(Стенограмма допроса разжалованного королевского шута в приёмной психиатрической клиники) …да, я, как Маяковский, хотел быть понят своею страной, той частью, где звон от нервов, натруженных, пересохших немилосердно; где этот звон, точно реквием прочим звукам. Этот звон у нас песней зовётся. Но похоже пройду - стороной. Выхожу из игрищ. Так выходят под дождь, чертыхаясь без сигареты. Так выходят из строя, стирая с лица выражение шестерёнки, скрывающей боль от стёртого зуба – и разладился механизм кукушки, вещающей пастве поставленным голосом, не жалеющий на связки ни елея, ни патоки – «…навсёволябожия… навсёволябожия… на…» запнулась и озирается - где её дети, гнёзда… Прокукована жизнь. Отслужена. Я ломаюсь, я выхожу из строя, сдаю обратно отшлифованный тысячами покорных гортаней текст присяги. Служить бы рад, но прислуживать - тошно. Демон неба уже заходит в пологом пике на гордыню, точно "ильюшин" на самоходку. Бог есть любовь. Любовь к врагу? Врага ли? Задача на целую жизнь – запятые расставить. Бог – есть – любовь. Я – есть – отступник. Бог-есть… любовь…я… бог весть. Любовь есть. По сути – благая весть. Благая весть, товарищ старшой лейтенант Государственной Воцерковленности, бессловесна. Из истёртой пластинки (кто помнит) игла высекает только скрежет, который подтягивает в терцию кукушкиному заунывью. И вот это звон, старлей, о котором уже говорил, этот звон – та отвёртка, вывинчивающая нутро вышедшего из эксплуатации механизма отступающей от обязал-о-болваненности души. Проще сказать, этот звон - по мне. Проще сказать – погоди, не пиши и дай закурить – что само слово «истина» произошло от «истец», то есть нечто требующее не просто внимания, не просто ответа, но покаяния и наказания, подразумевающие применение слов. А что есть изречённое слово? Вот это и есть. Да любая виолончель расскажет о вере больше! Женщина, оживающая в горячих ладонях, туго выдохнет тебе на ухо без всяких слов настоящую, данную Вечную Жизнь. Да, конечно, сам говорю, и пишу, и трачу. Но – не выдаю за истину! Ни за что не выдаю, не продаю. Мои монологи трассируют поверх голов. Так уезжая с войны, по традиции выпускают в воздух остатки обоймы. Смерть – это дверь. Плохо запертая. Неприглядная дверь. Ржавые петли выводят скрежет хуже зубовного. Когда под ветром, старлей, перемен с той стороны дверь чуть покачивается, (что бывает чаще ночами или в приюте для престарелых – там круглосуточно), петли скрипят, резонируют в полости рта, раздражают гортани и пальцы – тогда вылезают на божий (или какой уж там есть) свет так называемые «слова». Это просто смазка для несовместимо с жизнью и сном скрипящих петель. Дай ещё закурить. Пиши. Я выхожу из строя, как орган слуха. За ширмой словесности мне ещё место есть, пусть на карачках, а вот из строя слушающих благоговейно «ку-ку» вылетаю крутнувшейся гильзой - вправо. Я хотел быть понят. Слыхал выражение «видит бог»? Так если и правда видит, а не стращает; если правда есмь, несмотря на развёрнутый балаган здесь на земле под его торговою маркой – то видит насквозь, без словесных помарок. Видит насквозь, по-мальчишески расплющив нос о стекло трамвая, громыхающего по моей грудине. Мы квиты. Надеюсь, мы квиты. Надеюсь, оценит он, что хоть не любили друг друга, да и не слушали мы, но как умели - честно пытались понять. И как умели - выдумали друг друга. | 
Положение о Клубе
Сделать стартовой
