Тихонько приоткрыв дверь, он просунул в образовавшуюся щёлку маленькое осунувшееся личико.

- Мама, мы скоро кушать будем?

- Да, мой милый, только пальто доштопаю.

Дверь так же аккуратно захлопнулась, но измученная женщина с исколотыми в кровь пальцами и туго забранными волосами вздрогнула. Три года она пугалась любого шума, даже самого незначительного. Ей и маленькому сыну пришлось переехать в неуютный дом, подальше от железной дороги, только лишь из-за постоянных страхов. Она боялась потерять веру; единственное, что заставляло держаться, не тонуть в пучине ужаса. Она готова захлебнуться, но на кого оставить сына? Три года ожидания, три года разлуки, три года боли и страданий. Именно этот срок пришлось перетерпеть, живя, с мыслью о мужчине, дороже которого не было никого на свете. Превозмочь себя, верить, что всё ещё может измениться. Всё будет хорошо. Знать бы, где он сейчас, в каком краю движется его тень – и то легче. Три года назад он ушёл на ВОЙНУ.

 

-Эй, эй, пошевеливайся!

Скрип трухлявой кровати, человек, вернее, то, что от него осталось, медленно повернулся лицом к свету. Лицо – кровавое месиво, не разобрать, где нос, а где глаза; голова в многочисленных вмятинах, тело – в язвах. Хрип, кашель, тихий шёпот.

-Воды.. пожалуйста, воды.

-Щас ещё! Воды ему! Ты видел, сколько здесь таких?? На вас воды не напасёшься! Терпи, сегодня без воды.

Возмущённые стоны; на крик голоса не хватает…

-Что значит «без воды»?? Мы и так подохнем тут скоро! Дайте хоть напиться перед кончиной!

-Что ж это творится?! Обещали: «у вас всё будет, семьям квартиры, машины, дачи»! Стакан воды подать не могут!

-Так! Хватит! Я вам не питьевой родник! Хотите – подыхайте. Вас давно там ждут,- указательный палец фельдфельшера поднялся вверх,- никто не держит.

Стоны усилились, нарастающий гул, скрип затих.

-Ну и чёрт с тобой,- сквозь зубы бормочет солдат, поминутно сплёвывая кровью,- всё равно недолго осталось.

 

Самые стойкие ещё держатся, даже ухмыляются и присвистывают при появлении новеньких медсестер, а то и двусмысленно ухватывают их за выпуклые места. Кто-то слаб телом, но в душе теплится надежда на выздоровление или, хотя бы, выписку из госпиталя. Большинству же уже давно плевать; они доживают свой век в проплесневевших сырых и замшелых четырёх стенах. Иногда они забывают проснуться.

 

* * *

 

-Нюрка, мать твою, где тебя носит?? У меня работа из-за тебя встала!!

-Что ты ворчишь, Матрёна Лексевна, я письмо на почту носила.

-Письмо она носила! Вы посмотрите на неё! Что ж ты дура-то такая, Нюрка? Забрали твоего молодца аж три года как! А ты всё ходишь на почту, весточки ему шлёшь; хоть на одну ответ пришёл?

-Нет. Но я знаю: он их читает, он чувствует, что я с ним, я рядом, я его люблю…

-Да ну тебя! Мне ещё в 42-м сказали: «Больше года нет? Не жди - не вернётся». Я ждала, вот такая же была, как ты. Слёзы лила, верила, а потом похоронку получила. Нюра, я чуть с ума не сошла! Все волосы на себе выдрала! Так что, мой тебе совет: бросай ты все эти свои думы. Доведут они тебя до греха! Тебе ребёнка на ноги ставить!

Сдавленные рыдания, переходящие в истерический крик; круговерть мыслей, цепляющихся друг за друга железными крюками и невыносимая боль человека, которому есть что терять.

-Ну, ну, дочка, успокойся, все там будем: кто раньше, кто позже; может, Серёженьке твоему это спасение? Не убивайся так, милая; ну что ж ты…

 

* * *

 

-Слышишь, а у тебя там кто остался?

-Где?

-На гражданке-то.

-Жена и сын.

-Сын? Сколько годков?

-Пять с половиной от роду.

-Ух-х-х, большой уже! А я как ушёл холостым, так им и помру, видать…

-Петька, чё ты городишь? Тридцать лет мужику, здоровый как бык, умрёт он! Поговори тут!

-Да, Игнатьич, чую, коса лязгает близко…. Да по мою шеюшку.

-Когда кажется, креститься надо.

-Неверующие мы; не приучены.

-Вот это зря, так и помрёшь, думая, что ты – главный. Ан нет, Петька, нет. Наказанием тебе будет твоё неверие.

Раздался кашель; тихий, сдержанный, интеллигентный что ли. Всё затихло.

-Петька, Петька! – Чего? – Как никак Сергуня Богу душу отдал! – Ты рехнулся что ль, Игнатьич? – Ты не бранися, а послухай лучше, у него сердце не фурычит.

Топот, будто стадо слонов прошло мимо, срывающийся голос: «Отдал…».

 

* * *

 

-Нюрка! Весточка тебе! Кажись, Серёжка твой откликнулся!

-Да ты что! Дай-ка глянуть!

«Гражданка Ефимова, спешим сообщить, что муж ваш, Ефимов Сергей Прокофьевич скончался днём 24 сентября 1944 года. Глубоко соболезнуем».

 

Она чуть дыша присела на краешек стула и опёрлась на стол. Закрыла лицо руками.

 

Это спасение?