Карапетьян Рустам «Попадая в незнакомый город»

 

Попадая в очередной незнакомый город, он тут же начинал сочинять себе биографию. Конечно, с привязкой к местности. Вот его детский садик (и плевать, что судя по пафосному стилю, зданию от силы лет 10). Вот в этот сквер почти каждый день он приходил вместе с мамой. Мама садилась на скамейку и читала книжку. А он, как угорелый, носился за голубями вокруг небольшого памятника Пушкину (Ленину, Некрасову, нрзб). А вот и кирпичная школа, в которой он проучился-пробыл-прожил от звонка до звонка. И в которой до сих пор еще работала та самая первая учительница ("Здравствуй, Сережа. Как ты изменился, возмужал. Я вас всех вспоминаю очень часто. Как твои дела? А я вот тут..." - снимает и протирает очки с толстыми стеклами, - " Ты заходи почаще... Семенов!!! Прекрати толкать Гуськову!!! Ой, звонок. До свидания, Сережа"). Где-то недалеко от школы обязательно была кулинария или магазинчик с хлебопекарней, куда все бегали на перемене чтобы ну хотя бы просто повдыхать почти осязаемый аромат. И позавидовать счастливчикам с мелочью, придирчиво выбирающим на что потратить свое богатство ("оставишь кусочек?").

 

Попадая в очередной незнакомый город, он непременно искал виадук (мостик, парк). На (в) котором он в первый раз повстречал ее. На ней был бежевый плащ и шелковый красный платок. Что же он ей тогда сказал? "Девушка, вы знаете, что вы опасная преступница? Вы только что смертельно ранили меня прямо в сердце!" Нет. Слишком длинно и пошло. Или, может, "Простите, вы случайно не знаете, сколько сейчас лет?". Слава Богу, у нее оказалось хорошее чувство юмора. Если пройти чуть дальше, наткнешься на кафе, в котором у них было первое свидание. Правда, называлось кафе тогда по-другому. То ли «Маяк», то ли «Встреча». Но возле окна точно также росло дерево, а у стеклянных дверей дежурила вечно голодная собака с отвисшими сосками. Он быстро занял столик у окна. Они глупо пересмеивались и ели мороженое. Вдруг мелькнула мысль: "Может, она и есть - та самая?". И она, словно поняв, ответила ему взглядом, и смехом, и ямочками на щеках. Потом они долго гуляли по набережной. А в конец прогулки, под мерцающим светом неохотно просыпающихся фонарей, он взял ее за руку. Так и пошли дальше до ее дома.

 

Попадая в очередной незнакомый город он обязательно находил ту хрущевку, в которой они прожили вместе столько чудесных лет. И плевать, что без телевизора - им и без него было здорово. В конце концов, можно было сходить и в кино. Или в парк – неважно зима или лето. Зимой даже лучше – меньше народу, а от этого тише и чище. А когда у нее замерзнут руки, можно осторожно отогревать их своим дыханием. Возвращались в свое малометражное гнездышко и пили жидкий чай без сахара. Но жизнь постепенно налаживалась. Вскоре появились и сахар, и телевизор. Иногда их топили соседи сверху. Они же иногда топили тех, что внизу. Долго ругались и с теми и другими. Со временем с теми и другими стали встречаться, чаевничать. Мужики, иногда (часто, всегда), переходили на водку. Дружной толпой ездили на чью-то дачу с махонькой банькой. Осенью – в лес за грибами. Соседи сверху потом отбыли в Германию. Нижние развелись и куда-то разменялись. С новыми соседями так и не познакомились. Но к тому времени – трубы в доме поменяли и топить перестало. Так что повода (да и времени) сходиться уже не было.

 

Попадая в очередной незнакомый город он рано или поздно попадал на кладбище и долго искал нужную могилу. Третий (пятый, седьмой) поворот налево от главной аллеи, а потом еще раз направо (или налево), и вот она небольшая темная плита, с которой глядит такое родное и в то же время чужое лицо. Он молча всматривался в него, словно пытаясь что-то понять, о чем-то договорить. Потом неумело прибирался и уходил. На вокзал, в аэропорт, на пристань. Чтобы только уехать в другой город, сбегая от мучительных воспоминаний. Туда, где ничего бы уже не напоминало.

 

Очередной город вцепился в него, как оголодавший попрошайка. Посмотри, ну посмотри же: вот он, твой сквер, вот твоя школа, вот твой мостик. Он шел и одновременно – узнавал и не узнавал. Воспоминания всплывали из каких-то темных глубин, дрожали, расслаивались, выныривали на поверхность, стряхивая с себя вязкий ил надуманных деталей. Вот здесь был магазин «Охотник», возле которого он мальчишкой простаивал часами, мысленно выбирая себе самое-самое ружье. Хотя сейчас здесь кофейня. Дальше за углом - деревянный двухэтажный домишко, памятник культуры, как-то преобразившийся в многоэтажный стеклянный торговый комплекс. Но напротив него - все та же вишнево-кирпичная пожарная часть. Он шел по городу, ошалев от нахлынувших подробностей. Вот и башенные часы, а под ними мост с чугунными перилами, где он (теперь это вспоминалось ясно и четко) встретил ее («Здравствуйте, девушка, я экстрасенс. Хотите, угадаю номер вашего телефона?» - «Попытайтесь» - «Смотрите внимательно, я пишу его на бумажке, сворачиваю ее и отдаю вам. Сожмите бумажку в кулаке и не выпускайте. А теперь произнесите вслух, какой у вас номер?» – «226-45-45» – «Большое спасибо, девушка. Я вам обязательно позвоню. Кстати, там на бумажке - мой номер»).

 

Он стоял ошалело вдыхая этот поднявшийся в памяти вихрь, когда внезапно его окликнул какой-то грузный усатый подполковник:

- Серега! Это ты? Куда ж ты пропал? Что так смотришь, не узнаешь, что ли? Это я, Толик! Как дела? А что с Маринкой, вы все еще вместе?

Сергей вздрогнул, мельком глянул на улыбающегося военного, резко бросил:

- Извините, вы ошиблись, - и быстро зашагал прочь, оставив Толика с застывшей улыбкой. Он спешил, почти бежал, по проспекту, задыхаясь то ли от ходьбы, то ли от стремительных слез. Он несся по незнакомому городу с чужими домами, улицами, людьми. На перекрестке он на мгновение замер, решая куда повернуть. «Я хочу домой», - вдруг пронзило его понимание. И он повернул к вокзалу.