Что хочет автор. Литературные конкурсы

Если психологи говорят правду, и при выборе спутника жизни девушки действительно отдают предпочтение молодым людям, похожим на их пап, значит, моим мужем должен стать пожелтевший от никотина и покрытый щетиной писатель с физико-математическим образованием, в сломанных очках, кое-как скрепленных изолентой.

Честно говоря, никогда не мечтала о подобном супруге.

- Танюш, сбегай за йогуртом! И булок купи, с корицей!..

Когда отец впадал в творческий раж, такие глупости, как «обед» или «ужин» переставали его волновать – питался он, «не отходя от станка». В одной руке булка, а другая настукивает очередную главу новой книги, периодически отвлекаясь на коробку с йогуртом.

- Да, папа, сбегаю…

Искусство требует жертв.

Быть дочерью писателя – это искусство быть жертвой…

Когда я, накинув тертую джинсовку, и напялив рваные кеды, выпрыгнула из квартиры, первым звуком, который я услышала, был грохотообразный звон. Соседи ругались, сопровождая свои нецензурные вопли битьем посуды из шведского супермаркета.

Обычная ситуация для обычной семьи, состоявшей из алкоголика - электрика, продавщицы и двух детишек – питомцев отечественной системы образования.

Точнее, того, что от этой бедной системы осталось…

На дворе стоял ранний май, противный и холодный, и впереди маячил выпускной. А за ним – поступление.

Страшное слово, правда?

За десять лет обучения в слегка специализированной средней школе № 77, из которой почти каждое полугодие увольнялось по несколько учителей, я хорошо усвоила, что такое «современное образование».

Родители моей учебой интересовались более чем… косвенно.

Папа-писатель сутками напролет творил свои титанической мощи произведения, иногда разбавляя процесс лекциями на физико-техническом факультете нашего Стореченского Государственного Университета, и вряд ли мог ответить на простой вопрос: «Как учится ваша дочь?».

Мама-адвокат вот уже третий год жила в кварталах так восьмидесяти от нас со своим новым мужем-бизнесменом, который то ли торговал бытовой техникой, то ли продавал канадцам какие-то высокотехнологичные турбины. В нашем с ней регулярном субботнем общении напрочь отсутствовали хоть малейшие элементы серьезности. Разговоры по душам, советы и важные вопросы мама-ренегат с легкостью заменила совместным шоппингом (гадкое слово!) и прожиганием денежных средств в суши-барах. Мое сопротивление разбивалось о бетонные волнорезы равнодушия, а попытки поговорить на животрепещущие темы ни к чему ни приводили.

Нужно ли рассказывать, насколько семнадцатилетняя девушка нуждается в матери?..

Стоит ли сушить на балконе пропитанные слезами подушки?..

- Здравствуйте, Татьяна! – здороваться так четко и громко умел только Павел Георгиевич, наш историк.

Высокий, подтянутый и темноглазый, он был похож на советского летчика-истребителя, оставившего земле несколько десятков обгоревших немецких самолетов. «Мерседесов», кажется…

- «Мессершмитов», Татьяна. – улыбнулся учитель.

- В-вы… Вы умеете читать мысли, Павел Георгиевич? – ногам вдруг стало холодно.

Должно быть, мой голос дребезжал, как у Серёги, который в восьмом классе притащил мне целый букет хризантем.

Ненавижу хризантемы.

- Совсем чуть-чуть… - серьезно сказал историк, сложив руки в карманы куртки. – Да и то исключительно по четвергам. Весной. Родовое проклятие. Шаманы из бывшей царской охранки наложили эту дрянь на моего прадеда за то, что тот примкнул к большевикам…

- Какое хорошее проклятие! – подыграла я учителю, фантазия которого сегодня явно зашкалила.

- Вынужден не согласиться, - Павел Георгиевич помрачнел. – Впрочем, к черту эту мистику!.. Вот вы, Татьяна, уже видели «чёртово колесо»?

- Какое колесо, Павел Георгиевич?..

Страшную махину, лет десять простоявшую на южной окраине, распилили на металлолом еще, когда мама жила с нами.

- «Чёртово»! Колесо обозрения, грубо говоря.

- Нет, я не видела.

- Посмотрите обязательно. И покатайтесь по возможности… - историк сладко зевнул.

- Хорошо.

- Ну вот и славно. Всего доброго, Татьяна!

- И вам тоже, Павел Георгиевич…

Никогда не видела историка таким странным. Маловероятно, что факт установки в нашем замечательном городе «чёртового колеса» мог оказать на взрослого человека столь сильное психологическое воздействие.

Если конечно, оно ни размером с «Глаз Лондона», и в него ни врезаются трехсотместные пятидвигательные пассажирские лайнеры.

Йогурт!.. Я все-таки вспомнила о йогурте…

- Папа, прости, что так долго!

- Долго..? А я и не заметил…

Творческий раж – он и в Австралазии творческий раж. За третьей чашкой позднего чая отец обожал рассказывать маленькой глупенькой дочке о всей красоте этого состояния, доступного лищь творцам…

- Только творец, Танюша, может быть субъектом творческого познания! Чтобы там твой Фенимор ни говорил…

- Феликс, папа…

- Да-да, Феликс. Он на философский поступать хочет?

- Конечно, - кивнула я. – Куда еще пойдет парень, способный часами рассуждать о гносеологии Канта и недостаточном внимании современных экзис… Станциалистов к Хайгедеру..?

- Ха! – многозначительно хакнул папа и, переполненный созидательной энергией, побежал к родному компьютеру, ждущему хозяина в «спящем режиме».

Оставалось надеяться, что сигареты у него уже закончились. В противном случае, придется засыпать под всепроницающий стук его клавиш.

Да и встречать рассвет под аналогичный аккомпанемент.

Плюс соседи справа (электрик-пьяница и продавщица обитали слева), врубающие «Поп-Эф-Эм» на полнейшую катушку.

Попсу я слушала в шестом классе и решительно не могла понять, как это псевдоклубничное пюре могут потреблять взрослые сознательные граждане.

Или не такие уж и взрослые?..

Стореченск – город молодой.

Как таковой он существует чуть больше ста лет. Город образовался путем слияния трёх поселков (которые впоследствие стали самыми крупными и старыми районами), пяти деревень, трёх сел и какого-то полуфеодального владения, чей хозяин по слухам приходился троюродным братом Распутину и чуть ли не зятем Троцкому.

Во время Великой Отечественной на фронт ушли триста пятьдесят восемь стореченцев (младшему было пятнадцать, старшему – пятьдесят восемь), один из которых, сержант Вересков (прапрадед Феликса) принимал участие в штурме рейхстага. Домой после Победы вернулось только двадцать три солдата.

Во времена Хрущева заросшие лесом промежутки между бывшими поселками, деревнями и селами, а ныне – районами Стореченска, расчистили от обнаглевших сосен и застроили пяти-и-семи-этажками.

При Брежневе город обзавелся солидным зимним стадионом и парком, а при Горбачеве – Драматическим Театром.

После триумфа демократии Стореченск не получил в подарок от бойких кремлевских западников ничего, кроме церкви с золотыми куполами и жуткого рынка, на котором торговали всем, кроме разве что термоядерных зарядов и хорошей литературы…

Разумеется, все это я знаю только с папиных слов. Семнадцать с копейками лет назад никакого рынка уже не было и в помине, а полки соответствующих магазинов были забиты литературой достаточно, чтобы люди предпочитали ей Сеть и остальные её придатки.

Всего было много, и многим было хорошо…

- Мы были…оппозиционерами, Танюш… - говорил папа зимними вечерами, - Повстанцами, сепаратистами, коммуняками… Да как нас только не называли люди, довольные собой и окружающей их действительностью!.. Для них наш протест был лишь блажью несмышленных детей, которые еще не выросли из коротких штанишек и не поняли, что единственное, на что они по-настоящему годны – это…

- …плыть по течению. Слепо идти за царем-батюшкой… - свою улыбку Феликс Вересков унаследовал от деда, доктора философских наук. Как и любовь к самой философии. – В их понимании, это и есть свобода. Я говорил тебе, что ты единственная, кто не смотрит на меня, как на идиота, когда я говорю о таких вещах?

- Говорил. Когда про Хайгедера рассказывал.

- Хайдеггера!.. – возмутился Феликс и покачал головой.

- Извини, я не специально. Как братец?

Когда я спрашивала Феликса о его старшем брате, он начинал покусывать нижнюю губу, а в его глазах загорались маленькие и колючие огоньки ревности. Надо было быть полной дурой, чтобы не догадываться о чувствах моего юного мыслителя.

- Видимо, нужно быть абсолютным слепцом, чтобы не осознавать, что ты испытываешь по отношению к моему брату…

Осознавший Феликс на фоне старой зеленой семиэтажки. Хороший фотоаппарат мне бы не помешал.

- Но я…

- Но ты…? Что?

Еще чуть-чуть и он раскусает губы в кровь. Для него это гораздо проще, чем заплакать.

- Не молчи, Феликс. Я же вижу, тебе есть что сказать.

- Ты даже не представляешь, сколько… - красная капля потекла по его подбородку, и упала в зеленую городскую траву.

- Сколько чего?..

- Сколько у него этих девок… - лишь по телефону Феликс смог закончить свою фразу.

- Не может быть. Он обещал, что… - почти шептала я в трубку.

- А ты и поверила. Дурочка… - и тяжкий вздох. – В какой-то степени я чувствую себя… предателем. Не выдавай меня Тохе, ладно? И не расстраивайся. Мой брат тебя не стоит.

- И ты, кстати, тоже, - выплюнула я сквозь слезы, и бросила трубку.

- Ты такая дура…

Смотреть в зеркало не хотелось, но пришлось. Лицо фатально опухло, глаза стали красными, макияж (пусть и чисто символический) растекся по щекам. Отвратительное зрелище.

Как хорошо, что Антон меня такой не видел. Хотя, какая, к черту разница? Идиоток, подобных мне у него – вагон и маленькая тележка.

- Сволочь. Как же?..

Умывшись, я пошла на кухню. Мне хотелось напиться кофе. И накуриться отцовских сигарет, если они у него еще остались.

А потом сидеть всю ночь у окна и пялиться на Млечный Путь, разрезая свое страдание на куски, «фрагментезируя феномен», как сказал бы Феликс.

Моя жизнь напоминала плохо написанный роман в мягкой обложке.

- Таня, так нельзя… - папа вынул из моего рта еще не зажженную сигарету и выкинул ее в форточку.

Вместо кофе он приготовил мне свой фирменный какао с кардамоном, а плечи укрыл клетчатым пледом, от которого пахло старым одеколоном «Звезда Севера». Слезы потекли пуще прежнего – я вспомнила, как папа забирал меня из детского садика раньше, чем другие родители – своих детей, и ругался с мамой только из-за того, что та отказывалась варить мне овсяную кашу. Боялась испортить маникюр…

- Я слышал ваш разговор.

- П-папа…

- Тань, не перебивай, - крепкие и теплые отцовские руки легли на мои плечи. – Не знаю, с кем именно ты разговаривала, но ни один человек не заслуживает столь жестких слов в свой адрес. Тем более, друг.

- Обстоятельства, пап… Ты же не знаешь всего… всей правды.

- Отец-одиночка, дочь, - организм, вынужденный эволюционировать с пугающей быстротой. Иногда тебе может показаться, что литература стала единственным смыслом моей жизни, заменив мне всё – бросившую меня супругу, карьеру физика, личную жизнь. Это не так, Таня. Есть вещи, которые я ощущаю и понимаю априори… - недолгая пауза, какие папа любит, - Все это из-за старшего брата Феликса, ведь так? И слёзы, и курево…

- Да.

- Оно того не стоит.

- Тебе легко говорить.

- Нет, Танюш, совсем нет. Скоро двадцать лет, как мне последний раз было легко… Тебе нужно выспаться. Послезавтра у тебя последний звонок, не так ли? Нет смысла травить себя печалью перед таким днем, Тань. Негативные эмоции не способствуют принятию конструктивных решений и никогда не приводят к тому результату, которого тебе бы действительно хотелось достичь.

- Знаю, пап, - я шмыгнула носом.

- Вот и умница.

- Когда будет готов твой новый роман, папа?

Отец явно не ожидал такого вопроса. Я редко интересовалась его творчеством, и… это не делало мне чести.

- Через три дня. Осталось совсем чуть-чуть – подшлифовать кое-какие детали, что-то доделать… На следующей неделе пошлю в издательство. А почему ты спрашиваешь?

- Феликс просил…

Наверное, папа улыбнулся.

Вечер следующего дня был пасмурным, холодным и одиноким.

Отчаянный ветер, последнее дыхание уже мертвой зимы, рвал юную листву с больных городских деревьев, гонял по тротуарам мусор и заставлял прохожих кутаться в ветровки и пальто.

Общее число моих потенциальных телефонных и «сетевых» собеседников составляло примерно сто тридцать человек, но связаться нужно было только с одним.

Стыд и трусость этому всячески препятствовали.

Вопреки явно идеализированному представлению о самой себе, я не могла заставить себя извиниться перед Феликсом.

Проще говоря, я боялась.

- …боишься чего? – спросил папа и тут же сам ответил на свой вопрос, - Того, что он тебя не простит. Ведь так?

- Да.

- Взялся за гуж - …

- …не говори, что не дюж, - мама усмехнулась, - Он что, и вправду думал, что выиграет это дело одним махом? Прожектёр, блин. Да пусть хоть штук сорок с неё возьмет – там и разговор будет посерьёзнее. А так… Ага. Нет, толку не вижу. Почему? А я то с этого что буду иметь? Нет, дружочек, не прокатит. А потому, что не при коммунизме живём. И спасибо скажи. Ну пока, Сашка, пока…

Звонили маме по несколько раз в час, и редкий её разговор длился меньше, чем пять-шесть минут. Наиболее часто она употребляла такие слова, как «деньги», «сколько», «смысл», «завтра», «прокатит» и «придурки». Про юридические термины я вообще молчу.

В общем, профессиональная деформация, возведенная в абсолют – так я могла описать характер своей отдельно живущей родительницы.

- Ну, Таня, куда едем?

Какой-то пожилой мужчина на древней «десятке» попытался вклиниться в наш ряд (в Стореченске иногда случались миниатюрные пробки), за что получил щедрую порцию маминого вербального яда.

Видимо, дедуля умел читать по губам потому, что ответил на ругательства самым универсальным «нехорошим» жестом на свете.

- У меня бывший одногруппник – подполковник полиции! Вот звякну, вообще пожалеешь, что до таких лет дожил, старый осёл!..

Мама надавила на газ, и мы благополучно врезались в машину упрямого деда, который надеялся, что его пропустят.

- Как дела у мамы?

- Неплохо. В ДТП попали…

- Она всегда водила машину так, словно улепетывала от вражеских перехватчиков на «кукурузнике»… - когда папа улыбался, он напоминал мне старого интеллигентного моржа. – Что-то серьёзное?

- Да нет, - пожала я плечами. – Фара разбита и бампер немного покорёжили. С маминым бюджетом – фигня, а не ущерб. А вот деда жаль.

- Какого деда?

- Которого протаранили, папа.

Теперь пенсионера затаскают по судам, вытянут из него несколько компенсаций, которых ему с его пенсией и за пятьдесят лет не выплатить (хорошо если дети-внуки помогут…а если нет таковых?), доведут до стресса и нервного истощения. В общем, уступайте дорогу юристам, друзья.

В противном случае, выйдет себе дороже.

- Да уж. Знаешь, с чем я всегда сравнивал Наташу?

Под Наташей отец подразумевал мою мать. Звучало непривычно.

- С чёртовым колесом.

- Почему?

- Чёртово колесо, Тань, перемалывает души. Запомни. Надеюсь, сию… способность ты от матери не унаследовала. – папа заварил чай с мелиссой – травянисто-сладким запахом пропитался даже вчерашний хлеб. – Хотя… Ты позвонила парню?

Говорить о Феликсе мне сейчас не хотелось. Неизвестно почему, но его вчерашнее раскрытие «горькой правды» казалось мне более жестоким и даже преступным поступком, нежели долгое поддержание «сладкой лжи». Хотелось ему того или нет, внук философа одним махом уничтожил мир, в который я столь долго и упорно верила. Я ненавидела Феликса за чертово джедайское благородство, не приносившее счастья ни окружающим, ни ему самому.

- Потом позвоню. Завтра последний звонок, и вообще, мне некогда.

- Хозяин барин, дочь моя. Уже решила, что наденешь?

- Платье… - прежде чем проглотить чай, я некоторое время подержала его во рту. Так лучше чувствуется вкус.

- Понятно, что платье. Какое?

- Чёрное, папа. Этот цвет сейчас в моде.

- Танюш, брось… С чего это вдруг решила следовать моде, на которую всегда плевала с самой высокой колокольни? Мамино влияние, не иначе.

Папа уставился в одну точку и сидел так минуты две. Я думала, что именно в такие «периоды творческой гипергенерации», особые писательские желёзы отцовской души выделяли самые мощные и сильнодействующие субстанции, которые впоследствии станут предложениями и абзацами еще не рожденных историй. Хотя, скорее всего, папа просто погружался в омут воспоминаний.

- Когда мы с твоей мамой познакомились, она тоже была в чёрном платье… Я увидел её в старом луна-парке, каких сейчас давно нет. И не будет больше никогда. Вообще-то она гуляла с моим другом, Колей Жошкиным, а я подошел просто, чтобы с ним поздороваться. «Андрей, это Наташа. Наташа, это Андрей…» Она была похожа на юную и неопытную, жаждущую тепла, богиню тьмы. Её рука была холодной, но взгляд пылал сильней, чем полуденное солнце, которое пытаются сковать чёрные, невесть откуда взявшиеся, тучи… Те секунды, когда я смотрел в её глаза, очи Гекаты, стали последними секундами моего существования в качестве циника и скептика. Гигантские куски льда отпадывали от моего замерзшего сердца… Чёрт возьми, я ведь совсем не хотел ломать их с Колей отношения. Просто…

- Но всё же сломал?..

- Нет.

За стёклами очков, за плёнками слёз, в папиных глазах вспыхнула застарелая боль.

- Через тринадцать дней после этого Колька Жошкин погиб. На него упало чёртово колесо.

После обязательной программы школьного официоза, мы с одноклассниками отправились гулять по городу. Я никогда не придавала своему классу большого значения – подавляющая часть ребят относилась ко мне подчеркнуто пофигистически, двое-трое модных фиф кривили физиономии в моем присутствии, ещё несколько человек периодически перестреливались со мной бессмысленными сообщениями в Сети, а замкнутый и забитый отличник Серёга (который однажды одарил меня хризантемами) едва ли мог нормально со мной поздороваться. Если у него это все же получалось, остаток дня он ходил с таким видом, словно у нас с ним было как минимум пять общих детей.

В общем, шести лет совместного обучения (младшие классы я заканчивала в другой школе) хватило с головой, чтобы вдоволь насладиться общением с однокашниками.

Я была изгоем. Высокомерным изгоем, прячущим за маской индиферентности собственные комплексы и проблемы. Я сделала, создала и произнесла гораздо меньше, чем могла бы.

Где-то на скамейке под каштанами я сидела, рассматривая смеющихся и распивающих слабоалкогольный сидр сверстников, и думала, какого же чёрта я так накрасилась и расфуфырилась.

Для кого?.. Неужели я действительно лишь последовала древнему инстинкту самки, стремящейся при помощи яркого и цепляющего взгляд вида привлечь к себе потенциального самца?

Лучше придумай, куда поступать будешь, девочка. Куда потащишь свой «хорошистский» (амбициями отличницы я никогда не страдала) аттестат?

«Конечно, на юрфак, дочь… О чем разговор?» - это, конечно, мама. Для нее успешный человек – это только юрист.

«Куда подсказывает сердце, Танюш» - папа-писатель не мог дать другого совета. Всё-таки в нем было чуточку больше от лирика, нежели от физика, хотя он со стабильным удовольствием читал о квазарах и нейтрино.

«Я бы посоветовал вам подумать о поступлении на исторический факультет СГУ, Татьяна. Хотя прежде рекомендую вам пройтись по истории вооруженных конфликтов… Не поймите превратно, но вы путаетесь в военной терминологии…» - Павел Георгиевич, последний рыцарь отечественной системы среднего образования.

- Философский факультет Госуниверситета, Таня. Безальтернативно.

- Феликс… Привет. – именно в тот момент я, наверное, и выглядела круглой дурой.

Он сел рядом, и от него пахнуло чем-то спиртосодержащим. При отсутствии запаха непьющего мальчишку с потрохами бы выдали глаза – юные философы не умеют шифровать своё опьянение, в отличие от восемнадцатилетних пивохлебов-ветеранов с окраин.

- Платье классное… Нет, правда, Тань.

- Феликс, какого чёрта ты вдруг напился?

Мои комплексы, предрассудки и безосновательные обиды отошли на второй план – я не могла смотреть на такого Ликса Верескова сквозь пальцы. Он не стал бы употреблять лишь только из-за последнего звонка, ибо школу не любил в принципе.

- Твой папа уже за… закончил свою книгу?.. – он запихнул в рот сразу четыре подушечки жвачки. И часть обертки тоже. – Мне правда хочется её почитать.

- Скоро закончит Феликс. Не уходи от темы, я прошу. В пьяном виде ты этого не умеешь.

- А… Вероятно, ты права… - Феликс почесал затылок.

- Зачем ты выпил, а?

- Дедушка умер.

- О боже…

Мы дали волю своим слезам – в них смешались горечь, тоска и боль по столь многому и многим, что не нужно и перечислять.

Вокруг был веселый и теплый праздник, а двое друзей делили своё страдание пополам.

- Не извиняйся, Таня. Ты ни в чем не виновата.

- А как же «невинных нет, есть лишь разные степени вины»?

- Мир знал тысячи философов. Будь каждый из них прав, правды бы вообще не существовало.

- Интересная мысль…

Феликс не стал ничего говорить. Он мог наделять смыслом даже молчание.

В розовато-желтом поздневечернем небе уже висели первые звезды, и серебристый серп полумесяца выбирался из-под пламенно-оранжевой ваты облаков. Картина, манящая в неизвестные человеческому разуму дали. После такого – в самый раз взглянуть себе под ноги, чтобы прочувствовать, насколько ты действительно привязан к матушке-Земле. Насколько простое и стабильное тепло нужнее тебе, чем все холодные светила Галактики, вместе взятые…

- Вересков!..

Замкнутый Серёга-отличник выпрыгнул откуда-то из кустов, взъерошенный и вспотевший. В руках он, словно заправской снайпер, держал самую обыкновенную палку.

И целился в Феликса.

- Ну что, мыслитель?.. В-время… эээ… - очевидно, сошедший с ума парень силился вспомнить какую-нибудь крутую фразу из недавно пройденной компьютерной игры. – Встретиться с Создателем! Хы-хы…

- Мальчик, иди умойся и проспись, - Феликс покрутил пальцем у виска.

- Сергей, что за, к такой-то матери, представление вы здесь устроили? – теперь на набережной появилось четвертое действующее лицо нашей трагикомедии, Павел Георгиевич. – Решили поиграть в ворошиловского стрелка?

Серёга фыркнул, выругался себе под нос и сказал:

- Ничего вам, обывателям не понять!.. Я.. Да я вычислил вероятность того, что эта самая п-палка может выстрелить! Прямо здесь и сейчас!.. Неделю работал… и в-вот! Вот что!

Историк усмехнулся.

- Право, нашли, чем удивить! А знаете ли вы, Сергей, что убить выстрелом из палки можно только экзистенциалиста?

Павел Георгиевич либо шутил, либо тоже перестал дружить с головой. Разорвал пакт о ненападении с шизоидными отделами психики.

- Это утверждение нуждается в эмпирическом подтверждении, друзья, - сказал Феликс, - Стреляй, Серёга!

И он выстрелил.

Дворник Вася, подметавший набережную метрах в шестидесяти от нас, вдруг схватился за поясницу и весьма несдержанно описал недостатки собственного радикулита.

Серёга сильно промахнулся. Кем-кем, а экзистенциалистом дворник Васлилий не был точно.

Меня разбудило солнце. Тёплое утреннее солнце августа.

Нацепив бриджи и футболку, я тут же оккупировала ванную, чтобы привести себя в достойный вид. С утра я была такой же страшной, как и миллионы женщин планеты Земля.

По-крайней мере я привыкла так считать.

В дверь позвонили. Три раза.

Нечёсанная и совсем не обремененная достойным видом, я кинулась открывать.

На пороге стоял Феликс, свежий и счастливый. В руках его был чёрный, пушистый и толстенький щенок чау-чау.

- Ведь ты не откажешь столь милому созданию в крыше над головой, Таня?

Феликс осторожно опустил щенка на пол, и тот принялся носиться по прихожей, сшибая обувь и визжа от радости.

- Конечно, нет. Пусть остается, - я почесала корейскому мини-медвежонку за ухом, - А как его зовут?

- Не знаю… - Феликс пожал плечами. – Какое имя дать такому сорванцу? Крутится, словно чёртово колесо!..

- Чёртово колесо? – донесся с кухни папин голос.

- Ну да, Андрей Евстафьевич… Чёртово.

- Отличное название для нового романа… - прошептала я, подмигнув Феликсу.

Появившись в прихожей, папа едва не запнулся о нового члена семьи, уже жующего старый шлёпанец.