Календарь плюёт листком: «Зима! Зима!»,

Но коричнево ведут себя дожди.

Я пытался им не верить, но чума

Тех дождей проела дырку мне в груди.

 

Я пытался их не видеть, но вода

Неприятно льёт с волос за отворот.

Сделал вид бы, что и это – не беда,

Но беда как раз и мнётся у ворот

 

С видом, будто бы стесняется войти:

Я, мол, странница. Впустите меня в дом.

Отдохну чуток с далёкого пути

И пойду себе неспешным чередом

 

За другими.

          Коих раньше было – тьма,

Обещавших ненадолго загостить,

Но они непостоянны, как зима,

Оказались.

          Только стоило впустить –

 

И вот все они сидят, один-в-один,

Ложкой по столу стучат, что мочи есть,

А на завтрак громко требуют сардин,

Хлеба с корочкой и масла. Их – не счесть!

 

Так что больше-меньше хилою бедой –

Безразлично до безумия почти...

Снег прилёг раскисшей белою водой

И совсем не жаждет липнуться в горсти,

 

Хлипко чавкает в подошвах стылых ног,

Как крестьянин над тарелкою борща.

И себя заставить выйти за порог

Невозможно. Хоть проклятьями стращай,

 

Хоть мани печатным пряником за дверь,

Но за дверью одиночества тюрьма

Не комфортней.

          Я залягу, словно зверь,

Средь берлоги спать.

          Пора.

                Пора.

                       Зима...