по дороге на землю, как это делала её мать, когда сердилась.

 

Сжав от обиды кулаки до боли, я побежала. Я готова была накричать на Маню, не дожидаясь соответствующего возраста. Это из-за неё и любимого ею Эдьки никто не хочет со мной играть! Это из-за них меня сейчас обозвали непонятным мне словом «евреи». Я буду топать ногами и хлопать дверью... А потом уйду... Далеко уйду, как несколько лет назад ей обещала.

Но во дворе меня встретила бабушка и сказала, что мама спит, потому что ей работать до поздней ночи. Можно подумать, что бывает ранняя ночь! Кричать на бабушку, даже представляя себя большой, мне никогда не хотелось, и, поняв, что не могу по адресу выплеснуть всё своё негодование, я, уткнувшись старушке в живот, горько разрыдалась.

- Что случилось? – обнимая одной рукой и гладя по голове другой, она увела меня вглубь двора и усадила у двери сарая.

Плача навзрыд, я могла лишь изредка произносить одни и те же слова:

- Дядя Женя плохой и Люська тоже плохая, - теперь мне казалось, что виноваты во всём они, что никто другой из соседей не посмел бы мне сказать то, что я сегодня услышала.

Потом мои рыдания перешли во всхлипы, и, положив голову на бабушкину грудь, я постепенно успокоилась.

- А теперь скажи мне, - бабушка охватила своими ладонями моё лицо, - почему дядя Женя и Люся плохие?

- Люська обозвала всех нас плохим словом.

- Каким? Ты стесняешься его повторить?

- Нет. Не стесняюсь, потому что не знаю, что оно означает. Она сказала, что мы все евреи.

- Но, любушка моя, это-таки не ругательство. Евреи – это народ. Есть украинцы, значит они или их бабушки, или пра-пра-дедушки родились на земле, которая называется Украина. А у русских – родились в России.

- А у евреев?

- А у евреев – в Израйле. А потом люди зачем-то переехали и их дети и пра-пра-правнуки стали жить на другой земле, но они знают-таки, откуда их предки родом, потому так себя и называют. И другие тоже так их называют.

Удивлённая я внимательно слушала бабушку. Всё, что она рассказывала, никак не стыковалось с тем, что говорила Люська, и я передала ей весь наш разговор.

- Люся где-то подслушала разговоры взрослых, - старушка вздохнула, - но и те взрослые тоже не правы. Если один человек ведёт себя плохо, например твоя мама, то причём-таки здесь весь народ? Просто, мы тут на улице единственные евреи, поэтому по нашей семье судят-таки обо всех, - она снова глубоко вздохнула. – Как жаль, что твои родители этого не понимают. А дядя Женя тоже что-то про евреев говорил?

- Нет.

И я рассказала об услышанном в Галином дворе. Теперь зарыдала бабушка.

- Я так не могу, больше не могу всё это терпеть, - закрыв лицо руками, причитала она.

Я пыталась утереть её слёзы фартуком, гладила по голове, как это обычно делала она со мной, но казалось, что старушка вообще забыла о моём присутствии. Потом она опустила руки и сказала, глядя вдаль:

- Я уеду. Больше находиться в этом доме не могу. Мне больно-таки, конечно, будет расстаться с тобой, но ты взрослеешь и скоро многое поймёшь. Если я здесь останусь, ты будешь страдать вместе со мной.

- Бабушка, не надо! – я снова заплакала.

Обычно мои слёзы координально меняли решение бабушки уехать, но на этот раз она плакала вместе со мной, уверяя, что другого выхода не видит.

- Это не скоро будет, - попыталась она меня утешить, - я ещё должна буду бабушке Саре и дедушке Ицику письмо написать. Посмотрим, что они мне ответят...

- А может, они не захотят, чтобы ты у них жила? – с надеждой спросила я.

- Может быть. Но за всю мою длинную жизнь не было-таки ни одного случая, чтобы моя Сарочка свою сестру не поняла.

 

На другой день меня позвала Галя. Удивлённая я вышла.

- Извини меня, пожалуйста, что я вчера не хотела с тобой играть. У меня просто было плохое настроение.

- Почему?

- Просто так. Там возле нашего двора песок выгрузили. Папа сказал, что можно немного поиграть, только не рассыпать. Пошли?

Я согласилась. Потом Галя предложила позвать Люську. Мне очень не хотелось рассказывать Гале о неприятном разговоре, поэтому пришлось молча составить подруге компанию.

- Ты с ней играешь? – показав на меня пальцем, Люська скорчила брезгливую рожу, - да, знаешь...

- Знаю, - как-то по взрослому прервала её Галя, - но если её мама плохо себя ведёт, то Света здесь ни причём. Ведь, когда ваш маленький Вася накакает в штаны, ты же в этом не виновата.

- Сравнила. Он ещё маленький ничего не знает. А её мать взрослая, всё понимает, и дочь свою потом этому научит.

- Но тебе-то Света пока ничего плохого не сделала?

- Не сделала, так сделает. От этих евреев всё, что угодно можно ожидать.

- Если один человек неправильно себя ведёт, нельзя плохо думать обо всём народе, - вспомнила я слова бабушки.

- Вот когда тебе Света что-то плохое сделает, тогда и будите ссориться, а сейчас выходи, а то мой папа скоро песок с улицы уберёт.

Люска постояла у калитки, изучающе нас рассматривая, а потом, махнув рукой, сказала:

- Ладно. Подождите меня здесь, я быстро.

Мы сначала долго ковырялись в песке, а потом играли у Гали во дворе. Её родители, глядя на нас, улыбались и, время от времени переглядываясь, одобрительно кивали головами.

 

XXIII

 

Ответ от Сарочки пришёл очень быстро. Она писала, что сильно болеет и хочет, чтобы перед смертью её любимая сестричка была рядом с ней. Бабушка неспеша стала собираться.

- Бабуличка, миленькая, возьми меня с собой, - обратилась я с просьбой.

- Любушка моя, я бы с радостью. Дороже тебя у меня на этой земле никого нет.

- Бабуличка, у меня тоже дороже тебя никого нет.

- Глупышка, - бабушка улыбнулась, - у тебя есть папа, есть мама, братик. Они тоже тебя очень любят. А я вот, старая, уже не могу, как раньше, быстро двигаться и потому становлюсь здесь никому не нужной. Но Сарочка и её муж тоже не молодые, они меня поймут, они меня-таки примут такой, какая есть.

- Бабуличка, я тоже люблю тебя такой, какая ты есть. Родненькая, миленькая, ну возьми меня с собой.

- Моя хорошая, я-то с дорогой душой, но как на это посмотрят-таки твои родители. И потом тебе ведь через год в школу. Крымск, хоть и небольшой, но город, а Черневцы – село. Маленькое, украинское село. Городская школа всегда лучше сельской.

- Бабусинька, ну возьми меня хотя бы на один годик с собой.

- Но тебе надо к школе подготовиться.

- Это как?

- Надо немного подучиться читать, писать...

- Но я уже давно умею.

Бабушка задумалась.

- Да. Тебя хоть сразу в третий класс сажай. Я попробую поговорить с мамой, но через год ты снова сюда вернешься. Хорошо?

- Хорошо, роднюличка, хорошо! – мне хотелось, хоть на какое-то время оттянуть расставание с единственным по-настоящему любящим меня человеком.

Бабушка зашла в дом, плотно прикрыв за собой дверь. Тем не менее, я услышала:

- Слышь, Маничка, что я хочу тебе предложить? Давай Светочка со мной поедет, а через год я тебе её привезу? И нам, старикам с ней будет веселее, и девочка увидит кое-что новенькое.

- Чего? Да, ты соображаешь, что ты говоришь? Скажи спасибо, что Боря твоих слов не слышал, а то б он тебе выдал...

Дальше я ничего не слышала, потому что, всё, что говорила Маня, превратилось для меня в один монолитный крик. Отдельные слова не играли уже никакой роли, потому что было ясно: бабушка меня с собой не возьмёт.

Выйдя на крыльцо, я уселась на ступеньки и стала молча смотреть куда-то в небо, время от времени размазывая ладошкой текущие помимо моей воли слёзы.

 

- Вот и настал час расставания, я сегодня уезжаю, - бабушка посадила меня к себе на колени, прижав мою голову к своей груди. Я заплакала, заплакала и она.

Мы сидели, молча обнявшись, изредка утирая друг другу слёзы, а потом договорились, больше в этот день не плакать.

- Когда я сяду в поезд, то потом выгляну в окошко. Ты, пожалуйста, при этом не плачь, а улыбнись мне и помаши ручкой, - попросила меня бабушка, - такой улыбающейся я увезу тебя с собой в своём сердце, - она притронулась рукой к своей левой груди.

- Ты тоже улыбнись мне из окошка.

 

Когда шли на вокзал, все о чём-то оживлённо болтали, вот только мне говорить не хотелось. Потом стояли на перроне в ожидании поезда, и я мечтала, чтобы этот поезд не пришёл никогда, даже ели прийдётся из-за этого простоять здесь всю жизнь. Но моё желание не исполнилось. Бабушка неспеша поднялась по ступенькам, вслед за ней с чемоданами прошёл Борис.

- Нижнее место, в середине вагона, - сообщил он вернувшись.

Вскоре в одном из окон показалось бабушкино лицо. Как и обещала, она улыбалась. Только мне улыбалась. Поезд тронулся, а она всё не сводила с меня глаз. Я старательно выжала из себя улыбку. Потом замахала: сначала окошку, в котором видела бабушку, но оно проплыло мимо, тогда я продолжала махать уже всему поезду и трясла своей ручонкой до тех пор, пока он не скрылся из виду, увозя от меня мою любимую бабушку, а также раннее детство и ещё что-то такое доброе, чистое, светлое, о чём не напишешь на бумаге и не выразишь никакими словами.

 

Возвращались молча, никто не проронил ни слова. Потом они втроём пили чай, а я пошла спать, но не спала... В ту ночь я, впервые в своей жизни, плакала уткнувшись в подушку. Тихо, беззвучно – чтобы никто не услышал. Уснула уже после того, как Борис ушёл на работу.

 

Часть вторая.

 

I

 

После отъезда бабушки детская кровать из спальни родителей переехала в комнату Эдика, усилив тем самым смысл её названия «детская». Мне такое новшество пришлось по душе, потому что теперь можно было слушать, о чём разговаривают взрослые за вечерним чаем в кухне, даже после того, как меня отправляли спать. Бабушкина громоздкая деревянная кушетка заняла место моей кроватки и исполняла роль большого сундука, в котором хранились старые отцовские солдатские вещи, а также две котомки с лоскутками. В одной из них были обрезки простых тканей, в другой – шёлковые, крепдешиновые, парчовые. Этот, дорогой узелок Маня при мне почти никогда не развязывала, так что, моим куклам приходилось укрываться ситцевыми одеялами и ходить по штапельным ковровым дорожкам. Лишь один раз я присутствовала при том, как мать, забрав от портнихи красивое платье, открыла кушетку и достала тёмный свёрток, чтобы спрятать в него обрезки. Глядя на пёстрый хаос, я поразилась: как много, оказывается мною прожито. Каждый лоскуток напоминал о конкретном наряде, а каждый наряд один или много раз одевался по какому-нибудь торжественному случаю. Шесть лет моей жизни показались очень длинным промежутком времени.

На краю тряпичной горки валялся кусочек белого пластилина, похожий на колобок, у которого вместо глаз и рта еле-еле вырисовывались жёлто-блестящие контуры.

- Мам, а зачем тебе там пластилин, - спросила я, готовая получить ответ: «Чтобы моль не завелась».

- Какой пластилин? – удивилась мать.

И мне стало всё понятно: этот кусочек из моей коробки попал туда случайно, во время очередной тщательной Маниной уборки. Но никак не всплывало в памяти, чтобы я засовывала в него что-то блестящее, металлическое.

- Ну, там лежит. Развяжи, и я тебе его покажу.

Маня нервными движениями развязала котомку и, достав косыночку зелёного, с жёлтыми разводами атласа протянула мне.

- Нет здесь никакого пластилина, - покачав головой, сказала она, как можно быстрее пряча всё на своё прежнее место.

- Как, нет? Я же видела. Ну, достань ещё раз. Я его точно там видела.

- Ой, Света, не капризничай. Хватит с тебя и одного лоскутика на этот раз.

Значит, она мне не поверила, решив, что я, таким образом, выклянчиваю у неё обновки для своих игрушек? Злить мать, смысла не было, а обходиться без того колобка, да ещё и белого, в то время как в моём распоряжении оставались жёлтый, синий, красный и зелёный брусочки, не являлось таким, уж большим, неудобством. Тем более что в качестве компенсации я получила шикарное покрывало на кукольную кровать.

 

Эдика в июле отправили в пионерский лагерь, и время от времени соседи или знакомые спрашивали меня, скучаю ли. Я всегда утвердительно кивала головой, потому что знала: если кого-то долго нет дома, то по этому человеку надо скучать. Так было, когда Маня уезжала в Ленинград за покупками, а Борис в Москву на защиту диплома. На самом же деле отсутствие брата особо не огорчало, хотя бы потому, что у Мани не было повода держать меня дома. Правда, улица становилась всё менее оживлённой: дети взрослели, и интересы их постепенно менялись.

 

Лариса, Катя и Нюрка сидели возле Катиного двора и внимательно рассматривали большой журнал мод. На моё появление они ответили приветливыми улыбками, но оживлённой беседы не прекратили.

- Вот такое платье я сама себе сошью, - Нюрка ткнула пальцем в страничку, на которой была изображена красивая стройная женщина, - там даже выкройка есть.

- Ну, да? – засомневалась Катя. - Оно же из крепжаржета. Знаешь, сколько крепжаржет стоит?

Вопрос был задан неспроста: Нюркину и Гришкину маму бросил её муж. Они остались в недостроенном доме и все знали, что с деньгами в этой семье всегда туго.

- Да и где его взять? – поддержала Лариса. – Может, в конце месяца и выбросят, так надо, чтоб ещё и расцветка подходящая была. А то, как в прошлый раз, возле универмага на улице крепжаржет продавали, очередь с километр выстроилась, а я глянула на этот бабский рисунок, так он мне и даром не нужен.

- Вовсе и не обязательно, чтобы крепжаржет был, - уверенно заявила Нюрка, - я штапель купила. Расцветка – один-в-один. Хотите, покажу?

Девицы скрылись, пообещав мне скоро вернуться. Побродив некоторое время вдоль дворов, я пристроилась возле дерева шелковицы. Это была Катина шелковица, но ни она, ни её родители никогда не запрещали соседским детям лакомиться с её веток. Пальцы вскоре стали чёрными. Потерев их зелёными ягодами, я убедила себя, что теперь они чистые. Однако липкость рук создавала ощущение дискомфорта и необходимости пойти умыться. Приведя себя в относительно чистое состояние, я рванулась в дом, чтобы рассказать Мане о Нюрке, которая уже научилась шить платья, и спросить, что такое крепжаржет. Но дверь оказалась закрытой, ключ в условленном месте не лежал... Вспомнив, Эдьку, который однажды столкнулся с подобной ситуацией, я пришла к выводу, что мать спит, причём очень крепко, и направилась в сторону качелей. Разливающийся звонким колокольчиком, смех матери вынудил меня остановиться. Сначала только пальцы, а потом и кулаки мои усиленно застучали поочерёдно то в дверь, то в окно, но в доме воцарилась мёртвая тишина.

Долго пришлось раскачиваться на качелях, пока на пороге не показалась Маня и бодреньким, совсем не заспанным голосом попросила меня сходить в сад, нарвать вишню на компот.

- Мам, а почему ты не открыла дверь? – спросила я, протягивая наполненную банку.

- Когда? – не глядя на меня, Маня переложила содержимое банки в кастрюлю.

- Ну, до того, как я стала на качелях кататься?

- Откуда я знаю, когда ты, там, на качелях кататься стала?

- А что ты делала до того, как меня за вишней послала?

- Отдыхала.

- Одна? - уточнила я, потому что ещё ни разу не слышала, чтобы человек, будучи в одиночестве так весело и громко смеялся.

- Что за дурацкие вопросы? – разозлилась Маня. На щеках её выступил румянец, - Конечно одна.

Я уже знала, что если человек не бегал и не прыгал, а, тем не менее, разрумянился, то значит ему стыдно. Так было с Нюркой, когда порывом ветра однажды подняло её клёшную юбку выше талии, такое случилось с Наташей, когда она обнаружила, что Витька подслушал, рассказываемый ею Ольке анекдот. Но чего вдруг могла застесняться Маня? Своего смеха?

- Мам, а как ты отдыхала?

- Чего ты пристала? Отдыхала, как всегда отдыхаю.

- Я не пристала. Ты же меня спрашиваешь иногда, где я гуляла, а почему нельзя спрашивать тебя, как ты отдыхала? И отдыхаешь ты не всегда одинаково: то книжку читаешь, то спишь...

- Ну, и сегодня я тоже сначала книжку читала, а потом уснула, - голос Мани стал более спокойным, а лицо приняло привычный оттенок.

- А ты смеялась над книжкой?

- Я смеялась? – на лбу матери вырисовались морщинки удивления, но тут же распрямились, и она улыбнулась, явно что-то вспомнив, - Ах, да. В книжке момент один очень смешной попался.

- Какой? Расскажи, - мне тоже захотелось над чем-то весёлым посмеяться.

- То книжка для взрослых, а ты ещё маленькая, юмора там не поймёшь.

- А ты мне объясни.

- Зачем? Вырастешь, сама эту книжку прочитаешь. А то расскажу сейчас всё, и тебе потом не интересно будет, - она загадочно улыбнулась.

- Вот странно, - продолжала я вслух воспроизводить свои сомнения, - а если ты сидела и читала книжку, то почему не открыла мне дверь?

- Увлеклась, наверное, чтением и не слышала.

- Я так сильно стучала, что даже Полкан из будки вылез и гавкать стал.

- Но я же потом уснула. А сплю я днём иногда так глубоко, что ничего вокруг не слышу.

- А почему смеялась?

- Получается, что смеялась я ещё и во сне, - она как бы открытие какое-то сделала.

- Но во сне так громко не смеются.

- Откуда ты знаешь?

- Эдик, когда спит и смеётся, то его только в одной комнате слышно, а тебя – ещё и во дворе.

- Так Эдик ещё мальчик, а я уже взрослая. Эдик и не храпит ночью, в отличие от нашего папы, - сказала она почему-то радостно, и вздох облегчения услышала я за своей спиной, когда покидала пределы веранды.

 

II

 

Эдика возвращение из лагеря принесло некоторое оживление в дом и привычное напряжение для меня. Однако покидать пределы двора по-прежнему не запрещалось. Маня иногда даже сама предлагала, не крутиться у неё под ногами, а пойти куда-нибудь прогуляться. К сожалению, такую заботу о моём досуге она проявляла обычно в первой половине дня. В это время малявки почти все были в садике, детвора постарше помогала родителям управляться по дому, а совсем большие устраивались на время летних каникул куда-нибудь в колхоз, подзаработать немножко денег. Единственным, кто мог мне составить компанию, был Алька. Его родители работали всегда в разные смены, поэтому он в садик не ходил.

В тот день Альки дома не оказалось. Развлечением в таком случае мог стать только велосипед, выпрошенный у Ларисы или Кати хотя бы на полчаса. На моё счастье Катю звать не пришлось, потому что та возилась во дворе, собирая, опавшие с дерева яблоки.

- Только смотри, не упади, и не долго, - предупредила она меня, выкатывая свою собственность, - а то ищи тебя потом вокруг квартала.

- Не, Кать, я только два круга сделаю и всё.

Её худощавая, уже начавшая формироваться фигурка скрылась в сарайчике, из которого раздавалось довольное хрюканье поросёнка. Проколесив всего лишь по близлежащей улице и вернувшись назад, я увидела знакомый силуэт уже на лавочке и посчитала необходимым, чужую вещь вернуть.

- Если хочешь, можешь дальше кататься. Просто мне дома как-то скучно.

Катя была на год моложе Эдьки, и общались обычно мы с ней, только когда нас объединяли весёлые уличные игры или большая толпа детей. Малыши не вызывали у неё умиления, как у Наташи или любопытства, как у Нюрки. Но за неимением другой компании, похоже, она сейчас была рада любой живой душе на безлюдной улице. Я поставила велосипед у забора и присела рядом.

- Да, я уже накаталась. А мне вот, тоже дома скучно.

- Ясное дело. Бабушка-то ваша уехала. А с Эдькой твоим, по-моему, вообще дружить невозможно. Или он дома другой?

- Другой, это какой?

- Ну, ты же видишь, как он себя на улице ведёт. Вечно думает, что самый главный и надеется, что мы с ним, как ваша мамаша, нянчиться будем. А кому это нужно? По мне, так, что он есть, что его нет, - она небрежно махнула рукой, как будто хотела прогнать как муху, какой-то невидимый призрак моего брата.

- Тебе легче, - вздохнув, произнесла я, - А меня он ещё и бьёт.

- Дома тоже?

- Ну, да.

- А сдачи давать не пробовала?

- Пробовала, но он тут же хватает меня за руку и ничего не получается.

- Нда. Мальчишка, да ещё и старше, - Катя скривилась, как от надкушенной зелёной алычи, - конечно у тебя нет никаких шансов его отдубасить. Знаешь, чем такого брата иметь, то уж лучше, как я, быть одной. Если честно, я вот никогда и не хотела себе никого ни старше, ни моложе.

- Эдька тоже так иногда говорит.

- А я, не Эдька! - недовольная гримаса на мгновение исказила её мордашку, но потом почему-то мечтательно она продолжила, - если бы кто-нибудь родился, я бы вряд ли утирала сопли, как Олька Альке, но и не обижала – это уж точно. Игрушками, наверное, поделилась бы. А тебе Эдька свои игрушки даёт?

- Не, но мои иногда у меня забирает.

- А родители твои что?

- Иногда ничего, а иногда меня ругают.

- Тяжёлый случай, - вздохнула Катя.

Мы посидели какое-то время молча, потом вдруг она улыбнулась и заговорчески стала рассказывать:

- А у нас в классе пацан один есть. Так знаешь, он, по-моему, ещё хуже, чем твой Эдька. Чуть что, так сразу кулаки распускает. Мне тоже несколько раз от него досталось. А я однажды разозлилась и всего его покарябала: сначала руки, а потом и по морде проехалась. Представляешь, он даже заплакал. Оказывается, мальчишки совершенно не умеют царапаться. Потом его мамочка в школу приходила. Мою вызывали... Но этот идиот с тех пор не только меня никогда не трогает, но даже убегает, когда я к нему приближаюсь.

Вот бы и мне так Эдьку проучить, чтобы не я от него, а он от меня убегал!

- А что твоя мама тебе сказала, после того, как её в школу вызвали? – я, попробовала представить себя на месте Кати. Но это было трудно, потому что ещё ни разу за всю мою шестилетнюю жизнь, никто из чужих людей Мане на меня не жаловался.

- Когда во всём разобралась, сказала, что я была права. И вообще она говорит, что хоть я и девчонка, всё равно должна уметь за себя постоять. У меня мама очень хорошая, не смотри, что она работает уборщицей, - Катя задумалась, - твоя мама тоже, наверное, была б неплохой, если бы не такой умной была.

Мне казалось, что все взрослые умны в одинаковой степени. На то они и взрослые. Вот среди детей – другое дело. Люська умней меня, потому что на три года старше, а Катя умнее Люськи. Самая умная в моём понимании была Наташа.

- А твоя мама разве не умная? – я удивлённо посмотрела на Катю.

- Ещё какая умная! Она меня, знаешь, как хорошо всегда понимает. Но твоя, - подруга задумалась, - она умная как-то по-другому.

- А как можно быть умной по-другому?

- Она у вас много книжек читает. Институт закончила. Поэтому считает, что уже всё знает и никого, в том числе и тебя, слушать не хочет. Я тоже книжки читать люблю, но меня мама научила всегда внимательно других слушать, даже если они ерунду какую-нибудь говорят. Например, знаешь старуху Петровну? – она показала своим длинным с накрашенным ногтем пальцем на дом напротив.

- Знаю, - ответила я и посмотрела на свою маленькую ладонь. Когда уже у меня такие красивые руки вырастут?

- Так вот она утверждает, что скоро будет конец света, - скептически улыбнулась Катя.

- И станет кругом темно?

- Да, нет же, - слегка хлопнув себя по коленкам рукой, она засмеялась. – Когда бабки говорят про конец света, они думают, что мы все под землю провалимся, а здесь ничего не останется.

- Что-нибудь да останется, - засомневалась я, - например сама земля.

- Конца света вообще быть не может, мы это в школе учили. Ты в этом году в школу идёшь?

- Не-а.

- А вы разве с Галей не одинаковые?

- Не-а.

- А жаль. Вы вот здесь дружите так хорошо, здорово было бы, если б в один класс попали, - она задумчиво посмотрела вдаль чёрными, как смола глазами, на которых даже зрачков не видно было.

- А я с Алькой на следующий год в один класс попаду, - я заглянула ей в лицо, стараясь прочесть точку зрения по этому вопросу.

- Тоже неплохо, только мальчишки пока маленькие, так очень даже хорошие, а потом противными становятся.

Я мысленно посокрушалась, что не знала брата, пока тот был маленьким, и, сменив тему, спросила:

- Кать, тебе нравится в школе? Эдька говорит, что если б можно было, он бы туда никогда не ходил.

- Когда зимой рано утром просыпаюсь, то ужасно не хочется туда идти, а прихожу в класс, так всё нормально. Мы с девчонками над пацанами смеёмся. Да, и на уроках тоже бывает интересно. Правда, не всегда. Учительница может противная достаться.

- А разве взрослые бывают противными? – я привыкла, что противной Эдька, Коля и Маня называли меня, но ни в коем случае, это слово не разрешалось говорить о них.

- Ещё как бывают! Вот, например, наша Дарья Михайловна как-то заболела и к нам другая пришла. Так она тоже, как и твоя мама, никого слушать не хотела, даже на перемене. Всё время только командовала... Послушай, а может твоя мама такая, потому что она учительница?

- А учительницы все противные? – я решила, когда вырасту, ни за что не буду учительницей. Я буду работать уборщицей, как Катина мама, чтобы всегда понимать, свою дочку.

- Да, нет же. Говорю тебе, наша Дарья Михайловна во, - Катя, сжав кулак, выставила большой палец, - но вот у Нюрки, например, уже не одна учительница, а много. Так она говорит, что нормальных только две: по физкультуре и по русскому.

- Све-та! До-мой! – раздался громкий голос из нашего двора.

- И-ду! – также громко, чтобы меня услышали, отозвалась я.

Так не хотелось прерывать столь интересную и познавательную для меня беседу... Тем более что в голове крутилось целая уйма вопросов, которые, я чувствовала, просто необходимо было задать Кате. Столь доверительно и на равных, как она, со мной ещё никто из старших не разговаривал, даже Динка. Но, не обольщая себя надеждами, я понимала, что откровение собеседницы было вызвано случайностью, так сказать, стечением обстоятельств: в другой раз она предпочтёт общение с Нюркой или Олькой, а может и вообще, уйдёт к каким-то подружкам из класса. Однако я также знала, что если Маня меня позвала то, как можно быстрее надо оказаться дома.

- Уже уходишь? – спросила Катя, не глядя на меня, - А жаль. Если б у меня была такая сестра, как ты, я б, наверное, её даже любила. А Эдька ваш – дурак.

- Если бы ты была моя сестра, я б тебя тоже любила, потому что Эдька наш – дурак, - такие слова я могла произнести только на улице, когда ни родителей, ни брата поблизости не было.

- Ты всё-таки попробуй его однажды поцарапать, - совет прозвучал уже мне вдогонку.

 

На крыльце, надувшись, сидел Эдик и ни на кого не смотрел своими покрасневшими глазами.

- Мам, а Эдик, что, плакал?

- Эдик ходил в кино, но фильм закончился очень плохо, вот он и плакал, - сочувственно покачивая головой, объяснила Маня, - У твоего брата очень добрая душа. Он не может спокойно наблюдать, когда кому-то плохо. Ни в жизни, ни в кино. Ему всегда всех жалко.

- А почему он может спокойно смотреть, когда мне плохо? И ему никогда не жалко, если я плачу. Он всегда меня для этого бьёт, – получалось, что я не относилась ни к Эдькиной жизни, ни к кино.

- Нет, ну папа определённо прав, когда называет тебя эгоисткой! - сердито на меня глядя, повысила тон Маня. – Чуть что, так ты сразу требуешь к себе внимания! Эдик, что, тебя сегодня бил?

- Мы сегодня с ним вообще почти не виделись.

- Вот видишь! Так почему и за что он должен тебя жалеть?

- Но не сегодня, а в другие дни...

- Что в другие дни? В кино, которое Эдик смотрел, в конце фильма одного хорошего дядю убили. А тебя, что, здесь кто-то убивает?

- Нет, - сожаление, что обратила на Эдьку внимание, и проявила интерес к его особе, кислым привкусом сжало мне губы.

- Так чего ж ты сравниваешь?

Я молча пошла мыть руки к обеду, решив что, раз мама спросила, не бил ли меня сегодня Эдик, значит это в принципе невозможно, потому что у брата сегодня «добрая душа». Оставшись с ним наедине, я потеряла бдительность и внезапно получила подзатыльник.

- Ах, так! - совет Кати тут же был внедрён в жизнь. Лицо не пострадало, но рукам досталось изрядно.

Поначалу всё шло, согласно Катиным предположениям: от неожиданности Эдик раскрыл рот, и глаза стали влажными. Потом он выскочил из комнаты, а я решила, что с этого часа мой вечный обидчик всегда будет от меня прятаться. Но ликование сменилось чувством страха, после того как «добрая душа» вернулся и, уже не плача, а, победоносно смеясь, сообщил:

- Прощайся с жизнью. Мама щас тя убьёт.

Следом с ножницами неслась Маня. Небольшого роста, но полная и грудастая, она мне в тот момент казалась необъятной огромной горой, в виде большого оползня, надвигающейся на моё малозаметное тельце. Облик и взгляд были таковыми, что слова брата воспринялись буквально, и, чувствуя, что жить осталось считанные минуты, я сильно пожалела, что не задержалась сегодня с Катей, вопреки зову матери. Всё равно сейчас умру, а так бы ещё перед смертью много чего интересного узнала...

- Я сейчас тебе ногти пообрезаю вместе с пальцами, - визгливо прокричала мать, а

я с облегчением перевела дух: без пальцев жить всё-таки можно. Пальцы – не уши, и не язык, а значит много интересных бесед, подобных сегодняшней у меня ещё впереди.

Но пальцы остались целыми, а Маня, взяв с меня слово никогда больше так не делать, великодушно на этот раз простила.

Когда я заметила, что гнев и злость у неё прошли, спросила, подойдя вплотную к столу, где она шинковала капусту:

- Почему про мои синяки вы с папой всегда говорите, что на них не написано, кто их поставил, а вот у Эдика ты сейчас не спросила: где на царапинах написано, что их Света сделала?

Лицо Мани стало красным, а по нему, как по спине леопарда, выступили белые пятна.

- Да, как ты смеешь мне такие вопросы задавать? Я же знаю, что это сделала ты! Я тебя сегодня пожалела, но ножницы ещё не далеко, могу, ведь, и передумать...

Я убежала вглубь огорода и до самого вечера обоим «добрым душам» старалась на глаза не попадаться.

 

На следующий день, обнаружив Катю в компании Наташи и Нюрки, я с ней поделилась:

- Вчера Эдьку поцарапала, а мама сказала, что обрежет мне ногти вместе с пальцами.

- По вашей маме дурдом плачет, - недовольно ответила мне она.

- А что дом тоже может плакать?

Но Катя промолчала, потому что очень сосредоточенно красила Нюрке ногти. Потом она подняла на меня свои глаза-угольки, в которых блеснули озорные искорки и, улыбнувшись, поучительно произнесла:

- Это не важно, что твоя мама сказала. Главное Эдька теперь тебя трогать не будет, а если и будет, то гораздо реже. Вот увидишь.

- Ты ему, просто, каждый раз напоминай про этот случай, - дополнила урок Нюрка.

 

III

 

Какое-то время Эдька, казалось, вообще забыл, что я на этом свете существую. Но, однажды, столкнувшись со мной в кухне, он увидел в моих руках резинку из старых штанов, выпрошенную у Мани в момент превращения этих штанов в половую тряпку.

- О, вонючка, - радостно произнёс брат, - это именно то, что мне надо. А я, вот, думаю, из чего бы рогатку сделать.

Он неспеша, надвигался, с нескрываемой целью экспроприации.

- Лучше сама отдай, а то заберу, ещё и по башке надаю...

Советы старших подруг как-то сами по себе вдруг всплыли в моей памяти:

- Вот только тронь, - закричала я, - поцарапаю до крови ещё сильнее, чем в прошлый раз.

Он остановился.

- Тогда мама тебя убьёт. В тот раз она тебя просто пожалела...

- Ну и что, - прервала я его рассуждения, - убьёт, так я сразу же умру и ничего больше чувствовать не буду. Зато тебя сейчас так изуродую, что ты потом всю жизнь страдать будешь. Ещё пожалеешь, что сам не умер! Я тогда, и правда, маму боялась, поэтому тебя слегка царапнула, а следы вон до сих пор ещё видны. А теперь, раз мама меня всё равно убьёт, я тебя так покарябаю, что кровь тут целые лужи натечёт.

Я стояла подбоченившись, нагло глядя в его, стреляющие по сторонам, глаза, и была полностью уверена во всём мною сказанном. Особую смелость придало отсутствие в тот момент Мани, задержавшейся с утра где-то на базаре.

Брат, удивлённо на меня посмотрел, и, оглянувшись зачем-то на дверь, отошёл немного назад, а я, развернувшись, ушла в угол детской, где расселась на полу, обложив себя игрушками.

- Да, нафик ты мне сдалась, руки об тебя марать... – послышался из соседней комнаты писклявый мальчишеский голос.

- Вот и хорошо, - сказала я не ему, а себе и кукле, потому что входная дверь ответила громким хлопком на уход Эдика.

 

С того дня он иногда осмеливался ударить меня, тихонько подкравшись сзади, но и это не всегда получалось - на его шаги, мои уши настроены были особенно чутко. Словарный запас, адресованных мне имён, после таких событий значительно пополнился: теперь я была не только вонючка и мерзость, но также гадина, жаба, пердунья, козлиная башка и т.п. Попытки пожаловаться матери успехом не увенчались. Каждый раз она отмахивалась, требуя на «болтовню» брата не обращать никакого внимания, а поскольку другого выбора не было, я так и делала, сама того не понимая, какое внутреннее бешенство вызывало у Эдика моё молчание. Наверное, поэтому, как-то дождливым летним вечером, сидя за столом со своим электрическим конструктором, он закричал на меня, когда я читала любимую сказку:

- Из-за тебя! Всё из-за тебя, пердуньи вонючей, жабы зелёной, так получилось.

От неожиданности и удивления даже книжка вывалилась из моих рук.

- Что из-за меня? – не вставая с пола, я с любопытством уставилась на письменный стол, усеянный кучей винтиков и прочих железок.

- Из-за тебя лампочка перегорела, и теперь ничего не получится.

- А что я сделала? – я даже немножко возгордилась, что, сидя в углу небольшой комнатки, умудрилась, не прилагая усилий, что-то натворить в другом её конце.

- Сидишь тут, мешаешь мне, вот у меня ничего и не получается. Пошла вон из моей комнаты.

- Ещё чего! Она не твоя, а наша. Теперь даже кровать моя тоже здесь стоит.

- Разумничалась. Заткнись и не гавкай.

- Сам заткнись!

- Не повторяй за мной. Раз не можешь придумать, что ответить, так сиди и не гавкай.

Меня обвинили в слабой изобретательности. Я тут же попыталась доказать, что это далеко не так:

- Гавкают собаки на улице.

- И ты вместе с ними.

Наш диалог стал обретать очертания какой-то игры, вызывая во мне азарт:

- А ты тогда не хрюкай. Хрюкают свиньи, и ты вместе с ними, - выдала я братцу наш уличный фольклор.

- Ты меня свиньёй обозвала? Вот, я сейчас маме всё расскажу, - произнёс он нарочито громко, растягивая слова, и угрожающе покачал головой.

- Что там у вас происходит? Что вы опять поделить не можете? – раздался из спальни голос Мани.

Убедившись, что она не собирается нас разнимать, я предпочла всё-таки позицию немного сдать:

- Нет. Я тебя свиньёй не называла. А хрюкать как свинья, ещё не значит быть свиньёй. Если я сейчас замяукаю, я же не кошка?

- Ну, ты и разговорилась, - Эдька враждебно скорчил мне рожу, так, что уголки губ его пошли вниз, челюсть отвисла, и язык слегка вывалился. Я засмеялась, найдя это забавным, а он вдруг сильно разозлившись, заорал, – А ну, давай, собирай свои манатки и вали из этой комнаты!

- Не-а! Мне здесь нравится. А тебе, если нет, то ты и вали, - ситуация выглядела интригующею, и я жаждала продолжения игры.

- Щас выкину тебя отсюда.

- Пока будешь выкидывать, я тебя поцарапаю, - угрожающе произнесла я, мысленно поблагодарив Катю и Нюрку за хорошую идею.

- Ну-ка не гавкай!

- Ага! – радостно вскочила я и захлопала в ладоши, чувствуя себя победительницей, - Ты уже повторяешься. Повторяешься! «Не гавкай», ты уже говорил. Значит, ничего новенького придумать не можешь.

Брат удивлённо посмотрел в мою сторону, и, поняв, что для меня всё это было только игра, окончательно вышел из себя. Его мордашка стала красной, а на носу выступили капельки пота. Сжав свои кулачки, он соскочил со стула и закричал:

- Я не повторяюсь! Я тебе, дуре, повторяю, потому что, твоя козлиная башка с первого раза не понимает. Если надо, ещё сто раз повторю: не гавкай. Поняла? Не гавкай!

- Съешь гавна под лавкой, - насмешливо произнесла я ещё одно уличное «произведение искусства», радуясь, что представление продолжается.

- Ах, вот, как! – Эдька злорадно заулыбался, немного побледнев. Его глаза стали совсем большими, демонстрируя огромное удовольствие, - Так вот какие слова ты говоришь. Ну, что ж, посмотрим, что на это мама с папой скажут, он направился к двери.

Поняв, что переборщила, я взмолилась:

- Эдь, не надо. Хочешь, я у тебя прощения попрошу?

- Ну, ладно, - с довольной ухмылочкой он занял своё прежнее положение на стуле, но развернулся ко мне лицом. - Проси.

Я любила, когда побеждала дружба, и готовая на перемирие произнесла:

- Эдичка, прости меня, пожалуйста, за то, что сказала тебе плохое слово.

- Ладно, прощаю, - махнул рукой Эдька и повернулся снова к столу. – А теперь забирай манатки и вали.

Ну, уж нет! Я готова была к справедливому миру, но никак ни к поражению, и покинуть пределы комнаты наотрез отказалась.

- Тогда я пошёл маме рассказывать, - почти закричал Эдик.

- Не надо! – так же громко ответила я.

- Нет! Ну, это становится невыносимо! – снова я услышала громкий голос матери. – В кое-века прилегла книжку почитать, и то покоя нету. Света, быстро иди сюда!

- Да-да, - тихо засмеялся брат, - теперь-то ты уж точно свалишь отсюда.

- Почему я? Пусть Эдик тоже идёт, - крикнула я матери, тая в душе мизерную надежду на справедливость.

- Света, не заставляй меня подниматься с постели, - угрожающие нотки вынудили моё тельце покинуть «поле боя», потому что если на подмогу Эдьке пришла «тяжёлая артиллерия», у противостоящей ему «пехоты» не было шансов не только на победу, но и миновать неизбежный разгром.

 

Мать и отец лежали на полуторной сетчатой кровати под большой белоснежной простынкой. Как правило, летом мы все обходились без одеял. Плечи Мани прикрывали кремовые кружева шёлковой ночной сорочки, чуть ниже груди расположилась толстая раскрытая книжка, которую она отложила в ожидании меня. Тело Бориса почти до пояса было оголённым, лишь газета в его руках обширно прятала лицо. Казалось, он не только не слышал нашей с Эдькой перебранки, но и не заметил моего появления.

- Чем ты там занимаешься? – раздражённо спросила Маня.

- «По щучьему велению» читаю.

- И хочешь сказать, что Эдику понадобилась твоя книжка?

- Нет.

- Скажи, скажи им, то слово, - прокричал Эдька.

Оглянувшись, я заметила в дверях зала угловатый ещё совсем детский силуэт. Это немного утешило, потому что территория, за которую недавно шло сражение, хоть на какое-то время ему тоже не принадлежала.

- Что за слово? – с удивлением и любопытством уставилась Маня, как будто вместо меня возле их кровати, непонятно почему, оказалось то самое слово.

Я молча опустила глаза, отдав предпочтение молчанию.

- Света, я жду. Что за слово ты сказала Эдику? – удивление матери сменилось недовольством.

- Эдик мне говорил...

- Я не спрашиваю, что тебе говорил Эдик, - сердито и громко оборвала она, - меня интересует, что ты ему сказала.

- Мы с Эдиком говорили.., - попробовала я объяснить ситуацию, зайдя немного с другой стороны.

- Я ещё раз повторяю: меня интересует только то, что ты ему сказала! – Манины требования перешли на крик.

- Сначала я сказала, что не уйду из детской, потому что это теперь и моя комната тоже, а он мне ответил...

- Ты сейчас тут всю вашу болтовню пересказывать будешь? Ведь, прекрасно понимаешь, чего я от тебя добиваюсь: скажи мне то плохое слово, которым ты обозвала Эдика. Или я сейчас у него самого это спрошу.

- Я его не обзывала. Я ему всего лишь предложила съесть гавно под лавкой. Я это просто так сказала, потому что ни лавки, ни того, что скушать, в комнате там нет...

- Что? – Маня приняла вертикальное положение, свесив ноги с кровати, и в пол-оборота повернув голову к мужу, гневно произнесла, - Боря ты слышал, какие слова наша дочь родному брату говорит? Просто хулиганкой какой-то становится! Сегодня ему, завтра нам такое выдавать начнёт...

Борис отодвинул газету от лица, все мышцы которого еле сдерживали улыбку, а уста только и смогли произнести одно-единственое слово:

- Нда.

- Ничего смешного нет! – закричала Маня почему-то на меня, хотя я совсем и не смеялась. – Иди, забирай свою книжку, и будешь читать её здесь. Бессовестная! Стыдно должно быть!

Я подняла рёв, но не от стыда, как на то надеялась Маня, а от отчаяния и беспомощности в этом, непонятно почему, столь несправедливом по отношению ко мне мире.

 

Наутро Маня решила, что она ещё недостаточно меня отругала и, заплетая косички, вернулась к наболевшей теме:

- Где ты только слов таких набираешься? Кто тебя научил? Люська?

Я промолчала, не вдаваясь в подробности. Какая разница, кто научил? Маня уже давно заявила, что ВСЕХ детей на нашей улице считает невоспитанными.

- Вот Люська пусть такое и повторяет, - поучительно произнесла мать, приняв моё молчание за согласие, - а моя дочка не должна эти слова говорить. Если, конечно, хочешь быть моей дочкой, а то сдам тебя обратно в магазин, и пусть другие дядя с тётей воспитывают.

Сдаст в магазин? Почему-то сразу в голову пришли стихи Агнии Барто:

 

Мы вымоем в бензине резиновую Зину

Мы вымоем в бензине и пальцем погрозим:

Не будь такой разиней резиновая Зина,

А то сдадим мы Зину обратно в магазин.

 

Но я же не резиновая Зина. Как можно сдать меня в магазин? В магазин можно было сдавать вещи пока они ещё новые. Так было с Эдькиными ботинками, которые он отказался носить, потому что цвет был «девчачий». Ещё мама сдавала рубашку, когда та не подошла отцу по размеру. Но ни разу не было, чтобы относили назад старые стоптанные туфли. Ну, принесёт меня Маня в магазин и скажет: «Приймите её назад. Она нам не подходит», а они там ей ответят: «Мы Вам продавали маленькую хорошенькую ляличку», - это очевидно, потому что Маня, покупая вещи, всегда их внимательно рассматривала и не качественную продукцию никогда не брала. Значит, в магазин меня сдать нельзя. А куда можно? Рваную обувь просто выбрасывали, а потом она попадала на свалку. Мы однажды, когда я была совсем маленькой, гуляли с Борисом вдоль речки и дошли до одной свалки. Много чего интересного там валялось, но ребятишек, ни больших, ни маленьких не было... Интересно, куда же всё-таки выбрасывают детей, если вдруг оказывается, что они своим родителям больше не нужны? Может, выставляют на улицу, как металлолом, а потом проезжает машина и собирает?..

- Ну, чего ты там, на крыльце стоишь, иди завтракать, - прервала мои рассуждения Маня, и я заметила, что косички-то она мне уже давным-давно заплела.

 

IV

 

В доме царил хаос: шкаф с посудой переехал на крыльцо, обеденный стол стоял посреди двора, а вешалка с одеждой и полочка для обуви небрежно валялись в углу кухни. Вся эта непривычная обстановка своим появлением была обязана смене эпох в нашем хозяйстве. Выгнав керогаз и маленькую электрическую печку с открытой спиралью из веранды в сарай, не спеша, сопровождаемая сварочными и штукатурно-малярными работами к нам шла газовая плита с четырьмя конфорками и глубокой духовкой. Для больших красных баллонов Борис построил зелёную будку с надписью «ГАЗ» и водрузил её снаружи дома, плотно прижав к стенке.

Охваченная ремонтом и перестановками, Маня почти не обращала на меня внимания, так, что кушать можно было садиться не тогда, когда она это считала нужным, а лишь сильно проголодавшись. Довольная я бегала с утра до вечера с Алькой по канавам, обрамляющим нашу хорошо укатанную гравийную дорогу, которая из-за немногочисленности проезжающих по ней машин, исполняла порой роль детской площадки, когда кто-нибудь выносил мяч. А ещё эту дорогу всегда почти в одно и то же время зигзагами пересекал почтальон. По внешнему виду трудно было определить его возраст, поэтому дядей Мишей звали все, как маленькие дети, так и пожилые старушки.

 

Увидев дядю Мишу ещё в начале квартала, мы с Алькой подбежали, и, пристроившись сзади, брели следом, внимательно наблюдая за его очень ответственной работой. Заметив нас, он доверил каждому по два раза опустить в щёлочку почтового ящика газеты, а потом попросил передать родителям принадлежащую нашим семьям почту. В моих руках оказались «Известия» и, подписанное знакомым почерком, письмо. Размахивая радостно конвертом, я помчалась домой.

Бабушка писала, что живут они втроём хорошо, вот только Сарочка последнее время много болеет. Она спрашивала в письме, как у нас дела и просила, чтобы мы с Эдиком тоже ей написали.

- Мам, дай мне конверт, чтобы бабушке ответить, - оживилась я.

- Какой конверт? – раздражённо повысила голос Маня, - Ты видишь, что здесь вокруг творится? Вот сейчас брошу все дела и буду тебе конверт искать! Тоже мне выдумала!

Маня являлась сторонницей идеального порядка, и каждая вещь в доме имела своё определенное место. Так что, не было необходимости искать конверты, я знала это точно. Они всегда лежали в нижнем ящике буфета, рядом с папиными глубинными часами.

- Ну, можно я сама возьму, - прося, заглянула я Мане в лицо.

- Ещё чего! Перевернёшь всё вверх дном, потом там не только конверты найти невозможно будет. Потерпи, скоро ремонт закончится.

 

Через неделю пришёл незнакомый мужчина и научил мать пользоваться новым приспособлением, предупредив, конечно, обо всех опасностях. Полный чайник воды был торжественно поставлен на огонь, а родители с интересом смотрели на часы, сравнивая, насколько газовая плита готовит быстрее керогаза. Однако и после этого письмо бабушке я не написала. Маня старательно выгрузила всё из буфета, и какие-то чужие люди увезли его на грузовой машине. Пустое место занял новый шкаф с другим именем – Сервант. Потом, так же, как и после возвращения Мани из Ленинграда, к нам постоянно кто-то заходил. Одни одобрительно кивали головами, другие утверждали, что это ни к чему. Среди разговорчиков взрослых, восседающих вечерами на лавочке, можно было услышать, что Шнайдеры просто с жиру бесятся. Под общий шумок, я залезла однажды в ящик и хотела потихонечку утащить очень нужную мне вещичку, но, вспомнив, что у Мани не только каждый предмет имеет своё место, но и всему она знает счёт, осуществить кражу побоялась. Да, и бабушка, получив моё письмо, захочет ответить и тогда мать обязательно всё узнает. Мои руки неспеша задвинули ящик, а глаза зафиксировали, что глубинные часы рядом с конвертами больше не лежат. Спустя несколько дней, я их заметила в другом отделении, прикрытыми небольшим ситцевым мешком с мукой.

 

Лето шло к концу, и хотя южное солнце прогревало воздух порой до сорока градусов, пожелтевшая и высохшая трава, а также срывающиеся с веток деревьев одиночные листья напоминали - на Земле этой ничто не вечно. Галя, пригласив меня к себе домой, похвасталась своей новой коричневой формой с двумя фартуками: белым для праздников и чёрным на каждый день. Потом она притащила портфель, из которого по очереди стала доставать учебники, поясняя какой из них для чего предназначен. Увидев мои наполненные завистью и грустью глаза, подруга понимающе улыбнулась:

- Ты ведь тоже на следующий год в школу пойдёшь. Я постараюсь с учебниками аккуратно обращаться, а потом могу их все тебе отдать, потому что мне через год уже для второго класса книжки нужны будут, - видя, что такое обещание не очень-то утешило, она вдруг радостно толкнула меня слегка в грудь и громко, почти закричав, сказала, - А хочешь, буду, приходя из школы, рассказывать тебе всё, чему меня там научили?

- Конечно, хочу, - я расплылась счастливой улыбкой.

- Вот видишь! – наши глаза встретились, и довольные, что пришли к такому гениальному решению, мы с ней по-братски обнялись.

Осторожно и с любовью положив все вещи на место, Галя потащила меня вглубь огорода к кустам переспевшего крыжовника. Но уже через минуту, схватив в сарае какую-то подстилку, она бросила её на землю у глухой стенки их дома. Здесь, где нас никто не мог ни видеть, ни слышать, мы делились самым сокровенным, то есть своими мечтами и фантазиями. Со стороны это выглядело, наверное, забавно: темноглазая, круглолицая и полненькая Галя, из которой энергия всегда била через верх, и на её фоне угловатая, чрезмерно худая моя фигурка с болтающимися, как плети руками и всем обликом, демонстрирующем нерешительность и робость. Но, как знать, быть может, именно эта противоположность и толкала нас всегда друг к другу, делая неразлучными подружками. А вопреки тому, что характеры и внешность были столь различны, желания почти всегда совпадали: больше всего каждой хотелось появления в семье младенца и собственный велосипед «Орлёнок».

 

Темные грозовые тучи, ругаясь раскатистым громом, вынудили нас с Галей расстаться. Дома я обнаружила Маню, сидящей за столом. Слегка склонившись над листом бумаги, она что-то писала. Брови её иногда взлетали вверх, превращая лоб в маленькую морщинистую полоску, но потом возвращались на прежнее место, вызывая зачем-то покачивание головой. Тут же на столе я увидела пустой, ещё не подписанный конверт.

- Мам, это ты для меня приготовила? – мои руки потянулись к небольшому четырёхугольнику.

- Нет-нет. Он мне нужен, - она придвинула его к себе поближе, - мне надо сегодня письмо бабушке отправить, а то я с ответом задержалась.

- Но я тоже, ведь, хотела бабушке написать...

- Да, я знаю, - прервала меня Маня уставшим голосом, - но я уже заканчиваю и мне пора бежать в магазин, по дороге и письмо отправлю. А ты в другой раз допишешь.

- Почему не сейчас? Дай мне конверт. Я напишу, и ты завтра или послезавтра отправишь. Бабушка получит одно письмо, обрадуется, а потом через день ещё одно получит и уже совсем сильно обрадуется.

Маня, подняла глаза и, пробежав взглядом сверху вниз по моему вдохновлённому облику, улыбнувшись, спросила:

- Ну и что ты ей писать собралась?

- Например, то, что у нас теперь есть газовая плита и сервант...

- Но об этом уже я написала. Что, так и будем каждый день письма об одном и том же отправлять? Если так рвёшься, то должна сообщить что-то конкретное о себе.

- Например, что Галя в этом году идёт в школу...

- Но это про Галю, а не про тебя.

Я задумалась. Если бы бабушка появилась вдруг на пороге, то её уши, грузились бы мною часа два, и она, я ничуть в этом не сомневалась, внимательно бы слушала, независимо от того обо мне бы шла речь, о Гале или о серванте. А вот на бумаге, оказывается, ни о чём ей рассказывать нельзя. Можно только то, что касается меня лично...

Маня тут же воспользовалась моим замешательством:

- Вот видишь, даже не знаешь о чём писать. Давай, ты лучше что-нибудь нарисуешь.

- А рисовать тоже можно только меня? - спросила я задумчиво, потому что саму себя ещё никогда на бумаге не изображала.

- Да, нет, почему же, - мать подошла к этажерке и, полистав мой альбом, вырвала оттуда один листочек, - вот, например, это можно послать.

Она аккуратно сложила бумажку и вложила её в конверт, а через пару недель читала вслух письмо, полное благодарности за моё художество. И хотя бабушка там увидела совсем не то, что мною было задумано, сердце в груди радостно замирало от каждого словечка, до боли знакомого, лексикона.

С тех пор я почтальона дядю Мишу ожидала и встречала, с гораздо большим энтузиазмом, чем родного отца с работы. Меня постепенно перестал радовать в конце дня знакомый силуэт Бориса, потому что после его прихода домой, всегда следовал ритуал семейного застолья, во время которого, мать по-прежнему на меня покрикивала и запрещала разговаривать, а мне по-прежнему ничего не лезло в глотку, даже если я была голодна.

 

До начала учебного года оставалась всего неделя и Маня уговорила мужа съездить в воскресенье на толчок в Новороссийск, потому что Эдику, как она утверждала, не в чём в школу ходить. Меня поначалу упрашивали остаться дома, но, прохныкав необходимое количество времени, я всё-таки настояла на своём. Поездка оказалась удачной: моё любопытство, что такое толчок, было удовлетворено, а у брата появилось два свитера. Этой новостью очень захотелось поделиться с бабушкой, и мать наконец-то позволила написать ей письмо. Периодически окуная пёрышко в чернильницу, я старательно выводила буквы, повествуя обо всём, что происходило вокруг меня. Порой зачёркивала не понравившиеся слова, заменяя их новыми, и всё писала, писала...

Но Маня этой писаниной осталась не довольна. Во-первых, с её точки зрения, всё выглядело очень грязно и не аккуратно, а во-вторых, оказывается нельзя писать: «Хотели Эдику свитер купить, а привезли целых два», а правильно излагать: «Ездили в Новороссийск и приобрели кое-какие вещи». Вырвав из тетради для писем новый лист и протянув мне свою авторучку с золотым пером, она стала диктовать слово за словом. Моё откровение на два листа теперь занимало всего лишь одну страничку, но я была рада и этому, потому что при мне Маня упаковала его в конверт, сопроводив кое-какими своими комментариями. Несмотря на краткость, скромное послание произвело на бабушку сильное впечатление, так что половина ответа посвящалась моим письменным высказываниям, другая половина почти вся состояла из обиды на Эдика, который, по её мнению, мог бы хоть одну строчку написать бабушке, вынянчившей его с пелёнок до двенадцати лет. Лишь последние несколько предложений представляли собой дежурные фразы о здоровье и погоде.

Я ходила окрылённая и тут же стала снова выпрашивать бумагу и конверт:

- Бабушка спрашивает, что купили мне на толчке. Теперь же можно признаться, что это были вещи для Эдика, а меня брали с собой только посмотреть. Мам, дашь снова свою авторучку? Я должна срочно бабушке ответить.

Но не суждено мне было получить авторучку или хотя бы конверт.

- То письмо ты написала красиво, потому что я помогла, - пояснила мне мать, - но сейчас у меня нет времени стоять у тебя над головой. Вот пойдёшь в школу, там научишься, не делать ошибок, тогда и начнёшь писать бабушке письма. А сейчас я пока буду от тебя приветы ей передавать, а также всё, что ты ей рассказать хочешь.

- Но, ведь, я в школу только через год пойду...

- Ничего, бабушка подождёт.

Нельзя сказать, что такое положение дел устраивало, но от безысходности и детской беспомощности перед властью взрослых, я смирилась. Смирилась так же, как и когда-то с самим отъездом бабушки и многими другими вещами.

 

V

 

Субботним вечером, за ужином, Борис сообщил, что ему могли бы выделить производственный мотоцикл, если б у него были права. Тут же было решено, направить его в автошколу. К моему великому удивлению, мне предоставили выбор: оставаться вечерами дома с Эдиком, или сопровождать отца. Я, конечно же, выбрала второй вариант. Борис, хоть и не проявлял ко мне большого интереса и внимания, как раньше, но был не столь агрессивен, как брат.

Во время нашего первого совместного похода, отец всю дорогу объяснял, что такое Солнце и почему бывает день и ночь.

- А теперь, - сказал он, когда мы пришли в класс, - нарисуй всё, что я тебе рассказал.

Борис достал, прихваченные из дома, альбом и цветные карандаши. Уверенными движениями, разложив всё это на свободном столике в углу, и оставив меня за творческой работой, сам он подсел к какому-то бородатому мужчине.

Я окинула взглядом чисто-мужскую публику и, убедившись, что мой папа самый красивый, склонилась над листом бумаги. Вскоре в класс вошёл высокий худой мужчина и назвал себя Петром Сергеевичем. Поначалу он что-то рассказывал, употребляя совсем непонятные слова, но потом стал демонстрировать очень интересные картинки.

- Этот знак, - поднял учитель синенький кружочек, - означает, что можно ехать только прямо или налево. Вот этот, - в его руках оказался треугольник с крестиком внутри, - что Вы можете проехать и направо, и налево, и на разворот, отдав, однако предпочтение помехе справа.

Потом снова полились какие-то заумные фразы, а я сосредоточенно стала выполнять задание отца.

- Итак, подведём итог, - в руках Петра Сергеевича снова оказались картинки, отвлёкшие меня от собственных художеств, - Вот, например, Вы, - он обратился к бородатому соседу моего отца, - Скажите, каковы Ваши возможности, если на перекрёстке Вы увидите этот знак?

Мужчина неуверенно засопел, заёрзал на стуле и, тупо уставившись в треугольник, произнёс:

- Ну, можно проехать прямо, или налево, или направо...

- Или... – ждал учитель продолжения.

В душном помещении стояла тишина.

- Или на разворот, отдав, однако, предпочтение помехе справа, - тихо, почти шёпотом, воспроизвела я не совсем понятную, но запомнившуюся в комплекте с рисунком, фразу.

Ощущение, что никто меня не слышит, оказалось обманчивым. Рыжие и чёрные, лысые и волосатые головы одновременно повернулись в мою сторону. Баритоны, теноры и басы, объединившись в единый выдох смеха, вынудили моё тело по самый подбородок смущённо сползти под стол. На этом первое занятие по правилам уличного движения закончилось.

 

Когда подошёл отец, я протянула ему свою работу.

- Что это? – спросил он, рассматривая мой рисунок.

- Я нарисовала, то, что ты мне рассказывал. Это ночь.

- Но ночь ты могла нарисовать и без моих объяснений.

- Нет. Потому что раньше я думала, что ночью солнца нет вообще. А теперь я знаю: оно есть, только прячется. Вот оно, - я перевернула лист, на другой стороне которого красовался жёлтый круг с исходящими из него лучами.

И опять хохот великовозрастных учеников заставил мои щёки гореть жаром смущения. В дальнейшем, отец больше не давал мне никаких заданий, а я во время занятий старалась никому не подсказывать, даже Борису.

 

Вскоре у нас появился большой мотоцикл с коляской. Поначалу он был светло-салатового цвета с ржавыми ссадинами и глубокими царапинами, но благодаря, где-то раздобытой Борисом ярко-васильковой краске, вид его сильно преобразился. Излечив «железного коня» снаружи, хозяин принялся за его внутренности. Какое-то время мотоцикл был очень похож на велосипед, так как, кроме рамы на нём не оставалось ничего, в том числе и коляски. Эдька при этом превратился в тень Бориса и следовал за ним повсюду, даже в туалет, где стоя под деревянной дверью, продолжал задавать вопросы. Все детали на своё прежнее место отец и сын возвращали в четыре руки, подолгу беседуя над каждой о том, для чего она предназначена.

Когда всё было готово, они сделали несколько кругов по городу, после чего приняли решение, съездить в субботу на Варнавенское водохранилище на рыбалку.

- А я? – молящим взглядом посмотрела я на отца, - я тоже хочу.

- Вонючек и пердуний не берём! – торжественно объявил Эдик. - Только рыбу там всю распугаешь.

- Это ещё что за обращение к сестре? – строго спросил Борис, и шея Эдика исчезла, плечи задрались вверх, а огромные глаза стали совсем маленькими. – Чтобы я такого больше никогда не слышал! Понял?

Эдька кивнул, а я почувствовала, что в присутствии Бориса он действительно никогда таких слов не скажет. Тем не менее, стало вдруг обидно. Почему отец сказал: «Чтобы Я не слышал»? Значит, если он не слышит, брат может говорить всё что угодно? Борис же, не видя за собой никакого греха, продолжал играть роль справедливого властелина и, нежно на меня глядя, сказал:

- Ну, если хочешь, тоже поедешь, - потом задумчиво добавил, - если, конечно мама разрешит.

- А пойдём, вместе её попросим, - я решила воспользоваться благосклонным настроением отца, давно уже заметив, что в его присутствии Маня вела себя немного иначе, чем со мной наедине.

 

Мой расчет оказался верным, и туманным ранним утром мы втроём двинулись в путь. Водохранилище напомнило море, только без волн, и вода другого цвета, почти как в речке.

- Удочки - для нас с папой, - заявил мне брат. - По две на каждого. А ты, как женщина будешь нам помогать. Червяков, например, приносить, когда мы тебя об этом попросим.

Однако, Борис, уровняв женские и мужские права в нашем обществе, одну из своих удочек отдал мне. Наверное, в тот день был очень хороший клёв, потому что даже я могла гордиться уловом, не уставая потом всю неделю повторять:

- Я целых десять рыбок поймала!

 

Когда среди недели у нас появился, Коля, Эдька обрадовался его приходу, прежде всего, как «свежим ушам», которым со всхлипывающим восхищением можно было рассказывать бесконечное «Мы с папой...». У родственника в тот день было плохое настроение, и, наговорив Мане что-то своим хрипловато-бубнящим голосом, он быстро от нас ушёл. Спустя несколько дней, подпрыгивающе-крадущаяся походка снова принесла знакомый силуэт в наш дом. На этот раз в руках его была новая заводная машинка, предназначенная для Эдика.

- Зачем она мне? – удивился тот, - У нас же теперь настоящий мотоцикл есть! Меня папа даже несколько раз за руль сажал.

На лице дяди Коли я, впервые в своей жизни, увидела растерянность. Он нервно крутил игрушку в руках, явно не зная, что с ней делать, потом вдруг протянул мне:

- Тогда возьми ты.

Я бы, наверное, с радостью схватила подарок, если б мне предложил его кто-нибудь другой. Но взять вещь в вечное своё пользование из рук Коли... Почему-то от одной только мысли, по моей спине пробежали «мурашки».

- Мне она тоже не нужна, - произнесла я, отвернувшись от посетителя.

- Послушайте, дети мои, - всплеснула руками Маня, молча до этого наблюдавшая ход событий, - с вами позора не оберешься. Человек пришёл в гости, принёс подарок, а вы тут ему капризы свои демонстрируете. Боже, как стыдно!

- Во-первых, он не гость, а наш родственник, - с вызовом выкрикнул Эдик, - а во-вторых, почему я должен брать вещи, которые мне не нужны? Может он мне завтра погремушку принесёт, и тоже надо будет радоваться? И вообще, - он пристально посмотрел в глаза матери, - дядя Коля сюда не ко мне, а к тебе приходит. Вот ты и играйся той машинкой!

Эдька убежал, а я про себя отметила, что брат уже не смотрел на мать снизу вверх, как раньше. Их глаза были теперь на одном уровне. Да и голос его стал менее писклявым.

Маня и Коля, тем временем, стояли молча, пытаясь мимикой лиц что-то друг другу сказать.

- Света, возьми машинку и отнеси её к своим игрушкам, - спокойным, но требовательным тоном сказала мать.

- Девочки с машинками не играют, - воспроизвела я Мане, когда-то ею же сказанные слова.

- Но ты же с трактором играешь! – сердито возразила она.

- Трактор принёс папа. И я тот трактор хотела. А машинку эту не хочу!

Маня набрала в грудь побольше воздуха, очевидно, чтобы залпом меня отругать, но Коля её остановил:

- Всё нормально, Маничка, - пробубнил он, смущённо заворачивая игрушку в упаковочную бумагу. У меня есть чек, я верну её назад в магазин.

Выдох злорадного восторга как волшебные крылья вынес мою фигурку во двор. Вот так-то! Меня не сдали в магазин, как недавно это обещала Маня. Меня даже не выставили подобно металлолому на улицу. Колин же подарок ждала более жестокая участь.

 

VI

 

Галя своё слово сдержала и, прямо с первого сентября, каждый день посвящала меня в то, чему сама несколько часов назад научилась. Поначалу писать, читать и считать я могла не хуже её, но потом каждый день стал приносить новые правила грамматики, таблицу умножения, которую мы вместе зубрили, а также общие требования правильного поведения. Вскоре, благодаря подруге, я научилась умножать и делить числа, знала всё о временах года и могла безударный слог в слове проверить ударным. Дядя Женя, видя такое увлечение, сделал нам макет школьной доски, который был раз в пять меньше подлинника, и наши занятия стали ещё интересней.

Но наступила зима, а вместе с ней мои частые простудные заболевания, сделавшие игры в школу почти случайными. Интеллект Гали вырвался вперёд, и теперь мы, встречаясь, по-прежнему болтали о чём-нибудь житейском или читали по очереди вслух какую-нибудь книжку.

 

Дочь соседей тётя Рита почему-то в конце лета со своим мужем, капитаном дальнего плавания, в Таллинн не уехала. Маня сказала, что она хочет купить себе маленького ребёночка.

- А что, в Таллинне нет магазинов? - удивилась я.

Маня смутилась и, немного загадочно улыбнувшись, сказала:

- Магазины везде есть, но в Таллинне надо долго ждать, года два или три. А здесь ей продадут уже этой весной.

- А почему не сейчас?

- Потому что там очередь. Детки только по одному каждый день появляются, а желающих их приобрести очень много. Вот и приходится ждать.

- Мам, а ты там очередь заняла?

- Где там?

- Как, где? В магазине. Если так долго ждать надо, то займи сейчас очередь, а то вдруг в нашем Крымске, как в Таллинне, желающих окажется столько, что прийдётся за ляличкой в другой город ехать.

Маня засмеялась:

- А зачем тебе ляличка? – она смотрела на меня с любопытством, как будто не знала чего-то такого, о чём ведала её дочь.

- Какая же ты всё-таки интересная, - искренне, до глубины души поразилась я и, подражая матери, в минуты её удивления, развела руками, - Ты посмотри, у нас всегда всё появлялось у первых: и телевизор, и холодильник, и газовая плита... А ляличка маленькая уже в трёх семьях есть, - зажав, для наглядности, большим пальцем мизинец, я приблизила свою руку к её глазам, - а мы ещё даже очередь не заняли.

- Ну, у тебя и сравнения, - весело расхохоталась Маня и обещала над моим предложением подумать. Потом спросила. - А кого ты хочешь сестричку или братика?

Сопоставив мысленно Эдьку с Галей, Катей и даже, вечно насмехающейся, Нюркой, я пришла к твёрдому решению:

- Конечно сестричку!

- Почему?

Манины, испытывающе глядящие на меня глаза, подсказали: заявить, что Эдька меня не устраивает, было опасно. Она может рассердиться, и тогда ни за что никого не купит. Поэтому ответ был нейтральный, ни к чему не обязывающий:

- Брат у меня уже есть, а сестрички нету.

- Логично, - ухмыльнулась мать, казалось, поняв истинную причину такого моего выбора. - Ну а если девочек не будет, а будут только мальчики?

- Тогда мы ещё немножко подождём. Когда-нибудь девочки-то появятся.

- Нда, - сказала Маня задумчиво, - с тобой трудновато становится спорить.

- Почему спорить? – пожала плечами я, - Мы же не спорим, мы советуемся.

- Ну, хорошо, - она подобрала живот, распрямила плечи и посмотрела на меня так, как это делала Галя, играя роль учительницы, когда вызывала меня к доске, - а если в том магазине случится так, что ждать нельзя? Скажут, берите мальчика или не получите ничего.

Такая ситуация была мне вполне знакома, и утешив себя, что малыш может оказаться ничуть не хуже, чем Люськин братишка, я утвердительно кивнула головой:

- Тогда бери хотя бы мальчика. Любой маленький мальчик лучше, чем ничего, - я хотела добавить, любой кроме Эдьки, но не посмела, а понадеялась, что поступивший в магазин мальчонка, будет сильно отличаться от моего старшего брата, так как опыт прожитых лет и различных знакомств мне подсказывал: двух одинаковых людей в природе не существует. А если где-то и появится подобие Эдика, то нашей семье он не достанется, потому что, как говорят взрослые: «Две бомбы в одну и ту же воронку не попадают».

 

- Галь, представляешь, - похвасталась я подруге, раскачиваясь вдвоём с ней на качелях, - а мама моя, может быть, скоро маленькую ляличку купит.

Галя повернула ко мне голову, и от улыбки на щеках её появились ямочки.

- Такая большая, а всё ещё веришь, что детей в магазине покупают.

- А разве нет? Где же тогда, по-твоему, их берут?

- Из живота мам достают. Ребёнок живёт там девять месяцев, а потом его мама идёт в больницу, и там из неё ребёночка вытаскивают.

Вот это да! Галины фантазии, конечно, всегда были по-богаче моих, но что можно додуматься до такого, я даже от неё не ожидала.

- А откуда же они в животе берутся? – мне, вдруг, смешно стало от нелепости такой версии.

- Откуда-откуда. От верблюда! – Подруга тоже засмеялась и движениями корпуса увеличила амплитуду нашего катания. – Моя мама мне недавно всё рассказала. Твоя тебе тоже когда-нибудь расскажет.

- Но она только вчера говорила, что детей покупают в магазине.

- А когда-нибудь скажет совсем другое. Моя тоже раньше говорила, что малышей покупают, но теперь я знаю, что их рожают.

- Это одно и то же.

- Ничего, ни одно и то же, - шарканьем ноги, Галя остановила качели и, спрыгнув, сказала, что ей пора домой.

Мы прошлись вдвоём до нашей калитки, где махнув мне рукой подружка быстро унесла своё пухленькое тельце к себе во двор, а я побрела к дому, раздумывая, как в следующий раз доказать Гале, что её утверждения неверны.

 

Прошло время, и Рита куда-то исчезла. Я уж подумала, женщина вернулась в Таллинн, так и не дождавшись своей очереди, но её мама, тётя Лида, сообщила, что она в больнице.

- Заболела? - испуганно и заботливо уточнила я.

- Да, нет. Срок подошёл, - ответила соседка почему-то не мне, а рядом стоящему дереву.

- Кто пришёл?

- Тебе мама уже рассказала, откуда берутся дети? – тётя Лида посмотрела на меня изучающе.

- Да, - уверенно ответила я.

- Так вот, пришло время, доставать из животика малыша, - она улыбнулась, глядя вдаль, и добавила, - точнее малышку. Наша Рита девочку родила.

В доли секунды я поняла, что всё, сказанное на качелях Галей, не было плодом её воображения. Меня затошнило, и срочно вдруг захотелось в туалет, но не оттого, что мать очередной раз выдала неправду. Стало немного не по себе, когда я представила, что столь чудесные, милые создания – маленькие детки - появляются на свет подобно испражнениям, являющимися отходами нашего организма.

 

Вернувшись домой, я решила сообщить Мане новость, начав издалека:

- А тётя Рита в больнице. Мне тётя Лида сказала.

- Она что, уже кого-то родила? – оживилась мать, видимо забыв, как сравнительно недавно рассказывала мне об очередях в магазине.

- Ага. Девочку.

- Ой, надо будет пойти её проведать.

- Меня с собой возьмёшь?

- Конечно, я и сама хотела тебе предложить.

- А куда надо идти проведывать? В магазин? – я продолжала играть роль ничего не знающей девочки.

Маня немного растерялась:

- Ну, да. Это такой специальный магазин, там ещё кроме продавцов врачи работают. Они проверяют, чтобы ляличка здоровая была.

- А тёти Ритина мама сказала, что они обе в больнице, а не в каком-то магазине.

- Ну, может, там что-то случилось, вот их и положили в больницу.

- А почему, когда я тебе сказала, что тётя Рита в больнице, ты сразу поняла, что она кого-то родила? - я всё надеялась, что мать наконец-то перестанет меня обманывать, и я услышу все подробности появления на свет нового человека.

- Потому что, я знаю, что тётя Рита – здоровая, и в больницу могла попасть только из-за ребёночка, - давая мне объяснения, Маня вся раскраснелась и эмоционально кивала головой. Очевидно, само по себе враньё доставляло ей какое-то наслаждение.

- А почему, когда дядя Саша попал в больницу, ты тёте Лиде сказала, что не знала, что он так серьёзно болен, но не спросила, кого он родил? – продолжала докапываться до истины я.

- Потому что маленьких детей только мамам отдают, - румянец немного сошёл с лица матери, и она тихо засмеялась.

- А откуда же они знают, кто их папа? – мне действительно многое было непонятно в происхождении человека, и раз Галя и тётя Лида утверждали, что рассказать всё должна мама, я с любопытством и нетерпением ждала ответа.

- Приносят домой и показывают папу.

- Так у тёти Ритиной дочечки папой будет дядя Саша?

- Ну, нет. Он уже тёти Ритин папа, - скороговоркой, как бы боясь, что я вставлю ещё хотя бы одно слово, Маня стала мне громко растолковывать, - Папой у девочки будет дядя Игорь, тёти Ритин муж. Кто является мужем, тот и папа. И вообще я тут с тобой заговорилась, а мне уже пора на работу собираться.

Я больше не мозолила Мане глаза, а постаралась сама во всём разобраться. Но ни к каким выводам, кроме того, что детей в магазине не покупают, не пришла. И ещё одно было ясно: если я хочу заиметь себе свою собственную ляличку, то сначала должна решить, кто будет моим мужем. Алька для этой роли не подходил, потому что иметь своего малыша не хотел. Галя любила маленьких детей, но была неподходящего пола... Как это оказывается не просто, выбрать себе мужа!

 

VII

 

К соседке в больницу мы так и не выбрались. Может быть, действительно у Мани не было времени, а может, она побоялась, что, увидев роддом, я о многом смогу догадаться и без её разъяснений. Так или иначе, но с маленькой Юлей удалось познакомиться, когда крошка была уже дома. Тётя Лида в распахнутой безрукавке с плохо уложенными волосами зашла к нам и сказала, что у них не получается искупать новорожденную, потому что, как только её окунают в воду, та начинает дико кричать.

- Может вода горячая? – предположила Маня.

- Да, нет же. Как медсестра советовала, локтем попробовать, так мы и делаем.

- Ну, хорошо. Сейчас мы со Светой к вам зайдём.

 

Малышка лежала плотно запеленованная на большой кровати и на моё присутствие никак не отреагировала. Посреди комнаты стояла наполненная водой ванночка. Маня провела вдоль неё рукой и неуверенно сказала:

- По-моему для ребёнка горячевато. А термометр у вас какой-нибудь есть?

- Я купила перед родами «Аптечку матери и ребёнка», - неуверенно произнесла Рита и стала копошиться в какой-то коробке.

Найдя нужную вещь, женщины опустили её в воду и стали пристально смотреть, как будто боялись, что она может раствориться. Наконец Маня торжественно и гордо произнесла:

- Вот видите, сорок два градуса, а должно быть тридцать шесть.

- А нам в роддоме сказали, что нужно локтем мерить, - удивлённо и смущённо прошептала Рита.

- Не знаю, кому, там, в голову пришло сравнивать огрубевший локоть взрослого с нежной кожицей младенца, - пренебрежительно ответила Маня и, переняв из Ритиных рук уже голенькую Юлю, аккуратно опустила её в воду.

Когда ребёнок довольно залюлюкал, Рита вдруг засмеялась и, заглянув в лицо тёте Лиде, спросила:

- Мам, а как же ты меня купала?

Та тоже залилась весёлым раскатистым смехом:

- Так сколько лет с тех пор прошло... Да и мама моя, твоя бабушка, всегда мне в этом деле помогала. Она, обычно потрогав воду, определяла горячую или холодную добавить надо.

- Мне тоже мама помогала, пока дети маленькие были, - сказала деловито Маня, всем своим видом намекнув, что, несмотря на это, она оказалась самой сообразительной.

- Так у Вас позади всего лишь семь лет, а у меня - двадцать пять, - произнесла, не прекращая смеяться, тетя Лида.

С тех пор Маня воспринимала себя очень опытной и всезнающей в вопросах по уходу за новорожденными, и считала своим долгом, тем, у кого появлялись дети, давать деловые советы. Правда, все они сводились к одному: не доверять своим ощущениям, а измерять температуру воды градусником.

 

В конце марта Борис взял отпуск, потому что Маню положили в больницу. Слёзы сочувствия и жалости текли ручьём по моим щекам, когда мать с вещами прощалась со мной на пороге веранды. Она же, уходя, пообещала, что если я не буду плакать, то купит летом братика или сестричку. Я, конечно, ей не поверила, во-первых, потому что детей не покупают, а во-вторых, невозможно было в моём сознании связать здоровье родной матери с обновкой в доме, пусть даже очень-очень желанной.

 

Постоянное присутствие дома отца, мать заменить никак не могло. Для того чтобы заплести косички, ему не хватало третьей руки; чтобы нагладить складки на платье, по его мнению, необходимо было шесть рук, не считая моих и Эдькиных, которые мы охотно предоставили ему в распоряжение. Ну, а когда закончились, приготовленные Маней суп и котлеты, Борису пришлось заняться обедом. Как называлось то блюдо, он затруднялся и сам сказать, но попробовать его было не так-то просто: воткнутая в массу ложка освободилась от заточения только при вмешательстве самого Бориса. После этого, забрав у нас с братом тарелки, отец вывалил их содержимое в миску Полкану. Тот понюхал, потом, обиженно поджав хвост, спрятался в будку, а мы оделись и пошли в городскую столовую. В дальнейшем до возвращения Мани, семья наша обходилась картошкой в мундире, которую Борис умел готовить ещё с детства, с маринованной хамсой или селёдкой. Завтраки и ужины в виде бутербродов и яичниц делали жизнь не шикарной, но вполне терпимой.

 

Наконец-то в один прекрасный день Борис, покинув дом на несколько часов, вернулся вместе с Маней. В отличие от дяди Саши и тети Риты, мать почему-то не похудела на больничных харчах, а наоборот, поправилась так, что и, без того далеко не тонкая талия, исчезла совсем. Лишь только полдня она радовалась своему возвращению, а потом всё время была раздражительной и нервной. Борис, наоборот, обычно от каждой мелочи переходящий на крик, соскучившись по Мане, был спокоен и уравновешен. На срывы жены он отвечал доброй улыбкой и потакал любому её капризу. Мне, глядя на всё это, тоже захотелось какое-то время полежать в больнице.

- Мам, а от чего тебя лечили?

- Меня не лечили, а проверяли здоровая ли я. Ты же хочешь маленькую ляличку. А её продают только здоровым женщинам.

При чём здесь ляличка? Если тётя Рита хотела ребёнка, то один-единственый раз легла в больницу, а через неделю вместе с Юличкой была уже дома. Маню же мы не видели почти три недели, и вернулась она ни с чем. Не хочет, наверное, признаться, что нужно сделать, чтобы лечь в больницу, боится, что папа тогда будет носиться не с ней, а со мной, решила я.

 

После обеда на почтовом ящике появились белые кружочки - пришло письмо от тёти Сони, Маниной родной сестры. Что я о ней знала? Не так уж и много. Когда-то давно, Маня забрала свою мать в Краснодар, оставив младшего Изю и среднюю Соню на попечение тёти Сары. У мальчишки был покладистый характер, а вот Соня с тётей вечно воевала. Потом после девятого класса, она приехала к сестре и матери в Краснодар, окончила там техникум и по распределению укатила в город Фрунзе, где работала бухгалтером. Сначала мы получили телеграмму, что она выходит замуж. Родители послали деньги, но на свадьбу никто не поехал, потому что далеко и дорого. Когда мне было три года, во Фрунзе родилась ещё одна Света, а бабушкина поговорка: «Ну-ка, ну-ка – жили у бабушки два внука» заменилась на «... три внука». Изя, отслужив в армии, поехал жить к средней сестре в её двухкомнатную квартиру. Все нашли это решение правильным, потому что там он поступил в институт. А когда в нашей семье появился мотоцикл, семья тёти Сони заимела Аллочку.

 

В письме сообщалось, что Сонечка хотела бы с дочерьми провести всё лето у нас, если конечно не будет с нашей стороны никаких возражений. Дочитав до конца, Маня тут же побежала на почту, давать телеграммой добро. А уже через месяц весь дом наполнился весёлым шумом и громкими разговорами.

 

Приезду гостей я очень обрадовалась: мечтала об одной младшей сестричке, а заполучила сразу две. Правда, уже на второй день стало ясно, что не все младшие столь милы и спокойны, как Люскин брат, Вася. Света-маленькая, так теперь нас различали, была шумным ребёнком, по каждому пустяку закатывала рёв и требовала к себе повышенного внимания, причём не только от меня. Играть с ней вдвоём, было скучновато, поэтому, по возможности, я тащила её на улицу, где среди большого количества детей, сестра вела себя вполне коммуникабельно. Она, конечно, была лучше Эдьки. Значительно лучше! Но всё-таки ни в какое сравнение не шла с Аллочкой, которая, на внимание к её крошечной особе, всегда отвечала своей милой, беззубой улыбкой. Это создание было столь чудесно, что даже Динка, приходя к нам в гости, на Эдьку не обращала уже никакого внимания, а всё крутилась возле детской кроватки. Мне же оставаться наедине с малышкой было сложно, потому что Света постоянно ревновала: то меня к Аллочке, требуя, чтобы я катала её на качелях, то Аллочку ко мне, отталкивая с криком: «Это моя сестричка!» Во втором случае, уходила я к соседской Юле, но следом прибегала Света и с угрозами зареветь так, что все здесь испугаются, настаивала на моём возвращении домой.

 

Девчонок привезли их родители. Тётя Соня сильно отличалась от своей родной сестры. Она была на голову выше и имела фигуру, подобную скульптуре в парке. Волосы её тоже вились, но более крупными, чем у Мани локонами. Бледноватое лицо украшали огромные светло-карие глаза, но не такие круглые, как у Эдика, а немножко вытянутые, похожие на сливовую косточку. Разговаривала женщина громко, эмоционально, но, тем не менее, почему-то в некоторых её движениях и голосе улавливался еле заметный отблеск бабушки. Её худощавый муж, дядя Дима, многословием не отличался. Он часто улыбался, разговаривал всегда тихо, спокойно, и за всё время пребывания у нас, ни разу не повысил голос. Однако Света-маленькая реагировала только на его требования и замечания, причём, всегда с первого раза. Но дядя Дима скоро уехал, ему нужно было выходить на работу, а Свету-маленькую, когда та не слушалась, стращали Борисом, который к тому времени уже несколько раз на неё рявкнул. Вскоре я ко всей этой обстановке привыкла, и мне казалось, что такой большой, наша семья была всегда.

 

VIII

 

Однажды, во время игры на улице в «Догонялки», Света споткнулась и упала. Надо ж было тому случится, когда догоняла её я... Расцарапанное колено пострадавшей смазали зелёнкой, а меня, обвинив в злоумышлии, оставили, как наказанную, дома. Изобразив недовольство, чтобы не заработать себе более жёстких ограничений, я в душе обрадовалась, потому что наконец-то можно было отдохнуть от Светы, и спокойно пообщаться с Аллочкой. Маня и Соня, дождавшись тишины в доме, присели в зале на диван.

- Я прилягу? – тихо сказала Маня, - а то, что-то поясницу ломит.

- Конечно-конечно, Маничка. Если что надо, давай я сделаю.

- Ничего не надо. Просто, посиди рядом. Я так рада, что ты приехала...

Какое-то время женщины молчали, потом Соня робко произнесла:

- Знаешь, мне неудобно, но хочу тебе одну вещь рассказать...

- Конечно, рассказывай. Кому же, если не мне, я твоя сестра. Я пойму тебя, как никто другой, - голос Мани был уставший, но в нём проскальзывали нотки любопытства.

- Я - о Коле. Честно говоря, ещё когда жила я с вами в Краснодаре, он мне не нравился. Поражал он меня своей нагловатостью и безпардонностью, но я ведь ещё совсем девчонкой была. Думала чего-то не понимаю...

Тётя Соня замолчала, а я прониклась к ней большой симпатией, теперь уже не только потому, что она мне бабушку напоминала. Оказывается, у нас с тётей совпадали вкусы: ей тоже не нравился Коля.

- Ну, и почему ты сейчас об этом вспомнила, - услышала я немного насмешливый голос Мани.

- Да, так. Сама не знаю, вспомнилось почему-то...

- Моя милая, - нараспев произнесла старшая сестра, - кого ты хочешь провести. Я же вижу, тебе есть, что рассказать. Ну, давай выкладывай, что тот Коля здесь натворил.

- Может не надо, Маничка? Тебе сейчас нельзя волноваться. Давай когда-нибудь в другой раз расскажу.

- Но, если ты мне сейчас не расскажешь, я ещё больше буду волноваться, потому что всякие дурацкие мысли в голову полезут.

- Ну, хорошо-хорошо, - начала свой рассказ Соня, - Помнишь, ты как-то задержалась в женской консультации? Это, по-моему, в прошлый вторник было. Я так и не поняла зачем.., но тут появился Коля. Девочки где-то на улице бегали, Эдик ещё из школы не пришёл... И ты знаешь, он как-то слишком, уж, по-хозяйски расхаживать тут стал. Всё рвался в дом, но я его не пустила... А потом.., - она вдруг замолчала.

- Что, потом? Соня, не томи меня, - нетерпеливо подгоняла её Маня.

- Аллочка не спала, на крыльце сидела. Я наклонилась, чтобы взять её и покормить... Он схватил меня сзади.., - голос Сони стал совсем тихим, - он начал ко мне приставать и нагло при этом смеяться.

- Правда? – вскрикнула Маня, и по скрипу дивана я поняла, что она встала.

- Но я его так толкнула, что он чуть со ступенек не свалился, - вдруг быстро затараторила Соня, - Потом я схватила, стоящую в углу швабру и сказала, что убью его и даже не скривлюсь при этом.

Маня негромко засмеялась:

- Узнаю свою сестричку. Но, подумать только! - она вдруг сорвалась, на возмущённый крик, - Как он мог?! В моём доме! К моей родной сестре... Я не знаю, что я с ним сделаю!

- Тише, Маничка, тише, - пыталась успокоить её сестра. - Ну, чего ты так разволновалась? Тебе вообще волноваться нельзя. А за себя, если надо, я и сама постоять могу. Я уже не маленькая девочка. А даже, когда девочкой была... Ты же помнишь, я всегда себя защитить могла.

Их беседа внезапно прервалась. В дом забежала Света-маленькая и заявила, что без меня она идти на улицу больше не хочет. Обе женщины нашли такой её поступок красивым и похвалили хорошую девочку за самопожертвование.

 

На другой день Маню снова положили в больницу. На этот раз я не плакала, потому что тётя Соня пообещала, что буду вместе с папой ходить её проведывать. Он брал меня с собой через день. И опять, теперь уже все, заговорили о скором появлении у нас в доме ещё одного ребёнка. Но однажды, после посещения Мани без меня, Борис пришёл очень грустный. Дрожащими руками он долго развязывал шнурки на туфлях, потом, ни на кого не глядя, попросил Соню проследовать за ним в спальню, и там, где их никто не слышал, что-то сказал. С криком: «Нет! Этого не может быть!» тётя Соня выбежала из комнаты и прорыдала потом до глубокой ночи. Только на другой день она снова обрела дар общения и сказала нам, детям, что Мане в больнице очень плохо. Спустя два дня, мы все, даже Аллочка на руках Бориса, пошли к матери. Её палата находилась на первом этаже, поэтому, встав на цыпочки, я смогла увидеть знакомый образ. Маня сидела на кровати, сильно похудевшая, с осунувшимся лицом, и хотя она сказала, что рада всех нас видеть, взгляд был потухший.

- Скоро, мои хорошие, я буду дома. Я так по всем вам соскучилась, - сказала она, даже не улыбнувшись.

- Вместе с ляличкой? – уточнила я.

Маня закрыла лицо руками и громко, со всхлипами заплакала. Проходившие мимо чужие люди оглянулись.

- Зря ты у неё это спросила, - тихо произнесла тётя Соня и, как когда-то бабушка, легко провела рукой по моим волосам, - Не задавай больше никаких вопросов, а дома я тебе всё объясню.

Но Маня подняла голову и, не прекращая плакать, сообщила:

- Доченька, наша ляличка умерла.

- Умерла.., - как эхо повторила Света-маленькая.

 

Подробности несчастья Маня потом рассказывала тёте Соне, Ирине Карповне и многим другим. Вскоре эта история запечатлелась в памяти, помимо моей воли, как когда-то треугольный дорожный знак с пояснениями учителя. Не понимая многих слов, я могла бы в любой момент слово-в-слово воспроизвести, всё, что рассказывала мать, только никто, в том числе и она сама, об этом не догадывались.

- Гинеколог меня осмотрела в восемь часов вечера, - начинала обычно повествовать Маня, - и сказала, что до обеда следующего дня я, точно, не рожу. Она ушла. Как я потом узнала, ушла на ночь домой, спать. Спустя часа два, у меня начались первые схватки. Акушерка осмотрела и проворчала, что хоть и раньше, чем врач предсказала, но всё-таки всё нормально. А когда в двенадцать ночи начались вторые схватки, она предложила перейти на стол. Я перешла, и она снова меня осмотрела. И вдруг я увидела выражение её лица, - при этих словах мать всегда изображала на своём лице огромное удивление с отвисшей нижней губой. – Я спросила, что случилось. «Пуповина выпала», - ответила акушерка и стала мне ту пуповину вправлять. Схватки участились. Подошли ещё две, спавшие до этого, акушерки. Я услышала, как одна другой тихо сказала, что ребёнок может во время родов задохнуться. Мне показалось, что задыхаюсь я... Потом они решили наложить щипцы. Мне дали наркоз, а когда я пришла в себя, то поняла, что они его так и не вытащили. Врач появилась в шесть утра и заявила, что кесарево делать уже поздно. Всё было как в тумане, я слышала лишь: «Держитесь, мамочка, держитесь! Ребёнок гибнет». Он появился на свет в восемь утра, за полчаса до этого его сердечко биться перестало... Его вес был пять четыреста... Он был очень красивым. Таким красивым, что весь медперсонал над ним рыдал, - при этих словах, Маня тоже сильно плакала.

 

Трагедия эта случилась первого июня – в День защиты детей.

Мать больше никогда не говорила, что малышей покупают, а я из разговоров взрослых имела представление о том, как они появляются на свет. Вот только не понятно было, от чего они в животе женщины образуются, а потому теплилась надежда, что скоро там, у Мани, снова кто-нибудь возникнет и на этот раз родится живым. Но глубокое разочарование ждало меня, потому что однажды мать призналась соседке:

- Борис не против. Но я на такое больше не пойду. Я просто не смогу спокойно выносить ещё одного ребёнка. Такова судьба... Значит, нам суждено воспитывать только двоих детей.

 

IX

 

Мать целыми днями ходила грустная, много плакала и часто жаловалась тёте Соне на плохое самочувствие.

- Тебе бы сейчас куда-нибудь в санаторий, - понимающе вздыхала та.

- Ты права. Мне бы сейчас сменить обстановку, да хоть немножко забыться... Но где я возьму тот санаторий среди лета? – грустно улыбалась Маня.

Борис частично проблему решил, достав «горящую» путёвку в дом отдыха в Крым. Правда только на «лицо мужского пола», то есть на себя, но можно было ещё прихватить несовершеннолетнего ребёнка. Им оказался Эдик. Мы же с Маней пристроились на квартире, в которой только ночевали. Всё остальное время вся наша семья проводила на море или в тени роскошного парка. Маня действительно перестала плакать, охотно ходила по магазинам, а перед возвращением домой даже шутить стала.

 

Сонечка, которая всё это время оставалась в нашем доме на хозяйстве, отметила, что десятидневный отдых пошёл Маничке на пользу. Когда, спустя несколько дней, сёстры остались наедине, а я, устав от Светы-маленькой, притаилась в детской, тётя Соня осмелилась на откровение:

- Коля тут во время вашего отсутствия объявлялся. Но я уже знала, с кем имею дело, сразу же схватилась за нож, и сказала, что если он хоть на шаг приблизится, пущу его кишки наружу.

Маня засмеялась, но смех был хоть и громкий, но какой-то не настоящий. Я подумала, что ей по-прежнему грустно из-за умершего мальчика, а смеётся она, чтобы не обидеть сестру.

- Ну и что, он ушёл? – несмотря на грусть, Маня всё-таки проявила интерес к рассказу.

- Ушёл, а поздно вечером, когда стемнело, снова появился. Но я тогда уже дверь на ключ закрыла и его не пустила. Так он тут по двору ходить стал...

Что ещё делал Коля у нас во дворе, я не услышала, потому что Света, обнаружив меня спрятавшуюся, вытянула из укрытия и, схватив за руку, потащила на улицу.

 

- Ну и зачем ты меня сюда привела? – моему взору предстали пустые скамейки у дворов, - Видишь, кроме Эдика и Митьки здесь никого нет. Идём, я, лучше, тебя на качелях покатаю или куклу большую дам...

- Не хочу на качелях, не хочу куклу, - противилась сестрёнка, - Пойдём к Эдику, он наш брат, он должен с нами играть.

- Он не будет с нами играть, - я попыталась объяснить ей положение дел, - он нас прогонит, а может даже и ударит.

- Ударит? – удивилась Света. - Но я же тогда плакать начну, и тётя Маня его загонит домой, как тебя, когда я коленку разбила.

- Нет, Свет, если ты начнёшь плакать, то тётя Маня загонит домой не его, а тебя, - поделилась я своим многолетним опытом.

- Ты меня обманываешь, - она покачала головой и, лукаво улыбнувшись, направилась к мальчишкам.

Мне следовать за ней не хотелось, роль зрителя в этом спектакле, была как-то больше по душе. Брат со своим другом, сидя на траве, обменивались какими-то железками и о чём-то мирно беседовали, когда Света-маленькая уселась рядом с ними. Они оба удивлённо на неё уставились, потом Эдька крикнул:

- Светка, что это за дела? А ну-ка быстро забрала отсюда Свету-маленькую.

С тех пор, как я перестала бояться кулаков брата, его просьбы и приказы не имели для меня никакого значения. Поэтому ответ мой не был переполнен покорностью:

- Она тебе тоже сестра. Вчера я с ней играла, сегодня твоя очередь. А я пойду Аллочку поразвлекаю.

Я уже открыла калитку, но голос брата вынудил меня затормозиться и оглянуться.

- Светочка, ты же хорошая девочка?

Вот это, да! Так он с девчонками ещё никогда не разговаривал.

- Хорошая.

- Так, подойди к Свете-большой и скажи, что хочешь только с ней играть, - он произнёс это шёпотом, заговорчески.

- Не скажу, - уверено ответила сестра. – Я хочу только с тобой.

- Но мне сейчас некогда, - Эдька стал смущённо озираться по сторонам, проверяя, не является ли кто, кроме Митьки и меня свидетелем таких откровений. Убедившись, что ему на этот раз повезло, он закричал, привычным для меня, голосом, - Если не уйдёшь сама, то я тебя отсюда выкину.

- А я начну громко плакать, - пригрозила она. – Знаешь, как я умею громко реветь? Никто так не умеет: ни ты, ни Митька, ни...

Света-маленькая, наверное, ещё долго бы перечисляла всех, кто не умеет так громко, как она реветь, но Эдька, нервно поднявшись, схватил её и, поставив на ноги, подтолкнул по направлению к дому.

Заводской гудок нашего консервного комбината мог бы позавидовать той силе вопля, который вырвался из груди маленькой четырёхлетней девочки. Даже собака в Наташином дворе завыла. Копошившиеся до этого в огородах и палисадниках старушки все одновременно выскочили на улицу и дружно раскудахтались:

- Это ж надо!

- Вот выродок растёт!

- Над родной сестрёнкой издевается, так ему этого недостаточно, уже до маленькой добрался.

- Может, ты дома и с Аллочкой счёты сводишь? – вопрос адресован был моему брату.

На шум выбежала Маня.

- Света, что здесь происходит? – поинтересовалась она.

- Эдик Свету-маленькую обидел, - пояснила я, удивившись, что старушки, в отличие от Мани, об этом меня не спрашивали.

- А почему Света возле Эдика оказалась? – зло и нервно произнесла мать.

Замолчавшие на какое-то время соседки снова заквохтали:

- Вот она, явилась! Вместо того чтобы ремня мальчишке дать, она к ни в чём не повинному ребёнку прицепилась.

- Выгнала на пару с сыночком мать родную из дома...

- Эдик! – громко, стараясь всех перекричать, обратилась к сыну Маня, - Немедленно иди домой! – Потом, не глядя ни на кого, добавила, - а то некоторым здесь делать больше нечего, как за чужими детьми следить...

 

Улица быстро опустела. Эдька скрылся, соседи разбрелись по своим дворам, Митька, испугавшись скандальной ситуации, куда-то убежал.

- Вот видишь, - с геройски поднятой головой гордо изрекла Света, - а ты говорила, что меня загонят.

- Что вы здесь вдвоём делаете? Детей вокруг нет, идите-ка и вы домой, - предложила выглянувшая из-за калитки тётя Соня.

- Вот видишь, - теперь сказала я.

 

Тётя Соня заботливо вкладывала в рот Аллочки картофельное пюре. Та иногда проглатывала, а иногда под глубокие вздохи своей матери и весёлый смех сестёр, содержимое выплёвывала.

- Не смейтесь, девочки, а то она думает, что поступает очень хорошо.

Мы постарались просьбу удовлетворить и тихонько прыскали в ладошку. Вдруг Аллочка сделала рвотное движение, ничего, однако, при этом не выдав, потом ещё раз, потом что-то вроде плача и снова рвотное движение...

- Ма-ня! – громко и испуганно Соня позвала, стирающую возле колодца, сестру.

- А-а! – отозвалась та.

Пока Маня прибежала, малышка уже нормально дышала, потому что её мать инстинктивно уверенными движениями многократно похлопала ребёнка по спинке. Однако нервы сдали, и Соня, разрыдавшись, стала объяснять сестре, что произошло. Маня вдруг тоже закатилась истерикой.

- Я так испугалась, - сквозь всхлипы твердила она, - думала Свету свою, пока добегу, живой уже не застану...

- При чём здесь я? – от удивления я даже слегка икнула, - Я-то могу нормально кушать, а Аллочка ещё маленькая, ещё не научилась...

- Да-да. Я понимаю. Просто нервы сдали.

Тётя Соня, перестав плакать, тоже с недоумением посмотрела на Маню.

- Маничка, разве так можно? Ты себя доведёшь. Ты должна взять себя в руки.

- Я понимаю, Сонечка, я всё понимаю. Просто, я там стирала, да и задумалась, почему всё так получилось... За что мне выпало столько вынести?.. А тут ты закричала, и я внезапно всё поняла: это Бог меня наказал. И испугалась я жутко... Подумала, что он забрал у меня сначала одного ребёнка, а теперь ещё и второго хочет забрать. Грешна, я Сонечка. Ох, как грешна!

Маня снова с завываниями и причитаниями заплакала, усевшись за стол и закрыв лицо руками. Соня, заботливо гладя её по волосам, утешала:

- Милая моя, ну какая же ты грешница? Да, ты – святой человек. Ты такие вещи говоришь... Я даже себе представить не могу, чтобы на тебе какой-то страшный грех висел. А по мелочам, так мы все грешны... Знаешь, я ведь и ребёнка могу ни за что шлёпнуть, и Диме на нервах такое сказать, что потом и сама жалею. Ну, а что случилось, то случилось. Это была ошибка врача, а не бога. Ты должна радоваться, что у тебя есть двое чудесных деток, а то знаешь, как оно в жизни бывает... У нас, например, у одной сотрудницы внематочная случилась, и врачи сказали, что детей у неё больше не будет... А ей всего лишь двадцать лет.

Маня, успокоилась и неподвижным взглядом смотрела в угол комнаты. Казалось ничего, из того, что ей говорила сестра, она не слышала, но, вдруг поднявшись, задумчиво промолвила:

- А может ты и права. Кто в этом мире безгрешен?

Я же, ничего не поняв из рассказа тёти Сони, внутри себя поражалась: почему мне снова выпало «счастье» оказаться крайней? Почему Мане в голову взбрело, что со мной что-то должно было случиться, ведь Эдик тоже в тот момент был дома...

 

X

 

Постепенно мать плакала всё меньше и меньше, но с каждым днём становилась более раздражительной. Она часто покрикивала на свою младшую сестру, то, насмехаясь над ней, то осуждая, и это напомнило мне период, когда с нами жила бабушка. Я даже несколько раз решила с тётей Соней, подобно как раньше с бабушкой, поделиться кое-чем наболевшим. Однако, убедившись, что она всё потом передаёт Мане, откровенность свою поубавила. Финал оказался аналогичным: Сонечка сходила на переговорный пункт и, вернувшись, сообщила, что Дима просит её поскорее вернуться домой.

- Но мы, ведь, договаривались, что ты здесь побудешь, пока Аллочке годик не исполнится, - напомнила Маня.

- Да, - улыбнулась тётя Соня, - но Дима явно не подрассчитал свои силы и теперь заявляет, что уже устал, сам себе кушать готовить и гладить рубашки.

 

Сёстры прощались у нашей калитки. Уткнувшись Сонечке в плечо, Маня, рыдая, приговаривала:

- Миленькая, дорогая! Когда же мы теперь с тобой увидимся?

Соня села на заднее сиденье мотоцикла, девчонок усадили в коляску, привязав какими-то ремнями и верёвками, чтобы по дороге не вывалились. Помахав нам, они укатили в Краснодарский аэропорт. А Манины слёзы, по пути от калитки до дома, напрочь высохли. Она тут же принялась за уборку, приказав мне пособирать по всему дому игрушки. Но в разгар нашей работы без стука ввалился Коля. Маня, бросив на него пренебрежительный взгляд, отвернулась, продолжая перестилать постель.

- Маничка, в чём дело? Ты на меня за что-то сердишься? Он подошёл к ней сзади и обнял за талию.

- Ты ещё спрашиваешь? - она освободилась от его объятий, - А ты не подумал, что Соня может мне всё рассказать?

- Так, стоп, - Коля взял Маню за плечи и, подведя к столу, усадил за него. Потом придвинул ещё один стул и сел рядом, - Значит, Соня тебе рассказала, как она тут передо мной в расстёгнутом халате выписывала?

- Что-о-о? – Маня вскочила со стула, но Коля её снова усадил.

- Так она тебе рассказала, что между нами произошло или нет?

Маня молча рассматривала свои ногти, потом подняла глаза на собеседника.

- Скажи, - с каким-то вызовом произнесла она, - Соня шваброй тебе угрожала? Говорила, что убьёт тебя?

- Ну, да, - Коля залился смехом, - малохольная она у тебя какая-то. Я пришёл, хотел узнать, как твоё самочувствие. Кстати, скажи, как ты сейчас себя чувствуешь?

- Пойдёт, - чуть скривившись, ответила Маня, - ну так продолжай. Что же дальше было? Ты пришёл...

- Ну, вот. Пришёл, значит, я, а она зачем-то в дом забежала, через минуту выбегает, а халат-то на ней как бы невзначай почти до пояса расстёгнут, и выглядывает из него, я, Маничка, извиняюсь, не совсем свежий бюстгальтер. Меня, прям, чуть не стошнило, ты же знаешь, какой я брезгливый.

- Да, - сощурилась Маня, как будто солнце било ей в глаза, - Соня у нас немного неряшливая. Что есть, то есть. Ну и что? Потом тебя не остановил её грязный лифчик, или ты глаза закрыл?

- Что? – на лице Коли проявилось жуткое удивление, - Ты обо мне могла такое подумать? Тебе пришло в голову, что она меня чем-то привлекла? Ты когда-нибудь рядом с ней возле зеркала стояла? Неужели не заметила, что вы совершенно разные. И если мне однажды понравилась ты, то она понравиться, уже никак не могла. Таких, как она – по десятку на каждом квартале, а ты у меня единственная, красивая, умная, обаятельная...

- А почему ж она на тебя со шваброй...

- Да я и сам не понял. Подошёл к ней и тихонечко говорю, халатик-то, мол, застегни. А её вдруг понесло... Говорю же, малохольная.

- Зачем же ты тогда к ней приходил, когда мы на море уехали? – продолжала выпытывать Маня.

- Так то ж, по-родственному. Думал, может помочь чем надо, а она на меня с ножом...

- А вечером потом, ты ещё раз помочь ей хотел?

- Каким вечером? Моей ноги больше здесь не было до самого сегодняшнего дня. А она что, сказала, что я ещё и вечером приходил? Ну, знаешь, у неё тут без мужа галлюцинации, видно, начались.

Коля встал, подошёл к сидящей Мане со спины и положил свои руки ей на грудь. Только теперь, заметив, что я стала свидетелем их общения, Маня, устало махнув рукой, сказала:

- Света, собрала игрушки? Пойди теперь погуляй.

Я выбежала, задумавшись, почему Коля сказал, что таких, как тётя Соня по десятку на каждом квартале. Подобно ей, у нас в городе лишь скульптура в парке стояла, да и то, каменная... Маня же с моей точки зрения уникальной являлась только маленьким ростом. Полных женщин на Кубани было вполне достаточно.

 

Борис вернулся не скоро. К тому времени и Коля уже ушёл, и в доме царил порядок.

- Проводил? - спросила Маня и, не дожидаясь ответа, продолжила, - Ну, и слава Богу. Знаешь, устала я после всего пережитого и от гостей, и от шума, и от Сониной неряшливости. А о Свете-маленькой и говорить не приходится – это что-то ужасное. Завела тут однажды на улице такой вопль, что мне даже в туалет слышно было. Соседей всех вокруг себя собрала... Кстати, о соседях. Какие же они у нас на улице идиоты! Кричали тут, что мы якобы маму мою из дома выгнали. Хорошо, хоть Соня этого не слышала. А то, чтобы она подумала? А впрочем, всё равно... Мало ли что я о ней могу подумать.

Маня криво усмехнулась, непонятно кому и чему, а уставший Борис, освежившись летним душем, скрылся в спальне.

 

Утренняя тишина, от которой я уже успела отвыкнуть, почему-то не давала спать. После скучного завтрака потянуло к соседской Юличке. Она мне обрадовалась, заулыбалась и, тряся погремушкой, заворковала, о чём-то рассказывая, на своём, пока понятном только ей, языке. Посреди комнаты стоял большой раскрытый чемодан, в который тётя Рита уверенными движениями складывала вещи.

- Вы что, тоже уезжаете? – поинтересовалась я.

- Да, Светочка. Пора и нам в дорогу. Наш папа без нас скучает, да и мы без него тоже, - не отрываясь от своего занятия, пояснила мне соседка.

 

Я не стала мешать, а, вернувшись домой, уселась прямо на землю возле высокого фундамента. Задумалась. Почему же этот мир устроен так несправедливо? Будучи совсем маленькой, я мечтала о заводной кукле, Эдик – об игрушках на батарейках. Он получил теплоход и конструктор, а я узнала, что заводных кукол не существует вообще. Я очень любила бабушку и хотела, чтобы она жила с нами вечно, а брат грубил старушке и твердил, что она ему надоела. Теперь бабушка живёт очень далеко... Я мечтала о маленькой сестричке, а Эдик - о мотоцикле. Его мечта красовалась под брезентом во дворе, вместо маленькой сестрички, родился маленький братик и тот мёртвый. Но чтобы было ещё обиднее, меня подразнили хорошенькими Юлей и Аллочкой и теперь оставляют совсем одну. Даже Свету-маленькую забрали. Она, конечно, порой утомляла, но всё-таки была единственной, кто во мне нуждался. А теперь? Мать вспомнит о моём существовании только тогда, когда надо будет идти кушать. А если бы меня не было, это кого-нибудь бы задело? Наверное, потому что остался бы тогда не съеденный мною обед. Но ведь его можно отдать и Полкану... Интересно, существует в этом мире кто-нибудь или что-нибудь столь же ненужное, как я? А что я про этот мир знаю, кроме нашей улицы? Наша улица... Маня как-то сказала, что все дети на нашей улице невоспитанные, а вчера заявила, что все соседи на нашей улице – идиоты. Так может быть я такая, потому что родилась на нашей улице? Эдька-то появился на свет в Краснодаре. У кого бы узнать? Мане, после её сказок о магазинах, продающих детей, я уже не доверяла.

 

Во дворе показался брат.

- Эдь, можно тебя кое-о-чём спросить, - нерешительно обратилась к нему я.

- Давай, только не долго.

- Помнишь, как Света-маленькая крик подняла, и все бабки повыбегали?

- Ну?

- А мама сказала, что они все на нашей улице идиоты.

- Правильно сказала. Чего они суют свой нос, куда их не просят?

- А помнишь как-то давно, дети кричали, что ты струсил, а ты обиделся и убежал домой?

- Нет, не помню. Ну и что?

- Мама тогда тоже сказала, что все они на нашей улице невоспитанные.

- А тебе-то, что с того?

- А почему всё на нашей улице?

- Что всё?

- Ну, и дети невоспитанные, и соседи – идиоты.

Эдька хрипловато засмеялся:

- Потому что такая дура, как ты, живет именно на нашей улице.

- А если мы вдруг переедем и будем жить на улице Островского?

- Значит, улице Островского жутко не повезёт. Ты мне надоела, - сказал он в заключение и куда-то убежал.

 

Так вот оно в чём дело... Не улица виновата в том, что я такая. Наоборот, это я сделала улицу плохой. А такое возможно? Наверное. Маня однажды готовила компот и сказала, что он получился невкусным, потому что туда попала одна гнилая клубника. А ещё Эдька как-то Динке рассказывал, что кто-то отравился насмерть грибным супом, потому что один-единственный гриб оказался ядовитым... Если бы тот гриб вовремя из супа вытащили, люди те, пожалуй, до сих пор бы жили, - и мне вдруг захотелось избавить нашу улицу от «ядовитого гриба». Но как? Я взглянула на крышу нашего дома. Маня запрещала лазить вместе с Эдькой на чердак, говорила, что могу разбиться. Но с другой стороны, Нюркина мама, тётя Глаша, рассказывала однажды бабушке, что кто-то там упал с крыши и теперь с больной спиной не может ходить. Нет, такой участи я себе не хотела: тогда я буду для всех ещё менее желанной, чем сейчас.

 

Где-то вдали зарокотал мотор трактора. По привычке я вскочила, чтобы спрятаться, но меня вдруг осенило: ну, конечно же! Я сейчас выйду на улицу, меня задавит трактор, и вопрос будет решён.

Моё тельце плотно прижималось к забору, сердечко билось так сильно, что казалось, розовое платье вот-вот из-за него разорвётся. Что было на моём лице? Бледность? Испуг? Одержимость? Водитель трактора, повернув в мою сторону голову, удивлённо посмотрел, а потом, улыбнувшись, показал язык.

«Еще и дразнится», - подумала я и зажмурила глаза в ожидании, как мне казалось, неизбежного. Шум машины затихал, пока не исчез совсем. Я открыла глаза и обнаружила себя всё на том же месте, к своему удивлению, живой.

 

- Эдь, меня сегодня трактор не задавил, - сообщила я из своего любимого угла детской Эдькиной, прикрывающей письменный стол, спине.

- С какой стати, он должен был тебя давить? – поинтересовался брат, не оборачиваясь.

- Но, ведь это же трактор. Он для того и существует, чтобы давить маленьких детей.

- Какой идиот тебе это рассказал? Или ты сама своими гнилыми мозгами до такого додумалась? Между прочим, если водитель кого-нибудь задавит, даже нечаянно, его посадят в тюрьму. Вот и подумай, нафик ты ему сдалась, чтобы из-за какой-то вонючки в тюрьме сидеть?

- А зачем тогда такой трактор сделали? - недоверчиво поинтересовалась я.

- Чтобы грузы всякие перевозить. Картошку, например, или помидоры, когда их очень много.

- Для этого есть машины.

- А трактор – это тоже машина, только без глушителя.

- А почему без глушителя?

- Потому что так дешевле. Забодала ты меня своими вопросами. Дай спокойно книжку дочитать, а то выкину тебя нафик отсюда.

Я не знала, что такое глушитель, но не верить брату повода не было. Во-первых, потому что, несмотря на грубость, врал он мне, в отличие от Мани, очень редко; а во-вторых, в прицепе трактора, прежде чем зажмуриться, я успела рассмотреть картошку. А кроме того, он всё-таки меня не задавил.

 

Идея сделать нашу улицу «съедобным супом» не покидала мои мысли, поэтому, услышав звуки похоронного марша, я выбежала им навстречу. Мне даже почти не страшно было на этот раз.

- Что, тоже вышла на покойника посмотреть? – спросила, рядом оказавшаяся, Катя.

Я кивнула, мысленно представив, что сейчас с ней будет, когда я у неё на глазах превращусь тоже в покойника.

- Здесь плохо видно. Пошли к нам на шелковицу залезем, - предложила она.

А потом мой труп будет лететь вниз, цепляясь за ветки? Не очень-то привлекательно. Но мне, ведь, будет тогда всё равно, я же буду тогда уже мёртвой...

- Пошли, - согласилась я, решив, что это проще, чем объяснять перед смертью Кате, всю сложность моей ситуации.

Она подсадила меня на нижнюю ветку, дальше я справилась сама.

- Бабка какая-то старая, прокомментировала Катя, когда машина проезжала мимо, - и выглядит, как живая. А в прошлый раз мужика одного везли, так он совсем синий был.

Я кивала головой и даже глаза от страха не зажмурила.

Люди исчезли за поворотом, скрываемые листвой, посаженных вдоль улицы деревьев; завывания музыки постепенно слились с тишиной.

- Кать, а от чего умирают? – полюбопытствовала я, когда мы спустились.

- Ты ту бабку имеешь ввиду? Так она старенькая была, болела, наверное. Ну, мне пора, а ты как услышишь снова, что кого-то хоронят, выходи. Мы с тобой опять на дерево залезем.

Пожалуй, ни один, даже самый опытный, психотерапевт не смог бы меня тогда так быстро и успешно избавить от многолетних страхов, как это в течение одной недели осуществила я сама.

 

XI

 

По радио передали сигналы точного времени, потом приятный мужской голос начал читать отрывки из «Слепого музыканта». Несмотря на то, что я видела фильм, слушать было интересно и полчаса показались мгновением. Однако, радио вскоре отключилось на обеденный перерыв, и вокруг наступила тишина, вытолкнувшая меня за пределы дома.

Во дворе на скамейке, радом с Маней сидела незнакомая женщина. Поздоровавшись, я стала раздумывать, что лучше: прервать их болтовню и сообщить, что ухожу к Гале, или, изобразив из себя воспитанную девочку, скромно вернуться на исходные позиции, в ожидании, когда гостья уйдёт. Матери наверняка бы по душе больше пришёлся второй вариант, мне – первый. Интересно, а как бы повела себя Маня, если бы мы сейчас поменялись местами? Но варианты ситуаций не успели прокрутиться в моей голове, потому что Маня с наигранной жизнерадостностью произнесла:

- А вот и наша Светочка. Света, это Зинаида Фёдоровна. Она будет твоей первой учительницей.

Я стояла в замешательстве, не имея ни малейшего понятия, что же мне делать дальше, ведь «Здрасте», я уже сказала. На выручку пришла сама учительница:

- Ну, подойди сюда поближе, - попросила она.

Я спустилась с крыльца.

- Значит, ты Света? А как будет твоё полное имя, знаешь?

- Светлана Борисовна Шнайдер, - ответила я, внутренне удивившись, что Зинаида Фёдоровна, придя к нам в гости, даже не знает толком, как меня зовут.

- А считать ты умеешь? Посчитай-ка до десяти.

Я выполнила просьбу учительницы, потом считала ей десятками до ста. Потом, оказалось, что она забыла, какой сегодня день недели. Пришлось напомнить. А также сообщить какой день был вчера, и какой будет завтра. Узнав все это от меня, Зинаида Фёдоровна порылась в сумке и достала слегка потрёпанную книжку.

- Знаешь, что это? – спросила она.

- Букварь. У моей подружки Гали такой же.

- А прочитать сможешь? Вот здесь, например, - палец учительницы замер на раскрытой странице.

- Мама мыла раму, - быстро произнесла я.

Зинаида Фёдоровна удивлённо посмотрела на Маню.

- Да-да, - сказала мать, - я забыла Вас предупредить, - она уже давно умеет читать. Как-то приятели наши подарили ей игру. «Азбука» называется. А Светочка болела, вот за зиму читать-то сама и научилась.

- И много она у Вас болеет? - с интересом спросила учительница.

- К сожалению, много, - со вздохом произнесла Маня.

- Надо же, а по ней и не скажешь. Такая шустрая девочка...

Учительница глянула на свои наручные часы и суетливыми движениями спрятала букварь.

- Скучновато тебе будет в моём классе, - сказала она мне, поднимаясь.

Я решила, что Зинаида Фёдоровна не хочет меня брать в школу, и, заглянув преданно ей в глаза, как бабушке, когда уговаривала, чтобы она меня с собой забрала, произнесла:

- Не будет скучновато. Честное слово не будет...

А она, как будто всё поняв, почему-то, как бабушка, погладила меня по голове и, улыбнувшись, сказала:

- Хорошо-хорошо. Я первого сентября тебя жду. Мама знает, куда надо прийти. Портфель и форму уже купили?

- Нет, - испугано ответила я и вопросительно посмотрела на Маню, потому что покупками всеми ведала она.

- На днях купим, - оправдываясь, произнесла мать, глядя на учительницу, - После той трагедии, что я Вам рассказала, честно говоря, никак в себя прийти не могу. Но, думаю, на этой неделе мы всё приобретём.

- Да-да. Я Вас прекрасно понимаю, но всё-таки вы у меня единственные, кто ещё не выкупил учебники.

Она быстрой походкой ушла. А мне идти гулять уже не хотелось. Формы у меня нет, портфеля тоже. Даже учительница нашла это странным. Значит, в школу я почему-то не пойду. Значит, и эта моя мечта никогда не сбудется... Прямо посреди двора я в полный голос по-детски расплакалась.

- Ты упала? Ударилась? – осматривала меня Маня.

Не скоро я смогла успокоиться и объяснить причину моих слёз.

- Дурочка, - ласково обругала меня мать, - Все детки в семь лет идут в школу. Даже, если бы я захотела, держать тебя дома, мне бы никто этого не разрешил. Да и почему я должна была такое хотеть? А всё необходимое мы прямо завтра купим.

 

- Нам этой барышне надо школьную форму подобрать, - обратилась Маня к продавщице, показав на меня.

- Такие крошки тоже в школу идут? - удивилась та. - А у нас маленькие размеры ещё в начале лета раскупили. Они ж на первоклашек рассчитаны. А первоклассникам всегда всё в первую очередь покупают.

- Как в начале лета? – недовольно возразила мать, - А если ребёнок вырастет?

- Ну, так немного на вырост брали. Каждая мамочка ведь знает, как её дитя растёт.

- Ладно, - вздохнула Маня, - Из большого маленькое можно сделать, из маленького большое не сделаешь, - довольная своим изречением, она выбрала наименьшее, из всех висевших, платье и направилась к кассе. – Ну, а с фартуками как обстоят дела?

- Фартуки маленькие есть, но только чёрные. Белые, всех размеров, ещё в мае разобрали, а новые не поступали, - приветливо объяснила продавщица.

- Что ж возьмём хотя бы чёрный, - произнесла Маня, протягивая деньги.

 

На следующий день я получила столько внимания, сколько не имела, мне казалось, за весь год. С утра мать села переделывать форму, ушив её по бокам, подняв в талии и сделав большой запас внизу. Эдьку днём она послала за портфелем и учебниками в какой-то специальный магазин. А отец, придя вечером с работы, с интересом рассматривал все мои обновки.

Прошла неделя, но белый фартук, так и не дополнил комплект школьных принадлежностей.

- Мам, а что же делать, если он так и не появится в магазине?

- Не знаю, - равнодушно пожала плечами она, - наверное, придется в чёрном идти. Что поделаешь, ты же слышала, белых фартуков нет.

Я выбежала из дома, и, спрятавшись у глухой стенки дома, излюбленном месте для одиночества, дала волю чувствам и слезам.

 

- Ты чего плачешь? Тебя Эдик обидел? Скажи мне, и я пойду надаю ему по башке. Эдик, да?

Я отрицательно замотала головой, с удивлением глядя на Динку.

- Как ты меня нашла? - переводя дыхание от плача, спросила я, - Это же моя тайна. И никто не знает, что, я прячусь здесь, когда мне плохо...

- Я знаю, - тихо сказала Динка и улыбнулась, - но не переживай, я никому твою тайну не раскрою. Так почему ты плачешь?

- У меня нет белого фартука, и я первого сентября должна буду идти в школу в чёрном, - мои губы снова задрожали, а из глаз полились слёзы.

- Нашла из-за чего расстраиваться, - усмехнулась она и исчезла так же внезапно, как и появилась.

Я осталась сидеть, глядя вдаль, и снова пустилась в размышления о несправедливом по отношению ко мне мире. Но Мир, видно, услышал, задумался и захотел доказать, что это не так. Поздно вечером, когда уже стемнело, «на чай» заглянула Ирина Карповна. Вид у неё был уставший, даже брови не двигались, в руках она держала свёрток, внутри которого оказалось ничто иное, как белый фартук, причём тот самый, который Динка одевала, когда первый раз шла в школу, но и ей он достался от старшей двоюродной сестры. Старомодность покроя не играла для меня в тот момент никакой роли.

Маня же, после ухода тёти Иры, брезгливо осмотрев вещь, отнесла её в коробку с грязным бельём.

- Завтра прокипячу, да подкрахмалю, - доложила она Борису, - Не люблю я в подарок ношеные вещи принимать, да ещё и от этой неряшливой Ирины Карповны. Просто, выхода сейчас другого нет.

Муж, уткнувшись в шахматный задачник, с определенной частотой, как кукушка на соседских часах, отвечал жене «угу».

 

Первый школьный день с его цветами, музыкой, поздравлениями и первым школьным звонком был для меня по-настоящему счастливым. Но удивило то, что на всех, девочках, с первого по десятый класс, были белые фартуки, несмотря на отсутствие таковых в продаже. Пронизывающий холодок ужаса пробежал по моей спине, когда я на секунду представила, что бы было, если б Динка, как добрая фея, не заглянула тогда за дом. Ведь, это она подговорила тётю Иру сделать мне необычный подарок.

 

Предсказания Зинаиды Фёдоровны, что мне будет скучновато, не сбылись. Наоборот, неправильные ответы некоторых учеников, я находила забавными, а иногда даже смешными, но как воспитанная девочка, на уроках не смеялась, а несла всю эту весёлую информацию домой, где радостно вываливала её Мане. Учительницу, которая была явно старше матери, но моложе бабушки, я находила очень красивой, похожей на царицу из сказки. На каждом уроке она рассказывала много интересного: как давным-давно мне известное, так и что-нибудь новенькое. А дополнением к восторгу от школы было огромное количество моих сверстников. И не знала я тогда, что все они представляют для моего здоровья некоторую опасность. В детский сад меня не водили, а контакты с уличной ребятнёй, благодаря изощрённости Мани, были на протяжении длительного времени ограничены. Так откуда ж было знать детскому, к тому времени уже ослабленному, организму, что такое иммунитет против чужих микробов? Стоило кому-нибудь прийти в класс с соплями, и на следующий день с более интенсивными соплями оказывалась я. Если вдруг где-нибудь в среднем ряду раздавался кашель, то высокая температура и хрипы в груди держали меня несколько дней вне школы. Таким образом, число уроков, пропущенных по болезни, перекрыли все рекорды в этой области среди сорокаголовой толпы одноклассников. Только благодаря тому, что весь изучаемый материал я в той или иной степени уже знала, мне удалось, не только не отстать в учёбе, но и попасть в число отличников. Среди них также была моя первая школьная подружка, девочка с красивым и необычным именем Берта Янцен.

 

Однажды, когда мы шли домой, Берта похвасталась, что бабушка с ней дома только по-немецки разговаривает. И я ей позавидовала, но не столько знанию иностранного языка, сколько тому, что её бабушка всё ещё живёт с ними, а не уехала, как моя, очень далеко. Степень зависти значительно подскочила, когда я узнала, что эта бабушка водит свою внучку на балет. А после просмотренного в клубе спектакля, где подруга играла главную роль, стала молить Маню отдать меня в балетный кружок.

- Это невозможно, - возразила она, - балет заканчивается в восемь вечера. Я в это время работаю. Папа с работы уставший приходит, да и в командировки он часто уезжает. Кто тебя на тот балет водить будет?

- Дина. Она мне ещё давно говорила, что если ты меня туда запишешь, то мы будем вместе ходить.

- Дина тоже водить тебя на балет не сможет.

- Сможет, - уверено возразила я, полагая, что мать сомневается в серьёзности и ответственности старшей подруги, - она уже в пятом классе.

- Дина скоро из Крымска уедет.

- Что-о? – я даже забыла после вопроса закрыть рот.

- Да. Тётя Ира, дядя Миша и Диночка переезжают в другой город. Они уже даже покупателя на свой дом нашли.

Не промолвив больше ни слова, покидая веранду, я себя утешала: это неправда, мама специально так сказала, чтобы оставить меня без балета. Я готова была с этим смириться, только бы услышанное оказалось обманом.

Несколько дней томили меня напряжённостью. Что скажет сама Динка? Опровергнет или подтвердит? И мне, в зависимости от предположений, то хотелось её поскорее увидеть, то оттянуть встречу на неопределённое время.

 

XII

 

В выходной день Динка вместе со своими родителями пришла, как всегда, жизнерадостная, с косичками-рожками, с вечной улыбкой на лице. К счастью, мать меня опять обманула, успокоившись, решила я, и насмешливо поделилась:

- Дин, ты представляешь, что моя мама сказала? – я даже хихикнула, предвкушая удовольствие, увидеть, как Динка скорчит удивлённую рожицу.

- Что? – молча спросила она своими добрыми глазами.

- Она говорит, что ты в другой город уедешь, - заговорчески прошептала я.

- Значит, ты уже всё знаешь? – взгляд её потух, и она тупо смотрела в пол.

- Дина! – испуганный вскрик вырвался из глубины моего тела, и ладошки прилипли к щекам.

- Только не плачь! Прошу тебя, не плачь, а то я сейчас сама расплачусь, - её голос задрожал, и она нервно стала расстёгивать и застёгивать пуговицы на манжетах своего платья.

Проглотив, неприятный комок, подкативший к моему горлу, я тихо спросила:

- Но, зачем? – и не узнала своего, почему-то охрипшего голоса.

- Моему папе исполнилось сорок пять лет, - также тихо стала объяснять Динка. – Он военный, а все военные в сорок пять лет идут на пенсию. Он больше не будет работать в военном городке и нам не обязательно жить в маленьком Крымске. Мы теперь переезжаем в Москву.

- А какая разница большой город или маленький?

- В большом жить интересней, особенно, когда вырастешь. Только я туда ехать не хочу... А меня никто не слушает.

- Меня тоже никто никогда не слушает, - мои губы задрожали, отказываясь мне подчиняться

- Ты-то чего расстраиваешься? - она грустно улыбнулась, - Ты останешься здесь, на своей улице, со своей школой и подружками в классе. А у меня уже ничего этого не будет. И с Эдиком твоим я, наверное, уже никогда больше не увижусь... А он, между прочим, не такой уж плохой, как тебе иногда это кажется.

 

Они уезжали в полпервого ночи... Нас с Эдькой на вокзал не взяли, потому что нам, с точки зрения родителей надо было вовремя ложиться спать. Но мы этого не сделали, а как только остались одни, брат лихорадочно стал открывать один за другим ящики серванта.

- Что ты ищешь? – поинтересовалась я.

- Тебе оно надо? – буркнул он, но потом все-таки признался, - Одну интересную штуку.

- Кажется, знаю, какую. Она лежит вон там, за мукой.

Как я и думала, Эдька искал глубинные часы.

- Иди, смотри в окно, чтобы они раньше времени не вернулись, - приказал мне брат.

- Но, там же темно. Я всё равно ничего не увижу.

- Когда начнут подниматься на крыльцо, увидишь. А мне этого будет уже достаточно, чтобы всё на место спрятать.

- В таком случае, давай закроем дверь на ключ, а ключ в замке оставим. Когда папа с мамой придут, они своим ключом открыть не смогут, начнут стучать. Ты тогда успеешь всё спрятать, а им скажем, что мы ключ, просто забыли вытащить.

Глаза брата засияли, тем не менее, он проворчал:

- Взрослых обманывать? Признавайся, кто тебя этому научил?

- Они сами иногда обманывают. Мама, например.

- Вот я маме расскажу, - нараспев пригрозил мне брат, по-подростковому грубеющим голосом, - Она придет, я ей, обязательно, скажу, что ты тут про неё говорила...

- Тогда я скажу папе, что ты брал его глубинные часы.

- Чем докажешь? Я их положу на место, и ты ничем не докажешь.

- А чем докажешь, что я говорила? Мне даже на место ничего класть не надо...

- Ладно, заткнись, - оборвал меня Эдька и пошёл, следуя моему совету вставлять ключ в замочную скважину.

 

Я смотрела на то, как брат с огромным интересом вертел железку, пытаясь её открыть, и в моей голове никак не укладывалось, почему сейчас его интересует эта холодная блестящая штучка. Сегодня уехала Динка. Динка, с которой он был знаком ещё раньше, чем со мной. Та самая Динка, которую он несколько лет назад хотел взять себе в жёны, когда станет взрослым... Динка, единственная из девчонок, которая умела находить с ним общий язык.

- Вот, чёрт! Без специального ключа не открывается, - недовольно проворчал Эдик и положил металлический цилиндр на место.

Традиционно пререкаясь, мы побродили с ним какое-то время по дому и разошлись по своим кроватям. Вскоре он ровно засопел, а ко мне никак мой сон не приходил. В тишине ночи послышались шаги родителей, потом они открыли дверь. Я с облегчением вздохнула: Эдька не забыл перед сном вытащить ключ.

- Поставить чайник? – тихо спросила Маня.

- Поставь, - так же тихо ответил ей муж.

Поначалу они пили чай молча, и только поочерёдное посёрбывание свидетельствовало о том, что кто-то в кухне ещё есть. Потом мать заговорила:

- Зря они всё-таки на это решились. У неё здесь была хорошая работа, да и он мог бы себе что-нибудь найти, что б не сидеть без дела. Ведь молодой же ещё.

- Ну, да, - согласился Борис, - его здесь многие знают, куда-нибудь, да пристроился бы. Я как-то предлагал ему к нам на промысел... А в Москве... Кому он там нужен? Такими, как он, отставниками со всего Союза, эта Москва переполнена. Но Ирине Карповне загорелось уехать... Вам, женщинам вечно что-нибудь, как загорится...

- А в том-то и дело, что его здесь многие знают, - обиженным за всех женщин тоном, пояснила Маня, - Она думает, что если его отсюда заберёт, так он там за юбками волочиться не будет... Ах, - она глубоко вздохнула, - свинья везде грязь найдёт...

- Ты это таким тоном говоришь, как будто его к этим юбкам ревнуешь, - в голосе Бориса явно вырисовывалась злая насмешка.

- А ты сейчас таким тоном говоришь, как будто меня к нему ревнуешь.

Я тихонько засмеялась, потому что диалог родителей напоминал нашу с Эдькой вечную грызню. Только у нас фантазия была побогаче и мы так быстро, как они не заканчивали.

Свет потух, и после непродолжительного шороха в спальне, кроме посапывания и храпа, в доме не слышно было ничего.

 

На следующий день ошибки во всех моих тетрадках, как веснушки в марте на лице, возникали непонятно откуда. Пообедав и сделав домашнее задание, я забилась в свой любимый угол. Опять вспомнились бабушка, Аллочка, Юля... А теперь ещё и Динка. Все, кого так сильно любила, один за другим покидали меня. И вдруг стало ясно, почему тот малыш родился мёртвым – больше всех об его появлении мечтала я. «Извини меня», - мысленно обратилась к умершему братику, - «я тогда не знала, что мне нельзя так сильно тебя хотеть. Если бы я знала, то придумала бы, почему ты мне не нужен, как мотоцикл. Правда, это было бы трудно. Потому что ты мне был очень-очень нужен. И сейчас ты мне тоже нужен. Всё равно, братик ты или сестричка. Я бы тебя очень любила. Но именно потому, что ты мне очень нужен, тебя и нет». Пообщавшись таким образом с тем, кого никогда в жизни не видела, совершено не чувствуя своего тела, я побрела на улицу. Она была пустынна, но почему-то более приветлива, чем наш дом. Я уселась на соседскую скамейку и устремила свой взгляд на небо. Быстро бегущие облака создавали ощущение полёта, и на душе постепенно становилось легче. Увидев меня, выбежала из своего двора Люська.

- Ты уже уроки сделала? – спросила она подсаживаясь.

- Да.

- А нам сегодня не задали, потому что весь наш класс сегодня ходил в кино.

- И ты тоже?

- А я что, хуже других?

- А какое это было кино?

- Про войну и про Гитлера.

- Вам показывали, как его убили?

- Гитлера не убили. Он сам отравился. Как понял, что войну проиграл, так сразу же и отравился.

- Чем, - оживилась я, - грибами?

- Почему, грибами? У него яд специальный был, цианистый калий называется. Только в рот положил и сразу умер.

- А где он его взял?

- Ну, так он же у них в Германии там самый главный был. У него, как у царя, всё было, даже яд.

- А яд только у главных бывает?

- Ну почему? Ещё в аптеках иногда продаётся.

- И можно просто так купить? – я задумалась, где бы раздобыть деньги.

- Ага. Так тебе его и продадут! – съязвила подруга, - А вдруг ты кого-нибудь убить хочешь? Яды все только взрослые, у которых паспорт есть, купить могут.

- А когда паспорт дают?

- В шестнадцать лет.

Я прикинула: мне скоро восемь, до шестнадцати не хватает еще восьми. Но как-то я свои первые восемь лет прожила, значит, проживу и следующие. А деньги возьму те, которые родители в шифоньере держат. Они туда не каждый день заглядывают. Эта мысль меня успокоила, и я даже засмеялась над рассказанным Люськой анекдотом.

 

К вечеру у меня поднялась температура, которая без насморка и кашля держалась более двух недель. Маня несколько раз посокрушалась, что нет рядом Ирины Карповны, потому что даже опытная Зоя Григорьевна не могла поставить диагноз и настаивала на госпитализации. Но болезнь исчезла так же внезапно, как и возникла, и мне снова разрешили ходить в школу.

 

- Теперь Берта не твоя, а моя подружка, - заявила Марина Кулачёва, когда я появилась на пороге класса.

- Тебя так долго не было, и мы с Мариной решили, что ты больше в школу не придёшь, - оправдываясь, подтвердила Берта.

Внимательно её выслушав, я молча села на своё место. Всё настолько классически вписывалось в предыдущие события, что я даже не посчитала нужным, что-либо уточнять. Однако девочки, приняв молчание за обиду, на первой же перемене подошли к моей парте.

- Если хочешь, тоже можешь с нами дружить, - виновато сказала Берта.

- У меня уже есть две подружки: Берта и Наташа. А вместе с тобой три будет, - поддержала её Марина.

- Хорошо, - улыбнувшись, кивнула я, но вместе с ними пределы класса не покинула.

 

Какое-то время я предпочитала уединение, выискивая на школьном дворе тихие уголки и возвращаясь после уроков в одиночестве. Но однажды рядом со мной оказалась черноглазая круглолицая смуглянка Валя. Ни в школе, ни по дороге домой я больше не была одна, а вскоре у нас образовалась небольшая девичья компания, которая, когда я очередной раз заболела, дружно и регулярно приносила мне домашнее задание.

 

XIII

 

Весной, после длительного молчания, бабушка сообщила, что к великой скорби и печали, Сарочка умерла. Маня долго плакала над этим письмом, повторяя, что тётя Сара была для неё всегда ближе и роднее матери, а потом приняла решение в ближайший отпуск всей семьёй съездить на Украину.

 

Маршрут они с Борисом выбрали необычный. Сначала предстояло на теплоходе из Новороссийска добраться до Одессы - в этом городе Маня окончила Учительский институт, и там проживала её студенческая подруга. Из Одессы планировалось перелететь на самолёте в Винницу, посетить некоторых родственников, а потом автобусами с пересадкой достичь конечного пункта назначения.

Поездка по морю была приятной только при отплытии, когда вечерний город медленно и красиво скрывался за линией горизонта. Всё остальное время окружающая со всех сторон вода, вызывала неприятную усталость и, несмотря на почти абсолютный штиль, лёгкое поташнивание.

Тётя Жанетка, красивая полная полячка, её седоволосый уже пожилой муж Кирилл Гаврилович, и их пятнадцатилетний сын, Серёга, встретили нас приветливыми восклицаниями и причитаниями, а также украинским борщом и хамсой в тляре. Всё было настолько вкусно, что когда Маня повернула ко мне голову, с целью сказать привычное «Ешь, как следует, и не ковыряйся», обе мои тарелки были уже пусты. А наутро взрослые договорились сходить на толчок, называемый почему-то «Одесский привоз». Меня с собой взять, они наотрез отказались. Жанетка утверждала, что там ребёнка могут украсть или просто раздавить толстыми задницами.

 

Эдька, Серёга и я проснулись, когда в квартире кроме нас уже никого не было. Серёга, несмотря на то, что был мальчишкой, в отличие от Эдика, умел готовить завтрак. А потом он помыл на кухне всю посуду и предложил:

- Знаешь, Эдь, у меня плёнка проявленная есть. Давай, пока нет родителей, фотографии напечатаем.

- А кого ты фотографировал? – поинтересовалась я.

- Не твоё дело, кого надо, того и фотографировал - грубо ответил мне брат и заискивающе обратился к новому другу, - Не берём её с собой. Она нам только всю бумагу засветит.

- Не слушай его, - возразила я. – Ничего не засвечу, я буду тихо рядышком стоять.

Серёга удивленно, поочерёдно смотрел на нас, а потом спросил Эдика:

- Ты уверен? По-моему она очень даже безобидная и послушная.

- Это только на первый взгляд, - ответил тот, - а на самом деле, возьмёт и в ответственный момент откроет дверь. Поверь мне, я-то её лучше знаю.

- Не правда! – закричала я, - Не верь ему.

- Хорошо-хорошо, - немного испуганно сказал Серёга и присел передо мной на корточки. - Понимаешь, Светик, у нас там, в ванной мало места, и мы втроём просто не поместимся.

- Тогда Эдик пусть здесь останется, потому что я меньше места занимаю.

Серёга весело засмеялся.

- Забавная у тебя сестра, - обратился он к Эдьке, - повезло. А я, вот, у родителей один.

- Нашёл чему завидовать, - вежливым тоном возразил брат, - она же девчонка. Был бы у меня младший брат, ещё ладно...

- Ну, не скажи. За сестру, например, по морде кому-нибудь дать можно, а брат, он же тоже мальчишка, сам должен уметь драться.

- Так по морде можно и просто так, без сестры...

- Просто так не интересно. Вот когда кого-то защищаешь, совсем другое дело. Надо, чтобы все знали, что ты не просто сильный. Понимаешь?

Серёга встал и откуда-то из ящика, достал маленького заводного пластмассового цыплёнка, который весело защёлкал по гладкому столу.

- Вот это да! - с восторгом промолвила я.

- Ты, что, никогда не видела заводных игрушек? – удивился парнишка.

- Видела, но только машинки. Представляешь, даже цыплёнок заводной есть, а вот кукол нет.

- Правда? – удивился он.

- А ты когда-нибудь видел заводную куклу? – поинтересовалась я, понимая, что этот умный городской мальчик знает гораздо больше меня и Эдьки вместе взятых.

- Честно говоря, - улыбнулся он, - я вообще на кукол внимания не обращаю. Но ты, наверное, права, заводных кукол нет. И знаешь почему?

- Почему? – от любопытства я вся напряглась и вскочила со стула.

- Потому что почти все изобретатели – мужчины. Но если я стану изобретателем, то запомню твою просьбу и придумаю специально для тебя заводную куклу. Ты мне веришь?

- Конечно, - ответила я, заглянув в его бархатные глаза. Несмотря на всю призрачность обещания, не верить этим глазам было невозможно.

Но фотографии они ушли делать вдвоём, оставив меня наедине с цыплёнком, несколькими журналами «Мурзилка» и честным словом Серёги, после обеда показать весь город Одессу.

 

Одесса, на мой взгляд, не сильно отличалась от Краснодара или Новороссийска: те же большие, многоэтажные дома, те же широкие асфальтированные, украшенные светофорами улицы с быстро несущимися по ним машинами. Запомнилась только очень длинная Потёмкинская лестница. Я даже попробовала посчитать количество ступенек, но на шестьдесят третьей, из-за оживлённых разговоров, сбилась, а подняться наверх и начать всё сначала, энтузиазма у меня не хватило. И ещё, сильное впечатление произвёл памятник неизвестному матросу с вечным огнём, а особенно - почётный караул из школьников в матросской одежде. Мальчики с автоматами в руках стояли неподвижно, а девочки всё время туда-сюда ходили, время от времени вытирая пот с лиц замерших товарищей. Я нашла всё это очень красивым и представила себя на месте одной из девочек, а вместо мальчика - своего соседа по парте. Я даже согласна была вытирать пот с лица Эдьки, если бы он при этом стоял вот так же, красиво замерев

 

Во время прощального ужина Жанетка задумчиво сказала:

- Сейчас модно стало, учить детей музыке. Столько музыкальных школ у нас в городе открылось... Но нашему Серёге уже поздновато начинать, пора об институте подумывать.

- Я хотела Эдика записать, так его не взяли. Сказали слуха нет. А, по-моему, просто желающих слишком много было, - поддержала тему Маня.

- А Свету не пробовала? Я смотрю, она у тебя девочка спокойная, усидчивая, и в школе, говоришь, у неё всё хорошо получается. В музыке, по-моему, усидчивость – это самое главное.

- Да. Ты права. Думаю на следующий год отдать её на класс аккордеона.

Я удивлённо посмотрела на Маню, впервые в жизни услышав, что она хочет обучать меня музыке.

- Ну, ты и придумала, - засмеялась Жанетка, - Глянь на неё. Маленькая, хрупкая. Ты представляешь, как она будет тащить за собой тот аккордеон на сцену. Да её из-за инструмента вообще не видно будет. Скрипка или флейта – вот, что ей подходит.

- Да, действительно, не подумала, - согласилась Маня, - Пожалуй, мы запишем её на скрипку.

- Всегда поражаюсь логике женщин, - вмешался в разговор подруг Кирилл Гаврилович, - Дорогие мои, вы забыли спросить ребёнка. Может быть, ей больше по душе барабан? Скажи-ка нам, Светочка, - обратился он ко мне, - Чем бы ты хотела заниматься в свободное от школы время.

- В свободное от школы время я бы хотела заниматься балетом, но он заканчивается поздно, и меня некому туда водить, - пооткровенничала я, но мои последние слова утонули в смехе окружающих.

- Вот, дура, - проворчал на ухо брат, - Они тебе про Ерёму, а ты им про Фому. Тебя про инструменты музыкальные спрашивают.

- А из инструментов, - попыталась я исправиться, - мне больше всего нравится пианино.

- Что и требовалось доказать! – продолжая смеяться, громко произнёс Кирилл Гаврилович.

Маня же, недовольно сморщив нос, стала вдруг серьёзной и, рассматривая недоеденную рыбу в своей тарелке, пустилась в рассуждения:

- Моя приятельница одна воспитывает дочь. Залезла в долги и купила ей за пятьсот рублей пианино. Ну и что? Она ещё кредит не выплатила, а девочка музыкальную школу бросила. И стоит теперь этот инструмент, пылится, как не нужная мебель. Скрипка, по крайней мере, хоть места меньше занимает, да и стоит, я думаю, не пятьсот рублей.

Она усмехнулась, но кроме меня, её уже никто не слушал: мальчишки о чём-то шептались, мужчины пропустили через себя по рюмочке «вне очереди», Жанетка, хоть и кивала, но, глядя куда-то сквозь стену, думала о чём-то своём. А мне было не понятно, почему мама сейчас вспомнила какую-то приятельницу, её дочку, которая не захотела заниматься музыкой, и совсем забыла Андрюшку Бероева, так чудесно игравшего нам когда-то «Полонез Огинского», а также Моцарта, хоть и медленно, однако лучше, чем радио. Но, я промолчала, потому что Манины высказывания относились к категории «Разговоры взрослых».

 

В аэропорт гостеприимные хозяева поехали вместе с нами. Всю дорогу Серёга что-то тихо рассказывал Эдьке, но постоянно смотрел на меня. А когда все стали прощаться, он взял мои руки в свои и попросил разжать ладони. Я послушалась. Тот самый жёлтенький цыплёнок своим пластмассовым клювом приятно защекотал пальцы.

- Это тебе на память, а про заводных кукол я запомню, - смущённо сказал он и быстро отошёл в сторону, слегка махнув мне рукой.

 

Перелёт на самолёте со смешным названием «Кукурузник» оказался ещё менее приятным, чем путешествие на теплоходе. Мало того что, выданные стюардессой бумажные пакеты, были использованы в полном объеме в прямом и переносном смысле этого слова, но и спустя несколько часов после приземления, никто из нас так ни к чему и не притронулся на столе, празднично накрытом в честь нашего приезда.

Разговоры взрослых были для меня скучны, потому что русская речь перемешивалась с еврейским языком, из которого я не знала ни слова. Мы сидели со сколько-то-юродной сестрой Любой в тени развесистой белой сливы и играли в доктора. Своей активностью и умением быстро идти на контакт, она мне напомнила Свету-маленькую, только не капризничала.

 

В день нашего приезда в село Черневцы, лил проливной дождь, тем не менее, бабушка стояла, встречая нас, на автобусной остановке.

- Откуда ты знала, что мы приедем именно этим автобусом? – удивилась Маня.

- Я знала, что вы приезжаете сегодня, и выходила-таки к каждому автобусу. Я тебе скажу, не так уж часто они здесь ходят. Так, раз в три часа.

- Ты с ума сошла. По такой погоде каждые три часа на остановку бегать...

- А что мне та погода? На мне плащ, галоши, и не страшна мне никакая погода. Зато, скажи-таки мне, как бы вы все сейчас шли, если бы я не прихватила ещё пару плащей да зонтиков.

- Вот здесь ты, мам, конечно молодец, - похвалила Маня. – А мы, вот не подумали и даже один на всех зонт не взяли.

- Что ж, хорошо хоть на старости лет я услышала, что молодец, - говорила счастливая бабушка, по очереди всех нас обнимая и целуя.

 

XIV

 

Бабушка, вместе с мужем умершей Сарочки, жила в маленьком, домике, состоящем только из двух комнат и коридорчика с земляным полом. Дедушка Ицик свободно владел еврейским языком, понимал украинский и даже по-русски мог сказать одну фразу:

- Что она говорит? – спрашивал он обычно Бориса или Маню после каждого моего высказывания.

Всё село, как изюм в булочке, заполняла какая-то наша родня, о которой я раньше не имела ни малейшего понятия. Тёткой Бориса, например, была соседка тётя Фаня, когда-то познакомившая моих родителей. Учительница начальных классов, она пользовалась огромным уважением, как среди всех родственников, так и у односельчан. Её муж работал в книжном магазине, поэтому нам с Эдиком, в честь приезда, в качестве подарка достались две интересные книжки: ему приключения, а мне сказки.

 

Как-то, когда я сидела у тёти Фани, к ней пришли две девочки, Анюта и Мирра. Оказалось, что они наши с Эдиком сёстры, внучки некой Текли, приходящейся Борису тоже тётей. Моя ровесница Анюта - симпатичная, улыбчивая девочка с красивой осанкой и уверенными движениями, могла одинаково хорошо говорить на двух языках: украинском и русском, а иногда она пререкалась со своей бабушкой по-еврейски. Пятилетняя Мирра ни русского, ни еврейского не знала, да и на украинском была не многословна, особенно в присутствии взрослых, чем вызывала шушукания и сплетни о том, что будто она немая.

Мы быстро подружились с Анютой и целые дни проводили вместе. Сестра умела интересно рассказывать и внимательно, не перебивая, слушать. Даже, скептически настроенная против всех, Маня от Анюты была в восторге, потому что девочка следила за порядком в доме, а ещё на её попечении часто оставалась младшая сестрёнка. Я же при всей симпатии к сестре, не считала такое умение личной заслугой. Если бы мой младший братик родился не мёртвым, я бы тоже с удовольствием оставалась с ним вдвоём. А полы мыть, часто и сама порывалась, но Маня пренебрежительно от моих предложений отказывалась.

 

- Давай, ты у нас ночевать будешь, - предложила мне однажды Анюта.

Я задумалась. Общение было интересным и даже приятным. Я ничуть не уставала ни от неё, ни от Миррочки, как когда-то от Светы-маленькой. С одной стороны выглядело заманчиво, не расставаться с девчонками сутками. Но тогда следовало отказаться от вечернего чая у бабушки. И от коржиков, и от сливового повидла. Всё это было выше моих сил. Не из-за самого чая, конечно, и даже не из-за повидла... Главным и решающим фактором являлись несколько часов общения, которые приятным теплом растекались по всему моему телу, напоминая о далёком, уже неповторимом, раннем детстве.

- Нет, Анют, - уверенно заявила я. - Так нельзя. Мы же к бабушке приехали и поэтому жить должны у неё. Иначе она обидится.

- Но наша семья тоже может обидеться, если никто из вас даже одного дня у нас не поживёт.

- Тогда мы каждый день должны жить у кого-нибудь из родственников. Но приехали мы всё-таки к бабушке...

Она молча встала и подошла, к читавшему книжку брату. Пошушукавшись немного и переговорив с Маней, они вдвоём удалились. Уходя, Анюта, победоносно объявила:

- Эдик тоже к бабушке приехал, тем не менее, спать он будет в нашем доме.

 

На утро они пришли к завтраку вдвоём, и сестра, довольная собой и ситуацией, сообщила, что идёт с Эдиком на рыбалку.

- Но мы, ведь, собирались сегодня самодельную куклу шить, - напомнила я. – Хорошо, я одна её сделаю, или вместе с бабушкой...

- Не надо, - ревниво возразила Анюта. – Пойдём, пожалуйста, с нами. Эдь, она, ведь тоже с нами пойдёт, правда? – склонив голову слегка набок и улыбнувшись, она посмотрела ему прямо в глаза.

- Хорошо, если ты так хочешь, - смущённо согласился брат, и посчитал нужным мне разъяснить, – Анюта в сто раз лучше, чем ты. Если бы можно было выбирать, я бы сделал её своей родной сестрой, а тебя, какой-нибудь троюродной, а ещё лучше - вообще никакой.

- Если б можно было выбирать, то моим родным братом стал бы Серёга из Одессы – в тон ему ответила я, уже немного соскучившись по привычной перебранке.

- А он нам никто, и ты его почти не знаешь, - размахивая руками, ответил брат. В его голосе послышались нотки задетого самолюбия.

- Но ты Анюту тоже почти не знаешь, а главное – она не знает тебя, - закончила я разговор и, застегнув сандали, направилась, не дожидаясь попутчиков, к речке.

Вскоре они меня обогнали, о чём-то оживлённо беседуя, а я подумала, не вернуться ли домой. Однако когда мои шаги значительно замедлились, Анюта, оглянулась и, дружелюбно подмигнув, подбодрила:

- Свет, пошли быстрее. Не отставай.

 

Место для ловли выбрал Эдик. Закинув удочку, он приказал нам сидеть тихо, чтобы не распугать рыбу, но та, видно, подслушав разговор, лезть на крючок никак не хотела.

- Это потому что я на червя ловлю, а надо на хлеб, - оправдываясь, пояснил Эдька. – Светка, быстро сбегай и притащи нам хлеба.

- Ну, что, сходим за хлебом, - предложила я сестре.

- Ты, давай, её не подговаривай, а дуй отсюда одна. Анюта же, здесь со мной останется! – командно распорядился брат. – Анют, скажи ей, пусть бежит за хлебом.

- Ну, правда, Свет, что тебе трудно сходить? – поддержала его Анюта.

- А ты, что, со мной не пойдёшь?

- Ну, ты же слышала, Эдик хочет, чтобы я с ним осталась.

- Если бы я всегда делала то, что хочет Эдик, меня бы, наверное, уже в живых не было, - с вызовом сказала я.

- А я тебе не верю, - враждебно произнесла она, - Эдик хороший. Ты специально на него наговариваешь.

- Хороший? – непонятно откуда во мне вспыхнула целая буря возмущений, - А ты у него спроси, сколько он той рыбы уже поймал? Он сюда каждый день приходит. И с хлебом, и с манной кашей... А рыбы, как не было, так и нет. И если бы мы хлеб с собой взяли, всё равно, он бы ничего не поймал.

- А зачем же ты тогда пришла, если знаешь, что рыбы всё равно не будет? – недовольно поинтересовалась Анюта.

- Пришла, потому что ты меня об этом попросила! Я думала, что тебе со мной интересно, а теперь поняла: ты просто не хотела, что б я куклу без тебя шила. А сама я вам обоим здесь не нужна. И для тебя сейчас самое главное, чтобы Эдик был доволен. Так бы сразу и сказала! Я бы и не тащилась сюда, а для куклы за это время могла б уже руки и ноги сделать.

- Но мне и с тобой интересно, и с Эдиком, - смущённо стала оправдываться сестра, очевидно не ожидавшая от меня такого напора.

- Тогда давайте останемся здесь все втроём. Если рыба в речке есть, она и на червей ловиться будет, - предложила я.

- Много ты понимаешь! - крикнул на меня Эдька, а я подумала, что если какая-то глупая рыбёшка и проплывала мимо, то теперь уж точно, испугавшись его крика, смылась подальше от этих мест.

Надувшись друг на друга, мы сидели втроём молча, но не долго.

- Короче, Анют, - не выдержал брат, - принимай решение: или Светка остаётся здесь, но мы тогда ничего не поймаем, или пусть уматывает за хлебом.

- Свет, ну, пожалуйста, - ноющим голосом процедила сестра.

- Пошли вместе, - снова предложила я.

- А вдруг, Эдик тогда без меня рыбу поймает?

- Тогда зачем хлеб? – уточнила я и, решив разрубить «Гордеев узел», заявила, - Если я сейчас уйду, то больше сюда не вернусь. Нужен вам хлеб - идите за ним сами. Или сидите здесь без него хоть до утра. Мне уже всё равно!

Я поднялась с травы и задержалась на минутку, отряхивая платье, в надежде, что Анюта уговорит меня остаться. Но она молчала, и я пошла от них прочь. Лишь когда нас разделили несколько метров, до меня долетел её вопрос:

- Ну, так ты хлеб принесёшь?

Я промолчала, решив, что ответ уже сказала.

 

Неспеша, пробираясь сквозь высокую траву и разросшийся кустарник, я размышляла. Вдруг снова вспомнилась Света-маленькая. Эдька не раз пытался её против меня настроить, даже уговаривал однажды плюнуть на голову, мотивируя, что ей, как маленькой, ничего за это не будет, но та ни на какие уговоры не поддавалась, а на его предложение ответила, что в тех, с кем дружит, не плюётся. Дружбой наши со Светой отношения назвать было трудно, скорее – моя забота о ней. А вот Анюта, с момента нашего знакомства и до сегодняшнего дня, казалась мне настоящей подругой. Лучше б уж, она мне на голову плюнула, чем, заманив, бог знает куда, на речку, дала понять, что моё присутствие ей ни к чему. О Свете-маленькой Маня вспоминала негативно, утверждая, что она капризная, балованная и совершенно не умеет себя вести. Анюту же, всегда ставили всем в пример для подражания. Но, бредя по узкой тропинке, почему-то совсем не хотелось быть похожей на эту очень хорошую девочку. К бабушкиному дому я пришла с мыслями о том, что меня всегда тянет только к плохому: невоспитанные дети на нашей улице и балованная Света нравились больше, чем «добрая душа» Эдик, а также, нашпигованная хорошими манерами, Анюта.

 

- Вы уже пришли? А где же рыба? – спросила бабушка, весело мне подмигнув.

- У Эдика, - ответила я, пытаясь натянуть улыбку и, окинув взглядом комнаты, спросила, - А мама и папа где?

- Они у тёти Фани чай пьют.

- А давай, мы тоже сейчас чай будем пить, - предложила я бабушке.

- Любушка моя, - она всплеснула руками, - Ты хочешь чаю? Может и покушаешь?

- Не, бабуль, давай только чаю попьём, с коржиками. Хорошо?

- Хорошо, моя ласковая, хорошо, - запричитала бабушка, ставя чайник на керогаз, - как же ты у меня уже выросла и повзрослела...

- Что она говорит? – поинтересовался дедушка Ицик, и она ему по-еврейски что-то объяснила.

Мелкими глоточками из фарфоровых, с потёртым рисунком, чашечек мы с наслаждением пили ароматный напиток, и каждый из нас какое-то время находился наедине со своими мыслями, но на всех трёх лицах можно было прочитать чувство полной удовлетворённости.

- Всё-таки у тебя самый вкусный чай и самое вкусное повидло в мире, - гордо заявила я, - и мне ничуть не жаль, что я не пошла спать к Анюте.

- Ты это о чём, любушка моя? – поинтересовалась бабушка.

Я подробно рассказала ей о событиях последних двух дней.

- Ты-таки правильно поступила, - поддержала она меня, - и если той Анюте нужен Эдик, то пускай она там с ним и торчит. А ты туда-сюда, в угоду им, бегать не должна. А рыбу, я-таки скажу тебе по секрету, они сейчас не поймают. За рыбой настоящие рыбаки на рассвете, а то и ночью ходят.

 

На изготовление куклы у нас ушло гораздо меньше времени, чем я ожидала. Оставалось только голову пришить, когда в дом одновременно вошли все: Борис с Маней и Эдька с Анютой.

- Вот, полюбуйтесь на неё, - закричал брат, показывая на меня пальцем, - она тут, с куклой играется, а мы, как дураки, сидим, ждём и думаем, что она нам хлеб принесёт. Мам, - обратился он к Мане, - мы Светку за хлебом послали, а она сюда припёрлась и в куколки играть принялась. Представляешь, как она нас подвела?!

- И мы из-за неё ни одной рыбки не поймали, - добавила Анюта, вежливо заглядывая Мане в лицо.

- Но я же сказала, что если уйду, то больше к вам не вернусь, - напомнила я, пристально глядя на сестру, - и ты с этим согласилась.

- Я не соглашалась, - возразила она, - я ведь ничего тебе на это не ответила...

- Света, как тебе не стыдно! – вмешалась в разговор Маня. - Ты обманула сразу двоих людей. И не просто обманула, ты их подвела!

- Так, - подбоченившись, сказала бабушка, обращаясь к своей дочери, - а теперь слушай меня. Я тут живу и стараюсь не думать, что там у вас в Крымске творится, хотя сердце моё порой ноет, - она правую руку приложила к левой груди, и после глубокого вздоха продолжила, - Ты там у себя хозяйка и ведёшь-таки себя, как считаешь нужным. А здесь хозяйка я. И я-таки не допущу, чтобы в этом доме царил произвол.

Она выскочила, хлопнув дверью. Борис оторвал глаза от какого-то журнала на еврейском языке и, удивлённо фыркнув, окинул всех нас взглядом. Через минуту бабушка вернулась вместе с тётей Фаней.

- Анютка, пойдём со мной, - очень тихо произнесла соседка, - мне надо тебе кое-что сказать.

Когда их силуэты исчезли, Маня, как гусь крыльями при взлёте, замахала на меня руками:

- Так ты бабушке на Анюту нажаловалась? Хороша же ты подружка! А бабушка взяла, и всё тете Фане рассказала, и теперь тётя Фаня будет Анюту ругать. Ну, скажи, красиво это?

- Но, только что Анюта жаловалась тебе на меня, и ты меня ругала. Если ей можно так некрасиво себя вести, то почему мне нельзя?

- Я тебя не ругала, а просто сделала замечание, - поучительно произнесла мать.

- А откуда ты знаешь, что тётя Фаня сейчас Анюте говорит? Может быть, даже замечание не делает, а мирно с ней беседует.

Маня немного смутилась, явно найдя в моём поведении что-то необычное, а я, воспользовавшись паузой, вышла из дома и уселась на крыльцо. Выбежавший из-за угла котёнок, с таким же именем, как и наша кошка, Дрындя, щедро скрасил моё одиночество, взобравшись ко мне на колени.

 

Через некоторое время дверь тёти Фаниного дома открылась и из него выбежала заплаканная Анютка.

- А почему она не захотела у нас ночевать? – с вызовом спросила девочка, повернувшись к двери.

- Потому что очень любит свою бабушку и боится её хоть чем-нибудь огорчить, - раздался знакомый тихий голос из глубины комнаты, - а тебе не обижаться на неё за это надо, а брать пример, как себя вести со старыми людьми.

Сестра, утирая слёзы, убежала, и вокруг стало тихо. Я сидела немного обалдевшая. То, что очень хорошей девочке надо брать с меня пример, своей неожиданностью пробудило во мне чувство гордости и удивления одновременно.

 

На другой день Анюта пришла к нам и попросила у меня прощения. Никаких конфликтов между нами больше не происходило, а прощаясь у автобуса, мы даже обе прослезились. Эдьку тётя Фаня познакомила с каким-то бывшим её учеником, и мы с Анютой его почти не видели. Однажды, он всё-таки прислушался к бабушкиному совету и пошёл на речку на рассвете. Улов состоял из двух маленьких рыбок, которых он сам же и съел, сказав, что ему той рыбы «даже и на один зуб не хватило».

 

XV

 

Возвращение было не столь романтичным, но и не утомительным. Мы прибыли на рассвете. Привычный моему взору маленький городок встретил утренней прохладой и тишиной. Выросший почти до пояса, за время нашего отсутствия, бурьян, сделал двор чужим, и только радостное поскуливание Полкана, да мяуканье, тёршейся о ноги Дрынди, говорили о том, что мы у себя дома.

Соседка тётя Глаша, или, как её звали взрослые, Егоровна, несмотря на ранний час, показалась за изгородью, разделяющей наши дворы.

- Вже приихалы? С приездом! – характерным кубанским диалектом поприветствовала она.

- Ой, спасибо Егоровна. Как тут, без нас, всё нормально было? – поинтересовалась Маня.

- Нормально. Шо тут чему сделается? Я, як Вы то и просылы, кур Ваших кормила, и кошку с собакой... Меня теперь Полкан, як свою, признае.

- Спасибо Вам, Егоровна, огромное! – поблагодарила мать соседку. – А мы Вам гостинчик привезли. Вот умоемся сейчас с дороги, и отдам.

- Ох, да не треба мне никаких гостинчиков, Марь Эдуардовна, - замахала руками тётя Глаша, - я ведь не за гостинчик, а просто так, по-соседски...

Но, помыв руки, Маня протянула ей свёрток.

- Ну, шо Вы, - обиженно отвернулась Егоровна, - я ж сказала, ничёго мени не надо.

- Возьмите-возьмите, - настаивала Маня, - Вы же не знаете, что там, а я уверена, что Вам понравится. Это украинское сало. Настоящее, розовое, с прожилками. Здесь Вы такого в жизни не купите.

- Та шо ж, Вы сразу-то не сказали? А я уж думаю, шо там за гостинчик. А сало-то, конечно, возьму, - пряча довольную улыбку, тётя Глаша переняла через забор свёрток, - Вот-де Нюрка с Гришкой обрадуются! Они у меня мясом не балованные, а сало, так оно ещё и лучше.

Она собралась уже уходить, но вдруг задумалась и снова повернулась к Мане.

- Всё-таки я Вам скажу. Думала, промолчу, сами потом разберётесь, но нет. Вы мне, Марь Эдуардовна, ответьте: окромя меня, Вы когсь просилы за домом Вашим приглядывать?

- Да, нет, вроде бы, - пожала плечами Маня, - так, некоторым соседям сказала, что уезжаем, но не более. А что? Что-то всё-таки случилось?

- Та, не. Ничого не случилось. Просто, як только Вы уихалы, так прям на второй день родственничек Ваш тут, як ясно солнышко, появился. Каже, воны, мол, меня просилы, сюды прийти. А я ему кажу: «Тогда б, Марья Эдуардовна меня предупредила».

- Конечно, предупредила бы, - поддержала её Маня. – Но, знаете, я за суетой преддорожной замоталась, да забыла им сказать, что мы уезжаем. Вот он, скорее всего, не знал этого, и пришёл.

- Да, ни, - прищурила, как Нюрка, глаза тётя Глаша, - не похоже, шо не знал. Он мени потом каже: «А ты, ведьма лохматая, сиди тут и делай вид, шо ничого не видишь. Зачем я здесь, так это не тебе, а им отчёт давать буду, когда приедуть». И давай по двору шастать! Туды-сюды, туды-сюды. Його ж Ваш Полкан не трогае, так он - и в сарай, и на огород, даже в курятник зашёл. Думаю, щас как повыпускае всех кур, ото будэ весело. Но ничого, обошлось. Но он, я Вам кажу, як искал чого-то.

- Да, это он, наверное, пьяный был, - засмеялась мать, - придёт, я обязательно его спрошу, что он тут у нас искал.

- Та это ще не всё. Потом як стемнело, он снова пришёл, да на чердак к вам полез. Был бы у мэне мужик, так может, мы бы чось и сделали. А так, мени страшно стало, Гришка-то мой, ещё совсем пацан. Так я думаю, ежели он в дом сунется, то тогда конечно. Тогда соседей позову, та милицию вызовем. Но он в дом не сунулся, а тихонечко так себе и ушёл.

- Спасибо, Вам, Егоровна большое. Вы правильно сделали, что меня предупредили, и я с ним обязательно поговорю.

Она зашла в дом, следом за ней занёс чемоданы Борис, но не поставил их аккуратно, а со злостью швырнул на пол, пнув при этом за что-то ногой.

- Допрыгалась! - закричал он на Маню. – Его давно надо было гнать отсюда в три шеи, и не то чтобы на порог не пускать – запретить даже на нашей улице показываться. Так нет же! Тебе он зачем-то нужен. Приваживаешь его вечно сюда. Зачем, хотел бы я знать?

- Чего ты кипятишься? – спокойно улыбаясь, спросила его жена, - Нашёл, кого слушать, Егоровну. Сам подумай, она сказала, что Коля лазил по чердаку, когда уже стемнело. А сейчас темнеет поздно. В девять часов ещё сумерки и всё видно, как днём. Так получается, что он здесь в полночь появился. Спрашивается, чего это, Егоровна в полночь не спала, а зачем-то по двору ходила? Ведь из окон её дома наш чердак не виден. Давай на выходные Колю и Беллу Наумовну пригласим, и ты сам у него обо всём спросишь. Считаешь нужным выставить за порог, так выставляй. Я-то здесь при чём? Вечно валишь с больной головы на здоровую...

 

В кульке, сделанном из газеты, тётя Белла принесла крупные белые сливы, но сказала, что кушать нам с Эдиком их можно будет, только после того, как пообедаем. На улице шёл дождь, и мы с братом задержались за общим столом. Борис шутил, перескакивая в своих воспоминаниях с времён, когда он познакомился с Маней к эпизодам последней нашей поездки. Шла непринуждённая, дружеская беседа, и я подумала, что он забыл, с какой целью были приглашены родственники.

- Скажи, Коль, - начала важный разговор Маня, - когда мы уехали, ты сюда приходил?

- Зачем? - удивился тот. – Я же знал, что вас нет.

Интересно, а она утверждала, что он этого не знал, - вспомнился мне разговор с соседкой. Кто из них сказал неправду, решить было трудно, потому что враньё, как я уже давно для себя отметила, являлось отличительной чертой обоих. Согласно требованиям воспитания, я промолчала и только с любопытством переводила взгляд с одного говорящего на другого.

- Ну, что я тебе говорила? – Маня направила свой взор на Бориса. – Этой Егоровне лишь бы о чём-то посудачить. Не важно, было это, не было... Лишь бы языком почесать.

- А что она вам рассказывала? - улыбнулся Коля. - Что-то обо мне?

- Ну, да. Сказала, что ты у нас, в полночь по чердаку лазил, - мать засмеялась.

- Ясное дело. Ровно в полночь, в белом платье... А глаза у меня при этом не светились? И что, по её мнению, мне здесь нужно было? За её душой приходил? А почему на вашем чердаке оказался?

Его рассуждения вызвали за столом веселье, и только Борис даже не улыбнулся.

- Ты тут не паясничай, - сказал он громко, слегка стукнув кулаком по столу. – Тебе есть, что здесь искать! Не надо думать, что вокруг одни дураки. Но, знай, ничего у тебя не получится. Всё слишком хорошо спрятано. А на тебя я в следующий раз в милицию заявлю. Они придут с собаками и быстро разберутся, кто там у нас на чердаке ошивался.

- Испугал! – отодвинув стул от стола, Коля развалился на нём, закинув ногу за ногу. – Иди, заявляй. Ты прав, они искать хорошо умеют, получше меня. Смотри, чтобы твой хвалёный дом, не превратился для тебя в «небо в клеточку».

На этот раз родственник не вертел привычно головой, а пристально и неподвижно смотрел на моего отца. Потом он повернулся к Мане:

- Когда, ты говоришь, по мнению соседки, я здесь был?

- На второй день после нашего отъезда.

- Скажи им, Беллонька, - обратился он к жене, - ведь, в день их отъезда уехал я в Краснодар, к матери с отцом. Ты же помнишь? И меня целую неделю в Крымске не было. А если и тебе не поверят, так пускай у родителей моих спросят.

- Коля, действительно уезжал, - тихо подтвердила Белла Наумовна, - и давайте, не будем ссориться. Ведь ничего же не произошло. Что-то там соседке в темноте показалось...

Повернувшись ко мне, она вдруг громко заговорила, расспрашивая о том, как поживает бабушка. Узнав, что тётя Белла знакома со всеми родственниками, как в Виннице, так и в Черневцах, я стала оживлённо ей обо всех рассказывать, но вскоре обнаружила, что она меня почти не слушает. Тогда на её несложные вопросы последовали такие же краткие ответы:

- У тёти Фани уже есть седые волосы?

- Есть.

- А у мужа её?

- У него почти нет волос.

- Тебе Анюта понравилась?

- Да.

- А Мирра?

- Тоже.

- Правда, что она немая?

- Нет.

- Почему ты так считаешь?

- Потому что, она со мной разговаривала.

- Только с тобой?

- Нет, с Анютой тоже.

- А я, вот, от этого ребёнка так ни слова и не услышала, - влезла в наш своеобразный диалог Маня, но Белла Наумовна, даже не повернув в её сторону голову, продолжала вести беседу только со мной.

 

Уходя, гости предложили встретиться в следующие выходные у них. По привычке, я сразу же отказалась, а через несколько дней и Эдька заявил, что он «тут не нанимался всех по гостям разным сопровождать».

 

XVI

 

За три дня до конца августа мать примерила на меня школьную форму и, обнаружив, что та стала уже короткой, выпустила запас по талии. Немного удлинить удалось и белый фартук, а вот чёрный, который после многократных стирок стал тёмно-серым, теперь значительно отличался по длине от платья.

- Фартук и должен быть короче, - уверенно заявила Маня.

- Но так же не красиво, - засомневалась я.

- Много ты в красоте понимаешь! - отмахнулась, как от назойливой мухи, она и включила утюг.

 

- А мне мама каждый год новую школьную одежду покупает, - удивлённо меня рассматривая, сообщила Галя, когда мы с ней случайно, в один из первых дней учёбы, стали попутчиками домой, - она говорит, что платье, которое в течение года почти не снимают, заслуживает быть отправленным на пенсию.

Я понимала, что Галина мама абсолютно права, но с другой стороны радовалась, наличию хоть какой-нибудь формы, потому что у нас опять в доме господствовал ремонт, и Мане было не до меня. На этот раз избавлялись от печного отопления, заменив его водяным. Вместо летнего душа, Борис строил из белых блоков баню, где предстояло обитать и чугунному котлу.

Когда в доме всё снова заблестело и засверкало, наступили уже первые заморозки, и покрытые серебрянкой батареи вместе с теплом какое-то время излучали немного дурманящий запах краски.

 

Незадолго до осенних каникул, Маня сообщила, что есть возможность отдать меня в музыкальную школу по классу скрипки.

- Так ты, вроде бы, тогда, у Жанетки, решила, что она на пианино будет играть, - Борис задумчиво посмотрел вдаль, пытаясь что-то вспомнить.

- Ты опять всё перепутал, - раздражённо ответила Маня, - У Жанетки я как раз и решила отдать её на скрипку, а до этого хотела на аккордеон. Но дело не в этом. Учебный год уже всё равно давно начался, и набор на все инструменты окончен, классы укомплектованы. Но Людочка сказала, что один мальчик, как раз в первом классе, заниматься скрипкой отказался, и теперь там есть свободное место.

- А кто такая Людочка? – похоже, что отец из всей этой истории только одно слово и понял.

- Ну, здрасте! Людочка работает у нас в школе библиотекарем.

- Ах, эта. Ну, ясно. А причём здесь скрипка?

- Как при чём? У неё же муж в музыкальной школе преподаёт.

- Он скрипач? – удивился Борис, - а мне казалось, что он на дудке дудит...

- Ой, Борь, с тобой не соскучишься, - засмеялась Маня, - Конечно же, он играет на саксофоне, но работает в музыкальной школе и знает там положение всех дел. Ну, так я пойду завтра, Свету запишу?

- Иди, записывай, - недоумённо пожал плечами отец, - хотя непонятно: если ты собиралась отдавать её в музыкальную школу, то почему не сделала это в начале учебного года, как все, а ждала, когда освободится место. А если бы кто-то на контрабасе отказался играть, таскалась бы наша Света с контрабасом?

- Ну, если бы, да кабы... Появилось свободное место, оно нам подходит, почему б не попробовать.

 

Пожилой, заикающийся учитель музыки, постучав по столу, попросил меня повторить набор звуков, потом спеть песню, и в конце собеседования сказал, что его смущает только моя маленькая рука, особенно мизинец.

- А инструмент у Вас есть? – поинтересовался он.

- Пока нет, - ответила Маня, - может, подскажите, где можно недорого купить?

Подержанную скрипку за десять рублей мы приобрели у самого учителя.

Занятия проходили два раза в неделю. Они были скучны и похожи друг на друга: от меня требовалось знать длительность нот, а также место их нахождения на нотной строке. Иногда я отвечала правильно, иногда путалась, и всё ждала, когда же мы начнём играть хоть какую-нибудь, пусть даже самую простенькую мелодию.

Кроме того, по средам были уроки сольфеджио. Что это такое, я так и не поняла, потому что из-за нехватки преподавательского персонала, скрипка и фортепьяно, а также первый и второй класс занимались вместе. Лишь только несколько человек знали, всё, что от них требуется - им обычно доставались четвёрки и пятёрки. Остальным поровну раздавались тройки.

Порой мать проявляла некоторое любопытство и спрашивала:

- Ну, как твои успехи в музыке?

- Я по сольфеджио ничего не понимаю. Учительница сердится и говорит, что скоро начнёт двойки ставить, - пыталась я привлечь её внимание к своим проблемам.

- А как же другие дети?

- Многие уже второй год там занимаются.

- Ну не все же?

- Но даже и те, которые первый год. Они, ведь, с первого сентября всё это учить начали. А таких, как я, там нет.

- Ой, нашла причину, - недовольно ворчала Маня, - Сколько ты там пропустила? Всего каких-то десять уроков. Просто, дома надо больше заниматься.

Но как заниматься дома, я тоже не знала, потому что записей на уроках мы не вели, а учебника у меня не было. Правда, после того, как я пару раз упомянула матери об учебнике, вопросы о музыкальной школе перестали у неё возникать.

 

Высокая температура и обмотанное горло продержали меня несколько дней в постели, а когда дело пошло на поправку, мать стала бегать со мной по врачам и лабораториям, готовя к операции по удалению гланд. Кардиограмма, результаты анализов мочи, крови и прочие бумажки лежали стопкой на подоконнике, ожидая очередного вторника.

- Ничего себе, - сказал Эдька, - я за всю свою жизнь столько не сдавал.

Он даже сочувственно на меня посмотрел, а потом с интересом стал разглядывать большие и маленькие листочки, пытаясь угадать, что они обозначают.

- Ага, зато ты теперь знаешь, что у тебя вторая группа крови, - утешил он меня.

- А что это такое? – не поняла я.

- Ну, например, если ты попадёшь в аварию и потеряешь много крови, то можно у другого человека взять немного и влить тебе. Только кровь у разных людей бывает разная. Всего четыре группы.

- А у тебя какая?

- Откуда я знаю, говорю же: в жизни столько анализов не сдавал.

 

В тот самый вторник, проснувшись, я почувствовала себя очень уставшей, а тело болело, как после чрезмерного загара.

- Ты вся горишь, - удивлённо сказала мать, потрогав мой лоб, и сунула градусник.

Обрадовавшись, что ещё некоторое время можно не вставать, я снова уснула, а проснулась от вскрика Мани:

- Ничего себе, тридцать девять и восемь.

Через несколько часов пришла Зоя Григорьевна и всё объяснила:

- У ребёнка скарлатина.

- А на сегодня назначена операция, - растерянно промямлила Маня.

- Да-да, я помню. Но теперь её можно сделать не раньше, чем через три месяца, потому что сразу после болезни организм будет ослабленный, - ответила врач и быстро покинула наш дом.

- Но через три месяца нас снова заставят сдавать все анализы, - задумчиво покачивая головой, объясняла Маня положение дел стулу, на котором только что сидела Зоя Григорьевна.

 

Поскольку болезнь была инфекционной, а подружки не знали, болели ли они ею, на этот раз домашнее задание мне никто не приносил. Теоретически, Эдик должен был после школы каждый день заходить к Зинаиде Фёдоровне, но чаще всего он об этом вспоминал уже дома.

После выздоровления, сидя на уроках, я многого не понимала, однако, усвоив к тому времени, что знание чего-то или незнание является только моей проблемой, пыталась во всём разобраться сама. Внимательно наблюдая, как хороший ученик побеждал у доски сложный пример, я в конце-концов сообразила, что такое скобки.

- Света, ты уже решила? – спросила меня учительница.

Я отрицательно замотала головой.

- Странно, ты же раньше у меня первая была готова. Тебе что-то не понятно?

- Всё понятно, - сказала я, потому что на тот момент, действительно, уже всё прояснилось.

- Смотри, ты много пропустила, поэтому, если есть вопросы, спрашивай.

Я кивнула и, пытаясь угодить учительнице, постаралась следующий пример сделать как можно быстрее. Мне казалось, что всё правильно, но ответ получился не верным.

- А минус перед скобкой меняет все знаки на противоположные, - пояснила Зинаида Фёдоровна, заглядывая в мою тетрадь, - Тебе всё-таки что-то не понятно, Света?

- Всё понятно, - снова прозвучал мой ответ, поскольку после замечания учительницы, я уже знала свою ошибку.

- Странная ты какая-то стала, - удивлённо пожала плечами она и пошла дальше вдоль рядов.

 

На уроке русского языка я еле успевала записывать предложения под диктовку. Оттого, что спешила, буквы получались корявыми.

- Что-то у тебя почерк стал портиться, - заметила учительница, проходя мимо, - но молодец, что поставила запятую. Кто ещё поставил запятую после слова «цветы»? – обратилась она ко всему классу.

Вверх поднялось несколько рук.

- Не много, - сокрушительно произнесла учительница, - а ведь совсем недавно мы с вами всё это проходили. Объясни, Шнайдер, зачем здесь нужна запятая.

Я встала и молча опустила голову. Откуда я знаю, зачем она там нужна? Поставила по аналогии чего-то, где-то прочитанного. Сидящая сзади Берта стала громко мне что-то нашептывать.

- Янцен, не подсказывай, а встань и объясни. Раз уж ты, единственная, кто знает ответ.

- Здесь имеет место перечисление, - оттараторила примерная ученица.

- Я этого не знала, - тихо сказала я.

- Как не знала? А зачем же ты тогда запятую поставила? – удивилась учительница.

- Не знаю.

 

XVII

 

Эдька сделал уроки раньше меня и, обувая по-быстрому, не развязывая шнурков, ботинки, собирался на длительно время куда-то исчезнуть.

- Сынок, ты куда? – спросила его Маня.

- К Гринькам. А что? - близнецы Витька и Петька Гринько с первого класса были лучшими его школьными друзьями.

- Послушай, сбегай в магазин за солью и потом иди, куда хочешь, - попросила его мать.

- А сколько ты мне денег дашь?

- Ну, соль стоит три копейки, могу дать десять.

- Ага, дурака нашла. За семь копеек бежать тут чёрти-куда и тратить целый час времени. Завтра после школы зайду и куплю.

- Ты как со мной разговаривать стал? – слегка повизгивая, высказала своё недовольство Маня.

- А чё такого я сказал? Мне к Гринькам срочно надо. А соль, говорю тебе, завтра куплю.

Он ушёл, хлопнув дверью, а Маня, постояв некоторое время молча, подошла ко мне.

- Света, сходи в магазин.

- Но, я ещё упражнение не дописала.

- Вернёшься, доделаешь. Пойди, пройдись по свежему воздуху, тебе полезно для здоровья.

Последняя фраза вызвала неприятные ощущения, как будто по-близости провели пластиком по стеклу. Я ведь была свидетелем их с Эдькой разговора и прекрасно понимала, что дело совсем не в свежем воздухе и не в моём здоровье.

- А сколько ты мне денег дашь? – повторила я Эдькину фразу.

- Что значит, сколько денег дам? Соль стоит три копейки, вот три копейки ты от меня и получишь.

- Эдик за деньги не захотел идти...

- Эдику просто сейчас некогда, - не дала мне закончить фразу Маня, - ему срочно надо было уйти.

- Мне тоже сейчас некогда, - я с умным видом уставилась в книгу, - видишь, я уроки делаю.

- Света! Это что за разговоры с родной матерью? – если для Эдьки она выделила лёгкое повизгивание, то на мою долю выпал её наполненный негодованием вопль, - Ты почему со мной торгуешься? Я что, для себя одной соль прошу? Мне обед для всех приготовить надо. Или ты его готовить будешь? Да? Тогда я пойду в магазин.

- Я не умею готовить обед, - сказала я и пошла, под продолжающиеся возмущения Мани, одеваться, понимая, что в магазин идти всё равно придётся, причём бесплатно.

Когда была уже готова, мать протянула мне три копейки.

- Дай, хотя бы, пять. Сдачу я тебе отдам.

Почему по моему лицу при этих словах пробежала усмешка, я и сама себе ответить не могла. Она была мне неподвластна, подобно нервному тику, но воздействовала на Маню, как мои красные туфли на соседского индюка.

- Я сказала, соль стоит три копейки! С какой стати я должна давать тебе пять?

- А вдруг соль будет стоить дороже...

- Вся соль во всех магазинах стоит три копейки! Бывает ещё за семь – Экстра, но она мне не нужна. Возьмешь обыкновенную поваренную, одну пачку.

Она положила монетку мне в карман, и я удалилась.

 

- Одну пачку соли, - протянула я продавщице три копейки.

- Девочка, соль стоит четыре. Пойди, возьми у мамы ещё одну копейку.

- А что, по три копейки соли не бывает? - удивилась я.

- Почему не бывает? Бывает. Просто она закончилась, и нам завезли другую, прибалтийскую. Дороже, но скажи маме, что очень хорошая.

- Девочка, не отвлекай продавца и не задерживай очередь, - раздалось недовольное ворчание сзади, - иди домой и возьми нужное количество денег.

Я неспеша брела вдоль улиц. Злость, обида и ликование, волнами накатывая друг на друга, переполняли мою детскую душу, вызывая учащённое сердцебиение в груди. Маня останется без соли и обед получится невкусным. А всё из-за того, что, разозлившись на Эдьку, она не захотела дать мне другую монетку. Почему всегда, когда Эдька что-то натворит, она потом цепляется ко мне? Но ничего, сегодня Борис попробует несолёный суп... - я представила себе отца, скривившегося от невкусной еды, и размахивающего недовольно руками.

 

- Ты не купила соль? – спросила Маня, внимательно меня осматривая, - Потеряла деньги?

- Нет. Просто, она стоит не три, а четыре копейки.

- Этого не может быть. Что за сказки ты мне тут рассказываешь?

Я воспроизвела всё, что мне довелось услышать в магазине, включая возмущения очереди.

- А где деньги? – просверлила мать меня взглядом, очевидно сомневаясь в моём рассказе.

Я разжала ладонь, и латунный кружок покатился по столу.

- Ну, ладно, - недовольно скривилась она, - вот тебе пятак, придется идти ещё раз.

- Мне идти ещё раз? – я почувствовала, что внутри меня просыпается какое-то непонятное чувство, которое ни удержать, ни погасить уже не смогу: даже если Маня будет грозить мне расстрелом, в магазин я сегодня больше не пойду.

- А кому идти, мне что ли? – мать требовательно и сердито смотрела на меня.

- Может и тебе. Ведь по твоей вине я пришла без соли...

- Как ты смеешь меня обвинять? Я что, по-твоему, специально тебе денег не дала?

От её крика дремавшая на табуретке Дрындя выбежала на улицу, а Полкан загремел по двору цепью. Но мне почему-то всё стало безразлично, и гнев матери не только не пугал, но даже и не задевал.

- Может и специально. На Эдика рассердилась, а мне пожалела две лишних копейки дать. А теперь, оказывается, что всего лишь одну лишнюю копейку, - равнодушно ответила я и пошла снимать пальто.

Она шла следом и что-то кричала, кричала... Потом в доме вдруг стало тихо.

- Хорошо, - негромко сказала мать после некоторой паузы, - раз ты меня не слушаешь, то я тоже тебя слушать не буду. Вот попросишь меня о чём-нибудь, а я не сделаю. Ты меня поняла?

- Поняла.

- Тебя это устраивает?

- Ты и так меня не слушаешь.

- Когда это я тебя не послушала?

- Сегодня, например, я тебя просила дать мне больше денег, а ты не послушала. А теперь ещё и кричишь на меня за это.

Я отвечала на Манины вопросы, но мне было абсолютно всё равно, что она по этому поводу думает или скажет. И когда мать, хлопнув дверью, оставила меня в комнате одну, я тупо уставилась в окно, рассматривая, забывший упасть с дерева и болтающийся на ветру, желтый осенний листочек.

 

- Я не буду тебя любить, - она снова стояла напротив.

Не будет любить? А что от этого изменится? – задумалась я. И вообще, что такое любовь? Я как-то спросила об этом Маню, но та ответила, что мне ещё рано этим интересоваться...

- Кушать ты, конечно, от меня получишь, но с другими вопросами, даже и не обращайся, - казалось, мать прочитала мои мысли. - Раз ты так себя ведёшь, то ты мне больше не дочка, а я тебе - не мама.

Значит, в еде она не отказывает, одежду можно у отца выпросить, а в остальном, необходимости внимания взрослых, я не видела. Вот только косички... Ну, да! А кто мне будет заплетать косички? С моими рассыпающимися волосами могла справиться только Маня. И представив себе весь ужас того, как лохматая, сопровождаемая насмешками одноклассников буду ходить в школу, я разревелась. Удовлетворённая мать от меня отстала и, заняв у кого-то из соседей две ложки соли, спокойно доварила обед. Я же долго плакала, внутренне злясь на Маню, которая кормить меня согласна, а косички заплетать – нет. Ведь приготовление пищи более сложная работа. Выход из положения пришёл мне в голову внезапно: я утащу рано утром из её кошелька двадцать копеек, и перед школой зайду в парикмахерскую, чтобы обрезать косы. Тогда мне, действительно, от Мани кроме еды не нужно будет ничего, а за украденные деньги родители, может, и накажут, но волосы назад уже не приклеят. Слёзы моментально высохли, и снова взглянув на нелепо болтающийся на ветке листочек, я улыбнулась.

Обнаружив меня такой, Маня стояла посреди комнаты немного растерянная.

- Может, всё-таки будем дружить? – нерешительно спросила она.

Опять хочет заставить меня, идти в магазин, подумала я и промолчала.

- Так ты, что, не хочешь со мной дружить? А почему ж тогда плакала?

Она думает, что я плакала, боясь потерять её дружбу? Немного удивившись, истинную причину слёз, я всё-таки не назвала, опасаясь оголить перед Маней своё слабое место. Но мне вдруг стало её жалко, показалось, что она сама вот-вот расплачется, и, взглянув в небольшие грустные глаза, я сказала:

- Хочу дружить, но в магазин сегодня больше не пойду.

Мать засмеялась:

- А завтра?

- Если ты мне денег достаточно дашь.

- Договорились, - сказала она и протянула мне руку.

 

Очевидно, чтобы закрепить перемирие, на следующий день она предложила сходить за солью вдвоём. Возвращаясь, мы встретили Зинаиду Фёдоровну.

- Вот и хорошо, - сказала учительница, но большой радости на её лице я не заметила, - а то уж хотела Вас, Мария Эдуардовна, в школу вызывать.

- Ну, и что ты натворила? – с нескрываемым удивлением, мать окинула меня взглядом.

- Да, нет, - устало покачала головой Зинаида Фёдоровна, - натворить-то она ничего не натворила. Но девчонку мне, как подменили. Раньше-то не успевала я ещё вопрос задать, а она уже ответ знала, а теперь до того докатилась, что примеры по арифметике не сама решает, а с доски списывает. Или по-русскому, например, вообще однажды заупрямилась и отказалась отвечать. Было дело, Светлана? – она строго на меня посмотрела.

- Но меня тогда долго не было в школе... - начала я объяснять причину случившихся конфузов.

- Да-да, я знаю. Вот об этом, Мария Эдуардовна, я и хотела с Вами поговорить. Как раз, когда Света болела, у меня комиссия на уроках была, журнал, конечно просматривали. Так вот, завуч настаивала на том, чтобы Светлану Шнайдер, из-за большого числа пропусков, оставить на второй год, и только после того, как я показала её тетради с контрольными работами, да сказала, что она Ваша дочь...

- А кто там был, Сергей Афанасьевич?

- Да, нет. Сергей Афанасьевич, он завуч по учебной части. А у меня была Виолетта Сигизмундовна.

Я мысленно попробовала выговорить незнакомое мне имя и подумала, как не повезло тем ученикам, у которых она преподаёт. Это же язык сломать можно, каждый раз обращаясь к учительнице. Тем временем, Маня бледная и с каким-то испугом на лице, взволнованно произнесла:

- Виолетта Сигизмундовна? Ну, так я зайду завтра к ней и поговорю. Что значит, Свету на второй год оставить? Ещё даже первое полугодие не закончилось. Да. Она много болела. Но она после болезни ещё ни одной контрольной не написала. Может не хуже, а лучше других справится.

- Я и сама, поначалу, так думала, тем более, что в конце-концов они предоставили выбор учителю, то есть мне. Но... Понимаете, я не Бог, а девочка стала совсем другой. Ты-то, Света, сама что об этом думаешь? – обратилась Зинаида Фёдоровна ко мне, - Может всё-таки лучше, если ты на следующий год снова во второй класс пойдёшь? Ты не бойся, смеяться над тобой никто не будет. Детей я подготовлю, объясню им, что это всё из-за болезни.

- Не хочу учиться в другом классе, - выдала я свою точку зрения.

- Если боишься потерять дружбу с Валей, то ты с ней на перемене видеться будешь, да и с другими тоже...

- Это не из-за Вали, а из-за Вас, - я постаралась высказать свою мысль лаконично, понимая, что когда разговаривают две женщины, времени на прослушивание третьего у них мало.

- Из-за меня? А я-то здесь при чём? - в голосе Зинаиды Фёдоровны прозвучали нотки обиды, а на лице Мани выступило удивление.

- Вы, ЗинФёдрна, не виноваты. Просто я не хочу, чтобы у меня была другая учительница, поэтому ни в какой другой класс не пойду, - быстро выпалила я, как будто отвечала у доски.

- Моя хорошая девочка, - она прижала меня к себе, а на глазах почему-то выступили слёзы, - ты не представляешь, как ты меня сейчас этим тронула. Я ведь и сама не хочу с тобой расставаться, потому с комиссией за тебя и боролась.

- Но, Зинаида Фёдоровна не будет у тебя учительницей до десятого класса, - ревниво пояснила мать и сделала улыбку.

- Я знаю. Только до пятого. Но тогда уже ничего не поделаешь. А сейчас, если ЗинФёдрна меня спрашивает, значит можно что-то сделать.

- Конечно можно, но я Вас очень прошу, - обратилась учительница к Мане, - с девочкой надо регулярно заниматься. Я Вас, конечно, уважаю, и сын мой, Мишка, после армии учеником Вашим был. Он тоже очень хорошо отзывался. Но всё-таки, в данной ситуации я Вас немного не понимаю. Светланке-то сейчас было бы намного легче, если б Эдик не два раза за время её болезни у меня появился, а каждый день заходил, хотя бы тему узнать, которая на уроках разбиралась. Я, ведь, его, между прочим, постоянно до трёх часов ждала...

- Да, забывал он, понимаете. Вы уж нас извините, - просяще оправдывалась мать, - всё-таки мальчишка. Ещё и возраст такой. Раньше добрый был, послушный, а теперь, вот, не могу порой допроситься, чтобы в магазин сходил...

Я подумала, что Маня сейчас и на меня начнёт жаловаться, но учительница, недовольно покачивая головой, её оборвала:

- Не дело это, не дело. Сейчас упустите его, потом не наверстаете, поверьте уж моему опыту. А впрочем, кому я говорю, - она засмеялась, - Вы же сами – учительница.

- Послушайте, я, кажется, знаю, почему Света стала на уроках невнимательной, - резко повернула Маня разговор в другую сторону, засветившись при этом, как будто сделала мировое открытие. – Она просто переутомляется. Мы, ведь её в этом году ещё и в музыкальную школу записали.

- Вот как? И на какой инструмент?

- На скрипку.

Учительница усмехнулась:

- Честно говоря, не ожидала, что Вы тоже поддатисеь моде. С одной стороны музыка, оно конечно не плохо. Но подумайте, если ребёнку, по состоянию здоровья, грозит остаться на второй год, стоит ли его ещё чем-то нагружать. Это, конечно, Ваше дело. Но я бы посоветовала, не то чтобы бросить... Но попробуйте с учителем договориться насчёт паузы. Уж в музыкальной школе просидеть два года в одном классе, по-моему, не так страшно. Правда, Света?

Я кивнула. От занятий скрипкой я не уставала, как это утверждала Маня, но и наслаждения особого не получала, поскольку скрипки-то самой, а тем более музыки в наших занятиях почти не было. Вина тому моя бездарность или учителя – никто над этим особо не задумывался. Но то, что можно хоть на какое-то время избавиться от уроков сольфеджио, вселяло оптимистические надежды: всё-таки это утомительно, сидеть целый час, ничего не понимая, и чувствовать себя полной идиоткой.

 

Дома Маня сказала, что ни о какой паузе она договариваться не будет, а просто заберёт меня из музыкальной школы. Я не сильно этим сообщением расстроилась, а она в дальнейшем своё решение преподносила, как величайшую любовь и заботу обо мне: не смогла спокойно смотреть, как ребёнок «систематически переутомлялся».

 

После разговора с Зинаидой Фёдоровной мать каждый день стала проверять у меня домашнее задание, и, удивлённо обнаруживая, что я многого не знаю, терпеливо объясняла материал, ликвидируя один за другим пробелы.

Солнечным субботним днём, я довольная шла домой, неся в портфеле две пятёрки. Обычно, равнодушная к хорошим оценкам, но ругающая за тройки, Маня на этот раз мои достижения встретила бурно и, с неподдельным любопытством стала расспрашивать:

- А как другие дети написали? За диктант сколько пятёрок? А четвёрок?

Потом она побежала делиться радостью с Борисом. Лёжа на диване, тот даже газету на секунду отодвинул.

- Вот так-то! – гордо объявила мать, - Светлана наша по обоим контрольным пятёрки получила. И таких, как она, всего три человека. А эта выхоленная, надутая дура, Виолетта Сигизмундовна, хотела её на второй год оставить. Заполучила себе пост завуча непонятно каким местом, и думает, что теперь судьбы человеческие вершить может. Между прочим, раньше и должности-то такой не было, завуч по начальным классам. Небось, специально для неё кто-то постарался. Ну, и пусть стараются... Если Бог её однажды умом обидел, то теперь, ничьи старания не помогут.

В ответ на это из-под газеты раздавалось привычное «Угу», с хронометрически точной периодичностью.

Однако, с того дня, интерес матери к моей учёбе, даже если я болела, постепенно угасал, и вскоре все свелось к тому, что она обращала на меня внимание, только когда я подходила к ней с вопросами или приносила текущую тройку.

 

XVIII

 

С Галей мы встречались теперь реже, но дружба осталась.

- Как сделаешь уроки, выходи, - предложила она по дороге домой, обгоняя с подружками меня и Валю.

Я так и поступила, и снова две контрастные фигурки, плотно прижавшись, сидели на лавочке.

- Ой, мы столько с тобой не виделись, что я даже по тебе соскучилась, - улыбнулась Галя, демонстрируя симпатичные ямочки на щеках.

- Я по тебе тоже.

Мы долго рассказывали друг другу, накопившиеся за несколько месяцев, новости, вот только насчёт того, что чуть не осталась на второй год, я промолчала.

- Ну, что, - загадочно хи-хикнула подружка, - ты больше не думаешь, что детей в магазине покупают?

- Нет, но, знаешь, мне всё-таки непонятно, от чего они у женщины там в животе появляются.

- Ясное дело, от мужчины.

- Это понятно, но как?

- Ишь, ты, чё захотела знать. Этого я и сама не знаю. По-моему им для этого целоваться и обниматься надо.

- Да, ну, брось. Целуется, вон, сколько людей, а дети рождаются только у некоторых.

- Ага, не веришь. А может, правильно целоваться, тоже надо уметь. Между прочим, то что, дети у мамы в животе девять месяцев живут, ты ведь тоже когда-то не верила. Ладно, пора домой, а то я уже замёрзла и, если честно, ещё не все уроки сделала. Мама скоро с работы придёт, узнает – ругаться будет.

 

Зайдя в дом, я обнаружила у нас в гостях дядю Сашу. На столе красовались две уже пустые сервизные чайные чашки. Мать с соседом стояли очень близко друг к другу, и, несмотря на то, что их никто не подслушивал, он что-то нашептывал ей на ухо. От моего внезапного появления оба вздрогнули.

- Светочка, пойди ещё погуляй, - предложила мне мать.

- Но я уже нагулялась. Галя ушла делать уроки, а, кроме того, там холодно, - мне, после того, как слегка продрогла, тоже захотелось горячего чая.

- Надень кофточку под пальто и, если Гале некогда, покатайся на качелях. - Повернувшись снова к соседу, Маня раздражённо сказала, - вот, так. Не заставишь её свежим воздухом подышать, а потом болеет больше всех в классе.

- Светочка, - улыбнулся мне дядя Саша, и я обратила внимание, что таким осоловевшим, ещё никогда его не видела, даже если он был пьян. – Маму надо слушать, она ведь тебе только добра желает.

Я хотела что-то возразить, но взгляд матери, излучающий холод и недовольство, вынудил меня промямлить:

- И долго мне там кататься?

- Я тебе скажу, когда хватит, - ответила Маня.

 

Часов при мне не было, и я не имела чёткого представления, долго ли уже раскачиваюсь на качелях. Поначалу мы с Нюркой перекинулись парой реплик через забор, потом она скрылась в доме, а в другом соседнем дворе показалась тётя Лида. Вид у неё был сердитый, и она равнодушно ответила на моё приветствие. Потом и эта соседка тоже исчезла, но через некоторое время снова появилась и с вопросом непонятно кому проворчала:

- Чёрт возьми, ну где можно шляться два часа в домашней одежде, да ещё и при такой погоде?

Побродив по двору, она недовольно на меня посмотрела:

- А тебе не надоело тут одной кататься?

- Надоело, - честно призналась я.

- А чего ж ты домой не идёшь?

- Мама не разрешает, говорит, что мне надо свежим воздухом дышать, а то я много болеть буду.

- А-а, тогда понятно. Маме твоей, конечно, видней. Хотя, на мой взгляд, ты по такому холоду уже достаточно надышалась. Ты, случайно дядю Сашу моего не видела? Ума не приложу, куда он мог подеваться.

- А Вы разве не знаете, что он у нас?

- Что-о-о? – круглое, румяное лицо тёти Лиды побледнело и вытянулось. – И давно он у Вас?

- Не знаю, тут же часов нет.

Наши дворы забор не разделял, поэтому тётя Лида беспрепятственно очень быстро ко мне приблизилась.

- Но всё время, что ты здесь катаешься, он был там, так? - она улыбнулась, но улыбка была какая-то загадочная, как будто женщина трудную задачку только что решила.

- Ну, да. Даже раньше, - кивнула я.

- Так, вот оно, каким воздухом тебе надо дышать. Ну, да. Теперь всё понятно, - нараспев произнесла соседка и протянула мне руку. – Ну-ка, пойдём со мной. Будем дядю Сашу извлекать.

Когда мы открыли дверь, сосед уже стоял на веранде и, увидев нас, испуганно забормотал:

- Ну ладно, Эдуардовна, я пошёл. Раз Вы не знаете, где у Моисеича инструмент хранится, я тогда попозже зайду. - Взглянув на свою жену, он продемонстрировал огромное удивление, - Лидунчик, ты уже дома? Ты что-то, сегодня рано освободилась.

Тётя Лида ответила ему на это монологом, из которого только последняя фраза звучала доступно моему восприятию: «Да, я уже дома». Потом она обратилась к Мане, и снова лишь отдельные слова были мне понятны. Всё это напомнило разговоры взрослых в Виннице, когда русская речь перемешивалась с другим языком. Я подумала, что тётя Лида, очевидно тоже еврейка, потому что, судя по всему, Маня все слова понимала. Она даже попыталась ей что-то ответить, но тётя Лида пауз не делала.

- Лидочка, ну, что ты из мухи делаешь слона, - наконц-то, вставил дядя Саша, пока его жена набирала воздух для очередного высказывания, - Я только на минутку заглянул. Инструмент мне тут кое-какой нужен был. Я даже в дом не заходил. Эдуардовна, так же?

- Ну, да. Лидия Ивановна, зря Вы так. Вот сейчас ворвались сюда, сквернословите при ребёнке, а ведь, ей-богу повода-то нет. Александру Петровичу понадобились зачем-то плоскогубцы. А я понятия не имею, где они, там, у Бориса Моисеевича лежат. Но Ваш муж, он ведь действительно, как зашёл к нам в дом, стал здесь у порога, так с места и не сдвинулся...

- Ах, как красиво ты рассказываешь! – покачала головой тётя Лида. – Конечно. Одним словом - образованная. Но ты забыла, что у меня свидетель есть. Светочка, дядя Саша заходил к Вам в зал?

Воцарилась тишина. Все трое так на меня смотрели, что я ощущала их взгляды, как прикосновение рук. Уже уставшая от затянувшейся прогулки и от насыщенного непонятными мне словами чувственного разговора взрослых, я не хотела утруждать себя мыслями и рассуждениями о том, что в данном случае лучше всего ответить.

- Не знаю. Я его в зале не видела, я на улице была.

Громкий выдох, переходящий в истерический смех вырвался из груди всех троих.

- Вот, видите, - торжествующе произнесла Маня.

- А ты из меня тут дурочку не делай, - перестав смеяться, крикнула тётя Лида, и снова повернулась ко мне, - А что ты видела? Ты же мне сказала, что дядя Саша у вас. Откуда ты это знала?

- Ну, так, я когда от Гали пришла, они в кухне вдвоём стояли, а на столе две чашки и чайник...

- Так вы ещё и с чаепитием, - растягивая слова, произнесла соседка. – Ну, конечно же! Ты ж у нас баба интеллигентная, так и все дела свои делаешь по-интеллигентному.

Её речь снова перемешалась непонятными словами, и только в конце прозвучало:

- А я думаю, чего это ребёнок на качелях так долго по холоду катается. Теперь понятно, что это за забота о здоровье.

Соседи ушли и вскоре звон битой посуды вперемешку с тёти Лидиным криком оповестили нас, что у них в семье разговор продолжается.

- Можно бить общепитовские тарелки, если работаешь в столовой, - надменно усмехнувшись, тихо произнесла Маня.

 

Я, сняв пальто, прилегла на диван и моментально уснула. Когда проснулась, на улице уже стемнело, а Маня, стоя перед зеркалом, собиралась на работу.

- И надо было тебе говорить, что дядю Сашу у нас в доме видела, - упрекнула меня она, увидев, что я уже не сплю.

- Откуда я знала, что этого говорить нельзя?

- Большая уже, могла бы и догадаться.

Я удивлённо на неё посмотрела.

- Догадаться, о чём?

- О том, что если я что-то при чужих людях утверждаю, то меня надо поддержать или промолчать. Я, ведь, твоя мама.

- Как я могла промолчать, если она меня об этом спрашивала? А пока меня не спрашивали, я ничего и не говорила.

- И вообще не понятно, с чего ты взяла, что на столе две чашки стояли?

- Ну, я же видела...

- Что ты видела? – спросила Маня таким тоном, как будто я по всему дому разбросала грязное нижнее бельё, - Не было на столе двух чашек! Там только одна стояла! С недопитым чаем. Потому что, я сидела и пила чай, когда дядя Саша зашёл за инструментом.

Я хотела спросить, почему он у неё инструмент, шепча на ухо, просил, и почему она одна пила чай из сервиза, который даже при гостях не всегда доставали... Я хотела многое спросить, но пока «созрела», стук каблучков, постепенно затихая, унёс мать куда-то в другой мир её обитания.

 

В выходной день соседка, заметив моего отца во дворе, поинтересовалась:

- Ну, как Борис Моисеевич, Вам уже известно, что тут среди недели произошло?

- А что произошло? – не глядя на собеседницу, ответил Борис вопросом на вопрос.

- Так, Вам Ваша благоверная ничего не рассказывала?

Тётя Лида стояла подбоченившись. Розовощёкая, плотная, но не полная, она была похожа на женщину с одного политического плаката.

- Мария Эдуардовна мне рассказывала, - чётко выговаривая слова, отец наконец-то посмотрел соседке в глаза, - что вы ворвались в наш дом и неприличными словами при ребёнке её обзывали.

- А то, что она с моим мужем шуры-муры крутила, тоже рассказывала?

- Вы что, это своими глазами видели? - Отец усмехнулся, - тогда расскажите мне по-подробнее. Может, я действительно чего-то не знаю.

- А что я, по-Вашему, должна была видеть? Мне как-то достаточно, что Ваша Света сказала...

- Нашли кого слушать. Ребёнка.

- Послушай, Моисеич, - тётя Лида удивлённо смотрела на отца, казалось, она видела его впервые, - ты действительно дурак или только прикидываешься? Ты же скоро в оленя превратишься...

- А вот это не Ваше дело, - грубо оборвал её Борис и, неспеша поднявшись на крыльцо, закрыл за собой входную дверь.

Я, случайно ставшая свидетельницей их разговора, недоумевала. Последнее время Борис стал набирать в весе. Можно было стать из-за этого толстым, как медведь, или большим, как слон. Если соседка, в порыве чувств, обозвала его дураком, то могла бы сравнить с ослом... Но при чём здесь стройное красивое животное - олень? Я пошла следом за отцом, чтобы спросить его об этом, но не успела раскрыть рот, как он на меня набросился:

- Ты зачем нас с соседями поссорила?

- Но я ведь сейчас ни слова не сказала...

- Сейчас не сказала, так раньше... Повнимательней надо быть и замечать, когда одна чашка на столе стоит, а когда две.

Немного ошарашенная его претензиями, я с трудом могла уловить смысл всего сказанного, а когда поняла, отца уже рядом не было.

- Мне надо в магазин, сальник для мотоцикла купить, - сообщил он жене, натягивая на себя куртку, и быстрой походкой направился к калитке.

 

Новый год мы встречали вчетвером. Несмотря на красиво накрытый стол и нарядную ёлку в углу зала, праздничность не чувствовалась.

- Почему мы никуда не пошли? - недовольно проворчал Эдик.

- А куда, по-твоему, мы должны были идти? – насмешливо спросила Маня.

- Ну, к Бероевым, например. Я Андрея уже сто лет не видел. Интересно, он сейчас смог бы меня в шахматы обыграть?

- Ну, во-первых, нас к Бероевым никто не приглашал, - пояснила мать, - а, кроме того, у Натальи Семёновны, после того, как она перешла в дневную школу, появился новый круг друзей, и теперь их семья предпочитает проводить праздники с ними.

- А тебя чё туда не позвали? – полюбопытствовал Эдька.

- С какой стати? Я же с ними не знакома.

- А тётя Белла и дядя Коля? Я думал, они к нам сегодня придут.

- Ну, у Беллы Наумовны сейчас тем более иное окружение. Она же у нас теперь не кто-нибудь, а заместитель главного врача районной поликлиники, - нараспев, но с некоторым сарказмом произнесла Маня.

- Хоть бы соседей позвали. Дядю Сашу и тётю Лиду. В прошлом году так весело с ними было...

- Сынок, - мать укоризненно покачала головой, - если б ты слышал, какими словами та тетя Лида твою маму обзывала, ты бы сейчас такое не говорил.

Эдька усмехнулся.

- Так вы что, с ней в ссоре? А я-то думаю, чего это она с тобой не здоровается. И заходить к нам перестала.

- А я вот считаю, что пора нам садиться, - внезапно бодрым, жизнерадостным тоном объявила Маня. – У нас хорошая большая семья. Нам и без гостей сегодня будет весело. Вон, «Огонёк» уже по телевизору начинается.

Но веселье не получилось, и уже в час ночи только разноцветные лампочки гирлянды освещали наш дом и, выглядывая из глубины хвойных веток, насмешливо наблюдали за наступившей тишиной.

 

XIX

 

Снег на Новый год в Краснодарском крае - редкость, но иногда природа делает такие подарки. Ещё в полночь шёл холодный мелкий дождь, а наутро все вокруг утопало в пушистой белой шубе. Отец часа два орудовал во дворе, расчищая проходы и выходы.

- Хорошо, что ты сегодня дома, - оценила обстановку Маня, - а то мне бы пришлось тот снег с дороги убирать.

- Почему тебе? Вон сын, уже выше тебя ростом вымахал.

- Ну, да. Буду я ещё ребёнка по холоду гонять.

- Какой холод? – засмеялся Борис, - Минус пять градусов. По такой погоде одно удовольствие лопатой поработать. Слышишь, Эдик, - обратился он к сыну, - в следующий раз снег расчищаешь ты. Таково моё требование.

- Хорошо, - без особой радости ответил тот, но как только Борис вышел, зашипел на меня торжествующе. - А тебе такого поручения никогда не дадут, потому что ты у нас вечно сопливая.

Он убежал, не посчитав нужным, выслушать моё мнение по этому вопросу. Неспеша одевшись, я тоже вышла и, потащив за собой санки, побрела на улицу.

- Ты куда? – спросил отец.

- Ещё не знаю, - пожала плечами я.

- Хочешь, покатаю?

- Конечно, хочу! – улыбка на моём лице выразила всю искренность ответа.

- Тогда садись.

Как мальчишка он бегал со мной вдоль улицы, а потом предложил:

- С горы покататься хочешь?

- Хочу. А где здесь гора? – я удивлённо озиралась по сторонам, но улица кругом была ровной.

- Да, не здесь. Мы сейчас с тобой на большую гору поедем, - отец хитро мне подмигнул, - пойди только маме скажи, чтобы тебя не искала.

Маня нашему решению не обрадовалась, но всё-таки отпустила.

 

Горы, в моём понимании, находились очень далеко, где-то там, за горизонтом, но мы прошли всего лишь два квартала, и взору предстало неожиданное зрелище. Вдоль улицы, круто поднимающейся наверх, мельтешило не менее полусотни ребячьих голов. Кто-то летел вниз на санках, кто-то – на небольшом корыте. Даже лыжник один оказался - Генка с четвёртого «Б».

Мне было весело. Я менялась с кем-то санками, два раза съехала на корыте одна и несколько раз вместе с Борисом.

- Как здорово, что ты меня сюда привёз, - время от времени восхищённо делилась я с отцом своим восторгом, заглядывая в его по- детски разрумянившееся лицо.

- Завтра можешь сама сюда прийти. Каникулы, ведь продолжаются.

- Не, пап. Мама меня сюда одну не отпустит.

- Это почему же?

- Тут дорогу надо переходить, где машин много. Я узнала эту улицу, Наташа Петрова с нашего класса здесь живёт. Но мама меня к ней никогда не отпускает.

Борис усмехнулся.

- Но, ведь, твоя Наташа каждый день в школу этой дорогой ходит.

- Я маме говорила, но она всё равно не пускает.

- Ладно. Тогда жди субботы. Если, конечно снег к тому времени не растает.

 

Домой мы возвращались, когда уже сумерки опустились на город. Из-под ног отца раздавался приятный хруст, я сидела на санках, раздумывая над тем, почему Борис бывает такой разный...

- Ведь можешь быть хорошей девочкой, - оторвал он меня от моих мыслей. – Так нет же, вечно создаёшь какие-то сложности.

- Пап, какие я сложности создаю?

Мне казалось, что мы с отцом думаем об одном и том же. Но, он большой, он взрослый, он умный, и он обязательно скажет сейчас, что нужно сделать, чтобы такое взаимопонимание, как сегодня, у нас было всегда. Однако, то, что ответил Борис, ещё больше завело меня в тупик:

- Обманываешь всех подряд, небылицы всякие придумываешь. Зачем ты, например, маму с тётей Лидой поссорила?

- Они сами поссорились, - выкрикнула я, пытаясь заглушить скрип снега.

- Как же, сами. А кто придумал про две чашки на столе. Большая, ведь девочка уже, должна понимать, что жизнь – это не сказка. И за каждое своё слово надо отвечать.

- Но, пап, там, правда, две чашки стояли. И чайник фарфоровый. От сервиза.

- Как от сервиза? – Борис остановился и повернулся ко мне лицом, - Какого сервиза?

- Ну, тот с цветочками, чешский, который маме её ученица достала. Почему ты спрашиваешь? Он же у нас всего один.

- Опять что-то выдумываешь. Мама тот сервиз только по большим праздникам достаёт. Зачем ты меня сейчас снова обманываешь? Эх, ты. А я-то думал, что с тобой можно найти общий язык.

Отец повернулся, молча пошёл дальше, крепко держа в руках верёвку от санок.

Но дома он сердиться перестал и, смеясь, рассказывал, как это здорово, спускаться с горки на корыте. Засыпала я под его негромкие откровения:

- Ты бы, Мань, видела, как там Света со всеми веселилась. И не такая уж она замкнутая, как мне порой кажется. Может мы, просто, её в чём-то не понимаем?

Сквозь сон до меня доносились слова: «сервиз..., чашки...», но голоса куда-то удалились, а я проспала глубоко, без сновидений до самого утра.

 

Проснулась поздно, даже Эдькина кровать была уже пустой. Маня стояла у моего изголовья задумчивая, с градусником. Заострившиеся черты лица говорили о том, что она чем-то сильно недовольна.

- Померяй температуру, - холодное стекло неприятно дотронулось до тела.

- Зачем? – удивилась я. – Я, ведь, ночью не кашляла.

Мне ещё прошлой зимой удалось убедить Маню, что если ночью кашляю, то сама же от этого и просыпаюсь. Кроме того, однажды в кабинете Зои Григорьевны я поинтересовалась, страшно ли это, не слышать свой кашель во сне. Она тогда засмеялась и сказала, что не только не страшно, но и не повод для беспокойства, потому что даже самые здоровые дети иногда во сне покашливают. С тех пор Манин диагноз «Ты ночью кашляла» перестал быть для меня приговором.

- А я и не говорю, что кашляла, - в голосе её сквозили какие-то железные нотки. – Лежишь тут вся раскрасневшаяся, наверняка, вчера простудилась.

Зеркала поблизости не было, поэтому спорить я не стала, а осталась лежать, нетерпеливо поглядывая на часы.

Спустя положенные десять минут, Маня выхватила градусник из моих рук и, причмокивая, произнесла:

- Ну, конечно. Тридцать семь и восемь. Я так и знала!

- Но, мам, я чувствую себя хорошо. У меня ничего не болит, и даже насморка нет.

- Погоди, к вечеру появится. Я так и знала, что этим всё закончится.

А к вечеру, несмотря на то, что насморк так и не появился, она с упрёком сказала отцу, когда тот только ступил на порог, что прогулка мне на пользу не пошла.

- А жаль, - скривился он, подходя к моей кровати, - я сегодня специально домой спешил, думал, хоть на часик до ужина туда сходим...

 

Было очень обидно провести солнечный морозный день в постели, тем более что чувствовала я себя великолепно. Обычно при повышенной температуре мне всё время хотелось лежать, закутавшись в тёплое одеяло, а иногда даже спать. Но ничего подобного на этот раз не происходило, и я настояла на том, чтобы мать мне вечером снова дала градусник. Пока она мыла на веранде посуду, я решила проконсультироваться у отца, как правильно посчитать градусы, и почему при повышенной температуре человека считают больным, даже если он ни на что не жалуется.

- Нет у неё никакой температуры, - сказал Борис Мане, когда она показалась в дверях, - так что, может, зря мы с ней сегодня никуда не пошли.

- Ну, да, конечно! Ещё не хватало, что б она воспаление лёгких схватила. Утром-то температура была. Да и сейчас, я уверена, есть. Просто она мало держала, - и мать снова сунула термометр мне в подмышку.

Ровно через десять минут я протянула ей стекляшку, не забыв предварительно посмотреть, где остановился ртутный столбик.

- Ну, вот. Так и знала, - сказала Маня и взмахнула рукой, чтобы стряхнуть показания.

- Нет, подожди, - я выхватила градусник и подбежала к отцу.

- Света, что ты себе позволяешь? – раздражённым визгом отреагировала мать и последовала за мной. – Это же не игрушка, а очень опасный предмет. Боря, скажи ей!

Но, не обращая на неё внимания, я вертела перед глазами Бориса мелко разлинованную шкалу и повторяла:

- Пап, пап, ну скажи, я правильно тебя поняла? Я научилась мерить температуру? Пап, ну скажи, это тридцать шесть и четыре? Правда?

- Ну, да, - удивлённо смотрел на меня отец. – А что тебя в этом смущает?

- А мама хотела сказать, что у меня снова повышенная температура...

- Чего ты на меня наговариваешь? - закричала раскрасневшаяся Маня. – Откуда ты знаешь, что я хотела сказать?

- Но ты ведь говорила сейчас: «Я так и знала»?

- Ну, да, - произнесла она более спокойным голосом, - я так и знала, что утром будет повышенная, а к вечеру упадёт.

- Ты утром говорила, что у меня к вечеру сопли потекут...

- Не потекли, и слава богу. Значит, завтра пойдёшь гулять.

Я хотела возмутиться насчёт того, что не пошла с папой на гору, но Маня посмотрела таким пронизывающим взглядом, что все слова внутри меня окаменели, так и не вырвавшись наружу.

А на следующий день снег растаял и пошёл дождь.

 

Школьные каникулы заканчивались. Осыпавшуюся ёлку порубили на дрова, из новогодних сладостей в вазе красовалась только карамель «Клубничная». Мать с утра ходила с тряпкой, тщательно вытирая кругом пыль.

Мои подружки уже давно принимали участие в домашних делах, помогая родителям. Берта, например, умела даже борщ варить, а Галя иногда пекла пирожки с картошкой. По субботам все спешили домой, чтобы побыстрее навести там порядок. И только Маня в моей помощи никогда не нуждалась. Она всегда убирала по четвергам, причём в первой половине дня, мотивируя тем, что в субботу Борис дома и своим присутствием ей мешает. Иногда она просила Эдьку помыть полы, и если тот соглашался, нахваливала его несколько дней.

 

- А сегодня я могу полы помыть, - предложила я матери свои услуги.

- Не надо. Сама помою или Эдика попрошу. А то нахлюпаешься в холодной воде, потом снова заболеешь.

- Ну, да. А ты потом всё время будешь говорить, что мне надо брать пример с Анюты, потому что она самостоятельно занимается уборкой.

- Хорошо, - усмехнулась Маня, - больше не буду так говорить.

- Но не только Анюта, уже почти все девочки помогают мамам. А ты мне никогда не доверяешь.

- Ну, ладно, - кивнула она, но большой восторг или хотя бы удовлетворение на её лице не выступили, - если так настаиваешь, наберу теплой воды...

 

Я щедро заливала крашенные доски, а потом, отжав тряпку, вытирала всё насухо. Швабра стояла в углу, потому что Маня запретила без необходимости ею пользоваться. Даже под кровати я залазила сама, и, высунув язык, наводила в трудно доступных уголочках блеск. Мать в конце меня поблагодарила, правда при этом не сдержала насмешки, над моим внешним видом: халатик, а также чулки, все промокли, и надо было срочно идти переодеваться.

Вечером наша семья уместилась на небольшом диване. Отец полулежал, мы с братом к нему прилипли, мать, поджав ноги, пристроилась рядом. Было тепло и уютно, я любовалась наведённым не без моего участия порядком, и даже не задевало, что Борис ещё не знал о моих трудовых успехах. По телевизору шёл «Полосатый рейс», наш дружный смех заглушал порой голоса актёров. Когда фильм закончился, никто не хотел уходить. Мы сидели умиротворённые молча. Наконец, Маня встала и выключила телевизор.

- Полы сегодня Света мыла, - сказала она, снова присаживаясь на диван.

Я довольная заулыбалась, в ожидании похвалы со стороны отца, но он не успел ничего сказать, потому что мать продолжила:

- Оно и видно. По всем углам пятна от высохшей воды остались. Тряпку-то, надо было, как следует выжимать.

- Но я выжимала, - удивлённая я встала с дивана и стала искать углы, в которых оставила какие-то пятна.

- Успокойся, - усмехнулась Маня, - ты сейчас ничего не заметишь. Зато днём, при солнечном свете, все твои недоделки на виду.

- Но почему ты мне сегодня днём это не показала? Я бы тогда вытерла.

- Там не вытирать, а всё перемывать надо было.

- Почему всё? Ты же сказала, только по углам.

- Тебе бы хватило, что б снова с ног до головы мокрой стать.

Она наигранно засмеялась, а мне стало как-то не по себе, будто пролетающий мимо голубь сделал невзначай на мою голову своё дело. Её громкий ненастоящий смех, который она порой из себя, как воздух из пробитого мяча, выдавливала, почти всегда производил на меня такое впечатление, независимо от того, над кем она смеялась.

- А я, вот, - гордо заметил Эдик, - в её годы уже помогал папе дрова колоть.

- Зато плинтуса оставлял немытыми, - пополнила я воспоминания брата, - и повторял, что их мыть не надо, потому что люди там не ходят.

- Это не красиво, показывать на кого-то пальцем, если сама ещё не научилась выполнять работу как следует, - недовольно проворчал Борис.

Почувствовав, что вот-вот могу разреветься, я покинула пределы зала и остаток вечера предпочла провести в одиночестве. Зачем-то перелистывая страницы непонятного мне журнала «Наука и жизнь», я думала о том, что когда-нибудь у меня будет своя дочка. Она обязательно родится живой и никогда от меня не уедет, как Аллочка или Юля. Я не стану её ругать, когда она первый раз в жизни помоет полы. Ведь она так старалась... И смеяться тоже не буду. Потому что никогда не забуду этот день и обиду, которую так трудно было проглотить без слёз.

 

Я больше не предлагала Мане свою помощь, но послушно выполняла все её просьбы. Правда, на просьбы обращения эти мало походили:

- Другие девочки в твоём возрасте уже во всю хозяйством занимаются, одна ты у нас дома ничего не делаешь. Пойди, хоть посуду помой, - говорила иногда мне мать.

Уборкой она по-прежнему предпочитала заниматься сама, уверяя, что получает от этого удовольствие, тем не менее, если вдруг не укладывалась по времени, могла заявить:

- Что-то твоего энтузиазма только на один раз и хватило. Что ж ты сегодня полы не моешь?

Я молча грела воду для мытья посуды или шла за половой тряпкой и ведром, утешая себя при этом, что своей дочке буду всегда говорить: «Помоги мне, пожалуйста».

Мать же постоянно находила ворсинки от полотенца на вытертых стаканах и пылинки на полированной мебели. Её придирки сначала меня обижали, потом я стала к ним безразлична, а вместе с этим росло и безразличие к дому, в котором росла, а также ко всему в нём происходящему. Лишь к мечтам о любимой дочке прибавились мечты о своей квартире, в которой я буду хозяйничать так, как мне нравится, не ожидая чьего-то пристрастного контроля.

 

Борис по-началу ругал Маню за то, что отстраняет меня от домашних дел, но она лишь отмахивалась:

- Мне её помощь не нужна. Толку от той помощи... Сама всё гораздо быстрее сделаю.

Иногда ему такого ответа было достаточно, но порой он злился и упрекал жену:

- Потому и не может тебе помочь, что ты её до сих пор ничему не научила. Посмотри на соседских девчонок...

В таких случаях Маня срывалась на крик:

- Что мне те соседские девчонки? У меня своя голова на плечах есть! Соседские девчонки не болеют столько, сколько болеет Света. И у них, чуть-что, не поднимается температура, как у неё! Соседских детей не оставляют на второй год из-за болезни! А тебе ни до чего этого дела нет! Имеешь тут одну прислугу в моём лице, хочешь вторую из дочери сделать!

Как правило, последние слова она говорила непонятно кому, потому что отец, не дослушав до конца, разворачивался и уходил, нервно, при этом, хлопнув дверью.

Вскоре ему подобные диалоги надоели, и в вопросах воспитания Борис оставил жену в покое. Зато переключил своё внимание на меня:

- Сидишь тут барынькой и думаешь, что булочки на деревьях растут, - ворчал он, проходя мимо, не зависимо от того, чем я в тот момент занималась.

Привыкшая к вечным упрёкам, я обычно на эти его замечания не реагировала, и демонстрировать свои познания в хлебобулочном производстве, не порывалась. Бывало, он сам пытался воспитывать у меня любовь к труду и даже, в отличие от Мани, мог сказать: «Пойдём, мне поможешь». Но произносил это таким тоном и с таким выражением лица, что со стороны можно было подумать, будто я совершила вооружённое ограбление универмага и теперь он предлагает мне исправительные работы вместо расстрела. Как только я оказывалась рядом с ним, от крика: «Не правильно! Не годится!» моё тельце невольно сжималось в комок. Причём, не правильным было всё, что бы я ни делала: если брала что-то в правую руку, то оказывалось – надо было в левую, и наоборот. После такого обильного внимания к моей особе, внутреннему безразличию приходил конец, и работа заканчивалась слезами.

Мать, правда, при этом меня жалела, повторяя, что Борису нужно в тюрьме надзирателем работать, а не с собственными детьми общаться.

 

Весенние каникулы начались с поездки на огород, где предстояло посадить картошку. Маня предложила Борису оставить меня дома, но его реакция на это была столь бурной, что даже она предпочла на этот раз уступить. Дни были не жаркие, и зачем потребовалось вставать в пять утра, я так и не поняла. Солнце только собиралось выпустить из-за горизонта свои первые лучи, а Борис и Эдик, довольствуясь в качестве света утренними сумерками, уже обеспечили нас с Маней двумя рядами лунок.

- В каждую лунку клади по две картошины, глазками вверх, - поучала меня мать, - но оставляй открытыми. Сначала я пройдусь проверю, только после этого зароешь землёй.

Я так и делала, отметив про себя, что тогда вдоль каждого ряда надо проходить дважды. Но вскоре Маня устала заниматься контролем и, объявив, что я уже научилась, разрешила далее работать самостоятельно. Когда на соседнем участке показались люди, мы с пустыми вёдрами направлялись домой.

Отец довольный, что впереди ещё полдня, по возвращении, взялся подвязывать виноград. Я должна была стоять рядом и подавать ему верёвочки. Ноги после огорода ныли, по всему телу растекалась усталость. Обнаружив по-близости какую-то бумажку, я на неё уселась, в ожидании, когда отец где-то там вверху завяжет узелок. Увидев меня сидящую, он поднял крик, а далее всё закончилось традиционно. В дальнейшем все его лекции о том, что физический труд приносит радость, воспринимались аналогично телевизионной передаче «Новости» пред интересным художественным фильмом.

 

XX

 

Когда в глубине молодой листвы деревьев оживлённо засвистели скворцы, а нити проводов вдоль улиц, благодаря ласточкам превратились в ожерелье, соседского Гришку забрали в армию.

- Ну, что, Светланка-ланка, будешь меня ждать? – спросил он, протягивая через забор руку для прощания.

- Куда я денусь? – искренне удивилась я.

По обе стороны забора раздался смех, а мне почему-то от рукопожатия стало так грустно, что я чуть не расплакалась.

Алькин старший брат, Толька, тоже должен был идти на службу, но незадолго до этого попался с поличным на квартирной краже. Был суд, и ему дали два года условно. По этому поводу старухи, сидя на лавочках, долго судачили, покачивая головами:

- Вот так-то. Хорошего парня, единственного мужика в семье от матери забрали, а этому разгильдяю хоть бы что...

- Вот он возьмёт за эти два года женится, двоих детей настрогает...

- Да, кому он такой нужен? Какая дура от него детей рожать захочет...

Захочет ли какая-нибудь дура иметь от Тольки детей, мне судить было трудно, но с моей точки зрения, Гришку всё-таки было бы лучше оставить дома, а Тольку, нужно заставить служить в армии. Борис всегда говорил Эдьке, что в армии очень строгие генералы - вот пускай и научат его не воровать.

 

Первого Мая, несмотря на утверждение Мани, что у нас гостей не будет, к полудню на пороге показались тётя Белла и дядя Коля.

- Ничего, что мы без приглашения? – шутливо подмигнув, спросила Белла Наумовна, - Вот решили зайти, узнать как у Вас дела? Всё нормально? Целую вечность, ведь, не виделись.

- Да, целую вечность, - поддержал Коля и, пробежав глазами вдоль Маниной фигуры, добавил, - а ты с тех пор похудела...

- Да, ну, Коль, брось. Ничего я не похудела. Даже поправилась немного, - она смущённо одёрнула платье, - а ты, вот, тоже сильно изменился. Даже не пойму в чём дело: то ли располнел, то ли просто возмужал.

- Старею, Маничка, старею.

Я с интересом слушала эту, вроде бы, непринуждённую болтовню, и от удивления мой рот раскрывался всё шире и шире. Беллу Наумовну мы действительно давно не видели, но Коля... Два дня назад я встретила его у нас во дворе, когда возвращалась из школы, да и до этого он почти каждую неделю к нам заходил. Получалось, что за пару дней он значительно изменился, а Маня похудела с его точки зрения или располнела... Я внимательно обоих осмотрела, но ничего нового в их внешности не обнаружила, а тут Коля ещё и добавил:

- Это сколько же времени мы не встречались? Полгода, пожалуй, а то и больше.

- Ну, да, - кивнула Маня, - на Новый год вас не было... По-моему последний раз вы нас в начале декабря посетили.

Во, как интересно! То, как Маня говорила Борису неправду, я слышала много раз. Он ей верил, потому что, сам лично ничего не видел. Но сейчас два человека, приветливо улыбаясь, оба лгали друг другу одно и то же. Но зачем? Ведь их до этого никто не спрашивал: «Сколько вы не виделись?» Разговор тем временем продолжался.

- Мы на Новый год с Мариночкой сидели, - улыбнувшись, сказала Белла Наумовна, - дети к друзьям пошли, а мы, как дедушка с бабушкой, по-стариковски дома остались.

- Ой, а мы думали, что Вы, в связи с повышением, уже с новыми коллегами отмечали.

- Ах, Маничка, - женщина пренебрежительно махнула рукой, - я тебя умоляю... Мне общения с ними и на работе хватает.

- Как Вам сейчас работается? – поинтересовался Борис.

- Если честно, то я уж и не рада, что согласилась. Столько бумаг, столько писанины... Врачебной деятельности, практически, нет. Но отказаться уже не могу, это может мне стоить партбилета.

Я не знала, что такое партбилет, слово «билет» ассоциировалось со словом «поездка». Интересно, куда собралась тетя Белла, если её билет стоит так много денег, что она вынуждена была, поменять любимую работу на менее интересную? – подумала я.

- Ну, а как там Мариночка? Растёт? Сколько ей уже? Три годика? – Маня сделала умилённое выражение лица, словно, девочка была где-то по-близости.

Марина. Это имя мне очень нравилось, и я внутри себя обрадовалась, что так зовут нашу маленькую родственницу.

- Ей уже четыре годика, - снова улыбнулась Белла Наумовна и посмотрела на меня, - Ты же нашу Мариночку ещё не видела? Приходи к нам вместе с родителями в следующий раз.

- Ой, Белла Наумовна, - ответила за меня Маня, - она у нас нелюдима. Даже со сверстниками общаться не хочет. Всё сидит целыми днями одна дома, такой уж у неё характер.

- Я общаюсь со своими сверстниками...

- Ещё и обижается, когда я об этом кому-то говорю, - заглядывая гостье в глаза, перебила меня Маня. – Что поделаешь? Двое детей, в одной семье растут, а такие разные характеры.

Далее, без логических переходов и каких бы-то ни было связок, Маня вдруг стала длинным монологом рассуждать о погоде, о здоровье, о внутренней и внешней политике нашей страны.

Белла Наумовна и Борис несколько раз раскрывали рот, чтобы высказать свою точку зрения, но у них это не получилось, и я понимающе вздохнула. Если взрослым не удаётся заставить Маню, слушать кого-то кроме себя, то куда уж мне, девятилетней девочке.

 

В середине мая Эдику по случаю Дня рождения купили велосипед.

- А мне на мой День рождения тоже велосипед купите? – обратилась я к Мане.

- Зачем нам в семье два велосипеда? Что ты вечно обезьянничаешь?

- Я не обезьянничаю. А велосипед уже давно хочу. Ещё раньше, чем Эдик.

- Ну, так бери его велосипед и катайся.

- У меня там ноги до педалей не достают. Мне нужен другой, поменьше, «Орлёнок» называется. Как у Кати или Ларисы.

- Что значит «нужен»? Ты, что, без него жить не можешь? И вообще, с каких пор ты стала вдруг подарки выпрашивать? – Маня посмотрела на меня с наигранным любопытством, а потом ласково, но поучительно добавила, - ты же всегда понимала, что клянчить что-то некрасиво. Всё, необходимое, родители и так тебе покупают. А, кроме того, ты забыла, что твой День рождения уже прошёл.

- Ну, так на следующий, - решилась я всё-таки высказаться, хотя тон матери был таковым, что ничего кроме очередного визгливого монолога не обещал.

Покидая Маню, я себя утешала, что моей мечты всё равно в магазине нет, и даже если б кто-то очень захотел сделать мне такой подарок, у него бы это не получилось. В витринах «Спорттоваров» всегда красовались только большие, подобные Эдькиному, велосипеды.

 

Вскоре Маня стала многократно повторять, что с покупкой велосипеда поспешили: настала пора экзаменов, а Эдик, по её мнению, подготовке нужного внимания не уделял. Тем не менее, лишь за сочинение он получил четвёрку, всё остальное сдал на отлично.

Где брат, по окончании восьмого класса, «прожигал» дни каникул, сказать было трудно. Мы виделись с ним только по утрам, да за ужином. Я же довольствовалась окружением соседских детей, количество которых с наступлением лета увеличилось. Любимицей всех теперь стала Юля - за ней дядя Саша специально летал на самолёте в Таллинн. Иногда нас развлекала рассказами о большом городе Чернигове, приехавшая к бабе Тосе, Иринка. Она была на два года моложе меня, но почти такого же, как и я роста, худенькая, длинноногая с очень красивым смуглым цветом кожи. Рядом с Шаблонскими поселились новые соседи. Кто был истинным хозяином этого небольшого домика, не знали, по-моему, даже сами Шаблонские, каждый год обитатели его менялись. На смену малышам-двойняшкам, теперь въехали два брата: Жорка и Сашка. Жорка был на год старше Эдьки, Сашка – на столько же моложе меня.

 

В поисках общения я вышла на улицу. На этот раз только Витька и Иринка сидели на траве у канавы.

- Ой, Свет, как хорошо, что ты вышла, - обрадовался Витька, - а то меня эта малая уже замучила своими вопросами. Иришка, иди, вон к Свете.

- А что мы должны с ней делать? – огромные тёмные глаза смотрели на парнишку преданно, как на Бога.

- Откуда я знаю? Придумайте что-нибудь.

- Нет, Вить, - низковатым для девочки голосом пропела Иринка, - ты большой, ты и придумай.

- Что мне придумать? – он скорчил усталую мордочку и лукаво подмигнул мне.

- Придумай, чем нам заниматься.

- Ну, хорошо. Тогда сбегайте на перегонки, во-о-он до того дерева.

- Ну, да, - Иринка недоверчиво смерила его взглядом, - мы сейчас в ту сторону побежим, а ты в другую. Я тебя зна-а-аю, - она хитро улыбнулась.

Витька засмеялся.

- Ладно, не убегу.

- Ты, Вить, внимательно должен смотреть, кто из нас первый прибежит. Понятно тебе? – командно распорядилась Иринка.

Показавшийся на улице Колька подошёл к нам и уселся на траву, поджав под себя ноги.

- Ладно, Свет. Побежали. Теперь их двое. Теперь они точно от нас никуда не денутся.

Мы сорвались с места, но как я ни старалась, Иришка всё время была впереди меня. Во время третьего забега откуда-то появился Эдик.

- Слушай, - насмешливо сказал Колька, - Чё у тя сеструха такая хилая. Ладно наш Алька пошустрее, он пацан. Но ты глянь, девчонка ещё в школу не ходит, а она её никак обогнать не может.

- Нашли за кем наблюдать, - брат сплюнул сквозь зубы, - я вам давно говорю, что она, во, - он повертел указательным пальцем возле виска.

- Посмотрела бы я, как ты бегаешь, если бы тебя всё время только дома держали и среди лета теплые кофты заставляли носить, - огрызнулась я на брата.

Разумеется, я не сама до этого додумалась: Нюрка и Наташа когда-то объяснили, почему у меня, порой, при подвижных играх возникают проблемы.

В глубине нашего двора раздался зовущий Манин голос, и я впервые этому зову обрадовалась, потому что не хотела больше быть центром обсуждения. Однако тема была снова поднята Эдькой за семейным ужином:

- Ну, Светка и да-ёт. Десять метров пробежать не может. Уже дошкольники без проблем её обгоняют. Иринка-то совсем ещё маленькая, а бегает в три раза быстрее.

- Ничего не в три раза. Я только чуть-чуть от неё отстала.

- А почему ты от неё, а не она от тебя? – сердито спросил отец. – Сидишь тут целыми днями барынькой, физически не работаешь, вот оно тебе уже боком и выходит.

Я только хотела повторить, уже сказанное на улице Эдику, что причиной всему Маня, но она вдруг взяла меня под свою защиту:

- Чего вы тут к девчонке привязались? Подумаешь, не смогла быстро пробежать. Я тоже в детстве медленно бегала, может это у неё наследственно. За меня даже моя сокурсница в институте зачёт ходила сдавать, в благодарность, что я ей на экзамене задачу помогла решить. Ну, и что с того? Я и сейчас бегать не умею, ничего, до сих пор жива, - она мне улыбнулась, Борис недовольно пожал плечами, Эдик молча уставился в свою тарелку.

 

На следующий день, в благодарность Мане, мне хотелось сделать ей что-то приятное.

- Давай, чем-нибудь помогу, - предложила я, когда она готовила обед, - Картошки, например, для борща начищу, пока ты капусту резать будешь.

- Да, не надо. У меня всё так рассчитано, что я сама управлюсь. Ты, если хочешь, просто постой рядом, а то мне одной скучно.

Я осталась стоять, внимательно наблюдая за движениями матери.

- Папа, вот ругается, что я тебя не заставляю дома работать, - нарушила она молчание, - а куда заставлять, если у любого даже шестилетнего ребёнка и сил, и энергии побольше.

Мне сразу стало понятно, что она, конечно же, имеет в виду Иринку.

- Во-первых, ей не шесть, а семь лет. Она в этом году уже в школу пойдёт, - уточнила я, - и потом, ты, ведь, сама сказала, что это у меня наследственно.

- Ах, да то я специально так сказала. Чего они вчера на тебя набросились? Разумеется, ты у нас девочка слабенькая, но что поделаешь, такая уж уродилась.

- Но если бы ты меня маленькой целыми днями дома не держала, я бы не была такой слабенькой...

- Что? Ну, спасибо. Я же оказалась во всём виновата. И это после того, как я не позволила вчера папе и Эдику над тобой насмехаться, - Маня сделала жутко обиженное лицо, мне показалось, что даже слёзы на глазах выступили. – А я, между прочим, сама тебе всегда говорила: «Доченька, пойди погуляй». Так нет же, вечно забьешься в свой любимый угол... И никто тебе никогда не нужен был. Всегда сама любила играть. Ты уже забыла, как наговорила на меня всяких глупостей тёте Лиде, только за то, что я потребовала от тебя лишний часик на качелях покататься. А она, между прочим, до сих пор на меня дуется и не здоровается. Мне, конечно, её «Здрасте», как мёртвому припарки нужны, но речь сейчас не об этом...

Я оглянулась по сторонам и убедилась, что мы с Маней на веранде вдвоём. Зачем и кого она сейчас обманывает? Можно было говорить Борису, что на столе стояла только одна чашка, можно убедить Беллу Наумовну, что я «нелюдима» - они-то не знают истинного положения дел. В конце-концов я уже привыкла слышать «тебе показалось», но мои желания... Как Маня может утверждать, что мне чего-то хотелось или не хотелось, если лучше меня самой никто этого знать не может? Когда-то давно бабушка сказала, что мама меня обманывает, потому что я маленькая и многого не понимаю. Но если так, то чем старше я становлюсь, тем меньше она должна обманывать. Однако дела обстояли иначе. Мне уже девять лет, а до меня всё никак не доходит, зачем же моя мама так нагло врёт. Сколько же мне ещё взрослеть надо, чтобы всё это понять?

 

Брат выкатил из сарая велосипед и собирался куда-то смыться.

- Вот и хорошо, что ты «на колёсах», - обрадовалась Маня. – Съездишь, купишь хлеба? Она протянула ему металлический рубль.

- Деньги, оставшиеся, забираю себе, - произнёс он, то ли спрашивая, то ли утверждая.

- Ну, у тебя, прям, как у попа, сдачи никогда не бывает, - недовольно проворчала мать, и вынесла из дома сумку.

 

Прошло полчаса, но Эдька не появлялся, потом ещё полчаса...

- Лучше бы, уж, я не его на велосипеде, а тебя пешком послала, и то быстрее было бы, - раздражённо сказала Маня.

И дешевле, - отметила про себя я, потому что у меня мать сдачу забирала даже с тех денег, которые давала на школьные завтраки.

Наконец-то калитка громко хлопнула. Медленно переставляя ноги, к нам приближался понурый Эдик.

- Что случилось? – испуганно спросила мать. - Ты, что, упал? А где велосипед?

- Украли, - брат швырнул сумку с хлебом на стол и, хлопнув дверью, ушёл в детскую.

Маня, выключив газ на плите, последовала за ним.

- Как, украли? Кто?

- Откуда я знаю? Я прислонил его к стенке и зашёл в магазин, там очередь, человек десять. Когда вышел, то велосипеда уже и в помине не было.

На другой день мать побежала в милицию, заявить о пропаже, но ей ответили, что таких заявлений им каждый день десятками приносят, и если приметы вора не известны, найти велосипед, никаких шансов нет.

Эдька пару дней ходил расстроенный, но однажды, укладываясь в постель, пришёл в хорошее настроение.

- Может так даже и лучше, - сказал он мне, - теперь у меня нет велосипеда, значит, я смогу на следующий День рождения попросить у родителей мопед.

Потом последовала длинная речь о том, чем мопед лучше велосипеда, но всех отличий я не услышала, потому что уснула.

 

Один за другим новые учебники для третьего класса перебирались с полочки в старый уже потрёпанный портфель, Таким образом, я проверяла его выносливость и жизнеспособность. Обнаружив меня за этим занятием, Маня предложила составить ей компанию и пройтись в центр за зубной пастой.

- А может, и ещё что попадётся, - добавила она.

Одну, она меня по-прежнему в город не отпускала, поэтому я охотно откликнулась и пошла одеваться.

Кроме зубной пасты нам «попалось» мыло «Русский лес» и большая круглая булка хлеба. Возвращаясь домой, я неспеша вертела по сторонам головой, то отстав от Мани на несколько шагов, то забегая вперёд. Когда мы поравнялись с магазином «Спорттовары», моему взору предстало нечто, заставившее сердце колотиться в два раза чаще.

- Мам, мам, - обратилась я к Мане, - смотри, вот такой велосипед я хочу. Видишь, вон там в витрине стоит. Раньше таких никогда в нашем городе не было. Я даже не знаю, где их Ларисе и Кате покупали.

- Мы вышли за покупками, а не витрины рассматривать, - недовольно ответила мне мать и ускорила шаги.

- Как ты думаешь, его до моего Дня рождения не заберут? Ведь еще почти шесть месяцев, - я всё никак не могла успокоиться.

- Когда будет твой День рождения, тогда и поговорим, - прозвучал холодный ответ, и больше у нас с ней разговор не клеился.

В глубине души, я надеялась, что родители купят эту прелесть тайком от меня, а в нужный день тихонько поставят у кровати, вместо привычных новых сандалей или туфель. Тем более что теперь уже нельзя было сказать: «Зачем нам в семье два велосипеда?»

 

До начала учебного года я больше с матерью по магазинам не ходила. Швы на школьной форме снова были выпущены, но она всё равно смотрелась коротковато, особенно рукава.

- Ничего страшного, - заключила Маня, - сейчас модно рукав на три четверти. Просто не надо манжеты белые пришивать, тогда и в глаза бросаться не будет.

На белом фартуке она умудрилась выпустить ещё несколько поперечных складок, а чёрный, решила выбросить совсем.

- Я видела, многие девочки ходят сейчас без фартуков, - мотивировала она.

- Но это только старшеклассницы, у которых форма очень модно сшита, - попробовала возразить я.

- У тебя тоже очень нарядное платье, и фасон соответствует твоему возрасту, - категорично выдала мать тоном, не терпящим возражений.

 

Пока стояли тёплые дни, куцая форма не приносила больших неудобств, только немного раздражала своим нелепым видом, и чтобы не портить себе настроение, я старалась лишний раз в ней к зеркалу не подходить. Однако когда настали холода, потребовалось одевать чулки. Большинство подружек уже давно имели эластичные колготки с узором. Маня же утверждала, что их можно купить только на толчке, а в нашей семье нет «лишних восьми рублей, чтобы швырять на ветер». Чулки мои тоже стали короткими, но мать заявила, что они ещё не порвались, и поэтому она не намерена их выбрасывать. Спереди натягивала я эти хлопчатобумажные коричневые «кишки» повыше, закрепляя крючком от специального пояса, но сзади из-под платья выглядывали голые ляжки. Порой прохожие делали мне замечание, но, что я могла им ответить? Наступившие морозы потребовали поверх чулок одевать ещё и штаны, так делали почти все девочки, и мой внешний вид перестал бросаться в глаза, хотя эти голубые байковые шаровары особую привлекательность моему облику тоже не придавали.

 

XXI

 

Новый год Борис предложил встретить в городе Ижевске, где работал и жил с семьёй его двоюродный брат, сын тёти Фани. Маня с радостью такое предложение приняла, мне было всё равно, а Эдька воспротивился:

- Никуда я не поеду! Мы в этом году договорились у Гриньков всем классом встретиться.

- Ну и пусть тут две недели сам похозяйничает, - усмехнулся Борис. – Я, между прочим, в его годы уже в Виннице в техникуме учился. Сам себе и стирал, и кушать готовил. Не такое уж, скажу тебе, это плохое время было. Если б не война, может быть, строителем стал, а так, помню, в первый же день отец сам приехал и забрал меня домой. Кто знает, может быть, и зря...

- Ну, ты ещё вспомни, как в двух правых сапогах в школу ходил, - недовольно прервала его Маня. – Сейчас другие времена, и, слава богу. Дети взрослеют теперь позже.

- Ничего не позже, - возразил Эдик, - Я бы тоже с удовольствием пожил один, а то держите меня в «ежовых рукавицах», вздохнуть свободно не даёте.

- Эдик, как тебе не стыдно? – укоризненно покачала головой мать. – Это тебя-то в «ежовых рукавицах»...

- А, что, нет? Вон, даже сейчас, не хочешь меня здесь одного оставить. А мне может быть тот Ижевск сто лет не нужен. И на поезде долго ехать, я не люблю.

- Ну, ладно. Хорошо-хорошо. Хочешь попробовать самостоятельной жизни, оставайся, - обиженно повторяла Маня, - посмотрим-посмотрим, что ты запоёшь, когда мы вернёмся.

 

Дорога действительно оказалась долгой. Утром на рассвете мы приехали в Москву, а фирменный поезд «УДМУРТИЯ» отправлялся только в десять вечера. Поиски камеры хранения, очереди, а потом запихивание чемоданов на какие-то полочки заняли несколько часов.

- А сейчас - в ГУМ, - сказала Маня, когда мы вышли на свежий воздух. – Не могу же я Свету в этих потёртых шароварах родственникам показать.

Надо, же... А мне всегда казалось, что Маня не замечала уродства моего внешнего вида и считала, что я хорошо одета. По крайней мере, она это очень часто повторяла.

Первым делом мне купили тёмно-синие шерстяные гамаши, потом Борис настоял, чтобы мы приобрели шубку. От переходов из одного здания в другое, длинных лестниц, эскалаторов и огромного количества людей у меня слегка кружилась голова.

- Ну, а теперь, посиди здесь, - Маня указала на широкий подоконник между этажами, - мы же пойдём папе ботинки купим.

Подвижная лестница унесла их куда-то наверх, смешав с пёстрой толпой. Поначалу я обрадовалась, что можно отдохнуть и даже, прислонив голову к оконному стеклу, немного задремала, но время шло, а родителей всё не было. За окном уже темнело, и мне в голову пришла мысль, что они больше здесь не покажутся. Не зря Маня любила повторять, пока я была маленькой: «Сдам в магазин». А я, вот, глупенькая, никак не могла понять, как она это сделает. Оказывается, всё очень просто: «Оставлю в магазине», - имела она ввиду. Ну, и пусть. Когда-то же это должно было случиться. Я оглянулась. Уличные фонари, вперемешку с Новогодней иллюминацией освещали незнакомую улицу в чужом мне городе. Скоро магазин закроется, подумала я, и меня, брошенную, найдут здесь на подоконнике. Вызовут милицию... Захотелось, чтобы всё это произошло побыстрее, потому что, кроме всего прочего, я почувствовала, что сильно голодна. Чтобы время не тянулось так долго, я решила считать. Точнее определять, на какой счёт мимо меня пройдёт какой-нибудь человек. Поначалу я останавливалась на трёх или четырёх, потом постепенно это число сползло до десяти. Людей вокруг становилось всё меньше. Хоть бы уборщица уже показалась, - мне не терпелось быть обнаруженной. Ну, вот, уже до пятнадцати досчитала, - я проводила глазами толстого мужчину с большой чёрной сумкой через плечо...

- Ты нас ещё не потеряла? – раздался знакомый Манин голос у меня над головой.

Наверное, если бы по ступенькам поднимался настоящий слон и говорил при этом человеческим голосом, я бы удивилась меньше. Отец и мать, устало улыбаясь, тоже присели на подоконник.

- Ну, и очередищи! - перекладывая коробки и пакеты, ворчала мать. - А ты чего тут такая кислая сидишь? Отдохнула? Вот, и хорошо. А я ног под собой не чувствую. Ох, скорее бы уже в поезд сесть, да занять горизонтальное положение. Чего ты такая понурая? – обратилась она ко мне и наконец-то замолчала в ожидании ответа.

Я сидела, почти окаменев, и только глазами следила за движениями Маниных рук и мимикой её лица, пытаясь понять: они сами передумали, или им что-то помешало, оставить меня здесь. В любом случае, раз уж вернулись, они мне в этом не признаются. Переведя дыхание, я тихо произнесла:

- Кушать хочу.

- Надо же, - всплеснула руками Маня, - а я вот до сих пор считала, что чувство голода тебе чуждо. И правда, - она повернулась к Борису, - мы, ведь сегодня только завтракали.

 

По большому заснеженному городу Ижевску мы бродили мало.

- Тут даже сами здания излучают холод, - говорила Маня, и по-возможности от прогулок отказывалась.

Родственники в связи с тем, что наступил конец месяца, квартала и года были серьёзно заняты на работе, а их дочь Алёнка перед праздниками рвалась в садик. В городской парк мы пошли с Борисом вдвоём. Такой прелести я не видела даже по телевизору: огромные, высотой, почти как наш дом, ледяные фигуры величественно красовались по всей территории. Здесь можно было встретить голову Черномора и Иванушки-дурачка, Василису прекрасную с прозрачной, искрящейся на солнце косой и Серого волка, который, конечно же, был не серым. Все головы стояли с раскрытыми ртами, а из них, как языки, вываливались ледяные горки. С этих горок только малыши скатывались на санках, ребята же моего возраста и постарше скользили просто так «на ногах». Так кататься, я не умела даже на маленьких возвышенностях, поэтому любовалась, наблюдая со стороны.

- Ну, чего стоишь? – подтолкнул меня отец, - Давай, иди и ты к той ребятне.

- Не, - замотала я головой, - не хочу.

Признаться, что не умею, я не решилась, во избежание упрёков со стороны Бориса или очередной его лекции о пользе физического труда.

- Чего ты? – он взял меня за руку и, выпросив у какого-то четырехлетнего мальчишки санки, насильно на них посадил.

Я послушно съехала и, сгораемая от стыда, взмолилась:

- Пойдём отсюда, пожалуйста.

Если когда-то я стала предметом осуждений и насмешек из-за Иринки, то теперь опуститься до уровня малышни, было унизительно для меня самой. Отец какое-то время уговаривал, а потом, махнув рукой, потащил в другой конец парка. Здесь кучер, в нарядном красном кафтане, зазывал всех прохожих, прокатиться на оленях. Я вдохновенно уселась в эту открытую, украшенную золотистыми бубенчиками карету, но как только животные сорвались с места, сильно пожалела о принятом решении. К морозу, пощипывающему щёки, теперь добавился ещё и ветер, так что, казалось, миллион иголок беспощадно втыкались в моё, непривычное к холодам, лицо.

 

В дальнейшем, я, подобно Мане, пределы квартиры старалась не покидать, а только с завистью смотрела из окна, как на залитом во дворе катке, какая-то девочка каждый день выделывала очень красивые фигуры.

- Этому в спортивных школах учат, - пояснила тётя Рая, заметив мой интерес.

- А где такие школы находятся?

- Практически, в каждом микрорайоне. У нас, например, во-он там за углом. Только Алёнке нашей больше балет нравится. Летом ей пять лет исполнится, и мы её туда запишем.

Я пожалела, что не живу в городе Ижевске, хотя и понимала, что на фигурное катание, как и на балет в Крымске, возможно, меня бы тоже некому было водить.

 

Когда мы собирались на вокзал, тётя Рая обратила внимание на мои чулки.

- Мань, а Света, что, у тебя колготки не носит? – спросила она и добавила, показав на мои ноги, - Я такой дрек Алёнке даже и не покупаю.

- Я бы рада ей что-то лучшее приобрести, но у нас на Кубани, знаешь, такое плохое снабжение, ничего не достанешь, - ответила Маня и почему-то покраснела.

- Делов-то, - фыркнула тётя и откуда-то из шифоньера достала новенькие, ещё в упаковке красные с чёрным орнаментом колготки, - Ну-ка примеряй, - предложила она мне.

- Ой, Раечка, не надо. Мне неудобно. Ты ведь Алёнке покупала, - смущённо замахала руками мать.

- У Алёнки их и так четыре пары, а эти всё равно большие. У нас их тоже свободно в продаже нет, но при желании достать можно.

- Давай, я тебе хоть деньги верну...

- Прекрати. Свои люди – сочтёмся.

 

На обратном пути, в Москве опять был большой промежуток времени между поездами.

- По магазинам больше не пойдём, - решил Борис, - а поехали-ка мы на ВДНХ.

Что это такое, я не знала, а скудные комментарии родителей ясность в моё воображение так и не внесли. Увидеть космический корабль и скафандры, было интересно. Красивая мебель тоже привлекала внимание, а вот когда пошли рассматривать оборудование для добычи нефти, мне стало скучно.

- Посиди здесь, - предложила мне мать, указав на небольшую скамейку, - а мы тут, интересующие папу машины посмотрим, да на изделия из меха только глянем...

Они развернулись и ушли, даже не дождавшись моего ответа. Я долго смотрела им вслед и пришла к выводу, что оставить меня тогда в магазине, все-таки входило в их планы, но что-то помешало. Уж лучше бы это произошло там, в универмаге, где вечером при закрытии, меня всё равно бы заметили, подумала я, так как не знала, до которого часа работает эта выставка. А вдруг круглосуточно? И посетило меня какое-то жутковатое и тоскливое чувство, когда представила себе, что придётся сидеть на этой скамейке несколько дней, а ещё очень жалко стало, подаренных тётей Раей колготок, которые остались в чемодане. Так и не довелось в приличном виде в школу сходить... Слезинки медленно одна за другой потекли по моим щекам. Потом я плакать устала и сидела в огромном и неуютном помещении какое-то время молча, озираясь по сторонам, но вспомнив про колготки, снова заплакала.

Появление родителей на этот раз не было внезапным – они шли из глубины зала, и я их увидела издалека.

- Ты посмотри, она плачет. Что случилось, Света? Тебя кто-то обидел? – спросила Маня, и на её лице проступило искреннее удивление.

- Я думала, что вы меня здесь оставили навсегда, и я одна буду здесь до ночи, а потом...

- Вот, дурочка, - тихо сказала Маня и улыбнулась. – Тебе уже скоро десять, а ведёшь себя, как пятилетний ребёнок. Ну, скажи, с какой стати мы должны были тебя здесь навсегда оставлять?

- Я думала, что я вам уже не нужна, и какая разница сколько мне лет...

- Нет, ну ты посмотри на неё, - укоризненно закачала головой Маня, обращаясь к мужу, - Я-то всегда считала, что она у нас девчонка умная, а оказалось, мозгов у неё совершено нет. Хоть бы подумала, что если бы была нам не нужна, то и не взяли бы мы её с собой в эту поездку.

- А я и в Ижевске, в парке, заметил, что она не такая как все, - поддержал жену Борис - Другие дети бегают, резвятся, а эта схватилась за меня, и с места боится сдвинуться. На оленях предложил ей второй раз прокатиться, так тоже отказалась... Совсем не умеет жизни радоваться. Потому и сейчас рёв закатила, вместо того, чтобы красотой любоваться.

Я хотела возразить. Именно в поездке меня легче где-нибудь потерять или забыть, и если я для них хуже, чем другие дети, то это как раз и повод от меня избавиться, но, окинув взглядом родителей, поняла, что всё мною сказанное не будет иметь для них никакого значения.

- Где здесь туалет? - спросила я, чувствуя, что в данный момент, только эта моя проблема может их как-то заинтересовать.

 

В Крымске снега не было. Город встретил нас холодным мелким дождём, который шёл с такой нудной уверенностью, что казалось, погода здесь не изменится уже никогда. На пороге с жизнерадостной улыбкой стоял Эдик. В доме царил относительный порядок, хотя брат честно признался, что полы за всё время самостоятельного ведения хозяйства, помыл только один раз, перед нашим приездом. Он гордо похвастался, что ходил на районную математическую олимпиаду и, из шести задач, три сделал правильно. Так что мать всё-таки зря твердила, будто он хорошо учится только из-под палки. Но не только она, учителя тоже часто жаловались на Эдьку. Иногда я присутствовала при этих беседах, потому что, как правило, они проходили при случайных встречах. В основном все говорили почти одни и те же слова: «Он не глупый, можно даже сказать, очень способный, но поведение...» На фоне всего этого, отказ моего брата от одного дня каникул в пользу математики оценивался мною почти как его подвиг. Но Маня всё время повторяла, что напрасно оставила сына одного, потому что, тот похудел и побледнел, не регулярно питался, а на олимпиаде из-за тоски по родителям не смог сделать половину задания.

 

XXII

 

На второй день после возвращения, Маня затеяла большую стирку. Зная, что в моих услугах ни при каких обстоятельствах она нуждаться не будет, я решила провести время с Валей. Подруга жила на соседней улице и была единственной из одноклассниц, к кому мать отпускала меня без проблем. Мой рассказ о далёком городе Ижевске был длинный и восторженный и, конечно же, я упомянула о спортивных школах, в которых учат фигурному катанию.

- Но в нашем городе тоже есть спортивная школа, - сообщила мне Валя, - фигурному катанию не учат, потому что льда нет, зато лёгкой атлетикой заниматься можно.

- Откуда ты знаешь? – недоверчиво поинтересовалась я.

- Так, я в эту школу уже три месяца хожу, - засмеялась подруга, - а после каникул ещё и Наташка Петрова ходить со мной будет.

- А что ж ты мне раньше ничего об этом не рассказывала?

- Да, знаешь, если честно, то мне вначале не очень понравилось, думала, брошу, а сейчас даже не представляю, как это жить без тренировок. Хотела тебе рассказать, но ты уехала, а ко мне Наташка, тут, на каникулах забежала, вот я ей и проболталась.

- А мне с вами можно?

- Не знаю. Мы с Наташкой во вторник пойдём, у тренера спросим. А сейчас, - Валя глянула на часы, - я ещё в центр, в библиотеку сбегать должна, книжки поменять. Пойдём со мной?

Мне было стыдно признаться, что мать, без сопровождения взрослых, отпускает меня только на определённые расстояния, да и домой возвращаться не хотелось.

- Пойдём, - согласилась я, решив, что Мане сейчас не до центра, а если кто-нибудь из знакомых меня случайно увидит и ей доложит, то скажу, что обознались.

- Ты ещё в районной библиотеке книги не брала? – спросила меня подружка уже в пути.

- Не-е. Только в школьной.

- Та, ну её, эту школьную, даже толком выбрать нечего. Меня папа ещё год назад в районную записал, совсем другое дело.

 

Мы ходили между стеллажей, сначала выбирая книги для Вали, потом я присмотрела кое-что и для себя.

- Как ты думаешь, а мне можно будет вот это взять, почитать?

- Наверное, - пожала она плечами, - это же библиотека.

Но библиотекарь была иного мнения и протянула мне какую-то бумажку:

- Пусть твои родители вот эту анкету заполнят и распишутся. Потом я заведу на тебя карточку, и только тогда ты сможешь брать здесь книги.

- Всё так сложно, - пожаловалась я Вале, когда мы направились домой, - в школьной библиотеке никаких бумаг родителям заполнять не надо.

- Так в школьной и книг столько нет, - возразила Валя.

- А тебе, когда ты первый раз туда пришла, тоже ничего не дали?

- Я там первый раз с папой была. Он, прям, сразу же все бумажки и подписал. Он вначале вместе со мной ходил, помогал книжки выбирать. А сейчас я уже и сама знаю, чего хочу.

Вдруг всё, сказанное Валей, сползло куда-то на задний план моего восприятия, потому что, мы проходили мимо спортивного магазина. Многое поменялось в витрине с тех пор, как я была здесь последний раз, но, как это ни казалось странным, тот самый велосипед по-прежнему красовался в центре окна.

 

Когда мы расстались с подругой, руки мои ещё долго вертели небольшой листочек плотной бумаги, а в голове крутились мысли, что же мне делать с ним дальше. С одной стороны, Маня уже давно начала ворчать, что я мало читаю, но всё детское, имеющееся у нас дома было мною прочитано и не один раз, а в школьной библиотеке, правильно отметила Валя, выбрать что-нибудь интересное, было не так-то просто. С другой же стороны, попросить мать подписать анкету, означало признаться, что я нарушила запрет и ходила без разрешения в центр. Если она об этом узнает, то в дальнейшем не позволит мне даже Валю посещать. Подходя к дому, я порвала бумажку на мелкие кусочки и выбросила, как компрометирущую меня улику.

 

До моего десятилетия оставалось чуть меньше месяца. Обычно каждый год в это время Маня задавала мне один и тот же вопрос:

- Доченька, что тебе подарить на День рождения?

Как правило, она всегда получала один и тот же ответ:

- Хотите, ничего не дарите, - говорила я на протяжении многих лет, с тех пор, как бабушка против воли родителей купила мне однажды маленькую куколку.

Маня, при этих моих словах, каждый раз всплёскивала руками и потом длительное время не уставала повторять, как внутри семьи, так и за её пределами, что у детей абсолютно разные характеры: сыну Дней рождений не хватает для выполнения заказов, а дочь никогда ничего себе не хочет.

Желание получить велосипед было столь велико, что я решила изменить традициям и сама попробовала завести с Маней разговор:

- Вы уже знаете, что подарите мне на День рождения?

Большого восторга я от неё и не ожидала, но всё-таки была уверена, что мать хотя бы поинтересуется, почему этот год вдруг стал исключением. Однако ответ ввёл меня в некоторое недоумение.

- Нет, ещё не знаем. Я совсем забыла, что у нас к обеду мало хлеба осталось. Сбегай быстренько в магазин.

- Мам, я про День рождения...

- Да-да, я поняла. Потом как-нибудь поговорим, - скороговоркой выдала она и подтолкнула меня к вешалке с верхней одеждой, протягивая сумку и деньги.

Это обещанное «потом» так и не наступило, но я верила, что к нужной теме мы ещё вернёмся.

 

- Знаешь, что мне подарят родители в этом году? - мне не терпелось похвастаться перед братом. - Ни за что не угадаешь.

- А чё там угадывать. Новые туфли, я и так это знаю.

- Не-а. Они мне подарят велосипед, - торжественно объявила я, будучи уверенной, что так оно и будет.

- Нафик он тебе нужен? Ты, вон, к моему и не подходила.

- Твой слишком большой был. А мне «Орлёнок» купят.

- Где они его, по-твоему, взять должны? – Эдька смерил меня оценивающе, будто я была тем самым велосипедом.

- Как, где? В центре, в «Спорттоварах». Он там ещё с самого лета стоит, и его до сих пор не забрали.

Я тут же прикусила язык, поняв, что, кажется, проболталась. Сейчас он начнёт у меня выпытывать, когда и с кем была в центре, а потом побежит докладывать Мане. Из кучи вариантов прокрутившихся бурей в моей голове я пыталась выбрать наиболее правдоподобный, но, конечно же, не истинный. К счастью врать не пришлось, потому что Эдик в моём откровении ничего крамольного не нашёл, а некоторое замешательство осталось с его стороны незамеченным. Он скептически усмехнулся и протянул мне дулю под нос:

- А вот это ты видела? Размечталась. В этом году родители должны мне мопед купить. А на мопед и на велосипед вряд ли у них будут деньги. Так что терпеть тебе придётся до следующего года.

- Нет! – возразила я, - Это ты будешь терпеть до следующего года. У тебя уже был велосипед, теперь моя очередь.

- Ну, и что, что он был? Был и сплыл. Я же не виноват, что у меня его украли. А мопед они мне уже пообещали.

- Но у тебя День рождения только в мае, а у меня уже совсем скоро.

- Ну, и что? Ты с ними уже договорилась? Они тебе обещали? – насмешливо спросил Эдька, очевидно даже не представляя себе, что я вообще в этом доме могу кого-нибудь о чём-нибудь попросить.

- Нет, - честно призналась я.

- Ну, так, кто ж тебе виноват? Нечего было зевать. Я, вот, о своём Дне рождении заранее побеспокоился.

Он ушёл, а я задумалась. Как можно было побеспокоиться заранее, если ещё с прошлого года и до сегодняшних дней из уст Мани исходило практически одно и то же «потом».

 

Крупными белыми хлопьями за окном шёл снег. Наша семья, как всегда это бывало по субботам, завтракала в полном составе. Оставалась всего лишь неделя, а Маниному «потом» время никак не наступало.

- Скоро мне десять, - напомнила всем я.

- Ну и что тебе подарить? – наконец-то прозвучал долгожданный вопрос.

- Велосипед, - вылетело из меня, как выдох.

- Ну, да, - недовольно стал ворчать Эдик, - сейчас купите ей велосипед, а потом будите говорить, что мне на мопед денег не хватает. А я на День рождения хочу только мопед, и ничего другого! Так и знайте!

- Это ещё, что за разговорчики? – слегка стукнул кулаком по столу Борис, и Эдькина шея стала на несколько сантиметров короче.

- Тихо, Боря, успокойся, - требовательно произнесла мать и, повернувшись ко мне, запричитала ласковым, но очень неприятным голосом, - До-оченька, может тебе лучше са-аночки но-овые купить? Ты посмотри, что на улице творится. Где ты на том велосипеде кататься собралась?

- Снег скоро растает, - ответила я, подавляя в себе желание, скривиться от неприятного Маниного говора, - и когда ты мне в прошлом году сандали дарила, то не спрашивала, где я в них по снегу ходить буду.

- Ну, так кто ж тебе виноват, что ты никогда сама придумать не можешь, что тебе подарить? – продолжала «скрипеть» мать, - Хоть сандали новые получила тогда. А ты забыла, как отвечала мне «Хотите, ничего», - скорчив рожу, она меня перекривила.

Заговорчески улыбнувшись Борису, Маня стала рассказывать ему о том, какие мы с братом разные, убедив его в конце, что велосипед для меня – лишь повод пообезъяничать. Борис закивал ей утвердительно, вспомнив почему-то и горки в Ижевске, и обогнавшую меня ещё летом Иринку. Пока они на полном взаимопонимании обсуждали все негативные стороны моего характера, брат победоносно показал мне язык. Я отодвинула тарелку и собралась покинуть стол.

- Куда ты? – спросила мать недовольно.

- Спасибо. Уже наелась, - почти шёпотом ответила я.

- Как это, наелась? Ты же всё оставила. И потом мы, ведь, ещё не договорились. Так что же подарить тебе на День рождения? Сандали ты больше не хочешь, но что тогда?

- Можете ничего не дарить, - сказала я, чувствуя, что вот-вот расплачусь, и, набрав в грудь побольше воздуха, чтобы можно было сглотнуть неприятный комок, добавила, - а если ничего не придумаете, то купите металлическую баночку с леденцами. Правда, в том магазине, куда я обычно хожу, их в продаже нет.

Да. В тот момент мне очень захотелось получить в подарок хотя бы её, раз уж нельзя велосипед. Железные коробки были Эдькиной слабостью. Поначалу у него были две банки от кофе, а у меня только одна, но и её Маня заставила отдать брату в обмен на воздушные шарики, которые мне, как и ему, в конце ноября были ни к чему. Однако, то, что я получу в День рождения, никто не в праве у меня отнять, и пусть тогда Эдька от зависти хоть лопнет. А, кроме того, леденцы я любила больше всех конфет, особенно эти, спаянные по два или по три, полупрозрачные кружочки, которые продавались только в железных коробочках.

Маня дала мне высказаться до конца, а потом закатилась этим до тошноты противным искусственным смехом.

- Ну, что я тебе говорила? - обратилась она к Борису. – Ей ничего в этой жизни не надо, кроме монпансье в железной коробочке.

Какое мерзкое слово «монпансье», - подумала я.

 

В день своего рождения мне пришлось занятия в школе пропустить, потому что из моего разбухшего красного носа текло «в три ручья», болела голова, и всё тело ныло, как одна большая рана. Борис с утра возился в сарае, а Маня, сразу после завтрака, оделась и куда-то исчезла. Выключив даже радио и укрывшись двумя одеялами, я радовалась наступившей тишине, проваливаясь, порой в неглубокий сон. Короткий световой день шёл к концу, когда вновь в доме зазвучал голос матери. Она тихонько подошла к моей постели, но глаза открывать, мне было лень, и очевидно, решив, что я сплю, Маня также тихонько, своё тело унесла. Из кухни раздавался звон посуды, означающий приближение обеда, но мне ничего, кроме горячего чая не хотелось. Однако встать всё-таки пришлось, и, накинув на ночную сорочку халат, я подсела к столу.

- Ну, а теперь, давайте поздравим Светочку, - торжественно сказала мать и отдала мне какой-то свёрток.

Могла бы, как обычно, поставить возле кровати, отметила про себя я и стала разворачивать подарок. Внутри на этот раз оказалось красивое красное платье. Оно было очень модно сшито, с большим асимметричным воротником и белым бантиком на нём.

- Спасибо, - довольно улыбнулась я.

- То-то же, - усмехнулась Маня, - это тебе не монпансье в железной коробочке.

Ну, вот, опять это мерзкое слово - оно пробежало мурашками по моему чувствительному от высокой температуры телу. Поправляя халат, чтобы уменьшить озноб, я аккуратно повесила платье на стул и охрипшим от болезни голосом тихо возразила:

- Но и не велосипед.

- Нет, ну ты посмотри на неё, - возмущенно вскрикнула мать, словно в тот момент тарелка с борщом была умышленно пролита на ковровую дорожку, - За одиннадцать рублей, пятьдесят три копейки купила ей платье, так она ещё и нос воротит. Ну, не нравится оно тебе, пойду завтра же сдам назад в магазин.

Боже, как надоели эти разговоры «сдам в магазин», которые, как мне казалось, я слышала с самого своего рождения.

- Ну, так ты её больше балуй, - недовольно проворчал отец, - в семнадцать лет ещё и не то услышишь.

- С чего вы взяли, что мне платье не понравилось? - несмотря на то, что переодеваться совсем не хотелось, я пошла примерять новый наряд, пока меня не обвинили очередной раз, в неумении радоваться жизни.

Платье было немножко длинновато, но в сравнении с короткой формой, для меня это являлось скорее достоинством, чем недостатком. Покрутившись немного перед зеркалом, я отметила, что с подаренными тетей Раей колготками оно будет смотреться великолепно. Однако предметы роскоши в нашем доме, с моей точки зрения, были не для меня. Облачившись вновь в домашнюю одежду и натянув для большего комфорта оказавшееся под рукой старое покрывало, я заняла своё прежнее место за столом.

- Платье очень красивое, - полились мои рассуждения, - такого нарядного у меня ещё никогда не было. Но одевать я его буду редко, а оно, ведь, очень дорогое. Столько же стоит школьная форма. Школьную форму носят почти каждый день, и то, ты говоришь, что на новую у нас денег нет...

- Так, что, пойти поменять это платье на школьную форму? – ехидно спросила Маня.

- А можно? – поинтересовалась я.

- Видал? – она торжествующе посмотрела на Бориса, - аристократизма у нашей Светланки ни на грош. Другое дело – Эдик.

- У неё, что, нет формы? – усмехнулся отец, глянув на меня почему-то не вопросительно, а осуждающе.

Сославшись на отсутствие аппетита, я покинула всех и снова легла в постель, даже не прислушиваясь, к продолжению беседы. К вечернему чаю мать снова предложила мне подняться. Температура к тому времени упала, и самочувствие моё немного улучшилось.

- Ты, вот, ушла сразу после обеда, недослушав, а я тебе ещё не все подарочки отдала, - Маня говорила таким тоном, как будто мне не десять лет, а всего лишь три годика исполнилось.

Я промолчала, мысленно отметив, что День рождения, почему-то в моей жизни далеко не самый лучший праздник. Мать же выскочив на веранду, вернулась оттуда с коробкой конфет, которые протянула мне.

- Спасибо, - улыбнулась я, но, рассмотрев внимательно коробку, удивлённо глянула на Маню. - Ты, мам, немножко перепутала. «Грильяж в шоколаде» - это не мои, а Эдика любимые конфеты.

Я вообще не являлась большой любительницей шоколада во всех видах. Конечно, можно было иногда съесть одну-две конфетки «Кара-кума» или «Весны», но «Грильяж» я даже из новогодних кульков старательно выковыривала и щедро одаривала им брата.

- Ничего я не перепутала, - фыркнула мать, как будто её незаслуженно обвинили в чём-то непристойном, - я хорошо помню, кто что любит, но ты же у нас не одна. Сегодня твой День рождения, а в этот день принято всех угощать. Нам-то эти конфеты нравятся.

Я молча кивнула и, открыв коробку, поставила её на стол.

 

XXIII

 

В понедельник, несмотря на то, что температура была нормальной, мать меня в школу не пустила, так как остатки гриппа давали о себе знать. После уроков ко мне зашла Валя и ещё с порога радостно заявила:

- А я с тренером договорилась, и тебе тоже можно будет ходить вместе с нами на тренировки.

- Какие тренировки? – удивилась, стоящая рядом мать и недовольно на меня посмотрела.

- По лёгкой атлетике, - пояснила Валя, - только Ольга Николаевна, наша тренер, сказала, что сначала с родителями хочет поговорить. Она завтра с десяти часов утра будет в спортшколе.

- Ах, вот оно в чём дело, - Маня кивнула понимающе. – Ты ходишь в спортивную школу и хочешь, чтобы Светочка составила тебе компанию?

- Да, нет, - подружка немного смутилась, - компания у нас там уже имеется. Просто Света меня попросила...

- Конечно-конечно, - прервала девочку Маня, – Светочка тебя попросила. Но Светочка совершенно не подумала, насколько она болезненная, и не знает, что ни один врач не разрешит ей заниматься спортом.

- Почему не разрешит? – удивилась Валя, - Я, вот, в прошлом году тоже много болела. Папа потому и записал меня в спортшколу, а наша участковая врач сказала, что он правильно сделал. И в этом году я ни разу даже не простыла.

- Ну, ты себя со Светой не сравнивай. Больше её у вас в классе никто уроков не пропускает.

- Как хотите, - пожала плечами подружка, и быстро показав мне домашнее задание, поспешила уйти.

- Как ты могла договариваться с Валей о какой-то спортивной школе, даже не посоветовавшись со мной? - раскричалась Маня, когда дверь за девочкой захлопнулась.

- Я ещё не договаривалась, я только попросила узнать, можно ли...

- Можно ли, надо первым делом спрашивать у родителей!

- А почему может быть нельзя? – до меня никак не доходила причина Маниного гнева.

- Полюбуйся на себя в зеркало! Куда тебе в спортивную школу? Тебя даже любая шестилетняя девчонка по бегу обогнать может. Зачем тебе та лёгкая атлетика? Чтобы два месяца походить и бросить, как ты музыкальную школу бросила?

- Мам, но я же музыкальную школу не бросала. Ты сама меня оттуда забрала.

- Да, забрала, потому что видела, что толку не будет никакого. И повторять ошибки не собираюсь.

Я молча слушала, пытаясь уловить логику в её рассуждениях, и мысленно подбирала слова, которыми можно было бы мать переубедить. Она же закончив свою речь, развернулась и, даже на меня не взглянув, вышла во двор. Вернувшись, Маня загадочно улыбнулась:

- Я, кажется, знаю, что можно сделать, чтобы твоя школьная форма не была такой короткой.

Что можно сделать с той формой, если швы уже везде, где только можно, выпущены? Кроме того, с колготками она смотрелась уже не столь безобразно. Да и причём здесь форма, если разговор на другую тему ещё не окончен?

- Мам, я про легкую атлетику...

- Я не понимаю, - Маня заговорила зачем-то очень громко, несмотря на то, что в доме стояла абсолютная тишина, - так, тебе нравится, что форма слишком короткая или не нравится? Если не нравится, то слушай меня внимательно. Мы отрежем верхнюю часть, а из нижней сделаем юбку. Всё равно ты в классе в кофточке сидишь. Кто там будет знать, что у тебя под ней находится? Пока ты эти пару дней дома, я всё быстренько и переделаю.

- А я, что, завтра тоже в школу не пойду?

- Конечно же, нет. Ты ещё не совсем здорова. Только других детей заражать будешь, - озвучила своё решение Маня, ловко орудуя ножницами по моему школьному платью.

- А ты до ухода на работу, успеешь всё закончить? – внимательно наблюдая за движением её рук, поинтересовалась я.

- Не успею сегодня, значит, закончу завтра. Мы же договорились, что завтра ты в школу не идёшь.

- Понятно, что не иду. Но тебя же завтра тренер ждать будет...

- Так ты предлагаешь мне бросить недошитую форму и бежать непонятно куда и непонятно зачем? А в чём же ты тогда в среду в школу пойдёшь?

- А, может, я до среды ещё не выздоровею, и ты тогда всё закончишь.

- Я вижу, тебе понравилось тут целыми днями в кровати валяться, - голос Мани демонстрировал злость, насмешку и власть одновременно. – Ну, уж, нет, моя милая. Побездельничала и хватит! Завтра, так и быть, посидишь дома, а в среду, как миленькая, пойдёшь на занятия.

Удивлённая виражами Маниных мыслей, я на какое-то время лишилась дара речи, а она, тем временем, аккуратно сложив обрезки, потребовала от меня сидеть тихонько и не приставать ни с какими вопросами, потому что ей срочно надо подготовиться к урокам.

 

- У тебя какая-то другая форма, - обратила внимание Валя на мой внешний вид.

- Это не форма, а юбка, - решила признаться я, и слегка приподняв кофту, продемонстрировала Манино изобретение.

- Надо же, никогда такого не видела, - залилась подружка весёлым смехом, но к счастью быстро сменила тему. – Почему твоя мама вчера не пришла? Ольга Николаевна её ждала.

- Она заболела, - соврала я, тая в глубине души надежду, что смогу ещё мать обработать.

- Гриппом от тебя заразилась? – сочувственно кивнула Валя.

- Наверное.

- Ну, ничего. Ольга Николаевна в спортшколе два раза в неделю бывает. По вторникам и четвергам. Так что, скажи своей маме, пусть завтра приходит. Только часа в два, не раньше.

 

Довольная, я от калитки к дому почти бежала, уверенная, что теперь Мане от важного разговора уже не увернуться. Но мать оказалась вся поглощённая стиркой. Не отрывая взгляд от тазика, она приказала разогреть себе еду самой, а ей не мешать. Потом, забежав в дом, нервно глянула на часы и проворчала, что даже покушать толком не успеет, потому что уже пора на работу. По средам мать всегда уходила раньше, но и возвращалась не позже восьми, так как в вечерней школе это был день консультаций.

За чаем мы сидели втроём. Брат последнее время, сделав уроки, каждый день куда-то исчезал, а возвращался уже перед сном.

- Мам, - начала я, дождавшись, когда Маня спокойно усядется за стол и возьмёт чашку в руки, - а Валя сказала, что по четвергам у них тоже тренировки.

- Валя ходит на тренировки? – оживился Борис. – А почему ты ни на какие тренировки не ходишь? Неужели не скучно целыми днями дома торчать?

Вопросы отца мне показались странными. Он ещё не знает, какие тренировки посещает моя подружка, а я уже перед ним виновата, что туда не хожу.

- Валю, между прочим, папа записал в спортивную школу, - я решила, что настал мой черёд упрекать родителей, сравнивая с другими.

- А тебя, если надо, мама запишет, - рявкнул Борис, не терпящий никакой критики в свой адрес, особенно от членов семьи.

- Но, до сих пор же не записала...

- Не записала, потому что не знает куда! – продолжал кричать отец, поскольку считал, что претензии к его жене может предъявлять только он, и лишь тогда, когда сам посчитает нужным.

- А что, там, знать? Валя же всё рассказала и завтра тренер её ждать будет.

- Вот это совсем другое дело, - смягчил тон Борис. - Если ты уже всё узнала, то, конечно же, мама пойдёт завтра и тебя запишет.

Я довольная просияла и торжествующе посмотрела на мать. Та вначале громко закашлялась, а потом набросилась на своего мужа:

- А, может, ты здесь не будешь за меня решать, чем мне завтра заниматься?! У меня, к твоему сведению, обед на завтра не готов, и уборку сделать надо! Ты приходишь тут на всё готовенькое, ещё и умничаешь!

- Хорошо. Пусть завтра здесь всё останется пыльным и грязным, а на ужин я согласен бутерброд с маслом съесть, если Светлана с этого дня начнёт заниматься спортом.

- Ха-ха-ха, - выдавила из себя Маня подобие смеха. – Можно такие речи толкать на сытый желудок. Посмотрю на выражение твоего лица, если ты не съешь хорошенький кусочек мяса. А то, что ты готов в грязи здесь жить, я ничуть не сомневаюсь, мог бы об этом и не заявлять. Только ты здесь не один. Я-то в свинюшнике жить не намерена! И не такая у нас Света спортсменка, чтобы ради её занятий какой-то там лёгкой атлетикой, мы тут две недели пылякой дышали. А если ты такой внимательный, то иди сам и записывай её!

- Но, я же работаю! Я деньги зарабатываю!

- А я, по-твоему, на работу кино смотреть хожу? Ты, вон приходишь каждый день, плотненько покушал, кстати, не бутерброд с маслом, и на боковую. Телевизор посмотришь, и далее храп твой чуть ли ни мне на работу слышен. А я тут не намного позже тебя встаю, спать же ложусь, когда ты уже третий сон видишь.

Я понимала, что мать в основном права. Хоть она и не присутствовала вечерами дома, но ситуацию описала так, как будто была очевидцем. Однако всё-таки не укладывалось в голове, при чём здесь мои занятия спортом? Я, ведь, уже не маленькая, и водить меня на тренировки, как когда-то на балет не надо. От них требуется потратить всего лишь один-единственый день, а быть может, только один час.

- Когда тебе приспичит в конце месяца по магазинам шастать, ты на это время находишь...

Теперь я мысленно была на стороне отца.

- Зато ты даже не знаешь, какой у тебя размер одежды и обуви. Или ты думаешь, мне тут всё домой приносят? Ты бельё себе чистое взять, сам никогда не можешь...

Дверь открылась. На пороге показался Эдька с разрумянившимися от мороза щеками и улыбкой на всё лицо.

- Ну, вы и да-ёте, - весело пробасил он, своим уже сформировавшимся голосом, – Вас даже за калиткой слышно. Что тут случилось?

- Да, ничего особенного, - тихо произнесла Маня, - действительно пора заканчивать этот никчемный базар. Уборку завтра я отменять не собираюсь, а Эдика пошлю в эту спортивную школу, раз уж вы так настаиваете.

 

На другой день мать обещание выполнила, и Эдик, пообедав, ушёл. Каждые пять минут я подбегала к окну, сгорая от нетерпения. Наконец, моему взору предстала знакомая походка. Я ещё никогда так не радовалась появлению Эдьки, как в тот момент.

- Ничего не получилось, - сообщил он Мане. – Она сказала, что брат ответственность за сестру не несёт, и если у нас есть родители, то будет разговаривать только с ними.

- Хорошенькое дело, - возмутилась Маня. - А ты сказал, что родители работают?

- Сказал. Она даже записала, где, и просила передать, что ты можешь подойти к ней во вторник с десяти часов утра, а отец – в четверг, до восьми вечера.

Маня на это ничего не ответила, а уткнулась в тетради, делая там замечания красным карандашом.

 

Мне оставалось дописать только два предложения домашнего задания, когда на веранде скрипнула дверь, оповещая о возвращении отца.

- Пап, пап, - выбежала я ему навстречу, - сегодня тренер по лёгкой атлетике будет до восьми вечера.

- А я здесь причём? – спросил он и уставился на, накрывающую стол, жену.

- Пап, как при чём? Мама сейчас уже скоро на работу уходит, а ты как раз успеваешь в спортшколу сходить. Ещё только шесть часов.

- Значит, на ребёнка у тебя так и не хватило времени? – осуждающе покачал головой Борис, обращаясь к жене.

- Я на эту тему тебе ещё вчера всё сказала, а сейчас мне некогда. Дай бог, покушать успеть. И ты иди, мой руки.

Мать поела и ушла. Отец неспеша пережевывал пищу.

- Пап, ну, кушай, пожалуйста, быстрее, а то ты не успеешь, - попросила его я.

- Я тебе не лошадь, чтобы ты, соплячка, меня погоняла! – заорал вдруг Борис. – Я буду кушать столько, сколько посчитаю нужным.

- Но, ты же можешь к тренеру не успеть...

- А я ни к какому тренеру идти и не собираюсь, – он усмехнулся, - Твоя мать тут целыми днями дома сидит, и, если ей надо, то на магазины она всегда время находит. Вот от неё и требуй, чтобы выделила своей дочери хоть пару часов. Ясно тебе?

Его последняя фраза прозвучала в виде крика, который всегда вызывал у меня желание разреветься. Предоставив отцу возможность, и далее наслаждаться кушанием, я, со слезами на глазах, его покинула.

На другой день у меня была ещё одна попытка, поговорить с матерью.

- Твой отец дюже грамотный, - орала на меня она, - Чего ж он сам вчера не пошёл?

Я понимала, родители пытаются что-то друг другу доказать, причиной тому накопившиеся за долгие годы взаимные обиды и претензии. Я также понимала, что не в моих силах этот спор разрешить, хотя бы потому, что для каждого из них моё мнение не играло большой роли. Но, в ещё совсем детской голове, никак не укладывалось, почему из-за этого я не могу заниматься лёгкой атлетикой. Ведь наши с Эдькой бесконечные разборки никогда не оказывали никакого влияния на решение родителей, сходить в кино или к Белле Наумовне в гости...

Через неделю Валя сообщила, что Ольга Николаевна взяла новенькую девочку, и на этом набор на лёгкую атлетику в младшую группу окончен. Маня, услышав от меня такую новость, только молча развела руками, а Борис прокряхтел:

- Сама виновата. Значит, так ты хотела туда ходить.

Вскоре к его обвинениям, что я не умею радоваться жизни, не люблю физический труд и не ем чеснок, прибавилось ещё одно: «Спортом не занимаешься!»

 

Мы с Маней готовили стол к ужину, Борис, как всегда уставший с работы, просматривал газету. Когда я раскладывала вилки и ложки, он вдруг протянул мне небольшую круглую металлическую коробку:

- На. Такую ты хотела? – по его лицу пробежала довольная улыбка.

Немного ошарашенная не столько конфетами, сколько вниманием Бориса и тем, что он так долго помнил о моём желании, я утвердительно кивнула и, переведя от волнения дыхание, поблагодарила отца.

- Да, ты хоть глянь, может то, что там внутри, тебе и не понравится, - он усмехнулся.

Внутри баночки действительно были не спаянные кружочки, но все-таки разноцветные леденцы.

- Ещё, как, нравится, - восторженно сказала я, постепенно приходя в себя от оказанного мне внимания.

- Мам, глянь, папа всё-таки подарил мне на День рождения леденцы. И коробочка железная, как я просила...

- Какой ещё День рождения? - недовольно фыркнула Маня, после того, как аккуратно поставила тарелку с супом на стол. - Твой День рождения ещё месяц назад прошёл.

- Ну, хорошо, - согласилась я, - тогда он мне просто так это купил.

- Но, почему ты решила, что это тебе?

- Потому что, я об этом просила. И потому что, кроме меня цветные леденцы никто не любит. Пап, ты же мне купил?

- Я всем купил, - объявил отец, почему-то пряча глаза.

- В таком случае, я забираю коробку себе, - объявила Маня.

- Но я хотела...

- Что ты хотела? – прервала меня она, - мне давно такая баночка для пуговиц нужна. Или ты сейчас со мной из-за этой железяки ругаться будешь?

Повернувшись к мужу, Маня стала оживлённо рассказывать о новостях в школе. Он кивал ей, шутил, приводил какие-то примеры со своей работы. Наблюдая за этой идиллией, я запихивала в себя еду, вкуса которой не чувствовала, и всё пыталась понять, почему родители так быстро находят общий язык, если их совместные действия направлены против меня, но ни разу не было, чтобы они также дружно меня в чём-то поддержали. Однако им я этого вопроса не задала, поскольку знала, что не ответят они мне на него никогда.

 

XXIV

 

До торжественного принятия в пионеры оставалось чуть больше месяца, и Маня решила по такому случаю сшить мне новую юбку. Белую рубашку с длинным рукавом я должна была унаследовать от Эдика, а с коротким – она перешила из своей блузки, которая уже плохо на ней застёгивалась. Ткань на юбку Маня покупала без меня, и хотя цвет с моей точки зрения был не совсем удачным, обновке я радовалась. А главное, мать, не имеющая обычно привычки, покупать мне что-нибудь заранее, однажды вернулась из магазина с новеньким пионерским галстуком.

Такими новостями необходимо было с кем-то поделиться, но ни Гали, ни Люськи дома не оказалось. На брёвнах аккуратно сложенных у Люськиного забора сидел Алька со своим соседом Сашкой. С тех пор, как мы пошли в школу и попали в параллельные классы, Алька немного стеснялся нашей дружбы. На разговоры он шёл, только тогда, когда мы были с ним вдвоём. Но Сашка тоже не являлся его лучшим другом, как правило, их кратковременное общение заканчивалось дракой или ссорой. Я, став поодаль от мальчишек, изучающе за ними наблюдала, пытаясь по выражению лиц понять, долго ли уже они вместе. Мне хотелось, чтобы Сашка побыстрее убежал, тогда можно поинтересоваться у старого друга, как идёт подготовка к вступлению в пионеры. Заметив меня, Алька недовольно скривился:

- Не подходи к нам, у нас здесь мужской разговор.

- Очень нужно! Мне до ваших мужских разговоров никакого дела нет.

- А я знаю, что сделать, чтобы она отсюда исчезла, - вскочил с места Сашка.

Я увидела в его руках какую-то проволоку, и не успела опомниться, как она со свистом коснулась моей руки. На месте удара тут же образовалась ярко-красная полоса. От обиды и боли я со слезами ушла домой.

Узнав, что произошло, Маня выскочила на улицу, где долго кричала на хулиганистого мальчишку, угрожая ему и милицией, и тюрьмой. Он же, глядя на неё, смеялся, утверждая, что детей в тюрьму не сажают.

- Я сейчас пойду твоим родителям всё расскажу, - продолжала запугивать Маня.

- Иди, говори. Только папашка мой в другом городе, долго его искать придётся, а мать на работе. Пока вернётся, так, ты сама на работу уйдёшь, - Сашка снова засмеялся, вызывающе глядя Мане в глаза.

 

Ужинали мы все вместе, даже брат ещё не успел смыться. Мать очень эмоционально рассказывала про Сашку, причём не столько её возмутило, что тот меня ударил, сколько то, что обращался к ней на «ты» и по-хамски разговаривал.

- Ну, ничего, - сказала в заключение она, - в субботу я всё равно его мать поймаю. Светочка, ты не знаешь, его мама по субботам работает?

- По-моему, нет. Но с ней так же трудно разговаривать, как и с ним. Он однажды Альку побил, а его мама на Алькину маму потом полчаса кричала и повторяла: «За своими выродками смотри, а на моих детей не смей жаловаться!»

- Ах, во-о-от оно что, - пропела Маня, - какова мамаша, таков и сыночек. А чего ж тот Алька опять с ним водится?

- Ну, так, Алькины братья, Колька и Толька, его однажды выловили. Теперь, если Алька с Сашкой и дерутся, то Сашка первый убегает.

- Ну, что ж, - мать глубоко вздохнула, - если этот ребёнок, только такой язык понимает, то у тебя тоже есть старший брат. Сынок, - обратилась она к Эдьке, - ты же не позволишь, чтобы твою сестренку всякие там мальчишки обижали?

Через пару дней, я видела, как Эдик, подойдя к компании мелких пацанов, отозвал Сашку. В сумерках невозможно было рассмотреть, что произошло между ними, но Сашка разревелся и ушёл. А спустя некоторое время, Жорка, старший брат Сашки, выловил моего брата и залепил ему пощёчину, предупредив, что в следующий раз треснет «мордой об дорогу». Кто знает, чем бы закончилась эта Вендетта, если бы мальчишки вместе со своей матерью не переехали куда-то в другое место.

 

В маленький домик теперь вселилась большая, с четырьмя детьми, татарская семья. По возрасту мне больше подходила Айша, но она была плаксива, скучна и почему-то вечно грязная. Её старшая сестра Гюляра, или просто Гуля, как мы все звали нашу новую подругу, своей аккуратностью и подтянутостью, являлась контрастом не только Айше. В руках девчонки почти всегда была какая-нибудь книжка, с которой она расставалась, только после наступления темноты, а также при появлении на улице мяча. Гуля умудрялась читать, даже если вокруг шло бурное обсуждение фильма или другая болтовня. Иногда она захлопывала книжку и принимала участие в разговоре, смеялась вместе со всеми, а потом каким-то образом очень быстро находила место, на котором остановилась, и погружалась в чтение дальше. Мне нравилось, когда Гуля сидела на улице одна. Я подсаживалась к ней, и девочка, коротко рассказав, о чём книга, начинала читать вслух. Так я впервые познакомилась с графом Монте Кристо.

 

Поначалу мы сидели с Гулей вдвоём, потом появилась Олька, за ней Люська с Нинкой, и вскоре на лавочке не осталось свободного места.

- Больше не могу, - улыбнувшись, сказала Гуля, закрыв книгу, - язык уже заплетается.

- Давайте в «Садовника» играть, - предложила Нинка.

- «Садовник» будет потом, - возразила Катя, - а сейчас, признавайтесь, у кого есть красный карандаш, мне надо ко дню рождения Ленина рапорт нашего класса оформить. А у меня из цветных карандашей только желтый и синий остались.

- Попробуй смешать, может красный в результате и получится, - съехидничала Нюрка, и мы засмеялись

- Да, ладно вам, - смеясь вместе со всеми, махнула рукой Катя. – Ну, правда, может, у кого завалялся?

Я тихонько сползла со скамейки с целью сбегать домой за красным карандашом. Я решила сделать это не громогласно, без предварительных обещаний, потому что не знала, что там дома творится, и как родители отнесутся к моему желанию выручить подругу. Лучше всего, если они и знать ничего не будут, решила я. Но Катя вдруг меня остановила:

- А ты куда разогналась? У тебя же есть цветные карандаши. А ну-ка, тащи сюда коробку.

- Зачем тебе целая коробка? Ты же только красный хотела.

- Ну, так красный – это обязательно. А может мне ещё и розовый или фиолетовый понадобится. Чем больше цветов, тем лучше.

- Да, ей папа с мамой не разрешат карандаши выносить. Ей вообще ничего выносить не разрешают, - насмешливо прокомментировала Люська, а Нинка тихо хи-хикнула.

Глянув на девчонок, я вспомнила давнейшую историю с куклой Олей, которую подруги оставили без одежды, а мать меня за это побила. Конечно, телесные наказания в нашей семье уже ушли в прошлое, даже Эдька перестал демонстрировать мне своё физическое превосходство, но традиция, во всём обвинять меня, осталась. И, если Катя карандаши поломает, потеряет или просто не захочет мне вернуть, то я не только не смогу на уроках рисования работать, но и до конца дней своих, в глазах родителей буду чуть ли ни преступницей. Это было ясно, как то, что зимой холодно, а летом жарко.

- У меня есть только красный, - соврала я, - прикидывая, что, в крайнем случае, без одного карандаша из двенадцати как-то обойтись можно.

- Что ты брешешь? – скривилась Катя, - Эдька же хвастался. Говорил, папшка ваш из Краснодара большую коробку привёз.

- Эдька хвастался, пусть Эдька тебе и выносит, - ответила я, внутренне злясь на брата.

- Кого ты просишь? – снова в наш разговор вмешалась Люська, - Она же еврейка, а евреи, знаешь, какие жадные.

- Их даже жидами зовут, - добавила Нинка.

- Так ты еврежи-ид, - пропела Катя.

Все засмеялись и стали на разные лады повторять это слово. Очень хотелось убежать, но я знала, какие насмешки посыпятся, когда меня здесь не будет. Ведь когда-то мне приходилось быть свидетелем бегства Эдьки в подобной ситуации. И я решила остаться на месте, чего бы это ни стоило.

Вдруг Гуля, единственная молчавшая, потому что читала, резко поднялась и, став так, чтобы её могли видеть все, тихо сказала:

- Эх, вы! А я-то думала, что мне с друзьями повезло. Вы мне казались самыми лучшими мальчишками и девчонками, из всех, кого я в своей жизни встречала. А вы... Вы оказались хуже... Хуже самых плохих.

- Но, Гуль, ты же видела, ей жалко дать мне на один вечер карандаши, - оправдываясь, и всё-таки немного насмешливо, произнесла Катя.

- Это её вещь, - ответила Гуля, - и ей решать, как с той вещью поступать. А за те слова, которые вы сейчас говорили, я бы вам даже кружку воды не вынесла.

Она ушла домой. Вокруг наступила давящая тишина. Олька не выдержала первая и, вспомнив, что ей надо покормить утят, скрылась за невысоким забором. Потом один за другим разошлись и остальные. Посидев некоторое время одна, я тоже двинулась по направлению к дому, размышляя о случившемся. Катя до этого дня была мне очень симпатична, и не только потому, что всегда давала свой велосипед. Однако даже ради неё, рискнуть заполучить очередной скандал от родителей, не очень-то хотелось. Для Гули я была не более чем соседская девчонка, особо-то не выделяющаяся среди других детей. Почему же она за меня заступилась? Почему никто кроме неё этого не сделал? Никакое чёткое объяснение мне на ум не приходило, и только чувство благодарности девочке, с которой мы ещё толком не успели подружиться, учащало сердцебиение в моей груди. А ещё я мысленно похвалила себя за то, что не убежала при первых оскорбительных словах. Если бы я не осталась сидеть, то не услышала бы всего, что сказала Гуля. А ведь она, как будто мысли мои озвучила.

 

Когда на улице уже совсем стемнело, в дом забежал Эдька. Схватив коробку с карандашами, он снова исчез. Я, сделав вид, что ничего не заметила, с облегчением вздохнула. Если у Кати благие намерения, и ей карандаши, действительно нужны только на один вечер, то она сейчас их получит. Ну, а вдруг захочет поступить с ними, как Люська и Нинка с моей куклой, то я здесь ни при чём. Пусть тогда родители с Эдьки спрашивают.

Карандаши через день в целости и сохранности вернулись на своё прежнее место. Гуля какое-то время на улице не показывалась, но потом снова, в окружении любопытных, читала вслух о приключениях на планете Марс. Жизнь продолжалась, как будто ничего не произошло, вот только я и Катя почему-то стеснялись смотреть друг другу в глаза.

 

XXV

 

Валя и Наташа Петрова постоянно вели разговоры о лёгкой атлетике. Мне с ними, а им со мной становилось не интересно, и наша компания распалась. В школе, большей частью, я общалась с Бертой, Мариной и Наташей Никитенко, домой шла с Олей Пшеничной, иногда к нам присоединялась Рената.

- Ты Первого мая демонстрацию смотреть идёшь? – незадолго до праздника спросила меня Марина.

- Не знаю, - пожала я плечами, - обычно мы с папой ходили...

- Я тоже раньше с папой ходила, - глубоко вздохнула Марина, - но они с мамкой разошлись, и он уехал в другой город. Я теперь его очень редко видеть буду.

В её глазах было столько печали, что мне показалось, из них вот-вот потекут слёзы. Я задумалась. Что бы было, если б мои родители разошлись? Пожалуй, спустя некоторое время, скучала бы, но сразу вряд ли смогла говорить о разлуке с искренней грустью. Наверное, я не такая добрая и внимательная к близким, как Марина, подумалось мне.

- Мы с Бертой и Наташей договорились в этом году без взрослых идти, - продолжила разговор Марина. – Как ты думаешь, тебя с нами отпустят?

- А кто его знает? Спрошу сегодня дома, завтра вам скажу.

По возвращении домой, я обнаружила, что брату решили сделать подарок заранее: бело-зелёный мопед красовался во дворе под восторженным наблюдением своего хозяина. Новая вещь поглотила внимание всех, и мать, почти меня не выслушав, не стала возражать против прогулки Первого мая с одноклассницами.

 

Бродить по праздничному городу с подружками, было намного интересней, чем в сопровождении отца, поэтому разошлись мы, когда из большинства дворов уже неслось традиционное «Ой, мороз-мороз». У нас дома тоже были гости – наши родственники. В центре стола красовалась полупустая бутылка водки, рядом с неполным графином домашнего вина. Оживлённый разговор иногда сопровождался смехом, а также звоном соприкасающихся рюмок и бокалов. Манин голос на фоне других выделялся громкостью и продолжительностью. Она взахлёб рассказывала, как бегала в конце месяца по магазинам; с каким трудом смогла достать Эдику не просто мопед, а именно такой, какой тот хотел. Мне же слушать всё это было не только скучно, но и почему-то неприятно. Посидев вместе со всеми за столом, чтобы немного перекусить, я удалилась в детскую.

 

Уходя, Белла Наумовна захотела со мной попрощаться. Повертев в руках книжку, которую я до этого читала, она без особого любопытства спросила:

- Ну, а ты уже решила, какой подарок родителям на День рождения закажешь?

- Мой День рождения ещё в феврале был, - пояснила я.

- Извини, забыла, - женщина улыбнулась. - Ну, так что тебе подарили в феврале?

- Вот это красное платье.

Наверное, на этом бы наша беседа закончилась и, сказав друг другу прощальные слова, мы бы расстались, но Маня зачем-то вдруг оказалась рядом.

- О чём вы тут секретничаете? – поинтересовалась она.

- Света мне похвасталась своим платьем, которое получила на День рождения. Ты хотела именно красное или ты просила просто новое платье? – родственница надумала продолжить разговор.

- Ой, Белла Наумовна, - скептически усмехнулась Маня, - если я Вам сейчас скажу, что Светланка наша просила ко дню рождения, Вы просто не поверите. Она сказала, что хочет монпансье в железной коробочке, - мать выдавила из себя искусственный смех.

Этот мерзкий, ужасный смех… Это отвратительное слово… Эти туманные глаза равнодушных и самодовольных взрослых… Что больше всего на меня подействовало? Быть может просто усталость? Но если и так, то это была усталость, накопившаяся не за один день.

Я вскочила со стула, мои ладони судорожно сжались в кулачки. Я не подбирала слова, они сами из меня вылетали:

- Я никогда не говорила этого дурацкого слова! – Раздался мой крик. – Да, я просила леденцы, но тебе и их для меня оказалось жалко! Ты сильнее меня и поэтому забрала у меня даже коробочку. Я никогда ничего у вас не прошу, потому что знаю, всё равно не получу!

Услышав шум, к нам подошли мужчины. Слезы обильно текли из моих глаз, но я их даже не вытирала. Рыдания и всхлипы не сдерживали на этот раз слов, и, не обращая внимания на окружившие меня удивлённые рожи, я продолжала кричать:

- Вы все тут прыгаете вокруг Эдика! Вам главное, чтобы он был доволен! А для того чтобы купить мне велосипед у вас всегда будет плохая погода!

Маня поначалу хотела меня пристыдить, потом она зачем-то пыталась прижать к себе моё тело. Однако от запаха духов появилась тошнота, и, вырвавшись из её объятий, я забилась в угол, где, закрыв лицо руками, продолжала рыдать. Меня наконец-то оставили одну. Голоса, повторяющие слова «ревность», «внимание», «устала» уносились их владельцами куда-то прочь, и вскоре в доме наступила тишина. До самого вечера никто в детскую не заходил. Постепенно успокоившись, я пошла спать.

 

- Ну, и зачем ты нас вчера перед гостями опозорила? – недовольно спросил меня за завтраком Борис.

- Это вы меня всегда перед гостями позорите, утверждая, будто мне ничего не нужно, - с вызовом выпалила я, чувствуя, что моя вчерашняя буря может вот-вот повториться.

- А тебе, что, что-то нужно? – повысил голос Борис. - У тебя чего-то нет?

И снова, как накануне, я закричала сквозь слёзы:

- Почему ты Эдику никогда этот вопрос не задаёшь?

- А я здесь причём? - фыркнул брат, для которого вся эта ситуация выглядела непривычно, - У меня День рождения, мне купили подарок. Будет у тебя День рождения, и тебе что-нибудь купят. Может даже велосипед. Так же, папа?

- При чём здесь велосипед? – отец, скривившись, смотрел то на меня, то на Эдика, потом обратился к Мане. - О каком велосипеде идёт речь?

- Понятия не имею, - пожала плечами она.

Мне почему-то больше не хотелось ни плакать, ни кричать, но где-то внутри себя, чуть повыше желудка, я почувствовала неприятные спазмы. Сославшись на то, что хочу в туалет, я выскочила из дома. До деревянного сооружения добежать удалось, но там фонтаном вылетело всё, что было мною не только за завтраком съедено. Правда, получилось это аккуратно, без каких бы то ни было следов вокруг. Умывшись и почистив зубы, я вернулась к столу, твёрдо решив, о случившемся никому не говорить.

- У тебя, что, понос? – поинтересовалась Маня, убирая со стола посуду.

- Нет.

- А чего ж тебя так долго не было? - от этого её повышенного интереса, как от холода, на руках появилась «гусиная кожа».

- Так получилось.

Я знала, что, если расскажу матери о рвоте, она сочтёт меня больной и заставит целый день торчать дома. Мне же хотелось как можно скорее выйти на свежий воздух, потому что и её голос, и стены, и вся обстановка вызывали новый приступ тошноты.

 

Солнце ещё не пекло, но уже достаточно прогревало воздух. В соседних дворах слонялись их владельцы довольные жизнью, погодой и воспоминаниями о прошедшем дне, проведённом большинством из них «по полной программе». Галя вынесла общую тетрадь под названием «Песенник», и болтая в такт ногами, свисающими со скамейки, мы с ней громко распевали:

 

Я из до-ма у-бягу,

Всё на-а свя-ате я сма-агу-у...

 

Проходившая мимо симпатичная девушка, засмеялась. Дружески подмигнув, она красиво допела:

 

Если ты словечко скажешь мне.

 

Девушка скрылась, а нам с Галей стало весело, мы расхохотались. Потом подружка перелистнула несколько страничек, после чего, оглянувшись по сторонам, заговорчески сказала:

- У меня тут одна песенка есть, «Ча-ча-ча» называется. Если моя мама узнает, она мне весь песенник из-за неё порвёт.

Галя тихо запела. Речь шла о какой-то капитанской дочке, но из этой песни, благодаря комментариям подруги, я узнала, как правильно в народе называются женские и мужские половые органы.

Закончив петь, она снова оглянулась по сторонам.

- Хочешь, секрет один раскрою, - на её щеках выступили ямочки.

- Ну, да. А какой?

- Мне мама скоро сестричку или братика родит.

- А мы с Люськой заметили, что у твоей мамы большой живот, - призналась я в сплетнях, возникших среди девчонок ещё месяц назад.

- Ничего не большой, - она обиженно надула губки, - все соседи говорят, что моя мама ходит очень аккуратно.

- Моя мама, когда собиралась родить того мальчика, тоже пятен на платья не сажала.

- Балда! – Галя легонько стукнула меня ладошкой по лбу, - когда про беременную женщину говорят, что она ходит аккуратно, значит у неё не видно живота. Ясно тебе?

Я понимающе кивнула, обрадовавшись, что кроме Гали, никто больше не явился свидетелем проявления этакой моей ограниченности.

- Слушай, а мама тебе ещё не рассказала, что надо делать, чтобы ребёнок в животе образовался? – поинтересовалась я у подружки, раз уж она такая умная.

- Нет, не рассказывала, но я и сама знаю, - прозвучал уверенный ответ, - я же тебе уже говорила: обниматься и целоваться.

 

Прошло время. Позади остались и праздники, и Эдькин День рождения. Приближались летние каникулы, на верхней полочке этажерки лежала в нетерпеливом ожидании путёвка в пионерский лагерь. Мне туда ехать поначалу не очень-то хотелось, так как брат всё время повторял, будто пионерский лагерь – это тюрьма для детей. Но, сделав социальный опрос среди одноклассников, я пришла к выводу, что большинство все-таки подобным отдыхом остаётся довольно, а Оля Пшеничная, которая каждый год ездила на два потока, за то и любит лето, что большую его часть можно среди новых друзей на море провести. Маня, готовя меня к поездке, даже два новых ситцевых платья сшила и одно штапельное. От покроя их я была не в восторге. Все девчонки в округе носили платья-«трапеции», а отрезные по талии уже давно вышли из моды. Но мать, ссылаясь на мою худобу, утверждала, что другие фасоны мне не идут. Из бюджета семьи пришлось ей выделить деньги на покупку новых трусов и носовых платков, а также на короткую стрижку, которая мне настолько шла, что несколько девочек из нашего класса, глядя на меня, тоже обрезали косы.

 

Воскресным утром отец после завтрака отозвал Эдьку в сторону. К их тихой беседе я отнеслась равнодушно - мало ли, какие секретные дела могут быть у мужчин. Но брат после короткого разговора забежал в спальню и стал быстро переодеваться, явно с целью, пойти куда-то в город. Стало немного обидно, что меня с собой уже никуда не берут, но упрашивать их о чём-нибудь тоже не хотелось. Однако, оглянувшись по сторонам и убедившись, что мы в доме одни, Эдик вдруг очень тихо сказал:

- Мы сейчас велосипед тебе покупать идём, только никому не говори, что ты знаешь. Папа хочет тебе сюрприз сделать.

- За что это, он хочет сделать мне сюрприз? – не скрывая своего сомнения, спросила я у брата.

- Если честно, не знаю, - пожал он плечами, - по-моему, за то, что согласилась в лагерь ехать. Но тебе-то, какая разница? Купим, и радуйся.

Они исчезли. Я усмехнулась, приняв слова брата за неудачную шутку, но покидать пределы двора не стала. Посмотрю ему в глаза, когда они вернутся, и скажу, что не единому слову с самого начала не верила, решила я.

Однако вернулись они действительно с велосипедом.

- Тебе повезло, - сообщил Эдик, - таких велосипедов завезли очень много, поэтому их целый год тут продавали. А мы уже последний забрали. На нём, правда, нет багажника, фары, насоса, и сумочки с инструментом. Но насос и инструмент у нас в сарае валяются, а без багажника тоже ездить можно.

Эдька всё продолжал что-то говорить, а я стояла неподвижно, боясь глубоко вздохнуть, словно велосипед был живой и, испугавшись меня или каких-то моих движений, мог вспорхнуть и улететь.

- Ну, чего ж ты не радуешься? – голос Бориса заставил меня вздрогнуть, что вызвало смех у всех нас троих.

 

Первым делом, хотелось поделиться радостью с Галей. Подругу звать не пришлось, она неслась мне навстречу со светящимися глазами.

- Ты представляешь, - закричала Галя, даже не заметив, что я на велосипеде, - моя мама девочку родила. Мы её Маринкой назовём.

- Ух, ты, - не сдержала восторга я, - мне это имя тоже больше всех нравится. Если бы у меня появилась сестричка, я бы обязательно назвала её Мариной.

- А тебе велосипед купили, - только теперь Галя стала внимательно рассматривать моё новое приобретение. – Всё-таки хорошо жить на белом свете, потому что мечты рано или поздно сбываются. У тебя есть велосипед, у меня – сестричка...

Она шла, пританцовывая, а мне вспомнился мёртвый братик, моя истерика при гостях и случившаяся на другой день рвота. Может быть, мечты и сбываются, вот только не все, а те, что сбываются, достаются порой очень дорогой ценой, подумала я. Но, взглянув на сияющий облик Гали, ничего ей не сказала.

 

XXVI

 

Наличие на улице детей или их отсутствие не имело теперь никакого значения. Всё своё свободное время крутила я педали, изучая близлежащие улицы. Лишь однажды проезжая мимо подруг, сидящих у двора Шаблонских, я замедлилась, раздумывая, не посидеть ли мне вместе с ними, немного передохнув.

- Светка, дай покататься, - попросила Катя.

- У тебя же есть велосипед? – я остановилась.

- А он поломан.

Мои руки уже развернули руль по направлению к Кате, но Нинка вдруг выкрикнула:

- Нашла, у кого просить. Она же еврейка. Забыла что ли?

Мне показалось, что Катя хотела что-то возразить, но та промолчала. Ситуация неприятным ветерком пробежала внутри всего моего тела, неприятны были и сами девчонки. Лишь одна худощавая смуглая фигурка с низко опущенной головой вызывала в душе моей симпатию.

- Гуля, хочешь на моём велосипеде покататься?

Она оторвала глаза от книжки и уставилась на меня удивлённо:

- Я?

- Ну, конечно ты.

Она немного смутилась.

- Знаешь, я последний раз примерно год назад на велосипед садилась, да и то не на такой как у тебя.

- Если на другом получалось, то и на моём получится. Давай книжку подержу, - настаивала я.

Гуля, поблагодарив меня, укатила.

- Вот видишь, - обратилась Катя к Нинке, - никакая она не жадина.

Но даже после этих слов, мне подсаживаться к ним не хотелось. Примостившись у другого двора, я делала вид, что читаю Гулину книжку. На самом же деле, обида на девчонок, закипая где-то в груди, превращала страницы текста в чёрно-белую массу, а моё дыхание делала более глубоким и частым. Почему Катя сразу же не оборвала Нинку, когда та пренебрежительно отозвалась о евреях? Ведь Эдька вынес ей тогда карандаши, а он тоже еврей. Почему саму Нинку, когда она однажды отказалась поделиться со всеми семечками, не осыпали оскорбительными словами, а на другой день о её жадности все забыли?

 

Гуля вернулась и, ещё раз меня поблагодарив, отдала велосипед.

- Теперь мне дай, - подскочила Нинка, выхватывая у меня руль, - теперь моя очередь.

- А тебе не дам, - сказала я, повысив голос, намереваясь, если Нинка применит силу, поднять крик и визг.

Сидящие поодаль мальчишки, глядя на нас, почему-то засмеялись.

- Не дашь? – требовательно спросила она, - Значит, ты всё-таки жадина!

- Ты же видела, для некоторых мне ничего не жалко.

- Для кого это, для некоторых?

- Для тех, кто не дразнится, - сказала я, и сев на велосипед, всю компанию покинула.

Вслед мне, донеслись обрывки беседы:

- Мы разве её дразнили?

- Наверное, за то, что еврежид называли...

 

Долго колесила я по нашему небольшому городку, а когда вернулась на свою улицу, на лавочке остались только Катя, Нинка и Люська. Очень хотелось проехать мимо незамеченной, но Катя снова меня задела:

- Свет, а Свет, иди-ка сюда.

Я приблизилась и остановилась напротив, оперевшись на руль.

- Ну, чего вам?

- Ты всё ещё злишься на нас за то дурацкое слово? – она насмешливо улыбнулась.

Сказать «да», означало, ничего не сказать, и я промолчала.

- Ну, брось ты дуться. Хочешь, я пообещаю никогда тебя этим словом не называть?

Она определенно задалась целью прокатиться на моём велосипеде, а когда вернётся, ещё сто раз повторит это слово, а может ещё и кучу новых придумает, подумала я, потому что Эдька неоднократно выделывал со мной подобные штучки.

- Не веришь, да? – продолжала Катя, - А я могу тебе честное слово дать. Между прочим, я его очень редко даю, но зато всегда сдерживаю.

Пытаясь вспомнить, когда и кому она давала честное слово, я поняла, что в данном случае подруга не обманывает. Ну, а если вдруг обманет? Тогда в этой жизни она ничего от меня не получит, а жизнь ещё во-о-н какая длинная.

- Хорошо, бери велосипед.

- При чём здесь велосипед? – Катя почему-то разозлилась, - я, просто, прошу тебя, больше на меня не дуться.

- Ну, раз даю велосипед, то значит, больше не дуюсь, - сказала я и, прислонив железного друга к забору, села рядом с Катей.

- А мне дашь покататься? – заискивающе спросила Нинка, - я тоже больше не буду то слово говорить.

- Не будешь то, придумаешь другое, - вырвалось у меня само-по-себе.

Катя закатилась смехом и, повернувшись к Нинке, сказала:

- Что поделаешь? Не вызываешь ты доверия у народа.

- Чем я хуже тебя? – огрызнулась та, зло сощурив свои бесцветно-серые глаза, и снова обратилась ко мне. – А почему это Катьке веришь, а мне нет?

Нинка всегда мне не нравилась своей тягой к подстрекательству. Но я чувствовала, что нужных, убедительных слов для объяснений всё равно сейчас не найду, только насмешки вызову, и поэтому выразилась простым совсем детским языком:

- Ты однажды у моей куклы одежду украла. Хоть и давно это было, много лет назад, а я всё равно помню. Ты, ведь, мне её так и не отдала.

Нинкино лицо исказилось удивлением.

- Я у тебя что-то украла? А, ты знаешь, что я никогда ничего чужого не беру, даже яблоко с соседнего сада? Да ты знаешь, что я тебе...

- Слышь, Нин, - оборвала её Люська, - ну их к черту, с их велосипедами, пойдём ко мне, я тебе кое-что покажу. А велосипед у нашего папки возьмём.

Схватив подругу за руку, Люська потащила её по направлению к своему дому. На полдороги та оглянулась и выкрикнула:

- Еврежидка - ты и есть еврежидка!

Я показала язык и злорадно подумала, что на своём велосипеде даже сидеть ей не позволю.

 

Мы остались с Катей вдвоём, молчание затягивалось. Меня немного волновало отсутствие Гули. А вдруг у девочки из-за моего благосклонного к ней отношения возникли проблемы с другими членами уличной компании. Если так, то вряд ли она захочет после этого со мной дружить.

- А где Гуля, не знаешь? – поинтересовалась я.

В смолянисто-чёрных глазах Кати блеснули привычные озорные искорки.

- Айша полезла на нашу шелковицу, - начала она со смехом рассказывать, - и свалилась. Но не просто свалилась. Моя мама до этого все ягоды под деревом подмела и в кучку собрала, думала потом поросёнку отдать. Так вот Айша, как раз в середину и попала. Ты бы видела! Гуля её, мыться, домой потащила. А толку-то. Всё равно той Айше больше получаса чистой не ходить.

Какое-то время мы смеялись вместе, потом я напомнила:

- Ты хотела на велосипеде покататься.

Она смерила меня насмешливо-скептическим взглядом.

- У меня есть дома велосипед, забыла что ли?

- Он же поломан?

- Ничего он не поломан, - Катя засмеялась, - Я пошутила.

- Зачем? – удивилась я.

- Как, зачем? Надо ж было как-то с тобой разговор начать. Знаешь, не люблю, когда на меня кто-нибудь здесь на улице «волком смотрит». Даже Нинка, которую я, между прочим, как и ты, терпеть не могу.

Обсудив ещё кое-какие уличные новости, мы разошлись по домам, но былая дружба не возобновилась, потому что вскоре Катя, как выразилась Нюрка, «обзавелась женихом». Какой-то парнишка каждый день приезжал к ней на мопеде, и они часами стояли по разные стороны Катиного забора, о чём-то болтая или смеясь.

 

Узнав, что у меня появился личный транспорт, одноклассницы Марина, Берта и Наташа, которые тоже имели велосипеды, предложили кататься каждый день вместе. И я почувствовала, как жизнь моя стала обретать новые, довольно-таки сочные краски. Однажды за мной заехала одна Марина.

- Берта и Наташа сегодня не могут, - пояснила она, - так что, вдвоём с тобой будем.

Мы долго кружили по городу, беседуя о жизни и о школьных делах, потом Марина сказала, что ей надо на минутку забежать домой. До их двора оставалось совсем немного, когда она вдруг резко остановилась, бросила велосипед и с истерическим криком:

- Папа, папочка, папка! – помчалась навстречу какому-то мужчине.

Он обнял её, потом, как маленькую, взял на руки. Всё тельце девочки вздрагивало, и я поняла, что она плачет. Мужчина с Мариной на руках скрылся во дворе, посреди улицы валялся брошенный велосипед. Оставлять хорошую вещь без присмотра, мне было жалко – вдруг украдут. Я подошла к калитке и попробовала позвать подружку, но ничего в ответ, кроме шума листвы деревьев не услышала. Пришлось обратиться к Наташе Никитенко, она была Марининой соседкой.

- Я сегодня не еду кататься, - раздалось из глубины двора, - я обещала маме помочь.

- На минуточку выйди, пожалуйста.

Наташа приблизилась с недовольной физиономией.

- Ну, что ты хотела?

Я рассказала о странном поведении подруги.

- Если к Маринке папа приехал, ты её сегодня уже не увидишь, - грустно улыбнувшись, пояснила Наташа.

- А что с велосипедом делать?

- Ах, вот ты о чём. Давай завезём ко мне во двор. А завтра я ей отдам.

 

На другой день Марина в школу не пришла.

- ЗинФёдрне я скажу, что она заболела, а вам признаюсь: Маринка сегодня просто не захотела идти, - тихо сообщила Наташа мне и Берте эту новость.

- Почему? – удивилась я, - всё-таки последний день. Завтра уже каникулы.

- Потому что она сегодня целый день ревёт. Папа хотел её на все каникулы к себе забрать, а мама не отпустила, сказала, что она ещё маленькая.

И я вдруг подружку поняла: она любит своего папу, и папа любит её, точно так же, как мы с бабушкой, но по какой-то причине, понятной только взрослым, и ей и мне нельзя решать, с кем нам быть рядом.

 

А Зинаида Фёдоровна, впервые за три года, не обратила внимание на то, что в классе кто-то отсутствует. На первом же уроке она, глубоко вздохнув, сказала, что в следующем учебном году у нас будет другая учительница, которой до пенсии всего один год остался.

- Мне же, дадут первоклассников, - закончила Зинаида Фёдоровна своё объявление, - таков приказ директора. А приказы, как вы знаете, нужно выполнять, хоть мы с вами и не в армии.

Все недовольно взвыли, а несколько девочек прослезились. Несмотря на окончание учебного года, даже хулиганы и двоечники из нашего класса, домой шли очень грустные. Мы почти не знали эту Татьяну Даниловну, из-за которой пришлось на год раньше расстаться с любимой учительницей, но в той или иной степени негативное к ней чувство уже лежало в душе каждого из нас.

Дома Маня стала мне объяснять, что дело совсем не в пенсии, которую Татьяне Даниловне осталось ждать всего год:

- Первоклассники пойдут по новой программе, а в возрасте Татьяны Даниловны всякие новшества с трудом воспринимаются. Дай бог, что б она у вас в четвёртом со старой программой не запуталась.

- Но Зинаида Фёдоровна тоже не молодая, - возразила я.

Мать улыбнулась:

- Зинаиде Фёдоровне ещё десять лет до пенсии. И потом, она настолько толковый учитель, что ещё не одну новую программу освоить сможет.

Получалось, что нас разлучили с Зинаидой Фёдоровной, потому что она толковая. А была бы бестолковой, так занималась бы с нами приспокойненько и дальше. Всё это воспринималось мною, как вопиющая нелепость, подобная тому, что послушный и внимательный Гришка ушёл на три года в армию, а вор Толька остался при родителях.

 

XXVII

 

В день отправления в пионерский лагерь, отец взял чемоданчик, с которым обычно ездил в командировки, мать сунула в руки небольшой беленький с «молнией» кошелёк, куда вложила рубль деньгами и расчёску, и мы отправились в путь. Маня проводила нас до калитки и, поцеловав меня, напутствовала:

- Деньги, как только приедешь, отдашь на хранение воспитательнице или вожатой.

Полчаса трясучки на вахтовом автобусе до станицы Троицкой, где работал Борис, прошли сравнительно быстро, а там отец передал меня в распоряжение какой-то женщине и обещал, к моменту отправления, подойти попрощаться. Большая полная дама с портфелем, неуклюже пристроившимся между её животом и локтем, суетливо бегала среди выстроившихся в ряд восьми автобусов. Спросив фамилию, она завела меня в один из них, и посадила рядом с худым белобрысым мальчишкой.

- Я с пацаном хотел сидеть, - капризно возразил тот, напомнив мне чем-то Эдика.

- Потом поменяетесь, - пренебрежительно махнула рукой женщина и, переместив очки со лба на глаза, что-то отметила в бумагах.

Уходя, она окинула всех нас взглядом, потом очень строгим голосом приказала, из автобуса никуда не выходить. Я переводила свой взор с лобового стекла на боковое, часть которого заслоняла белобрысая голова, и искала глазами отца, чтобы хоть рукой махнуть ему на прощание, но он вышел из конторы, когда колонна тронулась с места, набирая скорость. Провожая взглядом один за другим автобусы, он так и не заметил за, отражающим свет стеклом, мою маленькую фигурку.

 

Желание соседа, сидеть с пацаном, не исполнилось, потому что, все, кроме нас, своими местами были довольны. Мальчишка отвернулся к окну и в течение двух часов пути не проронил ни слова, выражая таким образом, обиду на весь белый свет. Я тоже ехала молча, и, чем дальше удалялась от знакомых мест, тем тревожнее становилось на душе. А вдруг лагерь, как сказал Эдька - это действительно тюрьма для детей?

За высоким забором с металлическими ажурными воротами и надписью «Добро пожаловать» нас ждала длинная и нудная процедура распределения по отрядам, после чего вожатая по имени Нина, завела меня и других девочек в большую комнату. Нам предложили выложить в тумбочки только необходимые вещи, а чемоданы отнести в камеру хранения.

- Деньги, у кого больше трёх рублей, лучше сдать воспитательнице Анне Аркадьевне, - объявила Нина.

- А если у меня только один рубль? – спросила я.

- Можешь оставить при себе, - ответила она.

Беленький кошелёк занял место в ящике тумбочки, которую мы делили с моей новой подругой Таней. Кровати наши тоже стояли рядом.

 

Вечером несколько девиц закатили рёв. Причина у всех была одна и та же: они хотели домой.

- Дурочки, сейчас плачете, потому что домой рвётесь, а в конце месяца, слёзы лить будите, из-за того, что не захотите отсюда уезжать. Можете мне поверить, я не первый год вожатой работаю, - утешала их Нина.

Успокоились страдалицы лишь после того, как Нина пообещала рассказать на ночь фильм «Ещё раз про любовь», который никто из нас не видел. Вожатая спала вместе с нами в одной комнате, и действительно, после отбоя она тихонько начала свой рассказ. Мне, конечно, интересно было её слушать, но наутро я поняла, что содержание фильма так и осталось не познанным, поскольку сон очень быстро отключил моё внимание.

После завтрака все принялись писать домой письма. Обнаружив в тетрадке три конверта, которыми меня снабдила Маня, я подумала, что будет вполне справедливо, один из них выделить для письма бабушке. Оно получилось очень длинным и содержало в себе не только лагерные новости. Родителям и брату предназначалась писанина объёмом в одну страничку.

 

На первые два дня был объявлен карантин, что означало, отсутствие для нас моря в течение этого промежутка времени. Однако, изобилие настольных игр, два волейбольных мяча и три обыкновенных резиновых, а также множество всяких мероприятий заполняли мою жизнь, выплёскивая через верх. Даже без морских купаний, вспоминала я, что нахожусь вдали от дома, только во время тихого часа. Да, и то, происходило это лишь потому, что спать не хотелось, а ничего другого делать не разрешалось. Правда, вопреки всем запретам, мы с Таней порой шептались о житье-бытие, внимательно наблюдая за входной дверью: стоило на пороге появиться Нине, и мы тут же зажмуривали глаза, притворяясь спящими.

 

Таня, с моей точки зрения, была очень красивой девочкой. Большие, цвета плавленого шоколада, глаза с длинными, как у Эдьки, ресницами и слегка вздёрнутый носик делали её лицо выразительным. Особым украшением облика являлись две толстые, свисающие ниже пояса, косы. Ради этих кос, вставала Таня утром раньше всех, распускала и расчёсывала волосы, а заплетать, звала Нину. Наблюдая каждый день за этой процедурой, я внутренне радовалась, что мои длинные волосы остались где-то в парикмахерской. Танины проблемы с волосами значительно усилились, когда мы стали ходить на море – они порой просто не успевали высыхать. Мне же достаточно было провести пару раз расчёской, и уже через полчаса голова моя выглядела вполне прилично.

 

Первая неделя лагерной жизни закончилась двухчасовой прогулкой на катере. Море к этому событию отнеслось не равнодушно, а встретило нас с нескрываемым волнением. В результате, пол-отряда моих новых друзей почти всю экскурсию провели прилипшими к борту, а по возвращении заявили, что всю свою оставшуюся жизнь будут десятой дорогой обходить подобный вид транспорта. Я принадлежала к той части ребятни, которая в состоянии была и чаек над водой заметить, и проходящему мимо большому кораблю рукой помахать, но возвращению на берег радовалась значительно больше, чем, за несколько часов до этого, отплытию.

 

В отражении оконного стекла я заметила, что ветер растрепал волосы, и забежала в корпус за расчёской. Однако маленького кошелька на месте не оказалось.

- Тань, ты в тумбочке нашей ничего не перекладывала? – спросила я подружку.

- Нет. А что случилось?

Выслушав меня, она настояла на том, чтобы мы обратились к воспитательнице. Анна Аркадьевна сама лично дважды переложила все и мои, и Танины вещи, тщательно перетряхивая каждую, а потом, недовольно скривившись, высказалась:

- И кто тебя надоумил, хранить деньги на виду у всех, в тумбочке?

- А где их надо было хранить? – удивилась я.

- Ну, где-нибудь в кармане или под подушкой. Тебя разве мама не учила?

- Она сказала, чтобы я деньги Вам отдала, но у меня только один рубль был.

- Если бы я знала, что ты такая раззява, взяла бы у тебя тот несчастный рубль. Родители приедут тебя проведывать?

- Ну, да. Может быть даже два раза, - вспомнились мне обещания Мани.

- Хорошо, - вздохнула воспитательница, - на следующей неделе у нас экскурсия в город. Если захочешь что-нибудь себе купить, возьмёшь деньги у меня, а родители приедут – отдадут. Что-нибудь ещё у тебя пропало?

- Расчёска.

- Будешь пока у кого-нибудь брать. Девочки, - обратилась она к обступившим нас любопытным подругам, - хоть это и не гигиенично, но не ходить же ей лохматой до приезда родителей.

- Нет проблем, - улыбнулась Таня, - моя расчёска лежит вот здесь.

- Если хочешь, можешь мою брать, - предложила свои услуги Лиза.

Расчёска Тани показалась мне более удобной, и я большей частью пользовалась ею.

 

Спустя несколько дней, нас повели в баню. По такому случаю даже тихий час был отменён. Вернувшись, мы весело галдели на всю комнату, довольные собой и жизнью.

- Давай я тебе косы заплету, - предложила Тане Тамара, высокая шустрая девчонка, которая с первого дня была лидером отряда.

- А ты умеешь? – засомневалась Таня.

- Ещё бы! Каждое утро младшую сестрёнку в садик отвожу. Ты только на стул сядь, мне так удобней будет.

Таня присела, и Тамара аккуратно начала расчёсывать её волосы.

- Ой, ты так нежно расчёской водишь, - не удержалась от восторга Таня.

- Так привыкла уже. Сестра у меня, чуть, что не так, сразу визг поднимает, словно сирена «Скорой помощи».

Мы все засмеялись.

- Тихо! – вдруг приказала Тамара и обратилась к Тане, - У тебя тут по голове кто-то ползает.

- Кто? – испуганно подскочила та.

- Откуда я знаю. Чёрненький кто-то. Вот.

На ногте Тамары мы увидели маленькую точку, которая щёлкнула, когда девочка придавила её другим ногтем.

- По-моему, это была вошь, - медленно и задумчиво сказала Тамара, и пошла консультироваться с вожатой.

Нина влетела в комнату с испуганными глазами, держа зачем-то в руках плакат. Постелив его белой стороной вверх, она попросила Таню, наклонить голову и потрясти волосами. Теперь уже не одна, а много чёрных точек застучали по бумаге.

Вожатая позвала Анну Аркадьевну, а та – лагерного врача. Втроём они тщательно осматривали наши головы, и в первую очередь, конечно же, мою, потому что мой контакт с Таней был наибольший. Однако странные насекомые обитали у Зои, кровать которой находилась в другом углу спальни, и общение с нами было минимальным, если не сказать – никаким.

 

Девчонки вместе с Ниной уехали в город, даже не дождавшись полдника, а вернулись с короткими стрижками. Таня, несмотря на то, что новая причёска ничуть не портила её обаятельность, всё время плакала, повторяя:

- Меня мама ругать будет, за то, что я косы обрезала.

На что Анна Аркадиевна недовольно ворчала:

- Это мы твою маму отругать должны, за то, что голову твою не проверила, когда в лагерь отправляла.

Потом Таню и Зою два дня держали в изоляторе, а я за это время подружилась с Лизой и Наташей.

- Не водись больше с этой вшивой, - сказала мне Наташа, которая всегда почему-то Таню недолюбливала.

Мне же нравились все: и Наташа, и Лиза, и Таня. Кроме того, пренебречь дружбой из-за каких-то мерзких букашек, мне не позволяла совесть. С другой стороны ссориться с Лизой и Наташей тоже не хотелось, поэтому общалась я с Таней тайком от них. Но вскоре раздвоению моему пришёл конец. Приехала Танина мама, и забрала её домой. А ещё через несколько дней девочка из дежурного отряда позвала меня к центральным воротам.

Увидев облик матери, я почувствовала, как сильно по ней соскучилась, и на глаза навернулись слёзы.

- Доченька, ты что, не рада меня видеть?

- Рада.

- А почему у тебя такой печальный вид?

От Маниных жалостливых причитаний я разревелась в полный голос.

- Ты, что, хочешь домой?

Я отрицательно замотала головой.

- А почему ж ты плачешь?

Ответить на этот вопрос, было не просто даже себе самой, потому что никогда до этого не приходилось плакать от радости.

- У меня кошелёк с деньгами и расчёской пропал, - пожаловалась я, потому что надо было что-то сказать.

Маня стала утешать. Из своей сумки она достала расчёску и положила в карман, выданных на временное пользование, шорт, а деньги решила лично отдать воспитательнице. Глядя на её такое поведение, я мысленно себя похвалила, за то, что вовремя сообщила о пропаже: и упрёков избежала, и слёзы как-то объяснила.

 

Когда я реветь перестала, мы с Маней подошли к Анне Аркадьевне.

- Знаете, все дети такие разные, - заворковала та совсем не тем тоном, каким разговаривала обычно с детьми. – Одни держатся за свои вещи и никогда ничего не теряют, другие, извиняюсь, забывают, где свои трусы последний раз сняли. Вот и Света Ваша таскала за собой кошелёк, а потом где-то оставила. Ну, кто-то не растерялся и подобрал.

Маня улыбалась, понимающе кивала головой и порой поддакивала. Когда мы вновь остались с ней наедине, я возмутилась:

- Не таскала я за собой кошелёк, он всё время в тумбочке лежал. Она же сама у меня в тумбочке его искала...

- Ладно, успокойся, - махнула пренебрежительно рукой Маня. – Не могла же она мне признаться, что здесь имела место обыкновенная кража. Бог с ним, с тем рублём. Расскажи мне лучше, как ты здесь поживаешь.

- А вы моё письмо получили?

- Да, получили, - мать недовольно скривилась, - ошибок – море. И за что только Зинаида Фёдоровна тебе пятёрки ставила?

Я задумалась. Если на одной страничке оказалось море ошибок, то в письме, отправленном бабушке, их, пожалуй, целый океан. Хоть бы бабушка не обиделась.

- А мы на катере катались, - отвлекла я внимание Мани от темы писем.

Потом последовал мой рассказ о купаниях в море, играх и, конечно же, о том, что случилось с Таней. Выслушав меня, мать передёрнула плечами и почему-то почесала свою голову.

- Надеюсь, ты не у этой девочки расчёску брала, когда твоя пропала?

- Нет, - уверенно ответила я, щадя Манины нервы и мнительность.

Почему тогда эти твари, несмотря на доступность моего организма, побрезговали ко мне перебраться, так и осталось для меня загадкой природы.

 

На второй день после визита Мани, я получила ответ бабушки на моё письмо. Она не утонула в океане ошибок и даже не обиделась. Можно было возомнить, будто этих ошибок не было вообще, так как бабушкины слова выражали благодарность, восторг и веру в меня, потому что я, с её точки зрения, была чудесная девочка, у которой всё в этой жизни должно сложиться хорошо.

 

Часть третья.

 

I

 

Как и предсказывала Нина, пионерский лагерь «Юный нефтяник» покидали многие со слезами. Громче всех рыдала Тамара. А до этого мне казалось, что она вообще никогда в жизни не плачет. К нашим ажурным воротам подогнали всё те же восемь автобусов, только уезжать предстояло уже не колонной, а по трём разным направлениям: Краснодар, Троицкая, Славянск. Анна Аркадьевна подходила к каждому пионеру и, выяснив место жительства, отводила в соответствующий автобус.

- А ты у нас откуда? – спросила она меня.

- Из Крымска.

- Ну, и куда прикажешь, тебя сажать?

- В Троицкую.

- Почему именно туда? С подружкой расставаться не хочется? – воспитательница недоверчиво осмотрела меня и стоящую рядом Лизу, с которой мы уже договорились сидеть вместе.

- Там мой папа работает. В конторе, - объяснила я.

- В какой конторе? – Анна Аркадьевна усмехнулась, - Их там, в Троицкой несколько.

- Не знаю, - я неуверенно пожала плечами.

- Ну, вот, привезут тебя в Троицкую, и будешь по незнакомой станице непонятно какую контору искать, пока окончательно не заблудишься.

- Она не заблудится, - уверила Лиза, - я нашу станицу хорошо знаю, я ей помогу, папу найти.

Воспитательница какое-то время раздумывала, потом, махнув рукой, разрешила сесть в автобус вместе с Лизой. Водитель уже включил мотор, когда она снова показалась в дверях и подскочила ко мне:

- Ты от нового кладбища у вас в городе дорогу найдёшь?

- Я не знаю, где у нас новое кладбище. Я никогда там не была.

Анна Аркадьевна выбежала, приказав водителю немного подождать, потом появилась снова.

- А от базара добраться сможешь?

- От базара смогу, - ответила я, не зная, зачем ей понадобилась обо мне такая информация.

- Тогда пойдём, - сказала воспитательница и, взяв меня за руку, потащила вместе с чемоданом за собой, поясняя ситуацию. – Тут мальчишка один есть, он тоже из Крымска. Вы с ним поедите на Славянск.

- Но мне не надо на Славянск, - возразила я.

- Слушай, не перебивай меня, - прикрикнула воспитательница. - Автобус мимо вашего города проходить будет, там вас возле нового кладбища высадят. До базара этот парень тебя доведёт, а оттуда уже сама дорогу найдёшь.

В моём воображении возраст попутчика должен был соответствовать первому или второму отряду, раз этот тип так хорошо ориентируется в нашем городе, но он оказался чуть моложе меня.

- Я напротив базара живу, - затараторил мальчишка, как только я уселась рядом, - а на новом кладбище мы в прошлом году дедушку хоронили...

Он был очень интересным собеседником, потому что много болтал, и даже на вопросы, которые порой задавал, умудрялся сам же и отвечать. Вся дорога прошла, как одно мгновение. Мой новый знакомый показал дом, в котором живёт, потом проводил до самых ворот рынка, где мы расстались, пообещав друг другу, на следующий год снова поехать в лагерь и попроситься в один отряд. Далее я брела одна, представляя себе, как Полкан приветливо залает, Дрындя выбежит с поднятым вверх хвостом, а потом на пороге появится Маня, с нескрываемым восторгом от моего возвращения.

 

Однако двор меня встретил странным молчанием, а вместо Дрынди выскочила мать, удивлёно размахивая руками.

- Почему ты так рано? А где папа? Как ты добиралась?

Когда поток её вопросов остановился, я подробно рассказала о своём маршруте домой.

- С ума сойти! – возмущалась Маня, - Высадить двух несовершеннолетних детей на окраине города, да ещё и возле кладбища! Мало ли, кто там ошивается. Ведь запросто двух малышей могли бы обидеть.

Я молча слушала эту насыщенную эмоциями речь, озираясь по сторонам во дворе, от которого уже успела немного отвыкнуть.

- Мам, а где Полкан? – удалось задать вопрос, пока мать на минутку замолчала.

- Полкан? – Она грустно улыбнулась, - Полкан, тут, однажды заболел, и мы его отвязали, чтобы мог немного побегать. Он убежал, а домой не вернулся. Через несколько дней нам сказали, что он дохлый в чужом дворе на улице Ленина валяется. Папа его забрал, потом у нас на огороде закопал. Жалко пса, умный был. Эдик даже плакал.

Мне тоже стало жаль Полкана, и я понимала брата, который плакал. Ведь знал он собаку на два года дольше, чем меня. Интересно, а если бы со мной что-нибудь случилось, Эдька бы расстроился?

 

Эдька заехал на мопеде во двор, не выключая мотора, но, поравнявшись со мной, резко остановился.

- Привет! Уже приехала? Ну, как, понравилось тебе там? – в его глазах было удивление, любопытство и даже немного радости.

- Понравилось, - честно призналась я.

- Да, ну брось. И что, на следующий год опять поедешь?

- Если папа мне путёвку достанет. Мы уже с одним мальчиком, он тоже из Крымска, договорились в один отряд проситься.

- Ничего себе, - усмехнулся брат. – А я думал, что мама, когда она поехала тебя проведывать, вернётся уже вместе с тобой. Так ты, правда, домой не хотела? Неужели не скучала?

- Скучала, конечно. Но там тоже здорово было. Дома я ещё целый год буду, а там только месяц.

- Нда, - пожал плечами Эдик, - всё равно хорошо, что я уже из этого возраста вырос.

 

В конце рабочего дня отец от калитки не шёл, а почему-то бежал. Увидев меня, он вдруг раскричался:

- Чего это ты не поехала вместе со всеми в автобусе?

Я только открыла рот, чтобы повторить историю, рассказанную несколько часов назад Мане, как она взяла инициативу в свои руки, и уже со своими комментариями, объяснила Борису, что произошло. Её пристрастие много говорить, на этот раз меня очень даже обрадовало. Потом Борис рассказывал, как бегал от одного автобуса к другому, но нигде не мог меня найти, а сопровождающие лица только руками разводили. Тогда он стал расспрашивать обо мне у детей, ещё не успевших разойтись по домам. Одна девочка, скорее всего это была Лиза, сказала, что меня увели в какой-то другой автобус.

- В Краснодар позвонил, сказали, что её там нет. Уже думал, что сейчас в Славянск поеду, забежал тебя предупредить, - сказал в конце Борис со вздохом облегчения.

Родители ещё долго «мыли косточки» беспечным и безответственным воспитателям, а я, хоть и считала, что всё произошло из-за чрезмерного внимания Анны Аркадьевны к моей особе, в разговор родителей предпочла не вмешиваться.

 

Дрындя до конца дня так ни разу и не показалась, ни в доме, ни во дворе.

- Мам, а где наша кошка? – спросила я у Мани.

- Странное явление. Кому рассказать – не поверят. В тот день, когда папа закопал на огороде Полкана, она куда-то исчезла, и никто больше её не видел.

Дрындя с Полканом своей дружбой полностью опровергали поговорку «как собака с кошкой». В ненастье кошка ночевала в будке, а когда было жарко и пёс, развалившись, лежал на солнышке, кошачьи когти под громкое мурлыкание расчёсывали его шерсть. Они даже кушали иногда из одной миски, правда Дрындя порой наглела, тогда Полкан своим рычанием просил её уйти. Временами возле собачей конуры валялась дохлая мышь, которую пёс, если Маня не успевала препроводить её в помойную яму, зарывал «на чёрный день». Любила ли Дрындя кого-нибудь сильнее Полкана? Кто её знает? Но котят, несмотря на то, что была представительницей женского пола, ни разу нам не принесла. Интересно, что думала Дрындя, уходя от нас навсегда? Может быть, не поняв, что случилось с Полканом, пошла его искать?

Без кошки и собаки не только двор, но и дом показались мне чужими. Несмотря на усталость, накопившуюся в течение насыщенного впечатлениями и приключениями дня, уснула я в тот вечер с большим трудом.

 

На другой день Галя встретила меня у калитки своего двора с радостной улыбкой, но потом сокрушённо развела руками:

- Я сейчас выйти не могу. Мне Маринкины пелёнки и ползунки стирать надо

- Ты умеешь стирать пелёнки?

- Да, нет, не совсем. Мама их с мылом стирает, а мне надо прополоскать и вывесить. Это уже не сложно и не трудно.

Вернувшись домой, я выкатила свой любимый велосипед и рванула на улицу. За плетёным забором Люська махнула мне рукой:

- Свет, если тебе делать нечего, заходи ко мне.

Катание на велосипеде было любимым моим занятием, но тут я всё-таки выбрала человеческое общение.

- Щас, Люсь, велик только отвезу.

 

Люска домывала в их небольшом домике полы и попросила меня пару минут подождать, потом мы с ней расположились на толстом бревне возле деревянного сарая. В тени ветвистой яблони было не так жарко, лёгкий летний ветерок мягко гладил наши детские тельца. Я начала свой рассказ о лагере. Люська меня внимательно слушала, порой задавала вопросы, и по её глазам я видела, что она мне завидует.

- А Галка стала редко выходить, - сообщила Люська, когда мои воспоминания уже истощились.

- Понятно. Она даже сейчас пелёнки стирает.

- Уже за Маринкой как мамаша ухаживает, а всё не знает, от чего дети получаются, -сокрушенно, совсем по взрослому, покачала головой подруга. - Всё говорит, целоваться для этого надо.

Я кивнула, про себя отметив, что мои сомнения в Галиных утверждениях были не напрасны. Люська же скептически на меня взглянув, спросила:

- Ты-то знаешь?

- Конечно. Они сами по себе получаются, когда мужчина и женщина вместе живут.

- Смотри, выйдешь замуж, целая дюжина получится.

- Не-е, Люсь, у меня будет только трое детей, - объявила я, считая это количество оптимальным.

- А я, вот, двоих хочу. Мальчика и девочку. Чтобы дети получились, нужно просто ебаться.

Я удивлённо посмотрела на подругу. Где-то это слово мне уже приходилось слышать. Но где? В той песне «Ча-ча-ча», которую когда-то пела Галя, его точно не было. И всё-таки оно было немножко знакомо. Ну, конечно же! Я вспомнила. Тётя Лида, когда ругалась с Маней, многократно, в разных склонениях повторяла это слово. Но если сопоставить утверждение Люськи и фразы соседки, то получалось, что Маня хотела иметь детей от тёти Лидиных мозгов? Чушь какая-то! А ещё тётя Лида обвиняла мать в том, что та делает это со всем городом. Даже если бы Маня захотела иметь детей от всего города, то тётю Лиду это должно было мало волновать. Кроме того, я же сама однажды слышала, как мать признавалась соседке, что детей рожать, вообще больше не хочет. Значит, Люська насчёт происхождения младенцев тоже сейчас что-то выдумывает.

- Ну, чего молчишь? - подружка усмехнулась, - Знаешь, что это такое?

- Знаю, - зачем-то соврала я, - но мои родители этим не занимались, а мама всё равно забеременела. Правда, мальчик потом мёртвый родился.

- Ты не видела, что твои родители делали, для того чтобы мама забеременела? - очень серьёзно спросила Люська.

- Нет, - уверенно ответила я.

- Скрип кровати тоже никогда не слышала? – теперь она хитро улыбнулась.

Я промолчала. Конечно же, скрип кровати порой доносился до моих ушей, но это происходило и после тех трагических Маниных родов. Однако количество детей в нашей семье не прибавлялось, поэтому Люськино утверждение оставалось внутри меня по-прежнему под сомнением.

Подруга же, вдруг отвлеклась от основной темы разговора и стала что-то выковыривать из-под бревна.

- Ой, смотри, - сказала она радостно, заполучив наконец-то предмет, - мамкина старая губная помада. Мамка её ещё в прошлом году потеряла. Интересно, как она тут оказалась? Васька, паразит такой, наверное, тайком утащил, и здесь выронил.

Люська раскрыла футляр. Содержимое оказалось размазанным по всему корпусу.

- Надо попробовать отмыть, - сказала она, направляясь к умывальнику.

- Зачем тебе эта помада? – поинтересовалась я, - Ею, ведь, уже нельзя пользоваться.

- Мало ли что, вдруг пригодится.

Люська долго счищала с пластмассового корпуса жирную массу, потом всё смывала с применением мыла и вдруг закатилась весёлым смехом.

- Ты чё, Люсь?

- Смотри, - девчонка сняла колпачок, тут же его одела, потом повторила эти движения, но быстро и многократно, продолжая смеяться, она сказала, - а потом дети получаются.

Вспомнив коренные отличия мужчины и женщины, я понимающе кивнула. Мне тоже стало смешно.

Повертев в руках уже отмытый пустой пластмассовый цилиндрик, Люська задумчиво произнесла:

- Ты права. На кой чёрт мне эта помада?

В глубине двора красовалась небольшая кучка сухих веток и бумажек. Она засунула свою находку в самую середину.

- Папка сегодня или завтра костёр будет жечь, пусть и она там сгорит.

- Разве пластмасса горит?

- Не столько горит, сколько воняет. Представляю, как папка будет при этом материться.

 

Мы вышли на улицу, где присоединились к, сидящей прямо на траве, разновозрастной детворе. В центре, рассказывая сказку про Серого волка, расположилась трёхлетняя Юля. Её шипилявый говор время от времени вызывал у окружающих смех. Увидев во дворе дядю Сашу и тётю Лиду, Юлька закричала:

- Бабуфка, а фто вы делаете?

- Да, вот, в дом идём. Во дворе уже жарко. Хочешь с нами?

- А фто вы в доме делать будите?

- Перепихиваться, - очень тихо сказал Колька, и мы засмеялись.

- Ты то, чего смеешься? – обратилась ко мне Нюрка. - Можно подумать, знаешь, что это такое.

- А, между прочим, знает, - ответила за меня Люська.

- Чё, правда знаешь? – уточнил Витька, а я, поняв о чём идёт речь, утвердительно кивнула головой. – Чё, видела, как твоя мама с папой этим занималась? Или с дядей Колей?

- Зачем ей от дяди Коли дети? – выпалила я, решив, таким образом, либо свою эрудицию продемонстрировать, либо Люську на чистую воду вывести.

- Ты даже знаешь, что от этого дети могут быть? - присвистнул Витька, почёсывая затылок. – Ничего себе - тихоня.

Я же потом несколько дней себя ругала. Почему не призналась Люське, что ничего в этой области не знаю? Наверняка она бы мне всё объяснила. Говорить же о своей неосведомлённости задним числом было не безопасно, это могло вызвать насмешки всей улицы на длительное время. Так что ничего мне теперь не оставалось, как довольствоваться очень скудной информацией и догадками.

 

II

 

Производственный мотоцикл, который выделили Борису в полное его распоряжение, использовался примерно раз в неделю. Обычно отец на работу добирался вахтовым автобусом, и лишь когда он на месяц к себе на промысел устроил Эдика помощником каратажника, васильковый железный конь стал для обоих на это время основным видом транспорта. По возвращении с работы, у брата хватало сил, лишь помыться и поужинать, но отцу за своё трудоустройство, Эдик был нескончаемо благодарен. Для реализации, заработанных им девяноста рублей, мы всей семьёй поехали в Новороссийск, где Эдька на толчке, по настоянию матери, купил себе болоньевый плащ и по собственной инициативе - четырёхцветную шариковую авторучку.

Отдохнув недельку от трудового месяца, брат стал паковать рюкзак для десятидневного отдыха в каком-то спортивном лагере.

- Ты же никаким видом спорта не занимаешься, - удивилась я.

- А мне и не надо. Я туда вожатым еду.

Услышавшая наш разговор Маня, засмеялась:

- Прям, как в том анекдоте, где дети в школу играют. «Я отличница, я буду учительница», - говорит одна девочка, - «а кто не отличник, тот будет ученик». «А что делать с Петькой?» - спрашивают её, - «Он же ещё ни читать, ни писать не умеет» Девочка подумала и решила: «Он у нас будет директором». Вот так и с нашим Эдиком. Раз он парень не спортивный – будет у них вожатым.

Я конечно с трудом могла себе представить брата, который уже и в футбол на улице редко играл, в спортивном лагере. Но то, что капризный, эгоистичный и грубый Эдик будет вожатым, укладывалось в моей голове ещё хуже.

 

Вернулся Эдька каким-то необычным. Ещё ни одним мероприятием в своей жизни он не был так доволен, как поездкой в этот спортивный лагерь. Вечно безразличный к своему внешнему виду, брат стал подтянут и аккуратен, несколько раз я его даже возле зеркала видела, а однажды подсмотрела, как он пользовался отцовским одеколоном.

Борис тоже обратил внимание на эти изменения и прокомментировал:

- Занятия спортом пошли тебе на пользу. То ли ещё будет, когда армию отслужишь.

- Может быть и хорошо будет, - тихим голосом сказал Эдик отцу, но взгляд его как-то необычно был устремлён куда-то вдаль. - Но ещё лучше, если я поступлю в институт, потому что уезжать отсюда на целых два года не хочу.

- От маминой юбки оторваться не можешь, - недовольно проворчал Борис, но на это Эдик не ответил ему ничего.

 

В последнее воскресенье каникул мой брат и Митька надумали поехать на Эдькином мопеде в соседний посёлок на рыбалку.

- Готовься, я тебе форели привезу, - пообещал он матери.

- С форелью или без неё, но что б в пять часов был дома, - приказала Маня.

В пять брат не появился. Маня нервно поглядывала на часы, повторяя, что больше ни на какую рыбалку сына не отпустит. Через час она, так же непонятно кому, грозила забрать мопед и не отдавать до самой весны. А спустя ещё некоторое время, забыв про все угрозы, мать молила Бога, что бы ничего страшного не случилось. Эдик открыл дверь, когда на улице уже совсем стемнело, а Маня, рыдая, оплакивала сына.

- Нам от самой Грушевой Балки пешком пришлось идти, потому что мопед пропал, - сообщил он с порога.

Вид у Эдика был настолько несчастный, что даже Борис не сказал ему ни слова. Поужинав, конечно же, не жареной форелью, брат стал рассказывать о своих печальных приключениях. Оказывается, проехать на мопеде к воде, было невозможно из-за густых зарослей, но какие-то парни пообещали присмотреть за транспортом. Когда через пару часов Эдик и Митька, убедившись, что клёва нет, вернулись, то ни парней, ни мопеда уже не было.

- Но как ты мог, оставить дорогую вещь незнакомым людям? – удивлялась Маня.

- Я одного из них немного знаю. Он в двадцать первой школе учится.

И опять, как после пропажи велосипеда, мать поутру бежала в милицию. На этот раз повезло немного больше, потому что в приёмной работал бывший её ученик. Заявление у Мани взяли, и уже на следующий день следователь беседовал с Эдиком, пообещав мопед найти, но не сразу.

 

Начало учебного года уже не было для меня столь радостным событием, как раньше. Мысли о том, что у доски теперь будет стоять не Зинаида Фёдоровна, а другая учительница, не вдохновляли. Кроме того, Маня опять наотрез отказалась покупать мне школьное платье. По праздникам в качестве нарядной одежды я должна была использовать пионерскую форму: белая рубашка, синяя юбка. А насчёт повседневного облика, она высказалась однозначно, тоном, гасящим даже искорку надежды хотя бы на дискуссию:

- Татьяна Даниловна не настолько требовательна к внешнему виду учеников, как Зинаида Фёдоровна. И, если Зинаида Фёдоровна последние полгода не заметила, что у тебя нет формы, то значит, в этой юбке можно и дальше ходить.

Путь в школу теперь для меня удлинился, потому что филиал, расположенный всего в двух кварталах от моего дома, мы должны были покинуть. Обжитую за несколько лет территорию заняли первоклашки – новые ученики Зинаиды Фёдоровны. Однако, и в основном корпусе место четвёртому «А» и параллельному «В» тоже не нашлось. Пристройка с мастерскими, где раньше у Эдьки проходили уроки труда, была переоборудована в две классные комнаты. Здесь и предстояло умственно совершенствоваться в течение года почти сотне детских голов.

Большое здание школы имело три этажа. Говорили, что когда-то давно оно исполняло функции солдатских казарм, но после войны было передано в распоряжение, находящегося напротив, Консервного комбината. Тогда-то и решили, что здесь будет школа. Поначалу там учились, только дети комбинатовских сотрудников, но потом учебное заведение стало городским, и сюда принимали учеников по территориальному признаку. Школа расширялась, а классы могли находиться только на втором этаже. Третий – занимал молодой, основанный тем же Консервным комбинатом, Техникум пищевой промышленности. На первом - кроме школьного буфета, находилась просторная заводская столовая, почтовое отделение связи, а также магазинчик с непонятным именем КОГИЗ. Кроме того, кабинет директора и библиотека вечерней школы, в которой работала Маня, тоже располагались на первом этаже. Рядом с этими двумя коморками ютились краны и фонтанчики с водой – единственные удобства в здании школы. Туалет, в виде небольшого крашенного кирпичного домика с выгребной ямой стоял поодаль, как раз напротив мастерских.

 

В школе всегда имела место какая-то не объявленная конкуренция среди классов. В нашей параллели лучшим считался класс Веры Сергеевны, очень хорошей Маниной знакомой. Когда я ещё не ходила в школу, Маня мне обещала, что она будет моей учительницей. Но написать специальное для этого заявление, мать забыла, а когда узнала, что я попала к Зинаиде Фёдоровне, менять уже ничего не хотела. К Вере Сергеевне я относилась всегда с уважением. Директор часто хвалил её на торжественных линейках и собраниях, а ученики держали речь с трибуны. Ира Злобина, красивая маленькая девочка, два года подряд давала первый и последний звонок под умилённые аплодисменты даже нас, её ровесников. Некоторые «бэшники» становились призёрами различных конкурсов, о существовании которых мы узнавали, когда победителям на виду у всей школы вручали награды. В здании филиала «бэшники» никогда не занимались, им с первого класса предоставили солнечную комнату на втором этаже. Но девочкам этого класса запрещалось надевать кофточки поверх школьного платья даже в холодную морозную погоду, а позднее пионерская форма у них, у всех, была одинаковая. На протяжении трех лет мы «бэшников» недолюбливали, считая их высокомерным воображулями, и только когда узнали, что ЗинФёдрна от нас уходит, а Вера Сергеевна остаётся при своём классе, стали им немного завидовать.

 

Первого сентября, когда я шла в школу, со мной поравнялись две «бэшницы» и, переглянувшись, спросили:

- Ты из четвёртого А?

- Ну, да. А что?

- А, правда, что у вас в этом году уже другая учительница?

- Правда, - ответила я, ожидая увидеть на их мордашках что-то вроде злорадно высунутых языков.

- Везёт же людям, - снова переглянувшись, почти в один голос воскликнули девчонки.

От неожиданности я даже шаг замедлила:

- А вы, что, Веру Сергеевну не любите?

- Да, как тебе сказать, - произнесла одна ухмыльнувшись.

- Просто она нам уже надоела, - дополнила другая. – Ну, ладно, извини, мы опаздываем. Нам каждый день за три минуты до начала урока уже в классе сидеть надо, а то опоздание в дневник запишут.

Девицы побежали, словно нормы ГТО сдавали. Никакие они не воображули, подумала я, спокойно продолжая свой путь в школу.

 

Как и положено, в первый день учёбы Татьяну Даниловну класс наш встретил с цветами. Она поблагодарила, приветливо всем улыбнувшись, но вместо того, чтобы спросить, как мы отдохнули летом, приказала открыть учебники и сделать упражнение на повторение материала. Сразу бросилось в глаза, что новая учительница не обращается к ученикам по именам. Это немного угнетало, потому что Зинаида Фёдоровна переходила на фамилии только, когда сердилась или была чем-то расстроена. Собравшись на переменке тайком от Татьяны Даниловны, мы решили скинуться по пять копеек на красивый букет для первой учительницы. Мне тоже хотелось в этом принять участие, но поскольку, в отличие от других детей, карманными деньгами я не располагала, пришлось купить в буфете не два пирожка, а только один.

После уроков на нашу весёлую толпу даже прохожие оглядывались, а у Зинаиды Фёдоровны, когда мы шумно ввалились в здание филиала, на глазах выступили слёзы. Приняв из рук шкодливого Петьки кремовые розы, она каждого из нас обняла и поцеловала. А потом мы целый час сидели в её классе, вспоминая всякие смешные случаи, которых за три года накопилось немало.

 

Маня на моё позднее возвращение из школы отреагировала недовольными причитаниями, но узнав, что мы заходили к Зинаиде Фёдоровне, заулыбалась.

- Молодцы. Так и надо. Это кто-то из родительского комитета сегодня был, или Татьяна Даниловна посоветовала?

- Никто не советовал, - удивилась я вопросу. – Наоборот, мы тихонько договаривались, чтоб Татьяна Даниловна не слышала, а то ещё обидится.

- Вот как? А, вот, Вера Сергеевна как-то мне жаловалась, что работа учителя младших классов неблагодарная. Говорит, ученики быстро её забывают, и где-то к седьмому классу, порой, даже на улице не здороваются.

- То, наверное, ученики такие, - предположила я. – ЗинФёдрне больше с учениками повезло, потому что мы её до самой пенсии не забудем.

- Зинаиде Фёдоровне повезло с учениками, – повторила мою фразу Маня и, найдя её почему-то забавной рассмеялась.

 

Золотая кубанская осень надумала начать своё царствование с проливного грозового дождя, и зашуршали кругом болоньевые, как у Эдьки, плащи. Все они были темные, различных оттенков коричневого или зелёного цвета. Только у Саши Завяловой, Галиной одноклассницы и подруги, плащ имел необычную окраску. Казалось, его однажды окунули в чернила, в которых до этого растворились лепестки сирени. И каждая девочка, которая ещё не обзавелась болоньевым плащом, теперь мечтала только о таком. Я конечно понимала, что Маня вряд ли когда-нибудь раскошелится для меня на подобную вещь, тем не менее, мечтать себе не запрещала.

 

После несольких дней ненастья, вновь наступила жара, однако брат, по-прежнему, таскал свою обновку почти каждый день, ссылаясь на то, что ему по утрам холодно. Но однажды он явился из школы без плаща.

- Что случилось? – спросила Маня, с интересом осматривая Эдика.

- Я плащ потерял, - ответил он траурным голосом.

- Это, что, иголка? Как можно потерять плащ? – продолжала недоумевать Маня.

- Ну-у, не совсем потерял. Просто, мы после школы в футбол играли, ну-у, я, это... снял его и на лавочку положил. Ну-у, потом мы наигрались, пошли домой. Мы уже мост прошли, когда я про плащ вспомнил, вернулся, а его уже там нет.

Мать долго возмущалась и размахивала руками, обвиняя сына в беспечности, а когда в своём красноречии выдохлась, то негромко прокомментировала:

- Считай, весь месяц твоей работы пошёл «коту под хвост».

- Так, моей же работы, - проворчал спокойно Эдька, понимая, что на этом разговор будет окончен.

 

III

 

Несмотря на маленькие окна в нашем классе, которые выдавали весьма скудный дневной свет, Эдька считал, что с территорией нам повезло:

- Подальше от начальства и на улицу можно быстро выскочить, а не прыгать через три ступеньки, как это делаем мы.

- И в туалет - не далеко, - согласилась с ним я, - а то, ведь, можно и не успеть.

Самым большим неудобством, с моей точки зрения было то, что пока мы добегали до буфета, пирожки с повидлом уже заканчивались. Оставались только с картошкой, а иногда и того хуже – с горохом. Но родительский комитет двух классов однажды возмутился. После посещения делегацией директора, пирожки и чай стали подносить прямо к нашей пристройке. Правда, купив завтрак, каждый стремился поскорее удалиться в другой конец площадки, так как запахи из кирпичного домика немного портили аппетит.

 

Занятия у Татьяны Даниловны, которую за глаза все звали Таданища, были скучны. Полная неповоротливая учительница, коротко объяснив материал, давала большое количество примитивных заданий, не требующих ни большой сообразительности, ни повышенной внимательности. Они быстро утомляли, и к концу урока в тетрадях появлялось множество бестолковых ошибок. Из шести отличников нашего класса, такую нагрузку выдерживали только двое. Ни я, ни Берта больше не были лучшими ученицами. Мальчишки на переменах, а зачастую и на уроках дрались, что, практически, никогда не происходило при Зинаиде Фёдоровне. На жалобы девочек, Татьяна Даниловна отвечала всегда недовольным покачиванием головы, причем непонятно было, кому это недовольство адресовано. Только Аня Глушко, удержавшаяся отличница, новой учительницей оставалась весьма довольна. Старательная девочка Аня имела феноменальный талант, зубрить и выполнять однообразную работу, но у неё порой возникали большие проблемы, когда Зинаида Фёдоровна просила два листа, выученного наизусть текста, пересказать своими словами. Таданища, восторгаясь Аниными способностями, таких требований никогда не предъявляла. Кроме того, Ане очень нравилось, что по математике домашнее задание было всегда ещё проще, чем классная работа. Теперь она не прибегала после уроков с квадратными глазами ко мне или Берте домой.

 

Единственным утешением в процессе учёбы для большинства из нас являлось то, что, возвращаясь после уроков мимо филиала, мы иногда на полчасика заглядывали к Зинаиде Фёдоровне, делились с ней наболевшим, спрашивали непонятное, а она нам рассказывала о своих первоклашках и о том, чем новая программа отличается от старой. Даже Берта, Наташа и Марина часто меняли свой маршрут следования домой, чтобы зайти к первой учительнице.

 

У брата, тем временем, интерес к учёбе резко возрос. Он регулярно посещал факультативные занятия, рылся в различных учебниках и даже агрессивность по отношению ко мне значительно убавил. Но вечерами Эдика по-прежнему не было дома, а однажды Валя мне сообщила, что, когда она шла с тренировки, видела его с какой-то девушкой.

Как-то пришёл Эдька из школы пораньше и, застав меня дома одну, поинтересовался:

- А где мама?

- В Районо ушла. Её директор просил какие-то бумаги туда отнести.

- Во, классно, - обрадовался брат, - тогда я сейчас убегаю в кино.

- Ты чё, Эдь? А уроки?

- Вечером сделаю.

- Ты сегодня вечером дома будешь? – удивилась я.

- Ну, если сейчас пойду в кино, то вечером буду сидеть дома. Только ты знаешь, что? Лучше не говори маме, что я в кино.

- А что же ей сказать?

- Скажи, что мы с тобой не виделись, и ты не знаешь, где я.

- Ну-да, а портфель твой? Или ты его с собой возьмёшь?

- Пусть думает, что тебя дома не было, когда я из школы пришёл. Могла же ты в конце-концов у Гали или Вали сидеть?

Я давно уже заметила, что Эдька стал какой-то другой, тем не менее, столь дружеский тон и желание сделать меня своей сообщницей, немного ошарашили. Взволнованно сглотнув от оказанного мне доверия, я негромко согласилась:

- Ладно, скажу, что на велосипеде каталась, - однако, задумавшись о последствиях, добавила, - но она ж потом всё равно тебя спросит, где ты был.

- А я потом что-нибудь придумаю, - улыбнувшись, подмигнул мне брат уже в дверях.

 

Маня, вернувшись, про Эдьку ничего не спросила. Суетливо собрав сумку и быстрыми движениями затолкав в себя еду, она убежала на работу. Брат вернулся, когда Борис заканчивал ужинать.

- Я уроки буду делать часов до двенадцати, потому что мы весь день металлолом собирали, а нам сегодня много задали, - посчитал он нужным, с порога предупредить отца, ярого сторонника строгого режима дня.

- Сколько бы вам ни задали, день свой надо планировать так, что бы времени хватало на всё. Спать же, ты обязан ложиться вовремя, - строго и недовольно ответил Борис, вставая из-за стола.

- А что я мог сделать? Нас только что отпустили.

- Кто, это, вас только что отпустил?

- Ну, с Комитета комсомола. Активисты, там, одни, они ответственные за сбор металлолома в нашей школе, - Эдька стоял посреди комнаты немного растерянный и, похоже, уже жалел, что затеял этот разговор.

- А им, что, уроки делать не надо? – продолжал рычать отец.

- Откуда я знаю? Они вообще из другого класса, из девятого.

- Ты что, хочешь сказать, что в девятом классе уроков не задают?

- Задают. Но нам ещё и билеты учить надо...

- Так вот, объяснили бы тем девятиклассникам, что вам еще билеты учить надо. И не они, а вы должны были решать, когда вам уходить. Ладно, времени мало осталось, иди, занимайся, но что б это было последний раз, - произнёс Борис свою заключительную речь и направился в зал, включать телевизор.

 

- Ты разве не ходил в кино? – спросила я брата шёпотом.

Его внешний вид, слишком чистый и аккуратный, явно не соответствовал сбору металлолома.

- Тихо, ты, - оглянувшись на дверь, одёрнул меня Эдик, потом также шёпотом пояснил, - наш класс сегодня металлолом собирал, поэтому нас раньше с уроков и отпустили. Но я там отметился и смылся. Я человеку одному обещал в кино сходить, индийский фильм посмотреть. Вот только не рассчитал, что две серии.

Насколько мне было известно, Эдик не любил индийские фильмы, и если б меня до этого спросили, что выберет мой брат: сбор металлолома или тот самый индийский фильм, я бы, не сомневаясь, ответила, - первое. Но он был в кино не один. Интересно, кто или что заставило Эдика совершить такой подвиг?

- Эдь, а какому человеку ты обещал? – поинтересовалась я, - С вашего класса или Митьке?

- Нет не с нашего. Зачем тебе? Всё равно не знаешь, - Эдик как-то странно и загадочно улыбнулся.

- Эдь, а если б вас сегодня раньше не отпустили? – выпустила я наружу своё любопытство, пользуясь моментом, что брат со мной откровенен.

- Тогда бы мы этот фильм в клубе посмотрели, но его там только недели через две крутить будут. Всё, отстань. Нам, правда, сегодня много задали.

 

В воскресенье мать пришла с базара позднее обычного. По радио к тому времени уже даже передача «КОАП» закончилась.

- Я по толчку прошлась, - объяснила она свою задержку. - Не Новороссийск, конечно, но много чего интересного есть. Вот, например, - Маня полезла в сумку и, достав оттуда свёрток, протянула его Эдику, - плащ тебе новый купила. И размер, и цвет точно такой же, как у того, что ты потерял. Правда, этот на десять рублей дороже.

- Спасибо, - поблагодарил Эдька, натягивая на себя новую вещь, - а я думал, что после истории с тем плащом, ты вообще мне уже ничего никогда не купишь.

- Да, ладно уж, - Маня снисходительно махнула рукой, - щеголяй этот год. Потом в армейской одежде много не нащеголяешься. Хоть будет тебе там, в казарме, что вспомнить. Может, лишний раз и письмецо матери напишешь.

- А если в институт поступлю, ты у меня тогда этот плащ заберёшь? – насмешливо спросил Эдик.

- Если поступишь, то я тебе ещё три плаща куплю, - пообещал Борис.

- Зачем мне три? Мне, как-то, и одного хватит, - улыбнувшись, помотал головой Эдька.

- А чего ж ты хочешь?

- Хочу мотоцикл «Яву», - сказал он, смеясь, и сняв плащ, повесил его на вешалку.

- Хорошо, - глаза Бориса азартно заблестели, - если, вдруг, поступишь в институт, я куплю тебе «Яву».

Брат расхохотался:

- Па, а ты не боишься, что я всё-таки поступлю? Придётся, ведь покупать.

- Не боюсь, - уверенно ответил Борис. – Поступишь – мотоцикл за мной.

Как жаль, что девчонок в армию не берут, подумалось мне. Может быть, тогда тоже плащ получила бы, да ещё и такого цвета как у Саши Завяловой... Интересно, а что мне отец пообещает, когда я буду поступать в институт?

 

Солнце уже скрылось где-то за горизонтом, оставив после себя недолгие сумерки. Капризно хлопнула калитка, и я увидела, как, неспеша переставляя ноги, к дому приближалась Манина сотрудница, учительница русского языка и литературы. Маня всегда утверждала, что она хороший преподаватель и интересный собеседник, но из всех коллег матери, эта мне почему-то была наименее приятна. Утешало лишь то, что наши с ней пути пересекались редко. Вот и сейчас, выглянув в окно, я готова была приход гостьи проигнорировать, но вдруг на руках у женщины заметила живой комочек.

- Эдь-Эдь!

- Отстань, - пробасил брат, склонившись над большой толстой тетрадью.

- Как хочешь. Я только хотела сказать, что к маме Вера Михайловна пришла и принесла щенка.

- Что? – тут же подскочил Эдик, забыв о своей занятости.

Мы оба выбежали во двор. Пёсик был такой же расцветки, как и предшественник: весь чёрный, а грудка и лапы – жёлтые. В честь покойного, он получил имя Полкан.

- Я займусь его дрессировкой, - заявил Эдька, - чтобы любил меня и уважал.

- Зачем тебе, Эдь? - не понимала я такого энтузиазма. – Ты, ведь, скоро уедешь.

- Ну, и что? Хоть и уеду, а он верным только мне останется.

- Это как?

- Радоваться каждый раз моему приезду будет. Ясно?

Брат погладил маленького Полканчика, а тот в ответ на ласку, прижался к ноге своего хозяина.

 

IV

 

Как правило, каждый год в конце сентября во всех классах проходили родительские собрания. Отец на них не ходил, ссылаясь на усталость, мать была занята на работе. Они расписывались, что оповещены, а Маня при удобном случае старалась встретиться с учителями, чтобы обсудить проблемы, касающиеся её ребёнка. Однако, когда Борис прочитал в Эдькином дневнике, что с родителями в присутствии директора школы будет обсуждаться подготовка выпускников к экзаменам, он изъявил желание, непременно пойти на это собрание.

- Это совсем не обязательно, - уверил его Эдик. – Ничего нового, кроме назиданий, что экзамены ответственный в жизни период, ты не услышишь.

- Так они там понимают, что это ответственный период? Тогда я, тем более, пойду и прямо при директоре спрошу, о чём они думают, когда десятиклассников привлекают к сбору металлолома.

Эдька вдруг побледнел и очень тихо промямлил:

- Ты чё, па? Металлолом мы только один раз собирали и больше нас не трогают.

- Не трогают сейчас, будут дёргать потом, если я этот вопрос не подниму, - категорично заявил отец.

Эдька понурый зашёл в детскую, и разговаривать с ним в тот вечер было невозможно. На другой день, вернувшись из школы, он обратился к Мане:

- Папа хочет ко мне на родительское собрание пойти. Уговори его не делать этого.

- Папа хочет к тебе на родительское собрание? – глаза Мани стали большими, а из рук вывалился нож, которым она до этого чистила картошку. – Что это на него нашло? Вспомнил к десятому классу, что ты ходишь в школу? Вовремя, нечего сказать. Что ж это он только в этом году спохватился? Ещё годик подождал бы – было бы в самый раз. Так ты, сынок, радоваться должен, что отец надумал тебе столько внимания уделить.

Эдька криво усмехнулся:

- Чему тут радоваться? Он с директором поругаться хочет. Наш класс, тут, недели две назад металлолом собирал, ну я потом долго сидел за уроками. Папе это не понравилось. А теперь представляешь, если он с Кириленко поругается, то тот на меня взъестся, причём не только на своих уроках истории и обществоведения. Да, и классручка от скандала не в восторге будет. А мне потом всё это расхлёбывать.

Маня удивлённо посмотрела на сына и засмеялась:

- Вот уж никогда не думала, что из тебя дипломат вырастет. Действительно, в десятом классе желательно избегать всяческих скандалов. Хорошо, я попробую с папой поговорить.

Отец в своих намерениях оказался слишком решительным, и всё свелось к тому, что Маня пообещала Эдику отпроситься у начальства на час и сидя рядом с Борисом на собрании, удержать его от лишних слов.

 

Придя с работы, отец быстро перекусил, вместо традиционно длительного ужина, и ушёл в школу. Эдька в тот вечер остался дома, но ходил надутый и психованный. Наконец, Борис вернулся. Брат тут же уселся за письменный стол и, вобрав голову в плечи, уставился пристальным взглядом в учебник физики.

- Ваш Кириленко типичный карьерист, - насмешливо и зло произнёс Борис, заглянув в детскую, - но всё-таки, по-моему, к сбору металлолома вас больше привлекать не будут.

Он направился в спальню, а Эдик, развалившись на стуле с самодовольной улыбкой, ещё долго листал книжки.

 

На другой день брат пришёл домой злой и, швырнув портфель, заявил Мане, что учиться больше не будет.

- Что случилось? – взволнованно спросила мать.

- Я же говорил, что нельзя было папу на собрание пускать! А теперь мне Кириленко грозит неудом по поведению. А с неудом, сама знаешь, в институт не берут! Значит, я всё равно пойду в армию. Тогда какого чёрта я должен сейчас учиться, если на тройки все экзамены и без подготовки сдать смогу?

- Но, послушай, отец твой вчера особо-то и не выступал... - Манины глаза округлились, на лбу выступили морщинки удивления. – Да, и Кириленко, хоть и рявкнул, что школа готовит не инженеров, а рабочий класс, но сильно не шумел. Сказал только, что таков приказ Райкома партии...

- Это он вам так сказал, - отчаянное выражение не покидало лицо брата, - а мне сказал, что маменькины сынки уйдут из школы с неудом по поведению, чтобы их в армии научили приказы выполнять.

- Вот скотина! – возмутилась Маня. – Но это же подло, сводить счёты с ребёнком.

- А я тебя, между прочим, предупреждал, что он такой.

- Ну, что ж, - мать глубоко вздохнула, - раз дело обрело такой оборот, ты остаёшься завтра дома, а я утром иду к Кириленко, забираю твои документы и перевожу тебя в третью школу.

- А меня туда возьмут? – в глазах Эдика блеснул огонёк надежды, хотя улыбка оставалась кислой.

- Ещё как возьмут! Я с тем директором очень хорошо знакома. Ты же помнишь, я там пару месяцев учительницу одну замещала. Так он после этого предлагал мне из вечерней школы в их дневную перейти, - гордая тень самодовольства легла вуалью на Манино лицо. - Но я не захотела, к вечерней уже привыкла.

 

- Эдь, - поинтересовалась я, когда мать вышла, - директор правда тебя сегодня ругал?

- Ну, да. Отец всё дело испортил. И зачем я, дурак, ему на подпись дневник тогда дал? Лучше бы мама расписалась. А тут, он поднял вопрос о металлоломе, и Кириленко сегодня с утра стал интересоваться, был ли я там. Комсорг наш доложил, что не был. Хорошо, хоть не сказал, что отметился и сбежал, потому что Кириленко понял, будто меня отец не отпустил. Потому и обозвал «маменьким сынком». Только смотри, никому не проболтайся.

Я понимающе кивнула, хотя в голове не укладывалось, почему, если держал дома отец, то Эдик, с точки зрения директора, сынок маменькин, и несмотря на это оскорбление, не отец, а мать завтра пойдёт в школу. Может быть, она пошутила?

- Ты теперь из-за этого готов в другую школу идти? – уточнила я у брата.

- А что ещё остаётся? Иначе у меня в аттестате будет двойка по поведению.

- А я бы тоже с удовольствием в другую школу перешла, или хотя бы в другой класс, - мечтательно изложила я свою позицию в этом вопросе.

Эдик посмотрел скептически:

- Что, поссорилась с кем-то?

- Нет. Мне наша Татьяна Даниловна не нравится, - и я стала рассказывать о том, что творится у нас в классе.

- А мама знает?

Я пожала плечами.

- Так расскажи ей всё. Может она завтра нас обоих из этой школы и заберёт.

- Или скажет, что я опять обезьянничаю.

- Может быть и так, - засмеялся Эдик.

 

Перевести сына в другую школу у Мани не получилось. Директор просто не отдал ей документы. Уверив что, плохой оценкой по поведению хотел мальчишку только припугнуть, он предложил инцидент забыть, и даже сказал что, Эдуарда Шнайдера надо «тянуть» на медаль. От медали мать отказалась, а Эдик на другой день спокойно пошёл в школу, но вернулся раньше меня.

- Ваш класс сегодня снова собирает металлолом? – поинтересовалась я.

- Да, нет. Меня милиционер с уроков забрал.

- За что-о-о?

- Дура. Не за что, а для чего. Мы с ним в двадцать первую школу ездили, пацана искать, который мопед мой стырил. Между прочим, на настоящем милицейском мотоцикле ездили, - Эдькины глаза заблестели, как это бывало, когда он рассказывал какой-нибудь приключенческий фильм. - Тебе даже стоять рядом с таким мотоциклом, не позволят. Там ещё рация была подключена...

- Эдь, а пацана того вы нашли?

- Ну, да. Правда, не сразу. Я думал, что дурак этот уже в девятом, а он в седьмом классе на второй год оставался, и теперь только в восьмом учится. Мы все девятые классы обошли, уже уезжать собирались, а тут перемена началась. Я его бац, и заметил. Он меня тоже узнал, а как увидел, что я рядом с милиционером, так сразу бац, и дёру дал. Мы с милиционером за ним. Уже возле туалета догнали. Милиционер ему бац-бац и руки за спину, а этот псих тут же реветь пустился.

- Эдь, а мопед он тебе отдал?

- Нет у него моего мопеда.

- Как, нет? Ты же говоришь, что его узнал.

- Ну и что? Они тогда на моём мопеде с другим пацаном покатались и выбросили.

- Куда? Может можно ещё пойти поднять? - Я не могла себе представить, как это можно выбросить такую большую вещь, как мопед.

- Он говорит, что с высокого обрыва в речку бросил.

- И что теперь?

- Ничего. Следователь сказал, что сначала попытается, там, на речке мопед найти, точнее то, что от него осталось, он, ведь, считай, больше месяца в воде был. Потом будет суд.

- Пацана того в тюрьму посадят?

- Для несовершеннолетних не тюрьма, а колония...

Суд состоялся через неделю. Мальчишку ни в тюрьму, ни в колонию не посадили, только взяли на учёт в детской комнате милиции, а родителей его обязали возместить нашей семье ущерб за испорченную вещь. Но поскольку вещь была уже не новая, Эдька больше года на мопеде ездил, то и вернули нам не полную стоимость, а только сто рублей. Разница была соизмерима со стоимостью моего велосипеда, но все утверждали, что эта история закончилась очень хорошо.

 

V

 

Участились осенние дожди, дни становились короче, ночи - длиннее, мое негативное отношение к учебному процессу росло. Всё усугубилось после того, как Татьяна Даниловна поменяла мне соседа по парте. До этого я сидела с двоешником Мишкой Гнатюк. В отличие от других неуспевающих учеников, на уроках его не слышно было не только, у доски – в силу своего характера, Гнатюк всегда был тих и безобиден. А за то, что благодаря моим подсказкам Мишка несколько раз миновал двойку, он подарил мне однажды импортную переводную картинку.

Женька Филиппов у Зинаиды Фёдоровны был обыкновенным хорошистом, не привлекающим к себе внимание ничем. Но в четвёртом классе он резко изменился. Поначалу Женька сильно дрался с мальчишками, пока синяк под глазом не украсил его физиономию на несколько дней. Потом он на перемене ставил подножки девчонкам, но мы старались обходить его стороной. Тогда Филиппов на уроках начал бить свою соседку по парте Олю Сбышек. Она со слезами на глазах жаловалась Татьяне Даниловне, а та всегда принимала одно и то же решение:

- Филиппов встань и постой.

Однажды в школу пришёл Олин папа и потребовал, чтобы Олю от Женьки отсадили.

- Почему сразу отсаживать? – недовольно проворчала Татьяна Даниловна. – Давайте поговорим с детьми, может, они просто чего-то не поделили...

- Разговаривать надо было раньше, - тихо, но отделяя каждое слово, ответил папа Сбышек. – Разговаривать надо было тогда, когда Оля неоднократно Вам жаловалась. Теперь же Вы этого бандита прямо при мне пересадите. А с тобой, - он чуть громче обратился к Филиппову, - я буду разговаривать один на один, если ты хоть на шаг приблизишься к моей дочери. Ты меня понял?

Женька, спрятав всё своё тело под парту и оставив сверху только голову, что-то невнятное промычал. Его новой соседкой оказалась Аня Глушко. Через день Анина мама появилась на пороге нашего класса. О чём они с Татьяной Даниловной беседовали, никто не слышал, но сразу же, после ухода родительницы, Филиппов занял место рядом со мной. До конца уроков он вёл себя вполне спокойно, и я подумала, что, может быть, удастся с ним подружиться. Но уже на следующий день, на уроке русского языка начались приключения.

- Фу-у, ты набздела, - прошептал Женька и заткнул свой нос.

Я внимательно осмотрела Филиппова, пытаясь понять, откуда такие умозаключения появились в его голове. Неприятный запах с нарастающей силой постепенно прояснял ситуацию, смешивая во мне брезгливое недовольство, удивление и смех.

- Ты пёрднул и не заметил, или ты специально свой пердёж мне подсунуть хочешь? – насмешливо спросила я соседа.

- Что? – прошипел Женька и его кулак приземлился на моё плечо.

Я схватила пару учебников, ютившихся на краю парты, потому что до этого лень было засунуть их в портфель, и треснула ими по голове Филиппова. Звук превзошёл мои ожидания, но не только мои. Татьяна Даниловна, сосредоточенно заполняющая журнал за своим учительским столом, испуганно подскочила, что вызвало громкий смех всего класса.

- Кто это сделал? – возмущённо спросила учительница.

Похоже, запах и до её стола докатился, прикинула я. Силён Филиппов!

- Шнайдер меня по голове книжкой ударила, - доложил Женька.

- А Филиппов меня кулаком в плечо...

- Встаньте оба и постойте! - крикнула Татьяна Даниловна так, что её лицо покрылось красными пятнами.

Я стояла, не находя ответ на вопрос, почему с точки зрения Таданищи стоять в классе, когда все сидят – это такое большое наказание. Конечно, немного скучновато, но ничуть не хуже чем переписывать с учебника бесконечное множество одинаковых упражнений. Однако Филиппов, на этот счёт, был другого мнения и, когда уроки закончились, подстерёг меня за углом.

- Ну что, попалась? Это я из-за тебя сегодня почти целый час стоял. Теперь держись.

Драться я не умела. Мои размахивания портфелем вызывали у Женьки лишь азарт, так что, мне от него досталось куда больше, чем ему от меня.

 

Учитывая, что сосед своё стоячее положение воспринимает, как наказание, в следующий раз я его книжкой по голове не била, а сразу же доложила учительнице. И снова после уроков Филиппов поджидал меня по дороге домой. Только шла я на этот раз не одна, а с Ренатой и Олей.

- Ну, что, Шнайдер, разберёмся? - приблизился он ко мне.

- Что тебе от неё надо, - Рената встала между мной и Женькой.

- Ничего. Бить я её сейчас буду, и пусть не думает, что если у неё есть старший брат, значит, я её боюсь. А ты если полезешь, и тебе врежу.

- Только попробуй, - Рената приняла воинствующую позу. – Ты один, а нас трое.

- Испугался! Да я вас всех троих щас раскидаю.

Женька уже замахнулся на Ренату, но вдруг схватил валяющийся на земле портфель и убежал. Через несколько минут нас обогнали мальчишки-старшеклассники.

 

Понимая, что старшеклассники в нужный момент появляться будут далеко не всегда, а Женька в ближайшем будущем вряд ли успокоится, я на другой день, ещё до начала уроков подошла к Татьяне Даниловне с просьбой меня пересадить.

- Кто здесь учитель, ты или я? – спросила она так, словно я стояла у доски с не выученными уроками.

- Вы.

- А раз ты знаешь, что учитель здесь я, то должна вести себя соответствующим образом. Не тебе, а мне решать, кому с кем в этом классе сидеть. Иди, займи своё место, и чтобы подобных заявочек больше не выдавала.

 

В тот день я шла после школы окольными путями и, постоянно озираясь по сторонам, старалась примкнуть к кому-нибудь из прохожих, а когда наконец-таки добралась домой, решила за помощью обратиться к матери:

- Мам, меня Женька Филиппов всё время бьёт. Скажи Татьяне Даниловне, чтобы она меня от него отсадила.

- Ещё чего? – взвизгнула Маня, - Ты там с кем-то из детей общий язык найти не можешь, а я должна идти к учительнице всякие разборки устраивать? Небось, дразнила его или насмехалась, вот и получила. Меня, за все годы моей учёбы в школе, ни один мальчишка пальцем не тронул.

- Мальчишки разные бывают. Кроме Женьки меня тоже никто не трогает. А Филиппов... Он сначала Олю Сбышек бил, потом Аню Глушко, теперь, вот, меня.

- Ну, отстал же он от тех девочек, значит и от тебя скоро отстанет, - аккуратно складывая помытую посуду в шкаф, поучительно ответила Маня, будто я рассказывала ей об улетевших на юг ласточках, и сомневалась, вернуться ли они.

- Но, мам, он отстал, когда их родители в школу пришли...

- Чего ты от меня хочешь? – Маня опять повысила голос, - Чтобы я, как мама вашей Ани, каждый день бегала, задницу Татьяне Даниловне лизать? Я не из таких!

- Тогда я завтра в школу не пойду, - с вызовом произнесла я, вспомнив, как сравнительно недавно, Эдик швырял портфель лишь из-за того, что директор его отругал.

- Что-о? – лицо Мани приняло овальную форму, - Ты не пойдёшь в школу? Вот, только попробуй! Слышишь меня? Только попробуй, не пойти в школу!

- И что тогда? - поинтересовалась я, желая знать, к чему готовиться.

Маня пару секунд смотрела на меня молча, а потом закричала так, что мне казалось, слышала её не только я, но и, жившая на соседнем квартале, Татьяна Даниловна:

- Ты как со мной разговаривать стала? Это что за заявочки? Хочешь знать, что тогда? Так я тебе покажу, что тогда!

Она, ещё долго размахивая руками, выдавала ничего не объясняющие фразы, а потом вдруг, так и не ответив на мой вопрос, остановилась и, схватив наполненное помойное ведро, покинула веранду.

 

Чуть больше недели я с Женькой в школе воевала, отсиживаясь после уроков в туалете, пока мой враг не исчезал со школьного двора. Но однажды мне всё это надоело. Умышленно задержавшись за завтраком, я вышла на улицу, когда основная масса школьников уже по ней пробежала. Мысли о том, что лучше, речка или парк, играли ведущую роль в картинках моего воображения. Потом пришлось напрячь свою фантазию и придумать ещё пару мест, где можно провести время вместо занятий в школе.

- Ты что, сегодня тоже проспала? – меня догнала Наташа Петрова.

- Да, нет. Просто, не хочу сегодня в школу идти.

- Только сегодня? - Наташа усмехнулась. – Я в этом году вообще туда ходить не хочу. Как представлю себе рожу этой Таданищи...

- Ты-то, хоть, с Алябьевым сидишь. А он не дерётся.

- А тебя Филиппов тоже, как Ольгу и Аньку бьёт?

- Чем я от них отличаюсь?

- Ну, так, пусть и твои родители с Таданищей поговорят. По-моему ему лучше вообще сидеть одному.

Какое-то время я шла молча, потом решилась признаться Наташе, что к моим жалобам мать отнеслась равнодушно.

- Меня мама тоже иногда не понимает, - сочувственно кивнула головой Наташа, - на той неделе даже ремнём отлупила. Но вообще-то, знаешь, - добавила она задумчиво, - если кто-нибудь другой меня хоть пальцем тронет, мама этого человека убьёт. Это я точно знаю.

- Тогда тебя надо будет посадить с Филипповым. Твоя мама его однажды убьёт, и больше нас, девчонок, никто трогать не будет, - пошутила я.

- Не-е. Лучше не надо, а то посадят мою маму за убийство в тюрьму, а мне, хоть она и хватается порой за ремень, всё-таки без неё плохо будет, - посмеиваясь, отреагировала на мою шутку Наташа.

Мы приблизились к школе.

- Ладно, ты иди, - предложила я подружке, - а я, наверное, в парке погуляю.

- Так ты, что, насчёт школы серьёзно говорила? – она остановилась, и светлые реснички быстро замелькали на фоне её голубых глаз. – Разве ты не пошутила?

- Какие уж тут шуточки, - глубокий выдох вырвался из моей груди.

- А если тебя директор поймает?

- Тем лучше. Расскажу ему всё, пускай тогда Женьку к директору вызывают. Может и Таданище заодно достанется.

- А если мама твоя узнает, что ты не была в школе и отлупит тебя?

- Может быть, - согласилась я, вспомнив Манины вопли и угрозы, - но, если приду в класс, меня после уроков отлупит Филиппов. Какая разница, кто?

- Слушай, так ты, что, вообще больше в школу ходить не будешь? – Наташа посмотрела на меня так, словно я стояла в вагоне поезда на Владивосток.

- Ну, почему же? – Наташино удивление показалось мне забавным, и я улыбнулась, - Ещё сегодня, примерно к середине четвёртого урока приду. Приду и при всех скажу, почему прогуляла. Тогда Таданища точно мою маму вызовет. А если и после этого не пересадит, то я снова прогуляю. И буду делать это до тех пор, пока Филиппов не окажется один на задней парте.

Последнюю фразу я сказала просто так, для красоты ситуации. На самом же деле, мне было абсолютно всё равно, кто будет следующей жертвой Филиппова. Главное, чтобы меня он оставил в покое.

- Све-е-ет, - пропела Наташа, - а давай ты всё это завтра сделаешь. Звонок уже давно прозвенел и мне как-то страшно одной опаздывать.

- А чего там бояться?

- Хорошо тебе говорить. Ты, вон вообще в школу не идёшь. А я Таданищу, между прочим, боюсь, даже если она молчит. А когда орёт, так мне всегда в туалет хочется.

Вспомнив, как часто Петрова на уроках отпрашивалась выйти, я засмеялась:

- Ну и что? Тебе же не бежать из большого здания. Туалет-то напротив. Пусть Таданища себе кричит, а ты сбегаешь, сделаешь своё дело и вернёшься. Она, как раз к тому времени кричать перестанет.

- Хитренькая ты какая. Сама-то ты при этом не будешь присутствовать, - Наташа вдруг взяла меня за руку и моляще посмотрела в глаза, - Све-ет, ну я тебя очень прошу. Ну, пожалуйста. Давай сегодня опоздаем вместе.

- Нет, Наташ, я не могу. Я же тебе объяснила – там Филиппов.

- А ты ему, как тогда, по башке книжками дай.

- Ага. А после уроков он мне по башке даст.

- Не даст, Свет, я тебе обещаю, не даст. Я вместе с тобой домой пойду и Валька с нами. Хочешь, мы Алябьева с собой возьмём? Он у меня уже три раза домашнее задание списывал, пускай теперь отрабатывает. Свет, ну, пожалуйста, давай в класс вместе войдём.

Я хотела наотрез отказаться, но, встретившись с Петровой взглядом, поняла, что она действительно чего-то панически боится.

- Наташ, а если я с тобой пойду, тебе, что, уже не так страшно будет?

- С тобой - совсем не страшно.

Я окинула себя взглядом, сравнила свой маленький рост с Наташкиным и, не поняв, чем же именно внушаю подруге уверенность, решительно направилась к классу и дёрнула дверную ручку. Каково же было наше с Наташей удивление, когда мы не увидели за учительским столом никого!

- А где Таданища? – растерянно спросила Петрова.

- Её ещё не было, - прозвучал ответ с третьей парты.

- Так может она заболела и вообще сегодня не придёт? - счастливо просияла Наташа.

- Ну, ты и размечталась! - на этот раз ответили ей сразу несколько голосов.

- Почему так шумно? – раздался недовольный голос Татьяны Даниловны, появившейся наконец-то на пороге класса. – Если я где-то задержалась, то это не даёт вам права бездельничать и разводить здесь базар. Сейчас у нас по расписанию урок русского языка. Вчера мы остановились на двадцать третьей странице. Вот открывайте учебники и работайте дальше.

- Так учиться можно и без учителя. Зачем тогда в школу ходить? – тихо проворчала я, рассчитывая на уши, впереди сидящей, Ренаты.

- Вот я Таданище расскажу, что ты здесь говоришь, - отреагировал на мою фразу Женька.

- Можешь не стараться. Я сама к ней на перемене подойду.

- Если вздумаешь на меня жаловаться, после уроков встретимся.

- А ну-ка, тишина в классе, - прикрикнула учительница.

 

Прозвенел звонок, все выбежали на улицу, а я подошла к столу Татьяны Даниловны.

- Чего тебе, Шнайдер? – спросила она, листая какую-то методическую книжку.

- Я хотела сказать, что если Вы сегодня нас с Филипповым не рассадите, то завтра я в школу не приду.

- Ты что, завтра заболеешь?

- Нет, я просто не приду.

- Ты хочешь прогулять уроки?

Я промолчала, не зная можно ли назвать мою затею прогулом.

- Ну, что ж, - учительница захлопнула книжку и посмотрела на меня сквозь толстые линзы очков, - имей в виду, если ты прогуляешь уроки, то я вызову сюда твоих родителей и ты вместе с ними пойдёшь к директору. Хочешь оказаться в кабинете директора? - она повысила голос.

- Хочу, - искренне призналась я, полагая, что только таким путём можно решить вопрос, - и Вы, Татьяна Даниловна, пойдёте вместе с нами. Вызывайте моих родителей, только напишите мне об этом в дневник или передайте им записку, а то они мне не поверят.

Предъявляя такие требования, я хотела лишь ускорения процесса, но Татьяна Даниловна вдруг побледнела и, стукнув ладонью по столу, прикрикнула:

- А ты меня директором не запугивай! Пугать она меня будет! Соплячка такая!

Из взрослых, с кем до этого приходилось иметь дело, соплячкой меня мог назвать только отец, да и то, за всю мою жизнь он позволил себе, произнести столь обидное слово, раза два или три. Услышав это из уст Таданищи, я почувствовала себя незаслуженно оскорблённой, и на глаза навернулись слёзы, которые каким-то чудом удавалось держать застывшими. Учительница же, дрожащими почему-то руками, вновь открыла методическую книжку.

- Шнайдер, выйди из класса. Сейчас перемена, ты должна быть на улице, - сказала она, не глядя на меня.

Я хотела воспротивиться, но почувствовала, что в присутствии Таданищи слёзы удержать больше не смогу и выскочила. После звонка, голова моя работала над тем, что произведёт больший эффект: уход после этого урока или полное отсутствие на следующий день. Женька оторвал меня от этих размышлений, больно наступив под партой на ногу. Я хлопнула его книжкой по башке но уже не очень громко, и тут же неспеша стала собирать портфель, приняв окончательное решение, уйти сегодня.

Татьяна Даниловна, уставившаяся до этого в журнал и, казалось бы, ничего не видевшая и не слышавшая вокруг, резко поднялась. Посмотрев в нашу сторону, она громко сказала:

- Филиппов! Ну-ка собрал свои вещи и сел в третьем ряду на последнюю парту. Один будешь сидеть, раз ты у нас такой!

Я поймала на себе взгляд Наташи Петровой. В глазах, цвета бездонного неба, отражалось удивление вперемешку с восторгом, как будто вместо меня в классе сидел сам Старик Хоттабыч.

 

По дороге домой мне уже ничто не угрожало, Женька проявлял агрессивность почему-то только к соседкам по парте. Тем не менее, возвращались мы после уроков большой компанией.

- Ну, ты, Светка, и молодец, - певуче произнесла Наташа Петрова, - я бы ни за что так не смогла.

- Как, так? – удивилась я.

- Ну, без мамы заставить Таданищу сделать всё, как ты хочешь. Я же видела, ты с ней на перемене разговаривала.

Но, ведь дверь была закрыта, вспомнилось мне. Так, Наташка подглядывала и подслушивала? Возможно, и не только она... Хорошо всё-таки, что мне удалось не разреветься, подумала я, потому что не любила, когда мои слёзы кто-нибудь видел.

- Ты бы тоже так смогла, - уверила я Петрову, - если бы мама отказалась тебе помочь.

- Не знаю, - с сомнением ответила она, - мне мама ещё никогда в помощи не отказывала.

- Наташка права, - очень серьёзно произнесла Оля Пшеничная. – У Ольги папа приходил в школу, у Аньки – мама. А ты взяла и сама справилась, да ещё и так, что Филиппова больше ни к кому не подсадили. Сильная ты всё-таки Светка!

 

Согласно прочитанным книгам и просмотренным фильмам, а также тому, что сказали девчонки, следовало, что я могу собой гордиться. Сильная, сильная, сильная - стучало ритмично сердце в моей груди. На столько сильная, что даже подружки завидуют! Эдька тогда не смог сам разобраться с директором, а я с Таданищей смогла. Я сильнее, чем Эдька! Из таких сильных, как я, наверное, Герои Советского Союза получаются! Всё это многократно твердила я себе на протяжении обеда и сидя за уроками. Однако чем дольше повторяла, тем сильнее внутри меня росло чувство неуверенности страха и даже какого-то отчаяния. А когда мать ушла на работу, оставив меня наконец-то в доме одну, я в полный голос разревелась, не сдерживая ни всхлипов, ни рыданий, и даже не пытаясь себя успокоить. Я плакала, потому что была уверенна: такими сильными должны быть только те дети, у которых нет родителей. А если эти родители есть, они обязаны вести себя, как Анина мама, а ещё лучше – как Олин папа.

 

VI

 

У Мани подготовка к урокам с каждым годом занимала всё меньше времени, но она теперь очень часто по поручению директора посещала Районо. Даже Борис обратил на это внимание:

- Тебе не кажется, что твой Пётр Петрович тебя просто эксплуатирует? В конце-концов посещать Районо – это работа директора или завуча.

- Но, он зашился у нас в школе с бумагами, а завуч последний год до пенсии дорабатывает. Ему уже ни до чего дела нет.

- Так они что, тебя на его место метят? – Борис довольно ухмыльнулся.

- Да, ну, Борь, брось. Его место займет Клавдия Филипповна. Она и постарше меня, и в этой школе дольше работает.

- Тогда почему не она, а ты на побегушках?

- Боря, не преувеличивай. Ни на каких я не на побегушках. Потом в Районо будет ходить Клавдия Филипповна. Но сейчас мы ждём оттуда комиссию. Понимаешь, тут надо максимальную дипломатичность проявить. А она у нас женщина уж чересчур прямолинейная. Ещё не начальство, а дело всё испортить может. Вот в следующую среду, даст Бог, благополучно комиссию примем, потом также благополучно выпроводим... Больше я в том Районо и не покажусь.

В среду довольная Маня доложила Борису, что комиссия сильно не придирается, долго не задержится, но в субботу все учителя должны прийти вечером в школу, чтобы накрыть стол.

 

Уходила мать с большой сумкой, в которую аккуратно сложила всякие соленья и испечённый ею бисквитный рулет. Вернулась - раскрасневшаяся, с обострёнными чертами лица, небольшие зелёные глаза имели красноватый оттенок, что свидетельствовало о недавнем наличии слёз.

- Ты представляешь, эта Клавдия Филипповна – полнейшая идиотка! – Заглядывая Борису в лицо, как бы ища там поддержки, жалобно пропела Маня. - Я передать тебе не могу, что она там устроила. А ведь сначала всё было так хорошо. Как положено, выпили, закусили. Те, кто курит, вышли на свежий воздух, мы с инспектором Ворониным вдвоём в свободном классе беседовали. У него сын в этом году в МГУ поступил. Так он мне много чего интересного рассказывал, и по подготовке, и насчёт вступительных экзаменов. А эта дура влетела к нам какого-то чёрта, и чуть ли ни с пеной у рта, такой крик подняла, - мать почему-то заплакала.

- А что ей от вас надо было? – сердито спросил Борис, словно на месте Мани сидела виновница её слёз.

- Откуда я знаю? Она нас в аморальном поведении обвиняла, и это, притом, что мы вообще за разными партами сидели, - сквозь ладони, закрывающие лицо, продолжая плакать, ответила Маня.

Борис какое-то время пристально смотрел на плачущую со всхлипами и завываниями жену, потом спросил:

- А кто кроме этой Клавдии Филипповны видел, что вы сидели за разными партами?

Маня внезапно плакать перестала, и хотя по щекам её продолжали течь слёзы, она достаточно твёрдым голосом ответила:

- В том-то и дело, что никто. Теперь на меня весь коллектив косо смотрит, даже директор. Она это специально подстроила, померещилось на старости лет, что я ей дорогу в карьере перейти могу. Дура! Она думает, что если с инспектором поругалась, так теперь её почести ждут. А ведь должность завуча в Районо утверждается.

Маня замолчала. Борис тоже молчал, только, несмотря на не очень яркий комнатный свет, зачем-то щурил глаза.

- Ну, что ж, - наконец-то нарушил он тишину, - Мишу я тебе тогда простил, будем считать, что поверил. Но если окажется, что ты меня сейчас обманула, выгоню тебя из этого дома и не посмотрю, что мать двоих детей.

Воспользовавшись отсутствием Эдьки, я сидела за письменным столом и делала вид, будто читаю книжку. На самом же деле, мой взгляд время от времени выхватывал облики родителей, и я внимательно прислушивалась к необычному разговору. Моё воображение вырисовало большой класс и в разных его концах две одинокие фигурки: Манина и какого-то инспектора Воронина. Его сын представлялся мне очень умным, Клавдия Филипповна казалась по характеру подобием Люськиной подруги, Нинки. А из последней фразы Бориса, совсем непонятно было, в случае обмана Маня должна будет одна покинуть дом или вместе со мной и Эдиком? Даже внутри себя, я не бралась судить о том, насколько правдив рассказ матери, но, зная её пристрастие к вранью, никак не могла уяснить, почему только сегодняшняя история может решить её судьбу. Справедливо было бы собрать всё, ею рассказанное на протяжении многих лет, а потом сравнить, чего больше: обманов или честных откровений. И вообще, если он собирался выгонять Маню за то, что та сказала неправду, причём здесь двое детей? Мои мысли ещё больше запутались в клубок недоумения, когда прозвучал ответ матери отцу:

- Знаешь, что тебе на это скажу? Ты своей смертью не помрёшь. В один прекрасный день ты умрёшь от ревности. Сам бы подумал, если б я была в чём-то грешна, стала бы я сейчас тебе здесь всё в подробностях рассказывать?

 

Через неделю инспекторская проверка посетила и нашу школу. Посторонние люди сидели за последними партами очень тихо, и если бы ни лёгкое оживление, вызванное тем, что Татьяна Даниловна вставала из-за учительского стола чаще обычного, о комиссии можно было бы забыть. Лишь на третьем уроке, когда Аня Глушко держала ответ по природоведению, сухощавая дама с каменным лицом и сооружением на голове в виде старомодной причёски, её оборвала, попросив, как когда-то Зинаида Фёдоровна, рассказать всё своими словами. Отвыкшая от подобных замечаний отличница, замолчала, а потом вдруг расплакалась.

На перемене Аня всем нам говорила, что Зинаида Фёдоровна просто к ней придиралась, а теперь комиссия придирается к Татьяне Даниловне, потому что она им чем-то не понравилась.

 

После уроков большинство девчонок, даже те, кому это было не по пути, изъявили желание, зайти к Зинаиде Фёдоровне. Только Аня Глушко, выходя из класса, решительной походкой направилась к себе домой. Около десятка наших мальчишек брели сзади нас, изредка над кем-нибудь посмеиваясь, но кода мы повернули к филиалу, они пошли следом.

- Ой, сколько вас много - удивилась учительница. - Как же я всем вам рада! Ну, рассаживайтесь, рассказывайте. Что-то у вас сегодня произошло?

Многоголосье оповестило её обо всём, случившемся в этот день, даже инспекторша с забавной причёской была очень образно описана при помощи рук и мимики Мишки Гнатюка.

- Аня-Аня, - сокрушительно произнесла Зинаида Фёдоровна, когда староста класса Юля Никитенко закончила рассказ об уроке природоведения, - ладно бы не умела, но ведь, вспомните, ребята, в конце прошлого года, как Аня красиво «Каштанку» пересказала. Что ж это Глушко опять за старое взялась.

- А она теперь считает, что вы все три года к ней придирались, - доложила Рената.

Учительница улыбнулась, только улыбка была какая-то грустная.

- Какие же вы ещё дети. Ну, и с какой стати я должна была к ней придираться? У неё, что две головы или четыре ноги?

Мы засмеялись.

- Да, дура она! – убедительно заявил Петька, - Вы ЗинФёдрна не обращайте на неё внимание. Мы все-все жалеем, что Вы от нас ушли. Даже я, хоть Вы мне и двойки ставили, и маму мою в школу вызывали...

- Петя, - строго сказала учительница, - ты не должен свою одноклассницу называть дурой, даже если тебе в её поведении что-то не нравится. А то, мы с вами так до многого договоримся.

- А её всё равно здесь нет, - фыркнул Петька.

- ЗинФёдрна, а мне Тада..., ой, Татьяна Даниловна сегодня за классную работу четвёрку поставила, - сменила тему разговора Берта. – Она мне два слова подчеркнула, а я в учебнике посмотрела, они оба правильно написаны. Я три раза проверила.

- Надо было подойти к Татьяне Даниловне и спросить, в чём там дело, - поучительно сказала Зинаида Фёдоровна.

- Я подходила, а она со мной разговаривать не захотела.

- Татьяна Даниловна не любит, когда к ней с такими вопросами подходят, - поддержала Берту Юля. – Она мне раньше тоже слова подчёркивала и ничего не объясняла. А потом, когда моя мама к ней пришла, она сказала, что просто ошиблась и больше не подчёркивает. Я даже теперь иногда специально ошибки делаю, и всё равно не подчёркивает.

Кто-то тихо хихикнул, а Зинаида Фёдоровна слегка покачала головой.

- Ну, ты, Юля, давай не преувеличивай, - добродушно сказала она, - Напридумывать историй, ты у нас много можешь, я тебя знаю. Ане бы Глушко, хоть кусочек твоей фантазии. Берта, дай-ка мне свою тетрадь.

 

Учительница внимательно рассматривала Бертину писанину, потом задумчиво произнесла:

- Да, действительно, эти два слова у тебя правильно написаны. Но, смотри, - она развернула тетрадь к Берте, - вот здесь и здесь ты пропустила запятые.

- Ой, и правда! - Воскликнула Берта. – А почему ж тогда Татьяна Даниловна тут ничего не подчеркнула.

- Я думаю, - медленно ответила Зинаида Фёдоровна, - она поставила тебе четвёрку, чтобы ты потом этот текст внимательно прочитала и сама нашла свои ошибки. Но я хочу сделать тебе замечание. Ты, ведь, когда писала всё это, не старалась. Хотелось побыстрее закончить, не так ли?

- Откуда Вы знаете? – залилась краской девчонка.

- Буквы у тебя «польку-бабочку» танцуют, - пояснила учительница, и все улыбнулись уже немного забытому выражению.

- А я тоже сейчас почти никогда не стараюсь, - гордо заявила Рената, - потому что Татьяна Даниловна мне не нравится.

- Нет, - снова, грустно улыбнувшись, сказала Зинаида Фёдоровна, - так я вас за три года ничему и не научила. Ренаточка, ты ведь учишься не для Татьяны Даниловны, ты учишься для себя. Вы все учитесь, чтобы быть умными и грамотными, а если учиться только наполовину, то так и вырастите полуграмотными.

- А также полоумными, - добавила я, и мои слова потонули в новой волне смеха.

- А я, вот, всё равно не для себя учусь, - возразил Петька, - меня мать заставляет. Если б не она, я бы и в школу даже не ходил...

- Поверь мне, Петя – учительница погладила мальчишку по голове, - когда-нибудь ты скажешь ей за это спасибо. Пройдут годы, и ты этот наш разговор ещё не раз вспомнишь.

 

Покинув Зинаиду Фёдоровну, мы шли молча, каждый думал о чём-то своём. Мне вспомнилось, как неоднократно у меня в тетради были так же, как и у Берты сегодня, подчёркнуты правильно написанные слова. Поначалу, я к Таданище не подходила, поскольку была поглощена войной с Филипповым, а потом приблизиться к учительскому столу было настолько неприятно, что уж лучше получать незаслуженно сниженные оценки. Теперь же, после признаний Юли, стало ясно, победить учительницу можно только визитом матери. Однако я прекрасно понимала, этого оружия у меня нет.

 

VII

 

Погружённая в свои мысли, я не сразу обратила внимание на Эдика и Колю, о чём-то оживлённо беседующих во дворе. Лишь приблизившись, поняла - они ругаются.

- Какое твое дело? Чего ты ко мне пристал? – возмущался брат.

- Да, я тебе, как отец хотел...

- Видал я таких отцов, знаешь где? Припёрся тут, меня воспитывать! Иди, вон, свою дочь воспитывай. А мне советы, и без тебя есть кому давать. Я тебе не сирота, имею и маму и папу. А даже если б и не имел, то почему именно тебя я должен слушать? Кто ты мне такой?

- А я тебе сейчас скажу, кто я такой! - повертев по сторонам головой, прокричал родственник.

- Коля, умоляю тебя, прекрати! Иначе я прямо здесь что-нибудь с собой сделаю, - визгливо вмешалась в разговор, стоящая немного поодаль Маня.

- Скажи спасибо матери, - скривившись, произнёс Коля, и убрав движением головы упавшие на глаза волосы, направился к калитке.

Эдик забежал в дом. Перевернув портфель, он вывалил все учебники на стол, а потом нервными движениями начал их раскладывать.

- Будет меня этот придурок ещё жизни учить, - проворчал брат, непонятно к кому обращаясь.

Я чуть в ладоши не захлопала от радости. Наконец-то Эдька тоже понял, что Коля придурок. Но брат был сильно расстроен, и чтобы отвлечь его от мыслей о скандале, я спросила:

- А чё ты сегодня так рано из школы пришёл?

- Пацанов всех, как допризывников, в военкомат водили. На следующей неделе медкомиссия.

Тон брата был таковым, что я решила Эдьку в этот день больше не трогать. Мать тоже до самого ухода на работу к нему не подходила, но носила на своём лице такое выражение, что невозможно было понять: то ли она сердится на своего сына, то ли жалеет, то ли боится из его уст что-то услышать.

 

Несколькими днями позже, ещё до прихода Эдика из школы, на письменном столе красовалась предназначенная для него книжка, которую Маня взяла у себя на работе в библиотеке. Александр Куприн, «Рассказы», - выделялось золотистыми буквами на тёмно-зелёном потрёпанном переплёте.

- Мам, а мне можно её почитать, - спросила я у Мани.

Она загадочно улыбнулась, глядя куда-то сквозь меня.

- Можно конечно. Но тебе такое читать ещё рановато. Скорее всего, ты там ничего не поймёшь.

Я решила тайком от матери всё равно эту книжку прочитать, но интерес немного пропал, когда я услышала разговор Мани с Эдиком:

- Хочу заострить твоё внимание на одном рассказе. «Гранатовый браслет» называется.

В фильмах мне приходилось видеть, как солдаты, обвязавшись гранатами, кидались под танк. Именно такой гранатовый браслет вырисовался в моём воображении. Но я хоть и читала книги о войне, однако, не очень-то этой темой увлекалась.

 

После обеда, расположившись на диване, Эдик принялся за чтение, а через некоторое время подошёл к Мане:

- Прочёл, ну и что? Я подобные сентиментальности не люблю. Мне больше фантастика нравится. Там у вас в библиотеке ничего из области фантастики нет?

- Что-нибудь из фантастики? – уточнила Маня, - Хорошо, я с Людочкой посоветуюсь, может завтра и принесу. Но сейчас речь не об этом. Я просто хотела сравнить одного из героев с дядей Колей.

- Генерала Аносова?

- Да, нет. Другой персонаж.

После того, как прозвучало слово «генерал», у меня уже не было сомнений, что речь идёт о войне, и я пошла отмывать руки, которые нечаянно испачкала чернилами, когда прислушивалась к разговору. Чернильное пятно уничтожению не поддавалось, несмотря на использование всех видов моечных средств, включая щёлок. С мыслями «Рано или поздно само как загар исчезнет», я вернулась в дом. Эдик и Маня, сидели за столом друг против друга. У матери по бледному лицу проступали абсолютно белые пятна, брат загадочно улыбался. Оба даже не повернули в мою сторону головы, когда я проходила мимо.

- Ну, что ж, с вами всё понятно, - немного торжествующе произнёс Эдик.

- Почему с нами? – как-то совсем по-детски фыркнула Маня, - Я тебе ещё раз повторяю, мне его просто жаль.

- А я и говорю, мне теперь понятно, что ты его просто жалеешь, - брат криво усмехнулся.

Казалось, это не сын с матерью разговаривает, а отец великодушно прощает дочь за какую-то провинность, но хочет предупредить, чтобы она больше так не делала.

- Я очень люблю твоего отца, - почему-то, по-прежнему оправдываясь, произнесла Маня, - а к Колиным чувствам отношусь, всего лишь с уважением, и никогда не смогу быть к нему жестокой или грубой, как это себе вчера позволил ты.

- Он сам ко мне со своими нравоучениями полез, - жёстко ответил Эдик.

Картина случившегося прояснялась. Скорее всего, у Коли был на войне друг, который, обвязав себя гранатовым браслетом, бросился под танк. Коля же, испугавшись, так не поступил. Теперь его всю жизнь мучает совесть, а Маня из-за этого прониклась к нему сочувствием. Эдька же, наверное, накануне пренебрежительно отозвался об участниках войны, и Коля, на него накричал. А теперь брат усмехается, потому что внутри себя Колю, как труса осуждает.

- Он знает, как ты мне дорог, - продолжала тем временем беседу Маня, - и хотел с тобой подружиться. Думал, что ты к его замечаниям прислушаешься и зауважаешь. Ну, дурак он. Что поделаешь? Однако и дураки тоже имеют право на чувства.

- Имей в виду, - заявил Эдик, вставая из-за стола, - теперь ты у меня на крючке.

- Ничего себе заявочки! – Манин голос обрёл привычную интонацию. – Родной матери, чуть ли не угрожать. Я, видите ли, у него на крючке! И это после всего, что я для тебя всю жизнь делала и делаю. Но, ничего. Через годик пойдёшь в армию, тебя там не только Родину любить научат.

- А я не пойду в армию.

- Куда же ты пойдёшь?

- Я в институт поступлю.

- Надо же, - ухмыльнулась Маня, - но ещё весной ты твердил, что тебе институт не нужен. Ты же хотел в армию, потому что там бесплатно можно сдать на права.

- Раньше хотел в армию, а теперь не хочу. Там за два года может отпустят один раз на недельку домой, а может и нет. В институте же каникулы каждые полгода, и на праздники приезжать сюда можно.

- Во-от оно что, - почти по-кошачьи промяукала Маня. - Тебе не хочется надолго уезжать из Крымска? Я, кажется, догадываюсь, в чём дело. Ну, что ж... Мы с ней ещё не знакомы, однако, если ты из-за неё хочешь поступить в институт, она мне уже симпатична.

Мать благодарна армии за то, что Эдька ещё там не прослужив ни одного дня, уже стал сознательным и захотел поступить в институт, подумала я. Брат же почему-то от слов Мани, раскрасневшись, выскочил из дома.

Рассказ о герое-солдате прочитать мне не удалось. Маня, закончив разговор с Эдиком, положила книжку себе в сумку, а на другой день, как и обещала, принесла сыну фантастику. То что «Гранатовый браслет» остался вне зоны моего внимания, не сильно расстроило. Если даже Эдька, любитель военных баталий, был не в восторге, вряд ли бы меня это сильно заинтересовало.

 

После военкоматовской медкомиссии брат вернулся домой бледный и чуть ли ни со слезами на глазах сообщил, что у него плохая кардиограмма. Маня, выслушав сына, всплеснула руками и побежала к Белле Наумовне прямо на работу. Когда вечером пришёл Борис, направление в Краснодарский краевой кардиологический центр уже лежало на столе.

- Эдь, чё ты так расстроился? – спросила я брата. – Это же хорошо, что тебя медкомиссия забраковала. Ты, ведь, и не очень-то в армию хочешь.

- Ну, ты и ду-у-ура, - пропел своим басом Эдик, - я же с больным сердцем умереть могу. Что, по-твоему, лучше, быть здоровым и служить в армии или остаться дома, но через три года умереть?

Два дня подряд Эдик ходил с несчастным выражением лица и даже вечерами никуда не исчезал. Время от времени он хватался за левый бок, ссылаясь на острые боли. Однако в Краснодаре профессор уверил его и Маню, что жизни ничто не угрожает, а имеет место, в связи с интенсивным и неравномерным ростом организма, повышенная нагрузка на сердце, которая примерно через полгода пройдёт. После этого боли в левом боку Эдика прекратились, и вскоре он забыл, что с сердцем были какие-то проблемы.

 

VIII

 

Пока стояли жаркие дни, в качестве школьной одежды можно было носить пионерскую форму. Белая рубашка, правда, быстро пачкалась, но если я сразу после обеда её стирала, до вечера она успевала высохнуть. Однако было ясно, что выкручиваться так целый учебный год мне не удастся. Старая потёртая коричневая юбка, перешитая из школьного платья, навеивала тоску, выцветшие Эдькины байковые клетчатые рубашки, которые предстояло донашивать, тоже настроение не поднимали. Мои мысли терзали меня сомнениями. Убогий вид вызывал ощущение ущербности, полученной не понятно где, не понятно когда и не понятно за что. Хотелось от всего этого избавиться, но обратиться к Мане с требованиями или хотя бы с просьбой об обновке, означало нарваться на скандал. И всё-таки колебания качнули меня в сторону борьбы.

Я подошла к, готовившей обед, Мане. В такие моменты ей почему-то всегда нравилось моё присутствие, хотя от конкретной помощи она всегда отказывалась. От меня лишь требовалось, внимательно выслушивать речи о том, как на базаре всё подорожало, в магазинах ничего не достанешь, или о том, каким уважением Мария Эдуардовна пользуется у учеников, а начальство ценит её мнение.

- Мам, почему ты мне не хочешь новую форму купить? - решила я начать разговор, воспользовавшись паузой в её болтовне. - У нас у всех девочек есть школьная форма, только у меня нет.

Мать промолчала, не отрывая взгляд от своего занятия, как будто меня и не слышала.

- Мам, - напомнила я о себе.

- Ты сейчас очень быстро растёшь, - недовольно проворчала она, приравнивая своим тоном мой быстрый рост к непредвиденным пятнам на одежде.

- Ну и что? – в моей голове не укладывалась связь.

- А то, что, если сейчас тебе купить форму, то уже через пару месяцев она станет маленькой. Нашей семье не по карману каждые полгода выбрасывать по десять-двенадцать рублей.

- Но через полгода уже снова будет весна, и тогда можно будет опять носить пионерскую форму. Так что получается, не каждые полгода, а только раз в году. Ты, вон, Эдику уже через неделю новый плащ купила...

- При чём здесь Эдик? – мать возмущённо взвизгнула. – Эдику новый плащ купили, не потому что он из старого вырос, а потому что он его просто потерял.

- Так что, получается, если он плащ потерял, то не виноват, а если я выросла, значит, виновата?

- Что ты выдумываешь? Тебя разве кто-нибудь обвиняет в том, что ты растёшь? Я тебе разве сейчас сказала, что ты виновата? – она посмотрела на меня с каким-то возмущённым вызовом.

- Нет, не сказала, но форму покупать не хочешь. А я, между прочим, расту не быстрее других, потому что, как была самая маленькая в классе, так и осталась.

- С чего ты взяла, что я не хочу тебе её покупать? Просто, сейчас у нас нет денег. Эдик школу заканчивает, его к выпускному вечеру подготовить надо. И потом, он хочет в институт поступать. Не отправлять же его туда голым и босым. Можешь ты в конце-концов годик потерпеть и не требовать к себе повышенного внимания? Мы потом тобой займёмся, я тебе обещаю.

Мать дружески мне улыбнулась. И хотя Эдик, с моей точки зрения, был далеко не голым и не босым, я согласилась подождать. Правда, не понятно было, что мешало Мане одевать меня все предыдущие годы и почему в других семьях, где родители зарабатывали вдвоём столько же, сколько каждый из моих в отдельности, деньги на одежду для всех детей находились.

Поутру, убедившись, что белая рубашка так и не высохла, я напялила одежду с вечера приготовленную мне Маней.

 

Тёмно-серые тучи с утра затянули небо. Крупные капли, падая, пускали в лужах пузыри, предупреждая о длительности наступившего ненастья. Скучная обстановка в классе, усугубляясь монотонным шумом дождя за окном, вызывала сонливость настолько, что даже по дороге домой, разговаривать, было лень. Бросив на веранде зонт и небрежно скинув туфли, я побежала в детскую переодеваться. В доме было прохладно. Несмотря на то, что он обогревался, приобретённой Борисом по льготной цене, соляркой, форсунку отец зажигал лишь после официального объявления в городе отопительного сезона, даже, если температура воздуха в комнатах падала до пятнадцати градусов.

- Мам, мне уже холодно дома в ситцевом платье ходить, - обратилась я к Мане, в надежде, что она разрешит не вылезать из, так называемой, школьной одежды.

- Возьми синее платье, - отозвалась мать из соседней комнаты.

- Мам, ты что? Оно же мне ещё весной было маленькое.

- Это, если в город одевать, то маленькое, а дома его вполне носить можно.

Я послушно полезла в шифоньер, натянула на себя платье и, ещё не подходя к зеркалу, поняла, что вид у меня получился довольно-таки карикатурный.

- Не буду я его носить, - обиженно фыркнула я на мать, сосредоточенно проверяющую школьные тетради, - посмотри, из-под него даже трусы видно.

- Это ещё что за капризы? – вскочила она из-за стола и примостила руки на бёдрах, - То, ты мне кричишь, что в школу не пойдёшь, теперь тебя одежда не устраивает! Подумаешь, трусы видно. Яка барышня! Кто тебя тут дома видит?

- Ну, Эдик, папа...

- А то, им твои трусы нужны! Надо же, десять лет девчонке, а она уже условия ставит: то одену, это не одену... Соплячка такая!

Опять это обидное пренебрежительное слово. Такое впечатление, что взрослые договаривались между собой, как посильнее меня обидеть, подчёркивая мою незначительность и ничтожность на фоне столь ярких личностей, какими они себя считали. Но если, при Татьяне Даниловне удалось сдержаться, то здесь, слёзы ручьём потекли из моих глаз, и ничего кроме плача, выдать я уже не смогла.

- Стыдно стало? То-то же, - удовлетворённо произнесла мать и снова водрузила своё тело за стол с тетрадями.

 

Дождавшись на следующий день обеда, я как бы невзначай, слегка перевернула на себя тарелку с супом, радуясь, что мать приготовила жидкое блюдо, а не какое-нибудь мясо с гарниром, которое легко отряхнуть можно.

- Какая же ты неуклюжая! – воскликнула Маня, - Вчера только свежее платье одела, и вот, на-тебе – уже испачкала. Ещё не известно, отстирается ли.

- А не отстирается, так ничего страшного, меня же всё равно, дома никто не видит, - негромко пробурчала я.

- Грамотная становишься, как я посмотрю! Заставить бы тебя в этом платье ходить всю неделю, да самой смотреть противно. Иди, переоденься!

- Ну, и во что я должна переодеться?

- В шкафу все полки забиты, найди себе что-нибудь.

Я с удивлением уставилась на мать, потому что, знала, приличной домашней одежды у меня нет.

- Ну, чего смотришь? Слышишь, что говорю? Иди быстро переоденься! – повторила своё требование Маня.

 

Я прошла в спальню, открыла дверцу шифоньера. На моей полочке сверху лежали два байковых халатика. Это раньше они являлись халатиками, теперь же их вполне можно было назвать кофточками. Может надеть что-нибудь из Маниного? Но в её сорок восьмой размер можно было две Светки засунуть, ещё и место останется. Мои руки машинально потянулись к халатику. Он едва достигал на мне линии бёдер. Застегнув все пуговицы, я достала чулки, которые уже в прошлом году были короткими, и натянула их на себя. Они закончились чуть выше колен. Резинки от застиранных и кое-где зашитых рейтуз, чтобы прикрыть голые ляжки, пришлось опустить пониже. В таком виде я подошла к зеркалу, усмехнулась: даже не клоун.

Маня возилась на веранде. Мне казалось, что она сейчас начнёт кричать, топать ногами, размахивать руками или наоборот, весело расхохочется. Но мать, увидев меня, попросила сходить на огород и нарвать ей петрушки, словно, в моём виде ничего странного не было. Положив зелень на стол, я вышла во двор. Окинув меня взглядом, тётя Глаша усмехнулась, но ничего не сказала, а мне так хотелось, чтобы она позвала Маню и сделала ей замечание. Далее я пошла к Гале.

- Заходи ко мне, я сейчас дома одна, - предложила подруга, и внимательно осмотрев моё одеяние, поинтересовалась. - А ты чего это, так странно вырядилась?

Я, по возможности коротко, изложила ей свою проблему.

- Может ты и права, - задумчиво и очень серьёзно произнесла Галя, - Я бы, наверное, тоже так сделала, но уверенна, что меня мама в таком виде за калитку бы не пустила. Ты тоже смотри, никому так не показывайся. А то, знаешь, если тебя дразнить начнут, потом уже ничего не поделаешь, даже если нормально одеваться будешь. Я, вот, сейчас уже похудела, а меня, как дразнили жирной, так и продолжают. Только зря голодная целую неделю ходила.

Поболтав немного с Галей, я вернулась домой, а когда Борис скрипнул калиткой, побежала ему навстречу, чего уже давно не делала. Отец на мою внешность внимания вообще не обратил.

 

Прошло недели две. Следуя Галиному совету, я старалась, мозоля Мане глаза, пределы двора не покидать, пока не поняла, что тогда это уже не борьба, а примирение. Следующим шагом было решение, съездить в магазин. Казалось, что, если кто-то из посторонних меня увидит, то из-за столь неприличного вида, обязательно вызовет милицию. Но это не произошло, и я беспрепятственно вернулась домой. После этого мне пришло в голову, катаясь на велосипеде, как можно чаще, показываться у дворов Маниных коллег, но моя фигурка, в странном обличии, почему-то оставалась ими незамеченной, а может быть, просто, неузнаваемой. Наконец-то, проезжая по своей улице мимо мальчишек, я услышала:

- Светка, репитузы подтяни!

Я влетела во двор, с целью выдать Мане всю накопившуюся обиду и сказать, что по её милости, теперь меня на улице будут дразнить. Но именно в этот момент она находилась в глубоком раздумье, скрываемая деревянным домиком. Дожидаться её, с моей точки зрения было лучше всего в доме. Ещё не успела я с ногами поудобнее примоститься на диван, как со двора раздался громкий бас Эдика:

- Слушай, чего это твоя Светка семью нашу позорит? - закричал он на мать. – Кто позволил ей в таком виде на улице показываться? Пацаны там ржут, как кони, и на нас пальцем показывают.

Поначалу я внутренне обрадовалась, что Эдька отвязался на Маню вместо меня, но сердце сильно заколотилось, а в руках появилась мелкая дрожь, когда на весь двор раздалось Манино объяснение:

- Сыночек, я понятия не имею, в чём там та Света ходит на улицу. У меня дома куча дел, и мне просто некогда за ней следить. Вполне возможно, что она на себя что-то нелепое и натянула. Конечно, в её возрасте другие девочки уже перед зеркалом крутятся, а твоя сестра такая, что ей абсолютно всё равно, в чём она ходит.

Я выскочила на веранду, чтобы опровергнуть всё Маней сказанное, но она, не дав мне даже рот раскрыть, властно произнесла:

- Света, переоденься. А то, над Эдиком из-за тебя его друзья смеются.

- Что я должна одеть? – вырвался вопль отчаяния из моей груди. – То синее платье? Так оно не намного лучше!

- У тебя есть коричневое, - скептически улыбнулась Маня и достала из кушетки, играющей теперь роль сундука, вельветовое платье, которое однажды купила в магазине уценённых товаров.

- Но оно мне большое, - возразила я.

- А ты померяй, - приказала мать.

Наряд балохонисто повис на мне мешком.

- Вот видишь, - победоносно произнесла я, - оно мне ниже колен, и рукава длинные.

- Ничего страшного, - прикрикнула Маня, - рукава закатить можно, а то, что оно длинное, даже хорошо. Ты же не любишь, когда трусы видно.

В последних её словах я уловила нотки злой насмешки, но ничего сказать не успела, потому что мать, резко развернувшись, оставила нас с Эдькой вдвоём. Брат, пробежав глазами по моему облику, насмешливо прокомментировал:

- Сама виновата. Была бы, как все девчонки в твоем возрасте, так и отношение к себе имела бы другое. А раз ты такая дура, значит, позорься теперь в этом платье.

Он, надев светлую рубашку и пиджак, тоже меня покинул. Я уселась в детской на пол, прислонившись спиной к стенке. По телу бегали неприятные «мурашки», словно не платье на меня нацепили, а полную выгребную яму вывалили. В ушах стояла Манина фраза: «Над Эдиком из-за тебя его друзья смеются». А я? Получалось, меня, как человека вообще при этом не было. Просто так – неодушевлённое существо, имеющее какой-то внешний вид, не устраивающий Эдика. Я мысленно прокрутила в голове всё, что произошло за этот небольшой промежуток времени. Мой позорный вид должен был броситься в глаза чуть ли не половине города. Но почему люди молчали? Всё сводилось к одному ответу: так одеваться могла только сумасшедшая. У нас в городе была одна ненормальная, которая носила одновременно несколько юбок и меховой тулупчик даже летом. Конечно, ей никто не делал замечаний, так как, все знали о психическом её состоянии. Теперь, скорее всего, по городу ходят слухи, что в Крымске появилась ещё одна дурочка, то есть я. Мне даже плакать не хотелось. Почувствовав себя юродивой, я поняла, что не хочу уже абсолютно ничего. Даже, если бы в окно влетела добрая фея и подарила мне плащ, как у Саши Завяловой, вряд ли бы у меня нашлись внутренние силы ему радоваться.

 

В детскую заглянула Маня.

- Чего ты тут сидишь?– раздражёно спросила она. – Пошла бы на улицу, свежим воздухом подышала. Погода, вон, какая чудесная. Потом задождится, насидишься ещё в доме.

Я молча подняла своё тело и вынесла его за пределы двора, однако, так и осталась стоять у калитки. Подростки и те, кого уже можно было назвать молодёжью, играли в волейбол, лишь Нюрка, закинув ногу на ногу, сидела вместе с тётей Глашей на лавочке. Взрослых вокруг тоже было не мало, большинство из них, собирали в кучки, начинающую опадать, осеннюю листву. Мне казалось, что никто не заметил моего появления, но это только казалось.

- Света, - усмехнулся Галин папа, оторвавшись от своего занятия, - где ты выискала это платье? Бабушка, уезжая, оставила? Мама твоя тебя в этом наряде видела?

- Видела, - отозвалась тихо я, - просто мне больше нечего одеть. Все остальное уже настолько маленькое, что даже трусы видно.

Я понимала, что, говорить о таких вещах, должно быть стыдно, но с другой стороны, позорнее, чем мой недавний вид, не могло быть уже ничего. Дядя Женя, пожав плечами и смерив меня взглядом, снова сосредоточился на своей работе.

- Красивая девчонка, - непонятно к кому обращаясь, произнесла Нюрка, - но что они с ней делают... Даже одеть нормально ребёнка не могут.

Она сказала это не очень громко, однако вслед за сидящей рядом с ней тётей Глашей, все понимающе закивали головами. Я развернулась и неспеша направилась к дому.

- Ну, чего ж ты не гуляешь? – недовольно спросила мать.

- Над этим моим платьем вся улица смеётся. Уже не только дети, но и взрослые...

- Какое их дело! – закричала Маня, не дав мне до конца высказаться. – Пусть за своими детьми смотрят!

 

IX

 

В школе, о своей юродивости я почти забывала. Наверное, потому что, дети, не зная, о моих внутренних страданиях, относились ко мне по-прежнему. Кто-то уважал, как хорошую ученицу, некоторые, помня историю с Филипповым, продолжали восторгаться, считая сильной личностью. Вот только, на уроках порой, я настолько погружалась в мысли, что Таданище приходилось, вызывая меня, дважды повторять фамилию.

Однажды дома, вместо Мани, меня ждала на столе записка с просьбой разогреть себе обед, оставленный на плите. Возможность побыть в одиночестве, значительно подняла настроение и, покушав, я полезла в медицинскую энциклопедию в поисках информации о процессе, способствующем зарождению новой жизни. Но, ни на букву «Е», ни на букву «И» слова созвучного с тем, что ещё летом сказала Люська, там не оказалось. Зато моё внимание поглотили другие интересные статейки о различных болячках и способах их лечения.

Во дворе застучали Манины каблучки, пару раз тявкнул маленький Полкан, и я, лихорадочно захлопнув книжку, побежала в детскую, делать вид, что собираюсь сесть за уроки. Мать, переодевшись, подошла ко мне.

- Я сейчас Татьяну Даниловну встретила.

В этом её замечании не было ничего необычного, потому что Таданища жила поблизости, и даже ещё до того, как стала моей учительницей, встречаясь с Маней, часто обсуждала с ней достоинства и недостатки педагогической работы.

- Ну, и что? – спросила я, чисто риторически.

- А то, что она очень тобой недовольна и удивлена, как это ты умудрялась быть отличницей у Зинаиды Фёдоровны. Она сказала, что ты серая мышь, которая вечно спит на уроках, что ты никогда не поднимаешь руку, а порой даже не слышишь своей фамилии...

Мать продолжала пересказывать все негативные, с точки зрения Таданищи, фрагменты моего поведения, а я молча её слушала, мысленно отметив, что серая мышь, всё-таки звучит не так оскорбительно, как соплячка.

- А ещё, - глубоко вздохнув, продолжила Маня, - кто-то из вашего класса вечно бегает к Зинаиде Фёдоровне и жалуется на Татьяну Даниловну. А та не придумала ничего более умного, как заглядывать в тетради и проверять правильно ли Татьяна Даниловна подчёркивает слова, и правильно ли она ставит оценки... А потом взяла, и вывалила всё на педсовете при директоре. Между прочим, Татьяна Даниловна думает, что ты тоже в этом замешана.

- Почему она так думает? – уточнила я, боясь признаться в своём непосредственном участии.

- Потому что ты и вся ваша компания по дороге домой проходите мимо филиала.

- Ты же сама первого сентября говорила, что первую учительницу не надо забывать.

- Одно дело поздравить с началом учебного года, совсем другое – бегать к ней и ябедничать. А директор, между прочим, на Татьяну Даниловну так орал, что, когда она мне всё это рассказывала, не могла удержаться от слёз, и у неё даже руки тряслись.

Я вспомнила, чего стоило мне, при разговоре с Таданищей, удержаться от слёз, а также, как плакала у доски новенькая девочка, Люда Млинина, пришедшая к нам из железнодорожной школы, потому что её родители попали под сокращение и не были больше железнодорожниками. Люда однажды не смогла у доски правильно решить задачу, и учительница заявила, что от неё избавились в той школе, потому что такая плохая ученица не нужна никому.

- Татьяна Даниловна тоже часто кричит, - высказала я свою точку зрения, - Наташе Петровой от её крика даже в туалет вечно хочется. А Зинаида Фёдоровна просто за нас за всех переживает. Татьяна Даниловна одна, а нас в классе сорок человек.

- Так ты всё-таки заходишь после уроков в филиал? – мать просверлила меня своим взглядом.

- Нет, - испугано ответила я.

- Ну, и правильно. Нечего тебе там делать! А Зинаида Фёдоровна, если бы так уж сильно переживала, то не отказалась бы от вас, а довела бы до пятого класса.

- Но, мам, это же не она отказалась. Ей директор приказал.

- Будешь ты мне ещё говорить о приказах директора, - усмехнулась Маня, - Если я какой-нибудь свой любимый класс отдать не захочу, то никакой директор у меня его не заберёт.

 

Как назло, уже на следующий день, небольшая группа моих подруг изъявила желание проведать Зинаиду Фёдоровну. Испугавшись, что мать после нашего с ней разговора будет внимательно следить за моим своевременным возвращением домой, я составить им компанию, отказалась. А ещё днём позже, Рената меня спросила:

- Правда, что тебя к Зинаиде Фёдоровне мама не пускает?

- С чего ты взяла?

- ЗинФёдрна сказала, - пояснила Оля. - Она проходила мимо, когда Таданища твоей маме на неё жаловалась. Ты знаешь, что твоя мама с Таданищей разговаривала?

- Ещё бы! Таданища на меня целый мешок жалоб вывалила.

- Про то, как ты с Филипповым не захотела сидеть?

- Да, нет. Про это она, как раз, ничего ей не сказала.

- А что она про ЗинФёдрну говорила? - с любопытством поинтересовалась Рената.

- Ну, помните, как мы тогда после комиссии к ЗинФёдрне приходили? Она ещё Бертину тетрадь смотрела, а там, непонятно почему, слова были подчёркнуты.

- Ну, - хором ответили девчонки.

- Так вот, ЗинФёдрна на педсовете директору всё и рассказала.

- Ой, какая она молодец! – воскликнула Рената.

- А ещё моя мама сказала, - продолжала я выдавать информацию, - что ЗинФёдрна сама от нас отказалась. И никакой это не приказ директора.

- Откуда ей это известно? – недоверчиво поинтересовалась Оля.

- Она же учительница, поэтому знает, какие приказы директор может давать, а какие нет.

 

Некоторое время к Зинаиде Фёдоровне никто не заходил, но потом я стала замечать, что Рената и Оля, оторвавшись от меня, всё равно забегают в филиал. Я же стала возвращаться домой снова с Наташей и Валей. Однажды, почувствовав позади себя шаги, мы оглянулась.

- Ну, вот, хорошо, что догнали, - заявила Рената и обратилась ко мне, - ЗинФёдрна от нас не отказывалась. Мы вчера у неё это спросили.

- ЗинФёдрна от нас не отказывалась, я это точно знаю, - подтвердила Валя. – Мой папа был в родительском комитете в третьем классе. ЗинФёдрна просила его и ещё нескольких родителей, сказать директору, чтобы её от нас не забирали. Только директор никого слушать не захотел. Он их даже в кабинет не пригласил, а прокричал на весь коридор, что его приказы не обсуждаются. Мне папа потом рассказывал.

- Вот видишь! – торжествующе произнесла Оля, - твоя мама, хоть и учительница, но ещё не всё знает.

- А давайте сейчас к ЗинФёдрне зайдём, - предложила Рената и испытывающе посмотрела на меня.

- Давайте, - согласилась Валя. - Нам сегодня с Наташкой на тренировки не идти.

- Давайте, - поддержала и я.

 

Учительница встретила нас с улыбкой, которая немного потухла, когда взгляд остановился на мне.

- Света, тебя мама не будет ругать за то, что ты сюда пришла? – строго спросила она.

- Не будет, - уверенно ответила я, заведомо зная, что Мане об этом визите ничего не скажу.

- Смотри, - Зинаида Фёдоровна недоверчиво покачала головой, - мама-то на всю жизнь, а учительница всего лишь на три года.

- Учительница, как и мама, тоже на всю жизнь, - возразила я.

- Хорошо ты это сказала, - отметила она тоном, каким хвалила меня, когда я одна в классе знала ответ на какой-нибудь не стандартный вопрос.

Мы привычно расселись за парты в пустом классе, Зинаида Фёдоровна раскрыла чью-то тетрадь.

- Знаете, что девочки, - обратилась она к нам, - я, конечно, вам очень рада, но у меня сегодня много работы. Мои первоклашки первый диктант написали, надо проверить. Ну, а вас, - её глаза на секунду сосредоточились на мне, - наверное, мамы уже заждались.

- Моя мама на работе, - заявила Рената.

- Моя тоже, - поддержала Валя.

- Тем более, - кивнула головой Зинаида Фёдоровна, - если мама целый день на работе, то вы должны кое-какие домашние дела сделать. Посуду помыть, например. Или полы подмести. Мама с работы придёт, ей приятно будет. Так что, идите, мои милые, по домам.

Мы вышли на улицу.

- Странная какая-то сегодня ЗинФёдрна, - пожала плечами Оля, – она никогда нас так быстро не отправляла домой.

- Ты же слышала, ей диктант проверить надо, - неуверенно возразила Наташа.

- Ну и что, что диктант, - продолжала сомневаться Оля. - Она вчера контрольную по математике проверяла, так даже одну тетрадь нам с Ренаткой дала.

- Вы что же, оценки ставили?

- Да, нет. Просто ошибки нашли и показали.

Я шла молча, глядя себе под ноги. Мне тоже хотелось проверить тетрадь какого-нибудь первоклашки, хотелось, просто так, заходить в привычную классную комнату, но я чувствовала, что ЗинФёдрна выпроводила всех из-за меня, и понимала, что зайти к ней ещё раз, уже не смогу.

 

Дома, сделав уроки, я забилась в любимый угол, помимо своей воли погружаясь в какое-то обвалакивающее безразличие ко всему. Чтобы создать иллюзию занятости, стала перелистывать старые журналы «Пионер», выписываемые Эдику, когда он таковым являлся. Все статьи были либо скучны, либо мной уже прочитаны. Чисто машинально пальцы шуршали страницами. В соседней комнате мать гладила бельё. Скрип двери и грохот отлетевшего ботинка, оповестили, что из школы пришёл Эдик. Увидев меня, он усмехнулся:

- Ты чё, сдурела, по такой погоде дома сидеть. Вон почти вся улица в волейбол играет.

- Ну, и что.

- Так иди и ты с ними.

- Не хочу. Сам-то чего туда не идёшь? – проворчала недовольно я, хотя и понимала, что Эдьке надо ещё, по крайней мере, покушать.

- Вот балда! Да, если б у меня сейчас время было, видела б ты меня здесь, как же...

Я подняла глаза на брата. Может попытаться ему всё объяснить? И то, что в этом платье, никуда выйти не могу, и что вообще боюсь показаться на улице, так как меня наверняка уже весь город считает сумасшедшей... Где-то в глубине души просыпалась и нерешительно ползла наружу, потребность многое ему рассказать, ведь он тоже последнее время доверял мне свои секреты... Но мать продолжала в кухне гладить бельё, а посвящать её в свои проблемы, даже косвенно, почему-то не было никакого желания. Опустив глаза, я ответила:

- Раз тебе некогда, то и меня не трогай.

- Ясное дело. Не тронь говно, оно вонять не будет.

Я оглянулась на дверь. Когда-то за это слово мать грозила сдать меня как «резиновую Зину» в магазин. Теперь же, когда оно прозвучало из уст Эдика, она даже замечание ему не сделала.

- Мам, - обратился к ней Эдька, проходя мимо. – Чё, эт, Светка такая странная там сидит?

- Ой, сынок, - Маня глубоко вздохнула, - не трогай её, иди, лучше руки к обеду мой. А Света... Ну, я ж тебе уже говорила, она немного не такая, как другие дети. Она у нас с детства одиночество любит.

 

Пообедав, брат снова появился в детской.

- Всё сидишь? А я, вот дурак, думал, что ты нормальная девчонка. Ты оказывается с детства у нас придурошная.

- Ты, кажется, говорил, что тебе некогда, - огрызнулась я, - вот и иди, своими делами занимайся.

- Да, нужна ты мне... Можешь и дальше сидеть тут, как куча говна. Только Светой я тебя звать больше не буду. Какая ты Света? Ты – Куча!

Схватив пару тетрадей, он куда-то убежал. Мерзкий комок стоял у меня в горле, грозясь вырваться наружу в виде рыданий, но я изо всех сил его удерживала. С тех пор, как Эдька вернулся из спортивного лагеря, он ни разу не употребил по отношению ко мне ни одной клички. Он отвечал на все мои вопросы и относился ко мне вполне дружелюбно. И вот сейчас всё рухнуло. Кто дал Мане право утверждать, что я люблю одиночество? Зачем она говорит всё время Эдьке, что я хуже других детей? Мне хотелось выскочить и спросить её об этом, но опасение разреветься, не успев ничего произнести, заставляло по-прежнему сидеть в углу неподвижно. Чтоб хоть немножко отвлечься, я раскрыла последнюю страницу журнала и сосредоточила своё внимание на смешинках. Противный комок постепенно рассосался. Медленно поднявшись, я направилась к Мане. Она уже не гладила, а мыла на веранде посуду. Лицо её было слегка подвижно, что свидетельствовало о каком-то внутреннем диалоге.

- Чем ты там занимаешься? - пренебрежительно спросила она.

Комок снова, предательски, подкатил к горлу. Надо было как-то себя успокоить, и я нерешительно произнесла:

- Там, в «Пионере» интересная смешинка...

- Смешинка, - перекривила меня Маня, - Эдик в твоём возрасте уже научной фантастикой увлекался, а ты, как маленькая, на смешинках зациклилась. Сидишь там в детской неподвижно, действительно, как куча говна.

Маня искусственно засмеялась, а я уже, не в силах себя сдерживать, сквозь слёзы выкрикнула:

- Себя-то ты, за такое слово в магазин не сдашь!

- Ты что? Какой магазин? – раздалось мне в вдогонку, потому что я поспешила убежать.

У тыльной стенки дома, где меня никто не видел, исчезла необходимость сдерживать себя в чувствах или слезах. Злость на мать постепенно переходила и на Эдьку, который верит всему, сказанному обо мне Маней, но потом в голову пришла мысль, что я ничуть не лучше: ведь поверила же, будто ЗинФёдрна от нас отказалась, хоть и знала, что Мане далеко не всегда следует верить. Надежда на перемирие с братом немного успокоила, и я неспеша вернулась в дом. Мать внимательно на меня посмотрела. Конечно же, она заметила мои зарёванные глаза, это видно было по её взгляду. Сейчас начнёт расспрашивать, что случилось. Ну, и пусть. Вот возьму и всё ей выскажу. Правда, это ничего толком не изменит, только волну визгливого крика вызовет...

- Где ты ходишь? – вопреки моим ожиданиям, удивлённо спросила Маня, - хотела, чтобы ты мне борщ помогла доварить, а ты куда-то исчезла.

- Что ж ты меня не позвала? – спросила я с сомнением.

- Откуда я знала, где ты? Может быть, с кем-нибудь на улице играешь.

Её слова показались настолько нелепыми, что даже отвечать на них, смысла я не видела, и снова удалилась в детскую, радуясь предстоящему уходу матери на работу.

 

Когда Эдька вернулся, он застал меня всё на том же месте, с прежним тупым безразличием, листающую журналы. Наверное, подумал, что за несколько часов я так с места и не сдвинулась, но рассказывать о своих слезах, которые уже высохли, привычки у меня не было.

- Эдь, - просяще обратилась я к нему, желая былых дружеских отношений.

- Чего тебе, Куча? – насмешливо ответил он.

- Эдь, я не Куча, - нотки обиды вырвались в моём голосе на передний план.

- Куча! Ещё какая Куча! Даже мама сказала, что ты у нас придурошная. Так что ты, не что иное, как придурошная куча говна.

Нескрываемое пренебрежение и отвращение брата, а также ссылка на мнение матери, задули тлеющую в моей душе свечу надежды, иметь в лице Эдика друга и избавить себя, таким образом, в этом доме от одиночества. Но, очевидно слёзы обиды вытекли из моих глаз ещё днём, поэтому я продолжала сидеть молча, утешая себя тем, что как-то же обходилась без Эдькиной дружбы, до его поездки в спортивный лагерь, а кроме того, он всё равно скоро от нас уедет. И мне очень захотелось, чтобы случилось это как можно быстрее.

 

X

 

Полкана Эдик дрессировал каким-то своеобразным методом. Он всё время кричал на пса, забирал у него миску с едой и, угрожая палкой, заставлял сидеть. Глупая собака, очевидно не понимая, что хозяин таким образом добивается её любви и преданности, реагировала на всё так, как ей подсказывали инстинкты. Таким образом, уже к трём месяцам Полкан мог кинуться на любого, проходящего мимо. Пока он был щенком, это даже немного забавляло, но когда немного подрос и однажды оскалил на меня зубы, я стала предпочитать, если пёс ест, обходить его тыльной стороной дома. А когда Борис собаку время от времени отвязывал, чувствовала себя не совсем уютно, стараясь даже в туалет лишний раз из дома не выходить, потому что всегда казалось, что несущаяся рычащая и лающая псина не упустит возможности разорвать меня в клочья. Эдик же поняв, что быть дрессировщиком, не его стихия, постепенно оставил животное в покое, только вот само животное, не зная, что молодому хозяину может ещё прийти на ум, осталось верным, прежде всего, своему характеру.

 

Воскресенья не всегда доставляли мне радость. В эти дни Полкан, как правило, был на свободе, и я чувствовала себя под домашним арестом. Ну, а если вдруг настраивалась сходить в кино или к кому-нибудь из подружек и просила отца, попридержать пса, как раз в эти моменты Борис вдруг вспоминал, что я должна ему помочь. Немного подумав, он находил не особо привлекательную работу, например, собрать помёт в курятнике, при этом, считал своим долгом, обязательно высказаться, что расту белоручкой и неженкой. И лишь, когда Борис дежурил, выходные превращались для меня в праздники. Если я Мане не мозолила глаза, то и она на меня внимания не обращала. В доме и во дворе царила приятная тишина, не нарушаемая частыми скандалами родителей. Правда, Эдька, именно в отсутствие отца, пытался порой качать права. Но эта «война» сына и матери вызывала у меня большей частью только любопытство.

 

Однажды таким вот праздничным для меня утром мы завтракали втроём, а сразу после завтрака Эдька сообщил, что в военторге, на краю города продаются общие тетради.

- Хорошо, - кивнула Маня, - вот тебе три рубля, купи сразу десяток.

Она протянула трёхрублёвую купюру, брат недовольно скривился:

- Э-э, нет. Так дело не пойдёт. Трёшку я только на тетради потрачу, а мне ещё самому деньги нужны.

- Зачем тебе? – в сердцах спросила мать.

- А это уже моё дело.

Он, заглянув в кошелёк, выхватил оттуда пятирублёвую бумажку и направился к двери.

- Эдик! Что ты себе позволяешь? – завизжала Маня. – Я отцу расскажу, он, не знаю что, с тобой сделает!

- А если я ему кое-что расскажу? – Эдька с нагловатой улыбочкой уставился на мать.

- Что ты ему расскажешь? – Манино лицо, при этих словах, стало почему-то багровым.

- Сегодня вечером узнаешь, - хихикнул Эдик и скрылся за хлопнувшей дверью.

Я представила себя на месте брата, выхватывающую без разрешения деньги и со смехом убегающую. Маня б меня, по возвращении, убила. А если бы она этого не сделала, то тогда бы меня убил Борис. Но Эдька знал, ему ничего не будет. Последнее время, я заметила, Маня его побаивалась больше, чем он её.

- Мам, почему ты у Эдика никогда не забираешь сдачу? – мне показалось, что сейчас, в порыве чувств, мать готова пожаловаться на непослушного сына.

- С чего ты взяла? – нервно ответила она, - И какое тебе до этого дело?

- А почему у меня ты сдачу всегда забираешь?

- Тебе-то деньги зачем?

- Мало ли, - произнесла я, не решаясь, повторить фразу, сказанную братом.

- Всё, что тебе надо, я покупаю! – мать постепенно переходила на крик.

- Так ты Эдику тоже покупаешь...

- К чему этот разговор? Тебе нужны деньги? Скажи, зачем, и я тебе дам.

- Ну, например, шариковую ручку купить, - оживилась я.

- Зачем она тебе? Татьяна Даниловна, ведь, не разрешает писать в тетради шариковой ручкой.

- Ну и что? Зато в дневнике можно. И ещё, ею подчёркивать удобно.

- Ради этого я должна тебе семьдесят копеек давать? У Эдика есть шариковая ручка, можешь иногда брать.

- Во-первых, он мне её не даёт, говорит, что поломать могу, а во-вторых, почему я всё время должна брать то, что есть у Эдика, но ты мне никогда ничего не покупаешь такого, чтобы он брал у меня?

- Я не понимаю, Света, - крик матери постепенно усиливался, - тебе нужны зачем-то деньги или просто хочется за старшим братом пообезьянничать?

- Мне нужны деньги.

- Так объясни, зачем. Если на шариковую ручку, я поговорю с Эдиком, он даст тебе пару раз что-то там подчеркнуть.

- У нас все девочки артистов собирают, - попробовала я сменить тему, - они в киосках продаются.

- Артистов собирают? – Маня сделала наиграно-удивлённое лицо. – Артисты, что алкоголики? Напились и валяются под заборами. А девочки проходят и собирают этих артистов.

От Маниного смеха захотелось скрыться куда-нибудь прочь, далеко и навсегда. Но бежать мне было некуда, и я удалилась в детскую, где почти до конца дня листала журналы. Мать утверждала, что Эдька в моём возрасте увлекался научной фантастикой, однако, попытка заострить на этом своё внимание, успехом не увенчалась. Описание событий, которые даже теоретически никогда не могли произойти, вызывало ощущение, что я, читая всё это, имею дело с сумасшедшим. Рассказ об участниках Французской революции тоже вызвал у меня волну недоверия. У автора была русская фамилия, поэтому, с моей точки зрения, правдиво описать то, что происходило до его рождения, да ещё и в другой стране, он никак не мог. А если это выдумка, в моём сознании, она приравнивалась фантастике. Лишь одна история о парне, прыгнувшем на спор с обрыва в море во время шторма и ставшем из-за этого инвалидом, своей достоверностью, поглотила меня всю.

 

Вечером за ужином Маня давала подробный отчёт, что по чём на базаре, и чем она занималась целый день.

- Ну, постирать-то ты могла и среди недели, - усмехнулся Эдик.

- Мне и среди недели работы тут хватает, не продохнуть.

- А ты пореже гостей здесь принимай, так и времени свободного больше будет, - он ехидно улыбнулся.

- Какие гости? – тихо удивилась я. – Последний раз у нас гости были только Первого Мая.

- Ты там сиди помалкивай, тебе вообще за столом разговаривать нельзя, - прорычал на меня братец.

- Ну, почему же, - взвизгнула Маня, - она такой же член семьи, как и ты.

- Вот именно, - проворчал Борис, недовольно глядя на Эдика, - что-то мне твой тон и манера разговора не нравится.

Эдька слегка вобрал голову в плечи и больше не проронил ни слова. С меня же, непонятно почему, был снят многолетний запрет на разговоры за столом. Только теперь это уже большой роли не играло. Я привыкла молчать, а, кроме того, постепенно почти ко всем темам застольных разговоров, становилась равнодушной.

 

В школе, на первом же уроке, я задумалась, о взаимоотношениях Эдика и Мани. Эдька всё чаще и чаще грозился выдать какую-то информацию отцу. Вот бы узнать, какую именно... У доски монотонно о чём-то бубнила Таданища. Я пришла к выводу, что поведение брата изменилось после того, как он прочитал «Гранатовый браслет». Интересно, Борис этот рассказ читал? Класс интенсивно зашуршал учебниками, а это означало, что Таданища дала какое-то задание.

- Не списывай у меня, - фыркнула соседка по парте, Ирка Долгих, в ответ на мою попытку подсмотреть, на какой странице она открыла книжку.

- Я не списываю. Скажи, а чё делать надо?

- Слушать надо было! – торжествующе заявила она.

За все годы своей учёбы, Долгих ни одной контрольной не написала лучше, чем на тройку и, похоже, сейчас ликовала, что знает то, о чём не ведает хоть один ученик в классе. Пусть даже, это всего лишь номера примеров, которые предстояло решить. Она развернула книжку так, чтобы мне не было видно, однако взор мой выхватил заголовок. Найдя аналогичный у себя в учебнике, я тоже погрузилась в работу.

До конца урока оставалось совсем немного времени, когда надо мной появилась Таданища. И чего это ей в голову взбрело ходить между рядов, да ещё и в тетради заглядывать? Последний раз она этим занималась при инспекторской проверке.

- Шнайдер! - Закричала Таданища.

Я удивлённо на неё уставилась. У меня не было ни малейшего сомнения, что все примеры решены правильно, так как ответы сверялись мною с приведёнными в конце учебника.

- Ты чем тут занимаешься? – продолжала орать учительница, и я перевела свой взгляд на парту, пытаясь понять, что же такого неприличного в моих действиях она обнаружила. – Хочешь, сказать, что ты умнее других? Умнее учителя, да? Мы все тут дураки? Одна ты умная!

Я молча её слушала, поначалу ничего не понимая, и лишь, когда Ирка, тихо хихикнув, положила посреди парты свой учебник, мне стало ясно, что у меня он был раскрыт всё-таки не на той странице.

- Кто тебе позволил залезть на три темы вперёд? - продолжала громогласно возмущаться Таданища. – Мы эти примеры только в следующей четверти решать будем!

Дальнейший крик Таданищи не представлял для меня уже никакого интереса, и, сделав виноватое выражение лица, я снова погрузилась в свои мысли. Звонок позволил Таданище замолчать, а мне покинуть класс.

 

- Слушай, я так и не врубилась, чего это Таданища на тебя сегодня разозлилась? - спросила меня Оля по дороге домой.

Я, смеясь, рассказала о том, что произошло.

- Ну, Ирка и бессовестная! – возмутилась Рената. – Как сама у всех списывает, так ничего...

- А как же ты смогла решить примеры, которые мы ещё не проходили? – удивилась Оля. – И, потом, она же у доски другую тему объясняла.

- Так в том-то и дело, что я задумалась и совсем её не слушала. А в учебнике, к тем примерам, что я решала, образец был дан, - мне снова стало смешно, а глядя на меня, засмеялись и девчонки.

 

Дома я обнаружила на своей кровати новые тёмно-зелёные с красивым орнаментом колготки.

- Мам, - вышла я на веранду, - сегодня, что, кто-то в гости приходил?

- Нет, - мать пожала плечами, - С чего ты взяла?

- А откуда новые колготки?

- Так это я купила, - Маня заулыбалась, - Сегодня на рынок ходила, да и на толчок заглянула. Я убедилась, что-нибудь интересное купить, в будни намного легче. Милиция не так гоняет.

- Мам, а ты не видела, там плащи на меня продавались? – спросила я, хотя, былого жгучего желания иметь плащ, у меня уже не было.

- Да, как-то не обратила внимание. А ты что, хочешь плащ? Как у Эдика?

- Нет, не такой. Я хочу, как у Саши Завяловой, фиолетовый, но немного сиреневый.

- Хорошо, в следующий раз поищу. Ну, ты иди, колготки-то померяй.

Обновка великолепно обтянула мои ноги.

- Спасибо, - поблагодарила я мать, - а то, те, которые тётя Рая подарила, уже все в зацепах и даже две дырки зашить пришлось.

- Я знала, что они тебе понравятся, - удовлетворёно произнесла Маня. – Я же твоя мама. Никто так хорошо, как я, тебя понять не сможет. Мы должны с тобой друг друга поддерживать. Ты, вон, тоже молодец – в воскресенье не позволила Эдику ерунду всякую про каких-то гостей молоть.

- А чё он вообще об этом говорить стал? – удивилась я. – Когда мы маленькие были, к нам гости намного чаще заходили.

- Так, в том-то и дело... – многозначительно произнесла мать и замолчала.

Я стояла немного растерянная, пытаясь каким-то образом связать в одну цепочку, казалось бы, совершено разносортные события: колготки, предложение Мани дружить и моё удивление за столом по поводу гостей. Вдруг поняла: Маня, скорее всего моё высказывание приняла, как поддержку. Всё так просто? Нужно всего лишь во всём ей за столом поддакивать, и можно будет таким образом, каждый раз что-нибудь в подарок получать. Я стала с нетерпением ждать очередных семейных разногласий, а они возникли уже на следующий день.

 

- Ты сегодня снова курятник не побелила, - недовольно проворчал за ужином Борис.

- Когда я могла это сделать? Мне к урокам надо было подготовиться и в магазин сбегать...

- В магазин могла бы Эдика или Свету послать.

- Боря, ты, по-моему, совсем забыл, что у твоего сына скоро выпускные экзамены.

- А у дочери? Вступительные? – усмехнулся отец.

- Нам сегодня уроков много задали, - соврала я, чтобы прикрыть Маню.

- В четвёртом классе столько уроков, что ты не в состоянии матери помочь? – заорал Борис.

- Я в её возрасте уже вместе с папой дрова колол, - поддержал его Эдик.

От крика отца я чуть не разревелась, но Маня тоже повысила тон:

- Чего вы к ребёнку прицепились? Кто-то там на работе испортил тебе настроение, -обратилась она к Борису, - так ты теперь не знаешь, на ком зло сорвать! Побелю я тебе твой вонючий курятник! Сказала, побелю, значит сделаю!

- Дело не в курятнике, – продолжал кричать отец, - а в том, что она лодырькой растёт! В магазин уже сходить не может!

- Это мои проблемы, - немного тише произнесла Маня, - и закончим этот разговор.

Отец далее ужинал молча, а вставая из-за стола, взглянул на меня с нескрываемым пренебрежением. Обида на него за это, во мне не возникла, потому что я и сама была собой весьма недовольна, и только надежда, получить в награду хотя бы новый домашний халат, немного утешала.

 

Прошло несколько дней, а мой гардероб так и не пополнился.

- Мам, ты на толчке была? – решилась я напомнить матери о своём существовании.

- Нет, а что?

- Ты же обещала плащ мне посмотреть.

- Я имела в виду, когда-нибудь глянуть. И мы, ведь, с тобой договорились, что ты в этом году ничего себе не просишь. А кроме того, некогда мне по толчкам ходить. Слышала, папа сердится, что я курятник до сих пор не побелила?

- Слышала. А почему ты в тот день сама в магазин ходила, а ко мне не обратилась?

Мать пристально на меня посмотрела. Её лицо несколько секунд было неподвижным настолько, что казалась, сделано оно из камня. Потом вдруг обострённые очертания сгладились, и она с удовлетворённой улыбкой произнесла:

- Ты же сама сказала, что вам много уроков задали.

- То я папе так сказала.

- Так ты что, отца обманула? – Маня изобразила удивление вперемешку с ужасом, и не давая мне возможности вставить хоть одно слово, продолжила. – Вам, что в тот день не задавали много уроков? Зачем же ты сказала неправду? Представляю, как папа отреагирует, когда об этом узнает! – не делая пауз в своём монологе, она изучающе на меня посмотрела и, ухмыльнувшись, спросила, - А ты, случайно, не потому ли завела разговор о плаще, чтобы я тебе, за тот обман, его в награду купила? Может, ты соврала, потому что мне угодить хотела? Думала, мама в восторге будет от того, что её дочка лгунья?

- Ничего я не соврала, - испугавшись, что «ненастье» может превратиться в «ураган», неуверенно пролепетала я, не зная как теперь лучше выкрутиться из сложившейся ситуации.

- Конечно, и Эдик, и папа правы, - как бы рассуждая вслух, заговорила Маня после нескольких секунд воцарившейся тишины, - ты должна успевать мне помогать, но куда там тебя привлекать к домашним делам, если ты и без них в учёбе съехала. Хотя с другой стороны, я же прекрасно знаю, что в тот день не так уж и много уроков вам задали, – она немного помолчала, очевидно наслаждаясь моим испугом, потом, слегка склонив голову набок, дружески мне улыбнулась, - Да, ладно. Знаешь, если не мать родная, то кто тебя защитит, даже когда ты виновата.

Я поспешила уйти, как от Мани, так и от неприятного мне разговора.

 

С детства приученная «не встревать, когда взрослые разговаривают» я, как правило, оставалась безразличной ко всем дискуссиям родителей. После неудачной попытки хоть что-то на этом заработать, мне захотелось и дальше сохранять позицию невмешательства. Однако когда между родителями возник очередной спор, мать выразительно на меня глянув, обратилась:

- Доченька, скажи хоть ты ему!

В голосе были нотки обиды, отчаяния, мольбы о помощи... Однако, в холодном, устремлённом на меня взгляде всё моё тельце, даже позвоночник, почувствовали угрозу. Я поняла, что Маня не остановится ни перед чем, если сейчас хоть один мой жест пойдет вразрез с её волей. Она может рассказать Борису, как я просила у неё плащ в обмен на враньё, - от одной этой мысли мне стало не по себе. И хотя, с моей точки зрения, отец был прав, я тихо пробубнила, защитную в сторону матери, речь.

- Давай-давай, настраивай ребёнка против меня, - усмехнулся Борис и, бросив на меня злой взгляд, добавил, - а тебе не мешало бы уже своё мнение иметь, а не заглядывать в рот матери.

Он вышел, хлопнув дверью, оставив меня, испуганно-недоумлённую, наедине со злорадно-торжествующей Маней.

- Не обращай внимание, - успокаивающе произнесла мать, – что-то же надо было ему сказать.

Никогда больше так не поступлю, пообещала я себе. В следующий раз, даже если Борис окажется не прав, приму его сторону, так будет справедливо.

 

Но ссора в следующий раз возникла из-за меня. Отец, не приводя конкретных примеров, утверждал, будто я безликое, не имеющее собственного мнения существо. Мать, парируя общими размазанными фразами, с ним не соглашалась.

- Сама-то ты, что об этом думаешь? – насмешливо спросил Борис.

Что случится, если я именно сейчас, стану на его сторону? Его пренебрежение ко мне на грани с отвращением, возникать будет ещё чаще, причём даже в моей душе всё это найдёт оправдание. Мать же, услышав от меня негативную самооценку, тоже не упустит возможности ею воспользоваться. Такое впечатление, что отец сам не стремился к той самой справедливости, которой так хотелось мне.

- Меня Оля и Наташа сильной считают, - возразила я, полагая, что анализ моего характера можно делать только на конкретных примерах.

- Это они сами тебе об этом сказали? – Борис криво усмехнулся.

- Ну, да.

- А ты уши развесила, - сказал отец, глядя куда-то в сторону, - Девчонки к тебе зачем-то подлизаться хотели, ну ты на их лесть и запала.

Он встал из-за стола и вышел из комнаты. От ощущения, что я попала в какую-то невидимую клетку, из которой никак не могу выбраться, даже дыхание в груди перехватило, и лишь, когда мать, вслед за отцом, тоже меня покинула, стало немного легче.

 

XI

 

Первые заморозки по утрам серебрили огороды и уставшую за лето придорожную траву. Эта белизна, как седина на висках, казалось, напоминала о мудрости и долголетии Земли, которая почему-то лишь на рассвете, в холодной тишине поздней осени могла демонстрировать свою откровенность. Деревья отвечали ей взаимностью и медленно раздевались, сбрасывая один за другим удержавшиеся до сих пор разноцветные листья. К обеду вся эта сказка исчезала, и воздух прогревался настолько, что пальто, которое по настоянию Мани я начинала носить одна из первых в классе, можно было тащить домой в руках.

 

Издали, ещё не свернув на свою улицу, я услышала знакомые голоса: родители опять из-за чего-то ругались. Лишь войдя во двор, вспомнила, что Борис через день уезжает в Баку на курсы повышения квалификации. Причиной спора на этот раз являлись разногласия по поводу того, какие вещи стоит брать с собой, а что лучше оставить дома. С моей точки зрения Маня даже совещательный голос в этом вопросе не должна была иметь, поскольку Борис, в отличие от меня, человек взрослый и сам знает, что ему в течение двух месяцев может понадобиться. Я приблизилась к бурно беседующим родителям, с целью высказать своё мнение, и тем самым сбросить с себя какой-то незримый, тяжкий, вот уже несколько дней опутывающий меня груз. Очень хотелось доказать не только Борису, что Маню я поддерживаю далеко не всегда.

- Пришла снова маме поддакивать? Иди, не крутись тут под ногами, без тебя разберёмся, - произнёс раздражёно отец, прежде чем я успела что-то сказать.

Больше всего на свете мне не нравилось оправдываться, поэтому после всего выданного Борисом, лишь мысль, что он скоро уедет, немного подбодрила.

 

Поезд отправлялся в воскресенье днём. На прощание отец обнял Эдьку, а меня даже поцеловал, потом они с матерью вышли на веранду.

- Ну, ладно, до свидания. Как устроишься, дай телеграмму, а то я волноваться буду, - спокойно, но слегка требовательно произнесла Маня.

- Нда. А было время, когда ты меня на вокзал провожала, да ещё и плакала, - в голосе отца слышалась печальная усмешка.

Мать тихо засмеялась.

- Ну, так я ж тебя тогда любила.

- А сейчас уже не любишь?

- За долгие годы нашей совместной жизни ты сам вытравил из меня эту любовь.

- Так, что, мне лучше там остаться?

- Решай сам, - теперь с усмешкой говорила мать.

- И тебе всё равно?

- Представь себе, да. Мне уже абсолютно всё равно.

Последние слова мать произнесла с какой-то грустью. Скрипнула и закрылась дверь, наступила тишина. Я задумалась. Диалог родителей закончился какой-то неопределённостью, и было совершенно не понятно, отец собирается возвращаться или останется в этом Баку. После того, как брат обозвал меня придурошной кучей говна, мы с ним почти не разговаривали, но тут я не удержалась:

- Эдь, как ты думаешь, папа навсегда уехал?

- Придурошная – ты и есть придурошная. Где он, по-твоему, жить там будет?

- Ну, он же куда-то поехал...

- Два месяца гостиницу оплачивает производство, а когда курсы закончатся, он должен будет номер освободить. А если б в твоей голове вместо говна, мозги были, то сама бы могла подумать, на кой чёрт ему тот Баку, если у него здесь работа и дом.

Больше я Эдика ни о чём не расспрашивала, хотя и возник новый вопрос: если Борису всё равно негде там, в Баку оставаться, то почему он спрашивал Маню возвращаться ему или нет?

 

Когда совсем стемнело, на пороге показался Коля.

- А ты сегодня не гуляешь со своей подружкой? – заискивающе спросил он у Эдика.

- Твоё какое дело? – прозвучал грубый ответ, - Я же не спрашиваю, зачем ты сюда пришёл.

- А что такого? – Колина голова вошла в петушиные движения. – Ты что, забыл, что мы родственники? Зашёл, вот, по-родственному узнать, всё ли у вас нормально. Ну, как, Борис уехал? – поинтересовался он у Мани.

Брат при этом фыркнул:

- Если бы тебя это сильно волновало, мог бы прийти днём и проводить его на вокзал. Или ты специально дожидался отъезда, - Эдька натужено засмеялся. Это старательное выдыхание воздуха мне чем-то напомнило искусственный смех Мани.

- Эдик, я тебя очень прошу, - тихо сказала мать, глядя Эдьке прямо в глаза, - прекрати паясничать.

- Хорошо, - проворчал тот, - я прекращу. Только имейте в виду, отец приедет, я ему обо всех этих вечерах расскажу.

- Договорились, - холодно ответила Маня, - когда отец приедет, обо всём ему расскажешь, а сейчас уйди, пожалуйста в свою комнату.

Глупый Эдька, старше меня, а ещё не знает, что Борису жаловаться бесполезно, подумала я. Да и на что тут жаловаться, если Коля в этот раз даже и не кричит.

 

Отсутствие Бориса на мне никак не отражалось, за исключением того, что вечера я проводила в одиночестве. Эдька теперь являлся домой не в половине одиннадцатого, как того обычно требовал отец, а порой и после полуночи, когда мать, вернувшись с работы, уже пила чай. Несмотря на то, что они разговаривали тихо, я всегда от их неразборчивого шёпота просыпалась, но вскоре снова погружалась в сон. По средам, когда Маня приходила с работы пораньше, у нас в гостях бывал Коля. Но он появлялся уже после того, как мать отправляла меня в постель, а уходил ещё до возвращения Эдика. В эти дни, по настоянию Мани, спать мне, почему-то надо было идти раньше обычного, но засыпала я долго, невольно подслушивая приветственные и прощальные разговоры Мани и Коли.

- Давай чайку попьём, и мне пора двигать домой, - попросил однажды родственник.

- Коля, миленький, мне не жаль для тебя чая, но вот-вот Эдик придёт.

- Только половина одиннадцатого. Сама же говорила, что пока Бориса нет, ты ему разрешила приходить попозже.

- Да, но знаешь, погода плохая...

Вскоре зазвенели чашки, и я поняла, что чаепитие всё-таки состоялось.

- Эдик последнее время странный какой-то, - нарушил кратковременное молчание Коля. – Он, что, о чём-то догадывается?

- Я сказала ему, что у тебя ко мне безответная любовь.

Безответная любовь. Мне очень понравилось это выражение, и я подумала о себе и Эдике. Вот только Маня Колю не отвергает так, как это всегда делает со мной брат.

- Может пора ему рассказать обо мне всё? – пробубнил мужской голос. – Парень-то уже почти взрослый.

Получается, что, рассказав про гранатовый браслет, Маня выдала Эдьке ещё не всю информацию о Коле. Наверное, он на войне был не только трусом, но ещё и предателем, подумала я.

- В том-то и дело, что почти, но ещё не взрослый, - возразила Маня. – Он сейчас очень чувствительный, может дров много наломать. Когда-нибудь я ему скажу, но не сейчас.

Как и предполагала Маня, Эдька вернулся раньше обычного и громко поздоровался.

- Тише, сынок, Свету разбудишь, - зашипела мать. – Холодно на улице? Может, чаю попьёшь?

Эдик с Колей в этот раз не ругались, но и разговор у троих не клеился, так что, вскоре гость ушёл, а брат, быстро раздевшись, ровно засопел в своей постели.

 

Поначалу письма от Бориса приходили регулярно, но за пару недель до Нового года связь с ним прекратилась. Маня послала две телеграммы, на которые также последовало молчание. Ни к каким утешительным речам даже взрослых, мать не прислушивалась, а мои доводы, что отец возможно первую телеграмму не получил, а ответ на вторую до нас не дошёл, вообще пропускались мимо ушей. Она всему находила одно объяснение:

- Я знаю характер Бориса. Он вспыльчивый, не сдержанный. Наверняка там в очереди в магазине с кем-то поссорился, вот его ножом и пырнули. Азербайджанцы-то народ горячий, а Боря, видно, это дело не учёл, - не уставала со слезами на глазах повторять Маня всякому, кто интересовался, как её дела.

Обещанный мне к карнавалу костюм, мать шить не стала, заявив, что ей сейчас не до этого, и только Коля смог её уговорить не уезжать в Баку до Нового года, потому что, если с Борисом всё в порядке, она может с ним просто разминуться.

 

Отец появился тридцатого декабря. В его руках, кроме чемодана была небольшая новая сумка, из которой он один за другим доставал подарки. На мою долю выпала с «открытым пером» авторучка и синтетическая трикотажная блузка, белая с фисташково-зелёными полосками. Маня, увидев её, скривилась, но Борис, не дав сказать жене ни слова, спросил меня:

- Свет, тебе нравится?

- Очень, - призналась я.

- Ну, что ж, значит, будешь носить её в школу, - приняла решение Маня, и в её голосе слышалась плохо скрываемая насмешка.

Я сначала хотела возразить, что для школы она слишком яркая, но вспомнив, что Таданище абсолютно всё равно, кто в чём в классе сидит, охотно закивала головой, тем более, что это было гораздо лучше, чем старые Эдькины рубашки.

Эдику отец привёз тоже новую авторучку и аналогичного, как моя блузка качества, но чёрного цвета, свитерок. Мане же досталась белая водолазка и лимонная курточка на поролоне. Мать попросила Эдика померять водолазку и, убедившись, что она на нём сидит красиво, тут же эту вещь ему подарила.

Опустошив сумку, отец с нотками обиды спросил:

- Ну, а на письма мои, почему вы не отвечали?

- Как не отвечали? – возмутилась Маня. – Ни одно твоё письмо я не оставила без ответа. А ты почему на телеграммы мои не ответил?

Насчет телеграмм я оказалась права, а три написанных Борисом письма и одно Манино, мы получили спустя полтора месяца.

 

XII

 

В конце каникул брату предстояло принять участие в районных олимпиадах по физике и математике. Предоставив физику в распоряжение судьбы, Маня сразу же после Нового года усадила Эдика за задачники по математике, и каждый день подолгу разбирала с ним его ошибки. Из их разговоров я поняла, что пойдёт Эдька на эти мероприятия не один, а со своей одноклассницей Мариной Сомовой. В девятом классе, когда мой брат смог сделать только половину задания, Марина заняла первые места в районе и крае, а с Всероссийской олимпиады привезла памятный подарок. Учителя, встречая Маню, намекали на влюблённость Эдика и Марины, но мать утверждала, что с Мариной её сын просто дружит в школе, а любовь у него совсем с другой девочкой. Я тоже догадывалась, что у Эдьки, кроме Марины, есть ещё одна подружка, так как помнила о случае, когда он ходил смотреть индийский фильм с кем-то не из его класса. Однако даже теоретически большого отличия между любовью и дружбой не находила.

 

Ушёл брат испытывать свои способности рано утром, когда я ещё спала, а возвращаться, почему-то не спешил.

- Странно, - повторяла Маня, скорее себе, чем мне, - в двенадцать уже всё должно было закончится. Наверное, не сделал ни одной задачи и боится домой показаться. Вот дурачок. Можно подумать, я от него призов каких-то жду. Важна не победа - важно участие.

Наконец, Эдька появился и прямо с порога выдал:

- Можешь поздравить. Я первое место занял, - особая радость на его лице при этом почему-то не вырисовывалась.

- Откуда ты знаешь? – с сомнением в голосе поинтересовалась Маня.

- Нас, участников, мало было, только пятнадцать человек. Ну, они там прикинули и сказали, что работы все сегодня проверены будут, а кто хочет знать результат, пусть через пару часов подойдёт. Ну, мы с Маринкой решили дождаться. Там по парку прогулялись, в магазины зашли. Потом по лестнице поднимемся, слышим, из кабинета доносится: «Значит Шнайдер первое, Сомова второе место».

- А что с Мариной случилось? Или ты меня разыгрываешь? – по лицу Мани пробежала кривая улыбка. – Получается, что ты решил какую-то задачу, а Марина нет?

- Получается, что так, хотя на самом деле наоборот. Точнее, мы оба сначала одну задачу не могли решить. Времени до конца мало оставалось, и я уже собрался уходить, а Маринка, она впереди меня сидела, повернулась и шёпотом мне идею подсказала. Но она всё сначала на черновике делала, а в чистовик переписать не успела. Ну, а мне уже не до черновика было, да и пишу я быстрее её. Всё равно председатель жюри уже у меня над головой стоял, когда я последнее предложение дописывал.

- Нда, - задумчиво сказала Маня, - ну и дела. Марина расстроилась?

- Немного да. Но я хотел у них там в кабинете сказать, что это не справедливо, а Маринка мне на ногу наступила и за руку дёрнула, чтобы я молчал.

- Умная девочка, - Маня грустно вздохнула, - ты бы мог только скандал спровоцировать и тогда ни ты, ни она никакого бы места не получили. Хотя для Марины, второе место, можно сказать – никакое. На краевую олимпиаду поедешь ты.

 

С олимпиады по физике Эдик вернулся более жизнерадостный и сообщил, что не смог решить только одну задачу. Из всех, кого он потом спрашивал, это был наилучший результат.

- А Марина? – поинтересовалась Маня.

- Маринка только три задания сделала. Я ей говорил, чтобы она поближе ко мне место заняла, так нет же, зачем-то совсем в другом ряду уселась. Потом, когда домой шли, она сказала, что ей физика меньше математики нравится, а пошла она, просто со мной за компанию. А мне, так наоборот, физика намного интересней кажется.

Маня, как-то невесело улыбаясь, понимающе кивала головой.

 

Через несколько дней стало известно, что нашёлся один участник, который по физике решил все задачи. Это был какой-то парень из другой школы, ему и досталось первое место, второе – присудили Эдику. Мать после таких событий, казалось, не ходила по земле, а парила в воздухе. Даже малознакомым людям, с которыми раньше при встрече только здоровалась, теперь она рассказывала, что по математике с сыном занималась всего лишь недельку, а с физикой у него дружба с двенадцати лет, с тех пор, как подарили ему конструктор «200 опытов по электротехнике». Мне тоже захотелось, чтобы Маня обо мне хоть когда-нибудь говорила не с наигранным умилением, как это порой происходило при посторонних, не с пренебрежением, как это бывало внутри семьи, а с таким вот искренним восторгом, любовью и гордостью. Надо будет тоже подружиться с физикой и когда-нибудь на олимпиаде занять призовое место, решила я и обратилась к Мане:

- Мам, а мне на День рождения подарите такой же конструктор, как Эдику подарили, когда ему двенадцать лет исполнилось?

- Тебе в этом году только одиннадцать будет. Забыла что ли?

- Ну и что. Я начну с более простых опытов.

- Бери Эдика конструктор и начинай с более простых. Кто тебе мешает? Эдику он всё равно уже не нужен, у него сейчас другие интересы.

- Но, мам, Эдик уже все детали с того конструктора растерял.

- Скажешь, тоже... Все детали растерял. Что-то же там осталось. Пусть не на двести опытов, но пятьдесят выполнить, ещё вполне можно.

- А когда я пятьдесят выполню, вы мне новый купите?

- Ну, если мне попадётся, конечно же куплю.

Многолетний опыт взаимоотношений и разговоров с Маней, подсказывал, её «если попадётся...», означало отказ без последующих объяснений. Я понуро ушла в детскую, утешая себя, что через год, перед двенадцатилетием можно будет попробовать поднять вопрос ещё раз.

 

Зимние каникулы закончились, так и не одарив нас хотя бы одним снежным днём. Начались школьные будни, утомляющие своим однообразием почти как морская болезнь. После Эдькиных успехов на олимпиадах, в семье дружно заговорили о поступлении его в институт. На полочке брата к его книжкам прибавилась ещё одна: «Справочник для поступающих», где перечислялись все ВУЗы, какие только имелись в стране. После долгих раздумий и разговоров, было выбран Харьковский политех, подготовительные курсы при этом институте начинались за месяц до вступительных экзаменов. Маня изъявила, желание всё это время быть рядом с сыном, меня она решила на июль отправить в пионерский лагерь. Я обрадовалась, поскольку уже давно хотела попросить Бориса о путёвке, но ввиду того, что мои просьбы обычно, в лучшем случае, просто повисали в воздухе, озвучить своё желание, всё как-то не осмеливалась.

 

Походы Мани в Районо снова участились. Поначалу она Борису о них не докладывала, а он не особо-то интересовался, как его жена день провела, если та сама не изъявляла желания что-нибудь ему рассказать. Этим «что-нибудь» однажды оказалась новость о том, как ей предложили должность завуча.

- А как же Клавдия Филипповна? – удивился Борис.

- Эту кандидатуру в Районо отклонили, - Маня смущённо улыбнулась. – Знаешь, хоть мне её немного и жаль, всё-таки она рассчитывала на повышение, но скажу тебе одну вещь: Клавдия Филипповна - дура неописуемая. Чем-то ей Воронин не понравился, так она бегала в Районо на него кляузничать, потом к жене на работу приходила...

- А ты откуда всё это знаешь? – Борис недоверчиво смерил жену взглядом.

- Так мне директор наш рассказывал, когда должность завуча предлагал, - Маня то ли от гордости за себя, то ли от самого разговора вдруг вся раскраснелась.

- А в чём эта Клавдия Филипповна обвиняет Воронина? – продолжал выпытывать Борис.

- Ясное дело, в чём. Утверждает, что тот гуляка. Но в Районо её быстренько на место поставили, а жена даже слушать не захотела.

- А он, правда, гуляка? – глаза Бориса слегка сощурились.

- Боря, ты мне такие вопросы задаёшь... Откуда я знаю, что собой представляет моральный облик Воронина? Но даже если и так, какое её дело? Пусть за собой следит. А то, знаешь ли, её с тремя детьми муж бросил, к какой-то молодухе ушёл, так ей теперь кругом супружеские измены мерещатся. Да и сдался тебе тот Воронин вместе с Клавдией Филипповной... Ты мне лучше посоветуй, соглашаться на эту должность или нет. В деньгах я особо-то не выигрываю.

- Конечно же соглашаться, - прозвучал уверенный ответ.

 

О приближающемся Дне рождении думать мне совсем не хотелось. Велосипед уже был, в конструкторе мать отказала, а другие желания не возникали. За три дня до столь незначительного, с моей точки зрения, события, Маня всё-таки предложила сходить с ней в город и выбрать мне подарок. Когда вышли из дома, выяснилось, что поход наш определённо-целевой:

- Я в железнодорожном магазине туфли на тебя видела, но без примерки не рискнула взять. Чего ты усмехаешься? Знаю, что не любишь получать в подарок сандали...

- Получать в подарок сандали люблю, но не на День рождения.

- Ну, так туфли – это ж не сандали.

 

Железнодорожный магазин оказался закрытым. Он единственный в нашем городе имел выходной в воскресенье.

- Ну, что ж, - мать глубоко вздохнула, – завтра мне в Районо сбегать надо, а вот, во вторник мы с тобой обязательно сюда придём. День рождения у тебя только в среду, ещё успеем.

Во вторник с самого утра шёл проливной дождь, и, вернувшись из школы, я очень обрадовалась, что Маня свои планы на этот день изменила. Днём позже, несмотря на улучшение погоды тащиться в другой конец города тоже не очень-то хотелось, но всё-таки я торопилась домой, потому что новые туфли мне были нужны. Старые уже имели облезлый вид и давили на большой палец.

- Уже пришла? – обрадовалась Маня. – Вот и чудесно. Ты не очень голодная?

- Да, нет, - неуверенно ответила я.

Перекусить, конечно же хотелось, но кто его знает, что там сегодня на обед. Может быть борщ, с плавающей в нём капустой, а может и того хуже – гречневая каша с мясом. Такое съесть, я могла, только будучи очень голодной, и поэтому приняла решение, сходить сначала за туфлями.

- Тогда сбегай быстренько в магазин, купи маргарин, - предложила мать, - Я хочу в честь твоего Дня рождения «Наполеон» испечь.

- А мы что, не пойдём покупать туфли? – удивилась я.

- Ну, ты же знаешь, мне сегодня раньше на работу надо. Ещё не известно как там автобусы ходят... В субботу купим. Я тебе обещаю.

Мать протянула деньги, сумку и, не глядя мне в лицо, подтолкнула к выходу.

 

Игнорируя Манино требование «быстренько», я неспеша двинулась по направлению к магазину. Чувство ущемлённости за отклонённую просьбу конструктора теперь пополнилось и другими обидами. Ведь Эдьке конструктор мать тогда купила ещё летом, чтобы подарить следующей весной. И уже не важно было, что предназначалось мне в подарок, пусть даже испеченный Маней «Наполеон». Если ей так хотелось сделать мне приятное, почему о маргарине она вспомнила только сегодня? Здорово было бы, открыв дверь, неожиданно обнаружить на столе свой любимый торт. Вместо этого я голодная должна идти по промозглой погоде...

Мои рассуждения прервались встречей с Аней Глушко.

- Ты куда, в магазин? – поинтересовалась она. – А я, вот уже из магазина иду. Мама сказала, что если хоть на килограмм поправлюсь, она мне летом разрешит косы обрезать. Я теперь каждый день по три бутылки кефира выпиваю.

О своём Дне рождения афишировать не хотелось, и я охотно поддержала разговор на тему, кому из девчонок идёт стрижка, а кому больше к лицу длинные волосы. Потом мы немного поспорили, кто лучше Таданища или ЗинФёдрна, внезапно вспомнили Филиппова, а заодно «помыли косточки» и другим мальчишкам. Лишь после этого, одарив друг друга приветливыми улыбками, расстались.

Сделав покупку, я торопливо шла домой, так как чувство голода давало о себе знать настолько, что гречневая каша с мясом казалась уже вполне съедобным блюдом. А почему именно сегодня на обед должна быть гречневая каша? Мне и самой стало непонятно, откуда возникло такое предположение. Наполеон мать не смогла испечь потому, что не было маргарина, но для приготовления моих любимых макарон с творогом или жареной картошки, всё необходимое у неё есть.

 

Ещё у калитки было видно, что входная дверь, несмотря на холодную погоду, раскрыта. На пороге с недовольным видом и руками, примостившимися в районе талии, стояла Маня.

- Где ты ходишь? – раздались её возмущения. – Мне уже скоро на работу собираться! Я же не успею тот «Наполеон» тебе испечь!

- Хорошо не пеки, - согласилась я, проходя в дом.

- Что значит, не пеки?! Крем уже готов. Если не хотела, чтобы я пекла, нужно было сразу же сказать, а не тянуть время, шляясь там, непонятно где.

Обида, усталость и голод спровоцировали, не характерную для меня, реакцию:

- А ты, если хотела испечь «Наполеон», могла бы о маргарине подумать заранее! Например, когда мы с тобой в воскресенье в железнодорожный магазин ездили! - резко выкрикнула я Мане в лицо, чего, как правило, по непонятным мне причинам, никогда себе не позволяла.

Мать хотела что-то возразить, но фраза так и застыла в её устах, оставив рот слегка приоткрытым. Я прошла в детскую, где стала неспеша переодеваться, однако, не успела ещё натянуть на себя ненавистное платье, как раздался визгливый крик, пришедшей в себя, Мани:

- Так ты что, назло мне долго ходила? Если такая грамотная, могла бы мне сама в воскресенье напомнить про маргарин!

В тот момент мои мысли занимала тема, что же всё-таки сегодня на обед, поэтому абсолютно спокойным и даже равнодушным тоном я ответила:

- Откуда я знала, есть он у тебя или нет. И какие продукты для «Наполеона» нужны, мне тоже не известно,

- Вот именно! Папа прав, сидишь тут на всём готовеньком. Даже не знаешь, какие продукты у нас в холодильнике лежат! А меня ещё смеешь в чём-то упрекать! Маргарин я, видите ли, заранее не купила...

- Я в туалет хочу, - оборвала я Манину речь и поспешила выйти, помыть руки.

Когда вернулась в дом, мать, ставя передо мной тарелку с едой, сообщила:

- У меня сегодня времени не было другой гарнир готовить, поэтому придётся тебе кушать гречневую кашу, - в её голосе звучала смесь извинения с обвинением.

Машинально орудуя вилкой, я никак не могла понять, откуда возникло у меня такое ясновидение насчет гречневой каши, которая у нас в семье не нравилась только мне.

 

Маня тем временем, несмотря на ограничения по времени, месила тесто на «Наполеон».

- Ну, вот, коржи выпечь успела, а кремом смажу, когда с работы приду, - спустя некоторое время, самодовольно сообщила она вполне миролюбивым тоном.

Эдька, пообедав, убежал на факультативные занятия, до прихода Бориса оставалось ещё несколько часов. Растянувшись на диване и уставившись в потолок, я думала о том, что именно эти несколько часов, когда я могу принадлежать сама себе, ни на кого не оглядываясь, и есть самый дорогой за весь день подарок ко Дню рождения. Вот только не понятно было, кто мне его подарил.

 

Вечером Борис сообщил, что с путёвкой в лагерь ничего не получается.

- На июль заявление надо было ещё в декабре подать, - заявил он тоном прокурора, конечно же, забыв, хотя бы словесно, меня поздравить, - но ты мне в декабре не говорила, что снова хочешь в лагерь.

- Как я могла это сказать, если ты тогда был в Баку, и даже письма от тебя не приходили?

- Ну, да. Я был в Баку. Значит, надо было тебе ещё до моего отъезда побеспокоиться.

Я спорить не стала, путёвок-то всё равно уже нет, а когда Маня вернулась с работы, спросила, можно ли будет мне, в таком случае, поехать с ней и Эдиком в Харьков. Путешествия по большим городам у меня всегда ассоциировались с посещением магазинов.

- Ага, щас, - фыркнул Эдька и обратился к Мане, - если эту придурошную возьмёшь, я никуда не поеду. Уж лучше в армию пусть заберут, чем с ней там позориться.

- Успокойся, - улыбнувшись, ответила ему Маня и повернулась ко мне, - я у себя на работе достану тебе путёвку в лагерь. Так даже интересней. Один год в Анапе, другой - в Геленджике.

 

После чая с не пропитавшимся «Наполеоном» меня отправили спать. Оставшись втроём, они ещё долго о чём-то беседовали, только мне этот разговор был не интересен. Погрузившись в собственные мысли, я ругала того идиота, который придумал, что День рождения – это праздник. На мой взгляд, лучше было бы остаться без «Наполеона» и прожить день, как и множество других.

 

XIII

 

В железнодорожный магазин мы выбрались лишь тогда, когда купленные там туфли можно было считать подарком к Восьмому Марта. Но даже если бы такого праздника не было, Мане всё равно пришлось бы их купить, так как старые - к весне мне давили не только на большой, но и на все остальные пальцы. А весна наступила рано, и уже в конце марта зацвели некоторые деревья. Правда, потом ударили заморозки, после чего, все заговорили, что урожаю абрикос не бывать.

 

Эдька с краевой олимпиады приехал расстроенный, так как из шести заданий сделал только четыре, да и то, половину не правильно. Настроение его ещё больше испортилось, когда на следующий день брат вернулся от Марины Сомовой.

- Маринка в течение часа все задачи правильно сделала, - сообщил он Мане, - Какой же я дурак, что тогда воспользовался её подсказкой. Если бы ушёл, как и собирался без последней задачи, она б поехала вместо меня.

- Ничего страшного не произошло, - успокаивала Эдика мать. – Не забывай, что Марина решала все эти задачи в домашней обстановке. Конечно же, она умничка. Но, быть может, именно поэтому очень даже хорошо, что на краевую олимпиаду ездил ты.

- Это почему же? – Эдькины глаза от удивления стали совсем круглыми.

- Потому что она в институт и так поступит, а тебе, я думаю, поработать в незнакомой обстановке, пошло на пользу. Теперь хоть будешь знать, насколько это важно не давать волю нервам и уметь сосредоточиться. Сам же говоришь, когда свою работу отдал, сразу же понял, как надо было две нерешённых задачи сделать. Значит, ты сильно там разнервничался, а когда успокоился, то и мозги нормально работать стали, так же?

- Может ты и права, - Эдька пожал плечами. – Нам там кофе с шоколадом предлагали. Другие спокойно пили, жевали, а мне, так, в глотку ничего не лезло.

- Вот видишь, - Маня улыбнулась, - смотри, чтоб на вступительных экзаменах такое не произошло.

 

Далеко не всегда Эдик на весьма благосклонное к нему отношение матери, отвечал взаимностью. Очень часто он отпускал в её адрес грубости, насмешки, требовал деньги и угрожал что-то рассказать отцу. Я всегда прислушивалась к их диалогам, пытаясь уяснить, что же именно он может рассказать, и однажды ухватилась за ниточку догадки.

- Эдик, принеси ведро воды, - попросила Маня, прикрывая кастрюлю с супом крышкой.

- Не обязательно. Ты уже обед приготовила, вода тебе ни к чему.

- Если я тебя попросила, значит, вода мне нужна.

- Тебе нужна, ты и иди. А я в воде сейчас не нуждаюсь, - Эдька засмеялся, с наглым вызовом глядя Мане глаза.

- Слышал бы отец, что ты мне тут порой выдаёшь. Но ничего, ты меня доведёшь. Вот возьму и всё ему расскажу. То-то он обрадуется, - с сарказмом пропела Маня.

- А как он обрадуется, когда узнает, зачем дядя Коля сюда приходит. Особенно ему будет приятно слышать, что ты всегда это знала и от него скрывала, - в тон матери ответил Эдик.

- Я уже жалею, что была с тобой тогда откровенна, - вздохнув, произнесла Маня и с пустым ведром покинула веранду.

- Я тебя об этом не просил. Рано или поздно сам бы обо всём догадался, - вдогонку ей крикнул Эдик.

Так значит, всё дело в Коле, обрадовалась я. Выходит, он не просто так здесь появляется. Если брат сказал, что рано или поздно сам бы обо всём догадался, то и я, пошевелив мозгами, смогу всё понять. Мои мысли усиленно перебирали все варианты причин, которые могли бы заставить Колю столь часто нас навещать.

Женщины обычно заходили к Мане, чтобы занять хлеб, муку, деньги. Иногда кое-кто советовался с ней по поводу приготовления деликатесов. А мужчины? Зачем к Мане приходят мужчины? Примерно год назад зачастил к нам один её ученик. Мать его к поступлению в институт готовила. Тот тип провалился, а Маня решила, никогда больше не браться за столь неблагодарное дело. Борис тогда, кивая головой, признался, что ему эта затея изначально не нравилась. Что ж, получается, всё сходится. Коля захотел поступить в институт и попросил Маню подготовить его по математике. Она согласилась сделать для родственника исключение, а от Бориса, зная его негативное отношение, держит всё в секрете. Придя к такому открытию, я стала к Коле во время его визитов повнимательнее присматриваться. Но это было трудно, поскольку мать спешила отправить меня в магазин или заявляла, что я должна идти гулять, так как мало дышу свежим воздухом. С наступлением тёплых дней, для исполнения этих требований, стало возможным снова использовать велосипед. К счастью, в остальном мать на меня внимание не обращала, и коричневая, перешитая из формы, юбка теперь играла роль домашнего наряда.

 

Однажды по дороге в магазин, ещё издали я заметила силуэт Зинаиды Фёдоровны и свернула с дороги на тротуар.

- Здрасте, ЗинФёдрна!

- Света Шнайдер? Ну, здравствуй. Давненько я тебя не видела, - учительница приветливо улыбнулась. – Ты немного изменилась, выросла, сразу и не узнаешь. Ну, как твои дела?

- Та, ничего, нормально.

- Ребята как-то рассказывали, что у тебя с Филипповым проблемы были. Уже помирились?

- Так это уже давно было.

Мне показалось, что с тех пор, как я воевала с Женькой, а также когда перестала заходить в филиал, прошла целая вечность. Девчонки, время от времени по-прежнему забегали к Зинаиде Фёдоровне и выдавали все текущие новости. Как часто приходилось подавлять в себе желание, к ним присоединиться! Но без толчка, хотя бы в виде одного слова учительницы, означающего приглашение, я чувствовала себя, словно, перед не преодолимым барьером.

- А я однажды Женю с его мамой встретила, - как-то совсем по-дружески заговорила Зинаида Фёдоровна, будто возраст наш не был разделён десятками лет, - мы с ним поговорили, и он обещал, ни разу в жизни, ни одну девочку больше не бить. Как ты думаешь, он сдержит своё слово?

- Вообще-то он один сейчас сидит, совсем на другом ряду, а на перемене я тоже с ним не встречаюсь... Но если хотите, спрошу у других девочек, не обижает ли он их, потом Вам расскажу, - я искала повод для возобновления визитов.

- Как ты третью четверть окончила? Отличница? – вдруг сменила тему учительница.

- Не, ЗинФёдрна. У меня по русскому четвёрка. У нас отличники только Аня Глушко и Юля Никитенко.

- Но, моя хорошая, ты-то ничуть не глупее ни Ани, ни Юли. Только немного повнимательней надо быть, не так ли? Так что, соберись и постарайся до конца года эту свою единственную четвёрку исправить.

- Нет, ЗинФёдрна, у Татьяны Даниловны я никогда не смогу быть отличницей. Может быть, потом когда-нибудь и буду, только не в этом году.

Я посмотрела в лицо учительнице и встретила пронизывающе-понимающий взгляд. Сейчас она скажет, чтобы я к ней хоть изредка заходила, подумалось мне. Она же рада встрече со мной, она же хочет видеть меня вместе с Ренатой и Олей...

- Хорошая ты девочка, Шнайдер Света, - грустный голос учительницы выдал совсем не то, что хотелось услышать мне, - я смотрю, ты с сумкой. Мама в магазин тебя послала?

- Ага. За хлебом.

- Ну, так поезжай, а то она волноваться будет, если ты задержишься, - Зинаида Фёдоровна быстрыми шагами пошла прочь.

Со злостью крутя педали, я, как могла, уговаривала себя не разреветься. Ещё не хватало, чтобы в магазине посторонние люди расспрашивали, почему плачу! Однако за все годы общения с Зинаидой Фёдоровной никогда мне не было так больно и обидно. Даже, когда она на меня сердилась, даже когда однажды поставила двойку...

 

Бросив сумку с хлебом на стол, я направилась к своему излюбленному месту. Лишь после захода солнца, оставившего малиновый закат, вода в моём организме, как я полагала, закончилась, и слёзы перестали течь. Мысли теперь занялись анализом всей этой жутко неприятной ситуации. Если бы я Маню, после разговора её с Таданищей, не послушала и вместе с девчонками пришла к ЗинФёдрне, всё могло бы закрутиться иначе... Одна за другой картины, как я вместе с подружками захожу к любимой учительнице, вставали у меня перед глазами. Сидя на корточках и прижавшись спиной к холодной стенке дома, я продолжала мечтать, прекрасно понимая, что уже больше никогда не переступлю порог, столь знакомой и дорогой мне, классной комнаты.

 

Последняя четверть в году, несмотря на наименьшее в ней количество учебных дней, показалась самой длинной. Каждый урок тянулся до бесконечности долго, при выполнении домашних заданий, я быстро уставала и даже порой ложилась днём спать. Незадолго до майских праздников, все четвёртые классы собрали после уроков в клубе, и мы стали репетировать приветствие ветеранам войны к заседанию, посвящённому Дню победы. Собственно говоря, само приветствие в виде монтажа выдавали со сцены «бэшники». На долю трёх других классов выпало, стоять между рядов и время от времени размахивать цветами. Во время репетиции самих цветов не было, и мы просто размахивали руками. Поначалу всё получилось хорошо, но Вера Сергеевна потребовала повторения, потом ещё раз. После третьего раза начались сбои: то на сцене кто-то текст запинаясь рассказывал, то между рядов вид, с точки зрения Веры Сергеевны, был не достаточно красивым. И всё начиналось сначала. Вскоре я почувствовала небольшое поташнивание и сжимающую боль в области глазных яблок, а от этого, как мне казалось, начала болеть голова.

- Татьяна Даниловна, - подошла я к своей учительнице, - у меня глаза болят.

- Чего это они у тебя болят? – удивилась она и с умным выражением лица заглянула мне в зрачки, - Все нормально. Не должны они у тебя болеть, - прозвучал её диагноз.

- Но они болят, - настаивала на своём я. - Можно мне домой уйти? Мне всё хуже и хуже становится.

- Ты же только что пожаловалась, когда ж тебе всё хуже и хуже могло стать? – усмехнулась Таданища и успокаивающе добавила, - Скоро все домой пойдём. Честно говоря, я и сама от всей этой затеи не в восторге.

Когда мы разошлись, мне было уже настолько плохо, что по дороге домой я ни с кем не разговаривала и от боли почти не слышала, о чём болтали девчонки. А дома, вместе с рыданиями, выплеснулась из меня обида на Таданищу:

- Она не имела права мне не верить, она же не врач! ЗинФёдрна никогда бы так не поступила, - твердила я Мане, пытавшейся меня успокоить.

После таблетки пенталгина боль стала утихать, и я уснула, даже не пообедав.

 

На другой день мать потащила меня к окулисту. Молодой врач проверил зрение и, не найдя ни дальнозоркости, ни близорукости, посоветовал при ярком свете носить защитные очки. Возвращаясь из поликлиники, мы встретили Таданищу.

- Ты её отругаешь за то, что мне не поверила? – тихо спросила я Маню, пока мы не приблизились.

- Давай, ты не будешь за меня решать, что мне нужно говорить, - недовольно, но также тихо проворчала она.

- Шнайдер, ты почему сегодня не была в школе? – строго спросила, Таданища, словно матери моей рядом и не было.

Наверное, считает, что, обидевшись на неё, прогуляла, - подумала я, вспомнив давнешний разговор по поводу Филиппова.

- Мы от врача идём, полдня там под кабинетом просидели - ответила за меня Маня и, глубоко вздохнув, добавила, – жалуется Света, что глаза болят. Дети сейчас очень рано начинают терять зрение.

- Да-да, - ритмично закивала Таданища, - я знаю. Она ко мне вчера подходила. Через неделю у нас это мероприятие, будь оно трижды неладно... Но ты, - обратилась она ко мне, - можешь на него не приходить, если плохо себя чувствуешь.

Женщины заговорили о каких-то своих учительских делах, напрочь забыв о моём присутствии. Когда тема была исчерпана, они пожелали друг другу всего хорошего и разошлись.

- Вот видишь, - жизнерадостным тоном объявила Маня, - Татьяна Даниловна очень приятная и милая женщина. Я даже ей ничего и не сказала, а она сама предложила тебе на то мероприятие не являться.

- Но если не обязательно являться на само собрание, то уж с репетиции тем более могла бы меня отпустить, - выдала я свою точку зрения. – А ты не сказала ей, чтобы она так больше не делала, и теперь, если у меня заболят в школе глаза, она снова меня домой не отпустит.

- Ничего страшного. От того, что болят глаза, ещё никто не умер.

Вспомнив ту невыносимо-сильную боль, я возразила:

- Откуда ты знаешь? Если человек уже мёртвый, то не сможет сказать, от чего он умер. Если бы я тогда, на репетиции умерла, ты бы тоже не знала, почему это произошло, и всё равно бы утверждала, будто от того, что болят глаза, ещё никто не умер.

Маня засмеялась, хотя с моей точки зрения, в обсуждении вопроса о жизни и смерти ничего смешного не было.

- Ну, ты же пожаловалась Татьяне Даниловне. Так что, думаю, в любом случае до смерти дело бы не дошло.

- Ага. Я ей пожаловалась, потому что думала, она меня отпустит. А если бы знала, что не отпустит, то и не подходила бы.

- Ну, знаешь, дорогая, если ты чувствуешь, что могла бы к Татьяне Даниловне и не подходить, значит, не настолько плохо тебе было. Слава Богу, ты ещё не знаешь, что такое боль от которой можно умереть. Если бы, не дай Бог, была такая боль, ты бы и без разрешения ушла.

- Но она бы тогда кричала. И Вера Сергеевна тоже. Она и так на учеников, знаешь как, орёт. Я вчера слышала.

- И ты всё это заметила? Значит, повторяю, не настолько тебе было плохо. Но в любом случае, до конца учебного года тут совсем мало времени осталось. Потом Татьяна Даниловна уйдёт на пенсию, а у тебя будут совсем другие учителя. Ты хотела, чтобы я сейчас тут посреди улицы крик подняла? Во что бы то ни стало, я должна с Татьяной Даниловной поссорится? Но она, не забывай, не далеко от нас живёт. Я что, по-твоему, из-за твоих капризов со всеми соседями поссорится должна? Вон, даже врач у тебя ничего серьёзного не нашёл. Ещё не известно, действительно ли у тебя что-то там болело или просто домой захотелось.

Если бы разговор этот состоялся дома, я наверняка бы от обиды разревелась, но не домашняя обстановка всегда каким-то магическим образом наделяла меня силой, помогающей держать себя в руках. Не проронив больше ни слова, я лишь поняла, что если такая боль повторится, уйду из класса, не дожидаясь разрешения.

 

Тёплая весенняя погода, похожая больше на летнюю, не сняла с меня быструю утомляемость и постоянную вялость. Всё чаще Маня ругалась из-за того, что я невнимательная, неуклюжая, рассеянная. Но мне и самой непонятно было, что со мной происходит, и почему, отправляясь в магазин за сливочным маслом, я приносила две бутылки кефира, а, приблизившись к стеллажам хлебобулочных изделий, долго вспоминала, что и в каких количествах надо купить. Однажды, уходя из класса, я забыла на парте свою авторучку, причём обнаружила это уже вечером, так как садится за уроки не спешила. На другой день поутру меня ждала пустая парта. Наша классная комната во вторую смену принадлежала семиклассникам, но девица, занимающая моё место, заявила, что ничего, мною оставленного, не находила. Я долго раздумывала признаваться во всём Мане или нет, и выбрала молчание. Авторучку можно было купить только в большом городе, но у Бориса командировки не предвиделись. Однако уже на третий день после пропажи, Маня обратила внимание, что пишу я старой тёмно-коричневой «пенсионеркой», перебинтованной в несколько слоёв изолентой. Как и многие другие вещи, доставшейся мне по наследству от Эдика, она была далеко не в идеальном состоянии.

- Чего это ты не пишешь авторучкой, которую тебе папа из Баку привёз? – поинтересовалась мать.

- У меня её украли, - соврала я.

- Как украли? Где?

- В школьной библиотеке. Я портфель у двери оставила и пошла книжки выбирать, а когда вышла, портфель оказался расстёгнутым, и ручки там уже не было.

Эту историю я не сама придумала. Нечто подобное случилось с моей одноклассницей Леной Рыжковой. Мне хотелось Манины упрёки и возмущения сократить до минимума, и такая интерпретация пропажи подчёркивала мою невинность. Однако когда мать ушла на работу, чувство недовольства собой напрочь испортило мне настроение. Плюс ко всему появился страх быть разоблачённой, потому что в библиотеке я уже больше месяца не показывалась.

 

Вернувшись, как всегда по средам, пораньше, Маня об авторучке и не вспомнила, а за вечерним чаепитием, казалось, забыла даже о моём существовании, потому что была полностью поглощена разговором с Борисом.

- Воронин сегодня к нам в школу заходил, кое-какие документы занёс. Представляешь, Клавдия Филипповна его семью разрушила.

- Это каким же образом? - искренне удивился Борис.

- Ходила по пятам за его женой, пока та не согласилась с ней поговорить. Ну, а когда встреча состоялась, стала убеждать, что у Воронина есть любовница. Жена сразу не поверила, а потом стала мнительной, в семье начались скандалы. Однажды Воронин с одной из сотрудниц зашёл на минутку домой, бумаги некоторые у него там хранились. В это время случайно дочка забежала и рассказала матери, что в квартире постороннюю женщину видела. Ну, жена Воронина, без всяких там разбирательств на развод и подала.

- Ты же говорила, что у Воронина сын.

- Младший – сын, а дочь у них уже совсем взрослая, недавно замуж вышла и живёт на квартире, чтобы отдельноё жильё получить. Воронин говорит, что она обычно к ним только на выходные приходит, а тут приболела, хотела кое-какие лекарства у матери взять.

- И что, одного слова дочери было достаточно, чтобы подать на развод?

- Ну, нет, конечно. Говорю же тебе, с подачи нашей Клавдии Филипповны, жена стала упрекать Воронина в неверности уже давно.

- Нет дыма без огня, - усмехнулся Борис. - А тебя-то с какой стати судьба его так волнует?

- Да мне как-то всё равно. Это их семейные дела. Просто в голове не укладывается, чего той Клавдии Филипповне не сидится. Уже скоро седина появится, а так за всю жизнь ничему и не научилась.

Вся эта история казалась мне неправдоподобной. Подумаешь, Воронин разговаривал с какой-то женщиной у себя в квартире. К нам, вон, тётя Глаша тоже несколько раз заходила, просила Бориса ей помочь. Но Маня, узнав об этом, лишь одобрительно кивала головой и ни о каком разводе речь не вела. Да и к Мане, мало ли кто заходит. А впрочем... Мне вдруг вспомнились угрозы Эдьки рассказать отцу о визитах Коли. Но там, как я поняла, дело не в самих визитах. Борис, конечно же, знает, что Коля очень часто нас посещает, просто он не догадывается, что Маня готовит Колю в институт. А у Воронина, судя по рассказу Мани, дело обстояло совсем наоборот: жене было абсолютно всё равно, ради чего пришла чужая женщина. Ей не понравилось, что она пришла.

Уже засыпая, я повторила про себя впервые услышанное новоё слово «любовница». Интересно, что Клавдия Филипповна, употребляя его, подразумевала. Мне оно казалось чем-то средним между «любимчики», которых имела Таданища и «любушка» - так когда-то называла меня бабушка.

 

XIV

 

Отзвенел для Эдьки последний звонок. У меня до окончания учебного года оставалась ещё неделя. Таданища, хоть и давала домашнее задание, но тетради на проверку уже не брала, поэтому выполняла я всё кое-как, а иногда и вообще ничего не делала. Брат все эти дни отсыпался. Когда я приходила после школы домой, он только заканчивал завтракать.

- Покушаешь и садись заниматься, - приказала ему мать на третий день такого отдыха.

- Разбежался, - фыркнул Эдик. – У нас первый экзамен – сочинение. А к сочинению подготовиться за три дня невозможно. Все книги, предусмотренные программой, всё равно уже прочитать не успею. Так что придётся брать свободную тему.

Послонявшись какое-то время по двору и дому, Эдик, заявил матери, что идёт в кино.

- Хорошо, - кивнула она, протягивая сыну рубль. – Только перед этим зайди в парикмахерскую и подстригись. Зарос - смотреть не приятно.

- Не приятно - не смотри. А если хочешь, чтобы я подстригся, дай пять рублей.

- Ты с ума сошёл! Стрижка тридцать копеек стоит.

- Тридцать копеек на стрижку, остальное мне за то, что согласился подстричься. Меня лично, моя причёска устраивает.

- Хорошо. Можешь не идти в парикмахерскую. Вот расскажу отцу, так он тебя в субботу силой туда отведёт.

- Не забывай, что я отцу тоже кое-что рассказать могу, - усмехнулся брат.

- Эдик! – Вдруг взвизгнула мать, - Это уже выходит за всякие рамки! Сколько можно меня шантажировать? И главное, было бы чем. Отцу расскажешь? Ну и что же ты ему расскажешь? Что, по-твоему, такое преступное я здесь совершаю?

Эдька от неожиданного крика Мани на какое-то время опешил, потом рассмеялся.

- Ты, может быть, и ничего не совершаешь, но вот дядя Коля... Я скажу сегодня папе, что когда он был в Баку, сюда дядя Коля приходил.

- Ну и что с того? Папа знает это.

- Знает? – на лице Эдьки проступила удивлённая усмешка. – А во сколько он отсюда уходил, тоже знает?

- Он всё знает! – выкрикнула раскрасневшаяся Маня и, протягивая Эдику пять рублей, добавила, - Уходи с глаз моих долой и не мотай мне нервы. Скорее бы ты уже в институт поступил. Хотя, если будешь так готовиться, то и выпускные экзамены толком не сдашь.

- Мои проблемы, - крикнул уже в дверях Эдик, засовывая небрежным движением деньги в карман.

 

Выждав некоторое время, я подошла к Мане.

- Мне тоже пять рублей дай.

- Чего-о-о?

Весь вид у неё был такой, что даже немного страшно стало. Казалось нож, которым она так ловко орудовала, стоя за кухонным столом, сейчас полетит в меня. Но промолчать почему-то было ещё страшнее, и я продолжила:

- Я тоже знаю, что дядя Коля сюда приходил, когда папа в Баку уехал. Эдик его только один раз видел, а я знаю, что он тут каждую среду бывал.

- Так ты что, не спала? – зелёные глаза матери искрились гневом, и я на всякий случай на несколько шагов попятилась.

- А, что я виновата, если долго уснуть не могла?

Мать, похоже, взяла себя в руки и совершенно спокойным, непринуждённым тоном ответила:

- Тебе что-то приснилось. Дядя Коля сюда по средам не приходил. Он был здесь всего лишь один раз, когда от папы письма перестали приходить. Он хотел меня успокоить. И мы с тобой вместе сегодня же вечером папе всё это расскажем.

- Ты же Эдику сказала, что папа и так всё знает.

- Вот именно. Чего ты от меня хочешь?

- Пять рублей, - уверенно заявила я, прикидывая, на что потрачу столь крупную сумму. – Эдик же получил от тебя такие деньги.

- Ты хоть соображаешь, что ты тут говоришь? С какой стати я должна тебе их давать?

Пронизывающий холод, снова исходящий из её глаз, мурашками пробежал по всему моему телу. Однако легче в тот момент было сквозь землю провалиться, чем, отказаться от требований, признав, таким образом, своё поражение.

- А с какой стати, Эдику дала?

- Ему в парикмахерскую надо!

- Сама говорила, что стрижка тридцать копеек стоит.

- Знаешь что, - закричала вдруг мать, - кто ты такая, чтобы я перед тобой отчитывалась? Да. Я дала Эдику деньги. Но эти деньги не ты, а я заработала! Не доросла ещё, что б меня в чём-то упрекать! – к крику прибавилась усмешка, но внезапно снизойдя на тихий и недовольный тон, Маня добавила, - А папе я сегодня расскажу, что ты деньги стала вымогать.

То, что мать может наябедничать отцу, исказив при этом всё до неузнаваемости, сомнений у меня не было. Представить себе реакцию Бориса, тоже особого труда не составляло. Однако показать испуг, по-прежнему было страшнее, чем наступать.

- Ну и говори, - я постаралась произнести это с максимальным безразличием. – А я скажу, что дядя Коля к тебе на прошлой неделе приходил. Мне не могло это присниться, потому что приходил он днём. Его даже тётя Глаша видела, она в это время в огороде возилась.

- Ну и что? – Маня, пожав плечами, криво улыбнулась. – Нужно было ему, вот и приходил. Ничего в этом такого нет.

Отступать, уже было поздно. Я решила бить до конца, выдав всю, имеющуюся у меня информацию:

- Нужно было? А я знаю, зачем он сюда приходит. Папа не знает, а я знаю!

На лице Мани наконец-то вырисовался испуг, который она тщательно попыталась прикрыть улыбкой и даже кое-как кусочек смеха из себя выдавила.

- Ты знаешь, зачем сюда приходит дядя Коля? Ну и зачем же, по-твоему?

- Ясное дело, - вопрос мне показался глупым, и я слегка усмехнулась. – Он приходит сюда с тобой заниматься.

Из рук Мани со звоном выскочила эмалированная миска, которая наверняка разбилась бы, если б была стеклянной. Поднимать её мать не спешила.

- Заниматься? Чем заниматься? – тихо переспросила она.

Мне не приятен был этот допрос. Явно деньги она давать не собиралась, выгоды своей, в такой болтовне я не видела, поэтому хотелось всё побыстрее закончить. С другой стороны, доказательств и точных сведений о том, чем там Маня с Колей занимаются, у меня не было, и я решила ответить несколько размазано:

- Ну, не бисквиты же печь, ты его учишь. Он, ведь, мужчина...

Манины черты лица обострились настолько, что казалось, можно о них порезаться. Она сначала сильно побледнела, а я внутренне забеспокоилась, не стало ли ей плохо, но через пару секунд раздался полный энергии и сил её крик:

- Так ты за нами подглядывала?!

Я удивилась. Как можно подглядывать за тем, как два человека занимаются математикой, да ещё и для поступления в институт?

- Что я там могла увидеть? – последовало моё возражение. – Я ведь всё равно в этом ничего не понимаю.

- Не понимаешь, говоришь? А откуда же ты знаешь, что мы там кое-чем занимались? Боже! Какой кошмар! – мать схватилась за голову. – Одиннадцать лет девчонке, а она уже такими вопросами интересуется! Да, я в твои годы ещё с куклами играла.

Вспомнив, как однажды Таданища отругала меня за то, что на уроке математики залезла на три темы вперёд, я решила, что здесь имеет место аналогичный случай, и поспешила уверить Маню:

- Да, вовсе и не интересуюсь. Зачем мне сейчас подглядывать, если, через несколько лет меня всему этому научат неспеша?

- Через несколько лет? – Маня смотрела на меня с нескрываемым ужасом. – Кто тебя этому научит через несколько лет?

Имена учителей, которые будут вести у нас различные предметы, нам предстояло узнать лишь вначале нового учебного года. А кроме того, не было у меня ни малейшего представления, какая тема в каком классе изучается, и что необходимо знать на вступительных экзаменах.

- Ну, будет же у меня какой-нибудь учитель, - пояснила я Мане, однако, увидев, что ужас на её лице получил оттенок отчаяния, успокаивающе добавила, - может, конечно, не через несколько лет, но к окончанию школы я всё равно всё это уже буду знать, так что подглядывать за вами, мне абсолютно ни к чему.

 

Неспеша подняв миску, Маня попросила, принести из сарая пару луковиц. Когда я вернулась, она вполне доброжелательно поинтересовалась:

- А зачем тебе вдруг понадобились деньги? Ведь всё необходимое я тебе покупаю.

- Ты не покупаешь мне всё необходимое, - возразила я, - у меня даже формы школьной нет.

- Но учебный год уже закончился. А в конце лета купим мы тебе школьную форму, если ты так хочешь. Хотя, на мой взгляд, такая симпатичная девочка, как ты, должна выглядеть наряднее всех.

Я с удивлением уставилась на мать, обалдев от всего услышанного настолько, что какое-то время не могла вымолвить ни слова. Она же, как ни в чём ни бывало, продолжала:

- Я думаю, будет лучше, если мы сошьём тебе школьный костюм: юбочку в складочку и жилетку. Я видела, многие девочки сейчас так ходят.

- Я тоже видела, - ко мне вернулся дар речи, - но такую форму не хочу, потому что белая рубашка быстро пачкается. Мне уже в этом году надоело каждые два дня её стирать, а потом переживать, высохнет ли.

- Ну, ты нашла причину, - засмеялась мать, дружески мне улыбнувшись. – Рубашек-то можно сразу несколько сшить. Сейчас в комиссионном магазине гипюр часто продают. Можно одну блузочку гипюровую сделать.

Моё воображение подсказало, что всё, описанное Маней, должно не плохо выглядеть.

- А когда ты мне это сошьёшь? – уточнила я, не определив точно для себя, можно ли в данный момент Мане верить. – У тебя же в июне экзамены, в июле я еду в лагерь, и ты с Эдиком тоже уезжаешь.

- Ну, шить-то буду не я, а мы закажем в ателье. Там, говорят, сейчас у них работы мало, так что, может, дня за три всё сделают. Надо ещё подумать, какой цвет мы выберем.

- Коричневый, - уверенно заявила я. - Раз костюм вместо формы, то цвет у него должен быть такой же.

- Ой, ну что ты, - Маня недовольно скривилась, - коричневый цвет не твой. Я потому и форму тебе не покупаю.

- Тогда чёрный – мне всегда нравились контрасты.

- Фу-у, чёрный тоже не годится, - отрицательно замотала головой мать. – Синий цвет тебе идёт больше всего.

- Но у меня уже пионерская юбка - синяя. И потом, зачем ты сейчас моё мнение спрашивала, если сама уже давно всё решила.

- Ну, я же не знала, что у тебя нет вкуса.

Чувствуя, что отношения вновь могут испортиться, я поспешила Маню покинуть, будучи вполне собой довольной: пусть пять рублей не получила, зато о новом школьном наряде договорилась. Уверенность, что Коля приходит к Мане заниматься математикой, плотно засела в моём воображении.

 

Вечером мать не стала жаловаться на меня отцу, да и я помалкивала, а на другой день она купила мне гольфы, хотя до этого утверждала, что на моих тонких ногах они держаться не будут. Теперь мне и самой нравилось стоять рядом, когда она готовит обед, потому что к обычным разговорам прибавились обсуждения моды. Правда порой я казалась себе какой-то уродкой, так как на всё, что мне нравилось, мать реагировала: «Тебе такое не пойдёт», или: «На тебе это красиво сидеть не будет». И всё-таки, когда она купила мне два новых, оригинального покроя, ситцевых платьица, несмотря на то, что их до отъезда в лагерь носить нельзя было, я мысленно поблагодарила брата за то, что, тот, сам того не ведая, подсказал мне, как надо вести себя с Маней.

 

XV

 

Накануне перед первым Эдькиным экзаменом, мать наглаживала ему белую рубашку и брюки, а сам он снизошёл до того, что тщательно помыл туфли и начистил их кремом. Мане тоже предстояло весь день провести в школе.

- По-моему будет лучше, если ты завтра не потащишься со мной на экзамен, а будешь дома отсыпаться, – предложила она.

- Конечно, - обрадовалась я возможности, побыть дома одной.

- Только не валяйся до обеда в постели. В десять что б уже позавтракала.

- А вы с Эдиком когда вернётесь?

- Эдик, наверное, где-то в час, мне же придётся после экзамена ещё немножко задержаться. Но обед готов, в холодильнике стоит. Захочешь кушать, можешь разогреть.

 

Утром, проснувшись в девять часов, я позволила себе немного поваляться и снова уснула. Разбудило меня недовольное потявкивание Полкана. Взглянув на часы, подскочила: ничего себе, десять минут одиннадцатого. А впрочем, какая разница? До часу оставалась уйма времени, и захотелось ещё чуть-чуть понежиться в постели. Лай собаки усиливался, а это означало, что во дворе кто-то из посторонних. Не желая расставаться с тёплым одеялом, я, закутавшись в него, тихонько прошла в зал – только оттуда можно было увидеть, кто же к нам пришёл. Если какая-то соседка - выгляну в окно и скажу, что никого нет дома. На крыльце стоял Коля. Что ему надо? Уж он-то должен знать об экзаменах... Кроме того, показываться мужчине в ночной сорочке, даже в окно, с моей точки зрения было неприличным. Пусть думает, будто с Маней ушла, решила я и тихонько покинула зал. Послышался стук в дверь. Меня нет дома, - мысленно ответила я, переодеваясь из ночной одежды в дневную.

- Света, открой пожалуйста, - гость вёл себя настойчиво.

Войдя в роль отсутствующей, я не спешила из неё выходить. Однако времени попусту тоже не теряла: заправила постель, расчесалась. Сколько можно стоять у двери? – удивило меня упорство родственника. Мне же в туалет и умыться надо.

- Светочка, открой. Ты дома, я знаю. Открой, пожалуйста, мне кое-что сказать тебе надо.

Если что-то важное, оставишь в дверях записку, а нет – так приходи завтра, - рассуждала я, слоняясь по комнатам. Теперь впустить гостя, означало нарваться на расспросы: «Почему так долго не открывала», - а получать нравоучения от посторонних было ещё менее приятно, чем от родителей. Если я решила, что меня нет – значит, нет.

Завтракать пришлось не умывшись, и лишь когда чистая посуда, вернулась на своё привычное место в шкафу, Коля под прощальную серенаду Полкана удалился.

 

Маня и Эдик пришли всё-таки вместе. Они долго и оживлёно обсуждали предложенные на экзамене темы сочинений и лишь незадолго до прихода Бориса, мать поинтересовалась:

- Ну, а ты как день тут провела?

- Проспала и позавтракала не в десять, а в одиннадцать, - решила признаться я.

- Во сколько? В одиннадцать? – на меня вывалилась куча обвинений в лени и беспечности.

Удивившись, столь внезапно возникшим возмущениям Мани, я нерешительно возразила:

- Но ведь посуда помыта, а больше ты меня ни о чём не просила. Эдик, после последнего звонка ещё дольше спал, и ты ему ничего не говорила. Мне, между прочим, как ему, к экзаменам готовиться не надо.

- Да, действительно, - Манин голос стал вдруг тихим, и она почти шёпотом добавила, - чего это я? Видно из-за Эдика перенервничала. Проспала, так проспала. Ты тут не голодала?

- Нет.

- Никто не приходил?

- А что, кто-то должен был прийти? – во мне боролись сомнения, стоит ли докладывать Мане о визите Коли или лучше прикинуться, что спала и ничего не слышала.

- Да, нет, – она пожала плечами, - это я просто так спросила. Мало ли...

 

На другой день Эдька с утра засел за книжки. Матери не надо было идти в школу, но и дома она не осталась, а, сославшись на плохое самочувствие, ушла в поликлинику. Полдня я провела с приехавшей на лето Юлей, а когда вернулась домой, Маня подметала двор. Значит, со здоровьем всё нормально, иначе лежала бы в постели или, по крайней мере, на диване, - пронеслось в моей голове.

- Ну, что сказал врач? – спросила я, чтобы не выглядеть равнодушной.

Погружённая в какие-то свои мысли, мать от неожиданного моего появления вздрогнула:

- Какой врач?

- Ну, ты же в поликлинику к врачу ходила?

- Ах, ну-да, к врачу, - Маня сощурила глаза и сморщила лоб, словно пыталась что-то вспомнить. – Врач сказал, ничего страшного, лекарства выписал и всё.

Удовлетворённая ответом, я направилась в дом, но мать меня задержала:

- Подожди, Света, - взгляд был недовольный, злой, и мне с перепугу пришлось лихорадочно вспоминать, что же такого страшного за прошедшие дни я могла натворить. – Ну-ка ответь мне, ты почему дядю Колю вчера в дом не пустила?

- А что ему нужно было?

- Так ты знаешь, что он приходил? И мне не сказала? Ведь я тебя спрашивала.

- Забыла, - пришлось соврать, - ты меня только вечером спросила, а приходил он ещё утром.

- Так почему ж ты его не пустила?

- Потому что, в ночной сорочке была. Я тебе уже говорила, что поздно проснулась. И потом, он приходит сюда к тебе. - Задумавшись, я уточнила, - он что, забыл, что у вас с Эдиком вчера экзамен был?

Маня бросила веник, руки ладонями прилипли к бёдрам, глаза её стали большими настолько, что мне казалось, веки не в состоянии их удержать и вот-вот выронят.

- Что значит приходит ко мне? – выпалила она на одном выдохе, - Что за дурь ты вбила себе в голову? – отлепив правую руку от бедра, она, грозя пальцем, тихо, медленно, но очень выразительно произнесла, - Запомни и заруби себе на носу: дядя Коля сюда приходит не ко мне, а ко всем к нам. Приходит, как друг всей семьи, как родственник в конце-концов. И мне очень стыдно было сегодня смотреть ему в глаза.

- А где ты его видела? – Удивилась я. – Ты же в поликлинике была?

- Ну, здрасте, - Маня усмехнулась, - а дядя Коля, по-твоему, где работает?

Я пожала плечами, поймав себя на мысли, что не имею ни малейшего понятия, где там тот родственничек работает:

- Не знаю.

- Очень плохо, что не знаешь. Он, как раз, в поликлинике и работает.

- Дядя Коля врач? Ты к нему ходила?

- Нет, он не врач, а зубной техник. Я его в коридоре случайно встретила, и он рассказал, как целый час тут под дверью стоял, стучал, упрашивал, а ты не захотела его в дом пустить. Как стыдно, - она укоризненно покачала головой.

- Ну, он сказал тебе сегодня, зачем приходил? – спросила я, радуясь, что благодаря непредвиденной встрече, эти двое, скорее всего, уже решили все свои вопросы без меня.

- Ему нужно было кое-что важное мне передать.

- Но у него в руках ничего не было.

- Ты не поняла. Ему на словах нужно было кое-что сказать.

- Он же знает, что ты каждый год первого июня - на экзамене.

- Ну и что? Ты-то дома была. А ему срочно нужно было.

- А что случилось?

- Да ладно. Уже без тебя обошлись.

Мне всегда трудно было понять логику Маниных рассуждений из-за нелепости и противоречивости некоторых утверждений. Вот и сейчас, я стояла некоторое время молча, пытаясь собрать всё в кучу. Потом все свои сомнения выпустила наружу:

- Если Вы без меня обошлись, то значит ему всё-таки нужна была ты, а не я? Если ему так уж срочно нужно было, то почему он, зная, что ты на экзамене, притащился сюда, а не поехал сразу к тебе на работу? Ведь из поликлиники к школе куда проще и быстрее добраться можно, чем к нам домой. – Подумав немного, и взглянув Мане в её внезапно побледневшее лицо, я добавила, - А откуда ему было известно, что я дома осталась, если мы с тобой это только поздно вечером решили?

Маня схватилась за веник и быстрыми движениями продолжила наводить блеск во дворе. Я вошла в дом, так и не дождавшись ответа на свои вопросы. Не смотря на утверждения матери, я уже ничуть не сомневалась, что Коля приходит только к ней, а Борис этого не знает. Ну что ж, если не получу новую школьную одежду, я ему всё расскажу. И про сегодняшний разговор тоже. А Колю в следующий раз специально не пущу, раз он Мане на меня наябедничал. Скажу, что крепко спала, и никакого стука не слышала. Но Коля, видно предчувствуя моё «гостеприимство» спать по утрам больше не мешал.

 

Маня, почти каждый день бегала по магазинам в поисках наряда Эдику. Костюм во что бы то ни стало, должен был иметь тёмно-коричневый цвет, рубашка – нейлоновая, туфли – с слегка зауженными носками. К решению вопроса она подключила некоторых своих учеников, работающих в системе торговли, и вскоре всем знакомым докладывала, что выпускной бал сына обошёлся ей в сто рублей.

Понравился выпускной брату или нет – я не знала. Он явился под утро и сразу же завалился спать, а когда проснулся, я уже гуляла на улице. На другой день Эдик и Маня пошли за билетами в Харьков.

 

- Мы с Эдиком первого числа уедем, а тебя в лагерь папа проводит. Он уже на работе договорился, что в тот день на час позже появится, и со второго по четвёртое будет брать тебя с собой, - заявила мне Маня, пакуя чемодан.

- Зачем? - удивилась я.

- А что ты здесь одна дома делать будешь?

- Спать, на велосипеде кататься.

- Вот именно. А я там должна с ума сходить и думать, не попала ли ты под машину. Да и столовая у папы на работе очень хорошая. Чем ты здесь дома питаться будешь?

- А чем я на работе у папы заниматься должна? – я чуть не расплакалась от такой идеи.

- Книжечку какую-нибудь вожмешь, или попросишь папу, он даст тебе задание. Он у нас большой мастер, давать всем поручения и задания, - последние слова мать произнесла с сарказмом.

- Но я из лагеря уже в конце месяца вернусь, а ты говорила, что экзамены до середины августа.

- Дай Бог, чтобы мы там продержались до середины августа, а не вернулись сюда уже после первого экзамена, - грустно усмехнулась мать. – Ну, а с тобой, я думаю, тоже ничего не случится, если и после лагеря ты поездишь вместе с папой.

- Но со мной и дома ничего не случится... - попробовала возразить я.

- Так, Света, - раздражённо оборвала меня мать, - вопрос уже решён и обсуждению не подлежит. Скажи лучше, что тебе из Харькова привезти?

- Авторучку и конструктор, как у Эдика.

- Послушай, но авторучку папа тебе зимой из Баку привозил. Знаешь, на тебя не напасёшься.

Она за чем-то вышла из дома, даже не выслушав моих возражений и объяснений, а когда вернулась, всё своё внимание обратила на Бориса, осыпая указаниями по поводу домашних дел, которые перекладывались на его плечи, пока её не будет.

 

Первый день отец действительно попросил меня заполнить какие-то таблицы, а когда я с заданием справилась, даже похвалил за то, что не было ошибок, сказав, что у его подчиненных так не получается. Но на другой день он с самого утра куда-то исчез. Я сначала читала книжку, потом бродила по территории конторы, а когда время подошло к обеду, пошла искать отца, решив, что тот, наверное, потерял часы или забыл их дома. Где может находится Борис, я не знала, но догадывалась, что ориентиром должны быть нефтяные вышки. У первой не оказалось никого, возле второй крутились двое мужчин, которые и подсказали мне, как найти Бориса Моисеевича.

- Ты чего сюда пришла? – недовольно проворчал отец.

- Но ты же обещал к обеду вернуться.

- А что, уже обед? – Он поспешно посмотрел на часы, которые к моему удивлению были при нём. – Да, действительно. Уже полвторого. Но мне нельзя сейчас здесь всё бросить и уйти. Слушай, ты же знаешь, где столовая. Что не можешь сама пообедать?

- Могу, конечно, - пожала я плечами, - но у меня нет денег.

- Деньги? – радостно произнёс Борис, - Так я тебе дам деньги. Ты, главное, дорогу назад найдёшь?

- Ну, если сюда нашла, то и назад найду, - уверила я отца.

 

Возвращалась я более решительной походкой, потому что, встретить людей, знающих, где находится столовая нефтяников, было легче, чем разыскивать инженера Шнайдера. Вот только, по-прежнему, не укладывалось в голове, зачем понадобилось брать меня с собой, если я всё равно сама себе предоставлена. Столовая-то и в Крымске есть, даже не одна. Залепив листьями подорожника вскочившие на ногах мозоли, я брела по почти безлюдной пыльной дороге, перебирая в голове слова, подходящие для убеждения отца, не тащить меня сюда после возвращения из лагеря.

 

Пионерский лагерь «Солнышко», к великому моему разочарованию, ничего общего с «Юным нефтяником» не имел. Зелени здесь, конечно, было больше, поэтому днём не так жарко, но из настольных игр – лишь по одному комплекту шашек и домино, да и те не в полном составе. Один на два отряда, баскетбольный мяч был быстро оприходован мальчишками и использовался, как футбольный. Но не это шокировало больше всего. В Анапе я в первый же день обросла подружками, с которыми мы взаимно тянулись друг к другу. То ли прошедший год каким-то образом изменил мой характер, то ли дети учителей сильно отличались от детей нефтяников, но найти здесь близкую душу мне не удалось. Так и слонялась, примкнув то к одной кучке, то к другой. Однако домой, тоже не рвалась. Перспектива ездить две недели с отцом в Троицкую, не особо-то прельщала, а на просьбу, оставаться дома, Борис однозначного ответа не дал.

 

В одну из суббот, отец приехал меня проведать, поинтересовался, чего бы мне хотелось из фруктов или сладостей, и через полчаса принёс всё, о чём я просила. Он предупредил, что очень занят, поэтому до самого закрытия потока навестить больше не сможет. Помня об этом, я очень удивилась, когда дежурные вызвали меня к центральным воротам. Оказалось, Маня своими нравоучениями Эдьке в Харькове надоела, и он уговорил её уехать домой. Так что, вернулась я из лагеря на три дня раньше. Даже на торжественном закрытии не присутствовала, однако, не сильно была этим расстроена.

 

XVI

 

То, что мать конструктор не купит, как-то вписывалось в мои предположения, однако, авторучку она тоже не привезла.

- Ты знаешь, мне не до магазинов было, - сообщила Маня, после того, как я, облазив весь дом, не обнаружила привезённых ею подарков. – Я так за Эдика переживаю. Как он там? Ведь, если не поступит, уже следующей весной его заберут в армию. Зашлют куда-нибудь в Сибирь... Так душа за него болит, так болит, - она глубоко вздохнула и смахнула со щеки слезу, словно Эдик был уже в той самой Сибири.

- Мам, а зачем ты меня рожала, если у тебя душа болит только за Эдика? Или я помимо твоей воли появилась?

Заданные вопросы уже давно меня интересовали. С одной стороны я чувствовала себя вечно стоящей в очереди за материнским вниманием, и эта очередь почему-то никак не подходила. Вот уже и Эдька далеко, а Мане оказывается, всё равно не до меня, но когда далеко от неё была я, она, похоже, даже и не вспомнила, что мне нужна новая авторучка. С другой стороны, по-прежнему не известно было: появление детей в семье – процесс управляемый, или, как предсказала однажды Люська, их может, не зависимо от желаний родителей, целая дюжина на свет появиться. Но не суждено было получить ответы и на этот раз.

- Что? – закричала Маня, - Ты ещё смеешь упрекать меня, что моя душа о тебе не болит? Да, я там в Харькове день и ночь о тебе думала. А приехала сюда, так первым делом настояла на том, чтоб тебя из лагеря забрать. Папа, между прочим, против был, но я так соскучилась, что и три дня ждать не могла.

- Да? – мне не удалось скрыть разочарование. – А я-то думала, что вы с папой меня раньше забрали, чтобы мне лучше было.

- Конечно же, мы хотели, что б и тебе лучше было. Ты же рада, что уже дома, что мы с тобой увиделись?

- Рада. Но ты меня забрала, потому что ты по мне соскучилась, а если бы только я захотела домой, вы бы раньше за мной не приехали.

- Так тебе не понравилось в лагере? Ты всё время хотела домой? Ты что, там плакала?

К чему она это? Ведь мы начинали разговор совсем о другом, - с отчаянием подумала я и попыталась всё вернуть на исходные позиции:

- Ты заставила меня с папой ездить к нему на работу, потому что тебе так спокойней, а почему ты не подумала, что мне от этого будет хуже?

- Наоборот! Я потому и настояла на этих поездках, чтобы тебе было как можно лучше.

- Но что в этом хорошего? – мне показалось, что мать меня не слышит, и я произнесла это как можно громче. Потом последовал мой рассказ о приключениях в Троицкой.

- Боже! Какой он беспечный! Как он мог допустить, что б ты одна там по полю ходила? Это же опасно в конце-концов. Возле вышки... Какие-то мужчины... Да, они всё что угодно с тобой сделать могли...

Теперь Маня уже, действительно, никого кроме себя не слышала и мои напоминания о том, как я хотела оставаться дома, растворились в потоке её возмущений. Вечером родители долго ругались. Маня обвиняла Бориса в безответственности, а он кричал, что в течение рабочего дня для него работа важнее всего. Отправляясь спать, отец глянул на меня зло и обозвал ябедой.

 

Два дня подряд Маня продолжала выражать недовольство поведением Бориса, отравляющего ей всю жизнь и, по её словам, жуткого эгоиста, на которого даже его собственного ребёнка нельзя оставить. В перерывах между этими возмущениями она вспоминала бедного Эдика, предоставленного самому себе и вынужденного даже рубашки свои стирать, не говоря уж о добыче еды. Кроме того, она неустанно причитала, что её сын никуда не поступит и скоро «загремит» в армию. На фоне всего этого у меня не было возможности даже вопросы по теме её болтовни задавать, не то что б свои проблемы на передний план выдвигать. Наконец, от брата пришла первая телеграмма: «Математику письменно сдал подробности письмом».

- Он получил тройку! Он не пройдёт по конкурсу! – заламывая руки, заверещала Маня.

Я с интересом несколько раз перечитала текст.

- Мам, но здесь про оценку ничего не стоит. Откуда ты знаешь, что это тройка?

- Я знаю Эдика! Он просто постеснялся сообщить об этом в телеграмме. Ну, и правильно. Она-то приходит открытым текстом, все работники телеграфа, небось, её уже прочитали. Господи, хоть бы хватило у него ума не забирать документы, а сдавать экзамены дальше... Но, нет. Я уверена, завтра же он будет здесь на пороге.

На пороге Эдька не появился, а через пару дней мы получили от него ещё одну телеграмму: «Обе математики сдал отлично». Днём позже пришло подробное письмо, где брат сообщил, что после первого экзамена вывесили только списки абитуриентов, не получивших двойку.

 

Маня немного успокоилась, и я решила, что настало время возобновить атаку.

- Мам, до начала учебного года уже меньше месяца осталось. Ты уверена, что в ателье успеют мне костюм сшить?

- Думаю, что да. А не успеют - тоже ничего страшного. Сентябрь всё равно всегда жаркий, так что можно ещё целый месяц в пионерской форме ходить.

- И я должна буду эту пионерскую форму до самого десятого класса таскать? Ты Эдику каждый год и новые брюки покупала, и за свитерами мы в Новороссийск ездили. Его-то ты не ругала, что он быстро растёт. А мне так уже сто лет ничего не покупаешь...

- Чего ты разнылась? – оборвала меня Маня, - Что за сцены ревности? Эдику покупала вещи и тебя никогда вниманием не обходила! Вон в прошлом году красное платье тебе подарили...

- Не в прошлом, а позапрошлом, - поправила я.

- Какая разница? Оно великолепно на тебе сидит.

- Что такое одно платье на все случаи жизни? – Во мне нарастало возмущение. - В школу его носить не будешь, даже за хлебом не оденешь, потому что оно для этого слишком нарядное. Оно только для кино и для того, чтобы в гости ходить. Но всё остальное время я тоже живу. Скоро уже кроме трусов вообще надеть нечего будет!

- Ты как с матерью стала разговаривать! – прикрикнула Маня. – Да я тебе после таких заявочек не то что костюм новый, вообще ничего покупать не буду!

- Ты и так не покупаешь! А я вот сегодня всё папе про дядю Колю расскажу, тогда посмотрим, что ты скажешь, - выдала я свой козырь и поспешила удалиться, потому что из-за искр, сверкнувших в Маниных глазах, стало вдруг страшно.

 

Скрыться от гнева матери, с моей точки зрения, надёжнее всего было на улице – пусть там Маня попробует покричать, что её дочь прилично одета. Но она за мной не последовала, а я, до самого прихода Бориса, домой не возвращалась.

- Пап, мне надо тебе кое-что рассказать, - сообщила я во время ужина отцу, внимательно глядя на мать.

- Что именно, - он оторвал взгляд от своей тарелки.

- Она хочет тебе рассказать, как мы сегодня с ней поссорились, - сильно побледнев, влезла в наш разговор Маня.

- Нет не это!

- А я, вот, хочу, именно, это рассказать, - Маня заговорила быстро и громко, словно старалась, чтобы сидящий в будке Полкан тоже внимательно её выслушал. – Ты представляешь, Борис, напомнила ей сегодня, что у неё есть нарядное красное платье, а она мне отвечает: «Что такое всего лишь одно платье?» Ты вспомни, у меня первая шерстяная вещь появилась, лишь после рождения Эдика, когда ты мне отрез на День рождения подарил. До этого всё сатин, да вельвет носила. А ей уже в десять лет дюжину платьев подавай!

- Мне не десять, а одиннадцать, - уточнила я.

- А тебя сейчас никто не спрашивает, - оборвал меня отец и обратился к матери, - так, ты её больше балуй. Растёт тут барынькой, думает, булочки на деревьях созревают, потому и требует один наряд за другим. Я знал, что рано или поздно этим всё закончится!

- Вот видишь, - повернувшись ко мне, победоносно произнесла Маня, - папа не хочет, чтобы я тебе ещё что-то из одежды покупала.

- Не просто не хочу, но и запрещаю тебе баловать её нарядами! – он слегка стукнул кулаком и продолжил еду.

Поковырявшись ещё немного в тарелке, я, ушла из-за стола, ругая себя за то, что начала разговор при матери. Однако, раз Маня не дала мне возможности высказаться, ясно было, что моих откровений перед Борисом она боится. Взяв это в своей голове на заметку, я решила набраться терпения и подождать, пока этот ужин немного забудется.

 

На следующее утро Маня завела со мной разговор:

- Я очень хочу, чтобы ты была хорошо одета, но твой отец... Может и не надо тебе это говорить, он узнает, с грязью меня смешает... Ну, да ладно, ты уже большая девочка, должна знать, что Борис ужасно скупой. Никогда я не могу себе красивого нижнего белья купить, да что там бельё... За каждое купленное на базаре яблоко, ответ перед ним держать должна. Чего я только не выслушиваю, находясь всю жизнь рядом с ним... Ну, да Бог с ней, с моей жизнью. Тебя я в обиду не дам. Мы с тобой послезавтра в Краснодар за покупками поедем. И пусть он прыгает хоть до потолка.

- Послезавтра в Краснодар? – удивилась я.

- Ну, да. Сегодня у Эдика экзамен по физике. Будем надеяться, что завтра от него телеграмма придёт, а послезавтра можно будет и уехать.

- А почему именно в Краснодар?

- Там обувный магазин хороший есть. Да и «Детский мир», помнится мне, тоже не плохой.

Беседа прервалась, потому что у калитки стояла и звала меня Галя. Я предложила ей зайти, наши фигурки расположились на ступеньках крыльца.

 

Подруга притащила с собой, раздобытый где-то десятилетней давности журнал мод. Перелистывая страницы, мы посмеивались над представленными там нарядами. Лай собаки заставил нас поднять головы. К дому, слегка подпрыгивающей походкой, приближался родственник.

- Коля! – Выскочила навстречу ему Маня, - как хорошо, что ты именно сегодня пришёл. Ты не представляешь, как ты мне нужен.

Естественно, хорошо, что сегодня пришёл, завтра мать будет ждать телеграмму от Эдика, а послезавтра мы в Краснодар уезжаем, - мысленно прокомментировала я Манино высказывание, готовая снова погрузиться в прерванное занятие. Галя тихонько меня толкнула:

- Посмотри на них, - прошептала она, кивнув головой в соответствующем направлении.

Маня стояла в объятьях Коли, он щедро осыпал её поцелуями. Ничего странного я в этом не заметила, потому что подобные сцены наблюдала, как мне казалось, с самого своего рождения.

- Ну, и что? – мои плечи вздёрнулись недоумением.

- Почему твоя мама с чужим дядькой целуется? – на Галином лице было столько удивления, словно Полкан заговорил человеческим языком.

- Он не чужой дядька, - успокаивающе произнесла я. – Это дядя Коля. Они всегда так здороваются.

Взрослые, тем временем, прошли в дом, закрыв за собой входную дверь, вскоре мы услышали, как в замочной скважине повернулся ключ.

- А зачем они дверь на ключ закрыли? – мне показалось, что к удивлению подружки даже испуг прибавился.

- Мама не любит, чтобы её отвлекали, когда она математикой занимается, - последовало моё объяснение.

- Почему она математикой занимается, если к ней гости пришли?

- Ну, так она как раз с дядей Колей и занимается. В институт его готовит.

- Зачем взрослому дядьке институт? В институт молодые, как ваш Эдик поступают, - не унималась Галя.

- Дядя Коля, когда был молодым, не учился в институте, потому что в школе был дураком и двоечником, - озвучила я своё предположение, потом шёпотом добавила, - а на войне - даже предателем. Теперь, когда он стал взрослым, он хочет быть таким же хорошим, как и все.

- На войне всех предателей расстреливали, - девчонка недоверчиво покачала головой.

- А вот и не всех. Он попросил прощения, сказал, что больше не будет, и его простили, - уверенно выдала я свою версию.

Галя какое-то время молчала, даже в перелистываемый мною журнал не заглядывала, потом вдруг предложила:

- Пошли к Люське, чтобы твоей маме совсем не мешать.

Я охотно согласилась.

 

Люська нашему приходу обрадовалась:

- А я, вот сама собиралась кого-нибудь из вас позвать. Скукотища такая, даже заняться нечем. Давайте, хоть в дочки-матери поиграем что ли.

- Ты что? – удивилась я. – Мы, ведь, уже не маленькие.

- Да, не слушай ты её, - усмехнувшись, обратилась к Люське Галя, - у неё мама с чужим дядькой целуется...

- Не чужой он совсем! Он наш родственник. Я ж тебе уже объясняла.

- У моего папы тоже есть брат, но моя мама с ним не целуется, - объяснила поучительно Галя.

- А почему я этого брата не видела? – с вызовом спросила я.

- Он в другом городе живёт. Дядя Сеня. Он у нас летом был, когда ты со своими родителями куда-то уехала. Поэтому его и не видела.

- А я видела, - сказала Люська, - это вы, Шнайдеры, вечно куда-то на лето уезжаете, - она, никогда не покидающая Крымск, часто завидовала мне в этом вопросе, - А здесь, между прочим, тоже много чего интересного бывает. Правда, Галь?

Та кивнула. Я же почему-то в тот момент вспомнила дядю Изю, который однажды, когда служил в армии, приезжал к нам на побывку. При встрече, его целовали все, даже Борис. А может быть у нас в семье немного другие обычаи, подумалось мне.

- Но когда твой дядя Сеня только приехал, его ведь все целовали? И твоя мама тоже? – решила я уточнить.

- Ну, ты и сравнила! - возмутилась Люська, - Дядя Сеня к ним раз в сто лет приехал, а дядя Коля к твоей маме почти каждый день заходит, - загадочно взглянув на Галю, она тихо хихикнула.

- Моя мама целовала дядю Сеню, совсем не так, как твоя дядю Колю, - добавила Галя.

- А как?

- Как ты не понимаешь? - удивилась Галя, - так, как твоя мама с дядей Колей сегодня целовалась, моя мама целуется только с папой!

В компании подружек я вдруг почувствовала себя не совсем уютно, и решила вернуться домой, так до конца и не поняв, они действительно знают нечто такое, что до сих пор мне не известно, или просто захотели меня разыграть.

 

У калитки мы с Колей столкнулась.

- Не говори папе, что видела меня сегодня здесь, - тихо шепнул он мне на ухо и дружески подмигнул.

Удивлённая, я утвердительно кивнула, про себя отметив, что обо всех других визитах рассказать всё-таки можно, если, конечно, возникнет в этом острая необходимость. Обещание матери съездить за покупками в Краснодар, притупили мой порыв докладывать отцу о Коле.

Забившись в любимый угол детской, я всё силилась вспомнить, как же мама целует папу, но зашла в тупик, и, покинув своё укрытие, подошла к Мане:

- Мам, почему ты папу никогда не целуешь?

Она пытливо на меня посмотрела:

- А почему ты решила, что я должна его целовать?

- Ну, Галя, вот, видела, как её мама дядю Женю целует, а я никогда не видела, как ты папу целуешь.

- Так Галя, что, за папой с мамой подглядывала?! - возмутилась Маня.

- Нет, она это просто так видела.

- Что значит просто так? Взрослые никогда при детях не целуются. Я ни за что не поверю, что Женя с Надей делали это при ребёнке. Конечно же, Галя за ними подсматривала!

- А если взрослые при детях не целуются, то почему я видела, как вы с дядей Колей целовались? - спросила я, желая доказать Мане, что Галя никакого греха в данном случае не совершала. Я была в этом уверена, потому что, когда Галя за кем-то или чем-то подсматривала, она нам, подружкам, так об этом и говорила.

- С каким дядей Колей? Ни с каким дядей Колей я не целовалась! Приснилось тебе что-то или померещилось! - возмущённо провизжала Маня.

- Но я же видела! И Галя видела. Вы сегодня у нас во дворе целовались. А когда он уходил, он шепнул мне на ухо, чтобы я папе ничего не говорила. Почему он меня об этом попросил?

- Ах, вот ты о чём? – Маня, как бы, сильно удивилась, потом изобразила подобие улыбки, но лицо её стало совсем бледным и из рук выпала недочищенная картошина. - Но, папу я тоже целую. Помнишь, как я ему обрадовалась, когда он из Баку вернулся.

- Папы тогда долго не было.

- Вот и дядю Колю я, просто, долго не видела.

- Он, что, сегодня из командировки приехал? – удивилась я, потому что слышала, как в прошедшее воскресенье Маня, вернувшись с базара, докладывала Борису, что встретила там Колю.

- Ну, да. Он сегодня приехал из командировки, - переводя дыхание, как после быстрого бега, выдала мать, и снова губы её растянулись в улыбке.

- А почему он попросил меня, папе ничего не говорить?

- Ну, вообще-то, он должен был только завтра приехать, а у него получилось раньше вернуться. Теперь он хочет, чтобы это был для всех сюрприз.

Я покинула Маню более или менее удовлетворённая ответом, однако желание снова пообщаться с подружками не появилось.

 

XVII

 

Уже к полудню мы знали, что по физике Эдик получил тоже пятёрку. Окрылённая мать даже песни стала напевать, чего уже давно с ней не случалось. Лишь к концу ужина она сообщила Борису о предстоящей поездке в Краснодар:

- Не могу себе обувь подобрать, может, там что-нибудь подходящее найду, - объяснила Маня причину. – Придёшь с работы, поужинай без нас.

- Что значит «без нас»? Света тоже с тобой едет? – лицо отца исказила недовольная гримаса.

- А почему бы и нет. Что ей тут одной ошиваться?

- Значит, со мной на работу ездить, тебе не интересно было, - он зачем-то повысил голос. – А маме туфли выбирать – это не скучно.

- Чего ты к ней привязался? – оборвала его Маня. – Я так решила, и она со мной поедет. Свете к школе тоже новые босоножки нужны...

- Но я же запретил покупать Светлане новые шмотки! – от собственного крика отец побагровел.

- Ты запретил, - Маня криво усмехнулась, - Кроме тебя в этом доме ещё кое-кто живёт... Между прочим, моя зарплата не меньше твоей, так что уж позволь и мне решать, покупать Светлане шмотки или нет.

Борис встал из-за стола и, хлопнув дверью в зал, пошёл смотреть телевизор, громкость которого, в тот вечер была сильнее обычной.

- Тоже мне отец, - тихо проворчала мать. – Радоваться должен, что его ребёнка хотят красиво одеть, так нет же – чуть не лопнул от злости.

 

Поутру, как только Борис ушёл на работу, мать предложила мне подняться. На автостанции мы были уже в половине восьмого, а в очереди за билетами встретили Людмилу Петровну. Она работала вместе с Маней, и из всех сотрудниц с этой учительницей у матери были самые доверительные отношения. Я с пониманием отнеслась к просьбе поменяться местами, поспешив поуютнее устроиться у окна. Приятельницы оживлённо заговорили ещё до отправления автобуса.

 

В Краснодаре я бывала редко, но этот город мне очень нравился, хотя Маня называла его большой грязной деревней, утверждая, что Новороссийск намного красивей. Меня же всегда приводили в восторг поездки на трамваях и троллейбусах, широкие улицы с их непрерывными потоками людей, время от времени задевающих меня различными частями своих тел, но при этом очень вежливо извиняющихся.

 

Первым делом женщины решили побывать на рынке, чтобы сравнить цены. Они долго ходили между базарных рядов, покачивая головами и причмокивая языками, но после уверенного утверждения, что в Краснодаре многие продукты дешевле, так ничего и не купив, направились к троллейбусной остановке. Потом мы посетили центральный книжный магазин, так как Людмила Петровна, оказывается, приехала именно ради него. Когда вышли на улицу, Маня, суетливо взглянув на часы, предложила зайти в столовую. Я такому решению обрадовалась, не столько от голода, сколько от того, что ноги уже ныли от усталости.

 

В обувном магазине мать действительно купила себе и мне босоножки, далее планировалось посетить фирменный салон тканей. Там я от женщин на некоторое время оторвалась, задержавшись у тёмно-синего рулона.

- Мам, ты на школьный костюм ткань уже выбрала, - обратилась я к Мане, полагая, что именно ради этого мы сюда и зашли.

- Нет, а что? – поинтересовалась она, занимая очередь в кассу.

- Идём, я тебе покажу, что мне нравится.

Мы приблизились к стеллажу.

- Губа не дура, - усмехнулась Маня, - одиннадцать рублей метр. Если брать такую дорогую ткань, нам тот костюм более тридцати рублей стоить будет.

- Но ты Эдику... – я хотела напомнить, сколько стоил Мане выпускной брата, но она меня оборвала.

- Ткань, конечно красивая, однако, я в Крымске ничуть не хуже видела, а стоит в три раза дешевле.

- Зачем мы тогда в Краснодар приехали, если в Крымске в магазинах всё в три раза дешевле?

- Не всё, - недовольно произнесла мать тоном, подсказывающим, что далее лучше всего помалкивать.

 

В «Детском мире», прямо перед нами продавец на входе поставила стул, объявив, что начался обеденный перерыв. Я окинула взглядом большой зал с одеждой и слегка вскрикнула от радости:

- Мам-мам, смотри, там плащи, как у Саши Завяловой!

- Девушка, скажите, пожалуйста, вон те плащи сорокового размера есть? – Обратилась Маня к охраняющей стул продавщице, - Если да, то мы вернёмся сюда после обеда.

- Все размеры есть от тридцатого до сорок второго, - не глядя на нас, ответила «девушка», которая по возрасту была ровесницей Мани.

- А сколько они стоят?

- Сорок рублей, тридцать семь копеек.

- Ничего себе, - мать даже присвистнула.

- Но ведь Эдика плащ стоил девяносто, - напомнила я.

- Ты себя с Эдиком не сравнивай, он, между прочим, все экзамены на пятёрки сдаёт - одёрнула меня Маня и обратилась к, немного отставшей от нас, Людмиле Петровне, - Вам ещё куда-нибудь надо?

- Да нет, - улыбнулась та, - всё, что мне нужно было, я купила, но с Вами за компанию ещё поброжу.

- Мы бы тоже уже домой поехали, но Свете моей вдруг загорелось плащ купить, а тут как раз только перерыв начался. Нет, мы, наверное, всё-таки двинемся к автовокзалу. Не помрёт она без того плаща. Он того не стоит, чтобы терять здесь целый час времени.

Мать заглянула в лицо подруге, очевидно ожидая её поддержки. Однако Людмила Петровна с ней не согласилась:

- Если девочке понравился плащ, то он уже того стоит, чтобы потратить всего лишь час времени. Помню, я, как-то, в очереди за крепжаржетом для Олечки полдня голодная простояла. Но, знаете, её счастливые глаза мне потом всё компенсировали. Так что, давайте мы ещё часик погуляем, потом сюда вернёмся.

- Да я и сама такая. Покупки для детей всегда особое удовольствие доставляют, но сейчас мне Свету же и жалко. Вон она, бедненькая, вымоталась вся от этой поездки.

- А давайте мы саму Свету выслушаем, - женщина повернулась ко мне и, слегка наклонившись, тихо спросила, - Ну, что, домой поедем?

- Я плащ хочу, - так же тихо ответила я и испуганно глянула на Маню, потому что слово «хочу», исходя из моих уст, почти всегда считалось совершенно неприличным.

На лице матери внезапно выступили капельки пота, которые она нервными движениями поспешила убрать носовым платком и, пряча его снова в карман, с наигранным оживлением произнесла:

- Я слышала, на другом конце улицы Красной новый универмаг открылся. Чего бестолку бродить? Поехали-ка, мы туда.

 

В новом универмаге пришлось выстоять длинную очередь за фланелевыми рубашками для Эдика, потом долго выбирали ему брюки и наконец-то добрались до одежды для девочек.

- Смотри, здесь тоже есть плащи, - обрадовалась Маня.

- Но они совсем другого цвета, - возразила я. – Синие какие-то, а мне нравятся тёмно-фиолетовые.

- Во-первых, не синие, а тёмно-голубые, во-вторых, этот цвет тебе больше всего идёт, а, кроме того, он стоит не сорок рублей, а только двадцать четыре. Ну-ка, одень.

Я согласилась на примерку, лишь для того чтобы узнать, какой действительно мне нужен размер.

- Но Светланке ведь нравится другой цвет, давайте вернёмся в «Детский Мир», - предложила Людмила Петровна.

- Да, она сама не знает, что ей нравится! – почти прокричала Маня. – Увидела на Саше Завяловой плащ и не понимает, что он красиво смотрелся, только потому, что сама Саша красивая девочка. А на Свете эта дорогая вещь никакого вида иметь не будет. Лицо, как фига, - Маня злорадно скрутила кукиш, - и на фоне фиолетового у неё весь облик будет фиолетовый.

- Зачем Вы так при ней, - недовольно скривилась Людмила Петровна, - она тоже симпатичная девочка. Я при Олечке, наоборот, всегда повторяю, что она красивая...

- Так Ваша Олечка и есть красавица. Высокая, стройная... А эта, - мать пренебрежительно смерила меня взглядом, - два вершка от горшка, и всё туда же. А ещё, признаюсь Вам, Людмила Петровна, по секрету - не по карману мне сейчас за сорок рублей Светлане наряд покупать. Эдик, даст Бог в институт поступит, ему каждый месяц придётся деньги посылать. Так что, - мать повернулась ко мне, - либо сейчас берём этот плащ, либо придётся тебе годик подождать. Не забывай, что мы ещё костюм тебе заказать должны. Где я на всё это средства возьму?

Маня, не дожидаясь моего ответа, направилась к кассе, а я, не впервые получившая то, что есть, вместо того, что хочется, утешила себя мыслю, что может в этом плаще мать не будет столь часто сравнивать моё лицо с дулей.

 

Домой мы вернулись раньше Бориса, но как только он переступил порог, Маня ему тут же доложила:

- Знаю, будешь ругаться, но я Светлане за двадцать четыре рубля плащ купила, - произнося «двадцать четыре», она слегка повысила голос, акцентируя именно на этом внимание мужа.

Отец поднял крик, даже не посмотрев на вещь и не поинтересовавшись, что же мы ещё приобрели. Когда он пошёл спать, Маня, скептически улыбнувшись ему вслед, негромко произнесла:

- Представляешь, чтобы здесь было, если б мы плащ за сорок рублей взяли?

- То же самое, потому что сильнее кричать он уже не может. Только плащ был бы покрасивей.

- Ничего ты ещё не понимаешь, - покачала головой мать.

Несмотря на то, что до меня так и не дошло, к чему Манино высказывание относится - к плащу или крику отца - продолжать беседу я не захотела. Усталость от длительной ходьбы и городской суеты вызывала единственное желание – поскорее добраться до постели.

 

Утром мать затеяла стирку, а меня к полудню охотно отпустила в кино, вот только денег дала, всего лишь двадцать копеек.

- А на мороженное? – попросила я.

- Нельзя тебе мороженного, ангину схватишь, - возразила она.

Похвалив себя за то, что после лагеря отдала Мане не все деньги, я выковыряла припрятанною мелочевку из дна портфеля и довольная забежала за Галей.

 

По дороге домой, мы с подругой смеялись, вспоминая эпизоды фильма, смачно и громко слизывая подтаявшее мороженное. Я старалась быть предельно аккуратной, чтобы не заполучить случайное пятно, по которому Маня смогла бы обнаружить нарушение запрета. Проходя мимо базарчика, Галя купила семечки и щедро со мной поделилась. Так что, по возвращении, я была не голодна, и приготовленная Маней гречневая каша с мясом вызвала лишь тоскливое чувство.

- Не хочешь кушать, можешь оставить, - предложила мать, наблюдая за медленными движениями вилки в моих руках. – Проголодаешься - придёшь, доешь. Знаешь, хотела тебе отдельно картошки отварить, да не успела.

Я, улыбнувшись, отодвинула тарелку, прикинув, что часа через два вполне смогу затолкать в себя всю оставшуюся там еду, несмотря на то, что гречка по-прежнему не являлась моим любимым блюдом. Последнее время чувство голода стало меня посещать намного чаще, чем раньше. Люська, с которой я однажды поделилась своими наблюдениями, сказала, что это связанно с возрастом. Она, например с двенадцати лет кушать хочет не просто часто, а постоянно. Но подруга утверждала, будто длится всё это лет до шестнадцати или восемнадцати.

- Доем, когда папа придёт, - уточнила я, взглянув на часы, и выбежала на улицу, где, согласно договорённости, меня ждали Люська и Галя.

- Хорошо, может я к тому времени тебе макарон или картошки отварю, - пообещала мне вдогонку мать.

 

Когда Борис пришёл с работы, Маня меня не позвала, а я не сильно из-за этого расстроилась - сидеть с отцом за одним столом, постепенно становилось скорее наказанием, чем удовольствием. Правда, неприятное урчание в животе, спустя некоторое время, заставило покинуть подруг.

- Покушаю и выйду, - доложила я, убегая.

- Мой папа сегодня костёр жечь будет, так что можешь с собой картошки захватить, - предложила Галя.

 

Мать заканчивала мыть посуду и на мою просьбу, отдать кашу, недовольно проворчала:

- Ну, вот, только порядок на веранде навела, и начинай теперь из-за тебя всё сначала. Может, потерпишь пару часиков? Папа тоже плохо покушал, так что я, пожалуй, на ужин сегодня ещё оладики сделаю.

Такая перспектива меня обрадовала. Найдя в саду аппетитное яблоко и набив карманы мелкой картошкой, я снова выбежала на улицу.

Печёной картошкой пришлось поделиться с Люськой и Юлей, несколько картошин у нас сгорели, а те, что достались мне, не только не утолили голод, а значительно его усилили.

Когда раздался зовущий голос Мани, я решительно ринулась домой, чувствуя у себя во рту привкус оладиков. Однако стол был пустым, а из спальни раздавался храп отца.

- Мы что, не будем ужинать?

- Поздний ужин переносится на ранний завтрак, - раздражённым голосом, пряча глаза, ответила мать.

Опять, наверное, с отцом поссорилась, подумала я, радуясь, что провела это время подальше от обоих.

- Можно мне чаю попить? – мои руки потянулась к чайнику, чтобы наполнить его водой. Обыкновенный бутерброд с маслом в тот момент вполне смог бы заменить мне самые изысканно приготовленные оладики.

– Ты давай побыстрее спать укладывайся. Нечего тут чаи распивать, - забирая у меня чайник и с грохотом ставя его на прежнее место, почти прокричала Маня. - Завтра на огород едем, картошку убирать, ты тоже с нами поедешь, чтобы знала, откуда что берётся! А то живёшь тут на всём готовеньком...

Тон матери был обвинительным, и обида на неё за это даже мысли о еде притупила. Огороды мне никогда не нравились, но ни от одной поездки я ни разу даже не пыталась отказаться. Однако желание высказать всё это матери застряло во мне, ещё не подкатив к горлу, сжавшись в комок от Маниного взгляда, неприязненного, холодного, полного какого-то непонятного гнева. Чувство голода на фоне всего этого, смущённо потупившись, нерешительно отступило на задний план.

 

XVIII

 

Утром Маня меня разбудила, когда они с Борисом уже умылись. Проходя мимо газовой плиты, я заглянула в чайник, он был горячий, но пустой.

- Тебе, что, кипяток нужен? Я его весь в термос вылила, чай с собой на огород возьмём.

Раздражение в голосе матери проступало ещё сильнее, чем накануне, однако во всём облике отца ничто не говорило о недавней ссоре с женой. Поскольку Эдьке предстояло сдать последний экзамен, мне пришло в голову, что мать такая нервная именно из-за этого. Стараясь не привлекать к себе внимание, я молча наполнила чайник и поставила на огонь. Маня выключила плиту с криком:

- Сказала же, что, чай пить, на огороде будем!

Я удивлённо пожала плечами:

- Но мы же всегда дома завтракали...

- Мы всегда и вставали пораньше, а сейчас, смотри, уже солнце скоро поднимется, а нам ещё ехать полчаса.

 

Сидя в люльке мотоцикла, я позволила своему воображению представить завтрак на траве, который мы устроим сразу же по приезду. Полчаса дороги показались мне целой вечностью.

- Сейчас только полшестого, если бы тебя не разбудили, спала бы ты и кушать не хотела. Ещё ни одной картошины не собрала, а уже, видите ли, жутко проголодалась, - проворчала недовольно Маня и вспомнила сказку про Попа и его работника Балду, который, когда наелся, завалился спать. В заключение она выдавила из себя смех. На фоне её раздражительности и моего голода он звучал особенно противно.

Борис, не обращая на нас внимание, взял лопату и принялся копать. Получив от матери ведро, я начала приседать от лунки к лунке, чувствуя какую-то непривычную слабость и вялость. Поведение Мани по-прежнему оставалось для меня странным. Молчаливостью она не отличалась никогда, но эта её непрерывная болтовня вдруг напомнила мне, услышанную однажды фразу «словесный понос». Действительно, впечатление было такое, что мать хочет замолчать, но слова лезут из неё, помимо её воли. Кроме того, звучало всё, независимо от того, что она рассказывала, немного необычным тоном, выражающим то ли обиду, то ли радость, то ли страх... Борис копал практически молча и лишь изредка выдавал своё любимое «угу», улыбаясь, порой, непонятно чему. Для обоих меня как будто там не существовало, и мне никак не удавалось задать вопрос, когда же мы всё-таки начнём завтракать.

Наконец, я не выдержала и, полная отчаяния, выкрикнула:

- Можно мне хоть чаю немного попить?

Маня от неожиданности слегка вздрогнула, Борис смерил меня недовольным взглядом.

- Термос слишком полный, ты не сможешь из него сама себе налить, только обожжёшься, - не глядя на меня, ответила мать, - Потерпи ещё немного, сейчас все завтракать будем.

Хорошо сказать «потерпи»... У меня до боли урчал живот, начали слегка дрожать руки и плыть чёрные круги перед глазами. Знающая только понаслышке, что такое потерять сознание, я вдруг ясно себе представила, как это может произойти.

- Очень пить хочется, - произнесла я, поднимаясь, чувствуя при этом сильное головокружение.

- Тоже мне работница, - усмехнулся Борис. - Вон там, за лесополосой, родник есть. Пойди, напейся и возьми с собой пустую бутылку, нам тоже воды принесёшь.

- А у меня живот не заболит? – Я выразительно взглянула на Маню. Мы обе знали, что если мне голодной напиться холодной воды, то начинает болеть желудок.

- Ещё не родился человек, у которого от родниковой воды может заболеть живот, - прорычал Борис, и я поплелась к роднику.

 

Солнце оранжево-жёлтым диском уже показалось из-за горизонта. Высоко в небе жаворонок радовался жизни, распевая свою переливистую песенку, откуда-то из соседнего огорода раздавались возмущения перепёлки: «Спать хочу», на что сидящие в траве кузнечики отвечали ей насмешливым стрекотом. Я брела сквозь пожухлую, украшенную бриллиантовыми бусинками росы, траву, еле переставляя ноги. Мне казалось, что я вот-вот упаду и уже никогда не смогу подняться.

- Бегом, бегом, - раздался где-то далеко сзади окрик отца, и оглянувшись, несмотря на расстояние, я поймала его недовольно-осуждающий взгляд.

Бежать сил не было, но шаг пришлось ускорить. Мне и самой хотелось побыстрее исчезнуть из поля зрения родителей. Достигнув лесополосы, я уселась прямо на землю. Именно потому, что Борис подгонял, возникло желание сделать ему назло, и отсутствовать как можно дольше, но приятное журчание родника и жажда не позволили долго рассиживаться, как бы подталкивая к воде.

 

Десяток глотков значительно улучшили моё состояние, правда, возвращаться, я не спешила. Расположившись на большом камне, тщательно помыла руки, потом подождала, пока они высохнут. Воду в бутылку набирала несколько раз, поливая из неё рядом растущие цветочки. Когда всё это наскучило, бодрой походкой отправилась в обратный путь.

Родители за это время выкопали почти четыре рядка картошки, однако моё долгое отсутствие оставили без комментарий. Я тоже молча продолжила работу. Боль в желудке, очевидно не слышавшая о том, что от родниковой воды она не должна возникать с нарастающей силой давала о себе знать.

- У меня живот от холодной воды болит, а ты говорил, что ничего не будет, - с вызовом выдала я отцу.

- Ты меня ещё в чём-то обвиняешь? – цвет его лица мне напомнил гребень петуха, - Я виноват, что у тебя что-то там болит?

- Ну, ты же мне обещал, что от родниковой воды...

- Так, я и повторяю, - оборвал меня Борис, - что во всём мире ни у единого человека не заболит желудок от родниковой воды. Родниковой водой лечат желудки!

Он, своим тоном, выражающим недоверие всему мною сказанному, как бы обвинял меня в симуляции. Я продолжала собирать картошку, одной рукой держась за живот.

- Двумя руками работать надо! – раздалось вскоре рычание Бориса над моей головой.

Я подняла на него глаза, от боли и слабости готовая расплакаться.

- Ну, как ты можешь? У неё правда болит живот. А ты понимаешь, только когда у тебя что-то болит, - вдруг вступилась за меня Маня, - Это я во всём виновата, разрешила ей попить холодной воды! Вот не подумала!

- Но я же тебя спрашивала, - напомнила я.

- Ну, виновата я! И что теперь делать? Пойди немного полежи.

Я прилегла на, взятую с собой, подстилку возле сумки с едой. Лишь после этого было объявлено, что пора покушать. Из-за боли в желудке, мне удалось только немного чая выпить, варёноё яйцо осталось наполовину недоеденным.

- Вот такая ты была голодная, - зло прошипел Борис, - то ты есть хочешь, то пить... На самом деле мне уже понятно, чего ты добивалась.

- Боже, какой ты всё-таки чёрствый, - воскликнула в сердцах Маня. – Даже к ребёнку... Она же ещё ребёнок.

- Эдик в её годы наравне с нами работал, - проворчал отец.

- Эдик? – мать мечтательно улыбнулась. – Да. Эдик совсем другой, и нечего их сравнивать. Ну, как живот не проходит? – обратилась она сочувственно ко мне, я отрицательно замотала головой. – Ну, полежи ещё немного, а мы пошли дальше работать.

 

Я постаралась принять позу поудобнее, зная, что боль в данном случае может снять только таблетка бесалола, которого конечно же на огороде не было. Вскоре мать снова подошла ко мне.

- Ну, как, тебе не лучше? – она зачем-то потрогала мой лоб.

- Ты же знаешь, что теперь это само по себе не пройдёт, - отозвалась я.

Маня решительными шагами направилась к Борису, что-то тихо ему сказала, и вскоре они стали собирать вещи.

- Завтра ещё раз сюда приедем и остаток огорода уберём, - решительно произнесла мать.

- Только завтра позавтракаем дома, - попросила я, - Пусть мы для этого на полчаса раньше встанем.

- Вот завтра и посмотрим, - ответила нервно Маня.

 

На следующее утро я встала вместе с Борисом и первым делом поставила чайник, решив перекусить, даже, если при этом, родители мои вывернуться на изнанку.

- Ты чего так рано поднялась? - спросила мать, когда я уже умылась.

- Как чего? Чтобы успеть позавтракать.

- Ты остаёшься, - заявила она, глядя почему-то поверх меня, - Папа мне вчера устроил скандал за то, что мы раньше с огорода уехали, но я тебя отвоевала. Можешь остаться, а мы там сами справимся.

- У меня уже не болит живот, и, если я сейчас позавтракаю, то всё будет нормально, - не то чтобы сильно хотелось на огород, но всё-таки казалось нечестным, отсидеться дома. - Всё-таки со мной вы закончите быстрее.

- Спасибо, вчера уже закончили, - съязвила Маня.

- Но, ты же знаешь, я не виновата.

- Конечно. Поэтому будет лучше, если ты останешься, - вполне миролюбивым, и даже ласковым тоном настаивала на своём Маня, потом добавила, - Не так уж много там осталось, думаю, что часа в три мы уже вернёмся. Но ты нас к обеду не жди, отвари себе где-то в час картошки и обязательно покушай. Только из дома никуда не уходи, мы вернёмся, возможно, надо будет помочь.

Они уехали, а я, побродив по комнатам, снова завалилась спать, правда, проспала недолго. Какие-то неприятные ощущения мешали беззаботно расслабиться и одиночество в большом доме, вопреки привычкам и нравам в этот раз почему-то угнетало.

 

Большого навыка в чистке картошки у меня не было, поэтому к приготовлению обеда я приступила заранее, а в час уже поела и раздумывала чем бы заняться дальше. Почему-то очень хотелось вопреки требованиям родителей куда-нибудь уйти, но, представив себе тот шум, который они поднимут, если вдруг меня не застанут, я разлеглась на диване, тоскливо поглядывая на часы. Потом достала из книжного шкафа медицинскую энциклопедию. Рассматривать её при Мане я не решалась, боясь нарваться на расспросы. А мне даже самой себе трудно было объяснить, почему вдруг стало интересно знать, чем ангина отличается от гриппа, и от чего бывает понос.

Во дворе соседей раздался лай собаки, наверное, кто-то пришёл к ним в гости. Но Юля у костра говорила, что они в воскресенье с утра уезжают в Новороссийск на море. Может выйти и сказать тем людям, что дядя Саша и тётя Лида будут только вечером? А впрочем, и сами могут догадаться, если никто не выходит.

- Пошла вон! – услышала я, как какой-то мужчина прикрикнул на Жучку. Та взвизгнула и заскулила.

Надо же... Как сильно голос похож на Колин, а мне до этого казалось, что его ни с чьим чужим спутать нельзя. Вот если бы сейчас всё это раздалось у нас во дворе, я была бы полностью уверена, что это именно Коля пришёл. Интересно, соседи догадаются, кто у них был, если я им только голос опишу?

Моё внимание снова поглотила энциклопедия. «Женские половые органы» - гласило название статьи. Оказывается, не так-то просто мы устроены...

Под окнами прошуршали чьи-то шаги. Странно всё это. Дворы забор не разделял и мы с Юлей беспрепятственно могли приходить друг к другу. Дядя Саша и тётя Лида последнее время заходили к нам крайне редко, в основном, когда какая-нибудь курица из нашего курятника оказывалась у них в огороде. Но ещё ни разу не было, чтобы наши гости ходили к соседям и наоборот. Своей навязчивостью невидимый незнакомец мне тоже напомнил Колю. Сейчас, небось, постучит и спросит, не знаю ли, куда подевались тетя Лида и дядя Саша. Мой взгляд сконцентрировался на окне, которое выходило на крыльцо, но там никто не появлялся. Передумал что ли?

 

XIX

 

Я машинально перелистывала страницы толстой книги, но моё внимание она уже не поглощала. Гость на крыльце так и не показался. Судя по молчанию Полкана - во дворе тоже. Однако шаги под окнами больше не были слышны. Получается, незнакомец притаился за углом. Но зачем? Мысленно отругав себя за то, что оставила входную дверь настежь раскрытой, я пошла на веранду, исправлять положение, твёрдо решив закрыть её на ключ. Пусть все думают, что у нас тоже никого нет дома.

 

Мои руки уже схватились за дверную ручку, когда из-за угла дома вышел Коля и стремительно поднялся по ступенькам.

- Здравствуй, Светочка! – он приветливо мне улыбнулся, словно мы случайно встретились на улице.

Продолжая держаться за ручку, так и не закрытой, двери, я с недоумением уставилась на родственника. Таким необычным образом он ещё никогда не появлялся.

- Здрасте. А почему ты к нам через соседей пришёл?

- Через каких соседей? – Коля завертел своей головой, как будто кого-то искал.

- Ну, ты же сейчас во дворе тёти Лиды был, я слышала, как ты на Жучку кричал.

Гость закатился раскатистым смехом.

- Ты случайно не к работе в ЦРУ себя готовишь?

- К какой работе? – не поняла я.

- Да это я так сказал... А через соседей, как ты выразилась, пришёл, потому что калитку вашу открыть не смог, заклинило, наверное. Надо будет папе твоему сказать, что б починил.

Удивительно, что взрослый человек не смог открыть нашу калитку, с которой даже у меня никогда проблем не было... Я медленно потянула дверь на себя, желая побыстрее закончить беседу. Нога гостя движение двери остановила.

- Чего это ты меня в дом не пускаешь? - спросил он сердито.

- Но папы с мамой нет. Приходи сегодня вечером, когда они вернуться с огорода, - вспомнив недавнее недовольство Мани моим плохим гостеприимством, я постаралась говорить, как можно приветливее.

- А мне твои папа с мамой и не нужны, - он смерил меня с ног до головы взглядом, от которого сердцебиение в груди неприятно участилось.

- Но Эдика тоже нет. Он в Харькове, в институт поступает, - мне даже удалось улыбку натянуть, хотя внутренне почему-то хотелось панически кричать.

- А Эдик мне тоже сейчас ни к чему, - Коля скептически усмехнулся, - Мне ты нужна.

Внутреннее желание поднять крик и шум усилилось, но снова вспомнились упрёки Мани, и я отступила, пропуская гостя в дом. Наверное, Маня ему на меня нажаловалась, и он хочет теперь доказать, что приходит сюда всё-таки не только к ней, попыталась я себя успокоить. Как бы подтверждая моё предположение, Коля, усаживаясь за стол, попросил:

- А сделай-ка мне чаю. Знаешь, чё я пришёл? Сидел там дома, а потом думаю, не зайти ли мне к родственникам чайку с ними попить. Ну, раз папы и мамы нет, то будем пить мы с тобой вдвоём.

Его голос стал совсем непринуждённым, и возникшее незадолго до этого чувство страха постепенно улетучилось. Может быть, и правда он зашёл сегодня всего лишь как родственник?

- А ты в институт уже поступил? – поинтересовалась я, ставя чайник на огонь.

- Какой институт? - он смотрел на меня с искренним удивлением.

- Ты разве не сдаёшь, как Эдик, в этом году вступительные экзамены?

Коля громко со всхлипами засмеялся.

- Я, по-твоему, такой молодой, что мне как раз настало время в институт поступать?

- А в институт, что, только молодые поступают?

Неужели Галя была права? Тогда зачем Коля так часто приходил к Мане? – Эти мысли пронеслись в моей голове, пока я ставила чашку с чаем перед гостем.

- А себе почему не налила? – он не ответил на мой вопрос.

- Я не хочу. Я только что пообедала.

- Можешь не пить, но перед тобой тоже чашка стоять должна. Я же к тебе в гости пришёл, значит, чай мы должны пить вместе.

Чтобы не выглядеть совсем уж не культурной, я выполнила его требование, и даже варенье предложила, показав тем самым, что владею хорошими манерами.

 

Отпив несколько глотков, Коля вдруг проявил интерес к моей личности и стал расспрашивать, как я отдыхала в лагере и чем обычно занимаюсь на улице с подружками. Потом, просверлив меня взглядом, спросил:

- А меня... Почему ты меня боишься?

- Вовсе и не боюсь, - фыркнула я.

Ты мне просто не нравишься, - хотелось ответить, но такие слова не вписывались в, демонстрируемые мною, хорошие манеры.

- Боишься-боишься. Вон, вначале, даже в дом меня пускать не хотела, - немного игриво произнёс гость.

- Ты сам меня боишься, - так же игриво ответила ему я, - потому и пришёл сюда через соседский двор, а потом ещё полчаса тут за углом стоял.

- Ты что ж за мной шпионила? – Колино лицо внезапно стало совсем серьёзным.

Я хотела ответить, что он сам вёл себя как шпион, но вместо этого воспроизвела, услышанную когда-то от Мани фразу:

- Шпионы у врагов, а у своих разведчики.

Коля засмеялся:

- Так я для тебя свой?

- Ну, не враг же...

Его глаза пристально стали меня изучать, словно мы не виделись много-много лет, и теперь он удивлялся тому, как я за эти годы изменилась.

- Ну, а как насчёт того, чтобы пойти со мной переспать? – гость как-то непонятно подмигнул.

- Куда пойти спать? К вам? – мне показалось, что он хочет получить от меня ответный визит, но с ночёвкой.

- Можно и к нам.

- Но я должна у мамы спросить...

- Причём здесь мама? – Коля раздражённо повысил голос, - Ты уже большая девочка, сама должна принимать решения. Хочешь со мной переспать?

- Ну, если должна сама принимать решения, то мне больше нравится, спать у себя дома, а не у чужих людей, - откровенно призналась я.

- Какие мы чужие люди? Мы родственники.

- Ну, да. Но у родственников спать, я тоже не люблю.

- Хорошо, уговорила, - Коля криво усмехнулся, - Пошли.

- Куда?

- Как куда? Спать у вас дома. Показывай, где твоя кровать?

- Там, - я махнула в сторону двери в комнату.

- Вот и пошли. Будем спать.

Мы с Колей изучающе смотрели друг на друга. Родственник не был пьян, однако, и в его взгляде, и в слащавой улыбке, и в этих бестолковых предложениях мне виделось полнейшее отсутствие здравого смысла.

- Но сейчас день, - я попыталась вернуть гостя к реальности, - Я днём не сплю, мне уже одиннадцать лет. Я днём не спала, даже когда мне было пять.

- Ясное дело, в пять лет этим заниматься рановато, а вот в одиннадцать уже пора, - Коля громко засмеялся, а мне от его смеха и, от совсем непонятной последней фразы, стало как-то не по себе.

- Ты же приходил ко мне чаю попить, но чай мы уже давно выпили, - я искала повод выпроводить нежданного гостя.

- Ты, что, меня выгоняешь? - спросил он сердито.

- Нет, - испугалась я. - Но скоро приедут родители, и мне надо будет им помогать.

- Да, действительно, скоро приедут твои родители, и мы можем не успеть, - Коля снова засмеялся.

- Чего успеть?

- Как чего? Поспать, конечно.

- Но я не хочу.

- А я хочу. Я же твой гость. Ты должна выполнять мои просьбы. Тебя, что, мама не учила, как надо правильно принимать гостей?

- Ну, хорошо, иди ложись на диван, - предложила я, соблюдая, с моей точки зрения, нормы приличия.

- А ты?

- А я спать не хочу, я буду здесь книжку читать.

 

Мы сидели на веранде за столом. Часов поблизости не было, и казалось, что этот дурацкий разговор длится уже целую вечность. Умные мысли, как всё это прекратить, в голову не лезли. Я стала молить Бога о скорейшем возвращении родителей, полагая, что теперь только они в состоянии культурно выпроводить гостя, но Коля вдруг сказал:

- Ладно, раз не хочешь идти с дядей Колей спать, дядя Коля пошёл домой.

Вздох облегчения вырвался из моей груди, а лицо растянула счастливая улыбка.

- Давай, попрощаемся, ты меня поцелуешь, да я пойду, - предложил он.

Я встала, протянула ему руку и поцеловала в щёчку.

- Кто ж так прощается? - недовольно заметил родственник.

Он резко поднялся, обхватив меня двумя руками, начал целовать. От его напористости, сильного запаха чужого тела и неприятно-влажных губ стало до тошноты противно. В одно мгновение мне вдруг стали понятны слова Гали, что поцелуи бывают разные, но вызвало недоумение, вечно счастливое в подобной ситуации, лицо Мани. Неужели такая мерзость может кому-то нравиться? С трудом, вырвавшись из объятий и отскочив на несколько шагов, я закричала:

- Всё! Уходи! Уходи домой! Уходи отсюда!

- Ты меня выгоняешь? - опять сердито спросил гость.

- Да! - от страха я вдруг стала одержимой. - Мы с тобой уже попрощались, и поэтому уходи. Уходи же!

- Но, почему ты меня выгоняешь? - Коля медленно приближался ко мне, - Тебе, что не понравилось, как я тебя поцеловал?

- Нет!

- Почему?

- Ты так маму целуешь!

- А ты видела, как я твою маму целую? Когда?

- Видела, - уверенно заявила я, - и моя подружка Галя тоже видела.

- Так ты ещё сюда и подружек смотреть приводишь? – Коля приблизился ко мне вплотную, - А вот это ты видела?

Сильный удар кулака в живот заставил меня вскрикнуть от боли. Стало трудно дышать, и, опираясь спиной о стенку, пытаясь вобрать в себя побольше воздуха, я медленно присела на корточки, однако не удержалась, и упала. Последовал грубый пинок ногой, чуть выше того места, к которому после первого удара прилипли мои руки. Вокруг всё потемнело и исчезло... Как сквозь сон слышно было, что скрипнула и захлопнулась входная дверь.

 

Я открыла глаза. Такое впечатление, что долго спала... Но почему посреди веранды, на полу? Боль в области солнечного сплетения напомнила о случившемся. Надо побыстрее встать и закрыть дверь на ключ, подумала я. Но побыстрее не получалось, а когда мне всё-таки удалось принять вертикальное положение, на пороге снова появился Коля.

- Ну, что, очухалась? - он усмехнулся и, полотно прикрыв за собой дверь, повернул ключ в замочной скважине, - А теперь мы пойдём спать!

Коля схватил меня в охапку и потащил в зал, где небрежно бросил на диван. Изо всех сил, до хрипоты я орала, в надежде быть услышанной Нюркой или тётей Глашей, зная, что других соседей дома нет.

- Прекрати кричать, а то стукну сейчас башкой об стенку! – гаркнул на меня родственник и стал раздевать.

Он хочет убежать до того, как позову кого-нибудь на помощь, подумала я и, от страха получить «башкой об стенку», замолчала. Казалось, что, раздев меня, гость в конце-концов покинет наш дом, но он вдруг стал расстёгивать свои штаны. Ремня в них не было, значит бить он меня не собирается, с облегчением подумала я и вдруг почувствовала боль, как будто непрошеный гость хотел меня располовинить, непонятно чем, разрывая всё моё тело. От страха и боли, пронзившей меня, казалось до самых корней волос, я выдала неистовый вопль. Коля слегка вздрогнул. Его устремлённые на меня глаза, походили на глаза Полкана, когда у того Эдик забирал миску с едой. Откуда-то изнутри Коли раздался дикий хрип:

- Я же тебя предупреждал... Я предупреждал...

Он схватил лежащую на журнальном столике большую деревянную шахматную доску и, размахнувшись, с силой ударил меня по голове...

 

Я обнаружила себя на диване, надо мной качалось Колино тело.

- Закрой глаза, - прошептал он.

Я послушалась. Разорвать меня пополам у него не получилось, но очевидно решив, что ударов кулаком и ногой в живот мне мало, родственник, засунув в меня какой-то инструмент, продолжал избивать. Ритмичные удары вызывали жуткую боль, но кричать сил не было... Попытка глубоко вздохнуть ухудшила мои мучения настолько, что с каждым ударом я переставала чувствовать под собой диван, медленно погружаясь в состояние болевой невесомости. Кажется, снова засыпаю, подумала я и обрадовалась, потому что терпеть всё это, было уже невыносимо...

 

XX

 

Мне казалось, что я нахожусь в какой-то глубокой тёмной яме, из которой никак не могу выбраться. Где-то вдали слышался знакомый голос:

- Света! Светочка! Доченька!

До меня вдруг дошло, что это голос Мани, а темнота вызвана тем, что у меня закрыты глаза. Открыть их удалось почему-то с большим трудом, и я увидела заплаканную мать, трясущую меня за плечи.

- Ну, наконец-то, - сказала она, когда наши взгляды встретились.

- Мам, почему ты плачешь? – удивилась я.

- После того, что здесь обнаружила, удивительно, как я вообще до сих пор жива, - Маня закатилась плачем со всхлипами и завываниями.

Я озиралась по сторонам, пытаясь понять, что здесь можно было обнаружить.

- Ты лежала абсолютно голая и почти не дышала, - на секунду успокоившись, пояснила Маня.

- Но я же укрыта, – моё тело скрывало старое пикейное покрывало.

- Это я тебя сейчас прикрыла.

Двигаться было тяжело, но любопытство взяло верх, и руки мои слегка приподняли покрывало. Взору предстало голое тело. Скрипнула дверь, в зал вошёл Борис.

Переводя удивлённый взгляд с меня на Маню, он недовольно спросил:

- Ну, что тут у вас на этот раз произошло?

- Свету изнасиловали, - перестав плакать, тихо произнесла Маня.

- Что-о? – лицо Бориса приобрело какой-то землистый оттенок, и он замер так, что стал похож на памятник. Постояв несколько секунд неподвижно, отец от чего-то вздрогнул, потом, почти шёпотом, спросил, - Ты уверена?

- К сожалению, да, - Маня снова погрузилась в рыдания.

Услышав слово «изнасиловали», я сочла его однокоренным со словом «нести» и, как в тумане всплыл образ Коли, притащившего меня против моей воли на диван.

- Да, - эхом повторила я за Маней.

- Как?! Кто это сделал?!! Кто здесь был?!! – внезапно закричал Борис, в упор глядя на меня, а я, с трудом соображая, что ему надо, и постепенно вспоминая всё произошедшее, не смогла удержать слёз и совсем по-детски разревелась.

- Зачем ты кричишь? – укоризненно обратилась к мужу Маня, - Ты же её напугал, - повернувшись ко мне, она ласково добавила, - Доченька, успокойся, не надо плакать, папа не на тебя сердится.

- Конечно, я не на тебя сержусь, а на того, кто это сделал, - помягчевшим голосом добавил Борис.

Я ему верила, однако остановить свой плач не могла. Всхлипы судорожно перехватывали воздух в моей груди, не позволяя произнести ни слова. Вдруг я почувствовала острый приступ тошноты и, не успев никого предупредить, выдала всё на пол.

- Быстро принеси стакан воды, - крикнула мужу Маня, и через несколько мгновений вода была у меня в руках.

По приказу матери я сделала несколько мелких глотков, предотвратив тем самым очередную рвоту. Потом Маня заставила меня выпить всё до дна.

- Мам, почему я чем-то красным вырвала, - удивилась я, глядя на лужу на полу, - я, ведь ничего красного не ела?

- Принеси ведро воды и тряпку, - попросила Маня Бориса, как бы не слыша мой вопрос.

Отец вышел, но очень быстро вернулся.

- На веранде две чашки, - отдавая Мане ведро, сказал он взволнованно, - Кто здесь был? С кем ты пила чай?

- С дядей Колей.

- Так это он сделал?!! - снова заорал Борис

- А что он сделал?

Я не понимала Бориса. Он всегда был равнодушным к тому, что со мной происходило, даже когда от Эдькиных кулаков оставались синяки. От Колиных побоев наверняка синяков не осталось, ведь он бил меня в живот, как когда-то учил тому Эдика. И всё-таки отец сейчас зол на Колю, потому что, тот что-то сделал... Может быть Коля уходя, пока я спала, что-то разбил или поломал?

- Оставь её в покое, - требовательно произнесла Маня, суетливыми движениями подтирая пол, - не видишь что ли, ребёнок немного не в себе.

Борис вышел в соседнюю комнату.

- Почему сервант раскрыт? – услышала я недовольное его ворчание, и вдруг поняла, что Коля всё-таки что-то натворил, - О Боже! – раздался вопль отца, словно в комнате рухнул потолок, - Он украл глубинные часы! Он их украл!

Маня молча смотрела на дверь. Борис тоже какоё-то время не издавал никаких звуков, потом зашёл в зал.

- Зачем ты позволила ему ковыряться в наших вещах? – сердито спросил он меня.

- Я ему не позволяла.

- А зачем ему вообще понадобилось лезть в сервант? Что он при этом сказал? – поинтересовалась Маня.

- Не лез он при мне в сервант. Он, наверное, сделал это, пока я спала.

- Спала? – удивился Борис.

- Я же тебе сказала, ребёнок немного не в себе. Возможно, это был не Коля, она просто не может сейчас всё объяснить. Я застала её без сознаниия. Похоже, в таком состоянии она валялась здесь несколько часов, за это время кто угодно мог зайти и вынести отсюда полдома. Я сейчас пойду и приведу Колю. Ещё не известно, действительно ли он здесь был...

- Так он тебе во всём и признался, - со злой усмешкой произнёс Борис, - нужно вызывать милицию. Пусть снимают отпечатки пальцев, и пусть не ты, а они приводят сюда Колю...

- А если это он взял глубинные часы и обо всём милиции расскажет? – тихо спросила Маня, резко выпрямившись и заглядывая Борису в глаза, - Ты представляешь, что тебя тогда ждёт?

Наступила тишина, нарушаемая лишь шарканьем тряпки по полу. Потом Маня заговорила:

- Пойди, вынеси ведро и давай, не будем гадать. Я сейчас схожу за Колей. Мы должны сначала сами во всём разобраться. А потом, если ты посчитаешь нужным... Что ж, тогда конечно вызовем милицию.

- Придёт он сюда, как же, - не глядя на Маню, тихо пробубнил Борис, хватаясь за ручку ведра.

 

- Я обещаю тебе, что через полчаса Коля будет здесь! – уверенно заявила Маня, когда Борис снова вернулся в дом. - Только мне сначала Свету надо в прядок привести. Она очень слаба, возможно, самостоятельно до душа не дойдёт, надо, что б ты её туда отнёс.

Я мысленно удивилась: откуда Маня знает, что я слаба, ведь с того момента, как меня стошнило, она в мою сторону даже не смотрела.

- Сейчас. Я только одежду ей свежую возьму, - сказала мать и прошла в спальню, - О, господи! А здесь что творится? – раздался её возглас, - Света, ты, что, что-то в шифоньере искала?

- Нет, - отозвалась я, с любопытством резко поднимаясь с дивана. Сильная боль внизу живота заставила меня снова лечь.

- Не надо самой вставать, сейчас я тебе помогу, - сказал Борис, заметив, как я скривилась.

В спальне хлопнула крышка от кушетки.

- Слава Богу, сюда он не добрался, - прокомментировала Маня.

Разумеется, в кушетку Коля не полезет, там же одно старьё и ненужные вещи, а ещё лоскутки ткани – обрезки от сшитых нарядов. Но он же не девчонка что б интересоваться подобными вещами, - мысленно рассуждала я, пока Борис, аккуратно завернув меня в покрывало, брал на руки. Уже из-за его плеча я увидела, что на диване после меня осталось большое, тёмно-бордовое, слегка блестящее пятно.

- Что это, мам? Кровь что ли?

- Не смотри туда, - взвизгнула Маня, - тебе нельзя на это смотреть!

 

Помыть меня, мать решила сама, как будто мне было не одиннадцать лет, а всего лишь три годика. Мне это не нравилось, но противиться сил не было. Хотелось прямо в бане, свернувшись где-нибудь в углу калачиком, уснуть.

- Сейчас папа тебя заберёт. Сама в дом не иди, - приказала Маня и скрылась за дверью.

Я присела на табуретку в ожидании отца. Наконец, он появился и на руках отнёс меня в дом. Диван Маня застелила белоснежной простынью, когда я прилегла, она укрыла меня другой. Всё вокруг поплыло, и вскоре я уснула.

Проснулась от лая собаки, рядом со мной никого не было. Мне пришло в голову, воспользовавшись моментом, заглянуть под простынь. Пятно там было уже не бордовое, а просто тёмное. Что бы это могло значить, и почему нельзя на это смотреть? Мои рассуждения прервались тем, что в комнату ввалились Белла Наумовна с Колей и Маня с Борисом. Белла Наумовна взяв стул, села у моего изголовья, остальные, попятившись, отошли в дальний угол комнаты. По шатающейся походке Коли, и тому, как он врезался в стоящий посреди комнаты стол, я поняла, что родственник сильно пьян.

- Ну, рассказывай, что здесь произошло, - Белла Наумовна была бледной, голос её - недовольный.

Её оторвали от каких-то важных дел, поэтому она такая сердитая, подумала я. Но что нужно ей рассказывать: То, что Борис кричал? Что было кровавое пятно, а потом исчезло? Жаловаться на Колю, мне казалось, ни к чему. Уже много лет я не ходила к Шрамко в гости. С моей точки зрения, Белла Наумовна всегда знала, почему.

- Светочка, тётя Белла – врач. Ей можно всё рассказать - раздался из глубины комнаты голос Мани.

- Меня мама голой на диване нашла, - после слов Мани, я поняла, что взрослые ждут рассказа о чём-то постыдном.

- А почему она нашла тебя голой? - начала задавать вопросы Белла Наумовна.

- Я не знаю, я спала. А когда проснулась, то была уже укрыта, - все события, произошедшие в течение дня, вырисовывались в моём сознании, как в тумане, соображалось туго.

- Вот видите! - произнёс довольным голосом Коля, - Я здесь не причём. Я попил чаю и ушёл. И кто всё это с ней сделал, я не знаю.

Ненавистный мне голос, вырвал меня из тумана. Услышав его, я, не обращая внимание на боль, резко поднялась и закричала так громко, что у меня даже горло заболело:

- Неправда! Ты не ушёл! Ты обманул меня! Ты сказал, что пойдёшь домой, а сам стал меня бить! Ты раздевал меня, чтобы я не успела никому пожаловаться! Но я сейчас всем всё расскажу!

- Тише, тише, успокойся - зашипела Белла Наумовна и, взяв меня за плечи, снова уложила, - Так ты, говоришь, что дядя Коля тебя раздевал?

- Да. Чтобы я не смогла соседей позвать и на него пожаловаться. Я сначала сильно кричала, думала, что кто-нибудь всё равно придёт, а он тогда сказал, что если я не перестану, то ударит меня головой об стенку.

- А потом что? – продолжала задавать вопросы родственница.

- Я сначала кричать перестала, а потом снова закричала, и он тогда меня ударил.

- Ты после этого продолжала кричать? Или испугалась и молчала?

- Я молчала не потому, что испугалась, а потому, что сразу же уснула.

Белла Наумовна посмотрела в сторону стоящих сзади, потом повернулась ко мне и после некоторой паузы, вздохнув, сказала:

- Нда. Так значит, ты уснула. А потом, когда мама пришла – проснулась.

- Нет, я ещё один раз проснулась, а он сказал, чтобы я глаза закрыла. А потом я снова уснула.

- Понятно. А ты знаешь, кто здесь это сделал? - она слегка кивнула головой, и её взгляд упал на середину дивана, как раз на то место, где ещё недавно красовалось бордовое пятно.

- Мама, - ответила я.

- Что я сделала? - воскликнула Маня.

- Диван помыла. Раньше там кровь была.

- А кто эту кровь сделал? – допытывалась родственница.

- Не знаю.

- Так ты не знаешь, кто там тебе всё это наделал? - на этот раз Белла Наумовна дотронулась конкретно до того места, где внутри я испытывала боль при резких движениях.

- Кто там сделал, знаю. Это он, - я показала пальцем на Колю, и до меня вдруг дошло, что кровь была моя.

- Откуда ты знаешь? - рявкнул тот. - Ты же сама сейчас сказала, что уснула!

- А я во второй раз не сразу уснула. Я только глаза сразу закрыла, а уснула потом, - тихо, но агрессивно уставившись на Колю, ответила я и, повернувшись к Белле Наумовне, всё-таки начала жаловаться, - Он там меня бил... Очень сильно бил... Не просто так, а чем-то.

- Чем?

- Я не знаю. Но я у себя там какую-то штуку чувствовала. И чувствовала, как он меня этим бил.

В углу что-то выкрикнули, но поскольку Маня и Борис сделали это одновременно, ни того, ни другого я не поняла.

- Всё, - добавил Борис, обращаясь к Коле, - я пошёл вызывать милицию. И не вздумай куда-нибудь смыться, пока меня не будет!

Он решительными шагами направился к выходу и был уже в дверях, когда Коля, со слегка заплетающимся языком, выкрикнул:

- Иди-иди. Сидеть вместе будем. Если сдашь меня сейчас милиции, я им тоже сдам ту железку, которую с собой прихватил.

Борис остановился и резко развернулся.

- Понятия не имею, что ты там прихватил.

- Это ты мне сейчас такие сказки рассказываешь, а железку-то ты с работы принёс, - Коля громко засмеялся, - Не так уж много в нашем городе нефтяников... Так что они там быстро вычислят, откуда она у меня, даже если я ничего не скажу. Да и отпечаточки, небось, и внутри, и снаружи...

Неужели отец украл на работе глубинные часы, и теперь его за это посадят в тюрьму, удивилась я и взглянула на Бориса. Его руки тряслись мелкой дрожью, цвет лица был, как у мёртвой бабки, за которой мне однажды пришлось наблюдать, сидя вместе с Катей на дереве. В комнате воцарилась такая тишина, что кроме собственного дыхания, я ничего не слышала.

 

- Расскажи, что ты сегодня с утра делала, - тихо возобновила расспросы Белла Наумовна.

Обрадовавшись, что её интерес, в отличие от остальных, ко мне не пропал, я стала по-порядку всё излагать, она по-прежнему уточняла вопросами.

- А о чём вы говорили, когда пили чай? - спросила Белла Наумовна, когда мой рассказ подошёл к визиту Коли.

- Он сказал, что я его боюсь.

- А ты?

- А я сказала, что не боюсь.

- Потом что было?

- Он говорил, что надо идти спать.

- А ты?

- А я спать не хотела, потому что днём обычно не сплю. Он собирался уже домой идти, но вдруг стал меня целовать.

- Ну, да, - раздался мерзкий хрипловато-бубнящий пьяный голос, - Хотел её в щёчку поцеловать и уйти...

- Неправда! - выкрикнула я, и, заглядывая Белле Наумовне в глаза, в которых мелькнуло желание что-то понять, сообщила, - Он целовал меня так, как целует маму, когда с командировки приезжает.

- Ты что?!! - взвизгнула Маня, - С какой командировки? Ты что, доченька? Это наш папа ездит в командировки. Ты что-то перепутала.

- Да-да, - сказала Белла Наумовна, и её помягчевший до этого взгляд стал снова холодным и недовольным, - Дядя Коля работает в поликлинике и ни в какие командировки не ездит.

- Нет, ездит! - настаивала на своём я, - А когда возвращается, мама ему очень радуется, и они целуются.

- Не забывай, что я тоже, ведь, к вам прихожу вместе с дядей Колей, и я ни разу не видела, чтобы твоя мама так радовалась, как ты это сейчас рассказываешь.

- Ты вместе с ним у нас бываешь только по праздникам. А когда он один приходит, то приходит, потому что из командировки приехал.

- И часто он, по-твоему, ездит в командировки? Когда последний раз был? - сердитый голос вдруг стал удивлённым.

- Я не помню, какой это день был, но мы потом от Эдика телеграмму получили, - задумавшись, сказала я, пытаясь, в начинающей болеть голове, привести в соответствие дни и события.

- Белла Наумовна! - закричала вдруг Маня. - Я поняла, я всё поняла! Света сама себе это наделала! Вы посмотрите, она же мужчин сейчас путает. Боря ездит в командировки, а когда возвращается, я, конечно, радуюсь. А она сейчас в Коле Бориса видит. Мы вот с Борей перед ней часто целовались, да не подумали, что девочка-то уже выросла. Видно глядя на нас, она тоже чего-то такого захотела.

- Вы же с папой не целуетесь, - удивилась я, уловив в громком монологе Мани смысл только одной этой фразы, потом задумавшись добавила, - только когда он из командировки приезжает.

- Вы слышали? – Маня всплеснула руками, - Теперь, оказывается в командировки ездит всё-таки Борис. Да, для неё сейчас все мужчины слились в одно целое. Я давно уже заметила её повышенный интерес к подобным вопросам, и, конечно же, при ней больше никаких нежностей ни себе, ни Борису не позволяла. Но кто ж мог подумать, что она всё это в голове держит? Попили с Колей чай, он ушёл, а она здесь на диване довела себя до такого состояния.

- Значит, ты не видела, как твои мама и папа целуются? – спросила Белла Наумовна, глубоко вздохнув.

- Видела, но очень давно, - уточнила я.

- А теперь очень хочется посмотреть ещё раз? Тебе это действительно интересно? – её взгляд стал неподвижным, она как бы пыталась в моих глазах что-то прочесть, но ответить, я не успела.

- Я, вот, не хотел сразу говорить, - оживился вдруг Коля, и мерзкая улыбка самодовольства растянула его лицо, - но она, когда мы пили чай, предложила мне: «Дядя Коля, давай пойдём вместе спать». А я увидел, что что-то с ней не то, уложил её на диван, и ушёл.

- Это не правда! - крикнула я и снова села.

- Так, Света, а ну-ка помолчи, - оборвала меня Маня, - Наслушались уже тебя! Нарассказывала нам сказок! И не стыдно? Четверо взрослых выслушивают, что она тут мелет. Как будто, дел у нас других нет!

Белла Наумовна медленно встала и направилась к выходу, потом резко обернулась к, последовавшей за ней, Маней.

- Ты должна быть, прежде всего, матерью. Надеюсь, твоё материнское сердце тебе всё-таки подскажет, как надо правильно себя в дальнейшем вести. Я же, всего лишь, как врач, могу посоветовать, дать ей на ночь таблетку пенталгина или две таблетки анальгина. Завтра с утра придёшь ко мне на работу, и опять же, только как врач, я скажу, что тебе делать дальше, - тихо, но делая почти после каждого слова паузу, сказала она, сильно сощурив свои огромные тёмные глаза. После этого оба гостя исчезли.

 

Часть четвёртая.

 

I

 

Проснувшись, я обнаружила себя на диване, не понимая, как здесь оказалась. На улице ярко светило солнце, часы показывали половину двенадцатого. Очень смутно в моей памяти всплыл вечер накануне. Я уходила спать с головной болью, а также болело все тело изнутри и снаружи. Был крик Бориса: «Не давай ей обезболивающих! Она должна эту боль прочувствовать! Иначе всё это повторится ещё и ещё!» Он доволен тем, что Коля причинил мне боль, - подумала тогда я. Потом были слёзы и рыдания Мани: «Ты эгоист! Ты чёрствый! Ты не отец, а животное! А я, в отличие от тебя, не могу спокойно наблюдать за страданиями и мучениями ребёнка!» Она дала мне какую-то таблетку... Родители продолжали ругаться... Но настало утро, Борис, как обычно, позавтракал и ушёл на работу. После его ухода засобиралась куда-то Маня. Вспомнилось, как я вскочила с постели, просила её, не оставлять меня одну. Вначале просто просила, потом плакала, потом кричала... А потом? Что было потом? Почему я сейчас оказалась на диване? Я тщательно ковырялась в своей памяти, сосредоточив взгляд на прикрывающем меня старом пикейном покрывале... Вдруг догадка морозящим холодком пробежала вдоль моего позвоночника, заставив слегка онеметь ступни ног: это Коля, воспользовавшись, тем, что мать ушла, снова сюда приходил. Но почему я помню всё, что со мной было вчера, и ничего не помню из сегодняшнего? Наверное, Коля на этот раз ударил меня по голове гораздо сильнее. Я даже с облегчением вздохнула, радуясь, что всё уже позади, однако, приподняв покрывало, увидела своё тело одетым. Нет-нет, оставить меня в одежде он не мог! Не сделал же он это в прошлый раз. На веранде раздался скрежет кружки по ведру. О, ужас! Коля уложил меня на диван, а сам пошёл попить воды. Сейчас всё начнётся... Неприятный холод и дрожь пронзили меня, до самых костей. Рот мой уже открылся, чтобы громко закричать, но тут же вспомнилось, к чему вчера привели мои крики... Очень тихо, стараясь не скрипнуть старым диваном, я поднялась и, продолжая дрожать, крадучись, двинулась в сторону детской, обдумывая, где бы там получше спрятаться. Не было никаких сомнений в том, что при желании Коля меня найдёт в любом уголке нашего дома, но уж очень хотелось момент расправы оттянуть...

 

Закусив губу от страха, на цыпочках, я уже почти миновала кухню, когда мой взгляд случайно остановился на настенном отрывном календаре. Среда – гласил листочек. Но сегодня же понедельник? Ведь это вчера родители ездили без меня на огород. Зачем мама оторвала лишние листки? Она никогда так не делала... На веранде раздался кашель – Манин кашель. Радость и облегчение пришли ко мне: это не Коля, это мама находится там на веранде! Дрожь во всём теле прекратилась, и я вышла к ней.

- Проснулась? – спросила мать, сосредоточенно чистя картошку.

- Мам, а какой сегодня день? Ведь понедельник?

Она на меня внимательно посмотрела, но ответила не сразу.

- Сегодня среда.

- А что же я, тогда, вчера делала? И позавчера...

- А ты не помнишь?

- Я помню, только то, что было в воскресенье. Вы с папой уехали на огород, а сюда пришёл дядя Коля. Мы сначала пили с ним чай, а потом...

- Потом ты пошла спать, - оборвала меня Маня, её взгляд снова погрузился в картошку, - и там тебе что-то приснилось. Когда мы приехали, ты так кричала, так кричала... До сих пор у меня сердце сжимается, - на её глазах выступили слёзы.

Так то, что со мной произошло, был сон??? Я осмотрелась по сторонам, всё вокруг слегка шаталось и плыло. Казалось, я продолжаю находиться во сне и никак не могу проснуться.

- Мам, - обратилась я к Мане, желая объяснить ей странное самочувствие.

Она перенесла свой взгляд с картошки на меня, и сморщинив удивлённо лоб, произнесла очень заботливо:

- Ты такая бледная. Пойди, погуляй.

- Мам, а знаешь, что мне тогда приснилось? - во мне возникло жгучее желание поделиться увиденным, убедив в процессе рассказа, прежде всего, саму себя, что это, действительно был какой-то кошмарный сон.

- Не надо сейчас об этом. Плохие сны лучше вообще не вспоминать. Это в твоём возрасте даже на здоровье может отразиться... Приснилось, так приснилось, - заботливые нотки в Манином голосе сменились требовательными. – Пусть всё там во сне и останется, а ты проснулась – и забудь.

- Но я не могу просто так, по приказу, забыть всё, что со мной было, пусть даже во сне, - мне было как-то не по себе. Мать требовала невозможного: управления своей памятью. А тут ещё и нестыковка дней недели в моём сознании... - Мам, а что я делала вчера?

- Нет, ты очень бледная, - неестественно-озабоченным тоном сказала Маня, не ответив на мой вопрос, - тебе срочно надо выйти на свежий воздух, - и она, вытерев руки о фартук, настойчиво направила меня к двери.

 

Медленно спускаясь по ступенькам крыльца, я почувствовала не сильную, но вполне ощутимую боль в области солнечного сплетения и ниже.

- Ма, у меня живот болит, - мне пришлось вернуться в дом, - Как-то странно болит. У меня такого ещё не было.

- Как болит? – спросила, колдующая над кастрюлей Маня, окинув меня небрежным быстрым взглядом.

- Ну, вот здесь, - я показала на беспокоившее место, - как-то урчит и сильно печёт.

- Дать тебе бесалол?

- Не, ма. Он мне сейчас не поможет. У меня совсем по-другому живот болит, - сказала я, слегка растягивая слова, обдумывая при этом, как правильно объяснить своё недомогание.

- Пойди-ка, полежи.

- Не хочу. Меня немного тошнит. Если буду лежать, может ещё хуже стать.

- Ну, чего ты, тогда, от меня хочешь? - вдруг выплеснулось из Мани раздражение. – И то тебе не надо, и этого не желаешь! Ведёшь себя, как капризный ребёнок!

Я заглянула ей в лицо, пытаясь поймать, ставший вдруг блуждающим взгляд, но чем был вызван взрыв психа, так и не поняла. Мои ноги послушно понесли меня во двор, дышать свежим воздухом. Тошнота постепенно уходила, сменяясь неприятной сухостью во рту. Я подошла к колодцу и, зачерпнув немного воды из ведра, напилась. Неприятные ощущения и боль после этого значительно уменьшились. Наверное, жажда мучила, а до меня спросони не дошло, - объяснила я себе столь странное поведение своего организма и поплелась на улицу в поисках компании для общения.

 

Галя внимательно меня осмотрела, и, немного склонив голову на бок, участливо спросила:

- Ну, что, уже выздоровела?

Не поняв, о чём она спрашивает, я всё-таки кивнула головой и улыбнулась.

- А мне мама твоя вчера сказала, что ты заболела и не выйдешь. А чё у тебя было? Лето всё-таки. Я летом никогда не болею.

- Голова у меня болела, - ответила я, решив, что если ничего не помню, то повинна в этом именно эта часть моего тела.

- У меня голова вообще никогда не болит, - гордо похвасталась подруга. – А мне Маринку сегодня на целый день оставили. Заходи, будем вместе с ней возиться.

Возиться с Маринкой особенно не пришлось. Та сама себя развлекала, разбрасывая игрушки по всему двору, а потом сосредоточенно собирая их в кучу. Видя, что у нас это вызывает весёлый смех, девочка выполняла свою работу с особым старанием, как бы желая нам угодить. Однако спустя некоторое время, она вдруг раскапризничалась. Галя сказала, что ей пора кушать и спать. Я внимательно наблюдала, как ловко подруга управляется с сестрёнкой, и всё раздумывала: признаться ей, что ничего не помню или сохранить это, как свою тайну. Голос Мани, зовущий меня домой, качнул мои колебания в сторону молчания.

 

Мать стояла на пороге с улыбкой:

- Ну, вот, прогулялась немножко, так даже румянец появился. Иди, мой руки. Я твои любимые макароны с творогом приготовила. Чего пританцовываешь? В туалет хочешь?

- Ага.

- А если б я тебя не позвала? – Маня засмеялась.

- Я б тогда у Гали сходила, - крикнула я, пробегая мимо.

В туалете меня ждала небольшая неприятность: трусы оказались насквозь испачканы чем-то бурым. Где это меня угораздило так неудачно сесть? У Гали, наверное. Ещё не известно, отстирается ли всё это. Испугавшись, что Маня поднимет шум, я сняла их и, аккуратно завернув в газетку, играющую роль туалетной бумаги, бросила вниз, в яму. Конечно Маня, знающая в доме счёт всему, может недостачу в моём гардеробе обнаружить, но ей и в голову не придёт, что пропажа именно здесь находится, решила я и, зайдя в дом, не привлекая к себе внимание, пока мать накрывала на стол, проскользнула к шифоньеру.

 

Я ещё не закончила обедать, когда под громкий лай собаки, уверенной походкой с сияющей улыбкой во двор с чемоданом вошёл Эдик.

- Ну, что? Поздравляйте студента! – пробасил он, переступая порог.

Маня бросилась к нему с поцелуями, чередуя смех и слёзы умиления. Потом был долгий рассказ брата о его житье-бытье в Харькове и о вступительных экзаменах. Мне поначалу слушать всё это, было интересно, но когда пришёл с работы Борис, сложилось такое впечатление, что один и тот же фильм показывают два раза. Покинув членов семьи, я решила провести остаток дня на улице, но перед уходом зашла в туалет. Трусы снова оказались испачканными. Отругав себя за невнимательность и сделав выводы, что неудачно уселась не у Гали во дворе, а где-то у нас, я на этот раз засунула их в глубину кучи грязного белья, решив на следующий день попробовать застирать и высушить где-нибудь на солнышке, тайком от Мани.

 

Улица в тот вечер оказалась особенно оживлённой. Сначала играли в «Выбивного», а когда все выдохлись, анекдоты, а также интересные старые и новые фильмы обсуждались так долго, что домой я вернулась затемно. В зале родители и Эдька вели оживлённую беседу. Я хотела к ним присоединиться, но ноющая боль внизу живота и неприятная влажность между ног, заставили меня пройти сначала в детскую. Бурые пятна на этот раз были покрыты кровяными.

- Мам, иди-ка сюда на минутку, - решила я посоветоваться с Маней.

- Что там у тебя? – отозвалась она, но, не услышав мой ответ, направилась ко мне с тихим ворчанием, - вот сракоморочение, ни один вечер спокойно посидеть нельзя.

- Смотри, - показала я ей, - это, по-моему, откуда-то из меня выходит.

- О, господи! – тихо прошептала она, демонстрируя на своём бледном лице такой испуг, словно всё моё тело было усыпано сочащимися ранами.

- Что это? – так же испуганно спросила я, боясь, что меня из-за этих непонятных пятен могут забрать в больницу.

- Да ничего, - к Маниному лицу снова прильнула кровь. – У всех девочек такое бывает. Тебе на улице ещё ничего об этом не рассказывали?

- Не-ет, - я отрицательно замотала головой, хотя и вспомнила, случайно подслушанный мной, маленький кусочек беседы Кати и Люськи о какой-то крови, которая возникает в определённом возрасте.

- Ну и правильно, - утвердительно кивнула головой Маня, - о таких вещах не прилично говорить даже с подружками. А чем ты там, на улице сегодня занималась?

- Ничем. Как и все от мяча убегала, потом...

- Но тебе нельзя было бегать! Я забыла тебя предупредить.

- Почему нельзя бегать? – удивилась я.

- Когда у девочки такое, в эти дни бегать ей нельзя.

- Но как ты могла меня предупредить? Ты же только сейчас всё увидела? – поинтересовалась я и испуганно отвела взгляд: неужели Маня нашла мои грязные трусы?

- У тебя живот болел. И ты вся очень бледная ходила, - прозвучал ответ. Я подняла глаза. Лицо Мани имело оттенок тетрадного листа, взор её был устремлён куда-то в сторону.

- Когда живот от этого болел? На огороде или сегодня? – уточнила я.

- Оба раза.

Мне хотелось возразить, что на огороде всё-таки это случилось из-за холодной воды, но мать развернулась и быстрыми шагами покинула детскую. Вернулась она быстро и протянула мне вату и марлю.

- Будешь подкладывать, пока всё не пройдёт.

Поскольку Катя говорила Люське, что мама должна всё рассказать, я стояла неподвижно, ожидая от Мани объяснений. Однако кроме лекции о гигиене и предупреждения, что ни в каких кругах это не должно быть темой разговора, так ничего и не услышала.

- Мам, а от чего это? – пришлось задать наводящий вопрос.

- Так устроен женский организм. Вообще-то оно должно каждый месяц появляться, но пока у тебя всё там ещё формируется, не исключено, что вначале будет не так уж и регулярно. Следующий раз может даже через полгода наступить.

По прежнему не глядя на меня, Маня вышла из комнаты. Спустя несколько минут её смех разливался по всему дому в ответ на привезённые Эдиком новые шуточки. Мне показалось, что моё появление в зале может всем им чем-то помешать, и я не спеша стала укладываться спать.

 

II

 

Брат побыл дома не долго и все это время ночевал на диване в зале. Его кровать теперь принадлежала мне, а детскую кроватку, с которой уже свисали мои ноги, выставили на металлолом, ещё когда я была в лагере. Кроме того, Эдик подарил свою авторучку, хоть и не новую, но во вполне приличном состоянии.

- Конспекты буду шариковой писать, - пояснил он.

И хотя я не имела ни малейшего понятия, что такое конспекты, искренне гордилась братом, а авторучке радовалась больше, чем новой.

 

Поезд ожидался прибытием в десять вечера, но опоздал на два часа. Я находила это забавным, потому что следовал он из Новороссийска, от которого ходу-то до Крымска всего лишь чуть больше часа. И где можно было так долго задерживаться на столь коротком промежутке? Эдька по этому поводу шутил, утверждая, что машинист пьяный и ему теперь ищут замену.

Как только вдали показались огни тепловоза, Маня погрузилась в громкие рыдания.

- Не плачь, - я постаралась её утешить, - может это ещё не Эдика поезд.

У брата моя фраза вызвала почему-то весёлый смех, и он прокомментировал:

- Света права: нечего тут слёзы раньше времени разбазаривать.

Поезд тем временем растянулся вдоль перрона, и мы побежали к нужному вагону. Затащив свои вещи, брат снова вышел. Поначалу стояли молча, если не считать Маниных всхлипов.

- Ну, ладно, мам, прекрати, - заговорил первым Эдик, - в конце-концов я ж не в армию на два года ухожу. После первой сессии приеду, а может даже и на Седьмое Ноября.

- Давай не будем загадывать, - сказал Борис, и они с Эдькой обнялись.

Поцеловав мать, Эдик подошёл ко мне и, дружески хлопнув по плечу, с грустной улыбкой произнёс:

- Ну, будь здорова и не скучай там без меня.

 

Домой мы вернулись поздно и, под ворчание Бориса, что ему рано вставать на работу, все быстро улеглись. Мне утром тоже не суждено было выспаться, потому что Маня надумала наконец-то посетить со мной ателье и заказать там школьный наряд.

- Давай, быстренько сходим, а то потом жарко будет, - объяснила мать сравнительно ранний подъем.

Пока я завтракала, она долго ковырялась в шифоньере, потом показала отрез берюзово-зелёной ткани и заговорила неприятным мне тоном:

- Послушай, а не сшить ли нам, вместо костюма, сарафан?

Я знала, если мать так разговаривает, значит, для неё всё уже решено и никого кроме себя она слушать не собирается. Любые возражения могут привести лишь к потоку не лестных слов. И всё-таки удержаться было невозможно.

- Вот из этого? Но юбки из такой ткани - у тети Глаши и Петровны...

Моя оценка Маниного тона не была ошибочной.

- Нет, ну ты определенно ни черта не понимаешь! У Петровны и прочих, ей подобных, юбки только цвет такой имеют, да и то не совсем. Качество же, абсолютно другое. Они понабирали этого штапеля в уценёнке по пятьдесят копеек метр, а у нас с тобой лён с лавсаном. Мне отрез этот тётя Фаня подарила, когда мы последний раз в Черневцах были.

- Но столько времени прошло... Что ж ты себе ничего не сшила, - озвучила я свои искрение сожаления.

- Да, вот не выбралась. А тут, ты у меня подрастаешь. Мне очень хочется, что бы, прежде всего, дочка моя была красиво одета. А я уж как-нибудь обойдусь.

- А ты говорила, что где-то в магазине видела красивую тёмно-синюю ткань, как в Краснодаре...

- Её уже разобрали. И потом, ты такая худющая, вечно бледная, лицо, как фига. Тебе обязательно надо что-нибудь яркое, оживляющее.

После скрученной Маней для наглядности сравнения дули, мне вдруг стало безразлично, из какой ткани и что будут шить.

 

Покинув ателье, по дороге домой мы встретили высокую, худощавую, уже не молодую блондинку, Манину знакомую. После приветствий она, глубоко вздохнув, доложила:

- А я, вот, на похоронах Татьяны Сергеевны Ворониной была. Третий день в себя прийти не могу. Такая женщина! Красавица, умница. И надо же, так рано ушла из жизни.

- Воронина умерла? – тихо переспросила Маня, - Но когда? От чего?

- На той неделе. «Скорая» с инсультом забрала. В больнице, не приходя в себя, и скончалась. Так жалко её. Всё из-за муженька ненаглядного. У неё после развода давление всё время повышенное было, - женщина глубоко вздохнула, - Знаете, я, честно говоря, всё удивлялась, когда они разошлись. Мне семья эта долгие годы казалась образцово-показательной. А вот на похоронах Иринка, дочка их, мне всё и рассказала. Оказывается, он приводил несколько раз какую-то бабу прямо к ним в квартиру.

- Что Вы говорите? – удивлённо всплеснула руками Маня, - Вот никогда бы о нём такого не подумала.

- Да и Татьяна Сергеевна тоже долгое время не верила. Но Иринка однажды к ним случайно забежала, у неё, ведь, ключ от их квартиры есть... Так, вот, прямо в постели и застала... Ну, Иринка говорит, что была потрясена и, сама себя не помня, прямо к матери на работу прибежала. Там, представляете, с ней такая истерика приключилась, что Татьяна Сергеевна валерьянкой её отпаивала и собиралась уже «скорую» вызывать. А на второй день после этого они на развод и подали. Квартира, знаете ж, у них шикарная была, так в течение месяца разменяли. Мне сама Иринка всё рассказывала. Я, ведь, её вот такой ещё помню, - женщина показала ладонью на уровне своего пояса.

- Нет слов. Я потрясена, - со слезами на глазах прокомментировала Маня.

- Да, представьте себе, и такое бывает. Честно говоря, меня не столько его поступок удивляет – в конце-концов мужики в той или иной степени все кобели, - меня удивляет поведение той грязной бабы. Как можно, прийти в чужое гнездо, улечься в чужую постель?.. Ну, хотела мужика развлечь, могла бы для этого и другое место найти. У него, между прочим, на работе кабинет свой отдельный, - женщина грустно усмехнулась.

- А вот здесь, я с Вами, пожалуй, не соглашусь, - Манино лицо посетила кривая улыбка, - Супружеская измена омерзительна сама по себе, где б она ни происходила!

Мне стало скучно слушать их беседу, и я медленно побрела вперёд. Вскоре мать меня догнала, но остаток пути домой мы шли молча.

 

После обеда я почувствовала себя уставшей и направилась в зал, чтобы прилечь на диван. Тот был застелён старой гобеленовой накидкой.

- Мам, зачем это? – поинтересовалась я у Мани.

- Диван пачкается. Накидку-то постирать можно, а диван в стиральную машину не бросишь.

Мне хотелось спросить, почему до сих пор, с точки зрения Мани, диван никогда не пачкался, но тон матери был таковым, что и предыдущий мой вопрос выглядел не совсем корректно. Кроме того, спать хотелось куда больше, чем знать назначение той накидки. Сон окутал меня всю очень быстро. Снился Новый год, красиво украшенная ёлочка. Рядом со мной сидела бабушка. В её объятиях было тепло, уютно и очень хорошо...

- Уходи! Уходи, что б глаза мои никогда тебя больше не видели! – я проснулась от Маниного крика. - Знай и запомни на всю свою оставшуюся жизнь: всё, что ты сделал с ней – это ты со мной сделал! - Таким тоном она последнее время разговаривала только с Борисом. Но с какой стати тот так рано приехал сегодня с работы?

- Я знаю, потому и пришёл сюда, - раздался хрипловато-бубнящий голос, от которого у меня по всему телу пробежали мурашки. – Я - сволочь, я – подонок, я знаю, что ты никогда меня не простишь и, всё-таки, я решился переступить ещё раз порог этого дома, чтобы попросить, Манечка, у тебя прощения. На коленях прошу, - раздался какой-то грохот, - хочешь, в ногах твоих валяться буду, только прости.

- Встань и не паясничай, - недовольно проворчала Маня. – Я спасла тебя от тюрьмы, быть может, и от виселицы, которую ты, откровенно говоря, заслужил. Но между нами всё кончено. Исчезни из моей жизни навсегда! По твоей милости я совершила грех, который мне никто никогда не простит. Я сама себе его никогда не прощу. Однако видеть тебя, больше могу. Ты меня понял?

- Манечка! Я понял. Я всё прекрасно понял. Но грех ты этот свой совершила, потому что грешить мы с тобой начинали вместе, много лет назад, - в голосе гостя послышалась усмешка.

- Как ты смеешь! – взвизгнула Маня. – Кто тебе позволил мои чистые к тебе чувства смешивать с тем, что ты здесь натворил?

- Мы натворили, Манечка. Мы с тобой вместе натворили.

- Боже, и это ничтожество я когда-то любила?

- Да. Я – ничтожество, и вполне это осознаю. Хоть и сам не понимаю, как мог до такого опуститься. Но ты не намного лучше. Ты же сама мне вечно на неё жаловалась. Ты же сама разрешила мне сюда прийти и с ней разобраться...

- Ты с ума сошёл! - испуг и удивление, как бы наступая друг на друга, смешались в этой фразе. – Я просила тебя с ней поговорить.

- И припугнуть...

Я лежала, настороженно прислушиваясь к разговору. До меня не сразу дошло, что речь идёт обо мне.

- Да, припугнуть. Всего лишь припугнуть, а не избивать и насиловать, - продолжалась тем временем беседа.

Так, это был всё-таки не сон! И Маня, обвиняя меня в том, что я нарассказывала сказок, на самом деле знала, кто во всём виноват! Но зачем она так поступила? И как это они умудрились в то утро, когда уехали на огород, ещё и Колю по дороге встретить? Ведь было ещё совсем рано. Может быть, на базар заезжали? Но почему в один день из-за нехватки времени мы не должны были завтракать, а на другой - можно даже с Колей поболтать?

- Я повторяю, что сам от себя такого не ожидал, – напористо бубнил гость, - Но и ты должна была давать себе отчёт, разрешая мне сюда прийти. Всё-таки я мужчина, а девка твоя уже созревает и не дурна собой. Она мне тебя чем-то напомнила, - опять в голосе усмешка.

- Не ври, она совсем на меня не похожа, - гнев ушёл, появились игривые нотки, - Копия Бориса. И характером тоже. Но, она моя дочь, - теперь слышалось страдание и отчаяние. – До конца дней своих буду себя проклинать, что поддалась на твои уговоры и не взяла её в тот день на огород. Тоже, между прочим, не так-то просто было всё это организовать...

Меня пробил холодный пот. Значит, Маня специально отменила тогда утром завтрак, чтобы у меня заболел живот? А до этого она жаловалась Коле, и тот пообещал со мной разобраться... Но, что такого ужасного я могла натворить? Почему мать сама со мной не поговорила? А если она была заодно с Колей, значит, сейчас всё может снова повториться, только в её присутствии...

От жуткого страха я стала куда-то проваливаться. Сильные и цепкие руки пытались меня схватить. Поначалу казалось, что это Колины руки, потом они превратились в руки Бориса, но по-прежнему со злостью, неведомо куда, тащили... Потом исчез и Борис, остались только чьи-то руки. Я кричала и сопротивлялась. Я не просто кричала, а орала изо всех своих детских сил. Изредка слегка затихала, но лишь для того, чтобы, вдохнув побольше воздуха, заорать заново, при этом сильно размахивая руками, защищая себя таким образом от расправы...

 

- Доченька! Родная моя! Умоляю тебя, успокойся! Светочка, родненькая, - к своему великому удивлению я сидела на диване, а руки, из которых пыталась вырваться - были Манины.

Вытерев тыльной стороной ладони свои слёзы, я легла. Во всём теле была такая усталость, словно без отдыха два часа прыгала на скакалке. Тупо уставившись в потолок, я пыталась понять, что же со мной произошло.

- Ты слышала наш с дядей Колей разговор? – Манин вопрос послужил мне ответом.

- Да.

- Но подслушивать, не хорошо! Ты должна была выйти и сказать нам, что всё слышишь. Поняла меня? Ты должна была выйти и сказать...

Разговаривать, спорить или оправдываться у меня не было ни сил, ни желания. Неподвижно глядя на небольшую трещинку в потолке, я лишь время от времени вытирала тихо и непрерывно вытекающие из моих глаз слёзы. Глядя на меня, Маня тоже замолчала.

 

- Хочешь сказать, я плохая мать? – нарушила она, спустя некоторое время, тишину. Не смотря на то, что голос звучал виновато, глаза смотрели требовательно.

Я удивлённо на неё уставилась, но ни возражений, ни согласия выжимать из себя не стала.

- Что ж, я сейчас пойду и что-нибудь с собой сделаю. У тебя больше никогда, слышишь, никогда больше не будет такой плохой мамы, - она эмоционально замотала головой, - Мамы твоей вообще больше не будет, - раздались всхлипы, глаза её спрятались в ладони, потом снова посмотрели на меня требовательно, - Хочешь? Скажи, хочешь, чтобы твоей мамы не стало на этом свете?

Я молчала, не понимая, чего она добивается. Если собирается куда-то уехать, то зачем ей моё разрешение?

- Хочешь, что б я умерла?

Мне было абсолютно всё равно, что с Маней в ближайшем будущем произойдёт, лучше всего, конечно, если она куда-нибудь исчезнет. Тогда, по крайней мере, некому будет Коле на меня жаловаться и просить, чтобы он со мной разобрался. Однако, от её испытывающего взгляда, в меня снова вселился жуткий страх. Я поняла, что она умирать не собирается, но стоит мне хотя бы утвердительно кивнуть – это будет поводом, снова пригласить сюда Колю и сказать, что я желала ей смерти.

- Нет, оставайся, - тихо прозвучал мой ответ.

- Спасибо тебе, доченька. Ты меня простила? Тебе меня жалко? Да. Ты меня простила. Я знала, что ты добрая девочка. Конечно же. Я, ведь твоя мама, роднее меня у тебя никого нет и быть не может... - оживившись, затарахтела Маня.

Я закрыла глаза. Мне неприятен был её голос, её, столь привычное моему взору, лицо, её уверенные размахивания руками... Как можно было её за что-то простить, если прощения она у меня не просила? Более того, её требовательный взгляд меня за что-то обвинял, и от этого обвинения становилось не по себе. Я поняла вдруг, что боюсь собственную мать, как абсолютно чужого мне человека. Почему? Из-за Коли?

- Я тебя не прощала, - мои глаза открылись, - я просто не хочу, чтобы умирала ты. Это он должен исчезнуть. Навсегда исчезнуть... Я очень хочу, что б умер он, - озвучила я свои желания, потому что, Манина смерть, на мой взгляд, предвещала большие неудобства, такие, как наличие трупа и похороны в нашем доме. С другой стороны, если Коли не станет, ей некому будет на меня жаловаться, а сама она почему-то ничего мне сделать не может, иначе бы уже давно сделала....

- Хорошо, - тихо ответила мать, и с её лица исчезло не только оживление, но и цвет.

Тишина затягивалась и я задремала. Манин голос вернул меня в действительность:

- А если он не умрёт, но ты его никогда не увидишь? Какая тебе разница живой он или мёртвый, если лично для тебя его в этом мире не будет?

- Точно никогда не увижу? И даже случайно на улице не встречу?

- Я клянусь тебе, доченька! Чем хочешь, сейчас поклянусь, что в твоей жизни... в нашей жизни он никогда больше не возникнет.

- Тогда, действительно, какая разница? Пусть где-то в другом мире существует, только не в нашем, - сказала я и, не имея больше сил бороться с усталостью, отвернувшись к стенке, уснула.

 

III

 

Начало учебного года принесло много интересных новшеств. Нам выделили классную комнату в основном здании, третий этаж, которого теперь тоже принадлежал школе. Техникум пищевой промышленности переехал на соседнюю улицу в новый, отстроенный за лето корпус. У нас по всем предметам были разные учителя, да и предметы новые появились. Классная руководительница, Лидия Васильевна, преподавала русский язык и литературу. Уже пожилая женщина, с тёмными крашеными, но седыми у корней, волосами, несмотря на свой небольшой рост, слегка сутулилась. Прокуренный голос звучал настолько громко, что когда Лидия Васильевна его немного повышала, это можно было приравнять крику любого другого учителя. Она была единственной на всю школу женщиной, служившей во время войны в действующей армии. Мы этим фактом гордились, но немного завидовали пятому «В». Их классная руководительница, молоденькая учительница биологии, в первый же день учёбы после уроков пошла со своими подопечными в кино. Нам же на дом задали сочинение на тему: «Первое сентября – красный день календаря».

 

Я сидела над тетрадью, не зная, что же писать. Почему-то вспомнился самый первый в моей жизни день учёбы и Зинаида Фёдоровна. Теперь, когда позади осталась и Таданища, вдруг приятно удивило, что за три первых года учёбы ни на одном уроке не было скучно, хотя Зинаида Фёдоровна порой объясняла вещи давным-давно мне известные. Захотелось вдруг именно это изложить в домашнем сочинении, но возникло опасение, что новая учительница, о которой я, конечно же, не могла пока написать ни слова, обидится. Пришлось посоветоваться с Маней.

- Не знаешь, что в сочинении писать? Хорошо, сейчас подойду, помогу тебе, - пообещала она, даже не выслушав до конца мои сомнения.

Мать диктовала предложение за предложением, изредка заглядывая через моё плечо и исправляя ошибки. Текст действительно подчёркивал красоту праздника, но когда я закрыла тетрадь, поняла, что повторить его не смогу. Слова: радует глаз, восхитительно, великолепно – никогда не употреблялись мной даже в мыслях. Однако сочинение очень понравилось учительнице, и она зачитала его перед всем классом. Маня, когда узнала об этом, зарделась гордым румянцем:

- Когда я была ученицей, мои сочинения по всей школе ходили.

 

У меня же в тот день возникла другая проблема. Молодая, но по строгости не уступающая Лидии Васильевне математичка, давая нам домашнее задание, предупредила:

- На этот раз я никому не поставлю двойку, если вы эту задачу не сделаете. Поэтому настоятельно прошу, не бегать с вопросами по соседям и не теребить старших братьев и сестёр. Однако если у кого-то появятся мысли по поводу решения, мне будет очень интересно выслушать.

Задача была четыре раза мною прочитана, но мысли по поводу решения не появлялись. А так хотелось!

- Чего у тебя вид какой-то растерянный? – поинтересовалась Маня, случайно перехватив мой взгляд.

Я засомневалась, можно ли, учитывая просьбу учительницы, обращаться к матери за помощью. Но с другой стороны – она же не соседка, не брат и не сестра. Тем временем, задачник был уже у Мани в руках.

- Как ты думаешь, - спросила она после того, как узнала, над чем я ломаю голову, - какую часть всей работы первый рабочий сделает за один день?

- Одну третью, - прозвучал мой ответ.

- А второй?

- Одну шестую.

- А если они целый день вместе работать будут, какую часть всей работы сделают?

- Половину, - сказала я, произведя в уме кое-какие подсчёты. И тут же меня осенило, - ой, тогда всю работу они сделают за два дня.

Я резво приступила к записи в тетрадь, но Маня меня остановила:

- Правильно оформлять эту задачу нужно по-другому. Записывай: всю работу примем за единицу...

- Мам, а без этого нельзя? Алла Александровна ни за что не поверит, что я сама догадалась всю работу принимать за единицу.

- Нельзя, - категорично заявила Маня, - иксов вы ещё не знаете и уравнения составлять не умеете.

 

В классе признаваться, что у меня задача решена, не хотелось. Не смотря на то, что запомнить объяснение было гораздо проще, чем сочинение о первом дне учёбы, оно всё-таки казалось мне слишком заумным, явно выдающим, что к решению пришла я не своим умом.

- Значит, никто не решил? – повторила вопрос Алла Александровна?

- Шнайдер решила, но стесняется, - ответила за меня, сидящая рядом Валя, успевшая тайком заглянуть в мою тетрадь.

Учительница подошла, внимательно прочитала писанину и спросила:

- Сама делала?

Я отрицательно замотала головой:

- Мама помогла.

- У неё мама – учительница. Тоже математики, - доложила Валя.

- Вот как? – Алла Александровна почему-то покраснела, - Ну, а ты сама-то всё поняла? Объяснить у доски сможешь?

Я утвердительно кивнула и направилась к доске. В последний момент мне пришло в голову не повторять текст, написанный в тетради.

- Если рабочий всю работу делает за шесть дней, то за один день он сделает только одну шестую часть, - приступила я к объяснению.

- У тебя же в тетради иначе записано, - оборвала меня учительница. Я смущённо замолчала. – Ладно, садись на место и попробуй самостоятельно разобраться с двадцать восьмой задачей. А все остальные слушают меня внимательно и записывают решение.

Она стала диктовать почти то же самое, что было в моей тетради, время от времени делая некоторые пояснения на доске. Я же погрузилась в двадцать восьмую задачу, которая от домашней отличалась только числами. Писать фразу «Всю работу примем за единицу», по-прежнему душа не лежала и я оформила всё так, как мне было удобно.

- А ты упрямая, - усмехнулась Алла Александровна. – Ну, хорошо. С моей точки зрения, главное, чтобы ты понимала. В рабочей тетради ладно уж, пусть будет так, а вот на контрольной - записывай всё, как положено. В контрольные тетради часто комиссии всякие заглядывают. Я-то тебя понимаю, а вот, поймёт ли комиссия – не уверенна. Ну, а сейчас, чтобы не скучать, попробуй сделать вот эту задачку со звёздочкой.

В конце урока, ещё раз внимательно просмотрев мою тетрадь, Алла Александровна сказала:

- У меня дома есть сборник задач с всесоюзной олимпиады, если хочешь, могу что-нибудь интересное для тебя там подыскать, - она улыбнулась, глядя мне прямо в глаза.

- Хочу, - искренне призналась я и тоже улыбнулась.

 

Дома я с порога доложила Мане, что Алла Александровна обещала принести мне какие-то интересные задачи и в припрыжку побежала в детскую переодеваться. Запах жареной картошки напомнил мне, насколько я голодна. Однако как только портфель приземлился недалеко от письменного стола, во дворе раздался лай Полкана. Послышалось недовольное Манино ворчание, потом её крик:

- Какого чёрта ты снова сюда припёрся? Я же просила тебя исчезнуть из моей жизни навсегда!

- Не могу я исчезнуть из твоей жизни навсегда, - раздался Колин голос, – Мне надо с тобой и с ней поговорить, понимаешь...

Стало вдруг очень холодно, и ноги мои подкосились, как от усталости. Услышав, что Коля собирается со мной снова «поговорить», я уселась в углу на пол, натянув на себя всю, что была под рукой одежду. Поначалу, пока мать гневно кричала, мне казалось, она вот-вот гостя выпроводит и это, действительно будет последняя их встреча. Но голос её становился всё мягче и мягче, а в конце оба весело засмеялись. Я не пыталась прислушиваться к их разговору, кушать мне тоже уже не хотелось. Единственное желание было, – подавить эту дурацкую дрожь, которая даже зубы стучать вынуждала.

 

Снова залаял Полкан, потом наступила тишина. Похоже, гость ушёл – осознавая это, я постепенно успокоилась, дрожь прекратилась. Только теперь мне удалось переодеться и вынести своё тело на веранду. Мать стояла за кухонным столом, лицо её было довольным и счастливым.

- Ты же обещала! - закричала я, - Ты же сказала «клянусь»! Ты сказала, что он будет где-то далеко, что я его никогда не увижу!

Маня повернула голову в мою сторону, но с мечтательной улыбкой смотрела куда-то вдаль. Потом вроде бы и меня заметила.

- Чего это ты, тут, раскричалась? - спросила она удивлённо и сердито, - Ты как себя ведёшь? Как ты с мамой разговариваешь?! Да, я сказала, что ты его никогда не увидишь. А разве ты видела?

- Нет, но если бы я вышла...

- Так, чего ж ты не вышла? – по её лицу пробежала надменно-высокомерная усмешка.

Мне показалось, что вокруг стало мало воздуха. Руки мои самопроизвольно сжались в кулаки так, что ногти больно впивались в тело. От злости и отчаяния я снова закричала:

- Так пускай его не будет! Ни здесь, ни где-то, ни вообще! Пусть он умрёт! Навсегда! Он должен умереть! Он сегодня же должен умереть!

- А если вместе с ним умру и я? – Маня смотрела на меня, как тогда на диване, своим требовательным взглядом.

- Ну и пусть, - я пожала плечами, теперь я её почему-то уже не боялась, - Если ты сама так хочешь...

- И у тебя больше не будет мамы! Ты это понимаешь? – произнесла она, как угрозу.

- Значит, останусь здесь с папой.

- Не останешься здесь с папой! – Маня тоже перешла на агрессивный крик, - Пойми же ты, безмозглая, если сейчас не успокоишься и будешь добиваться, чтобы дядя Коля исчез, то он тоже объявит нам войну, и тогда мы все отсюда исчезнем! Не будет у тебя ни мамы, ни папы и этого дома тоже не будет, - сейчас скажет, что и меня не будет, иронично отметила про себя я, но, с точки зрения Мани, мне была уготовлена иная участь, - Тебе придётся жить с другими детьми в интернате. У тебя не будет, как здесь, отдельной комнаты. Там на пятьдесят детей одна общая спальня. Хочешь, чтобы тебя забрали в интернат?

Не найдя логики в Маниных рассуждениях, я решила, что она меня просто запугивает.

- Говоришь, там вместе со мной будет пятьдесят человек в одной комнате? – я посмотрела ей в глаза, давая понять, что ничуть не испугалась.

- Да! Пятьдесят человек в одной комнате!

- Но тогда, пока меня там нет, сорок девять детей уже живут в этой одной комнате? - с устным счётом у меня всегда были лады.

- Да, можешь себе представить, сорок девять детей живут в одной небольшой комнате.

- А если целых сорок девять детей там живут и не умирают, значит так жить можно! Значит и со мной там ничего не случится! Пусть же твой Коля исчезнет! Пусть сегодня же умрёт!

- Но так нельзя! – раздался возмущённый крик. Бледное пятиугольное лицо выразило такой гнев, словно не мать меня, а я её нагло и подло обманула. Она на какое-то время замолчала, как бы о чём-то думая, потом, вдруг расплывшись в самодовольной улыбке, глянула мне в глаза, - Ты же мне там, на диване сказала, что не хочешь оставаться без мамы.

- Я не это сказала. И при чём здесь ты?

- Но тогда ты разрешила нам всем не умирать. Ты сама приняла такое решение, никто тебя не вынуждал. А за свои слова нужно отвечать, и решения можно принимать только один раз! А сейчас уже поздно что-либо менять! Сейчас уже никто ничего не изменит, - торжествующе-победно объявила Маня, - Слышишь меня? Никто сейчас не сделает так, чтобы дядя Коля исчез, - скептически скривившись, она добавила, - Или ты убьёшь его?

Я задумалась. Что бы изменилось, если бы тогда засыпая на диване, настояла на смерти Коли? Кто бы тогда его убил? И кто должен был убить Маню, когда она утверждала, что готова умереть? Ведь не я же? Я-то в своей жизни никогда никого не убивала...

- У меня даже пистолета нет, - закончила я свои рассуждения вслух.

- Вот видишь, - Маня воспользовалась моим замешательством, - И никто другой не будет его убивать! А раз он живой человек, то может ходить где хочет, куда хочет... Он взрослый, и не тебе ребёнку диктовать, что ему делать. Если понадобится, то и сюда придёт. Так что, тема эта закрыта! Иди, мой руки, садись обедать.

 

С тех пор, как Маня стала завучем, она много времени проводила в школе, однако среда по-прежнему оставалась для неё коротким днём, и в девять вечера мать была уже дома. Заглянув на секунду в детскую, она направилась к Борису, который к тому часу уже лежал в постели и читал газету.

- Коля сегодня приходил, - доложила она не очень громко, однако до меня доносилось каждое её слово. – Он клялся и божился, что ничего не брал.

- А ты и рада стараться, слушать его! Забыла что ли, как он здесь у нас в зале во всём признался. Ещё и угрожал.

- Человек из страха это сказал. Ты тоже не забывай, в чём мы его обвиняли. За это, между прочим, вышку дают...

Я представила себе нефтяную вышку, одну из тех, которые красовались у отца на работе. Однако по тону Мани, трудно было определить, кому и за что её дают, а также хорошо это или плохо.

- Ты, что, действительно ему поверила? – Борис повысил голос, - Откуда же, по-твоему, он знал, что у нас именно эта вещь пропала.

- В этом - моя вина! – в тон ему также громко ответила Маня, - Я тогда к ним прибежала и вывалила все обвинения, в том числе и в краже. А он стал уточнять, как выглядела та штучка... Ну, я и рассказала.

- Бестолковая! - закричал отец – Кто о таких вещах с кем-то делится?

- Дюже грамотный! – визгливо ответила Маня. – А ты хоть на секундочку можешь задуматься, в каком состоянии я туда бежала, и что тогда у меня было в голове? Ты-то дома остался отсиживаться, а я была охвачена жутким страхом за ребёнка. Всё думала, вдруг, пока меня нет, она снова сознание потеряла, а ты не знаешь, что с ней делать...

- Что ты меня в этом обвиняешь? Сказала бы, так я б мог вместо тебя пойти, – уже более спокойно возразил Борис.

- Мог бы, да не пошёл. А теперь горазд на меня все грехи вешать. Сказала, видите ли, не то... Удивительно, что я вообще в тот день дара речи не лишилась! А ты только о себе и думаешь!

- Хорошо, он не брал. Но куда, по-твоему, они делись? – требовательно спросил Борис.

- Да чёрт их знает! Ну, зашёл кто-то из соседей. Дверь-то настежь была раскрыта. Может к Свете, кто из её друзей забежал, увидел в каком она состоянии и давай тут по дому шастать. А штучка эта любому ребёнку интересна, открывается не просто, вот и прихватил её из любопытства. Может, ещё когда-нибудь случайно найдётся.

Я мысленно возразила: мои друзья без разрешения к нам в дом не заходят, - но озвучить это родителям не посчитала нужным, радуясь, что на сей раз хоть не лично меня незаслуженно обвиняют.

 

В субботу родители ушли в гости к Шрамко, потому что с точки зрения Мани, с единственными в нашем городе родственниками непременно надо было помириться.

 

IV

 

Урок физкультуры начался с того, что нас завели в кабинет врача, где Марья Семёновна измерила у всех рост и вес, заполнив при этом какие-то карточки. Оказалось, что за лето я выросла на шесть сантиметров и стала точно такой же, как Берта, Марина и Наташа. Но не только это объединило нас четверых – мы оказались единственными, кто откликнулся на предложение Николая Николаевича, или просто Ник-Ника, записаться в детскую спортивную школу на Легкую атлетику. И хотя Валя говорила, что новый тренер, который набирает группу, ей не нравится, мы от своего решения не отступили.

 

Дома рассказать матери о школьных новостях у меня не получилось. У нас в гостях была соседка тётя Лида. Они сидели с Маней за столом, перед каждой стоял фужер, только Манин был полный, а тети Лидин – пустой. Вежливо поздоровавшись, я прошла в детскую, довольная, что женщины наконец-то помирились. Мешать им не хотелось, но я была голодна, и, кроме того, в три часа за мной должны были зайти подружки. Женщины же, очевидно забыв о моём возвращении из школы, негромко беседовали, тетя Лида иногда всхлипывала.

- Ну, не надо так расстраиваться, - утешала её Маня. – Понятно, пока лечили туберкулёз, разрушили печень, но бывают диагнозы и пострашнее, а с циррозом можно ещё жить и жить.

- Да я-то всё это понимаю, но видела бы ты его... Ни ест, ни пьёт, даже разговаривать не хочет. Говорю ему, я же, мол, повар, какой хочешь диетой, тебя обеспечу, а он отвечает, что скоро вообще меня от всех забот о нём освободит. Даже не улыбается при этом.

- Ой, ты знаешь, мужчины, они все паникёры. Вон Борис, тоже, даже если в кое-века гриппом заболеет, так тут же себя хоронит.

- Знаешь, Эдуардовна, вот щас выпила немного и осмелюсь сказать, чего пришла-то к тебе. Просьба у меня есть. Ты у нас женщина умная, всегда нужные слова находишь. И говоришь красиво так, убедительно. Не зря он порой к тебе забегал.

- Лидия Ивановна, - прозвучал надменный голос Мани, - не забывайтесь. Ваш муж, в жизни, никогда ко мне не забегал. И сейчас мне его жалко просто, как соседа.

- Да-да. Прости меня, прости дуру, - тетя Лида снова всхлипнула. - Это я сейчас по-пьяни не то говорю. Конечно же, чисто по-соседски прошу: сходи к нему в больницу. Поговори ты с ним, да скажи ему дурачку, что жизнь его продолжается. Сколько там отведено, пусть жизнью наслаждается...

- Да, Лида. Я тебя поняла, - глубоко вздохнув, произнесла Маня, - Конечно же, я навещу его в больнице. Не уверена, что он к моим словам прислушается, но всё, что в моих силах, сделаю.

Соседка ушла, а я долго ходила кругами, думая, уместно ли, узнав о тяжёлой болезни дяди Саши сообщать Мане радостную новость о том, что можно записаться на Легкую атлетику. Однако время приближалось к трём и мне пришлось, как можно короче, выложить свои намерения. Погружённая в какие-то мысли Маня на мои слова почти не реагировала. Восприняв отсутствие запрета, как разрешение, я довольная убежала.

 

Тренер Сергей Петрович долго рассказывал нам, что такое Лёгкая атлетика, чем мы будем заниматься, и что нам необходимо иметь. Последнее меня несколько расстроило. Спортивный костюм Маня случайно купила мне у своей сотрудницы, потому что тот не подошёл её сыну, а вот кеды... Где взять кеды? Одна только мысль, что у Мани придётся просить, что-то мне купить, уже портила настроение.

Однако, на следующий день, мать приветствовала моё желание заниматься спортом и предложила самой сходить в спортивный магазин за кедами. Правда, в магазине меня ждало разочарование: самый маленький размер, тридцать восьмой, явно не подходил, даже с учётом рекомендаций тренера, брать спортивную обувь на два размера больше.

 

Когда я вернулась, Маня была ещё дома. Следом за мной, постучав в дверь, вошла тетя Лида, держа в руках большую тарелку с пирожками.

- Спасибо тебе, - обратилась она к Мане, - я знала, что тебя он послушает. Вот пирожков напекла, со сливами. Сашке завтра отнесу, да и вас решила угостить, - она поставила тарелку на стол.

- Ой, Лида, спасибо большое, - Маня смущённо улыбнулась, - Мне, прям, не удобно...

- Да чего там, «не удобно»! – перебила её соседка, - Кушайте на здоровье. Ты сегодня, Эдуардовна, великое дело сделала. Сашка-то мой после твоего визита и бульончик весь съел, и шутил немного, и пирожков моих ему вдруг захотелось, - она несколько раз сверху вниз и снизу вверх пробежала глазами вдоль Маниного тела, потом, слегка ухмыльнувшись, сказала, - есть, наверное, в тебе что-то такое... То ли ангел, то ли дьявол... Ну, да ладно. Мне бы подольше его на этом свете удержать. Не золото он у меня, далеко не золото. И выпить горазд, и кое-что другое... Ругались мы с ним частенько, ссорились... А помрёт, знаешь, как тоскливо без него будет? – шмыгнув носом, тетя Лида ушла, даже не попрощавшись.

Когда за соседкой закрылась дверь, Маня с какой-то странной улыбкой некоторое время, не отрывая взгляд, смотрела на тарелку с пирожками, потом взяла один, неспеша откусила и, чему-то криво усмехнувшись, негромко произнесла:

- Хоть я и не повар, но дрожжевое тесто у меня намного вкуснее...

Мне же пирожки очень понравились, так что к концу дня тарелка была уже пустой.

 

На первую тренировку только два человека пришли без соответствующей обуви: кроме меня, ещё одна девочка.

- Мне родители привезли из Краснодара кеды, но маленькие, - пожаловалась она.

- А на меня все кеды у нас в магазине - большие, - доложила я свою проблему.

Вскоре выяснилось, что девочка нуждается в том самом тридцать восьмом размере, которым были заставлены прилавки нашего спортивного магазина, а мне она обещала продать свои. Так в жизни мне ещё никогда не везло.

Однако на этом мой восторг закончился, потому что ещё во время разминки я оказалась среди отстающих. Тяжелее всего было пробежать четыре круга, пришлось даже несколько раз остановиться, и утешало лишь то, что я была такая не одна.

 

На воскресенье тренер назначил первое соревнование, чтобы посмотреть, кто на что способен.

- Ну, как успехи? - поинтересовалась Маня, когда я уставшая и голодная вернулась домой.

- У некоторых ещё хуже. Зато короткую дистанцию пробежала быстрее Берты.

- Наверное, Берта сегодня плохо себя чувствовала, - насмешливо произнесла мать.

 

Борис с утра уехал на дежурство, так что воскресный семейный обед переносился на ужин. Покушав в приятном одиночестве, я вспомнила о не сделанных уроках и полезла в портфель. Не смотря на то, что после отъезда Эдьки вся детская принадлежала мне, и перебирать книжки можно было за письменным столом, я, по привычке, приступила к этому занятию в своём любимом углу. Вскоре мечты о том, как я когда-нибудь пробегу быстрее не только Берты, но и Наташи увели меня в далёкое будущее, однако звуки, доносящиеся с веранды, напомнил о настоящем:

- Ты опять явился? Я же объясняла уже тебе, что былых отношений быть больше не может. Остались только родственные.

- А я, как родственник, и пришёл, - гость засмеялся.

Его голос и смех окутали меня неприятным холодом, я потянулась к висевшей на стуле шерстяной кофте. На веранде тем временем шла оживлённая беседа.

- Да, ладно тебе, хватит ломаться, как девочке. Всё утряслось. Больше такое, клянусь тебе, никогда не повторится, так что пошли в дом. Я же вижу, ты и сама не против, только этикет какой-то дурацкий соблюдаешь, - настаивал родственник.

Он рвётся ко мне, с ужасом подумала я. Мозг подсказывал, что нужно встать и убежать или хотя бы спрятаться, но сильная дрожь всего тела удерживала меня на месте.

- Света сейчас дома, - каким-то загадочным и непонятным тоном сообщила Маня.

В ожидании чего-то ужасного моё сердце стало сильно колотиться.

- Давай я с ней поговорю, - предложил Коля. – Она должна смириться с нашими отношениями, и воспринимать их, как само собой разумеющееся.

- Спасибо. Ты уже однажды поговорил. До сих пор не верится, что удалось всё это замять и утрясти.

- Не доверяешь мне. Давай я с ней в твоём присутствии поговорю. Слышишь? Вот прямо сейчас, пока нет Бориса, давай с ней вместе поговорим. Иначе, понимаешь, она ведь, может повести себя непредсказуемо. Мало ли что. Встретимся случайно в городе, а она шум на всю улицу поднимет.

- Так ты, что, её боишься? – в вопросе слышалась насмешка.

- Я-то не боюсь, но и тебе самой этот шум ни к чему, - он очень мерзко хихикнул.

Я подумала о том, что если с кровати стащить одеяло, то, может быть, станет теплее, но ноги не слушались, и тело моё не сдвинулось с места. Мне ничего не оставалось, как притаившись, внимательно слушать диалог. Раз Маня спросила Колю, боится ли он меня, наверняка, она ему уже доложила, что я хочу его смерти.

- Честное слово, Маничка, я тебя не узнаю, - продолжал напористо бубнить гость, - Ты же умная женщина. Или ты полагаешь, что в данном случае ситуация уйдёт у тебя из-под контроля?

- Ну, хорошо, попробуй. Посмотрим, что у тебя получится, - произнесла Маня немного с вызовом, но в голосе её чувствовались нотки любопытства. Скрипнула дверь, ведущая с веранды на кухню, - Света, доченька, иди-ка сюда, - позвала она.

Мне казалось, что моего тела больше нет, и меня самой тоже нет. Остались только дрожь и холод, а также чувство неописуемого страха.

- Уснула там, что ли, - с этими словами Маня зашла в детскую и, окинув мой облик недовольным взглядом, строго спросила, повысив при этом голос, - Ты, что, не слышишь, что я тебя зову?

Продолжая дрожать, испуганно глядя на мать, я лишь молча отрицательно покачивала головой. Она, приблизилась, взяла меня за руку. Состояние оцепенения прошло и я, вырываясь, издала дикий крик. Цепкие Манины руки потащили моё хрупкое, на её фоне, тельце в соседнюю комнату, куда уже зашёл Коля. Теперь меня держали вдвоём. Поначалу, то по-очереди, то одновременно они уговаривали успокоится, уверяя, что ничего мне не сделают. В голове моей всплыли клятвы Мани, от которых она через пару дней отказалась, и, не веря больше ни единому её слову, я продолжала орать. Вскоре Манино терпение начало истощаться и она постепенно от уговоров перешла к угрозам:

- Как ты себя ведёшь? Что соседи подумают? Тебя что, кто-то режет? Прекрати сейчас же, а то я тебя, ей-богу, отлуплю!

На этот раз они будут избивать вдвоём, подумала я, но напоминание о соседях, которые могли бы прийти на помощь, лишь прибавило сил, и мой вопль стал ещё сильнее.

 

Ударил ли кто-то из них, или я просто «выдохлась» - так и осталось для меня загадкой. Я стояла обмякшая, ничего не видя и не слыша. Моё тело уже не держали, а скорее поддерживали, чтобы не упала. Будто издалека звучали Манины слова:

- Вот дурёха! Собственным криком довела себя до обморока.

Потом, как сквозь сон, донеслось бубнение:

- Кажется, очухалась. Ну-ка, повторяй за мной: мне это всё приснилось.

Поняв, что последняя фраза обращена ко мне, я повторила.

- Ещё раз! – настаивал мужской голос

Повторила ещё раз.

- И смотри, никому этот сон не рассказывай!

После этих слов, я как бы придя в себя, увидела и самого Колю, он грозил пальцем. Меня отпустили. Отойдя на некоторое расстояние, я взглянула Мане в глаза:

- Но ты же тогда на диване говорила...

- А на диване тебе тоже всё приснилось! - грозно рявкнул Коля.

Я убежала и, забившись снова в угол, подумала: если разговор с Маней на диване мне приснился, то откуда же Коля знает, что этот разговор вообще был?

 

Борис вернулся домой поздно, по всей его одежде проступали чёрные пятна. Сообщив Мане, что на какой-то там скважине произошла авария, он первым делом пошёл мыться. Семейный ужин всё-таки состоялся и после того, как Борис выпил рюмочку коньяка, Маня ему доложила:

- Коля приходил, и они со Светой помирились.

Отец перестал жевать, его рот принял форму кривой улыбки, глаза сверляще на меня уставились. Слегка качнув головой, он спросил:

- Ну, и как это произошло, хотел бы я знать?

Неприятные мурашки пробежали по всему моему телу от одного только воспоминания события, которое Маня почему-то охарактеризовала, как перемирие. Рассказать всё, было выше моих сил, и лишь одну фразу всё-таки удалось из себя с трудом выдавить:

- Я сказала, что мне всё приснилось.

- Да-да, они помирились, и Светланка поняла, что это всё ей приснилось. Поняла, что дядя Коля её любит, и никогда не сделает ей ничего плохого, - бодро и жизнерадостно решила «дополнить» меня Маня.

- Ну, хорошо. Только смотри, чтобы такие сны больше тебе не снились, - проворчал Борис, наливая себе ещё одну рюмочку.

Я с удивлением осмотрела склонившихся над своими тарелками родителей, которых всегда считала умными людьми. В голове моей никак не укладывалось, почему сейчас они не понимают, что содержание снов от меня не зависит. Но самое страшное было не это. Сделав вид, что тоже сосредоточена на еде, я готова была в тот момент многое отдать за то, чтоб всё, в том числе и данный разговор за столом, действительно был бы сон, чтобы можно было в конце-концов проснуться и с облегчением вздохнуть. Однако, весь, охвативший меня ужас, заключался как раз в том, что я достаточно хорошо понимала: этот кошмар происходит наяву, и не видать ему ни конца, ни края.

 

V

 

Как и обычно, на родительское собрание никто из моих не явился, так что пришлось врать, будто отец вернулся с работы в семь вечера.

- Собрание было до восьми, мог бы хоть на полчаса заглянуть, - прогудела недовольно Лидия Васильевна и записала замечание в дневник.

На другой день на большой перемене Маня появилась в школе. Поначалу учительницы мирно негромко беседовали в углу коридора, потом подозвали меня.

- Вот, Света, - строго сказала мать, - Лидии Васильевне не нравится, как ты себя на уроках ведёшь.

- А что я сделала? – мой удивлённый взгляд устремился на классную руководительницу.

- Нет-нет, дисциплину ты, конечно, не нарушаешь, - проворчала своим грубым голосом та, - но твоя активность оставляет желать лучшего. Сама ты руку редко поднимаешь, а ответы уж слишком сухие. Понимаете, - она повернулась к Мане, - никак не могу заставить её, говорить тем языком, которым она первое сочинение написала. Стесняется, что ли?

- Ах, вот Вы о чём, - Маня улыбнулась, - так, то сочинение написать, я ей помогла. Хотела научить правильно мысли выражать. Думала, что она потом по образу и подобию... Но, видно, не получилось.

- Но, Вы же педагог! – Лидия Васильевна повысила голос, и несколько, пробегавших мимо школьников, оглянулись. – А ты, - она снова обратилась ко мне, - могла бы и гордость иметь...

На моё счастье, прозвенел звонок, и я поспешила удалиться.

 

Алла Александровна объявила, что в конце четверти будет математический КВН, где пятым классам предстоит соревноваться с шестыми. Мне и Берте она предложила стать членами команды. Эта новость напрочь вытеснила неприятный разговор во время перемены, и лишь дома я задумалась о поведении Мани. Несмотря на то, что её лживость обычно раздражала, а порой и возмущала, сегодняшняя откровенность матери, с моей точки зрения была неуместной. Если уж она и захотела быть в кое-века честной, то могла бы преподнести всё так, чтобы учительница на меня не сердилась. В конце-концов я же не просила, диктовать мне, ею придуманные предложения, пусть даже очень красивые. Я всего лишь подчинилась власти взрослого человека, полагая, что тому виднее. Однако, побыв наедине со своими размышлениями, я к матери с претензиями не подошла, а осталась сидеть в комнате молча, отреагировав на всё, аналогично тому, как последнее время воспринимала её враньё.

 

Маня сама внезапно появилась в детской. Я вся напряглась, в ожидании услышать прочие жалобы классной руководительницы. Но тема на этот раз оказалась другой:

- Белла Наумовна и дядя Коля в эти выходные нас в гости приглашают, - объявила мать, улыбаясь, но в голосе почему-то сквозили нотки требовательности.

- Хорошо, - ответила я, на секунду оторвав взгляд от учебника ботаники, - идите.

- Что значит «идите»? А ты?

- Дома останусь. Вы же всегда к ним без меня ходили.

- То ты была маленькая, - раздражённо пояснила Маня, - А теперь выросла и тоже с нами, взрослыми, должна идти.

Не понимая, из-за чего она злится, я внимательно на неё посмотрела, но уловить нить мыслей так и не смогла. В глаза бросилось лишь то, что глубокие морщинки на переносице и лбу полностью уже никогда не разглаживаются. И не только эта деталь заставила задуматься над тем, что во весь Манин облик за последнее время изменился, однако, не найдя ответа, чем же именно, я снова уткнулась в книжку.

- Не хочу, - прозвучал мой решительный ответ, - Эдик, ведь, когда вырос, не всегда с вами ходил. Почему ты ему не говорила, что он должен?

- Послушай, - мать настойчиво требовала к себе внимания, пришлось снова поднять глаза, - Мы уйдём надолго, может быть на целый день, - склонив голову немного на бок, она дружески мне улыбалась, и только в зелёных глазах, с годами переставших быть изумрудными, сквозило какое-то холодное недовольство.

- Хорошо, идите на целый день, - я подтвердила своё согласие кивком головы и снова стала изучать картинку с цветком семейства крестоцветных.

- А ты, что, здесь одна будешь? Голодная?

- Картошки себе отварю.

- Но я не смогу там сидеть спокойно, когда ты здесь одна. Мало ли что...

- Я же раньше оставалась, - мне с трудом удалось подавить в себе вспыхнувшее раздражение.

- То всего лишь на несколько часов, а теперь, говорю тебе, на целый день уйдём, - она раздражение в себе не подавляла.

- Ты же сказала, что я уже выросла, - в тон матери ответила я. - Если меня маленькую можно было оставлять на несколько часов, то теперь можете спокойно идти на целый день, - с моей точки зрения, в моих утверждениях логики было куда больше, чем в Маниных.

- А ты сама-то не боишься здесь оставаться? – она просверлила меня взглядом, губы растянулись в недоброй усмешке.

- Нет, - уверено ответила я, прекрасно понимая, что если родители уйдут к Коле, то и его здесь не будет, значит, бояться при этом нечего.

- Но дядя Коля обидится. Он подумает, что ты из-за него не пришла, - произнесла Маня каким-то слащаво-вкрадчивым голосом. От этого голоса, и фразы «Коля обидится» веяло чем-то зловещим и жутким... Моментально всплыли в памяти, устроенные родственничком «разборки».

- Ладно, - испуганно согласилась я, в надежде к выходным «заболеть».

 

Как назло, дни пролетели мгновенно, и злосчастное воскресенье наступило неожиданно быстро.

- У меня голова болит, - пожаловалась я Мане в ответ на её требование одеваться и собираться в гости.

- Сидишь целый день дома, потому и голова болит. Сейчас прогуляемся по свежему воздуху, всё пройдёт, - повернувшись ко мне спиной, Маня зачем-то выразительно глянула на Бориса, потом ему подмигнула, очевидно, не подумав, что все эти тайные знаки видны мне через зеркало.

Не понимая, зачем родителям понадобилась моя компания, но, уяснив за свои долгие годы жизни, что оказывать сопротивление двоим, мне не под силу, я побрела переодеваться. Однако, обнаружив грязные пятна на белых носках, прошла к спальне родителей за другими.

- Ты уверена, что поступаешь правильно? – раздалось там тихое ворчание Бориса.

- Разумеется. Пойми ты, чем реже она его видит, тем большими фантазиями будет себя накручивать, - совсем тихим шёпотом ответила Маня. Увидев меня, она вздрогнула и перешла на крик, - Чего ты ходишь тут под дверью и подслушиваешь? Ты уже собралась?

- Мне носки нужны, - открывая ящик шифоньера, пояснила я, полная недоумения, как от Маниного крика, так и от предшествующего ему шёпота.

 

Как только мы прошли чуть больше двух кварталов, я заявила:

- У меня всё ещё болит голова. Можно мне все-таки вернуться?

- Ну, уж, нет. С головной болью, тем более, тебя нельзя одну дома оставлять, - Маня заботливо потрогала мой лоб, - Но раз действительно так плохо, мы просто там не задержимся. Посидим полчасика, извинимся и уйдём.

Тело моё послушно брело дальше, а мысли наполнялись искусственными утешениями что, может, полчасика удастся сократить до нескольких минут.

 

Когда в глубине уже забытого мною двора показался Коля, стало вдруг очень холодно, и я замерла у калитки, в надежде при первой же возможности улизнуть, заведомо зная, что это может повлечь за собой скандал. Но скандал будет потом и дома, да ещё и без Коли... Однако возможность никак не предоставлялась. Хоть Маня и скрылась, оживлённо беседуя, внутри небольшого дома, Борис продолжал бродить по двору, что-то рассматривая и изредка пощипывая переспевший виноград. В мою сторону он не глядел, но ощущение, что нахожусь в поле его зрения, сковало мои руки и ноги. Прошла целая вечность, пока мелькающий перед глазами облик на некоторое время не исчез за углом времянки, но именно в этот момент на пороге появилась Белла Наумовна и направилась ко мне.

- А ты чего тут одна стоишь, почему в дом не проходишь? – спросила она недовольно.

Я оглянулась на калитку, собираясь на этот раз ни на кого не обращая внимания и никого не слушая, бежать. При этом тянуло уже не домой, а к кому-нибудь из подружек или соседей, с молящей просьбой: «Спрячьте меня! Спрячьте и спасите!» Далее было решение, забежать к тёте Лиде в дом и забиться у них под кровать – пусть попробуют меня оттуда вытащить... Главное выбрать момент, когда на меня никто смотреть не будет, чтобы не бросились тут же догонять, чтобы не успели схватить за руку... Озираясь по сторонам, я медленно пятилась, хозяйка же дома приближалась решительно. Вдруг она встревожено вскрикнула:

- Боже, ты вся дрожишь! Боря, ты посмотри, ребёнок весь дрожит!

- Скажи Мане. Она мать, она знает, что это с ней может быть, - теперь рядом со мной стоял ещё и Борис. Шансов «смыться» практически не осталось.

Быстрыми шагами Белла Наумовна вошла в дом, но тут же вернулась, и, набросив на меня какую-то теплую белую кофту, которая была мне до колен, обратилась к появившейся Мане:

- Полюбуйся! Разве же так можно?! Она вся дрожит. Что вы с ребёнком-то делаете? - она не кричала, но в голосе было нечто такое, что подействовало на окружающих сильнее, чем крик.

Маня нервными движениями поправила волосы, лицо её стало каменным. Борис кашлянул и куда-то исчез, оставив меня сожалеть, что не сделал он это пятью минутами раньше.

- Белла Наумовна, Вы о чём? – Маня старалась говорить спокойно и даже непринуждённо, однако, всегда присущая ей в беседах самоуверенность, казалось, окаменела вместе с выражением лица, - Светочка замёрзла? Ну, и что в этом такого? На улице ветерок, а я не подумала, взять ей с собой кофточку. Доченька, тебе что, холодно?

- Да. Мне холодно, - нерешительно призналась я, сама не понимая, от чего меня в такую жаркую погоду трясёт.

- Ну, так и скажи тёте Белле. А то стоишь тут, рот раскрыть боишься, а Белла Наумовна нас с папой не понятно за что ругает, - голос Мани принял привычный в подобных ситуациях тон, и она ушла в дом, с гордо поднятой головой.

Я ждала, что следом уйдёт и хозяйка, но теперь во мне бились сомнения, можно ли убежать мне в этой тёплой кофте, снять которую было выше моих сил.

- Ты испугалась? - тихо произнесла Белла Наумовна и мягко обняла меня за плечи, - Я же знаю, ты испугалась. Но не надо бояться, я не допущу, чтобы тебя здесь кто-то обидел. Пойдём, ты не будешь вместе с нами сидеть, пойдём. У нас есть девочка, Марина. Она поменьше тебя, но тебе понравится с ней играть...

 

Белла Наумовна слегка подтолкнула меня по направлению к дому, мои ноги её послушались. Тихо о чём-то воркуя, она завела меня в комнату, в которой, действительно, сидела белокурая девочка. Учитывая, что взрослые находили моё поведение странным, я ожидала от ребёнка злых насмешек и даже враждебности. Но с другой стороны, всё это было безразлично на фоне жгучего желания убежать, как только немного согреюсь. Кутаясь в тёплую, но большую мне кофту, пряча руки в длинные рукава, я медленно прошла в угол комнаты, где села прямо на пол.

- Садись сюда, - сказала равнодушно Марина, показывая на детский стульчик недалеко от себя.

Несмотря на то, что моё тело с места не сдвинулось, она свою просьбу не повторила, а продолжала непринуждённо заниматься игрушками, и тогда я к ней подсела.

- Хочешь? - девочка протянула мне пластмассового клоуна.

Я отрицательно замотала головой.

- А другими игрушками играть хочешь?

Я снова жестом отказалась.

- Ну, тогда я одна сейчас играть буду. Хорошо?

Последовало моё, по-прежнему бессловесное, согласие.

Через некоторое время нам принесли покушать, и, жуя, Марина стала что-то рассказывать, комментировать, смеяться. Молча на неё глядя, я ела, не улыбаясь, не кивая. Возможно, девочка полагала, что её внимательно слушают, но ни единое слово из этого жизнерадостного щебетания не осело в моей голове. В моей голове в тот момент вообще ничего не оседало, даже собственные мысли.

 

Опустошив лишь наполовину свою тарелку, новая знакомая снова вернулась к игрушкам. Я осталась сидеть за детским столиком, не сводя с неё глаз. Наличие живой души, не обращающей на меня внимания, почему-то успокаивало и отвлекало. Вспомнилась кошка Дрындя, когда та была котёнком...

- Подержи, - в моих руках оказался маленький плюшевый мишка. - А теперь отдай! - хитро улыбаясь, Марина забрала игрушку, которую я практически не удерживала.

Она повторила эту забаву несколько раз и залилась весёлым смехом:

- Ой, какая же ты интересная!

Глядя на неё, улыбнулась и я.

- О-о! - Марина удивилась так, что даже смеяться перестала, - А ты, что, улыбаться можешь?

- Ну, да, - ответила я, на какой-то момент позабыв о недавнем желании убежать.

- И раз-го-ва-а-аривать умеешь? – мне показалось, что если бы вдруг заговорил, тот самый маленький плюшевый Мишка, девочка удивилась бы гораздо меньше.

Когда в комнату вошла Белла Наумовна, сказать, что мне пора домой, мы с Мариной уже играли вместе, переместив тарелки на пол, а на столе разложив детское лото. На тёплой белой кофте, расстеленной в углу, мирно отдыхали пластмассовый клоун и плюшевый мишка.

 

VI

 

Сборная команда КВН состояла из десяти человек. Капитаном единогласно выбрали Леонида Гринько – отличника из пятого «Б». Лёня был двоюродным братом Эдькиных школьных друзей, близнецов. Когда я только пошла в школу, Эдька неоднократно ставил мне этого мальчишку в пример, восторгаясь его эрудицией и быстрой сообразительностью. Однако после того как я первый класс окончила на одни пятёрки, а у Эдика по русскому «выплыла» тройка, упоминания о Лёничке Гринько сошли на нет. Теперь же, во время репетиций, своей самоуверенностью и стремлением постоянно быть в центре внимания, Лёня мне стал напоминать самого Эдика. Такими наблюдениями я поделилась с Маней. И, хотя в качестве доводов приведены были высокие умственные способности, она со мной не согласилась:

- Ничего подобного, - последовало обиженно-категоричное возражение, словно сына сравнили с кем-то недостойным. – Ваш Гринько натасканный выскочка, а Эдик способный сам по себе. Гринько, этого, вечно напоказ выставляют, Эдик же наш, даже отличником никогда не был, хотя вполне мог бы.

Последние слова мать произнесла так, что мне вдруг стало стыдно за свои отличные оценки, которые я когда-то получала у Зинаиды Фёдоровны. Захотелось тут же сменить тему разговора, но она исчезла сама по себе, потому что раньше обычного пришёл с работы Борис.

- Ты, что заболел? - встревожено спросила Маня.

- Да, нет, - на лице отца застыла кислая улыбка, - как я и ожидал, меня подвели под сокращение. С завтрашнего - десять дней в отпуске, остальное обещали компенсировать деньгами.

Маня заохала, запричитала. Передвигаясь по дому быстрее обычного, хлопая себя по ляжкам, она неоднократно повторяла:

- По своей профессии ты больше работать не будешь! Специалист, конечно, из тебя хороший, но с твоим характером, да ещё и национальностью – не видать больше приличной работы, как собственных ушей...

 

Домой возвращаться, теперь не было никакого желания. Полкан бегал по двору отвязанный, и как только моя нога ступала на охраняемую им территорию, нёсся на меня с громким лаем и рычанием. Поскольку он был псом не предсказуемым, я с криком возвращалась за пределы двора и ждала, пока Борис привяжет его или хотя бы загонит в будку. Как правило, делая это, отец на меня ворчал, осуждая за то, что непутёвая и даже с собственной собакой поладить не могу.

Скандалы в семье возникали по каждому пустяку. Борис упрекал Маню за неправильно выброшенный мусор, за то, что в борще мало капусты и много свеклы, за купленные на базаре груши или сливы, в то время, когда в саду гниют яблоки. Она не оставалась в долгу и взрывалась порой даже от одного его взгляда. Так прошли две недели. А в четверг, после обеда, когда мать уже ушла на работу, к отцу приехали трое мужчин на чёрной «Волге». О чём они беседовали, услышать не довелось. Быстро собравшись, я убежала на тренировку, а когда вернулась, гости уже уехали. Лишь с приходом Мани, из громкого разговора, который меня разбудил, удалось уяснить, что Борису предложили работу в Краснодаре.

На другой день мать сообщила:

- Папа со следующей недели будет уезжать рано утром в понедельник, а возвращаться после обеда в пятницу.

Теперь Маня ходила по дому и причитала о том, как мне бедненькой все вечера придётся оставаться одной. Она уговаривала не бояться и не расстраиваться, а я, слушая её, опасалась лишь того, что на моём лице предательски выступит счастливая улыбка.

 

Как всегда, в субботу уроков было мало, и к двенадцати часам даже десятиклассники школу покинули. Приближаясь к нашему двору, я почувствовала приятно щекочущие нос, особо аппетитные запахи, что свидетельствовало об ожидании гостей. Но поскольку кроме родственников, уже давно к нам никто не приходил, этот факт не поднимал настроение, а угнетающе его подавлял. Быстро пообедав, пришлось соврать, будто меня ждёт Валя. Конечно, никакая встреча в мои планы не входила – все подруги в эти часы занимались уборкой. Однако надо же было придумать повод, чтобы лишний раз не сталкиваться с человеком, которого в глубине души хотелось видеть мёртвым...

- Подождёт твоя Валя, - возразила мать, - я, тут, сама не управляюсь, мне помочь надо.

- Помочь? Чем? - Манино решение немного удивляло, так как в моей помощи, готовясь к приёму гостей, она обычно не нуждалась.

- Сейчас нет. Чуть-чуть попозже.

Я ушла в детскую. Прошло несколько часов, но необходимость в моих услугах не возникала.

- Ты не ушла к Вале? – спросила Маня, когда мой силуэт снова показался на веранде.

От удивления я некоторое время не могла произнести ни слова, потом, слегка переведя дыхание, нерешительно вымолвила:

- Ты же сказала, что тебе моя помощь нужна...

- Ещё как нужна! – оживлённо поддержала Маня. – Сходи-ка на огород, нарви там петрушки.

Я молча поплелась выполнять поручение, думая о том, что если бы вопреки привычному своему поведению, на этот раз мать не послушала, а куда-нибудь ушла, не исключено, что она бы не обратила на это внимание. Накрыв по просьбе матери стол и не получив новых заданий, я решила, потихоньку улизнуть, но как только направилась к двери, услышала лай собаки. Знакомые фигуры, неспеша приближающиеся к дому, заставили меня в панике убежать в детскую.

 

В комнату заглянула Белла Наумовна. На её приветствие я смогла лишь молча кивнуть. Подойдя поближе, женщина погладила меня по голове.

- Я всё поняла, - сказала она, глядя сквозь стенку, оделяющую детскую от спальни родителей. – Когда тебя дрожащую у нас увидела, к сожалению, только тогда поняла, какую непростительную ошибку совершила. Скажи, - она на секунду заглянула мне в глаза и снова устремила взгляд на стенку, - что я могу для тебя сделать?

Я хотела закричать, что она должна оставить меня в покое, что если пришла к родителям, то пусть с ними и общается. Абсолютно не понятно было, о какой ошибке идёт речь, потому что это слово ассоциировалось с ошибками в тетрадках. Я хотела ей сказать, что мне абсолютно всё равно, как она училась в школе, но язык во рту задеревенел, а глаза испуганно уставились на дверь, где в любой момент мог показаться второй гость. Хрипловатое бубнение звучало совсем рядом. Перехватив мой взгляд, Белла Наумовна слегка улыбнулась.

- Можешь его не боятся. Теперь он боится меня. Я его сильно-сильно отругала, и он никогда больше ничего тебе не сделает. Он не только к тебе никогда не подойдёт, но даже смотреть в твою сторону уже не будет.

Гостья говорила очень тихо, почти шёпотом, и только картавое «р» особенно ярко вырисовывалось на фоне этого шипения. Смысл всего ею сказанного я не улавливала и даже не пыталась. Хотелось куда-нибудь убежать, провалится, исчезнуть, причём навсегда. Однако на какое-то время исчезла она, и все взрослые, о чём-то оживлённо беседуя, сконцентрировались на веранде. Вспомнив, что гости, как правило, редко заглядывают в спальню, я тихо проскользнула туда, и, чувствуя жуткий озноб, раскрыла отделение шифоньера, где хранилась верхняя одежда. Сняв с вешалки шубу, натянула её на себя, озноб немного уменьшился. Однако громкие голоса переместились с веранды в кухню, и цигейковая шуба больше меня не согревала. Только идея, залезть в шифоньер, выдала какую-то порцию тепла. Тихо затворив за собой дверцы, я погрузилась в темноту громоздкого ящика, радуясь большому количеству тёплой одежды под рукой.

- А где ребёнок? – послышалось Манино недоумение. Судя по громкости можно было понять, что она заглянула в зал.

- Оставь её в покое, - раздался голос Беллы Наумовны, - и запомни: я тебя пока не трогаю, только потому, что не хочу лишить девочку матери, - на слове «пока» она сделала акцент.

Наступила тишина. Интересно, куда это она надумала забрать Маню, подумала я, но тут же эта мысль ушла на задний план, подавляемая внезапно появившимся громким голосом Коли:

- О чём тут женщины секретничают?

- Пора садиться за стол, - непривычно тихо для таких слов, объявила Маня.

Разговор за столом и звон посуды слились для меня в единый шум. Довольная тем, что нашла хорошее укрытие, я мечтала о том, как когда-нибудь, подобно Эдьке, уеду из этого дома навсегда.

 

VII

 

В первый же вечер своего одиночества, закрыв за ушедшей Маней дверь на ключ, я начала изучать содержимое ящиков, которые при родителях можно было открывать только в поисках чего-то конкретного. Мне же нравилось ковыряться там просто так, примеряя слегка облезлые перламутровые бусы или рассматривая старую губную помаду. В одном из ящиков хранились некоторые письма, там же была пожелтевшая телеграмма от отца, оповещающая, что он защитил диплом на «отлично». Повертев в руках пачку конвертов, я подумала, что теперь, когда никто не стоит над головой, можно было бы написать письмо бабушке, но так же, как и несколько лет назад, сделать это без разрешения Мани побоялась.

На другой день моё любопытство удовлетворялось содержимым ящиков шифоньера. Ковыряясь среди Маниных носков и капроновых чулок, я наткнулась на бумажные упаковочки. Они лежали по две штучки, и только у одной из них пара была оторвана. «Презерватив» - прочитала я. Слово показалось созвучным со словом «резервуар», о котором шла речь в учебнике арифметики. Правда, на то, из чего в больших количествах вливается-выливается вода, запечатанная вещичка походила мало. Я повертела её в руках, посмотрела на свет и даже понюхала, однако распечатать, во-избежании Маниных гневных воплей, не решилась. Пересчитав и запомнив, что их пятнадцать штук, я уложила всё, как было до моего вторжения, и аккуратно задвинула ящик.

 

В среду, как и обычно, Маня пришла с работы пораньше. Она попросила меня приготовить чай, и мы с ней какое-то время мирно беседовали. Мать с интересом слушала, как идёт подготовка к КВН, и радостно улыбнулась, когда я сообщила, что хоть и пробегаю четыре круга во время разминки в числе последних, но остановок, как раньше уже не делаю. Потом, сославшись на усталость, Маня предложила нам обоим пойти спать.

- Но я пока не хочу, - последовало моё возражение, - ведь ещё не поздно. Давай, ты пойдёшь спать, а я у себя в комнате книжку немного почитаю.

- Ни в коем случае, - категорично возразила мать. – Если в твоей комнате будет гореть свет, я уснуть не смогу.

- Я дверь закрою, или ты в спальне закрой.

- При чём здесь дверь, - внезапно вспылила Маня. – Говорю же, пока ты не спишь, я тоже уснуть не смогу, а у меня сегодня день на работе тяжёлый был, просто с ног валюсь.

Пришлось подчиниться и улечься в постель. Несмотря на Манину усталость, свет в спальне не гас, а когда вдруг залаял Полкан, она быстрыми шагами выскочила в коридор не в ночной сорочке, а в халатике. Гадая о том, так быстро ли мать оделась или столь долго раздевалась, я вдруг погрузилась в мелкую дрожь, потому что на веранде раздался Колин голос. Маня провела гостя в зал, но свет там не включила. Послышалась очень тихая, но оживлённая беседа, сопровождаемая изредка негромким смехом. Потом снова тишину на улице нарушил лай собаки, в дверь постучали.

- Кажется, Белла, - громко прошептал гость.

- В спальне за дверью стул, - ответил ему тихий Манин голос.

Зачем из спальни тащить стул, если их в зале три стоит, - удивилась я. Мать, тем временем, по-прежнему не включая свет, провела гостью в зал.

- Туфли мужа я и в темноте узнаю, - слова Беллы Наумовны смешались с её негромким смехом. – Можешь не прятать, я не за ним пришла. Мне надо с тобой поговорить, ну а он, если хочет, пусть тоже слушает.

- Белла Наумовна, что с Вами? – услышала я надменное Манино возражение. – Кроме нас двоих и спящей Светы, в этом доме никого нет. Свет же я не включаю, чтобы её не разбудить. Какие там туфли Вам померещились – понятия не имею. Хотите, сейчас всю обувь с веранды сюда принесу?

От удивления я даже дрожать перестала. Если бы Эдька когда-нибудь мне рассказал, как однажды был свидетелем подобного поведения Мани и родственников, ни за что б ему не поверила! Но мне пришлось услышать всё своими собственными ушами: взрослые и, на мой взгляд, достаточно серьёзные люди вдруг надумали играть в какие-то, совсем уж детские, игры.

- Не кричи, ребёнка разбудишь, - только эти слова Беллы Наумовны удалось уловить. Потом она перешла на очень тихий шёпот, и дальше невозможно было понять ни слова.

- Вы если хотите, можете с Колей расходиться, а я, вот, своего мужа бросать не собираюсь, - последовало Манино возражение, на какое-то, не услышанное мною предложение родственницы.

Снова зашуршал шёпот, потом чёткие Манины слова:

- Белла Наумовна, Вы конечно уважаемый в нашем городе человек. Я и сама Вас очень ценю, как врача. Но здесь Вы мне не указ. Это моё личное дело.

После следующей тихой фразы гостьи, Маня выдала свое мнение настолько громко, что если бы я и спала, то наверняка бы проснулась:

- Это мой ребёнок! И я сама знаю, как мне себя вести со своим ребёнком.

Меня не волновало, что говорят две женщины о своих мужьях, но вот последняя фраза, в которой речь шла явно обо мне, сильно заинтриговала. Однако разговор на этом закончился.

- Подумай серьёзно обо всём, что я тебе сейчас сказала, - донеслось до моих ушей, прежде чем Белла Наумовна покинула наш дом.

 

Несколько минут стояла тишина, и казалось, что Коли, действительно в нашем доме нет. Может, тихонько незаметно улизнул? У Эдьки иногда получалось так от меня прятаться, когда я была маленькой. Однако мои предположения были ошибочными.

- Я побежал, - раздалось бубнение, - Мне надо дома раньше её появиться...

Проводив родственника, Маня тихо прошла в спальню и наконец-то выключила там свет.

 

На другой день я настолько торопилась домой, что даже подружек после уроков дожидаться не стала. На моё счастье, Мане не нужно было в Районо, и на работу она тоже ещё не ушла. Бросив портфель и даже не переодевшись, я выбежала на веранду. Непонятное недовольство, оттеняющее лицо матери не подавило во мне желание задать вопрос:

- Мам, а почему вчера вечером гости так странно себя вели?

- Какие гости? – вскинулась вдруг Маня, словно я предложила ей бросить все дела и рассказывать мне сказку про Белого бычка. – Не было вчера никаких гостей! Ты что забыла, как мы с тобой пили чай, а потом пошли спать?

- А потом пришли гости, - напомнила я ход событий, - но как-то странно, не вдвоём, как обычно, а сначала дядя Коля, и только после него тётя Белла. А ты ей зачем-то сказала, будто дяди Коли у нас нет...

- Что за бред ты несёшь? - прозвучало Манино возражение не громко, но я на всякий случай попятилась к двери, так как мне показалось, что мать готова меня ударить. – Тебе всё это приснилось, - настойчивым тоном добавила она.

- Как это приснилось? Я же слышала...

- Что ты слышала? – на её бледном лице вырисовалась скептическая улыбка.

- Да, это... Ну.., сначала тётя Белла посоветовала тебе папу бросить...

- Какие глупости! Он же её племянник, - на слове «племянник» мать сделала насмешливый акцент, - Если я нашего папу брошу, ему без меня будет очень плохо, - серьёзно и даже с некоторой угрозой произнесла она, - Но Белла Наумовна не могла посоветовать то, от чего её племяннику станет плохо.

Вопрос совместного или раздельного проживания родителей меня интересовал мало. Не ради этого я бежала сломя голову из школы.

- Но, она ещё обо мне что-то сказала, - это было основное, что возбуждало моё любопытство.

- О тебе? Что?

- Не знаю, я не слышала.

- Откуда же знаешь, что речь шла о тебе? – морщинки на лбу и переносице стали глубже обычного.

- А ты ей ответила, что я твой ребёнок, и ты сама знаешь, как себя со мной вести.

- Ерунду какую-то ты городишь! - Маня даже слегка вскрикнула. - Тётя Белла тебя любит и не могла мне посоветовать что-нибудь плохое.

- Но почему плохое? – удивилась я, - Может что-то хорошее.

- Если бы она мне что-то хорошее посоветовала, я бы поблагодарила её за совет и послушалась. Я, ведь, тоже тебя люблю и прислушиваюсь всегда ко всем хорошим для тебя советам. Так что, видишь, этого просто не могло быть. Такое можно было услышать только во сне. Конечно же, тебе всё приснилось!

Манино лицо снова растянулось в улыбке, и хотя последние слова она произнесла очень дружелюбно, ощущение, что внутри неё таится желание, меня ударить, почему-то не покидало. Я молча пошла мыть руки к обеду. Несмотря на слишком частые последнее время упоминания Мани «приснилось», а может быть именно благодаря им, я вполне отдавала себе отчёт, что происходило во сне, а что в реальности. Но с другой стороны её враньё было уже вполне привычным явлением, и у меня даже не возникло желание, задать себе вопрос, зачем она это сделала. Лишь чувство неудовлетворенности, что так и не докопалась до истины, касающейся лично меня, неприятным осадком осело в моих мозгах.

 

В следующую среду мать не настаивала на том, что мне необходимо, как можно быстрее, улечься и выключить свет. Она долго шуршала газетой в спальне, а я, дочитав «Хижину дяди Тома» и утерев слезы жалости к героям, быстро уснула. Проснулась от неприятных и непонятных звуков. Не сразу до меня дошло, что Маня с кем-то в зале шепчется. Две фигурки, Маниа и Колина, тихо хихикая, прошли на веранду, там зажёгся свет. Вернулась мать одна, открыла холодильник и вышла из комнаты с банкой молока. Потом она поставила молоко на место, и вскоре в доме наступила тишина и темнота. Однако мне не спалось. Сердце неприятно колотилось от сознания того, что Коле удалось проникнуть в дом мною незамеченным. А если бы он не к Мане, а ко мне в комнату вошёл?..

 

Утром, наливая чай, я обратила внимание на грязный от молока стакан, одиноко покоящийся в углу кухонного стола.

На уроках никак не удавалось сосредоточиться. Мысли о том, помоет ли Маня до моего возвращения посуду или нет, постоянно лезли на передний план, но не любопытство руководило мною на этот раз.

 

Маня заканчивала уборку. Увидев меня, она суетливо посмотрела на часы.

- Ты уже из школы вернулась? А я, вот, завозилась – даже и не завтракала сегодня.

Обед пришлось разогревать мне. Пока руки машинально елозили спичкой по коробке, глаза непрерывным взглядом впились в стакан из-под молока. Его одиночество скрашивала, оставленная мною с утра чайная чашка. Теперь-то мать уже не скажет, что всё это мне приснилось... Дождавшись, когда контуры полной фигуры приняли неподвижное положение рядом со мной за столом, я поинтересовалась:

- Мам, зачем вчера дядя Коля сюда приходил?

Конечно же, тот разговор, из которого следовало, что Коля может здесь появляться, когда захочет, так как убить его некому - в памяти моей сидел тяжёлым и неподвижным грузом. Но на этот раз я решила уговорить мать, отменить эти визиты хотя бы вечерами, поскольку спать в присутствии такого гостя было выше моих сил.

- Что за дядя Коля? Когда приходил? – искра какого-то испуга исказила весь Манин облик, её взгляд, в одно мгновение пробежав по всей комнате, внезапно замер на моём лице. Зелёные глаза, уподобившись болотной тине, затянули меня в некоторое оцепенение. Несмотря на холодок, пробежавший по всему телу, я, перестав жевать и набрав для решительности в грудь побольше воздуха, уверенно произнесла:

- Вчера. Поздно вечером. Я уже спала, потом проснулась.

- Спала? – Маня понимающе кивнула, и болотная трясина глаз перекинулась с меня на стоящую рядом с ней тарелку. - Так это тебе приснилось, - выдала она тоном, не терпящим возражений.

От слова «приснилось» меня неприятно всю передёрнуло, будто холодная толстая змея проползла по моей спине. Но все эти ощущения вдруг вызвали приступ одержимости:

- Как это приснилось? Почему, если ты не хочешь мне отвечать, говоришь «приснилось»? Я сама знаю, когда мне приснилось!

- Откуда ты это знаешь? - она оторвала глаза от тарелки и насмешливо, зло улыбнулась.

- Когда мне что-то снится, я просыпаюсь – и рядом ничего нет. А тут мне снился другой сон, совсем другой, и дяди Коли там не было, а когда я проснулась, он выходил вместе с тобой из зала и шёл в коридор. Я потому и проснулась.

- Просто к тебе на смену одного сна пришёл следующий. Так бывает. У многих людей бывает, - философски высказалась Маня. Она старалась говорить спокойно, даже поучительно, однако напряжение на лице сохранялось.

- Но не бывает, чтобы всегда это было в один и тот же день! – не отступала я.

- Как это, в один и тот же день? – напряжение сменилось искренним удивлением.

- А так, что случается это всегда в один и тот же день, в среду. И когда Белла Наумовна приходила тоже была среда. Почему один сон не сменяет другой в остальные дни недели? Если бы я слышала, как ты с ним разговариваешь, например, в четверг, а я знала бы точно, что тебя нет, тогда конечно... тогда может быть и сон... Но я тебя слышала, и ты была при этом дома.

- Что же ты слышала? – опять проступило напряжение, оттенённое на этот раз любопытством.

- Ты попрощалась с ним, выпила молока и пошла спать. Вон стакан стоит. Ты его не помыла, а сюда поставила.

- Так это я сегодня утром молоко пила...

- Этот стакан стоял, ещё когда я в школу собиралась! Я, ведь не спала, когда сама себе чай наливала, поэтому ты уже не скажешь, что этот стакан мне сегодня утром приснился. А кроме того, ты же сама мне сказала, что с самого утра сегодня не завтракала. Это же мне не приснилось? В доме, ведь, убрано!

- Фу-ты, совсем с тобой запуталась, - по Маниному лицу пробежали белые пятна, на носу выступил пот, но она изобразила улыбку, и слегка усмехнувшись, произнесла, - Ну, конечно, молоко я пила вчера вечером. Просто от твоей бестолковой болтавни, мне уже показалось, что это сегодня утром было. А впрочем, какая разница: вчера пила я молоко или сегодня, - произнесла она с наигранной задумчивостью, растягивая слова.

- Как это, какая разница? Ты же молоко пила после того, как дядя Коля ушёл!

- Говорю же тебе, не было вчера здесь никого. Тебе приснилось.

- Это что же получается, - закричала я, - ты мне завтра скажешь, что мы сейчас с тобой не разговаривали, а обедала я одна?!

- У тебя что-то с нервами, - фыркнула Маня, - Разве можно так волноваться из-за какого-то сна?

- Но это был не сон!

- Ну, хорошо-хорошо. Хочешь думать, что это был не сон, пусть будет так. Всё равно мне некогда сейчас с тобой спорить. Я к урокам ещё должна подготовиться. Убери, пожалуйста, со стола и помой посуду. Не забудь тот злосчастный стакан тоже вымыть, а то, глядя на него, ещё какую-нибудь небылицу выдумаешь, - покидая стол, закончила разговор Маня.

 

VIII

 

После выписки из больницы, дядя Саша снова стал заходить к нам в гости. Тётя Лида этому уже не противилась, но Маня больше никогда не угощала его, как раньше, чаем. Да, и вообще, несмотря на перемирие, былые отношения между семьями так и не восстановились. В выходные, поболтав с Борисом во дворе пару минут и узнав, что я вечерами остаюсь одна, тетя Лида предложила мне проводить время у них, но поскольку без Юли такая перспектива не прельщала, я вежливо отказалась. Маня, услышав об этом, моё решение одобрила, правда, ещё раз уточнила, действительно ли мне вечерами не страшно.

Уверив мать, что для меня нет никакой разницы день или вечер, я с наступлением новой недели предпочла всё-таки даже форточки везде закрыть. Какое-то время в голове возникали сомнения, не разобьёт ли Коля окно, но, представив себе подобную картину, я поняла, что, если он таким образом проникнет в дом, то мне можно будет разбить другое окно и убежать. А родителям потом должно быть всё равно, сколько стёкол вставлять.

 

Ближе к ночи стало ясно, что возможности моего мочевого пузыря не безграничны, и дотерпеть до утра шансов мало. Перебороть страх и выйти на крыльцо, удалось лишь после того, как, выключив свет во всём доме, я в течение получаса не услышала ничего за его пределами. Но и после этого, пробежать через весь двор в туалет, мне было страшно даже мысленно. Тихонько, озираясь по сторонам, я спустилась к палисаднику, присела. Пока предусмотренная природой и инстинктами работа организма естественным образом протекала в полном объеме, глаза мои стреляли по сторонам, останавливаясь, порой с надеждой на светящемся соседском окне. В случае появления опасности, я готова была визжать, не щадя горла. Но вокруг стояла тишина. Сделав своё дело, продолжая озираться, я вернулась в дом, гордясь собственной смелостью. На душе и не только там стало настолько легко, что весь мой организм быстро отключился, поглощаемый сном.

 

Наступившая среда разожгла внутри меня тревожное любопытство, и когда мать удалилась в спальню, на ум пришла идея, не спать всю ночь. Поначалу это было просто, но спустя некоторое время, веки стали слипаться, как намагниченные. Я кусала себя, щипала, рассказывала стихи, но вскоре поняла, что выдержать всю ночь у меня не получится. Пришлось снизить требования, сократив время бодрствования, хотя бы до тех пор, пока в спальне не потухнет свет. Как знать, может, именно в эту среду Коля и не придёт. Зато через неделю, дала я себе слово, постараюсь выспаться днём, и тогда проблему решить будет легче.

Ждать неделю не пришлось. Пошуршав газетой, Маня поднялась с кровати и вышла. Я с облегчением вздохнула: сейчас сходит в туалет и тоже будет спать. Однако её шаги с другой стороны дома слышны не были. Неужели тоже для этих целей она использует палисадник? Эта мысль меня развеселила, заставив чуть ли ни в полный голос хихикнуть. Входная дверь слегка скрипнула, потом открылась дверь в кухню. Тихо шушукаясь, плотно прижавшись друг к другу, Коля и Маня прошли в зал. Послышалась какая-то возня, шёпот, тихий смех. Во мне боролись два чувства: панический страх и жажда истины, но пока я раздумывала, Коля сказал:

- Ну, пошли.

После недолгой тишины заскрипела кровать. Я вдруг вспомнила, как мать несколько раз жаловалась, что любимое колечко с турмалином ей великовато, и она может его где-нибудь потерять. Похоже, в постели, оно с пальца-то её и соскользнуло, она рассказала об этом Коле, а тот со словами: «Ну, пошли», - решил помочь его найти. Этими рассуждениями я успокаивала себя, с большим трудом подавляя дрожь. Поиски продолжались долго, но, судя по счастливым вздохам в конце, увенчались успехом. После этого, немного пошептавшись с Маней, к моему великому счастью, гость направился домой, Маня сопровождала его к выходу. Преодолевая страх, я робко, но достаточно громко позвала:

- Ма, мама.

- Мы, кажется Светку разбудили, - сказала тихо Маня, и они оба очень быстро выскользнули из дома.

Вскоре она вернулась и, несмотря на то, что я снова её позвала, как бы ничего не слыша, зашла в зал. Я встала и прямо в ночной рубашке выбежала к ней.

- Что случилось? Ты заболела? У тебя что-то болит? Голова? - она пыталась изобразить заботу и беспокойство.

- Ничего у меня не болит! Он был здесь, и я его сейчас видела.

- Тебе опять что-то приснилось?

Мне вдруг захотелось наброситься на неё с кулаками, избить ногами, вцепиться в волосы... Но здравый смысл и воспитание позволили лишь закричать, сдерживая прочие желания, плотно сжатыми ладонями:

- Ничего мне не приснилось! Потому что я не спала! И тогда, когда ты пила молоко, тоже ничего не приснилось! Я сейчас его видела! А ты говоришь, его не было! А завтра ты скажешь, что мы с тобой здесь не стояли и не разговаривали? А потом будешь говорить, что дома этого не было? А может быть, и меня на белом свете не было? Может, это я сама себе просто приснилась? – руки мои, оторвавшись ладонями друг от друга, разошлись в разные стороны, а взор устремился в лицо матери. Но во мраке плохо освещённой комнаты оно вдруг показалось мне настолько чужим, что я ужаснулась.

- Тихо-тихо, Я просто спросила, что тебе приснилось. Я же не знала, что ты ещё не спала. Чего это ты, как с цепи сорвалась? - очень спокойно, слегка удивлённо зашептала Маня, оглядываясь по сторонам, словно мы были не вдвоём.

Мне стало страшно – вдруг гость только притворился, что уходит, а на самом деле где-нибудь здесь притаился, как в тот день, когда тётя Белла приходила.

- А почему ты говоришь, что дяди Коли здесь не было? - значительно тише, но всё ещё агрессивно спросила я.

- Да я тебе ещё вообще ничего не успела о нём сказать. Так вот, дядя Коля сейчас приходил, потому что ему срочно нужны деньги. Он кое-что хочет завтра рано утром купить. Я ему деньги заняла, а в следующую среду он обещал прийти и отдать. И чего ты такой шум подняла – не понятно.

- Но в другие дни он тоже приходил! – во мне просыпался очередной приступ ярости.

- Нет. В другие дни тебе просто приснилось. И пошли спать. Уже поздно, завтра рано вставать.

- Но я не хочу спать! И ты мне не ответила...

- А я ничего не обязана тебе отвечать! Кто ты такая, что б с меня спрашивать? Скажи спасибо, что отец твой не слышит, каким тоном ты тут со мной разговариваешь! Если бы он знал, быстренько бы тебя на место поставил, - угрожающе произнесла Маня, и уверенными шагами удалилась в спальню, прикрыв за собой дверь, чего обычно не делала.

Сон, с которым ещё полчаса назад нужно было усиленно бороться, куда-то исчез, и лишь когда запели утренние петухи, удалось задремать. Но кошмарные сновидения поглотили меня настолько, что звон будильника прозвучал, как спасение.

 

Оставшись вечером одна, я машинально перебирала содержимое ящиков. В голове сидело высказывание Мани, что Коля живой человек, а поэтому может появляться, где захочет и когда захочет. Но я, ведь, тоже живой человек, - глаза впились в пачку конвертов, - а поэтому имею право писать письма, кому захочу...

Голова моя склонилась над листом бумаги, по которому поскрипывало перо, подаренной Эдиком авторучки. Я изливала душу бабушке: откровенно, искренне, чисто и без преукрас. На двух листах удалось изложить успехи в учёбе, неудачи в спорте, а в конце следовало моё признание, что оставаться одной мне вообще-то нравится, хоть и страшновато. Чтобы не вызвать у бабушки волну беспокойств, я выложила ей теорию, как себя поведу, если Коля вдруг надумает залезть в дом, разбив окно. Перечитав всё внимательно, я запечатала письмо, а на другой день по дороге в школу опустила в почтовый ящик, сопроводив счастливой улыбкой, словно бабушка могла бы эту улыбку увидеть.

 

Когда наступила очередная среда, я, проводив Маню на работу, завалилась спать, твёрдо решив, внимательно проследить за тем, как Коля будет отдавать ей деньги. Что-то в её объяснении вызывало у меня сомнение, но что именно – понять было трудно, и я готова была подкрасться на цыпочках и подслушать, о чём пойдёт разговор. Однако уже в половине десятого, несмотря на то, что днём выспалась, я почувствовала необычную вялость и усталость, а когда, по совету Мани, прилегла в постель, моментально отключилась. Звонок будильника утром заставил меня подскочить на кровати и с удивлением уставиться на циферблат – казалось, я спала всего несколько минут. Но рассвет за окном подтвердил то, что показывали часы. Неспеша одевшись и позавтракав, я отправилась в школу, и всю дорогу пыталась мысленно найти ответ на вопрос: почему, чем больше спишь, тем больше хочется?

 

Вернувшись домой, я поинтересовалась у Мани:

- Дядя Коля тебе вчера деньги отдал?

Она просверлила меня взглядом своих болотных глаз, от которого несло неприятным холодком и, почему-то победно усмехнувшись, спросила:

- Что, вчера ничего не слышала?

- Нет, - мои плечи вздёрнулись удивлением. - Я вчера чё-т так рано уснула, как никогда.

- Ну, так, слушай, - она снова внимательно на меня глянула, - Он отдал мне деньги ещё в воскресенье, когда мы на базаре встретились. Поэтому сюда и не приходил. Так что, хоть вчера и среда была, но здесь никто не появлялся. Теперь ты убедилась, что тебе тогда просто что-то снилось?

- Нет, - уверенно возразила я, - Тогда мне ничего не снилось. А вчера я почему-то очень крепко спала. Ещё никогда так быстро не засыпала...

- В те дни ты тоже крепко спала, потому и показалось, что сон – это то, что на самом деле происходит.

В Манином утверждении сквозило недовольство, и мне стало страшно: а вдруг она снова, чтобы убедить меня, пригласит сюда Колю. С другой стороны, если Коли вчера не было, то может его и в следующую среду не будет, утешила себя я. Может быть, они поссорились, а может Маня испугалась, что я всё слышу, и перестала его сюда пускать.

 

После того, как Борис начал работать в Краснодаре, родители ссориться перестали. По будням отца не было, а выходные уходили на обсуждение каких-то проблем, накопившихся за неделю.

Стоя перед зеркалом и собираясь в город за покупками, Маня сообщила:

- Хотела Беллу Наумовну и Колю на эти выходные в гости к нам пригласить, так она отказалась, на следующие выходные – тоже говорит, времени у неё не будет, а на Седьмое Ноября, они, видите ли, уже куда-то приглашены.

- Ну, и хорошо. Значит, будем Седьмое Ноября отмечать сами, - на ходу заправляя рубашку в брюки, с довольной улыбкой произнёс Борис.

- Да, не в этом дело, - фыркнула Маня. – Просто зазналась она, с тех пор, как заместителем главврача стала. Раньше с ней общаться, было намного легче. Но у меня, между прочим, тоже гордость есть. И я у них также никогда не покажусь – ни по поводу, ни без повода.

- Не зарекайся, - очень серьёзно возразил Борис, выходя из комнаты.

 

Когда дом опустел, я зашла в спальню родителей и постояла некоторое время перед шифоньером. Теперь мне не надо будет искать здесь убежище – от этой мысли в моей груди радостно заколотилось сердце, и довольная жизнью, я в припрыжку выбежала на улицу.

На лавочке сидела одна Люська.

- Скукотища, - широко зевнув, пожаловалась она. – Наш класс в поход сегодня пошёл, а мне, вот, нельзя.

- Мама не пустила? - спросила я удивлённо, потому что до сих пор мне Люська казалась очень не зависимой от родителей девчонкой.

- При чём здесь мама? - подруга по-смешному сморщила свой носик, подчёркивая тем самым нелепость моего вопроса. – Разъехалась я не кстати.

- Куда разъехалась?

- Ты чё не поняла? Менструация у меня вчера началась. Знаешь, что это такое?

Я отрицательно замотала головой.

- У тебя ещё нет? – Люськин тон подчёркивал превосходство надо мной, словно у неё появилось какое-то новое нарядное платье, а у меня такого нет. – А, вот у Галки уже есть. Это дело ещё месячными называют, потому что каждый месяц появляется. Такое слово тоже не слышала?

Моё покачивание головой говорило о незнании этого вопроса, однако в памяти вдруг всплыли грязные трусы и скудные объяснения Мани. Но с тех пор прошло значительно больше месяца...

- Прям строго каждый месяц? – уточнила я у Люськи. – А раз в три месяца или так что б каждые полгода, бывает?

Подруга засмеялась:

- Темнота! Конечно же не бывает. Но ничего, когда у тебя начнётся, мама твоя тебе всё объяснит.

- А если не объяснит?

- Это почему же?

- А вдруг она чего-то не знает.

Люська удивлённо смерила меня взглядом.

- Может быть, кто-нибудь чего-то и не знает, но только не твоя мама. У тебя ж родители грамотные, с высшим образованием, - произнесла она немного с насмешкой, немного с завистью.

Чувствуя, что полной информации от подруги сегодня не получу, я перевела разговор на другие отвлечённые темы, а когда пришла домой полезла в медицинскую энциклопедию. Оживлённый разговор во дворе, вернувшихся из города родителей, заставил меня книжку испуганно захлопнуть.

 

IX

 

Я была единственным членом команды КВН, чьи родители не сидели в зале среди болельщиков. Соревнование состоялось в субботу, но именно в этот день и у Бориса, и у Мани оказались неотложные дела. А команда наша выиграла, потому что, благодаря сообразительности Лёни, за разминку и конкурс капитанов мы набрали баллов значительно больше, чем соперники, хоть они и быстро расшифровали нашу эмблему.

После выступления командам разрешили до восьми часов остаться на вечере танцев для старшеклассников. Но по настоянию Мани, не задерживаться, иначе она будет волноваться, я поспешила домой.

Рассказ о КВНе почему-то остался без внимания, и Маня даже не заметила, что я оборвала фразу на полуслове. Дождавшись моего молчания, она вдруг спросила:

- Ты, что, бабушке письмо писала?

- Ну, да. А что, уже ответ пришёл? – радостно спросила я, ища глазами листок бумаги со знакомым корявым почерком.

- Пришёл, - Манино лицо искривила недовольная улыбка, - но я нечаянно его уничтожила. Листья сухие надо было в огороде сжечь. Ну, я перепутала, думала, что это старое письмо и разожгла им костёр.

- Как? – на моих глазах выступили слёзы. – Ну, почему ты такая не внимательная! Почему никогда за собой не следишь, - уподобившись Мане, я попыталась её отчитать.

- Что? – Манины руки водрузились на то место, где когда-то была талия. – Ты как тут со мной разговариваешь? Кто тебе позволил так с матерью себя вести?

От её крика, но большей частью от сознания того, что бабушкино письмо прочитать уже не придётся, я разревелась.

- Ну, что ты? – мой плач почему-то ввёл мать в смятение. Она подошла и обняла меня. – Ничего особенного в бабушкином письме не было. Тоже, что и обычно. О погоде пишет, о том, сколько банок варенья в этом году заготовила. Если хочешь, можешь прямо сегодня ответ ей написать.

- Какой ответ? – возразила сквозь всхлипы я, - На что ей отвечать? На то, чего не читала?

- Ну, хорошо-хорошо. Пусть не ответ. Просто так можешь сесть и написать бабушке ещё одно письмо, а я допишу. И обещаю тебе впредь быть повнимательнее, особенно к бабушкиным письмам. Договорились? – она вытерла своей ладонью слёзы на моём лице и, убедившись, что я успокоилась, спросила, - А что ты бабушке в прошлом письме написала?

- Ничего, - мне не хотелось пересказывать Мане текст, адресованный другому человеку.

- Прям, так ничего не написала, и пустой листочек отправила? – раздался неприятный мне смех.

- Я уже не помню. Что-то про учёбу и тоже о погоде.

- А о дяде Коле что ты написала? – она продолжала улыбаться, очевидно, не зная, что с её лица сошла вся приветливость и любовь.

- Ничего, - соврала я, по прежнему не желая выдавать содержимое письма.

- Совсем ничего? – теперь на Манином лице даже улыбки не было. - А вот бабушка пишет... Так ты точно ничего о дяде Коле не писала?

- Не писала.

Сохраняя в душе обиду, я настаивала на своём, хоть мать передо мной почти и извинилась. А ещё именно в беседе с Маней захотелось вдруг использовать её же методы: если на явное появление в нашем доме Коли, можно было сказать, что это сон, то почему нельзя говорить, что в письме, которое Маня и в глаза не видела, не было ни слова о ненавистном мне родственничке, тем более что имя-то его упоминалось лишь в конце, да и то косвенно.

- Ну, хорошо. Если хочешь, можешь прямо сейчас написать бабушке, только не запечатывай, я тоже пару слов добавлю. И очень тебя прошу, не пиши ни о чём плохом. Бабушка уже старенькая, сердце у неё больное. Не надо что б она расстраивалась.

 

Написанные мною откровения, Маня порвала с криком:

- Безмозглая! Я же тебя просила не писать бабушке о плохом. Зачем ты сообщаешь ей, как я сожгла её письмо?

- А как же мне объяснить, почему моё письмо не является ответом? – удивлённо уставившись на мать, поинтересовалась я.

- Не надо ничего объяснять, - внезапно помягчевшим тоном посоветовала Маня. – Напиши всё то же самое, только о предыдущем её письме, пожалуйста, ни слова.

Я послушалась. Что именно дописала Маня, прочитать мне не удалось, потому что она быстрыми суетливыми движениями упаковала листочек в конверт и запечатала.

- Отправишь завтра по дороге в школу. Теперь всё время так поступать будем: ты обо всем пишешь, а я только дописываю, - сказала Маня, довольно улыбаясь, словно несколько минут назад её раздражённого крика и не было.

 

На рассвете приехал Эдик. Точнее не приехал, а прилетел на самолёте в Краснодар, а оттуда добирался ночным поездом.

- Ты же всегда боялся летать самолётами. Ведь, тебя укачивает, - удивилась Маня.

- В поезде меня тоже тошнит, и ехать там двадцать часов, а лететь всего полтора. Кроме того, нам конфеты бесплатно предлагали, от них не так укачивает, - брат глянул на меня и улыбнулся. – Это тебе, ты же любишь леденцы, - он выложил из кармана огромную горсть «Взлётных».

- Спасибо, - смущённо ответила я, тронутая как вниманием брата вообще, так и тем, что он до сих пор помнит, какие конфеты я люблю.

- Послушай, - поинтересовался Борис, - а тебе разве не надо вместе с институтом идти на демонстрацию?

- Я кровь донорскую сдал и получил три дня освобождения.

- Ты сдавал донорскую кровь? – Маня всплеснула руками. – Но ты же боишься крови!

- Да. Неприятно было. Жутко неприятно. Но иначе мне бы пришлось все праздники торчать в Харькове и кое-с кем не видеться до самых зимних каникул.

- Понимаю, - Маня загадочно улыбнулась, - а я-то думала, что ты по папе с мамой соскучился.

- Да ладно тебе, - недовольно фыркнул Эдька, - я по всем соскучился, даже по Светке.

Приятно было попасть в список людей, ради которых брат рвался домой, хотя немного и обидело слово «даже».

 

Полдня ушло на рассказы Эдьки о его жизни в Харькове, об учёбе, о новых друзьях. Потом все разбрелись по своим делам, а он начал куда-то собираться.

- До сих пор не могу себе представить, что ты добровольно сдавал кровь, - усмехнувшись, произнесла Маня, занося в дом ведро воды.

- Зато бесплатно стакан красного вина получил и большую плитку «Гвардейского» шоколада. А ты мне лучше скажи, откуда я в вашей семье появился?

- Что значит, откуда появился? – Маня удивлённо уставилась на сына и зачем-то вытерла и без того чистые руки о фартук. – Пошли-ка в зал, на веранде прохладно, - бросив на меня беглый взгляд, она недовольно спросила, - Ты уроки все сделала?

- Какие уроки, - возмутилась я, - уже каникулы начались.

- Всё равно, займись каким-нибудь делом и не ходи тут за нами хвостом, не путайся под ногами.

Я удалилась в детскую, но разговор, хоть Маня и пыталась произносить всё, как можно тише, полностью долетал до моих ушей.

- Ну, так выкладывай. Я ведь вам с папой не родной, не так ли? – пробасил брат.

- С чего ты такую глупость взял? – в Манином голосе слышалось волнение.

- У меня-то третья группа крови, у тебя, я точно знаю – первая. Ты сама мне когда-то говорила.

- Ну, и что? – Маня усмехнулась, - ты унаследовал папину группу крови. У него, как и у тебя – третья.

- Так, что, - Эдик произнёс загадочным шёпотом, - Светка вам не родная?

- Но почему нам кто-то должен быть не родным? – тихо воскликнула Маня.

- Но у Светки, ведь вторая группа крови. Я своими глазами видел. Ей когда-то операцию какую-то собирались делать, кажется с гландами что-то... Короче, я точно помню, что лежала пачка справок, и в одной из них указывалась группа крови. Вторя группа крови. Что ты на это скажешь? – последняя фраза прозвучала торжествующе и насмешливо.

- Тебе что-то показалось, - последовало Манино объяснение. Хорошо, хоть, не приснилось, с усмешкой отметила про себя я. – Я припоминаю эти справки, - задумчиво продолжила мать, - там, ведь римскими цифрами написано было, не так ли?

- Ну, да. Как сейчас помню, две палочки стояло.

- Три палочки. Я тоже тогда сначала думала, что вторая, присмотрелась - третья, как ты говоришь палочка, под печатью была.

- Да, нет. Печать внизу стояла, - неуверенно возразил Эдик.

- Ты уже многое забыл, - уверил его радостный голос Мани, - то была небольшая бумажка, и печать поставленная, как бы внизу, заехала слегка и на данные. А чего это всё, тебя вдруг так задело?

- Да, ничего. Просто решил, что вы меня когда-то из детдома взяли и усыновили...

- Дурачок, - Маня засмеялась, - какой же ты у меня ещё дурачок. Сам бы подумал, смогла бы я тебя так сильно любить, будь ты мне не родной.

- Откуда я знаю, - проворчал Эдик потом, после некоторого молчания, добавил, - так у папы точно третья группа крови? И у Светки?

- Ну, конечно же.

Слышно было, как Маня поднялась с дивана и уверенными шагами направилась на веранду. Вскоре там загремели кастрюли, а я задумалась. Вот так же совершенно случайно, мне пришлось однажды подслушать беседу родителей, из которой следовало, что у отца четвёртая группа. Он где-то прочитал статью, как первую группу крови можно переливать и другим группам, если резус совпадает. Не идеальный вариант, но жизнь таким образом спасти можно. А, вот четвёртую можно совместить только с такой же.

- Сам ты эгоист и кровь твоя эгоистичная, - подвела тогда итог Маня.

Что же это получается? Либо родители до сих пор точно не знают, какая кровь у Бориса, либо... А впрочем, какая разница? Главное, что я теперь точно знаю – у меня третья.

 

Эдика, за всё время его пребывания, я почти не видела, а когда провожали, Маня снова рыдала у вагона в полный голос. По дороге домой она продолжала непрерывно плакать, даже поговорить с ней было невозможно. С Борисом также почему-то разговор не клеился, так что возвращались молча, словно и не знакомы.

Каникулы пролетели быстро и начались похожие друг на друга, но приносящие много интересного будни. Дождавшись вечернего одиночества, я первым делом полезла в медицинскую энциклопедию. Правда новое слово, которое произнесла Люська на лавочке, было уже малость подзабыто, и пришлось изрядно перелистать почти все страницы, пока нужная статья не попалась на глаза. Но здесь меня ждало разочарование: заумные фразы и непонятные термины, такие как овуляция, фолликул, ничего не разъяснили, и книжка была с досадой захлопнута. В ящиках за то время, что я туда не заглядывала, практически ничего не изменилось. Вот только штучек с непонятным названием «презерватив» оказалось только девять. Взяв ту, что снова была без пары, я рискнула её раскрыть. Раз они отсюда исчезают, не исключено, что оставшееся количество, кроме меня никто не считает. То, что предстало моему взору, в восторг не привело – обыкновенный длинный воздушный шарик, да ещё и не цветной. Наверное, Маня накупила их к Седьмому Ноября, а отдать забыла. Но их, ведь, стало меньше... Значит Эдька свою долю всё-таки получил? Представить уже почти взрослого брата с воздушными тусклыми шариками, было трудно, но факты говорили за себя: куда-то ж шесть штук исчезло... Что делать со вскрытой упаковкой, я не знала и засунула всё в карман, а поутру выбросила в туалет.

 

X

 

Наступили долгие зимние вечера. В доме было тепло и уютно, за окном завывал ветер, стуча по стёклам дождём, переходящим в мокрый снег. Передачи по телевизору уже закончились, до возвращения Мани оставалось всего полчаса. Побродив по комнатам, я улеглась в постель, зная, что, несмотря на усталость, уснуть ещё долго не смогу...

 

- Сейчас только полдесятого, а я уже так спать хочу... И почему-то так только по средам. А вот в другие дни, я всегда слышу, и как ты с работы возвращаешься, и как спать ложишься, и потом ещё долго не могу уснуть, - решила я в одну из сред поделиться с Маней своими наблюдениями.

- И давно это ты подолгу ночами уснуть не можешь? – Слегка вздрогнув, она почему-то испуганно на меня посмотрела, потом вдруг быстро и оживлённо заговорила, - с тех пор, как папа в Краснодаре работает? Ты, наверное, просто боишься одна вечерами оставаться. А по средам я дома, тебе спокойно, вот и засыпаешь поэтому быстро.

В этой теории мне виделись большие «дыры», поэтому последовало возражение:

- Я не помню, давно или нет, но знаю точно, что папа уже работал в Краснодаре, а я редко слышала, когда ты с работы приходила... Оставаться одной вовсе и не боюсь, потому что дверь входная при этом закрыта на ключ. И потом, в пятницу, например, а также в субботу и воскресенье я не одна дома, а уснуть всё равно долго не могу.

 

В следующую среду, вопреки моим утверждениям, сон долго ко мне не приходил. Маня же, у себя в спальне необычно быстро выключила свет. Спустя некоторое время, она поднялась и вышла, а вернувшись, дверь на ключ не закрыла. Пока я раздумывала - закрыть дверь самой или напомнить об этом Мане - раздался тихий скрип, и в темноте, минуя кухню, в зал прошмыгнула мужская фигура. Я вскочила с постели, готовая заорать, что у нас воры, но, неожиданно для себя, услышала тихий Манин смех и Колино бубнение. Как деревянное, моё тело вернулось на кровать, та издала насмешливое поскрипывание. Я замерла, и в доме наступила тишина, которая вскоре была нарушена тихими Маниными шагами.

- Света, ты спишь? – в темноте моей комнаты вырисовался её силуэт.

Ничего не ответив, я зажмурила глаза, готовая к тому, что мать снова схватит меня за руку и потащит к гостю. Однако постояв немного, она ушла, так же крадучись, как и пришла.

- Похоже, нам показалось. Она спит, - донеслось до меня из зала.

Тёплое одеяло больше не согревало. Было холодно и до жути страшно. Так вот, оказывается, почему сегодня так трудно было уснуть – мой организм просто предчувствовал что-то не хорошее, - решила я. Но что этому Коли от меня надо? Почему он не трогает ни Маню, ни Бориса? И к Эдьке он всегда терпимо относился, даже когда тот ему грубил. Картины детства всплывали у меня перед глазами одна за другой. Эдька меня бил, а Маня и Борис делали вид, что ничего не происходит. Потом Коля учил брата бить меня в живот. «Чтобы умел с другими мальчишками драться», - пояснил он тогда Мане, и это тоже всех устроило. Так может, теперь он сам хочет на мне потренироваться, чтобы свести счёты с кем-то из мужиков? Вспомнилась, увиденная по телевизору передача, где боксёры, готовясь к соревнованиям, колотили изо всех сил какой-то кожаный мешок. Борис сказал, что это «грушей» называется. Но я не хочу быть ни грушей, ни яблоком, ни сливой... Я хочу быть человеком! Или не быть вообще...

Слёзы отчаяния и безысходности текли по моим щекам. Всхлипы, вырывающиеся из груди, я подавляла подушкой, стиснув её изо всех сил зубами...

Входная дверь вдруг захлопнулась, и Маня повернула в замочной скважине ключ. Неужели ушёл, так меня и не тронув? От удивления, я отодвинула подушку от лица, и, не прекратившийся к тому времени плач, вырвался из меня достаточно громко.

- Света, что случилось? – Маня снова стояла у моей постели. Голос был настолько строгий и не довольный, что я предпочла, отвернувшись к стенке затаить дыхание. – Светочка, ты спишь, или ты плачешь? - тихо поинтересовалась она и, не услышав ответ, детскую покинула. – Что ж другого выхода у меня нет, - вместе с её глубоким вздохом и скрипом половиц под удаляющимися шагами, в воздухе повисла фраза, не понятно к кому обращённая.

 

Когда из спальни донеслось негромкое похрапывание, я дала волю и слезам и чувствам, твёрдо решив, лишить их всех «боксёрской груши», а себя жизни. Картина, как я выпрыгиваю с третьего этажа нашей школы, казалась мне не такой уж и страшной, по сравнению с обликом Коли... Одна лишь проблема останавливала – третий этаж принадлежал старшеклассникам, и как проникнуть в чужую классную комнату, представлялось с трудом. Но, ведь не обязательно это делать завтра, - осенило меня. В субботу-то старшеклассники школу покидают вместе с нами...

 

На другой день Маня поинтересовалась:

- Ты что, вчера вечером плакала?

- С чего ты взяла? – врать в открытую не хотелось, правду говорить тоже. Через несколько дней меня не будет, и какая разница, сколько раз я в этой жизни плакала.

- Я подходила к твоей постели. Мне показалось, что ты плачешь.

- Во сне, наверное, - не глядя на Маню, я поспешила её покинуть.

- Подожди! – остановила она меня. – Я ещё не закончила разговор, а ты уже задницей повернулась. Это что, за манеры такие, хотела бы я знать?

- Нам уроков много задали. До тренировки могу не успеть. Я же тебя не отвлекаю, когда тебе к урокам надо готовиться.

- Бог ты мой! – скривила насмешливую рожу Маня, - Надо же, какие мы уже взрослые и сознательные стали... Да никто тебе те уроки и не мешает делать, я только хотела спросить, как ты прошлую ночь спала? Ты же говорила, что все дни, кроме среды, плохо засыпаешь. А вчера?

- Вчера я тоже долго не могла уснуть, - бросила я на ходу, лишь мельком успев заметить, как сильно сузились Манины глаза.

 

Борис приехал уставший, ужинал молча и завалился спать, даже не досмотрев до конца фильм по телевизору. Послонявшись по комнатам, я тоже расстелила постель и улеглась. Лишь ритмичный храп нарушал тишину, но он не препятствовал моему воображению. Зайду в пустой класс, закрою дверь на швабру, потом подойду к окну... Было немного страшно. Прежде, чем умру, наверное сильно ударюсь, будет очень больно... Но, ведь это только один раз, а потом не будет ничего. Чтобы пробудить внутри себя смелость и решительность, я представила, что меня ждёт, если не умру. От жалости к себе самой, от отчаяния мои глаза наполнились слезами, но ни их, ни тихих рыданий, я не сдерживала – раскатистому храпу в спальне, они всё равно не мешали. Только, когда Маня вернулась с работы, я на некоторое время притихла, дождавшись пока храп не стал двухцикловым.

Уснула почти на рассвете, а когда проснулась, подушка от слёз была ещё мокрая. Не желая привлекать к ней внимание, заправляя постель, я повернула её влажным пятном к стенке, в надежде, что Маня ничего перезаправлять не станет. Я была уверена, что домой больше не вернусь, и мысленно попрощалась с привычными для меня вещами.

 

На большой перемене, с трудом оторвавшись от подружек, бурно обсуждающих приближение Нового года, я направилась к расписанию, висевшему в углу коридора. Надо же было узнать, у кого из старшеклассников сегодня меньше уроков...

- Свет, у тебя какой ответ в домашней задаче? - остановила меня Аня Глушко.

- В какой задаче? - опешила я, потому что учебный процесс в моём сознании ушёл далеко на задний план.

- Как в какой? – теперь опешила Аня, - нам же всего одну задали и четыре примера. С примерами мне всё понятно, а, вот в задаче, ответ двадцать пять получился, а Берта говорит, что тридцать шесть. А у тебя сколько?

- Не помню, - пожала плечами я и продолжила намеченный путь.

- А ты куда? – с любопытством поинтересовалась отличница.

Я остановилась. Что ей сказать? Мне нужно посмотреть расписание, потому что забыла, какой следующий урок? Так она мне тут же напомнит...

- Никуда. Просто так по коридору гуляю. Надоело стоять неподвижно.

- Слушай, а пойдём в класс, ты мне свою тетрадь покажешь, если не помнишь, какой у тебя ответ получился.

- Может ты сама возьмёшь? Знаешь ведь, где моя парта, - попросила я.

- Ты что? – Анины глаза округлились. – В чужих вещах ковыряться?

- Нашла чужую вещь. У меня в портфеле ничего секретного нет.

- Всё равно. Пойдём, ты мне сама свою тетрадь дашь.

- Может, на следующей перемене? Сейчас же у нас всё равно русский.

- Ну, да, - испуганно воспротивилась подруга, - а вдруг у меня не правильно. Я тогда не успею исправить.

Пришлось вернуться в класс. Пока всё показывала, рассказывала – прозвенел звонок. Начался урок русского языка, медленной, но уверенной походкой, вошла Лидия Васильевна.

- Сегодня пишем изложение, - объявила она, раздавая тетради для контрольных работ.

 

Я написала пару предложений и задумалась. Поскольку не знаю, какой класс на третьем этаже освободится первым, просто задержусь где-нибудь после уроков, может даже в туалет пройдусь, потом вернусь. Когда останется мало народу, и расписание спокойно посмотрю, и классную комнату выберу...

- Ты чё не пишешь? - толкнула меня в бок Валя.

- Думаю, - ответила я и снова склонилась над тетрадью.

 

Словно туча перед дождём, откуда-то изнутри, возникла и стала нарастать головная боль, которая, казалось, готова была разнести мой череп в осколки. Как жаль, что ждать ещё два урока. Если бы сейчас был последний, тогда бы и от головной боли избавилась и от всего...

Чтобы не привлечь к себе внимание, я продолжила писать, с трудом припоминая, что же было в том тексте. Боль резко усилилась, словно кто-то на моей голове затягивал стальной обруч. Если так дело дальше пойдёт, я просто до конца уроков не выдержу. Терпеть перед смертью несколько часов нечеловеческую боль, не хотелось. Смерть в моём понимании, как раз и была избавлением от боли, страхов и прочих мук. Придётся на перемене отпросится домой, и тогда всё переносится на следующую субботу.

Переведя взгляд с тетради на доску, я вдруг поняла, что если сейчас же не уйду домой, то свалюсь потом где-нибудь на полдороге, оставшись при этом, что самое страшное, живой. В памяти всплыли, ещё весной сказанные Маней, слова: «Слава Богу, ты не знаешь, что такое боль от которой можно умереть. Если бы, не дай Бог, была такая боль, ты бы и без разрешения ушла». Захлопнув тетрадь, я встала и положила её на учительский стол:

- Мне плохо. Я не могу дальше писать изложение. Мне нужно немедленно уйти домой.

От неожиданности, Лидия Васильевна слегка вздрогнула:

- Ты работу закончила?

- Нет. Но я не могу её сейчас ни закончить, ни продолжить. У меня сильно болит голова.

Не дожидаясь разрешения или запрета, я вернулась к своей парте, собрала портфель, и сосредоточенно глядя себе под ноги, чтобы не упасть, направилась к выходу.

- Ты сама домой доберёшься, или тебе кого-нибудь в сопровождающие дать? - долетел до меня почти мужской голос учительницы.

С сопровождающим придётся всю дорогу разговаривать, подумала я и ответила:

- Сама дойду.

 

Я шла, еле-еле переставляя ноги. Казалось, так буду идти бесконечно, и скоро закончатся у всех моих школьных друзей уроки. Они меня догонят и обгонят. А я буду всё идти и идти.

- Девочка, ты, что, плачешь? - со мной поравнялась женщина. Она жила не далеко от нас, на углу Весёлой и Советской.

-Нет, - мне хотелось объяснить ей, что со мной произошло, и сказать, что я узнала её, но даже короткое слово отозвалось дикой болью, как будто меня ударили молотком.

- Тебя кто-то обидел?

- Нет.

- Ты просто так медленно идёшь?

- Да.

Силуэт знакомой женщины удалялся, становясь всё меньше и меньше, а я с досадой сглотнула слюну, злясь на себя за то, что не нашла сил, попросить её, проводить меня хотя бы до нашей улицы.

 

Наконец, за мной захлопнулась калитка. На крыльце стояли родители. Судя по одежде, они собирались куда-то уйти.

- Света уже из школы вернулась, - удивлённо произнесла Маня. – Чего это вас сегодня так рано отпустили?

- У меня болит голова, - почти шёпотом пояснила я, и не имея больше сил всё это терпеть, расплакалась.

- Бог ты мой! – мать всплеснула руками. – Это ещё чудо, что мы не успели уйти. Но ты не плачь, а то голова ещё сильнее разболится. У меня пенталгин есть. Примешь таблеточку, всё пройдёт.

Практически ничего кроме боли не чувствуя, я сама не поняла, как дошла до детской, и только слегка встрепенулась, когда Маня начала расстилать мою постель. Поняв, что, уже высохшее от слёз, пятно на подушке, осталось матерью не замеченным, я позволила себе глубокий вздох.

- Что, совсем плохо? – оглянулась на меня Маня, - Ну, потерпи немножко. Таблетка сильная. Полчасика – и всё пройдёт.

 

Несмотря на Манины уверения, боль не затихала. Мать сидела у моего изголовья на стуле. Я закрыла глаза, но через некоторое время вынуждена была их открыть, потому что Манина рука прикоснулась к моему лбу.

- Убери, - тихо попросила я, - она у тебя сильно горячая.

- Горячая? – раздалось удивлённое восклицание. – Да, нет. Это ты почему-то холодная, как ледышка. Мне даже как-то не по себе. Ты не будешь возражать, если я рядом с тобой прилягу?

Мои закрывшиеся глаза, послужили как бы согласием, и возле меня оказалось горячее тело. На какое-то время невидимый обруч, плотно сжимающий череп, ослабел, и мне захотелось рассказать Мане, что ушла я прямо с середины урока.

- Макоргнрдр жаыдао, - вместо желаемого вырвалось из моих уст.

О, ужас! Что это со мной? Выждав короткую паузу, я решила упростить сообщение, и выдать его в виде коротких предложений, но снова ничего не получилось. Держа в голове фразы, я как бы забыла, как они произносятся.

- Боря! Борис! – вскрикнула Маня. – Я не знаю, что это, но она теряет речь. Беги, вызови скорую помощь!

Мне показалось, я куда-то проваливаюсь.

- Хочу спать. Буду спать.

Эти слова ещё умею произносить, - пронеслось во мне сквозь тупеющую головную боль, прежде чем я отключилась.

 

Было ощущение, что спала я целую вечность, но когда открыла глаза, Маня всё ещё лежала рядом, только тело её уже не было столь горячим. Головная боль куда-то исчезла.

- Спи-спи, - прошептала, глядя на меня, мать, - ты же хотела спать.

- Я уже выспалась. А где папа? – показалось странным, что ни скорой, ни Бориса до сих пор нет.

- Ты не спала, - Маня грустно улыбнулась, - ты просто потеряла сознание.

- Потеряла сознание? – удивление перевело меня из лежачего положения в сидячее. – Но почему? От чего?

- Тихо-тихо. Успокойся. – Маня тоже села. Не теряла ты сознание. Конечно же ты спала, только совсем немножко. Это я просто так сказала, для сравнения. Ты помнишь, что с тобой произошло?

- Я хотела сказать, что мы писали изложение, а я не дописала и с середины урока ушла. Но у меня не получилось. Мам, я так испугалась... Я думала, что разговаривать разучилась и никогда больше не научусь.

- Ты не представляешь, как я, глядя на всё это, испугалась. До сих пор сердце колит. Папа пошёл за «скорой».

Маня поднялась и снова потрогала мой лоб. Теперь её рука приятно охлаждала. На пороге показался Борис.

- У них всего две машины, и обе на вызове, - немного запыхавшись, сообщил он. – Но мне обещали, как только одна из них освободится, сразу же будет направлена к нам. Как у вас здесь дела?

- Ты знаешь, - Маня пожала плечами, - пришла в себя, и как будто ничего и не было. Ума не приложу, что это с ней случилось.

 

Прошло больше часа, пока не раздался лай собаки и к моей постели, в которой я, по настоянию Мани продолжала лежать, подошла небольшая женщина в белом халате.

- Ну, рассказывайте. Что у Вас произошло?

- Сильный приступ головной боли, а потом... Не то, чтобы потеря речи... Она говорила... Но это было что-то не членораздельное, вступила в объяснения Маня.

- Может микроинсульт? – задумчиво сказала фельдшер, цепляя мне на руку манжет, - Да, не похоже, - добавила она через некоторое время, - слишком уж низкое давление. Хотя... Сколько времени, Вы говорите, с того момента прошло?

 

После расспросов, не падала ли я за прошедшие полгода, не ударялась ли головой и что ела в школе, женщина спросила:

- Ну а месячные уже были?

На все вопросы отвечала Маня, но тут я позволила себе вставить:

- Были, но давно.

- Как это давно? – врач недоуменно посмотрела на мать.

- Ну, где-то месяц назад, - пояснила та.

- В августе, - уточнила я.

- Так в августе или месяц назад? - продолжала допытываться дама в белом халате.

- Да, как Вам сказать, не в августе, конечно, но времени с тех пор, больше месяца прошло. Я Вас, кажется, поняла: не сегодня-завтра начаться могут, наверное с этим всё и связано.

- Если больше месяца прошло, Вам необходимо обратиться к хорошему специалисту в этой области, - сделала заключение врач и, введя мне в вену порцию кофеина, для поднятия давления, дом наш покинула.

 

- Что сказала врач? – поинтересовался Борис после того, как машина отъехала от нашего дома.

- Что надо показать меня хорошему специалисту, - сообщила я.

- Ага! Такому же грамотному, как она сама, - фыркнула Маня. - Я точно знаю, это ты простыла, когда спала с мокрой головой у открытой форточки.

- Но я голову мыла четыре дня назад, - Манин диагноз показался мне не совсем верным.

- А когда ноги промочишь, сопли тоже не сразу возникают, только на второй или на третий день, - продемонстрировала она свою медицинскую эрудицию.

 

XI

 

Позавтракав, я разложила книжки с искренним желанием побыстрее выполнить все домашние задания, чтобы не висели надо мной никакие не сделанные дела. Но как только взгляд оторвался от учебника, мысли занялись совершенно другими размышлениями.

Это ж надо быть такой балдой, чтобы додуматься выпрыгнуть с третьего этажа школы! Ну, допустим, закрыла бы я дверь шваброй, а в это время кто-то из учеников обнаружил, что что-то там забыл и вернулся... Или, например, уборщица надумала бы зайти в класс. И в том и в другом случае шум подняли б, аж сам директор, наверное, выбежал бы. Кроме того, где гарантия, что в момент моего прыжка, никто не будет проходить под окнами внизу. Придавлю человека насмерть, а он, может быть, ещё жить хочет... Нет! Лишение себя жизни – дело серьёзное. И я мысленно поклялась, не предпринимать никаких действий, пока не придумаю какой-нибудь надёжный вариант.

 

Думать долго не пришлось, мои размышления прервались Маниным появлением.

- Мы вчера с папой собирались в магазин, новый телевизор присмотреть. Этот уже почти не показывает, только нервы треплет. Ну, раз вчера не получилось, сходим сегодня. Может и ты с нами?

Мать приветливо улыбалась, и весь её облик можно было бы назвать счастливым, если бы ни непонятное беспокойство и напряжение, застывшее в её небольших глазах.

- Я только села уроки делать, - нерешительно возразила я.

- Сделаешь после обеда, - непринуждённым тоном выдала мать, и обратилась к показавшемуся в дверях Борису, - Свету уговариваю с нами пойти, а она сомневается.

- Как сомневается? А с кем же мы советоваться будем? – шутливо возмутился отец.

У обоих родителей было отличное настроение и мне захотелось побыть с ними, с такими, подольше. Резко подскочив, я пошла одеваться.

 

Телевизор в продаже был только один, да и тот с дефектом, так что «Культтовары» мы покинули с пустыми руками.

- Ну, что домой? - подняв руку, Маня посмотрела на часы.

- Зачем же домой? Можно ещё в универмаг зайти.

Казалось, отец наслаждался этой нашей возникшей в кое-века семейной идиллией, скрепляемой общим делом – покупкой, не важно чего.

- Я была там на днях. Не на чём взгляд остановить, - недовольно проворчала Маня.

- То на днях, а сегодня, наверняка, что-то новенькое завезли.

- Ага. Норковые шубки, - скептически заметила мать, однако уверенными шагами направилась к двухэтажному зданию.

 

- На шубу норок не набралось, только на воротник, - продолжал шутить Борис, показывая жене партию висевших в сторонке пальто.

- И правда, новый товар завезли, и норка вроде бы настоящая, - задумчиво произнесла Маня. - Но я не люблю изделия из водоотталкивающей ткани. Драп в носке, куда приятнее.

- Любить будешь меня, а вещь эту примеряй, - весело настаивал Борис. – Ну, как Свет, - обратился он ко мне, - красиво?

- Ну, да, - искренне высказала я свою точку зрения. - Фасон модный. Мама даже моложе и худее кажется.

- Тогда берём, - Борис направился к кассе.

- Сейчас-то, хоть, домой? – не смотря на обновку, большого восторга Манино лицо не выражало.

- Как это домой, а в детский отдел?

Через полчаса я вышла из магазина, обнимая двумя руками новоё ярко-красное драповое пальто.

 

Теперь умирать совсем не хотелось. А может быть я для всех вовсе и не «боксёрская груша»? – подумалось мне. Зачем бы стали боксёрской груше покупать такое красивое пальто? На радостях я на другой день даже пятёрку по истории получила, хотя всегда находила этот предмет скучным и не интересным. Маня же ходила всю неделю недовольная.

- Мне в этом пальто холоднее, чем без него, - ворчала она. – Надо было ему «галочку» поставить, что мероприятие выполнено, вот и навязал мне чёрт знает что.

- Но, мам, оно сидит на тебе, знаешь, как классно, - пыталась я мать переубедить.

- Да плевать мне, как оно на мне сидит! – возмущалась она. – Если бы мой ненаглядный муж меня любил, уже давно б шубу купил.

Мысленно возражая, что шуб в магазине не было, а кроме того, на Маниной маленькой и полной фигуре ещё не известно, как бы та вещь смотрелась, я старалась при подобных возмущениях отмалчиваться, пока в мой адрес не посыпалось то, что досталось Борису - ведь в магазине я его поддержала.

 

В субботу, к своему великому удивлению, я уснула очень рано, успев сквозь сон услышать лишь кусочек диалога:

- С первого декабря меня переводят работать в Ахтырскую. Смогу теперь снова домой приезжать каждый день, - сообщил Борис.

- Ну, и слава богу, - радостно ответила ему Маня.

Утром меня разбудили голоса родителей, которые уже сидели за столом и завтракали.

- Почему Света до сих пор не встала? – недовольно ворчал Борис, - Времени-то уже сколько. Она, что, так и будет, до обеда в постели валяться?

- Не трогай её, - властно возразила Маня. - Она за неделю устаёт, выматывается. Пусть, хоть, в выходной отоспится.

- Чем это она у тебя так загружена, что за неделю выматывается? - послышалась злая усмешка Бориса. – Я в её годы...

- А ты её с собой не сравнивай! – визгливый Манин окрик не дал ему закончить мысль, - Она девочка. Да ещё и организм с детства ослабленный. Что тут поделаешь? Пусть хоть за счёт сна сил набирается.

Услышав, что у Мани и Бориса снова разногласия, я предпочла притвориться дальше спящей и поднялась лишь тогда, когда они завтракать закончили.

- Проснулась? – радостно приветствовала меня Маня. – Ну, как спала? Снова вчера долго не могла уснуть?

- Да нет, - мои плечи слегка вздёрнулись, - наоборот, очень быстро уснула.

- Вот видишь! – мать расплылась в довольной улыбке, - Всё-таки, когда я дома, ты засыпаешь без проблем.

Я пошла умываться, немного удивившись, почему именно этот, касающийся меня вопрос, привлёк Манино внимание. Однако в тот день Маня интересовалась моей особой больше обычного.

- Как твои успехи в спорте? – спросила она, присев за стол во время моего завтрака и пристально глядя мне в глаза. - Уже со всеми нагрузками справляешься?

- Не всегда, - честно призналась я. – Знаешь, какое-то время уже лучше было, а сейчас снова мне стало трудно пробежать четыре круга. Как будто воздуха не хватает, кажется иногда, что даже упасть могу.

- Задыхаешься, значит. Получается физические нагрузки, действительно противопоказаны. - Маня понимающе и сокрушительно покачала головой, словно такое поведение моего организма ожидала. – Ну, и брось ты эту Лёгкую атлетику. Хватит с тебя уроков физкультуры.

- Ты что? – возмутилась я. – Со мной такое только два раза случилось. Зато по прыжкам в длину у меня результат уже восьмой, а раньше пятнадцатый был.

- А ты не боишься, что тебе однажды дышать настолько трудно будет, что ты просто потеряешь сознание? И что тогда? У вас, ведь, при спортивной школе даже врача дежурного нет. Не так ли?

- Ну, до сих пор ни разу же такого не было. А даже если и потеряю сознание, мне нашатырный спирт понюхать дадут, я видела, у нас там в аптечке есть.

- Ты в аптечку заглядывала? Тебе, что уже однажды плохо было? – её взволнованный взгляд нервно пробежал вдоль всего моего тела.

- Да, нет, - мне показалось волнение Мани забавным, и я улыбнулась, - просто девочка одна коленку разбила, надо было зелёнку принести.

- Ах, вот оно что, - мать тоже улыбнулась. – И всё-таки я удивляюсь, почему вас принимали в эту спортивную школу без предварительного медосмотра. Мало ли что... Может у тебя сердце больное. Упадёшь, и никакой нашатырный спирт не поможет.

- Чего это у меня вдруг – сердце больное? Нас вначале каждого учебного года в школе Марья Семёновна осматривает. А если нашатырный спирт не поможет, мне «скорую» вызовут. У нас там телефон есть.

- «Скорую» вызовут? – Маня вздрогнула, как от неожиданного резкого звука. – Только этого не хватало! А потом слухи и сплетни по всему городу пойдут. А какой у вас там в спортшколе номер телефона?

- Не знаю я, какой номер. И почему это из-за того что «скорая» приехала, должны слухи пойти? Ты же вызывала, когда у меня голова сильно болела, и ничего. А ещё у нас в школе какой-то девятикласснице тоже «скорую» вызывали. Мы все выбежали, посмотрели, как она бледная в машину садилась, а на другой день никто об этом даже и не вспоминал...

- А ты себя с девятиклассницей не сравнивай, - категорично заявила мать и замолчала.

Было абсолютно не понятно, почему нельзя сравнивать себя с девятиклассницей, зато ясно вырисовывалось другое: она не хочет, что бы я дальше занималась Лёгкой атлетикой. Скорее всего, потому что нет высоких достижений, - подумала я и решила никогда больше не жаловаться Мане, если у меня в спорте что-то не получается.

 

На очередной тренировке Сергей Петрович раздал всем анкетные листки бумаги, размером в двойной тетрадный лист и сказал, что от него требуют, чтобы все подопечные прошли медосмотр. Никто не понял, откуда возникли эти требования, но я про себя отметила - возникли они для меня очень своевременно. Теперь-то у Мани не будет повода, отговаривать от тренировок. Согласно моим предположениям, мать должна была расстроиться от такой новости, однако её лицо охватила удовлетворённая улыбка:

- Правда? - радостно спросила она. - Вот это совсем другое дело. И когда надо этих врачей обойти?

- До конца зимних каникул, - ответила я, поняв, что мать была настроена против Лёгкой атлетики всё-таки из-за чрезмерного беспокойства о моём здоровье.

- Вот и чудесно.

Что чудесное Маня нашла в медицинском осмотре, мне было не понятно. С моей точки зрения - ничего особо хорошего или плохого: вполне нормальное явление, как снег зимой или жара летом.

 

Ждать начала зимних каникул я не стала, а начала постепенно обходить врачей.

- Остался только ухо-горло-нос и педиатр, - похвасталась я однажды Мане, которая периодически интересовалась, как продвигаются мои дела в этом направлении. – Но их придётся всё-таки, на каникулах пройти, потому что к ухо-горло-носу без очереди не пускают, надо талончик брать, а педиатр подписывает только, когда все врачи пройдены.

- Я возьму тебе талончик, - жизнерадостно пообещала Маня. – Завтра же на вторую половину дня и возьму. Ты только после школы нигде не задерживайся.

 

Маленькая картонная бумажка с указанием времени 15:30, лёжа на столе, приветствовала моё возвращение из школы.

- Вот здорово! – обрадовалась я. – Покушаю, отдохну немного и побегу.

- Вместе пойдём, - тихо, но категорично заявила мать.

- А тебе-то зачем идти? Я ведь всех врачей без тебя обходила. И потом, тебе же на работу надо.

- Я предупредила директора, что приду сегодня немного позже.

- Но зачем? – из-за недоумения я даже икнула.

- Мне надо с врачом поговорить. Тебя же я очень прошу, и даже требую: не встревай в мой разговор с доктором.

Вздёрнув удивлённо плечи, я молча Маню покинула. Кто знает: может у неё что-то с горлом, и она хочет на один талончик две проблемы решить...

 

Перед выходом из дома мать зачем-то поинтересовалась:

- Ну а как ты теперь спишь? Всё ещё слышишь, как я с работы прихожу?

- Слышу, - честно призналась я.

- И в выходные тоже долго уснуть не можешь?

Я задумалась, пытаясь припомнить всё и упорядочить.

- Да, нет. В выходные я засыпаю очень быстро и в среду тоже, а в понедельник всегда очень трудно просыпаться.

- Вот видишь. Значит, это всё-таки из-за боязни оставаться вечерами одной, ты плохо засыпаешь.

- Ну, да! А чего ж я тогда по пятницам спать не могу? Папа же по пятницам дома.

Маня резко повернула голову в мою сторону и моментально отвела взгляд, внезапно выдавив из себя смех.

- Получается, что тебе спокойно, только когда мама дома, а папа такого спокойствия не внушает.

- Это почему же? – удивление заставило меня замереть на несколько секунд в неподвижности. – Папа, ведь сильнее тебя. И если б я чего-то боялась, то именно с ним должно быть спокойнее.

- Ты так считаешь? – она снова засмеялась, - Ну, что ж тем лучше. С понедельника, он будет вечерами дома.

 

Зайдя в сравнительно новое здание районной поликлиники, мы заняли свободное место у кабинета, к двери которого была прикреплена табличка с длинным и трудно выговариваемым словом: «отоларинголог». Кроме нас там сидел мужчина с перевязанным ухом, долговязый парень, сосредоточенно читающий журнал «Наука и жизнь», и молодая женщина с четырёх-пятилетним мальчишкой, которого тщетно пыталась уговорить, посидеть хоть пару минут спокойно. Не смотря на то, что у нас был талончик с точным указанием времени, ждать пришлось больше часа.

- Ну и что вас ко мне привело, - спросил уставшим голосом седоволосый врач.

Я выразительно посмотрела на Маню. Справку, которую надо было отдать на подпись, перед уходом она положила себе в сумку.

- Знаете, доктор, - громко заговорила мать, будто объясняла новый материал у доски, - гной у неё из носа течёт.

- Какой гной? – от неожиданности такого заявления я слегка подпрыгнула на стуле.

- Света! Мы же с тобой договорились, - Маня резко направила на меня взгляд своих зелёных глаз, и казалось, что из этих двух болот вот-вот выпрыгнет какой-то дьявол, чтобы меня задушить. Повернувшись к врачу, она заговорила мягко и жалобно, - Понимаете, доктор, боится Вас девочка. Потому и не решается во всём признаться. Еле затащила её сюда.

- Чего это она меня боится, - недовольно проворчал тот, - вроде бы уже не маленькая, должна понимать, что врач не для того, чтобы боль причинить, а для того чтобы от боли избавить.

- Клятва Гиппократа, - с умным видом кивнула Маня.

 

После короткого осмотра, я получила направление на рентген носоглотки. Поведение Мани меня настолько ошарашило, что о справке, которую следовало подписать, я вспомнила уже за пределами кабинета.

- Давай вернёмся, - дёрнула я Маню за рукав, заглядывая ей в сумку.

- Он тебе сейчас не подпишет, - уверенно возразила мать. – Пока мы ему рентгеновский снимок не принесём, не будет он брать на себя такую ответственность.

- А зачем ты ему сказала, что у меня гной, - возмущённо спросила я, направляясь к выходу.

- Потому что я очень волнуюсь. У тебя с детства в этой области сплошные проблемы. Забыла что ли? Вечно ты по болезни пропускаешь уроков больше, чем кто-либо. А врачам, если не сгустить краски и не преувеличить проблему, нет ни до чего дела.

- Но я, ведь в этом году ещё ни разу не простыла...

- Погоди, ещё холода не настали. И потом, к чему этот разговор? Сделаешь снимок, если он покажет, что всё нормально, врач без проблем подпишет тебе справку, ну а если нет – значит, мы вовремя обратились.

 

Маня шла самодовольно улыбаясь. Я плелась рядом, недоумевая, чему это она так внутренне радуется. В воздухе пахло подгнившими осенними листьями. О приближении зимы говорили лишь утренние заморозки, превращающие при помощи туманов обыкновенные деревья в неописуемо красивые узоры. Днём же воздух приятным холодком ласкал не спрятанные под одеждой лицо и руки. Беседовать о чем-нибудь с Маней, не было ни настроения, ни желания, и глубоко вздохнув, глядя себе под ноги, я погрузилась в собственные мысли. Две женщины, что-то оживлённо обсуждающие, заставили мой взгляд оторваться от земли и упереться в их фигурки.

- ... а она оделась, схватила сумку и убежала, - эмоционально закончила свой рассказ та, что была помоложе. Вдруг, также как и я, оторвав взгляд от тротуара, она замедлила шаг, и, уставившись на Маню, почти испуганно произнесла, - вот эта женщина! Я её узнала. Я знала, что, если когда-нибудь тебя, гадину, встречу - обязательно узнаю.

- Кто Вы такая? – Маня тоже замедлила шаг, и её лицо выразило такой испуг, какой я за всю свою жизнь на нём не встречала. – Я Вас не знаю. Я Вас вижу впервые...

- Впервые, говоришь? – в глазах незнакомки блеснул злой огонёк. – Да нет, тварь, это наша с тобой вторая встреча. Забыла, да? Только я тебя, сволочь, никогда не забуду! Ходишь по земле, как будто ничего не произошло, а моей мамочки нет в живых. Это из-за тебя она умерла. Плакала она много, потому и умерла. Из-за тебя твари плакала, - женщина достала из кармана носовой платок и вытерла побежавшие по щекам слёзы, потом, переведя взор с Мани на меня, и как бы только теперь заметив, что я вообще здесь присутствую, негромко продолжила, - а у тебя, оказывается, и дочечка растёт. Вот сейчас возьму и всё ей про её мамочку расскажу. А впрочем, нет. Я подожду, пока она немножко подрастёт и повзрослеет. Раз я тебя на этой улице встретила, значит, где-то поблизости ты тут живёшь. Вы же на этой улице живёте? – обратилась она ко мне, и я утвердительно кивнула.

- Доченька, идём отсюда побыстрее, и не смей с ней разговаривать, - к Мане, казалось, вернулся дар речи, отключённый на некоторое время испугом. – Я понятия не имею, кто Вы такая, но, судя по Вашему поведению, могу смело утверждать, что Вы сумасшедшая!

Схватив меня за руку, Маня почти побежала по направлению к дому, словно нам обоим грозила смертельная опасность.

- Кто эта женщина? - поинтересовалась я, когда шаги наши немного замедлились.

- Сумасшедшая, - переведя дыхание, ответила мать, - мама у неё умерла, так она теперь всех встречных в её смерти обвиняет.

- Так ты её все-таки знаешь?

- Не совсем. Просто слышала от людей, что с ней такое произошло.

 

В пятницу Борис приехал немного раньше обычного, и, обедая вместе с ним, Маня делилась новостями:

- На днях идем мы как-то со Светланой из поликлиники, и дочку Воронина случайно встретили. Она, похоже, совсем умом тронулась. Уставилась в упор на Свету и говорит: «Ты виновна в смерти моей матери». Так я Светланку за руку, и бегом, как говорится, от греха подальше.

Хотелось возразить, что всё было совсем не так, но, опасаясь обвинений в подслушивании, я промолчала. Да, и какая разница, к кому та дама прицепилась. Ведь Маня тоже не имеет никакого отношения к смерти её матери, иначе заявила бы женщина на Маню в милицию и не обедала бы тогда моя мать сейчас за одним столом с моим отцом, а кушала б какую-то тюремную еду. А раз такое не произошло, значит Маня, как и я ни в чём не виновата.

 

XII

 

Из-за рентгена пришлось пропустить первые два урока, а на другой день я спешила домой, чтобы успеть ещё до тренировки забрать результат. Маня ждала меня, казалось, с нетерпением, на лице её не очень чётко вырисовывалась загадочная улыбка.

- Я была сегодня на базаре, и на обратном пути в поликлинику за твоим снимком зашла.

- Ты была на базаре в четверг? – такая новость меня несколько удивила. – Ты же по четвергам уборкой занимаешься.

- Не велика беда – уберу завтра. У меня молоко закончилось. Да и рыба по будням дешевле. А почему ты не спрашиваешь, какой результат?

- Результат чего? - не сразу поняла я.

- Как чего? Рентгена. У тебя, между прочим, гайморит. – Маня глянула на меня так, словно я что-то натворила.

- У меня что?

- Гной в носоглотке скопился. Не хочу тебя пугать, но возможно потребуется операция. Так что, пока придётся твои тренировки, в том числе и сегодняшнюю, в сторону отодвинуть.

- Но, мам, ты же про гной тогда у врача придумала... И почему тебе отдали снимок, если они сказали, что выдача будет с двух часов. А сейчас только без десяти два?

Я была уверенна, что произошла какая-то ошибка, и Мане отдали нечто, не имеющее ко мне никакого отношения.

- Там сегодня раньше выдавать стали. Но очередь была, я тебе скажу, часа полтора ждать пришлось. Ты мне ещё благодарна должна быть, что я тебе время сэкономила.

Зачем мне это сэкономленное время, если на тренировку всё равно не иду, - подумалось мне.

- Надо подойти завтра в рентгенкабинет и разобраться, - решила я, - тут ошибка. Ведь нет у меня никакого гноя. Нет и никогда не было.

- Много ты понимаешь, - недовольно ухмыльнулась Маня, - Если его нет снаружи, ещё не значит, что он не скопился внутри. И завтра мы пойдём не в рентгенкабинет, а к врачу – пусть он и разбирается.

 

Врач долго рассматривал снимок, потом несколько раз прочитал прилагаемое к нему заключение, после чего спросил у медсестры:

- Случайно не знаешь, чья это подпись?

- Нет, - пожала плечами та, - но печать стоит, значит, всё правильно.

- Да. Пожалуй, ты права. И хотя я, лично, на снимке никакого гайморита не вижу, раз рентгенолог написал, мы должны проверить.

- Так может там ошибка, - высказала свою точку зрения я.

- Доченька ты не должна бояться, - негромко провизжала, сидевшая в углу Маня, - если бы было что-то серьёзное, тебя бы тогда положили в больницу.

Этот её голос неприятно передёрнул всё моё тело намного сильнее, чем появившийся в руках медсестры шприц. Я подумала, что если б Мани по близости не было, мне было бы гораздо легче.

- Мама права, - проворчал врач, - бояться здесь нечего, а вот разговаривать не надо. Ты должна молчать и немножко потерпеть.

После неприятной и болезненной, но к счастью очень короткой процедуры, выяснилось, что всё-таки никакого гайморита у меня нет. Однако справку врач не подписал.

- Поговорим, когда придёте ко мне на контрольный приём через пару дней, - пообещал он.

 

Я шла домой, вяло переставляя ноги, отстав от Мани на несколько шагов. Её присутствие рядом, также как и в кабинете врача, раздражало настолько, что хотелось развернуться и бежать в другую сторону. Но почему так? – задавала я себе вопрос. Из всего мною прочитанного и услышанного, следовало, что так быть не должно: книги и люди утверждали, что мама – самый близкий человек, способный унять любую боль, развеять любую печаль. Однако местный наркоз отходил, и ноющая боль нарастала, а вместе с ней нарастало нежелание видеть Маню. На глаза навернулись слёзы.

В небе раздалось переливистое курлыканье. Я подняла голову и увидела на фоне белых кучерявых облаков красиво плывущую цифру «1».

- Как поздно в этом году улетают журавли, - тоном знатока произнесла Маня, глядя ввысь и примостив у бровей свою ладонь. От её голоса, непонятно почему, по всему моему телу побежали мурашки, и, застывшие до сих пор в глазах слёзы, молча потекли по щекам. – Ты плачешь? – удивилась мать.

- Журавлей жалко. Ведь не все из них до места долетят, некоторые в пути погибнут, - сказала я и быстрыми шагами направилась вперёд, боясь, что мать вот-вот меня настигнет.

- Надо же. Ты никогда раньше не была такой сентиментальной, - раздалось у меня за спиной.

 

Дома, забившись в угол, я долго почти беззвучно плакала, однако из-за чего, не могла в тот момент ответить даже себе самой. Злость на мать сменялась недовольством собой. Почти все подруги рассказывали, как они порой ссорятся со своими мамами, иногда жаловались, что нет взаимопонимания, но каждая из них утверждала - когда плохо, хочется, чтобы рядом была только она. Почему же у меня всё наоборот: когда дела идут нормально, мне присутствие Мани и приятно, и интересно, но если больно или обидно – я готова рядом с собой видеть кого угодно, кроме неё. Что-то меня всё-таки от других отличает, думала я, прислушиваясь к звукам на веранде и своему внутреннему голосу, который, в случае появления Мани в моей комнате, мог вырваться наружу в виде признания в ненависти и потока проклятий. Но увлечённая приготовлением обеда, мать, казалось, напрочь забыла о моём существовании.

 

Лишь спустя несколько часов в голове моей кое-что упорядочилось, и мысли теперь подталкивали на откровенную беседу.

- Ведь ты была не права, - начала я разговор. – Нельзя для врачей придумывать болезни. Не надо было говорить, что у меня гной. Если б ты этого не сказала...

Мне казалось, что я говорю спокойно, даже слишком тихо, но Маня оборвала мою речь своим визгливым криком, словно на неё повысили голос.

- Ты ещё будешь меня учить, как себя с врачами вести? Да, кто ты такая, что б мне указывать?

- Но, это касается меня. Это мне пришлось сегодня терпеть боль, потому что ты придумала какую-то болезнь. Когда сама идёшь к врачу, можешь говорить ему о себе всё что угодно, а вот насчёт меня...

- Да, как же ты, дурочка, не понимаешь, что мне твоё здоровье дороже своего? – Мать попыталась перейти на более ласковый тон, - Я ж ночи не сплю, всё о тебе думаю. И ничего страшного сегодня не случилось. Подумаешь, немножко пришлось потерпеть. Я, когда тебя рожала, и не то терпела.

- Но после этого на свет появилась я. А ради чего...

- Ну, надо же было убедиться, что ничего серьёзного там нет. Я, ведь действительно думала, у тебя гайморит. Слава Богу, мои опасения были напрасны.

- А то, что у меня сейчас будет приступ аппендицита, опасений нет? – не дав Мане возможность снова меня оборвать, я заговорила громко и быстро, с трудом переводя дыхание. - Может, вызовешь на всякий случай «скорую»? А может быть с твоей точки зрения у меня язва желудка, так пускай ещё и туда заглянут? Но я человек, а не машинка, с которой в детстве играл Эдик и разбирал её на части, когда хотел узнать, что там внутри!

- Не кипятись, - фыркнула Маня. – Я твоя мать, и я за твоё здоровье отвечаю. Если посчитаю нужным, то и к любому другому врачу тебя отведу.

- Не отведёшь! – вырвался из меня крик. – Не отведёшь, потому что ни к кому больше с тобой не пойду! А если мне понадобится какой-нибудь врач, так я и сама туда дорогу знаю.

Не дожидаясь Маниного ответа и комментарий, я, развернувшись, направилась к себе в комнату.

- Дюже гордая и самостоятельная стала, как я посмотрю. Ещё попросишь меня сходить с тобой, а я тебе этот наш разговор припомню, - раздалось мне вслед.

Не попрошу, - мысленно возразила я и тут же представила себе картину, как корчусь от боли, а Маня стоит рядом и ухмыляется. Что ж, в таком случае обращусь к тёте Лиде или к Нюрке, а то и вообще выползу на улицу, упаду там – кто-нибудь да подберёт. Мне вспомнились добрые глаза полузнакомой женщины, готовой прийти мне на помощь, когда я возвращалась домой с головной болью.

 

В субботу между родителями разгорелся скандал. Возвращаясь из школы, я это поняла ещё во дворе, несмотря но то, что входная дверь была прикрыта.

- Долго ещё меня в городе рогоносцем будут звать? – донеслось до крыльца, и я в нерешительности остановилась. – Теперь ваше излюбленное место его кабинет? Вот, оказывается, зачем ты в поликлинику ходишь!

- Идиот! Ты, как базарная баба, сплетни по всему городу собираешь, а потом я же ещё и виновата, – это визгливое возражение слышно было уже не только на крыльце, но и за его пределами, - Я зашла в поликлинику, чтобы забрать Светин снимок. Но было ещё рано, и Коля договорился с рентгенологом, чтобы тот отдал мне пораньше. Я же ждала его в это время в кабинете. Ты бы лучше задумался о том, что у твоей дочери гайморит...

Нет, ну это было уже слишком! Нервно открыв дверь, не сдерживая чувств, я в сердцах выкрикнула:

- Нет у меня никакого гайморита! Даже врач это подтвердил! И хватит уже говорить то, чего никогда в жизни не было.

Не глядя на родителей, я направилась к себе в комнату и присела на стул в ожидании, что они прибегут ко мне следом с обвинениями в подслушивании, встревании в разговор взрослых и грубом тоне. Однако на веранде некоторое время стояла абсолютная тишина, потом Маня продолжила, словно моего появления там и не было.

- Между прочим, Коля мне рассказал, что твоя ненаглядная тётя Белла выселила его во времянку, и они вместе больше не живут. Не могли же мы эти семейные дела в коридоре обсуждать, когда все там, сидя у кабинетов, уши поразвесили.

- А ему, во что бы то ни стало, нужно было всю эту внутрисемейную грязь тебе вываливать. И ты не нашла ничего более лучшего, как ковыряться в чужом грязном белье, да ещё и уединившись в его кабинете, давая тем самым повод для сплетен.

Дальнейший разговор был уже не интересен. В голове моей сидел рассказ Мани о том, как она забирала снимок. Мне-то историю эту мать изложила совсем по-другому. Немного поломав голову над тем, чему же верить, я начала медленно переодеваться, отбросив мысли на эту тему в сторону. Всё что произошло, никогда больше не повториться, потому что я больше никогда не позволю ей придумывать мне какие-нибудь болячки.

 

Однако на контрольный приём к врачу Маня всё-таки увязалась за мной, уверив, что это в последний раз. Осмотр длился не долго, но когда я протянула анкету, врач, почему-то оглянулся на мать. Та сделала ему какие-то непонятные знаки, какие делала порой отцу за моей спиной, и я получила ответ:

- Дополнительными занятиями спортом могут заниматься только абсолютно здоровые дети. А если есть склонность к простудным заболеваниям, то бег в больших количествах противопоказан, потому что это лишняя нагрузка на дыхательные органы, которые и так еле-еле со своими обязанностями справляются.

 

XIII

 

Воскресным утром меня разбудил громкий монолог, который оповещал, что Маня уже вернулась с базара.

- Но это бесчеловечно! – разливалось по всему дому. – Какое её дело, чем он там во времянке занимался! Она сама его туда выселила, вот он с горя порой и выпивал. Могла бы в конце-концов привлечь его к амбулаторному лечению, так нет же – упекла в Краснодар, в больницу закрытого типа, да ещё и по полной программе. Тоже мне алкоголика нашла.

- А кто же он, по-твоему? Пьяница? – в голосе Бориса слышалась злая усмешка.

- Да такими алкоголиками, как он, наш Крымск переполнен! – чувствовалось, что Маня в гневе. – Что ж теперь всех в наркодиспансер закрытого типа помещать?

- Было бы не плохо.

- Да она просто своим служебным положением злоупотребила! Накопились обиды – вот и свела с ним счёты. Судить за такие дела надо! - Маня настолько ушла в собственные возмущения, что даже не ответила на моё «Доброе утро».

- Если бы он не пил, у неё б такой возможности не было. Или ты хочешь сказать, что его трезвого забрали? – раздалось у меня за спиной, когда я шла умываться.

Странно всё это, - рассуждала я, чистя зубы. Когда Маня придумала мне какой-то гайморит и насильно притащила к врачу, в результате чего мне запретили занятия спортом – с её точки зрения - это забота о моём здоровье. А вот если Белла Наумовна, между прочим врач, настояла на том, чтобы Колю положили в больницу, так это уже преступление. Но если Коля здоров, его обследуют и очень быстро отпустят. И чего Маня так сердится? Просто не понятно.

 

Колю быстро не отпустили, и родители после долгих споров и громких разговоров сообщили мне, что им по делам надо съездить в Краснодар. Однако, по-моему, даже соседи знали – они ездили проведывать Колю. Вернулись уставшие, молчаливые. Лишь перед сном Маня произнесла обиженно и категорично:

- Ну, согласись: может, он и злоупотреблял, но всё-таки не настолько, чтобы подвергать его гипнозу.

В ответ на её изречение повисло долгое молчание, потом раздался храп.

 

С одной стороны то, что Коля находится где-то далеко, не представляя для меня никакой опасности, успокаивало. Но он был жив, и во мне сидело настороженное любопытство, как долго будут его в той больнице держать.

- Мам, мы Новый год одни встречать будем? - решила я навести справки издалека.

- А с кем мы, по-твоему, должны встречать Новый год? – не глядя на меня и колдуя над кастрюлями, мать ответила вопросом на вопрос.

- Ну, не знаю. С Беллой Наумовной и дядей Колей, например.

- Белла Наумовна болеет.

Резкий голос и, сверкнувшие на меня злые болотные искры глаз, вызвали некоторое замешательство. Кроме того, странным показалось, что у Беллы Наумовны проблемы со здоровьем, а в больнице лежит Коля.

- Болеет? Чем? – тихо спросила я, прикидывая, как бы побыстрее закончить разговор.

- Вчера, вот, поднялась в вашу учительскую, да заглянула в журнал. Хотелось узнать, что там у тебя творится, - раздалось вместо ответа, и последовали нравоучения, о том, что я стала учиться хуже, и если дело так дальше пойдёт, то окончу школу c одними тройками.

В детской я позволила себе радостно вздохнуть и, разложив на столе учебники, спокойно принялась за уроки: судя по всему, Колю к Новому Году из больницы выписывать не собираются. Тут же вспомнилось, что Алла Александровна несколько дней назад раздала всем задание домашней олимпиады, и завтра последний день, когда можно работы отдать. На решение задач у меня ушло чуть больше часа, но потом ещё долго пришлось ломать голову, как лучше всё это оформить. Несколько раз возникала мысль, посоветоваться с Маней, но предшествующий разговор всё-таки останавливал.

 

За три дня до каникул, Маня, вернувшись с работы, сообщила, что по итогам домашней олимпиады, я заняла первое место.

- Но почему ты мне ничего не сказала? Почему я о той олимпиаде не знала ни сном, ни духом? – недовольно ворчала она.

- Это было домашнее задание, я же не докладываю тебе каждый день, что нам задали, - пыталась оправдываться я.

- Очень плохо. Докладывала бы, так меньше бы четвёрок да трояков против твоей фамилии в журнале красовалось бы.

Мне хотелось возразить, что Маня сама не очень-то интересуется моими домашними заданиями, а трояков у меня в журнале нет вообще, но Борис вдруг засмеялся и, встав из-за стола, направился в спальню.

- Нет, ну ты пойми, - Маня проследовала вслед за мужем, - меня сегодня учителя дневной школы поздравляли, а я, как тот баран, стояла и не могла понять, о чём идёт речь. А потом они же и не верили, что я Светину работу в глаза не видела. Дурацкое какое-то положение получилось.

 

На другой день Алла Александровна, подтвердила, что мне досталось первое место.

- А Гринько? – удивилась я, потому что считала этого мальчишку самым умным в нашей школе.

- Гринько второе, - ответила учительница. – Пойдёте вместе с ним на районную олимпиаду, она шестого января в первой школе состоится. Но ты приходи ко мне домой второго января, я тебя немного подготовлю. Запиши мой адрес.

Только этого не хватало, - пронеслось в моей голове, и вспомнился Митька Багосьян, который ходил к Алле Александровне домой все осенние каникулы, чтобы не иметь в четверти двойку. Что я, двоечница какая-то? Кроме того, перспектива оставаться один на один с чужим взрослым человеком, пусть даже учительницей, меня не прельщала. Одна только мысль об этом почему-то вызывала неприятные ощущения и непонятный внутренний страх. Но адрес я послушно записала и кивком головы обещала прийти.

 

За обедом Маня рассказывала, как встретила маму Лёни Гринько, с которой была хорошо знакома, и та поделилась, что Лёня готовится к районной олимпиаде с Василием Борисовичем – лучшим математиком нашей школы.

- Но тебя и я подготовить смогу, - уверенно заявила она, - ты только попроси у вашей Аллы Александровны тот сборник с задачами Всесоюзной олимпиады.

- Хорошо, - кивнула я и поспешила обед закончить.

Ситуация виделась мне не очень-то привлекательной. Если попрошу у учительницы сборник задач, та сразу же поймёт, что я к ней приходить не собираюсь и может обидеться. Если же признаться Мане, что Алла Александровна изъявила желание со мной заниматься, то мать заставит меня ходить на эти занятия, чего делать совершено не хотелось. Придя на другой день из школы, я решила соврать, будто о задачнике спросить, просто забыла. Маня долго возмущалась и пригрозила: если и назавтра без него приду, отправит меня по возвращении снова в школу. Однако следующий день был последним перед каникулами, и я смело окунулась в дальнейшее враньё:

- В конце урока попросила, и она сказала: «Хорошо». А когда после всех уроков подошла к учительской, оказалось, что она уже ушла домой.

Маня недовольно фыркнула, но меня оставила в покое.

 

Эдька Новый год встречал в Харькове, а нас осчастливил своим приездом спустя неделю. Сдав какие-то экзамены «автоматом», а что-то досрочно, он обеспечил себе каникулы на месяц, вместо предполагаемых двух недель.

Об олимпиаде, мать вспомнила лишь накануне, да и то, после того, как я в её присутствии поинтересовалась у Эдьки, что необходимо взять с собой.

- Ты же не готовилась, - недовольно проворчала она.

- Как можно готовиться к олимпиаде? - удивилась я, не привыкшая готовиться по математике даже к контрольной.

- Но ты не решишь там ни одной задачи, - продолжала выражать своё недовольство мать.

- Ну и что? Меня, что, за это повешают?

- Надо говорить не «повешают», а «повесят». - Маня криво усмехнулась и, повернувшись к Эдьке, добавила, - честолюбия - ни на грош. Какие же вы всё-таки разные. Помнишь, как ты на Краевой даже шоколад есть не мог.

- А нам шоколад давать будут? – поинтересовалась я, прикидывая, что лучше: съесть его там на месте или притащить домой, в благодарность Эдьке за «Взлётные» конфеты, которые любила гораздо больше шоколада.

- Сомневаюсь, - ответил мне брат. – То была краевая олимпиада, но пятиклассников, по-моему, туда не посылают.

 

Наутро выпал снег. Я шла по направлению к первой школе, наслаждаясь приятным поскрипыванием под ногами. Может не стоит идти на ту олимпиаду, лучше - прогуляться по парку, а потом сказать, что опоздала, и меня не пустили? – посетили мою голову озорные мысли. Вспомнив, что и так придётся перед Аллой Александровной извиняться за то, что к ней не пришла, я эти мысли отбросила.

Задание состояло из пяти задач. Три из них не представляли особой трудности - нечто подобное я решала на уроках Аллы Александровны, которая очень часто давала мне задачи не из учебника. Над другими двумя пришлось долго потеть, и моя работа легла на учительский стол в числе последних.

 

Дома я застала Маню за стиркой.

- Ну, что, хоть одну задачу сделала? - спросила она, не отрывая взгляд от своего занятия.

- Почему одну? – удивилась я. – Там их пять было.

- И ты все пять решила?

- Ну, да. Только не знаю правильно ли.

- Пошли-ка в дом, - Маня, вытерев руки о небольшое полотенце, стирку бросила.

После недолгой беседы выяснилось, что все пять задач решены верно.

- В последних двух у меня нет объяснений, потому что времени не было. Все, кроме меня, в конце уже ушли, - решила я заранее предупредить Маню.

- Ты и так молодец, - неожиданно похвалила она меня, - я бы в четвёртой задаче не додумалась так сделать.

Это Манино утверждение показалось смешным. В моём сознании никак не укладывалось, что мать может до чего-то в этой жизни не додуматься. В то же время от того, что она была мною довольна и от её похвалы, тепло самодовольства приятно растекалось по всему телу.

 

За день до начала нового полугодия Маня, придя с работы, объявила, что результаты олимпиады уже известны. Набрав семнадцать баллов, я заняла второе место. Гринько, со своими двадцатью двумя – первое. За такой большой отрыв мне стало стыдно, и я с испугом подумала, что же скажет Алла Александровна, и какую причину того, что я к ней не явилась лучше выбрать: заболела или забыла? Но учительница меня только поздравила, и, как ни в чём не бывало, начала урок. Её отношение ко мне не изменилось, и она по-прежнему загружала меня интересными, не стандартными задачами.

 

Наступили «февральские окна». Температура воздуха прогревалась до двадцати градусов, по-весеннему задорно щебетали птички. На Манино предложение, сходить с ней в город, я откликнулась с радостью.

- Зайдём сначала в универмаг, посмотрим, что там интересного, - предложила мать, - а потом купим хлеб и сахар, да пойдём домой.

Интересной в универмаге оказалась большая очередь за клетчатыми фланелевыми рубашками.

- Надо же, и размеры все есть, - обрадовалась Маня. – Давай постоим, будет что Эдику и папе на Двадцать третье февраля подарить.

- А Эдик, что, на Двадцать третье снова приедет? – поинтересовалась я.

- Нет, - мать грустно улыбнулась, - но ему можно посылку послать. Если завтра отправить, как раз к двадцать третьему получит.

Поначалу мы стояли молча, потом Маня вступила в разговоры с соседями по очереди, потом снова стояли молча, и наконец, я сосчитала, что впереди нас - всего лишь семь человек.

- Боже! Снова вижу эту женщину, - раздалось у меня над головой. Подняв глаза, я узнала даму, однажды встретившуюся нам с Маней на нашей улице. – Интересно, как же тебя зовут, дрянь ты эдакая! Да, ты опять с дочкой! Ну-ка скажи-ка мне девочка, как твою маму зовут? - обратилась она ко мне.

Я уже открыла рот, чтобы ответить той несчастной на её, как мне казалось, безобидный вопрос, но Маня, схватив меня за руку, потащила прочь.

- Граждане, эта женщина разрушила нашу семью. Может кто-нибудь знает, как её зовут? – доносилось нам вслед.

- Ненормальная – она и есть ненормальная, - раздражённо произнесла Маня и решительными быстрыми шагами направилась домой.

- Мам, а рубашки? – удивлённо поинтересовалась я.

- Что-нибудь другое подарим.

- А хлеб и сахар?

- На сегодня хватит, а завтра я на комбинате куплю.

Мысленно прокрутив в голове случившееся, я снова обратилась к Мане:

- Мам, а почему эта женщина именно к нам прицепилась? Ведь столько людей в очереди стояло...

- На то она и сумасшедшая, чтобы её поведение нормальным людям не понятно было, - почти не открывая рта, ответила мне мать.

 

XIV

 

Из-за болезни учительницы уроков труда не было, и нас отпустили пораньше. Матери дома не оказалось, на столе валялась записка с требованием разогреть себе на обед борщ. Меня всегда удивляли такие записки. Заглянуть в холодильник и посмотреть, что там имеется, я могла бы додуматься и без них. С другой стороны они мне нравились, потому что обещали приятное одиночество в течение нескольких часов. Непонятная ноющая боль внизу живота заставила меня, несмотря на отсутствие Мани, занять неподвижное положение на диване. Мочевой пузырь, наверное, простудила, - подумалось мне, так как беспокоившее место находилось значительно ниже желудка. Мысль о том, что придётся обращаться к врачу, напугала, и я решила от матери эту боль утаить, однако спустя некоторое время молила Бога о быстрейшем её возвращении, поскольку мне становилось всё хуже и хуже.

 

Выспросив подробно о характере боли, Маня понимающе кивнула:

- Это у тебя месячные должны сегодня начаться. Иди-ка ты, ложись лучше в постель.

Я последовала совету, но вскоре боль достигла такой силы, что просто лежать было уже невозможно. Казалось кто-то, наматывая мои внутренности на руку, пытался вытащить их наружу, вывернув меня при этом на изнанку. Я каталась по кровати, сучила ногами, стонала, вставала и снова ложилась. Время от времени в детскую заглядывала Маня с вопросом: «Ну, как твои дела?» От её появления, а особенно от голоса боль почему-то усиливалась и я, не выдержав, попросила:

- Уйди и оставь меня в покое.

- Как ты можешь мне такое говорить? – возмутилась она. – Ведь я же мама. У меня там из рук всё валится, я места себе не нахожу - так за тебя переживаю, а ты меня гонишь.

Не имея сил что-либо объяснять, я отвернулась к стенке и услышала удаляющиеся шаги матери, потом её плач. Обиделась, - решила я. Боль на некоторое время отступила, и, прислушиваясь к всхлипам матери, я впервые задумалась об её эгоизме: мне так плохо, а она ничего не делает и только демонстрирует мне свои обиды.

 

Лишь к середине ночи всё прекратилось, и наутро мать посоветовала в школу не ходить, а отдохнуть дома.

- Мам, помнишь, когда у меня голова сильно болела, ко мне скорая...

- К чему ты это? – Маня не дала мне договорить.

- Тогда врач сказала, что если больше месяца ничего нет, нужно обратиться к специалисту. Ты знаешь к какому специалисту обращаться нужно?

- То была не врач, а фельдшер, причём бестолковая. Она сказала, что вот-вот начаться должны, а времени, видишь, сколько прошло.

- Это ты сказала, - попробовала я напомнить Мане ход событий.

- Что я сказала? Что я могла сказать? – громко и агрессивно заговорила она, снова не дав мне возможности высказаться. - Я, что, врач что ли? Вот выйдешь замуж, тогда можно будет и к гинекологу обратиться, а пока ты ещё девочка, никто ничем тебе помочь не сможет. Все девочки во время месячных мучаются.

- Все-е? – удивилась я, готовая признаться о разговоре с Люськой, но Маня опять не захотела меня слушать.

- Ну, не все, однако многие. У меня, к примеру, всегда сумасшедшие боли были. Помню, мама моя к аптекарю бегала, так он ей пару капель опиума дал.

Внутри меня зародился и просился наружу вопрос, почему вместо того чтобы пойти в аптеку мать сидела и рыдала, но не успела я раскрыть рот, как снова нахлынул поток её рассуждений:

- Эту проблему ты от меня унаследовала. Что ж поделаешь? Нет – что б что-то хорошее перенять: красоту, например, - я внимательно на неё посмотрела, задумавшись, что бы из этой внешности мне хотелось иметь. Перехватив мой взгляд и, казалось, прочитав мысли, Маня пояснила, - ты на меня теперешнюю не смотри. Это я, как за папу твоего замуж вышла, сильно сдала, а в молодости, знаешь, какой красавицей была... Один цвет лица чего стоил. А у тебя, - она скорчила сочувствующую рожу, - вон по всему телу прыщи пошли, да и без них...

Не договорив, она вышла во двор, а я усердно отгоняла мысли о том, что через месяц всё это может опять повториться.

 

Дни становились длиннее и, сделав уроки, я иногда уходила к Вале или проводила время с Галей. Однако у Вали по прежнему два раза в неделю были тренировки, а Галя зачастую пропадала у кого-нибудь из своих одноклассников. В таком случае мне ничего не оставалось, как довольствоваться компанией Бориса. В один из подобных вечеров, когда я, сквозь повисшую в его руках и разделяющую нас газету, сидя с ним за обеденным столом, рассказывала последние новости, он вдруг, отодвинув от своего лица шуршащие листы, спросил:

- Ну, а дядя Коля к тебе больше не приходит?

- Дя-дя Ко-ля? – от моего удивления слова выползали нараспев. – Он же где-то в больнице.

Потеряв бдительность, я выдала свою осведомлённость о том, что родители почему-то от меня скрывали, однако Борис не придал этому никакого значения и продолжил:

- Знаю, что в больнице. Но мало ли... Вдруг он оттуда, из больницы, к тебе является?

- А ему можно из больницы уходить? – мне вдруг стало страшно.

- Вообще-то нет, - Борис недовольно усмехнулся, - Но, может быть, ты хочешь, чтобы он к тебе приходил...

- Да, я твоего Колю терпеть не могу! – недоумение, возмущение и тревога смешались во мне в одно целое - Я боюсь и ненавижу, когда он сюда приходит!

- Так всё-таки приходит? – отец смотрел на меня осуждающе.

- Я его видела последний раз, когда мама ему деньги давала, - в ответ на взгляд, мой голос автоматически принял оправдательные нотки.

- Теперь, что, уже мама ему деньги даёт? – выражение лица стало скептическим.

Понимая, что он мне не верит, я уточнила:

- Он у неё занял, потому что ему надо было рано утром что-то купить.

- Так он, что, вечером сюда приходил? И поздно? Давно? – усмешка напрочь покинула его лицо.

- Давно. Наверное, полгода назад. Ты тогда ещё в Краснодаре работал. И поздно. Я уже чуть не уснула.

- Что значит, чуть не уснула?

- Ну, я специально не спала, потому что мама, говорила, что мне всё снится.

Видя в глазах отца некоторый интерес, я рассказала ему обо всех визитах Коли, включая и беседу Мани с Беллой Наумовной.

- А тогда он тоже за деньгами приходил? – Борис смотрел сквозь меня куда-то вдаль.

- Откуда я знаю? Говорю же тебе, один раз слышала только то, что он пришёл, другой раз – как он ушёл...

- Ну, и как ты думаешь, много она ему денег заняла? – снова на лицо набежала скептическая улыбка.

- Думаю, что много, потому, что она их взяла не из шифоньера, а из матраца?

- Откуда?!

- Ну, под матрацем, или где вы там деньги храните – не знаю. Но кровать скрипела долго, пока она их доставала.

Лицо Бориса стало землисто-серого цвета, и, не допив чай, нервно отодвинув чашку, он пошёл спать, даже не посмотрев телевизор.

 

Этот бестолковый разговор уже поутру был мной почти забыт, но, спустя несколько дней, Маня встретила меня из школы с гневным лицом. Даже волосы её, казалось, излучали искры зла и недовольства.

- Ты зачем папе рассказала, как дядя Коля ко мне за деньгами приходил?! Ещё когда это было, а ты всё никак не успокоишься. В конце-концов тебе должно быть стыдно, докладывать ему каждый мой шаг! Может, будешь ещё следить, сколько раз я в туалет хожу?

- А что такого я сказала? Он же вернул тебе деньги. И потом, ты не предупреждала, что это секрет, - искренне удивилась я.

- Уже большая. Сама должна знать, что нечего рассказывать то, о чём тебя не спрашивают.

- Но, он же спрашивал...

- Что он у тебя спрашивал? Зачем? – Маня злилась так, что все предметы не ставила на стол, а швыряла.

- Откуда я знаю, зачем? Кушал и читал в это время газету, а потом вдруг про дядю Колю стал расспрашивать.

После этих моих слов в комнате наступила тишина. Мимика Маниного лица была очень подвижной, но вслух она произнесла только короткое:

- Хорошо, иди.

 

Все эти, казалось бы, ничего не значащие разговоры, сопровождающиеся повышенной нервозностью каждого из родителей, давили удручающе. Быстро сделав уроки, я ушла к Вале, радуясь отсутствию у неё в этот день тренировок. Вернулась, когда уже стемнело, в надежде, что, Борис уляжется спать пораньше, однако он не спал и даже не лежал на диване. Его облик красовался посреди кухни, и как только я переступила порог, на меня обрушился громкий шквал возмущений:

- Где ты ходишь?!! Почему тебя не было дома?!!

Мой взгляд испуганно впился в часы: может быть у Вали они остановились и уже времени около одиннадцати, раз Борис так орёт. Но стрелки показывали всего лишь половину восьмого.

- У Вали я была. А что случилось?

- Что случилось?!! Ты ещё спрашиваешь? – Борис не собирался снижать тон, - Ты специально попозже пришла! Чтобы со мной не видеться? Знаешь, значит, что виновата! Боялась мне в глаза посмотреть?

Оторвав взгляд от часов, я направила его на лицо Бориса. Когда-то давно оно мне казалось родным и красивым. Теперь же, искажённое злостью – виделось уродливым.

- Ты сам каждый вечер уходишь и не хочешь со мной разговаривать, - к моему недоумению добавилась обида.

- А теперь мне на тебя ещё и смотреть противно!

Чтобы избавить его от неприятных ощущений, я направилась в детскую.

- Куда пошла? - Остановил он меня, - Ты мне ничего не хочешь сказать?

Попытка заглянуть Борису в глаза и прочесть там, чего он добивается, оказалась тщетной. Упрекающий в том, что мне должно быть стыдно, вдруг сам отвёл взгляд.

- Мне мама всё про тебя рассказала, - обращение было скорее к стенке, чем ко мне. - Так это у тебя, оказывается, скрипела кровать. Она тебя отругала, а ты за это на неё гадости говоришь?!!

Ничего не понимая, я всё-таки постаралась уловить хоть какой-то смысл услышанного. У меня скрипела кровать? Однако она, пожалуй, всегда скрипит в те дни, когда уснуть долго не могу.

- И мама меня за это не ругала, - сказала я вслух.

- Очень плохо, что не ругала. Тебе ещё и по рукам надо было надавать.

А при чём здесь руки? И какие такие гадости я говорила? Но спросить это мне не удалось, потому что, хлопнув дверью, Борис ушёл в спальню.

 

Из школы я возвращалась почти бегом с искренним желанием застать мать дома. Может, она объяснит, чего Борис хочет?

- Вот идиот! – Фыркнула Маня, усмехнувшись. - Не обращай на него внимание. Меня всю жизнь к каждому столбу ревновал, теперь и до тебя добрался.

Борис меня ревнует? Но к кому и в связи с чем? Нет, Маня наверное, что-то из моего рассказа не так поняла.

- Чего это он должен меня ревновать? Насчёт тебя – это понятно. Он не хочет, чтобы на его месте оказался другой муж. Но другого отца я же себе искать не буду. Это просто невозможно, - озвучила я свои мысли.

- Да, не в этом дело, - Манин голос стал мягким, почти ласковым, - Ты уже выросла, почти оформилась, скоро мальчики на тебя поглядывать будут...

- А я в чём здесь виновата? Чё он на меня вчера орал? Ведь пока ещё никто не поглядывает. Я у Вали всё время была...

- Да-да. Я-то тебя прекрасно понимаю, но отец твой, честно говоря, плохого о тебе мнения.

- Почему? Что я такого сделала?

- Да так, - она выдержала долгую паузу, напустив на лицо какую-то многозначительность, потом продолжила, - летом однажды голая на диване спала.

Не поняв, что именно Маня имеет ввиду, я внутренне возмутилась, не находя ничего страшного, если человек спит голый, тем более летом.

- А, может, мне жарко было? Ты, вон, тоже летом под простынкой без ночной рубашки спишь.

- То ночью, а это случилось днём. Знаешь, девочке в твоём возрасте должно быть стыдно лежать голой, даже летом. И вообще, какое-то время надо, чтобы ты вечерами дома сидела. Будешь подавать ужин, со стола за ним убирать. Думаю, он, глядя на это, успокоится.

Видя всю нелепость упрёков и обвинений, я всё-таки решила на следующий день никуда не уходить. Борису старалась угодить во всём: подавала, убирала, заглядывала в лицо, а в четверть десятого, чтобы стать в его глазах совсем хорошей, сообщила:

- Я, наверное, уже спать пойду.

- Что?! - он уставился на меня так, словно я стояла полностью раздетая в окружении огромной толпы людей, - В девять часов спать? И что ты там, в постели, собираешься делать? Я чувствую, что тебя пора уже за это отлупить.

Полная непонимания, отчаяния, обиды и страха я разревелась.

- Плачешь? – спросил он снисходительно, однако презрение в его глазах не исчезло, - Это хорошо, что ты плачешь. Так вот, что я тебе скажу: возьми себя в руки и прекрати ты этим делом заниматься. Спать в постели надо! Тогда и дядя Коля являться не будет.

 

Не имея больше сил анализировать, рыдая, я ушла к себе в детскую, дождалась, с точностью до секунды, десяти часов и улеглась. Когда в спальне погас свет, попробовала в своей голове собрать всё в кучу: «пора отлупить», «прекрати этим делом заниматься», «Коля являться не будет». Снова вспомнилось, как Эдик «просто так» бил меня до синяков, но на этот раз казалось, что родители тогда всему этому даже радовались. Отец ушёл спать, лишь после того как я расплакалась... И меня вдруг осенило, о каком случае «голая на диване» говорила Маня... Ужас и паника охватили всё моё тело, мозг, мысли...

Мать сказала, что я уже выросла. Вот, оказывается, почему Коля так зверски со мной поступил. И чем старше я буду, тем страшнее издевательства придется мне терпеть. Но я так не хочу! Я хочу жить, как все другие дети... или не жить вообще. Стало вдруг обидно, что пару месяцев назад я не выпрыгнула из окна. Сейчас бы меня уже никто ни в чём не обвинял, потому что меня бы уже не было, а красовалась бы где-то на кладбище небольшая могилка. Но, ничего – завтра суббота и можно будет попробовать…

 

По дороге в школу я размышляла над тем, почему только мне хочется умереть. То, что среди окружающих детей кому-то ещё в голову приходят мысли о самоубийстве – даже представить себе было трудно. Да и мне вся жизнь, протекающая за пределами дома, казалась весьма привлекательной. Может быть, можно жить где-нибудь в другом месте? В интернате, например. Конечно же! И тогда всем будет хорошо. Прокрутив в голове некоторые события, я была уже уверенна, что родители так себя со мной ведут, только потому, что я им мешаю, и моему решению они непременно обрадуются.

 

- Мам, я вот, что хочу тебе предложить, - осторожно начала я разговор, - Если я вас чем-то не устраиваю, если я для вас какая-то не такая, ну, плохая или ещё там чё, то давайте, вы меня просто отдадите в интернат. Захотите, будите в гости приходить, ну, а не захотите – можно и не приходить.