На 68-м году жизни скончался известный российский писатель Роман Солнцев.. (21.05.1939-17.04.2007)

На 68-м году жизни скончался известный российский писатель Роман Солнцев. Как сообщили ИТАР-ТАСС в агентстве культуры администрации Красноярского края, он скончался в больнице в ночь на 17 апреля после тяжелой болезни. Роман Солнцев родился в мае 1939 года в Татарстане. Первый его сборник стихов вышел в 1964 году в издательстве "Молодая гвардия". Среди его поэтических сборников наиболее известны "Вечные леса", "Скажи сегодня", "Волшебные годы"; из повестей – "День защиты "Иностранцы". По пьесам Солнцева ставились спектакли в театрах Красноярска и других городах, сняты фильмы "Запомните меня такой" и \"Торможение в небесах" – последняя работа получила Гран-при в Страсбурге в 1993 году. Роман Солнцев – член международной писательской правозащитной организации (Русского ПЕН-центра), главный редактор литературного журнала "День и ночь". Награжден орденом "Знак Почета", заслуженный работник культуры РСФСР. В январе 2007 года Солнцев стал новым президентом благотворительного общественного фонда им. В.П. Астафьева. О Романе Солнцеве отзываются как о принципиальном человеке, он был нестандартно мыслящим, творческим человеком, умеющим отстаивать свои позиции. Предполагается, что писателя похоронят 19 апреля на Аллее Славы городского кладбища Бадалык.

* * * * * * *

 

Title: СТИХИ ШЕСТОГО ДНЯ

No: 12(100)

Date: 15-12-2004

 

АВТОЭПИТАФИЯ

 

Был весельчак, живого норова...

Родня мне — русичи, татаре...

Сгорел, как верный пес, которого

Не отцепили при пожаре.

 

В КАФЕ

А.Аникевичу

 

"Не судите — не судимы будете".

Я согласен — больше не сужу.

С чаем и сухариком на блюдечке

в стороне от музыки сижу.

Пусть там пляшет нечто полуголое...

некто власть ругает в микрофон...

Я всё это видел в годы школьные,

был в студентах злобой вознесен.

Слыл и я державы грозным критиком,

гибелью грозил чрез пару лет.

Бабушки пугались: что за крики там?

Девушки шептались: он поэт!

Но поэт плывет в морях с русалками,

выдувает радуги с пера.

А не ходит с бабами усатыми

на базары, митинги с утра.

Хоть стихи твои взошли на лозунги,

ты обманут — захватили власть

те же люди толстые... а слёзыньки

можешь пить до самой смерти всласть...

 

***

Ю. М.

В монастыре, припав к порогу,

иль в океане на плоту

в уединении подолгу

смотреть в сырую высоту.

И страстно вопрошать часами,

годами требовать, чтоб Он

поговорил отдельно с вами,

терпеньем вашим изумлен.

И гневаться, что нет ответа

быть может лучшему — тебе?

Неужто Он идет на это,

лишь снизойдя к большой толпе?

По мелочам не тратит время,

крутя вселенной веретье.

Ему смешно твое веленье,

высокомерие твое.

Но ведь в толпе, в гипнозе общем,

мы можем выдумать, что Он

сказал нам что-то... Страшно очень,

что все обман и краткий сон.

И вот я тоже, тоже, тоже

уединясь, отворотясь,

в который раз, надменный Боже,

с Тобой ищу живую связь.

Иль Ты приходишь в час особый,

когда уставший человек

прощается с земною злобой

пред пламенем граничных рек?

Когда он ничего не просит,

за то, что жил, благодарит,

и вот тогда его возносит

Тот, кто о страшном говорит...

 

МОНАХ

 

В темной переписывая келье

летописи сгинувших веков,

что считал ты главным? Не веселье,

не базары праздных городов.

Это всё обыденное дело!

А вот где чума или война,

царская семья осиротела

или разворована казна —

то оставить! Пропуская снова

труд мужичий, свадьбы, песен вязь,

лишь о самом страшном чертишь слово,

лишь о смерти, втиснуться стремясь —

ибо дорог золотой пергамент...

И сегодня в страхе, словно кметь,

фолиант твой трогая руками,

я читаю лишь про кровь и смерть.

Но ведь войны длились не веками,

и чума огнем и облаками

уходила, новый царь вставал...

и пушкарь весной коня ковал...

Да, наелся я измен и яда!

И отныне мнение мое:

верить древним житиям — не надо!

Вся история земли — вранье!

Да и мы к традиции приникли.

В книгах, в телевизорах, в кино,

только то показывать привыкли,

что с кровавым прошлым заодно.

А ведь были сваты и гулянья,

песни хором и колокола...

и берез, и облаков сиянье...

Вечно жизнь хорошая была.

 

***

Приезжаю на родину — падаю,

словно весь я чугун или медь.

Наслаждаюсь травинкой помятою,

пререкаюсь с собакой патлатою.

Здесь такою всё кажется правдою,

словно время пришло умереть.

 

Но теперь бы и жить припеваючи,

от всемирных соблазнов уйдя,

собирать с ребятишками гаечки,

в сочинениях ставить им галочки,

родниковой водой запиваючи

яд газет и молчанье вождя...

 

***

В.Г.

Он бродит в кривых коридорах

приснившихся собственных книг,

порой загораясь как порох

намокший — лишь внешне, на миг.

И снова — в угрюмой дремоте...

Он пережил славу свою.

Его на любом повороте

встречаю и благодарю —

от имени тысяч и тысяч...

Ведь он не запомнит лица,

кивнет — и привычно набычась,

бредет в грозной роли отца.

Один он сегодня — мессия,

один он, в конце-то концов,

несчастную любит Россию,

сердясь на веселье юнцов.

 

ВОСПОМИНАНИЕ ПРО КРОВЬ

 

Зэк на прощанье чиркнул бритвой

себе могучее плечо, —

чтоб друга одарить кровинкой

в ладони — вот, держи еще! —

идешь на волю, к людям, к свету?..

На память я дарю тебе,

коль ничего дороже нету,

что я имел бы при себе...

 

И я подумал: в мире этом

приходится и нам, поэтам,

порой прощаться точно так...

Особенно — с Отчизной милой.

Ведь для нее, глухой, двужильной,

всё в жизни прочее — пустяк!

 

***

На острове зеленом, иноземном

я вырыл кустик и привез домой —

он через год покрыл мой огород

высоким хищным остроиглым лесом,

и не цветет... наверно, наши пчелы

ему скучны, как мне — твоя чужбина.

 

ТЕЛЕФОННЫЕ НОМЕРА

 

Остается напоследок

три-четыре телефона...

Ю.Левитанский

 

Угадал поэт печальный —

я открою свой блокнот,

не какой-нибудь скрижальный,

а небрежный — до и от,

и смотрю, как идиот,

вот поэт был эпохальный,

вот артист, как черт, нахальный...

где они? Цифирь орет.

Вот еще остался номер

твой, дружок, но ты же помер...

И еще строка одна,

вымарана и бледна...

Впрочем, если ближе к свету,

я смогу и различить.

И услышу: — Веры нету.

— Веры и не может быть.

Среди этой жизни подлой,

среди лжи и нищеты...

И услышу: — Мальчик, полно!

Это ты?

Я сменю свой номер завтра...

...Трубкой бью по рычажкам.

Жгу блокнот. У печки жарко.

Всё равно всё вспомню сам.

— Можно Вилю?

— Нету Вили.

— Можно Лиру?

— Лиры нет.

Лиры нет — есть только вилы.

Водка и большой привет.

 

***

Нет, я еще скажу, нет, я еще поведаю,

как нам далось легко, легко, как сон во ржи,

то, что на свете называется победою, —

а почему? А мы не знали лжи.

Нет, ложь была, была, неслась над нами тучею,

и огненной реки шипела полоса!

Но шли дорогой мы, дорогой самой лучшею —

из глаз в глаза.