На берегу тихой сибирской речки, в скромной покосившейся от времени хижине, сидел и кропотливо зашивал рыболовную сеть дедушка. Изредка, выглядывая в мутное окошечко и, всматриваясь в даль, он на какое-то время словно проваливался, бормотал что-то, и каждый раз слеза обязательно скатывалась по его серой щеке, падала на прохудившуюся штанину и медленно впитывалась, оставляя едва заметный след. Затем дед, словно его окатывали ковшом ледяной воды, тряхнув головой, прогонял мысли и снова принимался за работу. Вставал очень рано. Едва солнечные лучи, пробившись сквозь мутное окошечко, и отливая слегка заметной серостью, касались его морщинистой щеки, он открывал слезившиеся глаза. Медленно пожевывая что-то во рту, приподнимался на лежанке. Засовывал непослушные ноги в сапоги и, потирая грудь, выходил на улицу. Неизменно, он трепал за ухо лежащего у порога серого пса, а затем, крякнув, направлялся к небольшому навесу. Там он осматривал залатанную с вечера сеть, аккуратно ее сматывал, проверял поплавки и клал все в мешок. Перекрестившись, брал с деревянной полки стеклянную банку, нежно прижимал ее к сердцу и, боясь рассыпать серый порошок, который находился внутри, шептал: « Сынок, вставай, уже утро. Ты же хотел со мной сегодня утром сети поставить. Да и большой ты у меня уже. Надо бы и тебе научится». Затем улыбался и, взяв баночку под мышку, уже совсем не старческим шагом, шагал к лодке. |