Широка страна моя родная,

Много в ней лесов, полей и рек.

Я другой такой страны не знаю,

Где так вольно дышит человек.

 

Из советской песни

 

1

На улице похолодало. К вечеру первый морозец сковал застоявшиеся лужи. Небо закрыла серая сумеречная вата. Хозяйка, наконец, затопила печь, и комната постояльцев оживилась детскими голосами. Черноглазая девчушка лет одиннадцати затверживала наизусть стихотворение Некра¬сова. Её младшая сестрёнка, высунув розовый язычок, сосредоточенно рисовала лошадь. Животное вышло с шестью ногами, что вызвало весёлый смех матери и старшенькой Томы. Оленька не обиделась и тоже рассмеялась.

Вечер загустел, плавно переходя в ночь. Уставшие девочки капризни¬чали.

– Мама, когда папа приедет? – ныла Тома.

– Я есть хочу. Скоро мы ужинать будем? – не отставала от неё Оля.

– Скоро, доченьки, скоро...

Любовь Вячеславовна и сама беспокоилась. Муж поехал с ревизией в предгорный колхоз ещё в шесть часов утра. Уже стемнело, а его всё нет. Бывало и раньше, что Фёдор Дмитриевич задерживался на работе, но сейчас наступило крайне тревожное время. Не раз супруги просыпались ночью от шума автомобильного двигателя и тряслись от страха: не к ним ли воронок? А на другой день хозяйка Зоя Никифоровна злорадным шё¬потом передавала в прихожей Любе свежие новости: кого взяли на рабо¬те, кого прямо из постели. За что людей арестовывали, не знал никто: сегодня – уважаемый человек, а завтра – враг народа!

Басковы сидели тихо как мышки. Но жить как-то надо, надо работать. А каждое неосторожное слово, каждое неправильно истолкованное рас¬поряжение начальника – риск. В городке мало кто догадывался о соци¬альном происхождении скромных бухгалтера и учительницы Басковых. Но от квартирной хозяйки не утаишься. Никогда в жизни она не видела такой чистоты, как в их комнате, столь деликатного обращения супругов друг к другу, к детям.

Вот её-то, Зою Никифоровну, Басковы больше всего и боялись.

Не раз они говорили между собой о том, что нужно сменить квартиру. Но город маленький, почти все друг друга знают, и такое действие вызва¬ло бы ненужную подозрительность у многих. Сейчас народ стал жить с оглядкой, вести себя настороженно. Как-то подстраховываться, что ли? Или я, или меня?

«Нужно накормить детей, не дождутся они Феди, вон как их разморило от тепла, – с нежностью подумала Любовь Вячеславовна и подошла к старенькому хозяйскому дивану, на котором свернулись калачиком обе девочки. – Да они спят уже!»

Укрыв дочерей одеялом, она присела к столу и сложила на коленях усталые руки. Тетради проверены, и теперь можно до возвращения мужа немного отдохнуть. Однако в голову лезли нехорошие мысли. Люба, что¬бы не терзать ими душу и чем-нибудь занять себя, взяла с этажерки се¬мейный альбом и открыла его. Первая и единственная фотография из прошлого – она, Любочка, в белом фартуке, серьёзная и важная. Снимок был сделан после экзамена по немецкому языку в Кубанском Мари¬инском женском институте. Тогда, помнится, Великий князь Михаил, по¬целовав ей ручку, сказал:

– Мадемуазель Крыжановская, вы восхитительно говорите по-немец¬ки. Очень похвально! – и подарил ей двухтомник Гёте.

Родители Любы сидели в зале, а чуть позже им даже удалось погово¬рить с Великим князем. Фотографий родителей, к сожалению, у Любови Вячеславовны не сохранилось. Нет и самих родителей: отец, боевой генерал – соратник А.И.Деникина, пропал без вести в гражданскую войну, а мама умерла от тифа по дороге в этот го¬род. Но в памяти Любы они остались молодыми и весёлыми, как в тот день, когда был сделан снимок. Тогда никто не подозревал, что впереди – тяжёлые испытания...

 

2

Площадь полна народу. Несмотря на ненастье – мелкий секущий дождь, грязь и стылость, – перед зданием бывшего Дворянского собра¬ния толпились жители города: рабочие, мелкие торговцы, черкесы, крас¬ноармейцы. Среди картузов, ушанок, папах не было видно только доро¬гих велюровых шляп.

Любочка с матерью, графиней Крыжановской, и ещё несколько знат¬ных дам стояли посреди майдана на возвышении, скромно одетые, про¬стоволосые. Рыжий вульгарный красноармеец левой рукой схватил Лю¬бочку за косу, а правой занёс шашку для удара. Седые волосы матери уже валялись в площадной грязи. Люба зажмурила глаза, почувствовала короткий болезненный рывок и следом необычную лёгкость головы. Её душили стыд и обида, но девушка сдержалась и не заплакала – только крепко сжала побелевшие губы. Горькое чувство унижения и беспомощ¬ности перед тёмной силой сжало грудь. А толпа одобрительно ревела.

– Так их, дворянских сучек! – орал громче всех полупьяный семина¬рист. Его поддерживали остальные:

– И что с ними чикаются?! Эта старая сволочь знает, где генерал!

– В Париже! Где же ещё?! Все гады туда бегут!

Невесть откуда взявшиеся люди в кожаных тужурках и с оружием в ру¬ках разгоняли народ:

– Расходитесь по домам, расходитесь, господа хорошие!

Маленький, чернявый как жук солдат вскочил на помост и неожиданно резко и тонко проверещал:

– Освободите площадь! – И к женщинам: – И вы пошли, дамочки, пока вас не уложили по-настоящему! Геть отседова!

Графиня Елизавета Юрьевна и Люба стояли рядом, взявшись за руки. Мимо них проходили люди, заглядывали им в лицо, некоторые плева¬лись, в то же время норовя наступить грязными сапогами на горку русых, каштановых, чёрных волос.

Свидетелем этой мерзкой сцены был и Фёдор Дмитриевич Басков, мо¬лодой петербургский дворянин, сердечно принятый в доме графа Крыжа¬новского. Он собирался покинуть Россию, но знакомство с Любочкой из¬менило его планы. Теперь он чувствовал себя обязанным принять на себя заботы о девушке и её матери.

Фёдор Дмитриевич услышал последние слова чернявого солдата, когда уже приблизился к помосту. Брезгливо взглянув на палача, он по¬мог женщинам сойти вниз.

– Пойдёмте же отсюда! – энергично прошептал им Басков.

– Куда? – печально спросила графиня-мать. – Дом конфискован. Нас выгнали на улицу, даже не позволив взять личные вещи.

– Надо покинуть город как можно быстрее, – убеждённо проговорил Фёдор Дмитриевич и, подхватив дам под руки, поспешил увести их по¬дальше от страшного места. – У меня есть некоторые средства, – про¬должал он энергично, – я думаю, на первое время хватит.

– Но, дорогой Фёдор Дмитриевич, нам бы не хотелось обременять вас своими заботами, мы не вправе принять вашу помощь.

– Ведь я для вас уже не совсем чужой, – пылко продолжал убеждать графиню Фёдор Дмитриевич. Он запнулся, а потом неожиданно выпа¬лил: – Моё счастье в ваших руках! Я прошу у вас руки Любови Вячесла¬вовны!

Для графини это предложение не было неожиданностью. Немного подумав, она вздохнула и ответила:

– Я не возражаю. А ты как, Любочка? Согласна составить счастье Фёдора Дмитриевича?

– Согласна, – чуть слышно произнесла она.

– После такого предложения в другое время следовали бы помолвка, бал, свадебные хлопоты, – с сожалением заметила графиня, – но всё равно, дорогие дети, я вас благословляю и поздравляю. – Она порыви¬сто поцеловала дочь и будущего зятя. Слёзы застилали глаза, однако она ободряюще улыбнулась: – Вы будете счастливы!

Вскоре они сидели в зале ожидания городского вокзала и размышляли о том, куда им отправиться.

– Хотелось бы в Париж! – мечтательно воскликнула Елизавета Юрьев¬на, – но это невозможно. Адель Анисимовна сказала, что все порты перекрыты красными.

– Позвольте мне сказать! – прервал будущую тёщу Фёдор Дмитриевич. – Вы знаете, что начался большевистский террор. Нас в любой момент могут арестовать и даже расстрелять, поэтому необходимо немедленно уехать из города, найти укромное место, где нас не знают, и поступить на службу. Нужны же будут Советам грамотные люди!? Я в университете изучал математику, могу преподавать в школе, быть счетоводом или кас¬сиром...

– Я немецкому языку могу обучать! – оживилась Люба. – А маменька нас будет дома ожидать и чаем поить.

– Меня очень беспокоит отсутствие известий от Вячеслава Андрееви¬ча, – вздохнула графиня, – Если он жив, то непременно будет нас искать, но как мы сообщим ему о себе?..

Елизавета Юрьевна вспомнила последнюю встречу с мужем, когда тот забежал проститься. Усталый, возбуждённый, в пыльном мундире, он запальчиво, словно оправдываясь, говорил:

– Я военный. Если и лишал кого жизни, то лишь в честном бою. Моё имя не запятнано расстрелами мирного населения и карательными акция¬ми. Я был и остаюсь русским офицером. Отечество гибнет, я не могу оставаться в стороне. Я должен быть со всеми.

– Вячеслав, ты покидаешь нас? – графиня съёжилась, как от удара. Люба бросилась к отцу. Он обнял жену и дочь и виновато сказал:

– Вас они не тронут. Не будут же они воевать со слабыми женщинами. Тех ценностей, что мы спрятали, вам хватит до моего возвращения. Я вернусь. Не знаю, как скоро, но вернусь!..

Через два дня в город вошли красные. Елизавета Юрьевна и Люба, си¬дели, запершись, в своём особняке. С ними была только горничная Па¬ша. Остальная прислуга покинула дом.

Утром третьего дня новой власти в парадную Крыжановских громко по¬стучали. Паша на цыпочках подошла к двери и прислушалась:

– Стучи громче! – приказал чей-то окающий голос. – А вы, робя, идите к чёрному ходу!

– Паша! Кто там? – перегнувшись через перила лестницы на втором этаже, спросила Елизавета Юрьевна.

– Кажись, по вашу душу, барыня! – испуганно пискнула горничная и скрылась в своей комнатке.

Спустя минуту через кухню в дом вошли вооружённые люди. Высокий сутулый комиссар в кожаных галифе отрывисто спросил:

– Госпожа Крыжановская? – и, не дожидаясь ответа, толкнул её кула¬ком в спину. – Пройдёмте в вашу комнату!

Пока он допрашивал графиню, другие рылись в вещах, разбрасывая по дому книги, посуду, одежду.

– Графское отродье! Белая кость, голубая кровь! – в дверях кабинета возник небритый ушастый солдат в накинутом на плечи отцовском ки¬теле, от него пахло потом, чесноком и ещё чем-то отталкивающим. – Признавайся, где отец? Куда сховался?

У Любы радостно забилось сердце: «Жив, значит, папа! Спасибо, Господи, за благую весть!» – и она непроизвольно улыбнулась.

– Сволочь! – взревел мужик, – шо ты радуисся, шо лыбисся? А пулю в лоб не хошь? Быстро говори, где генерал? – и он вцепился грязными ру¬ками в Любины волосы.

– Ты что это расходился, Семёнов?! С девками воюешь? – остановил ушастого пожилой солдат в красноверхой папахе. – Скидай мундир! Его ещё заслужить надо. Где ты должен стоять? На входе? Вот и топай туда!

Ушастый нехотя снял китель и поплёлся на свой пост. Казак, смущённо запинаясь, проговорил:

– Ты, девка, возьми что-нибудь на прокорм и тоже ступай на выход. Отбираем у вас дом и имущество ваше. От такая конхузия, значит! Труд¬но вам придётся с маменькой. Да делать нечего.

Люба знала, что все драгоценности родители спрятали в ножки крова¬тей. Но как их взять?.. У неё же остались только два колечка на пальцах да серьги в ушах. Люба остановила взгляд на фотографии в рамке, кото¬рая стояла у отца на столе. Это был снимок десятилетней давности, за¬печатлевший её в момент триумфа – блестяще выдержанного экзамена в институте. Она вытащила фотографию из рамки и положила в тайный карманчик на платье. Казак укоризненно покачал головой и повторил:

– Да, трудно тебе будет жить. Ну, не поминай злом, девонька. Экс... при... про... приация, – с трудом выговорил он незнакомое слово и прово¬дил Любу к выходу.

 

3

В прихожей раздался звук тяжёлых шагов, затем в дверях появился Фёдор Дмитриевич с толстым портфелем под мышкой. Он выглядел воз¬буждённым и, кажется, был навеселе.

– Ты волновалась, дорогая? – он торопливо подошёл к жене и поцело¬вал ей руку. – Всё хорошо, успокойся! Замёрз и есть хочу. – Раздевшись, он долго звенел умывальником, потом усердно тёр руки. – Девочки поели?

– Нет, не дождались тебя, уснули. – Любовь Вячеславовна требова¬тельно посмотрела на мужа: – Федя, ты что-то недоговариваешь? Что случилось?

Между ними никогда не было тайн. Вот и сейчас Фёдор Дмитриевич не стал ничего скрывать:

– Арестовали председателя колхоза и зоотехника. После того как их увели, всех, кто был в правлении, задержали для допроса.

Любовь Вячеславовна застыла на месте, её сцепленные на груди руки нервно подрагивали, в напряжённом взгляде читалась тревога.

– Что? – одними губами спросила она мужа.

– Всё хорошо, – успокоил он её, – вопросы задавали по работе. Я от¬вечал спокойно, сдержанно. Меня отпустили. Представляешь? Ни одной зацепки. Майор так и сказал: «Вы свободны».

Фёдор Дмитриевич устало опустился на скамью, Люба присела рядом, склонив голову на плечо мужа. Он взял её руку в свои ладони и нежно погладил.

– Прочь тревоги от моей Любови!

Любовь Вячеславовна глубоко вздохнула и бодрым голосом то ли спросила, то ли объявила:

– Ну, что? Ужинать?

– Ужинать, – подтвердил Фёдор Дмитриевич.