В ту зиму снег мел не переставая, хлестая землю все новыми и новыми барханами. Ветер сходил с ума, задирая и роняя прохожих, укутанных в козьи и бобровые меха. Каждое окно было закрыто вуалью непроходимой снеговой пыли, и ледяные колючки больно впивались в кожу острыми щупальцами, проникая в кровь и остужая ее. И вся земля, вся планета, песком усыпанная добрыми дворниками, старалась препятствовать царице-зиме. Но она, бодрым маршем выстукивая на зубах людей свою песенку, шла и шла, гнала и гнала холод впереди себя, заволакивая небо со звездами.

Снежная баба во дворе превратилась в ледяную бесформенную статую. Гирлянды, развешанные в честь безымянного праздника на одном из балконов, стали свисать сосульками и дышать снеговым звоном. Тинь... Тинь... Тинь...

Под нехитрый аккомпанемент завывающего ветра и этого нудящего «тинь» в одном из обыкновенных домов горела сквозь косящий свинцом снег одинокая звезда. Это была грошовая свеча, забытая перед сном. Свеча горела почему-то на полу. Именно так. Матовые капли превращались в глянцевые, дощатый пол скрипел и жаловался, а на рояле лежал покойник. Конечно, он сидел, и сидел на низеньком стульчике перед роялем, но как же хороши слова, обращенные эпитафией: «он лежал на рояле». Так вот. На покойнике была надета накрахмаленная рубашка со стоячим воротничком с запонками на белоснежных манжетах, черный-черный френч и черные же, в полосочку, узкие брюки. Надо сказать, выглядел покойник эффектно. Черные волосы были растрепанны, помертвевшие и уже синие губы раскрыты, а глаза... О, глаза! Смотрели ли вы когда-нибудь в глаза умершему? Такие бессмысленные для вас, но с затаенной обязательно в уголках беспричинной мыслью. Никогда не смотрите в них и не тревожьте своими любопытными взорами одухотворенное лицо покойного! Он не для вас умер и не для вас стал таким замечательным после смерти!

Не важно, кем он был, что ел на обед, с кем делил царственное ложе или шалашовый рай. Он Был, а это главное. Все остальное – так, фикция. Лишь само значение слова «был», и вот – его уже не стало!

Тинь, тинь. В комнате тепло, раскиданные газеты и разорванные письма хорошо протопили смертный одр. Бликами полуденного солнца играет огонь канкан на боку рояля. И, кажется, что с одной стороны, той, которой рояль играет зиме, он хрустально-белоснежный, а с другой, огненно – любовной, рояль становится почти нежно-розовым и даже приятным. Это самое главное, чтобы то место, где ты умираешь, было светлым и прекрасным. Это последнее воспоминание, и оно должно стать просто... Просто как чудесным и прекрасным сном! Да, да... Именно так.

А ветер воет. Как-то по-особому... Тинь, тинь... Поют, поют сосульки-гирлянды на соседнем доме.

Пройдемся по комнате. Только рояль, камин, раскиданные сорочки, кусочки сургучей, недопитый стакан чаю на замызганной салфетке на полу, разорванные бумаги, вырванный клок волос... Да, пожалуй, и все.

Наверняка, этот человек любил и ненавидел, знал и не знал, верил и предавал, но он наверняка не умел играть на рояле, ибо, зачем же тогда портить столь прекрасный, хрустально-хрупкий инструмент своей кровью! Зачем, я вас спрашиваю? Нет, этот человек не ценил красоты вещей. Вот и свеча тоже, просто приклеена к доскам на оплывающий воск.

Зачем спрашивается, пускать себе пулю в лоб и уродовать белоснежные клавиши своими мозгами? Куда практичнее яд! Но, оставим в покое бедного мертвеца. Он, видно, страдал.

Что ж... Завтра придет какой-то незнакомец, в совершенно пустую квартиру с огромными потолками-куполами, кинет под оханье женщин циничный взгляд на потухшую свечу, на батистовый платочек мертвого джентльмена и отнимет место смерти у покойного.

Где-нибудь в недрах города, на пересечении каких-нибудь Лебедински-Курьцских, отмоют хрустальный рояль, настроят и выставят на аукцион.

Но посмотрим же дальше! Вот этот самый рояль стоит уже в другом доме! Белый, скучный, без хрусталя и без завывания ветра.

Зима-то кончилась, господа. Так-то.