Встретившись в офисе с Доном, который днями рыскал по городу, проверяя малейшие зацепки и навещая всевозможные места, где бывала, по рассказам, Дженни Петровски, мы сели обсудить всё и подвести хоть какие-то итоги нашего расследования.

Помимо прочего, Дон с неудовольствием рассказал, что решил все же еще разок проверить и нашего бывшего подозреваемого Вальтера Тоттенкопфа и прошелся по всем местам работы похоронщика, где тот подвизался до того, как открыть свой бизнес.

- И что вы думаете, я выяснил? Я, помнишь, говорил тебе, Майки, что эта гнилушка воняет противным? Так оно и оказалось! Правда, пока не знаю, как привязать это всё к нашему случаю. Короче, в музее мне о нем отозвались как об отличном специалисте, а вот когда я побывал в госпитале, где он проходил ординатуру, его бывший босс сначала вообще не хотел говорить со мной о нем, но я поклялся своими детьми, что не буду использовать его как свидетеля, если что, поэтому характер нашей беседы ни в коем случае не будет считаться допросом.

Так вот, он сказал, что поначалу наш Вальтерок был ничего так практикантом, даже, пожалуй, одним среди лучших - никогда не отказывался от ночных дежурств, с удовольствием (блядь, как можно находить в этом удовольствие?! ) ассистировал патологоанатому в морге госпиталя, ну, и так далее. Но что в нем заметил не только его босс, но и коллеги: он старался отказываться от работы с мужчинами-пациентами, предпочитая женщин, особенно тяжелобольных.

С одной стороны, лично я могу это понять, но с другой... док сказал мне, что это могла быть скрытая форма гомосексуальности - типа, Вальтер опасался быть заподозренным в интересе к мужчинам, и потому как бы в противовес чересчур активно акцентировался на дамах. Ну вот, дальше-больше. Однажды боссу поступил рапорт от старшей медсестры с жалобой на Вальтера и док ее к себе вызвал. И она рассказала ему оч-чень неприглядную историю.

К ним в госпиталь поступила со сломанной ногой одна из известных в городе актрисуль, женщина во цвете лет (док отказался мне назвать ее имя, мотивируя, что дело не в этом). Все то и дело бегали как бы ненароком взглянуть на нее в палате, в том числе и Вальтер, конечно.

И вот одной из ночей он был дежурным ординатором и старшая медсестра, сидя на дежурстве перед компьютером, случайно обратила внимание на то, что он зашел как бы проверить у этой больной капельницу перед сном и его долго нет обратно. Она подождала какое-то время и вошла в палату. И что вы думаете?! Наш сволочной парнишка лежал со спущенными штанами на пациентке и совершал возвратно-поступательные движения... трахал ее, короче! Конечно, старшая медсестра подняла хай, но это еще не всё... Оказалось, что Тоттенкопф ввел больной в капельницу сильнейшее снотворное, та почти сразу вырубилась, поэтому он и пребывал в полной уверенности, что его никто не застукает, и совершенно спокойно по сути насиловал пациентку! Естессно, что таких будущих врачей нашей медицине не надо - и его выкинули из штата госпиталя на следующий же день, но скандал устраивать все же не стали.

Я спросил главдока, почему же было не устроить этому поганцу шоу по полной программе и не засадить его за решетку? И что вы думаете он мне сказал?

Он сказал: "Дорогой мой... представьте меня в той ситуации! У нашего госпиталя - годами проверенное заслуженное имя, наш персонал - лучший в городе, к нам едут из других штатов и даже из других государств... и вдруг - такое! Всё бы полетело к черту - репутация госпиталя и персонально моя, многие бы просто потеряли работу, потому что госпиталь бы, скорее всего, не оправился бы после такого шока... Кому бы стало лучше от обнародования этого постыдного факта?!

А актриса... она ничего не узнала. Старшая медсестра после нашего с ней разговора и взвешивания всех "за" и "против" (а она бы тоже вылетела с раьоты сразу вслед за практикантом в случае чего - обязана была видеть всё и своевременно реагировать!) привела всё в порядок, заменила белье на постели и лекарство в капельнице, всё помыла и протерла пациентке...

Я опасался только одного - как бы больная не забеременела случаем от этого подонка - вот тогда скандала бы всяко было не избежать! Но, к счастью, обошлось, и всё спустилось на торрмозах, хотя я и понимаю, конечно, что всё это - очень и очень нездоровое дело, я тогда поседел, наверное, за неделю".

Вот такие дела, друзья мои... Тоттенкопф из медицины, разумеется, сразу ушел - ему более ничего на этом славном поприще не светило. Ну, а чем он закончил - мы знаем: любовь к потрошению у него осталась и он претворил ее в успешный бизнес, флаг ему в руки, конечно. Но, как я уже сказал, я не могу привязать его в нашему делу никаким бантиком... это уж я так, попутно всё проделал, чтобы быть уверенным, что мы ничего не пропустили.

Майкл рассказал Дону о наших визитах к адвокату и графологу, а я, без ссылок на свое сексуальное приключение, поведала им о вечеринке у Брасса. В принципе, мы, что называется, оставались при своих - ничего по делу не прояснилось, мы работали вхолостую, без малейших намеков на продвижение, увы.

 

************************************

 

Обе последующие недели прошла в беготне. Из позитивного, если это можно вообще назвать позитивным, нам удалось выяснить, что да, два миллиона долларов у мисс Петровски были, и да - она собиралась вложить их в недвижимость. Но след этих денег фактически потерялся, поскольку проведена сделка вложения была через оффшорные банки на Каймановых островах.

В принципе, главным и решающим это, наверное и не было - мы ведь так и не знали, кто участвовал в этой сделке кроме Дженни. Деньги испарились. Слабым утешением было лишь то, что деньги эти, кажется, не явились яблоком раздора, как мы предполагали в одной из версий дела, и не были причиной убийства - если произошло все же убийство. Раскрутка же фактических дел с банками по этим деньгам и дальнейшая судьба их ложились на адвоката Дженни.

Оставалось лишь в какой-то мере покориться течению и, следовательно, однозначно принять молчаливое приглашение по записке от якобы самой Дженни. Оба моих партнера настаивали на охране меня в этом мероприятии и следовании по моим пятам, но я чувствовала, что если малейшее наблюдение за мной будет замечено тем, кто доставил эту записку - ничего не будет, а мы окажемся в глубоком тупике, ведь у нас более не оставалось ничего, даже тела Дженни. Нам останется только расписаться в собственном бессилии, дело повиснет "холодным", и наша репутация лучшей тройки детективов медленно осядет на дне нашей конторы. Поэтому я решительно отмела все попытки Дона и Майкла навязаться мне в попутчики или наблюдатели и, более того, запретила им проявлять хоть какую-то инициативу до моих дальнейших распоряжений.

 

Наступила суббота, указанная в приглашении от Дженни. В семь вечера я стояла у окна своего дома и обдумывала план возможных действий, хотя предполагать что-то было просто невозможно: я понятия не имела о том, что меня ждет. Оставалось надеяться на то,что меня никто не собирался прихлопнуть. Телефонный звонок, раздавшийся в тишине пустого дома, заставил меня вздрогнуть. Я подняла трубку - звонил Майкл:

- Собираешься?!

- Нет еще... думаю, - ответила я

- Нат... может все же разрешишь мне подъехать? Я не буду парковаться близко и тем более, не буду заходить к тебе, но разреши мне вести наблюдение издалека... ну, нельзя же так вслепую!

- Нет, Майки! Нет! - возразила я, хотя и почувствала, что мне приятна его забота, - Пойми одно: если "они" заметят наблюдение хотя бы издали, поездка может не состояться. А это - наш единственный и, судя по всему, последний шанс в этом деле.

- Ну, хоть телефон свой не отключай! - взмолился напарник.

- Ладно, не буду отключать. Но не вздумайте мне звонить сами - этим можно всё испортить сам понимаешь... И потом, Майкл... я понимаю, что ты переживаешь, но это - не первое и не последнее подобное мероприятие, это моя (и твоя!) работа. Я очень тебе за всё благодарна, знай это... Но пожалуйста, соблюдай сейчас субординацию. Я приказываю тебе прекратить беспокоиться и приказываю не предпринимать ничего самостоятельно! Ждите, я непременно дам знать, что происходит, при малейшей возможности. Хорошо? Всё, у меня более нет времени, надо одеваться. Целую! - и я положила трубку.

 

Постоянно думая об этом визите, я не собиралась следовать "рекомендациям", следовавшим из записки: красное платье я затолкала в пакет и закинула в самый дальний угол шкафа, потому что не могла его видеть больше - оно напоминало мне о постели с Делайной. А это было последним, что мне хотелось бы постоянно вспоминать.

Открыв свой платяной шкаф, я усмехнулась - мой гардероб вовсе не был ни очень разнообразным, ни, тем более, шикарным: только самое необходимое, строгого делового, в основном, стиля и пара-тройка не новых уже платьев "на выход". Тем не менее, раз уж обещались дружеский ужин, свечи, романтика и, что самое главное - встреча с Дженни Петровски собственной персоной, мне не оставалось ничего, кроме как более-менее принарядиться вновь. Я не могла заявиться на званый вечер в джинсах и кроссовках.

Хуанита не могла мне помочь на сей раз ничем. В конце прошлой недели, не появившись, как обычно, у меня в доме, она позвонила в слезах - заболела ее мама и Хуаните нужно было лететь в Мексику. На какой срок - она пока не знает и сама,возможно - две-три недели как минимум. Анита срочно стала закупаться лекарствами, подарками многочисленным братьям и сестрам, а я, положив ей на счет ее обычную зарплату и еще пятьсот долларов на всякий случай, стала приучать себя вновь к самостоятельной жизни. Как оказалось, незаметное присутствие этой девушки в моем быту было очень важным для меня. У меня совершенно не хватало времени ни на уборку, ни на стирку, ни на приготовление ужинов или, прости господи, завтраков. Никто не читал мне время от времени милых нравоучений, никто не заботился обо мне, и возвращалась я постоянно в пустой дом с пустым же холодильником.

 

Я не стала особо заморачиваться, сняла с вешалки свой любимый серый костюмчик-"шанельку", но надела к нему не легкомысленную розовую блузочку, а нарядную черную, тяжелого шелка. Черные туфли - всегдашняя выручка при почти любых нарадях, а серьги с черным жемчугом и такое же кольцо были уместны как в торжественных случаях, так и при деловых встречах.

Подобрав волосы и скрутив их сзади в жгут, я заколола их на манер японок специальной застежкой в виде черных палочек.

Посмотревшись в зеркало, решила не краситься вовсе, а лишь слегка мазнула по горлу и запястьям духами и положила на губы легкий блеск. Оставалось лишь что-нибудь накинуть сверху - на улице было стыло и сизо от мороси холодного дождя - и я была готова к выходу.

 

Ровно в восемь тридцать тренькнул входной звонок. Я надела пальто. Секунду подумав, схватила револьвер и быстро сунула его в закрепленную внутри мягкую кобуру. Свой полицейский жетон я сунула другой рукой просто в карман пальто и открыла дверь.

Блестящий черный кадиллак с затемненными стеклами ожидал почти возле крыльца. У двери на ступеньках стоял шофер в униформе, смуглый и с роскошными густыми усами.

- Простите, сэр, одну минуту! - воскликнула я и прикрыв дверь, вернулась в прихожую и взяла свою сумочку, где со всякими мелочами лежал мой телефон. В эту же минуту тихо звякнул домашний телефон и я машинально схватила трубку и услышала глос Дона:

- Не отвечай и ничего не говори, спроси у него только адрес!

 

Я положила трубку рядом с аппаратом, приоткрыла входную дверь и громко сказала, делая вид, что на бегу поправляю макияж:

 

- Одну минутку, сэр! Последние штрихи... Кстати, по какому адресу мы едем?!

- Извините, мадам! - ответил шофер гортанным голосом, в котором угадывался то ли индийский, то ли пакистанский акцент, - Это должно стать сюрпризом. Меня предупредили, что я не должен вступать в разговоры и ждать. Я работаю по строгому расписанию и если Вы задержитесь еще на минуту, я вынужден буду уехать без Вас.

- Буду готова через пять секунд! - ответила я, вновь прикрывая дверь и щелкая выключателями. Трубку домашнего телефона я осторожно положила на место без ответа.

Распахнув дверь и выходя на крыльцо, я увидела, что водитель уже усаживается за руль.

- Подождите! - воскликнула я и поспешила к кадиллаку. Водитель, опередив мое движение, подскочил к дверце авто и предупредительно ее открыл, помогая мне удобно усесться на заднее сиденье, обтянутое приятным темно-коричневым велюром.

Когда машина тронулась, я вновь спросила у индуса (как мысленно окрестила шофера), по какому все же адресу состоится вечер, куда он меня везет. Полуобернувшись ко мне, индус широко улыбнулся, мелькнув под усами отличными белоснежными зубами и сказал:

- Мадам, Всё, что Вам нужно сейчас - только расслабиться. Не волнуйтесь, с Вами не случится ничего плохого. И извините меня, - он молниеносным движением отгородил заднее сиденье от своего плотной ширмой-стенкой, непонятно из чего сделанной. Со стороны пассажиров загородка была зеркальной и мне не оставалось ничего, кроме как взглянуть на свое отражение при слабом свете салонной лампочки на потолке.

Мне захотелось посмотреть в окно, но окна с обеих сторон, казавшиеся лишь затемненными снаружи, оказались совершенно светонепроницаемыми изнутри. Я попыталась было вычислить маршрут по поворотам и остановкам на светофорах, поскольку довольно хорошо знаю город, но быстро сбилась с этого занятия. Ну что ж, мне действительно не оставалось ничего, как только откинуться на спинку сиденья и прикрыть глаза. Вперед, к приключениям, Натали!

 

Время от времени я взлядывала на свои часы. Мы отъехали от моего дома в восемь тридцать три, ровно в девять машина остановилась и я услышала звук поднимающейся вверх автоматической гаражной двери. Мне не было предложено выйти из автомобиля до въезда в гараж и это мне очень не понравилось. Машина плавно тронулась и почти сразу вновь остановилась - я вновь услышала тот же звук: гараж явно закрылся.

Еще через пару секунд шофер открыл для меня дверцу автомобиля с другой, левой стороны и я, выходя, увидела дверь, ведущую из гаража куда-то внутрь, которую шофер тоже открыл передо мной немедленно, не давая мне времени осматриваться.

Я шагнула внутрь небольшого, приятно декорированного вестибюля, где была еще одна дверь, ведушая, должно быть, наружу. Дверь за моей спиной захлопнулась. Я, повернувшись, попыталась покрутить ручку на ней – бесполезное занятие. Подойдя ко второй двери, я убедилась, что не могу открыть и ее – я была заперта. Из вестибюля, кажется, не было пути никуда. На одной из стен с симпатичной деревянной декоративной решеткой непонятного назначения была расположена кнопка, какие обычно бывают на дверных звонках. Мне оставалось лишь нажать на нее и ждать, что же произойдет дальше.

К моему удивлению, решетка плавно поднялась вверх, а часть стены за ней так же плавно отъехала внутрь, образовав таким образом небольшую кабину, куда я и вошла. Решатка опустилась и лифт поплыл вверх, через минуту остановившись в точно таком же вестибюльчике, как и внизу, разве что убранство его было чуть более насыщенным: на стене висело овальное старинное зеркало в позолоченной оправе, а на античном столике стояла огромная ваза с искусно составленным букетом живых цветов.

Небольшой коридор из вестибюля сворачивал в паре метров за угол и из того направления доносилась приглушенная музыка, звякание столовых приборов о посуду и неразборчивая речь нескольких человек. Ужин явно начался без меня. Женский смех взмыл над невнятными голосами и тут же стих... был ли мне знаком этот голос? Не знаю. Я медленно направилась в ту сторону, раздумывая, стоит ли уже снять оружие с предохранителя.

 

Я вошла в очень большую прямоугольную комнату, разделенную как бы на два сектора открытого плана: слева располагалась столовая с овальным столом на восемь человек, но за столом сидели пока лишь четверо – трое незнакомых мне мужчин и спиной ко мне – женщина. Стол был прекрасно сервирован, насколько я успела заметить боковым взглядом, и отражение огня от свечей в трех канделябрах посередине стола мерцало на серебре и тонком фарфоре.

Во второй половине прямоугольника стояла пара кресел и два мягких дивана, расположенные уютно возле небольшого электрического камина. Камин был включен и очень натурально выглядящие оранжевые язычки вспыхивали на поленьях тут и там, создавая иллюзию живого огня. Негромкая камерная музыка лилась откуда-то из невидимых глазу динамиков. Взор невольно приковывался к тому, что было расположено на стене над камином: там было вывешено красное полотнище нацистского флага с белым кругом и черной свастикой в нем. Под его искусной драпировкой на каминной полочке стояло несколько фотографий: большая – мальчика лет десяти, с обожанием взирающего на склонившегося к нему с улыбкой фюрера, и две поменьше – красивой темноволосой девушки и группы немецких офицеров времен Второй мировой войны.

Но поразило меня до шока не это, а то, что в одном из кресел, закинув ногу на ногу, непринужденно сидела и приглашающе мне улыбалась мисс Дженни Петровски собственной персоной, одетая в черную эсэсовскую форму и держащая в руках бокал с вином. Возле ее ног, положив тяжелую голову на мощные лапы, лежала огромная немецкая овчарка

Что-то смутно мелькнуло у меня в мозгу по поводу и этой комнаты, и нацистов, я невольно сделала шаг вперед и открыла рот, чтобы что-то сказать, но вместо слов из моего горла вдруг вырвался крик. Обжигающая острая боль вдруг вспыхнула в мой шее, спина выгнулась неестественной аркой, колени подогнулись и я рухнула на отполированный паркетный пол в жутких конвульсиях.

Последним, что отметило мое затухающее сознание, было то, что и Дженни, и собака, и люди за столом оставались абсолютно неподвижными. В глазах их отражался огонь камина и свечей, но это был мертвый свет... такой же мертвый, как они все.

 

**************************************

 

(продолжение следует)