Белокрылыми странными птицами

Островками забытой мечты

Плывут по небу Псковские звонницы

Не касаясь земной суеты

Перезвоны небесной капелью

Иногда нам о счастье поют

Что бы мы о земном не жалели

В край заоблачный, горний зовут…

 

О ПСКОВСКОМ ХРАМОВОМ ЗОДЧЕСТВЕ.

Записки эстетствующего дилетанта.

 

При всем желании, избавиться от субъективизма, (даже если мы являемся законченными эстетами), нам, безусловно, не все равно, например, на каком фоне фотографировать понравившуюся нам веточку – на фоне ли стены пивного бара, крошащегося бетона умирающего завода или на фоне церковной стены, хотя порой мизансцена выглядят, достаточно, похоже.

Веточка-то, веточкой, ей, похоже, все равно, где расти, а вот нам антураж, ох как важен, он неизбежно накладывает отпечаток на весь характер восприятия понравившегося нам сюжета…

Как и в любом, современном российском городе, в Пскове - всего достаточно, и пивных баров и откровенных трущоб, и торопливых новостроек, но, к счастью есть еще что-то, что выгодно отличает этот город от многих других российских местечек.

Его всепроникающий средневековый антураж, неповторимая атмосфера взаимосвязи с пластами его богатой и славной истории, чувствующаяся, как ни странно, даже в его самых современных кварталах.

Ничто не передает дух прошедших поколений лучше, чем архитектура, эта макросреда-посредник, между человеком и природой, человеком и временем... Можно провести много часов в музее и библиотеке, кропотливо изучая бытовую среду Прошедшего - артефакты, выкопанные из земли, старинную мебель, произведения искусств, знакомиться со свидетельством летописцев и историков. Получить массу интересной и познавательной информации, эстетических переживаний. Можно...

Но пережить подлинное путешествие во времени, почувствовать себя этаким "скобарем" 16 века, можно только очутившись, например, в один из суетливых обеденных перерывов перед какой-нибудь покосившейся псковской звонницей, ощущая запах Псковского разнотравья, слушая визг пилы рабочего-реставратора, наблюдая как быстрые псковские облака цепляются за церковные маковки, как по шероховатым грубобеленным старинным стенам, проносятся тени от крыльев вездесущих чаек...

Кажется, что сам дух былой Псковской вольницы, ее мастеровых, рыбаков, иноков, купцов, воинов отнюдь, не канул в лету...

Надо поклониться в ножки нашим предкам – они сумели создать на редкость органичные ландшафтно-архитектурные объекты. Даже скорее ландшафтные, чем архитектурные. (Да простят меня за корявую терминологию профессионалы).

Ведь они сложены из местного камня так ладно, так органично, так гениально естественно, будто являются скорее порождением некого ландшафтного скульптора, чем архитектора, и скорее умело, извлечены из цельной каменной породы, чем сложены из отдельных глыб.

В этом, вероятно, причина их невероятной прочности и неподатливости времени. Нет на земле Русской такого места, где бы каток военных и социальных лихолетий не пытался бы с таким усердием стереть с лица земли, разрушить саму память о культурном наследии народа, чем на Псковщине. И нет такого места где, это удалось сделать, в конечном итоге, менее всего. Кажется, что, Кто-то незримый и могущественный, оберегает и хранит Псковскую землю. А сама Псковская земля, ее камни, озера и реки, являются надежным источником и хранилищем некой Силы или Духовного наследия, вновь и вновь вдохновляющей каждое новое поколение.

Кажется, что Псковские средневековые строения, эти истинные кряжистые дети Земли Псковской, все эти выросшие из ее недр каменные храмы, звонницы, амбары и крепостные стены могли появиться только на этой земле, на фоне только этого бескрайнего зелено-голубого ландшафта. По контрасту с гладью Псковского горизонта, глядя на который порой трудно определить, где лесные дали, а где озерные, так естественно они переплетаются друг с другом. С сумраком его лесных чащ и болотистых перелесков.

Псковские храмы – это плоть от плоти Псковской земли, ее ландшафтных, погодных и историко-культурных условий. Крепкий и ароматный местный «дичёк», у которого мало что осталось от приторно-сладкой византийской яблони – прародительницы…

 

НАШИ ХРАМЫ - НАШИ ГОРЫ!

 

По сути, Псковские храмы, с эстетической точки зрения, играют роль рукотворных гор. Светлых зрительных опор на общем, довольно темном, «лесном» и равнинном фоне, который продолжает доминировать и в окружении современных потомков племени кривичей. В средние века, с их преобладающей малоэтажной, деревянной застройкой, это обстоятельство играло еще более значимую роль...

Хотя в большинстве своем эти храмы совсем не велики. Терема современных нуворишей, уже во многих случаях вплотную обступившие храмы, часто бывают номинально значительно выше. И все-таки эти приземистые, часто с «неправильными», «неровными» формами храмы кажутся гораздо более величественными и значительными.

...В Псковском зодчестве, заметно стремление к округлым, сферическим формам. Это заметно по относительно большой величине псковских храмовых “луковок”, характерным перекрытиям внутреннего интерьера храмов и жилых домов, сводчатым крыльцам, воротам, окнам, в архитектуре псковских башен...Кроме известной зодческой удали и прилежания, ни виной ли тут, извечная тоска псковского сердца по голубой, небесной сфере, так редко видимой им?...

Чье вдохновение выводило небесные полусферы на берестяных и восковых дощечках тверже, чем на современных компьютерных планшетах? Чей глаз безошибочно отмерял пропорции? Искал в разнообразии природных форм прообразы для по-псковски мощного декора храмовых стен?

Средневековое псковское храмовое зодчество самобытней и стилистически чище, остальной русской архитектурной традиции. Хотя, казалось бы, более других могло быть подвергнуто чужеродному влиянию. В силу своего приграничного расположения…. Однако, избежав и самонадеянной дерзости западноевропейской готики, словно пронзающую небо, своими гранеными шпилями и византийско-московской вычурности, Псковское зодчество создало по сути собственный, во многом глубоко самобытный, архитектурный стиль… Строгий и искренний. Простой и суровый. Псковская архитектура, кажется, нашла тот уникальный баланс бытовой функциональности, (как фактора противостояния достаточно суровым природным условиям, а также военной опасности), так и эстетического совершенства…

Псковские зодчие деловито, по-скобарски, построили некогда целый Флот из этих каменных храмов-звездолетов. Кто знает, сколько душ перенесли в Горние Чертоги эти небесные ладьи?

В Пскове их такое множество, что, наверно не найти в городе ни одного места, где бы вы не увидели маковку одного, двух, а иногда и значительно более храмов. Часто они стоят бок об бок, стена к стене. Как боровички в грибную пору.

Тем не менее, они не теснят друг друга, не выдавливают, не соперничают, как кичливые коттеджи. Плавными линиями своих куполов, золочеными крестами – небесными антеннами, вносят в Псковский ландшафт, какую - то невыразимую внутреннюю убежденность и ясность, объединяя Город в некий единый храмовый комплекс.

…Псковские храмы знают, кто здесь истинные хозяева.… Ведь город то в основном обустраивался вокруг их.

И они, конечно, переживут большинство современных построек, выполненных по самой совершенной технологии. Они – истинная утеха и награда псковичам за созидательный порыв их предков. Что – то мы оставим своим потомкам?

Это надо помнить в первую очередь самим псковичам, выросшим среди этих окаменевших небожителей и волей-неволей привыкшим к их неназойливому соседству.

Помнить!

И тогда мы сможем хоть в какой-то мере приобщиться к той величественной Воле, что неудержимо тянет человека преодолевать косность неодушевленной природы, собственную инертность, неурядицы и суету “дольнего” мира и делать то, что с первого взгляда может показаться бессмысленной тратой времени и сил, но что соразмерно самой Вечности …

И пусть молва, шепчет, что эти храмы и звонницы строили прежние псковские купцы, замаливая грехи свои. Откуда этот неистребимый псковский слушок? Из каких давно сгинувших подворотен и трактиров?

(Ныне купцов - пруд пруди. И строят они усердно. Да только не храмы Божие.… А больше собственные терема да пивные шалманы…)

Ложь! Эти храмы строил сам Дух Созидания, живущий в сердцах людей, и тоскующий, почему то невыразимому и прекрасному… Руками простого здешнего люда. ( Кстати, судя по хроникам, и богатеи прежние, жертвующие на храмы, за честь почитали, вместе, с простым людом, камни волочить, да глину месить на стройке…)

Строили каменотесы, плотники, кузнецы. Строили рыбаки, воины, иноки. Горожане и деревенские. Служилые и крепостные. Не всегда смиренные. Не всегда трезвые. Но было значит что-то в душе их, без чего эти храмы никогда бы не взметнулись к небу. И что так редко встретишь в нынешних сердцах…

Строили под отчаянные крики чаек. В пелене озерной влаги, струящейся по куполам звонниц, трепетании листьев гигантских тополей. При журчании больших и малых речек.

Строили люди, одинаково любовно и старательно делавшие лодки, церковные купола и грозную ощетинь крепостных стен. Рубившие срубы, ковавшие «скобы», выкладывавшие каменные своды и расписывавшие иконы.

И камни, из которых сложены Псковские храмы навечно сохранили теплоту рук своих строителей.

…Прикоснись к ним фотограф и художник, прежде чем сесть за мольберт или вытащить из футляра фотоаппарат.

Они передадут тебе частичку Вечно Созидающей Силы.

Понимаем ли мы, проходя мимо этих храмов-воителей, что получаем их молчаливое благословение и покровительство, если только наша душа не совсем мертва для этого?..

 

Псков, 2009 г. Юрий Валяев

Материал взят с сайта : «Путеводитель по Пскову для художников и фотографов»

Гарь

.

В часе езды от Города есть местечко, под названием «Гарь». По сути, это большое болото,

отчасти уже осушенное и череда пролесков. Хвойных, березовых, осиновых. В советское время здесь добывали торф. Ныне это место знакомо более охотникам, да жителям расположенного невдалеке, дачного сообщества, изредка наведывающимся сюда в грибную и ягодную пору. Над высокими березами кружат ястребы, в кустарниках устраивают лежки кабаны, в многочисленных речушках-канавах по ночам плещутся бобры.

Почти в самом центре этого места, и сейчас, если постараться, можно найти остатки прежнего хутора или деревеньки. Заросшие крапивой, ямы- погреба с уже оплывшими краями, осыпавшиеся горки из каменных плит, перемешанных с глиной – все, что осталось от некогда по - псковски добротных изб, хлевов и амбаров. Неподалеку одичалые, «лешие», как говорят, в Пскове яблони, по-видимому, уже не в первом поколении, упорно пробивающиеся сквозь заросли крапивы и бузины. Пахучая сморода, терновник, бузина.

И совсем уж верный признак былого житейского уюта – пара огромных елей, пересаженные некогда, из дальнего, синеющего на горизонте, хвойника. Несколько «мочил» - маленьких рукотворных прудков, до сих пор, живущих какой – то своей, ведомой только им жизнью. Место безлюдное, даже едва заметная тропка, протоптанная некогда дачниками, в последние годы почти исчезла за бесхозностью и угадывается лишь опытному глазу.

А говорят, что до Большой Войны здесь была добротная деревенька. С десяток дворов. Пастбище. Сады да огороды.И жила в ней на окраине старушка. Из «полуверок». Так называют на псковщине представителей маленького народа, кажется с эстонскими корнями, но исповедующих православие, в отличие от большинства эстонцев - лютеранцев.

Поговаривают, заманил ее в эти края из Тарту, где она училась на фельдшера, лихой матросик из местных. Уж не известно, чем ее взял, дело давнее, но говорят, бросила все, даже сватанного женишка своего, и подалась в скобарские края, невзирая на осуждение родных.

Выкупил матросик добротную избу, сам сараи сладил, огород расчистил. Все для молодой хозяйки, чтобы не тужила, на чужбине. Скотину завели. Обустроились… Да тут война подвалила, японская. И призвали матросика на балтийский корабль через полмира идти на помощь русскому флоту "японца воевать".

Там и пропал. Долго ждала его полуверка, женишков из местных отхаживала, и тянула, как могла дом и хозяйство. А тут, как на грех, власть поменялась. В родные места уж было не попасть. За границей оказались. Так и осталась в чужой деревне вековать, детей то с матросиком завести не успела.

Земляки ее, говорят, заговорили на бездетность. Это они умеют - полуверцы. Мутный народ, известное дело… Хоть и числятся православными.

С местным людом, как-то изначально у полуверки «не срослось», хотя была она неизменно приветлива и услужлива. Подрабатывала на торфоразработках, пока здоровье позволяло. Скотину лечила, как могла, но больше так, за доброе слово, да за мелкий мужицкий труд по хозяйству. А уж когда слабеть стала и вовсе обособилась. Жила одна с коровенкой, да с дюжиной кур. И лишь изредка ходила в гости к подруге в соседнюю деревню, с которой подружилась еще по молодости, на торфоразработках.

Словом, жила, как могла, себе не в сладость, да хоть другим не в тягость...

Но, по известной прихоти человеческой, приглядывались к ней деревенские, шептались, что, мол, неспроста она в травах, знает толк, хворь лечит разную, от укусов змей заговаривает и даже погоду «сказывает». Ой, неспроста. Даже местный батюшка, служивший в единственной “живой” церковки в округе, на нее как-то особенно поглядывал, да кадилом при случае старательно обмахивал, хотя в те непростые годы прихожанами совсем не был избалован. Сам едва службу тянул, глаза начальству стараясь не мозолить.

Странным казалось всем, что любила полуверка подолгу одна по лесу бродяжничать. Бывало, справит коровенку в поле, подвяжет, как-то по своему короб к поясу, и за околицу. То в хвойник дальний направится, то в Большой Мох, а то еще куда-то по местам оной ей ведомым. Бесстрашная видно была женщина, ведь кроме палки, у нее оружия не было, а разве с ней выстоишь, например, против потревоженного кабана… А уж в подклети у нее аромат стоял от засушенных трав…

Огород же ее славился большим малинником, до которого охочи были многие деревенские ребятишки.

Но, кажется, и сама старушка была совсем не против незваных гостей. Лишь бы огород не особо топтали…

Как-то в особенно сырое лето, уродилась гоноболь здешняя (голубика) особенно хороша. Ягоды, как сливины, подгибали кусты, а особо ягодных местах (иренях) все ими «угрохши» было. Подалась наша травница в лес, ягоды собирала. А когда вернулась в деревню, почувствовала не ладное … Мужики с поля раньше времени вернулись. Искоса на нее поглядывают, перешептывают. Ворота у соседки настежь.

Кинулась к ней. Оказалось – беда. Соседского мальчонка змея ужалила. Да так ухватила, что хоть за попом беги…. Повезли, однако, на телеге в городскую больницу, уже совсем плохого...

И случилась эта беда, не где нибудь, а прямо у в малиннике у полуверки, куда он забрался вместе с другими «бесами», малиной побаловаться, пока она в лесу за ягодами шастает…

К вечеру приехали и сами родители из города, черные от горя - как не гнали лошадей, недовезли мальчонку до больницы... Сказывали на следующий день из морга забирать…

И зашептали языки по деревне, дескать, змейки у травницы заговоренные, вроде собак сторожевых, огород охраняют. Будто-бы кто-то видел, как, накануне, вернувшись из леса она, якобы, змеек, вместе с ягодами, из короба вытряхивала и что-то по своему, по «куратски» напевала. А они перед ней, ну разве, что не плясали…

Байки конечно. А впрочем, кто знает? Мужики сомневались....

И робея что-то сказать, старушке в упрек, открыто, стали ее сторониться…

…Похоронили мальца, от помощи старухи – ведуньи вежливо отказались, мол, дело нехитрое, своих рук хватает.

Ну да лаТно – не настаивала травница: ПойТу, навещу поТружку, жаловалась – поясница замучила,… Может, помогу чем…

С тем и пропала… Совсем пропала. Как и небыло…

Одни говорят, наверняка к подружке, как обещалась, «пострадала», в соседнюю деревню, да ненарок, заплутала где-то в здешних топких местах, дело то к вечеру шло… Другие, шептывали, что никуда она, на-ночь глядя, не пошла. А преспокойно спать улеглась, отложив поход к подруге на утро.

Кто-то из мальцов, проболтался потом городскому следователю, что видел свет, бабкиной «трехлинейки» в окне, далеко уж заполночь.

Так, ли нет, и была ли тому виной злополучная лампа - «трехлинейка», или чья-то мстительная воля, но загорелась бабкина избушка к утру, как свеча. Кострище знатный был. Трещало так, что даже в дальнем хвойнике переполох птичий начался, стаями вороны закружили.

Старая уж была, избенка-то, да трав сушенных бабкой видно много было припасено. Долго

еще потом в округе, кроме обычного кислого запаха деревенского пожарища, стоял сладкий

аромат горелой травы, не то медуницы, не то валерьяны…

 

Но тяжко спала деревня после хмельных похорон и нерадостных хлопот. Так, что не сразу

и беду заметили. А когда вполошились, натужно решали, как пожар тушить, чей забор ломать, чтобы воду из «мочила» на пожарище сподручнее таскать. Да когда сладили, наконец, поняли что, бабкин дом уже не спасти, хорошо корову из хлева успели вывести, а куры и сами разбежались по соседним огородам…

Погалдели люди, переждали, пока стропила рухнут, потоптали разлетевшиеся головни и разошлись, досыпать, радуясь втайне, что домик травницы на отшибе стоял, и огонь больше никому особо не повредил.

Пожар на деревне дело привычное. А бабке, когда вернется, много ли надо, до зимы,

авось что-то придумает.

Но не вернулась травница, ни на следующий день, ни позже…

Сообщили старухиной подружке, от нее примчался сын, мрачно походил по пожарищу, выпил у соседа стакан самогона и, поговорив о грядущем неуроде картошки, ушел. Следователь из города приехал. Стал обстоятельства выяснять… Несколько местных, из тех, что потрезвее, помогли ему растащить баграми еще дымящиеся головни от бабкиной избенки. Останков старушки вроде как не нашли, лица деревенские немного просветлели... Впрочем, после такого кострища разве что останется? Так на этом все и позабылось.

Деревенские вскоре, стали обходить это место. Поговаривали, что кто-то из деревенских, придя позже на пожарище, чтобы поживиться, (что проподать-то добру), ведрами да чугунками, видел среди головешек несуразно большую гадюку с пламенеющими глазами. Впрочем что-только не померещится людям с нетрезвых глаз, да на тлеющем пепелище…

Да вот только с тех пор и впрямь как-то необыкновенно размножились гады в местных лесах и болотах. Дошло до того, что и в огороды лишний раз люди старались не выходить. Боролись с бедой как могли, в основном траву жгли по – весне, в змеиных урочищах, да ужиков с ласками приваживали. Но все понапрасну.

Кончилось тем в одну весну, как-раз перед Войной, такой «пал» учинили, что ни одной избы целой в деревне не осталось. Так и обезлюдила деревня.

Да мало ли их опустело на Псковской то земле?

 

Юрий Валяев.

Материал взят с сайта : «Путеводитель по Пскову для художников и фотографов»