“А я томлюсь в неволе,     да в неволюшке горькой,     за решеткой,     за золотой решеточкой,     мечтает буйная головушка     о вольной дорожке.”         Горевал злой тоской     Клавдюша горемыка,     и вот в край свой родной     возвращаля пузатый аж как владыко.     Подбоченясь величаво,     смотря на крепость на уютненькую,     сказал отец лукаво,     поправив рясу чистенькую:     “Милый мой сынок,     от вольной дорожки     только неполушки:     кто пошел спасение искать,     о себе больше не дал знать.     Другим путь дальний укажи,     а ты-то брюхо отрасти.”           “А я томлюсь в неволе,     да в неволюшке горькой,     за решеткой,     за золотой решеточкой,     мечтает буйная головушка     о вольной дорожке.”           И вот к Клавдюше бедняжке     Прилетела ласточка-бродяжка:     “Я побывала там и сям,     вверху и внизу вплоть до самого Перу.     Везде тот же ужасный хлам,     все морды немытые, точно я в аду.     Не стоит милый мой,     не стоит милый мой,     ведь славно тут да жирненько     -очень бы хорошо     с милой бабенкой     вить себе гнездо.”         “А я томлюсь в неволе,     да в неволюшке горькой,     за решеткой,     за золотой решеточкой,     мечтает буйная головушка     о вольной дорожке.”         А на буйную головушку     накаталось эх Горе ой да Кручинушка:     “ Открой ты мне,     открой ты мне скорее,     я с пустой дороги, я с дороги тяжкой,     я прямо с вольной дорожки.     Ничего нет в начале ее,     а на середине лишь косточки     уставших, а в конце ее     стопка милой ой да матушки-водочки.     Открыл ты мне насмешкой удалой,     открыл ты мне, родной!     Пошел я мрачным молодцом,     вернулся лихим Горем-Кручинушкой:     будем выпивать-горевать вдвоем     с милой ой да с матушкой-водочкой.”  |