Я сегодня в смешной одежонке, Мне тепло, как у дамы подмышкой… В синей, черной, оранжевой пленке, Иногда не одно, вместе с крышкой… В уголочке стою, как обычно, Жду броска - уж такая работа… Только смотрят всегда неприлично, Перед тем, как швырнуть в меня что-то. Как вам знать, как бывает обидно Собирать эти черные взгляды. Вам, глазастым, конечно не видно, Сколько грязи валяется рядом. Это не шелуха, не объедки, Не остатки питья и похмелья, Это, очень тяжелый и едкий, Бездуховный остаток веселья. Вам, конечно, совсем между прочим Плюнуть в душу помойке вонючей, А потом отвернувшись, хохоча, Рассуждать, чей напиток здесь лучший. Ну, а мне каково после ваших, Уж простите, пахучих остатков, Так конкретно меня пропитавших И гниющих на донышке сладко? Видит Бог, я само не умею Аккуратно, коль надо - со стуком, Выколачивать все, что, потея, Затолкали в меня ваши руки. А потом бы помыть с порошочком Да побрызгать душистой водичкой… Оттого и стою в уголочке, Разнося аромат неприличный. Но какой-то ученый философ, Толи с лени, а может быть - спьяну, Чтоб не мыть меня после отбросов Взял, и просто укрыл целлофаном. И его очень умные мысли, После дружной веселой попойки, С головы перепрыгнули лысой Да в ведро, что стоит возле мойки. Я теперь ароматно и чисто, Если мимо, конечно, не вмажут. Лихо пленкой шурша серебристой, Наблюдаю за жизнью, за вашей. И спокойно стою, размышляя: Как же хочется полным, под вечер, Скинуть то, что меня укрывает И одеться вам прямо на плечи. Так порою бывает противно Что во мне, как в людской черепушке, Столько мыслей, полезных и дивных И, кому-то, наверное, нужных. А у вас: как не вмазать, так въехать, Грабануть, объегорить, подраться… Предложить бы серьезно, без смеха: „Не угодно ли, сэр, поменяться.” К сожаленью, сие невозможно - Воспитание не позволяет, - Каждый то должен делать, что должно, Как умеет и как понимает. Потому и стою, собирая Все, чему быть полезным не светит… Только люди, я вас умоляю: Выносите почаще пакетик. |