Ю.Ф.Луценко

 

НЯНЬКА

 

Рассказ – в дополнение к повести «На нрани»

 

Нам вообще–то часто за последние полтора года приходилось рисковать всем. И жизнью и свободой что впрочем тогда было одно и тоже. Нередко мы попадали и в очень сложные ситуации… Но проколов пока… Тьфу, тьфу.. не было. И мы уже слепо верили в свою удачу, в свое счастье, какое-то уже чисто сакральное везение… основанное больше на наглости, хорошо подготовленных и прекрасно обученных старших товарищей.

Их жизнь, как в «русской рулетке», была всякую минуту на грани. И каждый из них, всегда готов был к худшему варианту, не считая уже и саму жизнь особенной ценностью.

А нам, молодым, очень хотелось быть похожими на них, соответствовать своему положению… и казалось часто уже, что по духовному уровню мы начали приближаться к такой высоте.

Однако эта ситуация, в которой оказались мы, становилась более тревожной выше меры. .

По сути тогда, хоть было и жалко того… но было ясно: как же тогда своевременно покинули все мы нашу Винницу! В том небольшом городе, даже в тот период великих передвижений народа, люди знали, если не все, то очень многое, каждый о каждом. Там секрет о чем-то или о ком-то долго не мог оставаться сохраненным.

Недалеко от города как по щучьему веленью возник запасной бункер самого германского Фюрера, и это возводило в особый статус и сам город. Все жизненное пространство его, и окрестностей было потому нашпиговано до предела спецслужбами

Для Гестапо безусловно образцы всех листовок с подписью НРП и штампом «3-я Сила» не были тайной. На нас до того времени они просто пока еще не наткнулись. И то только потому, что основное количество печатного материала наши мальчики увозили за пределы области и отсылали к партизанам в основном через друзей в советском подполье.

А в казематах Гестапо в разных городах Польши и Германии к тому времени томилось уже несколько сот «союзников» - членов руководящего состава Народно Трудового Союза. И Ипполитычу уже это было известно.

И, хотя родственная связь этой Организации с нашей «3-ей силой» была очень тщательно законспирирована, серьезные подозрения об этом у немцев уже были. И они, конечно же, были уверены в том, что подтверждение такой связи у них вскоре появится.

Наши коллеги - товарищи по НТС - в этой ситуации, таким образом, оказались прямыми заложниками нашей дипломатии и нашего поведения в том Жешуве. С нашим провалом неминуемо была бы сразу же решена и их судьба.

Несмотря на внутреннее эмоциональное напряжение, пока держались мы все бодро, не допускали до своего сознания и мысли о чем-то нехорошем. Да и что же нам ещё оставалось? Мы в просторном, нам предоставленном помещении расположились вольготно, жилой площади было достаточно. И как-то самопроизвольно произошло как бы расслоение отряда на группы. «Старики» предпочли держаться автономно, как бы подчеркивая свой статус, «детский сад» отдельно.

Павлика я почти не отпускал от себя, Игорь немного бычился от ревности, не так ко мне, как к Лене Манохиной, поселенной с Сусанной и Ипполитовичем отдельно. Но и он тоже от нас не отходил. Сережа держался особняком, был задумчив и самоуглублен и подчеркнуто самостоятелен..

Запомнилось мне отчётливо… будто невзначай тогда притерся ко мне в удобный момент Мирослав и скороговоркой будто стесняясь, пробормотал:

- Ты, вот что, с Павлом и Игорем – мои подопечные, в моей группе. И я теперь - ваша нянька. На случай чего держитесь при мне…

- И Сережа?

- Нет. Он - при Олеге…

От короткой нашей беседы духовное напряжение достигло апогея.

 

Но всё как-то так благополучно и обошлось, как на последней ниточке. Нам удалось счастливо избежать встречи с Гестапо.

Сусанна говорила потом, что при прощании эмоциональное возбуждение немецкого полковника было так велико, что когда он целовал ее руку, она ощутила, как дрожали его руки. Ну, ещё бы! Он рисковал в той игре, пожалуй, больше всех.

А до той самой очень спешной посадки в машину, как и в самой машине, мы трое – я, с Игорем и Павликом, так и продолжали «хвостиком» держаться за своей «нянькой», хотя это уже было в толчее не так-то просто.

И только в быстро несущейся по добротному асфальту машине, наконец, частично стала проясняться обстановка. И, к нашей «огромной радости», мы все поняли, что везут нас прямо в Могилу. По приятному совпадению именно так назывался рабочий лагерь при строительстве аэродрома вблизи Кракова. Но неприятный холодок от всех этих совпадений вынуждал нас теснее прижиматься друг к другу…

Ночь закончилась, уже светлело, но неприятности еще нет… Там сзади у самого борта, где расположился наш «Шеф» со своим дамским сопровождением, тихий разговор его с Олегом неожиданно становился всё более громким. К их диалогу присоединился еще и Мирослав… И «беседа», не совсем мирная и вдвоём, уже стала походить больше на ссору.

А я от накопившейся усталости был будто в каком-то отупении, и не прислушивался к тому, что меня не касалось. И до сознания просто не доходила причина раздора…

Да и вообще никогда раньше до этого случая я не видел и не слышал никаких не только ссор, но и размолвок среди старших товарищей. Мне не приходилось присутствовать и при решении, каких либо, хоть и самых меленьких разногласий внутри команды. И, хотя мной тогда владело почти полное безразличие ко всему вокруг, мне стал вдруг очень неприятен этот спор, и даже стыдно за него перед юным Павлом. «Солидаристы! – беззвучно протестовало и всё моё полусонное естество – как же вам не стыдно?»

А они уже орали, размахивая руками как обычных три мужика. Фомин же при этом сидел у борта безучастно, вжавшись в брезент. Цыганов прицепился – на самом углу борта, будто демонстрируя готовность вдруг покинуть машину на ходу.

Девушки попытались повлиять пока, хотя и довольно робко, на спорящих. Но чары их в такой обстановке оказались бессильными, а вмешательство действовало раздражающе.

- Клав! Не смей! - Это голос Сусанны прозвучал вдруг неожиданно и резко. Крикнула так она Цыганову, уловив его попытку перенести ногу через борт машины, будто для прыжка на ходу.

Клавдий в ответ хохотнул, как видно довольный ее реакцией.

Сейчас, так мне уже совсем отчетливо вспомнились слова Полякова, повторенные им несколько раз в пылу спора, о том, что он будто всегда доказывал: «нельзя класть все яйца в одну корзину!» С совсем непонятным завершением фразы «… они из разных пород.».

- А других нет! А ты ничем их не лучше! – Отвечал ему Данилов раздраженно.

«О ком это они?»!!!

- А что было, если бы не она? - Это уже подал голос Мирослав

А «Она» - это кто? - Сусанна… Или Лена?

- Что нам было делать тогда с « детским садом» ты хоть думал?

- Так ты же солдат!

- Я солдат, но не палач! - Голос взвился на высокую ноту, и сорвался вдруг, когда он добавил, почти взвизгнув:

- Для этого мы на Родину добрались?... - А потом уже будто отрешенно в отчаянье:

- Да пошли вы все!!!

Там сзади, с краю по борту, вдруг что-то произошло. Завозилось в тесном пространстве несколько человек. Когда я поднял точно налитую свинцом голову, Елена неряшливо, как и положено «Слоненку», копошилась лежа в кузове, тщетно стараясь подняться..

Клавдия на заднем борту уже не было.

Кто-то безуспешно барабанил по кабинке, пытаясь остановить машину,.. Но она, вместе с дорогой совершив небольшой поворот, так же мчалась на предельной скорости. Женщины о чем-то частили скороговоркой, мужики обреченно молчали.

А потом уже нас сдали администрации лагеря. Мастеров-электриков, наших старших товарищей, увели отдельно, Олег остался в кузове машины с Сусанной, когда Ипполитыч передавал офицеру пакет и о чем-то договаривался.

Игорь и Елена пытались еще спорить, доказывать, что они – медицинские работники и могут работать по специальности…. Но на офицера администрации это впечатления не произвело. Медики им ни к чему… И нас, всех остальных, как рабочих без специальности, с Еленой в придачу - фельдфебель повел в противоположную сторону.

 

И было это в самом начале апреля 1944 года.

А первого апреля день рождения мой и моей мамы, большой праздник в нашем семействе… но я пропустил этот день для себя совсем незаметно, отчего-то вспомнив о том, только месяц спустя.

Виделись мы со старшими товарищами в лагере редко, чаще чисто случайно. Они жили в благоустроенном общежитии специалистов, мы – это «детский сад» с Еленой в дополнение - в картонных домиках.

Сейчас мне помнится, что я пару раз встречался с ними: Борисом Фоминым и Клавдием Цыгановым. Никакого вопроса у меня тогда даже не возникло, а почему это он, Клавдий, был здесь, если я так и оставался в полной уверенности, я почти даже видел эту картинку!, как он прыгал на ходу через борт машины.

 

Мы более полугода – все лето и до ранней осени - очень тяжело трудились на строительстве, разгружали цемент с другой стороны рельс ж-д пути, укладывали бетон совсем рядом с бригадой военнопленных. И были почти как они уставшие и грязные и безразличные ко всему. И тем более возмутились, когда узнали о том, что старшие ребята вдруг убыли из лагеря по какому-то официальному вызову, не попрощавшись с нами.

 

И только потом, спустя более полувека – целых шестьдесят пять лет! – вспоминая и переосмысливая обстановку, избавившись наконец от гипноза привычки жить при постоянной смертельной опасности… Я, имея в руках подтверждение, о том, что это Мирослав, а не кто другой, через борт на полном ходу машины покинул нас с горькими словами: «ДА ПОШЛИ ВЫ ВСЕ !!!».

И я воочию, как на себе самом, представил тот ужас, тот ад в душе глубоко, искренне верующего с тонкой духовной структурой молодого романтика.

Ведь он тогда на какую-то долю фарта, на крупицу удачи был от рока, от долга своего, как старшего товарища, при угрозе от команды Гестапо – обязанности «ликвидировать детский сад» - пристрелить всех нас троих – Павлика, Игоря и меня. Должно быть, именно в таком порядке. Для того, чтобы мы не попали живыми в руки Гестапо! Мы с Игорем были тогда уже вполне сознательными бойцами и сами подставили бы свои ему лбы. А вот Павел… совсем юный несмышленыш…

Павлик не должен был и догадываться заранее.

А потом уже, в заключение, и сам, как капитан с корабля, он, Мирослав, мог уже и сам уходить за нами вдогонку.. Для того, чтобы за все доброе, за все свои подвиги в этой жизни, предстать на суд перед Господом в роли великого грешника…

Никогда нам уже не узнать, каким тараном шел на прорыв фронта, пытаясь добраться до своей милой Знаменки, чтобы хоть несколько дней душой прийти в себя в одиночестве где- ни будь на сеновале… И как успел он за одну только неделю сменить один душевный ужас на другой – кошмар следствия в контрразведке «Смерш».