Надежда Мамонова

Она и Он

 

Когда Он уехал учиться в областной центр, Она начала скучать. И даже начала подумывать о переезде. Но потом все как-то «устаканилось» - едва придя домой, Она звонила Ему, узнавала, как прошел день и какие занятия будут завтра, что ел, и как удалось позаниматься в библиотеке…

Поначалу Он отвечал восторженным голосом. Его восхищало все – и общежитие, и столовая, и преподаватели, и сокурсники.

Она ревниво спрашивала о сокурсницах.

Он отвечал, что девчонки все глупые зубрилки, совсем неинтересные. Это ненадолго успокаивало.

На выходные Он приезжал в родной город. И тогда Они гуляли. Сначала по набережной, вдоль реки, потом шли к фонтану, поднимались по лестнице на смотровую площадку. Он много говорил и казался Ей глупым мальчишкой, вырвавшимся на свободу и опьяненным этой самой свободой. Она же напоминала Ему героиню советских фильмов, которая стремится жить, прежде всего, для других, а потом, если останутся силы, и для себя.

Постепенно Он менялся. В Его речи стали появляться отсутствовавшие ранее словосочетания - «не суть…», «имеет место быть…», «кондовый формализм…», и уж совсем непонятное «брээд оф сиф кэйбл (?)». Вместо строгого костюма появились драные джинсы и растянутый свитер. Но все эти изменения Ей, как ни странно, нравились.

На третьем курсе, после работы в стройотряде, Он купил Ей духи, красивые сапоги «под крокодила» и повел в китайский ресторан. Она сразу заметила, что что-то снова изменилось, уже не было заводящего блеска в Его глазах, колкости в разговорах, стал Он каким-то «причесанным», вдумчивым.

Он влюбился.

Когда Он сообщил, что приедет с девушкой, Она не спала всю ночь – поначалу пыталась смириться с тем, что Он действительно уже взрослый. А потом, испугавшись неразберихи в собственной квартире (Она уже несколько лет после развода/раздела/разъезда не разбирала громоздящиеся повсюду безликие коробки), бросилась все распаковывать, рассовывать в многочисленные шкафы, ящики, тумбочки или запихивать ненужное в мусорные мешки.

Девушка Ей не понравилась – вздернутый носик, недовольные губки, да и росточку-то с ноготок. Совсем как Дюймовочка. А уж самомнение! Все ей не так и все не как у них, и всегда молчит, только подернет плечиками. Про себя Она стала называть невестку Д.Д. (расшифровывалось как девочка-дерьмовочка, но возможны варианты).

По окончании вуза Он решил остаться в «большом городе». Она просила-плакала-умоляла переехать и помочь с бизнесом. Но Он отказался, сказал, что хочется самостоятельности. Она решила, что во всем виновата Д.Д., стала наговаривать на невестку и высмеивать неумеху, которая и суп-то сварить не умеет, что, кстати, было правдой.

Они перестали общаться несколько лет тому назад.

Иногда Она слагала небольшие четверостишия. Как-то получилось –

 

Спрячу губки под помадой,

Глазки спрячу за очки –

Никому и знать не надо,

Что дела мои плохи.

 

Правда, подумав, что во всем остальном, кроме взаимоотношений с сыном и невесткой, дела Её не так уж и плохи (заработала свой первый миллион в у.е., открыла уже пятую по счету торговую точку, получила грамоту губернатора…), она зачеркнула последнюю строчку и вывела –

 

Что я дохну от тоски…

 

Он тоже писал. Правда ничего личного не получалась, не было времени. А писалось всё на заказ – рефераты, курсовые, дипломные работы для нерадивых студентов; сценарии свадеб, юбилеев и прочих торжеств – для счастливчиков, у которых были деньги на проведение всех этих мероприятий. У Них свободных денег не было, а у матери Он уже давно ничего не брал.

Как-то, перебирая старые фотографии, Она подумала, что ещё можно все исправить, пока Они окончательно не запутались. Но с чего начать? Ответ подсказали старые фотографии. Нужно просто достать ту скатерть, решила Она. Шелковую китайскую скатерть с вышивкой, которой раньше застилали праздничный стол. Так все и сделать, как раньше – не покупать в магазине, а испечь торт «Рыжик», поставить на стол немецкий чайный сервиз, заварить вкуснючий чай с мелиссой, посидеть всем вместе и просто поговорить.

И тогда Он скажет, что уже давно Сам решает, что действительно нужно Им, а что нет.

А Она, может быть, расскажет, что больше всего на свете боится одиночества. Что Ей на старости лет совсем не хочется оставаться в своей двухъярусной квартире одной, как осталась Её мать. И совсем не хочется, чтобы внуки, живущие по соседству лишь вежливо, по телефону поздравляли Её со всеми праздниками, а при случайной встрече говорили «Здравствуйте, Ольга Григорьевна». Совсем этого не хочется.

Тогда Он напомнит Ей, что кроме внуков есть еще и племянники, которые на свои дни рождения ждут от родной тёти-бизнес-леди не сухих пожеланий, а элементарного подарка. Почему он это знает? Потому что он тоже племянник, потому что сам до сих пор ждет эти (недорогие, но теплые) знаки внимания и всегда получает их и от тети Нины и от дяди Коли. И от отца.

А Она припомнит, что тетя Нина всегда всем дарит собственноручно связанные носки и лаптеобразные, неуклюжие тапки. А у дяди Коли по-прежнему любимый подарок – книга?

А Он улыбнется и признается, что самое любимое детское воспоминание – это Новогодние праздники, когда еще с утра у бабушки собирались все родственники. Женщины что-то жарили-парили, а мужчины располагались за круглым столом, катали тесто, крутили фарш, смеялись над ребячьей неумелостью, и выносили на веранду для заморозки большие деревянные доски с ровными рядами пельмешек. При этом взрослые рассказывали всяческие жизненные истории, а ребятишки не столько помогали, сколько, измазюкавшись в муке, слушали эти истории. А потом все веселились за празднично накрытым столом, вкусно ели, пели песни, ставили детей на табуретки (чтоб повыше) и с восторгом слушали, как ребятня «барабанит» стихи про ёлочку, Деда Мороза и зимушку-красавицу…

И когда невестка будет смотреть на Него влюбленными глазами, Она поймёт, что не стоит даже и думать о каких-то прозвищах. Глупо это.

 

Все еще можно исправить. Нужно научиться простому - слушать и слышать друг друга.