| Я так люблю, когда мы близко и наши руки сплетены...  когда я падаю так низко  не по вине, а — для — вины...    Ночь глубока и беспросветна,  в ней — только реки и мосты,  приливы душ, порывы ветра,  и безнадежно — я и ты...    Нет, я уже не обознаюсь,  превозмогая глубину  тебя держусь, тобой спасаюсь,  и задыхаюсь, и — тону...    И будет — так. И будет вертел, —  один порыв, один поток!  Последнее бессилье смерти...  и первый — воздуха — глоток...    
   Чуть дотрагиваясь щекой  до твоей шеки,  закрывая тебя собой,  как от ветра,  украду у себя — другой,  той, что ночь — стихи,  каждый вдох твой,  и выдох твой  предрассветный...    Ароматами сладких уз,  горькой бузиной  разобьюсь о тебя, как — с бус  камни — вроссыпь...  в полумраке звенящих чувств  поднимусь волной,  каждый омут  ловя на вкус,  каждый остров...    И сомкнется горячий круг  напряженных тел,  и вольется — в обеих рук —  сердцевины  не жена, не сестра, не друг,  то, что ты хотел,  как Господь  получить из мук  теплой глины...    Раздвигая ночные льды,  разрушая плен  будем святы лишь я и ты  на — мгновение...  А когда сладострастный дым  опадет с колен,  покачнемся мы  с высоты  откровения...   
   Закрыть глаза, зажмуриться и ждать прикосновения твоей тоски... О, небеса, я научусь страдать, я научусь отмеривать шаги.   И по ночам, не зажигая свеч, молясь беззвучно о твоей судьбе, я научусь печаль свою стеречь, я научусь не привыкать к тебе...   Пусть боль моя останется во мне иглой, занозой, колотым стеклом, чертенком в расплескавшемся вине, и ангелом за праздничным столом;   Не шелохнусь и вида не подам, не обернусь и даже не вздохну, но ни за что на свете не предам внезапно задрожавшую струну...   Никто, никто не сможет угадать как нужно мне, покою вопреки, закрыть глаза, зажмуриться и ждать прикосновения твоей тоски... |